Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Купить эту книгу в ЛитРесДиана Акерман Всеобщая история чувств
Diane Ackerman A Natural History Of The Senses© Diane Ackerman, 1990 © Photoshot/Vostock Photo, фото автора © Гришин А. В., перевод на русский язык, 2017 © Издание на русском языке, оформление ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», «КоЛибри», 2018
* * *
Великолепное путешествие по царству чувств включает в себя исследования поцелуев и татуировок, кулинарных изысков и музыки, которую исполняет сама планета Земля. Восхитительная работа дарит читателям глубочайшее проникновение в те миры, которые открывают перед нами чувства. The New York TimesЭта книга – просто экстаз, сокровищница рассеянных по странам, временам и культурам сведений, связанных с удовольствиями, которые несут чувственные ощущения. Houston Chronicle
То снисходительно, то язвительно… Блестящий стиль изложения Дианы Акерман делает книгу похожей на стихотворение в прозе. San Francisco Chronicle
Чтобы хоть немного постичь «благородную болезнь», которую представляет собой сознание, необходимо понять ощущения – как они эволюционировали, как их можно развить, какие пределы для них существуют, на какие из них мы наложили табу и что они могут рассказать нам о том восхитительном мире, в котором мы имеем счастье жить. Диана Акерман
Вот изначальная загадка, связанная с любым путешествием: как путешественник оказывается в исходной точке пути? Как я попадаю к окну, к стене, к камину, как я попадаю, собственно, в комнату; как мне удается оказаться между этим потолком и этим полом? О, здесь открывается широкий простор для гипотез, аргументов pro et contra, допущений, диалектики! Сама я почти не помню, как это случается. В отличие от Ливингстона, скитавшегося в самых темных дебрях Африки, у меня нет ни атласов, ни глобусов земной или небесной сферы, ни карт, где изображены горы и озера, ни секстанта, ни авиагоризонта. Если даже у меня и был когда-то компас, он давным-давно потерялся. Однако должно же мое присутствие здесь иметь хоть какое-то разумное объяснение. Какой-то шаг должен был направить меня к этой точке в противовес всем остальным точкам обитаемого мира. Я должна обдумать и обнаружить причину.Луиза Боган. Путешествие по моей комнате
Сознание, расширившееся ради новой идеи, никогда не вернется к своему первоначальному размеру.Оливер Уэнделл Холмс
Вступление
В море ощущений
До чего же наш мир богат ощущениями, которые мы получаем через органы чувств! Летом нас может выманить из постели сладкий аромат воздуха, льющегося в окно спальни. Солнце рисует муаровые разводы на тюлевых занавесках, и кажется, будто они трепещут от потоков света. Зимой порою слышишь, как птичка кардинал громко стучит в стекло спальни, кидаясь на свое отражение, и хозяйка дома даже спросонок понимает, что это за звук; она расстроенно качает головой, встает с кровати, отправляется в мастерскую и наскоро рисует на листе бумаги контур совы или какой-то другой хищной птицы. Она приклеивает рисунок к стеклу, а потом идет в кухню и варит ароматный, чуть горчащий кофе. Один или даже несколько органов чувств можно временно нейтрализовать – например, погрузившись в воду, нагретую до температуры тела, – но это лишь обострит остальные. Нельзя понимать мир, не изучив его предварительно через радарную сеть ощущений. Возможности органов чувств можно расширить при помощи микроскопа, стетоскопа, робота, спутника Земли, слухового аппарата, очков и т. п., но то, что лежит за пределами физических ощущений, мы познать не в состоянии. Ощущения определяют границы осознания, и, будучи по природе своей исследователями и любителями задавать вопросы, значительную часть жизни мы проводим в метаниях внутри этого продуваемого всеми ветрами, но ограниченного пространства. Мы посещаем цирк, продираемся сквозь джунгли, слушаем громкую музыку, покупаем экзотические благовония, платим бешеные деньги за кулинарные изыски – и даже порой рискуем жизнью, чтобы изведать новый вкус. В Японии повара предлагают отведать рыбу фугу (иглобрюха), которая, если не приготовить ее единственно верным способом, чрезвычайно ядовита. Лучшие повара оставляют в блюде ровно столько яда, чтобы губы едоков слегка пощипывало, тем самым давая им понять, насколько близко они подошли к границе жизни и смерти. Бывает, конечно, что расстояние до этой границы оценивают неверно: ежегодно несколько любителей фугу умирают прямо во время еды. Удовольствия, которые приносят нам органы чувств, заметно варьируются в зависимости от той или иной культуры (женщины из племени масаев, закрепляющие свои прически экскрементами, вероятно, находят очень странным обычай американок освежать дыхание при помощи мяты), хотя речь идет об одних и тех же ощущениях. Однако удивительно наблюдать за тем, как физические ощущения возводят своего рода мосты не только между странами и культурами, но и между разными историческими эпохами. Никакие, даже самые привлекательные, идеи не помогут нам так тесно соприкоснуться с прошлым, как способны на это наши органы чувств. Например, читая древнеримского поэта Проперция, чрезвычайно подробно описавшего сексуальное поведение своей возлюбленной Гостии (в стихах он называет ее Кинфией), с которой они имели обыкновение заниматься любовью на берегах Арно, я изумляюсь тому, насколько мало любовный флирт изменился с 20 года до н. э. И сама любовь тоже не очень-то изменилась: Проперций умоляет и тоскует так же, как это делали и делают любовники всех времен. Еще поразительнее то, что тело у его возлюбленной точно такое же, как и у женщины, живущей в наши дни, допустим в Сент-Луисе. За две тысячи лет ничего не изменилось. Все нежные потаенные местечки ее тела влекут и отзываются на ласку точно так же, как у современных женщин. Гостия могла не так, как мы, толковать свои ощущения, но информация, которую она направляла своим органам чувств и которую получала от них, была той же самой. Доведись нам отправиться в Африку, туда, где кости Люси, низкорослой праматери всего человечества, тысячи тысяч лет пролежали в земле там, где она упала замертво, и обвести взглядом долину, мы увидели бы в отдалении те же самые горы, что и она. Более того, они, возможно, были последним, что Люси увидела в своей жизни. За прошедшее с тех пор время изменились многие детали окружавшего ее физического мира: и очертания небесных созвездий, и близлежащий ландшафт, и погода, но очертания гор остались почти такими же, как и при ней. А теперь перенесемся на мгновение в Рио-де-Жанейро 1940 года, в изысканное жилище бразильского композитора Эйтура Вилла-Лобуша, чья музыка, одновременно и строгая и непринужденная, начинается с уравновешенных форм европейского стиля, а затем взрывается гикающими, захлебывающимися, скачущими, звенящими звуками дождевых лесов Амазонии. Когда Вилла-Лобуш, сидя за фортепиано в своем салоне, сочинял музыку, он открывал окна, обращенные к горам, окружающим Рио, выбирал себе тот или иной вид на этот день, набрасывал на нотной бумаге очертания гор и руководствовался этим контуром при построении мелодической линии. Между двумя наблюдателями, смотревшими на очертания горных хребтов (одна обитала в Африке, а другой – в Бразилии) – более трех миллионов лет, но процесс восприятия у них был идентичным. Чувственные ощущения – в своей ясности или же, напротив, трудноуловимости – не помогают осмыслить картину реальности, а раскладывают ее на отдельные звучные ноты и вновь собирают их в понятные нам мелодии. Они выхватывают случайные примеры. Они позволяют мгновению устоять перед лавиной. Органы чувств просеивают элементы, согласовывают воспринятое между собой, идут на взаимные уступки, – и в результате между ощущениями устанавливаются хрупкие, едва заметные связи. Жизнь стремительным бурным потоком обрушивается на всё и вся. Чувства доставляют в мозг информацию, рассыпанную на мельчайшие осколки, как пазл. Когда достаточное количество осколков складываются в нужном порядке, мозг говорит: корова. Я вижу корову. Это может случиться задолго до того, как удастся рассмотреть животное в подробностях; «рисунок» коровы, созданный органами зрения, может представлять собой силуэт, может ограничиваться половиной туловища или двумя глазами, ушами и мордой. На равнинах Юго-Запада можно иногда заметить вдали мелкое пятнышко с чуть заметной черточкой сверху. «Ковбой, – говорит мозг, – фигура человека в широкополой шляпе». Случается также, что информация поступает как бы через вторые, а то и через третьи «руки» (как облачко пыли у самого горизонта – это мчащийся по грунтовой дороге грузовой автомобиль). Мы называем это умозаключением и рассматриваем как некую особо тонкую способность разума. Матрос стоит на палубе корабля и держит в вытянутых по швам руках семафорные флаги. Вдруг он поднимает руки, широко взмахивает флагами над головой, подавая находящемуся вдали собрату сигнал «Внимание, начинаю передачу», и начинает делать четкие прерывистые движения обеими руками. Моряк выступает передатчиком сигналов для органа чувств. Те, кто видит и разбирает его сигналы, – приемники. Флаги всегда одинаковы, их движения определяются текстом послания, а набор движений позволяет передавать даже довольно сложную информацию. Возьмем другой образ: телеграфистка отправляет по проводам дробь азбуки Морзе. Точки и тире – это нервные импульсы, которые можно сочетать в необходимом порядке, чтобы сообщение стало максимально понятным. Описывая себя как «разумное» существо, мы имеем в виду, что обладаем сознанием (слово «сознание» – совместное, разделенное знание – рассматривается как перевод-калька латинского слова «conscientia», от «sentio» – чувствовать, ощущать, которое, в свою очередь, происходит от праиндоевр. «sent» – идти, направляться куда-то, и, следовательно, может толковаться как «передвигаться мысленно»). В буквальном и одновременно широком смысле это означает, что мы сами обладаем чувственным восприятием. Мы говорим «вышел из себя» о человеке, в гневе утратившем контроль над своим поведением. Никому не придет в голову истолковать эти слова в прямом смысле – что человек покинул свое тело и скитается по миру как бесплотный разум. Считается, что лишь призраки и ангелы непознаваемы при помощи ощущений. Если же под этим выражением мы имеем в виду нечто позитивное – например, состояние трансцендентной безмятежности, описываемое азиатскими религиями, – то говорим об освобождении от материальных ощущений. Благодаря им для нас, смертных существ, бытие является одновременно и проклятием, и благодатью. Мы проводим жизнь на поводке своих ощущений. Они и возвеличивают нас, и ограничивают, и сковывают, но это же прекрасно! Любовь – это ведь тоже прекрасные оковы. Нам необходимо вернуться к ощущению структуры жизни. XX век в Америке прошел, в значительной своей части, под знаком стремления оторваться от этой самой структуры и раствориться в суровой, простой, мрачной пуританской деловитой повседневности, полностью лишенной столь неподобающей ерунды, как особенности чувственного восприятия. В число величайших сенсуистов всех времен, наряду с Клеопатрой, Мэрилин Монро, Прустом и многими другие знаменитыми любителями наслаждений, входит Хелен Келлер – женщина, лишившаяся после тяжелой болезни нескольких органов чувств. Но у слепоглухонемой Хелен Келлер те чувства, что продолжали работать, были развиты настолько сильно, что она не только могла наслаждаться музыкой, прикладывая руку к радиорепродуктору, но и была способна различать таким образом духовые и струнные инструменты. Из уст своего доброго знакомого Марка Твена она слушала колоритные рассказы о жизни на Миссисипи. Со сладострастием куртизанки она исследовала бесконечные потоки запахов, вкусов, осязательных ощущений и чрезвычайно подробно описывала свое восприятие. Несмотря на физические недостатки, энергией и жизнелюбием она превосходила очень многих представителей своего поколения. Нам нравится думать о себе как о высокоразвитых существах, облаченных в костюмы, галстуки, колготки, сорочки, эволюционирующих многие тысячи лет и далеко ушедших в умственном развитии от обитателей пещер, но наши тела не поддерживают эту самоуверенную позицию. Мы гордимся местом на самой вершине пищевой цепочки, но стоит кому-то из нас встретиться с настоящим или воображаемым хищником, как в кровь обильно хлынет адреналин. Мы даже культивируем этот первобытный страх просмотром кинофильмов о чудовищах. Мы продолжаем отмечать границы своих территорий, хотя в наши дни это делается скорее с помощью, например, звуков радиоприемника. Мы так же, как и древние пращуры, боремся за положение в обществе и власть. Мы так же создаем произведения искусства, чтобы радовать свое восприятие и добавлять новые ощущения в переполненный ими мир. Мы так же остро переживаем из-за любви, вожделения, верности и страсти. И все так же воспринимаем мир во всей его неисчерпаемой красоте и ужасе. По-другому просто невозможно. Чтобы хоть немного постичь «благородную болезнь», которую представляет собой сознание, необходимо понять ощущения – как они эволюционировали, как их можно развить, какие пределы для них существуют, на какие из них мы наложили табу и что они могут рассказать нам о том восхитительном мире, в котором мы имеем счастье жить. Когда нам нужно что-то понять, в чем-то разобраться, мы говорим, что необходимо «включить голову», то есть разум. Большинство склонно считать, что разум находится в голове. Но новейшие открытия физиологов говорят о том, что на самом деле он не сосредоточен полностью в мозге, а странствует по всему телу с караванами гормонов и ферментов, трудолюбиво осмысляя весь тот сплав чудес, которые мы привыкли называть «осязанием», «вкусом», «обонянием», «слухом» и «зрением». В этой книге я намерена исследовать происхождение и эволюцию ощущений; различие их сознательного восприятия в несхожих культурах; ранг каждого из них в системе ощущений; их роль и место в фольклоре и науке; связанные с ощущениями идиомы, которые мы используем, говоря о мире. Также я собираюсь поговорить здесь и на некоторые «вольные» темы, которые, надеюсь, позабавят других сенсуалистов, как и меня, а менее склонные к экстравагантным размышлениям умы заставят остановиться хотя бы на мгновение и изумиться. Эта книга наверняка принесет людям радость.Обоняние
Обоняние – могучий волшебник, способный перенести человека за тысячи миль и лет от места и времени его обитания. Аромат фруктов уносит меня на юг, в окруженный персиковыми садами дом, где прошло мое детство. Другие запахи, пусть даже мимолетные и трудноуловимые, заставляют мое сердце радостно биться или сжиматься от давней, забытой уже печали. При одной только мысли о запахах мой нос наполняют ароматы, пробуждающие милые воспоминания о прошедшем лете и бескрайних зреющих полях.Хелен Келлер
Бессловесное чувство
Ничто не откладывается в памяти так хорошо, как запах. Один случайный, мимолетный аромат способен воскресить в памяти детство, лето, проведенное в горах Поконо на берегу озера, густо поросшем дикой голубикой, усыпанной спелыми ягодами, или то время, когда противоположный пол казался загадочным, как межпланетное путешествие. Другой – напомнить о порыве страсти на залитом лунным светом пляже во Флориде, и ночных цветах кактуса цереус, заполняющих всю округу тяжелым ароматом, и огромных бражниках, которые вьются вокруг этих цветов, громко жужжа крыльями. А третий – о семейном обеде с тушеным мясом, лапшевником и сладким картофелем среди буйно цветущих миртовых деревьев в городке на Среднем Западе, и как будто бы на дворе август, и мать с отцом еще живы. Запахи, как своеобразные мины, скрытые под толщей многих лет и впечатлений, неумолимо взрываются в нашем сознании. Стоит споткнуться о «растяжку» запаха – и последует взрыв воспоминаний; из-под плотного дерна взметнутся сложные образы. Во всех культурах запахам всегда уделялось огромное внимание, порой доходившее до экстравагантности поражающих воображение масштабов. Как Великий шелковый путь когда-то открыл Восток западному миру, так и путь запахов способен открыть нам само сердце природы. Наши давние предки в поисках различных (в зависимости от сезона) плодов земли, хранившихся в неисчерпаемой кладовой природы, руководствовались сведениями, которые исправно поставляли им замечательно чувствительные носы. Мы способны различать более 10 тысяч различных запахов – их так много, что память попросту не сможет соотнести каждый из них с тем, чему он соответствует. В «Собаке Баскервилей» Шерлок Холмс установил личность женщины по запаху писчей бумаги, которой она пользовалась, заметив при этом: «Есть семьдесят три сорта духов, которые опытный сыщик должен уметь отличать один от другого»[1]. Но ведь это очень мало. Вообще-то любому, кто «наделен чутьем» сыщика, не помешало бы умение находить подозреваемых по запаху твидовых костюмов, туши, косметического талька, итальянских кожаных ботинок и бесчисленного множества других вещей. Не говоря уже о тех ярких и безымянных запахах, которые мы распознаем, сами того не замечая. Мозг – отличный рабочий сцены. Он выполняет свою задачу – выстраивает ассоциации, пока мы играем свои роли. Научные исследования показывают, что и дети, и взрослые могут по запаху определить, кто носил тот или иной предмет одежды – мужчина или женщина, – хотя люди в большинстве своем уверены, что не способны на это. Обоняние может работать чрезвычайно точно, и все же вряд ли кто-то способен описать словами тот или иной запах человеку, который никогда его не ощущал. Например, рассказать, чем пахнут глянцевые страницы новой книги, или густо покрытые краской листы, только что сошедшие с ротапринта, или мертвое тело; или передать тонкие различия между запахами цветов мелиссы, кизила и сирени. Запах – молчаливое, не наделенное словесным выражением ощущение. Отсутствие специфического словаря связывает нам язык, заставляет искать приблизительные соответствия для каждой невыразимой капли из этого моря удовольствий и экзальтации. Видеть мы в состоянии лишь при некоем минимуме освещения, ощущать вкус – только положив предмет в рот, осязать – при наличии контакта с кем-то или чем-то, слышать – если звуки достаточно громкие. Но обоняем мы непрерывно, с каждым вдохом. Закройте глаза – и перестанете видеть, заткните уши – и перестанете слышать, но если вы заткнете нос и попытаетесь перестать нюхать – умрете. Ведь, по сути дела, дыхание вовсе не нейтральный, не отстраненный процесс: это обработка воздуха. Мы вдыхаем воздух, и он, какое-то время находясь в нашем теле, как будто бы томится там на медленном огне. И выходит при выдохе из нашего тела уже измененным. Мы непрерывно меняем его самим процессом дыхания.Карта запахов
Дыхание – это цикл, состоящий из двух тактов. При рождении мы делаем первый вдох, умирая – последний выдох. А в промежутке между ними каждый из нас дышит, прогоняя воздух через обонятельные рецепторы. Каждый день мы совершаем в среднем 23 040 вдохов и выдохов, перемещая около 12,5 кубического метра воздуха. Вздох занимает примерно пять секунд: две секунды – на вдох и три – на выдох; в это время молекулы пахучего вещества проходят по дыхательным путям. Вдыхая и выдыхая, мы обоняем запахи. Запахи окутывают нас, витают вокруг, вторгаются в наши тела, исходят от нас. Мы словно бы непрерывно купаемся в них. И все же, если мы пытаемся их описывать, слова подводят, оказываясь лишь негодной имитацией впечатления. Слова – это просто мелкие образные частички грандиозного всемирного хаоса. Но эти частички позволяют сфокусировать восприятие мира, они формируют идеи и рисуют красочные пейзажи восприятия. Наши мысли вырастают из слов. В «Хладнокровном убийстве» Трумена Капоте описано отвратительное совместное преступление двоих негодяев-неудачников. Психолог-криминалист, разбирая случившееся, обратил внимание на то, что по отдельности ни один из этих людей не был способен на злодеяние, но, когда они объединились, получилась как будто бы третья персона, способная убить. Я считаю, что в качестве простой, но эффектной метафоры здесь подойдет химический термин «самовоспламеняющееся вещество». Можно взять два вещества, смешать их – и получить нечто совершенно иное (как пищевая соль, хлорид натрия), возможно – даже взрывчатое (как нитроглицерин)[2]. Прелесть языка состоит в том, что он, будучи искусственным порождением человека, способен передавать сложные эмоции и ощущения. Но физиологические связи между обонятельным и речевым центрами мозга прискорбно слабы – в отличие от связей между центрами обоняния и памяти, которые как раз и позволяют безмолвно путешествовать во времени и пространстве. Куда более прочные связи соединяют речевой центр с центрами других органов чувств. Увиденное можно описать почти бесконечным потоком образов. Человек способен «проползти муравьем» по поверхности предмета, подробно отметить каждую деталь, воспринять фактуру и охарактеризовать его при помощи таких прилагательных, как «красный», «синий», «яркий», «большой» и т. д. Но кто способен создать карту запахов? Используя такие слова, как «дымный», «серный», «цветочный», «фруктовый», «сладкий», мы описываем запахи в терминах иных явлений (дым, сера, цветы, фрукты, сахар). Запахи чем-то похожи на наших ближайших родственников, имен которых мы не в силах запомнить. Потому мы пытаемся описать порождаемые ими ощущения. И называем тот или иной запах «отвратительным», «пьянящим», «тошнотворным», «приятным», «восхитительным», «вызывающим сердцебиение», «усыпляющим» или «противным». Мать однажды рассказала мне о том, как они с отцом во Флориде ехали по Индиан-Ривер среди апельсиновых рощ, когда деревья стояли в цвету, наполняя воздух ароматом. Все это вызвало у нее восхищение. «И чем же там пахло?» – спросила я ее. «О, это был изумительный, пьянящий, потрясающий аромат!» – «Но чем же именно там пахло? – снова спросила я. – Апельсинами?» Будь это так, я могла бы купить ей любимый одеколон мадам Дюбарри, фаворитки французского короля, еще в XVIII веке созданный на основе нероли (эфирного масла апельсинового дерева), бергамота (вещества из апельсиновой цедры) и многих других ингредиентов. (Впрочем, использование нероли в качестве парфюмерного средства восходит еще ко времени сабинян.) «О нет, – ответила она, – вовсе не апельсинами. Чудесный аромат. Восхитительный». – «Опиши его», – попросила я. И она в отчаянии всплеснула руками. Попробуйте сделать это сами. Опишите запах любимого человека, своего ребенка, кого-то из ваших родителей. Или даже одно из тех популярных обонятельных клише, которые большинство людей могут распознать даже вслепую, – обувной магазин, пекарню, церковь, мясную лавку, библиотеку. Но удастся ли вам описать запах своего любимого кресла, или чердака, или автомобиля? Пол Уэст в романе «Та часть цветков, где сохраняется пыльца» (The Place in Flowers Mere Pollen Rests) написал, что кровь пахнет пылью. Поразительная метафора, основанная на косвенном впечатлении, как всегда бывает с метафорами, передающими запахи. Еще одну чрезвычайно броскую характеристику придумал другой писатель, Витольд Гомбрович. В первом томе своего дневника он вспоминает о завтраке в «Эрмитаже» с А. и его женой: «Еда пахнет, прошу прощения, на редкость роскошным ватерклозетом». Полагаю, что не понравились ему жареные почки – пусть даже блюдо было приготовлено по высшему разряду. Для того чтобы составить карту запахов, потребуются картографы, наделенные незаурядным обонятельным талантом. Им необходима способность изобретать новые слова, каждое из которых будет достаточно точным – как линия рельефа, отображенная на карте, или направление, указанное компасом. Особое слово, к примеру, должно обозначать аромат макушки младенца, в котором сочетаются запахи талька и свежести, еще не оскверненной жизнью и диетами. Или, допустим, пингвины: они пахнут исключительно пингвинами, и запах этот настолько специфичен, что можно обойтись одним прилагательным. Но «пингвиний» не подойдет, да и непонятно, то ли это прилагательное, то ли существительное наподобие химического элемента. «Пингвинячий» звучит слишком уж несерьезно. Можно бы сказать «пингвиноподобный», но, во-первых, с таким словом язык сломаешь, а во-вторых, оно не характеризует, а лишь называет предмет. Если для пастели существуют названия цветов – лавандовый, розовато-лиловый, фуксия, темно-фиолетовый (сливовый) и лиловый, – то кто назовет тона и оттенки запахов? Можно подумать, что все человечество загипнотизировали и приказали ему кое-что выборочно забыть. Кстати, вполне возможно, запахи настолько глубоко затрагивают нас еще и потому, что мы не умеем называть их. Все остальные чудеса нашего многообразного мира, щедро описанного словами, так и хочется разобрать по лингвистическим косточкам, обозначения же запахов частенько крутятся на кончике языка, что придает им некую магическую отдаленность, загадочность, безымянную силу, сакральность.О фиалках и нейронах
Фиалки пахнут кусочками жженого сахара, выдержанного в лимоне и завернутого в бархат; я могу предложить лишь самый распространенный способ, – определить один запах через другие или при помощи лексикона иных органов чувств. Наполеон в своем знаменитом письме требовал, чтобы Жозефина не мылась две недели до их намеченного свидания, чтобы он мог насладиться всем естеством ее запаха. Однако Наполеон и Жозефина любили фиалки. Жозефина так часто пользовалась духами с фиалковым ароматом, что тот сделался ее отличительным признаком. Когда же она умерла – в 1814 году, – Наполеон посадил фиалки на могиле любимой. Перед самым изгнанием на остров Святой Елены он посетил эту могилу, сорвал несколько фиалок и положил в медальон, который носил на шее; там они и оставались до конца его жизни. На улицах Лондона XIX века можно было встретить множество бедных девушек, продававших букетики фиалок и лаванды. В «Лондонской симфонии» Ральфа Воан-Уильямса есть фрагмент, в котором инструменты подражают возгласам девушек-цветочниц. Фиалки всегда сопротивлялись и продолжают сопротивляться усилиям парфюмеров. Из них можно сделать высококачественные духи, но это чрезвычайно трудно и дорого. Позволить себе такую парфюмерию могут лишь настоящие богачи – но ведь императрицы, денди, законодатели мод и прожигатели жизни как раз и существуют для того, чтобы обеспечивать парфюмеров работой. Особенность фиалок, запах которых многие считают навязчивым до тошноты, состоит в том, что он не держится долго.Цветок фиалки на заре весны,
Поспешный, хрупкий, сладкий, неживучий,
Благоухание одной минуты;
И только[3].
Образ запаха
Все запахи разделяются на пять основных категорий (как и цвета, привязанные к первичным цветам): мятный (перечная мята), цветочный (розы), эфирный (груши), мускусный (мускус), смолистый (камфора), гнилостный (тухлые яйца) и едкий (уксус). Парфюмеры достигают столь заметных успехов, употребляя букеты цветочного аромата или просто угадывая верную дозу мускусной или фруктовой добавки. Натуральные составляющие уже не требуются: пахучие вещества делают в лабораториях, соединяя для этого подходящие молекулы. Среди первых духов, полностью составленных из синтетических ароматических веществ (альдегидов)[4] – «Шанель № 5» (1922 год), ставшие классикой чувственной женственности. С ними связано и немало классических афоризмов. Например, когда репортер спросил Мэрилин Монро, что она надевает, когда ложится в постель, та ответила: «Шанель № 5». Верхний тон этих духов, улавливаемый первым, – это альдегид, в котором нос определяет сдержанные ноты жасмина, розы, ландыша, ириса и иланг-иланга, а затем проявляется базовая нота, поддерживающая аромат и не позволяющая ему улетучиться раньше времени, – ветивер, сандал, кедр, ваниль, амбра, цибетин и мускус. Базовая нота почти всегда основана на веществах животного происхождения, этих древнейших носителях запахов, которые перемещают нас в давно покинутые лесные заросли и саванны. Многие века люди мучили и порой жестоко убивали животных, чтобы раздобыть четыре секрета различных желез. Первый из них – серая амбра – воскоподобное вещество, образующееся в пищеварительном тракте кашалота и служащее для его защиты от острых краев внутренних раковин каракатиц и «клювов» осьминогов и кальмаров, которыми они питаются. Второй – бобровая струя – вещество, выделяемое прианальными железами канадских и русских бобров, с помощью которого они метят территорию. Третий – цибетин – внешне похожий на мед секрет пригенитальных желез цивет (виверр), ночных хищных зверьков из Эфиопии. И наконец, мускус – красный желеобразный секрет из кишок восточноазиатского оленя (изюбра). Как люди впервые догадались, что анальные железы некоторых животных содержат ароматические вещества? В некоторых из названных регионов среди пастухов было распространено скотоложество, и нельзя отвергать версию, что оно сыграло тут определенную роль. Поскольку мускус животных очень близок к человеческому тестостерону, мы можем обонять даже столь мизерное его количество, как 0,0000000000009072 грамма. К счастью, современные химики создали уже двадцать вариантов синтетического мускуса – во-первых, для того, чтобы спасти животных от возможного истребления, а во-вторых, чтобы получить такие концентрации запаха, каких трудно достичь, имея дело с натуральными веществами. Напрашивается вопрос: почему выделения пахучих желез оленей, диких свиней, кошек и других животных повышают сексуальную привлекательность человека? Причина, похоже, заключается в том, что они обладают такой же самой химической структурой, что и стероиды, и, обоняя их, мы получаем ту физиологическую реакцию, какую могли бы вызвать человеческие феромоны. Компания International Flavors & Fragrances установила в ходе эксперимента, что у женщин, нюхавших мускус, сокращался менструальный цикл, чаще происходили овуляции, и они легче беременели. Играло ли тут роль ароматическое вещество? Вовсе не обязательно. Могут ли запахи оказывать на нас биологическое влияние? Совершенно точно могут. У женщин, вдыхающих запах мускуса, происходят гормональные изменения. Что до того, почему нас так восхищают цветы… Цветы ведут откровенную и энергичную половую жизнь: аромат цветка сообщает всему миру о его фертильности, доступности и желании; о том, что его репродуктивные органы полны нектара. Цветочный запах напоминает об уже рудиментарных для нас плодовитости, энергичности, жизненной силе, всеобъемлющем оптимизме, надеждах на лучшее и страстном цветении юности. Мы вдыхаем этот теплый аромат и, невзирая на возраст, чувствуем себя молодыми и неотразимыми в мире плотского вожделения. Солнечный свет выжигает запах из предметов; это подтвердит каждый, кто вывешивал залежавшееся белье для прогревания на солнце. И все же затхлый, отталкивающий запах сохраняется очень долго, хотя и слабеет. Чтобы запустить возбуждение рецептора, достаточно всего восьми молекул вещества, но, чтобы почуять что-то, необходима работа сорока нервных окончаний. Далеко не все обладает запахом: лишь достаточно летучие вещества, способные распылять микрочастицы в воздух. Мы повседневно сталкиваемся с множеством веществ – например, камень, стекло, сталь, слоновая кость, – которые не испаряются при комнатной температуре и, следовательно, не позволяют их обонять. Если нагревать капусту, она «обретает летучесть» (все больше частиц испаряются и перемещаются в воздухе), и ее запах резко усиливается. Из-за невесомости космонавты в полете утрачивают ощущения запаха и вкуса. В отсутствие гравитации молекулы лишаются подвижности, и поэтому лишь очень малое их количество проникает в нос достаточно глубоко, чтобы их можно было распознать как носителей запаха. Это серьезная проблема для кулинаров, создающих «космическую еду». Вкус пищи в наибольшей степени зависит от ее запаха; некоторые химики в своих утверждениях доходят до того, что вино – это всего лишь глубоко ароматизированная безвкусная жидкость. Они говорят, что если вы будете пить вино во время насморка, то решите, что это просто вода. Прежде чем удастся распробовать вкус чего угодно, вещество необходимо растворить (например, твердая карамель должна растаять в слюне), а для того, чтобы мы могли почуять запах, молекулы вещества должны раствориться в воздухе. Мы различаем лишь четыре вкуса: сладкий, кислый, соленый и горький. Это означает, что все, что мы называем «вкусами», на самом деле «запахи». Но многие виды пищи, которые мы якобы обоняем, ощущаются нами лишь на вкус. Сахар не летуч, и мы не можем обонять его, зато отчетливо воспринимаем вкус. Если мы хотим распробовать и оценить какой-нибудь деликатес, нужно взять кусочек в рот и сделать вдох: воздух изо рта пройдет через обонятельные рецепторы, и мы сможем как следует воспринять запах. Но каким образом мозгу удается распознавать и каталогизировать так много запахов? Одна из теорий запахов – стереохимическая теория Дж. Эймура – предполагает связь между геометрическими формами молекул и обонятельными ощущениями, которые они вызывают. Молекула определенной формы попадает в соответствующую нишу нейрона и порождает нервный импульс, который отправляется в мозг. Мускусные запахи порождаются дисковидными молекулами, на которые реагируют эллиптические чашевидные клетки нейронов. Мятные запахи производят клиновидные молекулы, которые улавливаются V-образными клетками. Камфарные запахи – сферические молекулы, на которые реагируют эллиптические клетки, меньшие по размеру, чем те, что предназначены для мускуса. Эфирные запахи – палочковидные молекулы, улавливаемые кюветоподобными клетками. Цветочные запахи создают дисковидные молекулы с хвостами, которым соответствуют клетки, похожие на чашу с блюдцем. Молекулы гнилостных запахов имеют отрицательный заряд и притягиваются к положительно заряженным клеткам. У едких запахов молекулы заряжены отрицательно и попадают на участки с положительным зарядом. Некоторые запахи воспринимаются двумя-тремя видами клеток сразу и создают эффект букета (смеси). Эймур обнародовал свою теорию в 1949 году, но практически то же самое говорил в 60 году до н. э. энциклопедист своей эпохи римский поэт Лукреций в поэме «О природе вещей». Метафора «замок и ключ» все чаще употребляется для объяснения различных явлений природы, как будто мир – это зал с множеством дверей. А может быть, замок с ключом – это всего лишь очень знакомый образ, относящийся к одному из немногочисленных методов, с помощью которых род человеческий осмысливает окружающий мир (два других – это язык и математика). Как некогда сказал Абрахам Маслоу: «Если бы единственным орудием человека был ключ, он каждую проблему представлял бы себе в виде замка». Некоторые запахи бывают восхитительными в слабой концентрации и отвратительными при избытке. Фекальный смрад чистого цибетина может вызывать рвоту, но его микроскопическая доза придает духам свойства афродизиака. Совсем небольшие порции некоторых запахов – например, камфары, эфира, гвоздичного масла – перегружают нос и делают дальнейшее обоняние практически невозможным. Некоторые вещества, как обонятельный эквивалент проводниковой боли, пахнут как нечто абсолютно иное (горький миндаль – цианидом, тухлые яйца – серой). У одних людей есть обонятельные «слепые пятна» (особенно это касается мускусных запахов), зато другие способны улавливать слабые и мимолетные запахи. Рассуждая о том, что является нормой для человека, мы склоняемся к сужению рамок. Одно из удивительных свойств, присущих запаху, заключается в широчайшем разбросе реакций на него, обнаруживаемых на кривой, которую принято называть фигурой нормального распределения.Потоки света
Большая часть жизни проходит как бы фоном, но на долю искусства выпадает проливать свет на то, что находится в тени, и обновлять тем самым жизнь. Многие писатели питали пристрастие к запахам: чай и печенье мадлен с ароматом лайма у Пруста; у Колетт – цветы, возвращающие ее в детство – в сад и к матери, Сидо; парад городских запахов у Вирджинии Вулф; воспоминания Джойса о детской моче и клеенке, святости и грехе; промокшая под дождем акация у Киплинга, напоминавшая ему о доме, и тяжелый казарменный дух военной жизни («одно дуновение… это вся Аравия»); зловоние Петербурга у Достоевского; записные книжки Кольриджа, в которых он пишет, что «навозная куча издалека пахла мускусом, а дохлая собака – увядающими цветами»; восторженное повествование Флобера о запахе шлепанцев и митенок его любовницы, которые он хранил в ящике письменного стола; прогулки Генри Торо по залитым лунным светом полям, наполненным сухим ароматом кукурузных метелок, запахом заплесневелой, истекающей соком переспелой черники и ягод мирта, пахнущих «как маленькая кондитерская лавка»; обонятельные экскурсы Бодлера, чью «душу возносят ароматы духов, как души других – звуки музыки»; приводимые Мильтоном описания запахов, которые Бог с удовольствием воспринимает Своими божественными ноздрями, – и противопоставленные им излюбленные Сатаной «дух убийства, запах неисчетных жертв»[5]; фетишистские и глубоко интимные повествования Роберта Геррика о благоуханных груди, губах, руках, бедрах, ногах его возлюбленной, с которыми не сравнятся все благовония Востока; утверждение Уолта Уитмена, что «запах моих подмышек ароматнее всякой молитвы»[6]; пробужденные запахами воспоминания об отрочестве в «Патрицианской тоге» Франсуа Мориака; первое упоминание в литературе о свежести дыхания, которое мы встречаем в «Рассказе мельника» Чосера; использование образов ароматных цветов в тончайших сравнениях Шекспира («Фиалке ранней бросил я упрек: / Лукавая крадет свой запах сладкий / Из уст твоих…»)[7]; бельевой шкаф у Чеслава Милоша, «наполненный сумятицей безмолвных воспоминаний». Жорис Карл Гюисманс был одержим обонятельными галлюцинациями, которые включали запахи спиртного и женского пота. Его гедонистический роман «Наоборот», считающийся примером декаданса, был буквально пронизан ими. Одна из героинь Гюисманса «от некоторых ароматов и запахов падала в обморок. Дама была нервной, истеричной, обожала умащать свой бюст благовониями, но настоящее, высшее наслаждение испытывала лишь тогда, когда в разгар ласк умудрялась почесать гребнем голову или вдохнуть запах сажи, известки, которую смочил дождь, а также дорожной пыли, прибитой летним ливнем»[8]. Среди всех поэтических произведений, пожалуй, наибольшее внимание запахам уделено в Песни песней царя Соломона. Там не говорится впрямую о теле и даже о естественных запахах, и тем не менее описание любовного томления вращается вокруг благовоний и парфюмерии. В пустынных краях, где происходили события, вода поистине была драгоценностью, поэтому люди часто и обильно пользовались разнообразными ароматическими средствами. Пара влюбленных, с нетерпением ожидавшая дня свадьбы, ласково и страстно обменивалась полными искренней любви словами. Во время трапезы девушка называет юношу «мирровым пучком», «кистью кипера» «в виноградниках Енгедских»[9], он строен и мускулист, «похож на серну или молодого оленя»[10]. Для него же ее неоспоримая девственность – это тайна, «запертый сад <…> заключенный колодезь, запечатанный источник»[11]. «Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!»[12] Он же говорит ей, что в брачную ночь войдет в этот сад, и перечисляет плоды и специи, которые найдет там: «…сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами; садовый источник – колодезь живых вод и потоки с Ливана»[13]. Она облачит его в ткани любви и со щедростью океана переполнит его чувствами. Она, столь же взбудораженная этими любовными песнопениями и охваченная любовным томлением, в ответ обещает распахнуть перед ним ворота сада: «Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его! – Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его»[14]. В романе Патрика Зюскинда «Парфюмер», действие которого происходит в Париже XVIII века, герой от рождения лишен собственного естественного запаха, зато обладает невероятно острым обонянием, которое развил до сверхъестественного уровня: «Вскоре он различал по запаху уже не просто дрова, но их сорта: клен, дуб, сосна, вяз, груша, дрова старые, свежие, трухлявые, гнилые, замшелые, он различал на нюх даже отдельные чурки, щепки, опилки – он различал их так ясно, как другие люди не смогли бы различить на глаз». Выпивая ежедневный стакан молока, он по запаху определял настроение коровы, у которой его взяли, на улице легко узнавал, откуда идет каждый дымок. Отсутствие у него собственного запаха пугало окружающих, они третировали его, что окончательно испортило характер героя. Постепенно он научился создавать для себя персональные запахи; посторонние об этом совершенно не догадывались, ему же это придавало сходство с обычными людьми. В частности, «он сделал для себя запах незаметности, мышино-серое будничное платье, в котором кисловато-сырный человеческий аромат хотя и присутствовал, но пробивался лишь слегка»[15]. Со временем пристрастие к парфюмерии сделало его убийцей: он стал извлекать из тел определенных людей их ароматы – как из цветов. Во многих литературных произведениях описаны случаи, когда человек, уловив какой-то запах, погружается в глубины памяти. В романе Пруста «В сторону Свана» всплеск запаха взметает мощный вихрь, в который уместились все события целого дня из детства героя:…я прохаживался между скамеечкой для коленопреклонений и креслами, обитыми тисненым бархатом, на спинки которых были накинуты вязаные салфеточки, чтобы не пачкалась обивка; при этом огонь камина испекал, словно паштет, аппетитные запахи, которыми весь был насыщен воздух комнаты и которые уже подверглись брожению и «поднялись» под действием свежести сырого и солнечного утра; огонь слоил их, румянил, морщил, вздувал, изготовляя из них невидимый, но осязаемый необъятный деревенский слоеный пирог, в котором, едва отведав более хрустящих, более тонких, более прославленных, но и более сухих также ароматов буфетного шкафа, комода, обоев с разводами, я всегда с какой-то затаенной жадностью припадал к неописуемому смолистому, приторному, неотчетливому, фруктовому запаху вытканного цветами стеганого одеяла[16].Чарльз Диккенс всю жизнь повторял, что даже легкое дуновение, содержащее запах ваксы или клея, с необоримой силой пробуждает в нем воспоминания о тяжелом детстве, когда ему из-за банкротства отца пришлось наняться в мастерскую и за грошовое жалованье клеить этикетки на банки с сапожным кремом. В X веке гениальная японка, придворная дама Мурасаки Сикибу, написала «Повесть о Гэндзи», первый в истории роман. Любовная линия в нем проходит на подробно прописанном историческом и социальном фоне, в который включен и алхимик-парфюмер, составляющий ароматические комбинации в соответствии с индивидуальной аурой и общественным положением клиентов. Умение описывать запахи стало серьезным испытанием для авторов, прежде всего стихотворцев. Разве можно доверять поэту, описывающему муки сердца, если он не в состоянии передать запах святости в церкви?
Зимний дворец монархов
У каждого есть воспоминания, связанные с запахами. Одно из моих связано не столько с запахом, сколько с пахучими испарениями. Как-то раз на Рождество я путешествовала по калифорнийскому побережью, участвуя в проекте «Монарх» Лос-Анджелесского музея – мы выслеживали на местах зимовки и помечали бабочек-монархов. Они предпочитают зимовать в эвкалиптовых рощах, наполненных благоуханием. И в первый раз, и при каждом следующем посещении этих рощ мне на память приходили детские простуды и ментоловое растирание. Мы забирались высоко на деревья, где золотыми трепещущими гирляндами висели бабочки, и собирали одну из стаек в сачки на телескопических ручках, а затем устраивались на земле, густо покрытой южноафриканской хрустальной травой. Этот суккулент – одно из немногих растений, способных выдерживать капающее с листьев эвкалиптовое масло. Оно заставляет держаться подальше от рощ ползающих насекомых, поэтому в залитых солнечным светом лесах стоит безмятежный покой и нет никого, кроме немногочисленных королевских квакш, скрипящих так, будто кто-то открывает замок сейфа, да соек, норовящих сдуру полакомиться бабочками-монархами (в крыльях которых содержится яд, схожий с наперстянкой). Я не только чувствовала запах эвкалиптовых испарений, но и ощущала их носом и горлом. Самые громкие звуки напоминали скрип двери – это пласты коры отслаивались от деревьев и падали наземь, где им предстояло вскоре свернуться в трубочку наподобие папируса. Куда ни глянь – везде валялись эти свитки, словно разбросанные древним писцом. И все же, несмотря ни на что, нос упорно переносил меня в Иллинойс 1950-х годов. Учебный день, но я нежусь в постели, и мама растирает мне грудь эвкалиптово-ментоловым бальзамом «Vicks VapoRub». Запах и воспоминания еще сильнее погружали нас в блаженный покой часов, проведенных в этом лесу за созерцанием уникальных бабочек, которые никого не ловят и питаются исключительно нектаром, как древние боги. Но эти воспоминания делаются вдвое милей благодаря тому, что они в моем сознании наложились одно на другое. Хотя первое прикосновение к зимовке бабочек запустило цепочку воспоминаний о детстве, впоследствии сама экспедиция к бабочкам превратилась в воспоминание, точно так же пробуждаемое запахами, и более того – вытеснило первоначальное. Однажды на Манхэттене я остановилась около продавца цветов (как я всегда делаю в поездках), чтобы купить свежий букет в гостиничный номер. В двух банках стояли ветки круглолистного эвкалипта, и листья его, похожие на серебряный доллар, были еще свежими, голубовато-зелеными, с мучнистым налетом; некоторые из них были сломаны, и из надломов тек сок с густым резким ароматом. По Третьей авеню шел густой поток машин, труженики из Департамента коммунальных работ гремели отбойными молотками, над улицами поднималась пыль, висевшая в небе серой пеленой, – но я вдруг оказалась в прекрасной эвкалиптовой роще близ Санта-Барбары. Над руслом пересохшей речки тучей вились бабочки. Я расслабленно сидела на земле, извлекая из сачка очередную золотую с черным бабочку-монарха, осторожно помечала ее, выпускала в воздух и провожала глазами, чтобы убедиться, что она благополучно улетела прочь со своим новым элементом узора, похожим на крохотный эполет на крыле. Безмятежный покой тех минут накатил волной и наполнил все мои ощущения. Молодой вьетнамец, расставлявший свой товар, уставился на меня, и я поняла, что на моих глазах выступили слезы. Весь эпизод вряд ли длился дольше нескольких секунд, но объединенные воспоминания наделили безобидные веточки невероятной силой, которая потрясла меня. В тот же день я отправилась в один из моих любимых магазинов, бутик в Виллидже, где составляют масляные смеси для ванн на базе миндального масла, делают шампуни и лосьоны для тела с другими ароматическими ингредиентами. Под кронштейном для душевой лейки у меня висит голубая сетчатая сумочка вроде тех, с какими француженки ходят за продуктами; в ней я держу множество различных снадобий для ванны. Знаю, что лучше всего успокаивает эвкалипт. Но как же получается, что несколько молекул клея (у Диккенса) или эвкалипта (у меня) способны перенести человека в миры, не достижимые никакими другими средствами?Океаны внутри нас
Проезжая по сельской местности летом на закате, встречаешь множество различных запахов: навоза, скошенной травы, жимолости, мяты, соломы, зеленого лука, цикория и гудрона от асфальтовой дороги. Встреча с новыми запахами – это одна из прелестей путешествия. На заре эволюции путешествовать приходилось отнюдь не ради удовольствия, а лишь ради пропитания, и запах играл существенную роль в жизни. Очень многие виды морских обитателей вынуждены сидеть и ждать, когда пища заплывет в рот или окажется в пределах досягаемости щупалец. Мы же, руководствуясь запахом, превратились в кочевников, способных сняться с места и отправиться на поиски пищи, охотиться и даже иметь какие-то пищевые предпочтения. Наши далекие предки – рыбы пользовались обонянием для того, чтобы искать брачного партнера или узнавать о приближении барракуды. Обоняние было также бесценным дегустатором, не допускавшим попадания в рот и, далее, в хрупкую закрытую телесную систему большинства ядовитых веществ. Обоняние появилось первым из чувств и оказалось настолько удачным, что небольшой клочок обонятельной ткани, венчавший нервный тяж, превратился в головной мозг. Полушария головного мозга некогда были отростками обонятельных стебельков. Мы мыслим, потому что обоняем. Чувство обоняния, как и многие другие телесные функции, – это атавизм, сохранившийся со времен начала эволюции, когда мы обитали в океане. Чтобы слизистые мембраны могли уловить запах, пахучее вещество должно было сначала раствориться в воде. Несколько лет назад, плавая с аквалангом на Багамах, я впервые осознала две вещи: что мы носим океан в себе и что наши вены – это отражение приливов и отливов. Я, человеческое существо, женщина, оказавшись в безмятежном пульсирующем лоне океана, из которого многие миллионы лет назад явились наши предки, испытала такое потрясение, что у меня прямо под водой потекли слезы, и я смешала свою соленую воду с океанской. Эти мысли отвлекли меня; я оглянулась по сторонам, чтобы определить, где находится лодка и где я, и не смогла. Но это было не важно: дом был повсюду. В результате этого кратковременного мистического единения с миром мои носовые пазухи заполнились, слизистые вдруг ощутили боль, и мне пришлось снять маску, прочистить нос, высморкавшись необычным способом, в два приема, и привести в порядок эмоции. Но я навсегда запомнила это ощущение родственности. Наша кровь – это по большей части соленая вода; раствор соли все еще необходим нам для увлажнения глаз и хранения контактных линз; о женских вагинах многие века говорили, что они пахнут рыбой. Более того, Шандор Ференци, последователь Фрейда, пошел еще дальше. В работе «Таласса, опыт генитальной теории» (Thalassa, Versuch einer Genitaltheorie) он пришел к выводу, что мужчины занимаются любовью с женщинами лишь потому, что женское влагалище источает запах селедочного рассола, и мужчины пытаются вернуться в первозданный океан. Бесспорно, это одна из самых курьезных теорий на этот счет. Правда, ее автор не выдвигает соображений по поводу того, зачем женщины связываются с мужчинами. Один исследователь утверждал, что «рыбный запах» – это не свойство вагины, а всего лишь следствие отсутствия гигиенических процедур после полового сношения, и причиной его является вагинит или оставшаяся сперма. «Если ввести сперму в вагину и оставить ее там, появится рыбный запах», – доказывал он. Этот тезис обладает определенной убедительностью с этимологической точки зрения – ведь во многих европейских языках жаргонные слова для выражения понятия «проститутка» происходят от индоевропейского корня «pu» – гниль, разложение. По-французски – putain; по-ирландски – old put; по-итальянски – putta; на испанском и португальском – puta. То же происхождение имеют английские слова «putrid» (гнилой), «pus» (гной), «suppurate» (гноиться) и латинское «putorius» (скунс, зверек из семейства куньих, выделяющий невероятно зловонную жижу). Название «skunk» (скунс) происходит от слова, которым индейцы-алгонкины называли хорька (англ. polecat), а ведь именно этим словом в Англии XVI и XVII веков издевательски называли проституток. Мы не только обязаны океану чувствами обоняния и вкуса – мы до сих пор похожи на него запахом и вкусом.Пот у разных наций
Люди как таковые обладают сильным телесным запахом, и антрополог Луис С. Б. Лики считал, что наши предки могли вонять даже намного сильнее – так, что хищники предпочитали обходить их. Не так давно я изучала в Техасе летучих мышей. Я посадила большую индонезийскую летучую лисицу себе на голову, чтобы посмотреть, действительно ли она запутается в волосах, как утверждают легенды тех краев. Она не только не запуталась, но начала негромко кашлять от исходившей от меня смеси запахов мыла, одеколона, соленой влаги, масел и прочих человеческих ароматов. Когда я посадила зверька обратно в клетку, он долго чистился, как кошка, наверняка ощущая себя оскверненным контактом с человеком. Многие растения – например, розмарин или шалфей – в ходе эволюции выработали едкий запах, чтобы отпугивать травоядных; почему бы такому свойству не быть у животных? Природа редко отказывается от выигрышных стратегий. Конечно, некоторые представители рода человеческого пахнут сильнее, чем другие. Народная мудрость утверждает, что брюнеты, рыжие и блондины пахнут по-разному. Существует так много анекдотических свидетельств того, что каждой расе якобы присущ особый запах, зависящий от питания, образа жизни, обильной или скудной волосистости, и это обстоятельство трудно сбросить со счетов, несмотря на то что большинство ученых не решается затрагивать эту тему, опасаясь вполне возможных обвинений в расизме[17]. Исследований в области национальных и расовых особенностей запаха было совсем немного. В любом случае ни одна культура не «пахнет» лучше или хуже иной – просто по-другому, но эта разница как раз и может порождать оскорбительные обвинения представителей иных рас в том, что они «воняют». У азиатов меньше апокриновых желез в основании волосяных фолликулов, чем у жителей Запада, и поэтому они часто считают, что от европейцев пахнет тухлым. Сильный телесный запах встречается у японских мужчин так редко, что одно время пахнущих могли не допускать к службе в армии. Именно поэтому в быту жителей Азии так распространены ароматизаторы для помещений, а для тела встречаются редко. Острые запахи хорошо поглощаются жирами: если положить в холодильник лук или мускусную дыню и открытый кусок сливочного масла, оно пропитается этим запахом. Волосы также содержат жир, поэтому они оставляют сальные следы на подушках и салфетках, которыми накрывают подголовники в самолетах, и впитывают запахи – например, дыма или одеколона. Из-за сильной волосистости европеоиды и чернокожие потеют намного сильнее, чем азиаты, но одеколоны «кипят» в их жировых выделениях и испаряются, как на аромалампе. Телесный запах создают апокриновые железы, густо сконцентрированные в областях подмышек, на лице, груди, около гениталий и ануса; у новорожденных они малы и постепенно увеличиваются по мере взросления. Некоторые ученые считают, что значительная часть удовольствия от поцелуя вызывается тем, что человек ласкает и нюхает лицо партнера, источающее его неповторимый запах. У многих племен в разных частях мира – на острове Борнео, на реке Гамбии в Западной Африке, в Бирме, Сибири и Индии – поцелуй называют тем же словом, что и обнюхивание; на самом деле поцелуй – это продолжительное обнюхивание любимого человека, друга или родственника. В одном из племен Новой Гвинеи прощаются, засовывая руки под мышки друг другу, потом вынимают их и гладят себя, как бы покрываясь запахом того, с кем расстаются; в других культурах, здороваясь, обнюхиваются или трутся носами.Особенности личного запаха
Мясоеды пахнут не так, как вегетарианцы, дети – не так, как взрослые, курильщики – не так, как некурящие. Личные запахи могут зависеть от наследственных факторов, состояния здоровья, профессии, диеты, принимаемых лекарств, эмоционального состояния, даже настроения. Рой Бедичек в «Смысле запаха» (The Sense of Smell) написал: «Телесный запах добычи возбуждает хищника; рот его наполняется слюной, все волоконца мышц напряжены, все чувства обострены. В это же время в ноздрях его добычи страх и ненависть ассоциируются с телесным запахом хищника[18]. Таким образом, на низовом уровне жизни животных специфический запах эволюционировал вместе с ними и стал идентифицироваться с определенными настроениями». У каждого человека имеется запах, столь же неповторимый, как отпечатки пальцев. Собака легко определяет запахи и узнает хозяина или хозяйку даже рядом с неотличимым на вид близнецом. Хелен Келлер уверяла, что, всего лишь принюхиваясь к людям, может определить «их профессию. Запахи дерева, железа, краски и лекарств пропитывают одежду работников. <…> Когда человек быстро проходит мимо, я получаю обонятельное представление о том, где он побывал, – на кухне, в саду или в комнате больного». Для людей с повышенной чувствительностью нет ничего более головокружительного, чем мускусный запах потного тела любимого или любимой. Но естественный телесный запах не кажется большинству из нас таким уж привлекательным. В конце XVI века, во времена королевы Елизаветы, любовники обменивались «яблоками любви» – женщина держала очищенное яблоко под мышкой, чтобы оно пропиталось ее по́том, а затем давала его любимому, чтобы тот вдыхал ее запах. В наши дни целые отрасли промышленности заняты истреблением наших естественных запахов и заменой их на искусственные. Почему же дыхание с запахом перечной мяты нравится нам больше, чем запах гниющего бактериального налета, наш «естественный» запах? По правде говоря, неприятный запах может сообщать о нездоровье; человек с таким запахом вполне может производить дурное впечатление, а избыток гнилостных бактерий во рту собеседника может наводить на мысль, что он, допустим, жертва холеры и от него можно заразиться. Но по большей части мы отдаем предпочтение каким-то запахам благодаря активности дельцов с Мэдисон-авеню и собственной легковерности. Паранойя на почве запахов приносит дельцам хороший доход. Они весьма изобретательны в погоне за прибылью: к примеру, уверяют нас, что мы «оскорбляем чувства» других и что нам необходимы лосьоны и ароматические средства, маскирующие природные запахи. Но что же имеется в виду под названием «дурной запах»? И какой запах можно считать наихудшим? Ответ определяется принадлежностью к культуре, эпохой и личным вкусом человека. Жители Запада считают отвратительным запах фекалий, а масаи любят мазать волосы коровьим навозом, который придает прическам оранжево-коричневый цвет и сильный запах. Детям нравится бо́льшая часть запахов, пока в процессе взросления им не объяснят, что должно нравиться, а что – нет. Когда знаменитый писатель, натуралист и деятель охраны природы Джеральд Даррелл отправился в экспедицию на остров Родригес – ловить для своего зоопарка на острове Джерси летучих собак, питающихся фруктами, – он использовал как приманку джак. Это большой, безобразный с виду, похожий на дикобраза зеленый шишковатый плод, запах белой мякоти которого представляет собой нечто вроде «смеси смрада, исходящего из разрытой могилы и выгребной ямы». Описание показалось мне весьма непривлекательным, и я – только для того, чтобы проверить его истинность, – внесла пункт «остров Родригес в сезон урожая плодов» в длинный список тех мест, которые следовало бы посетить, чтобы испытать присущие им сенсорные ощущения. Существующее испокон веков трудно контролируемое явление – выпуск «ветров» – считается отталкивающим и неприличным; запах кишечных газов даже называли смрадом дьявола. В разделе «Болезни органов пищеварения» знаменитого пособия по медицине Merck Manual есть подраздел «Жалобы, связанные с газообразованием», где описаны возможные причины избыточного количества газов, способы его лечения и многочисленные симптомы и характеристики газов, а также приведено такое наблюдение:Существует большая вариабельность в объеме и частоте выделения газов из прямой кишки. В одном из исследований упоминался пациент, имевший 141 случай флатуса в сутки, в том числе 70 выделений за 4 часа. Метеоризм, который может быть причиной большого психосоциального стресса, неофициально описан в соответствии с его характерными особенностями: 1) «ползун» (тип «переполненного лифта»), который выпускается медленно и бесшумно, иногда с пагубным эффектом; 2) открытый сфинктер или тип «фу», при котором чем выше температура, тем флатус имеет более сильный запах; 3) тип стаккато или барабанного боя, приятно проходит в уединении и 4) тип «лая» (описан в личном сообщении), характеризующийся острым шумным извержением, которое может быстро прерываться (и часто заканчивается) при разговоре. Характер запаха не является заметной особенностью. Несмотря на внимание к проблеме загрязнения воздуха и ухудшения его качества, серьезных исследований метеоризма не проводилось. Впрочем, несмотря на огнеопасную природу H и CH4, при выделении газов наружу близко расположенный открытый огонь безопасен; известно, что подростки порой развлекаются, выпуская газы на горящую спичку. Случается даже, что этот малоприятный симптом используют в неожиданных целях. Ле Петоман – французский метеорист и артист эстрады – был известен своим феноменальным контролем мышц живота, что позволяло ему управлять испусканием кишечных газов. Он играл мелодии газом из прямой кишки на сцене Мулен Руж[19].Ален Корбен в своей замечательной книге «Миазм и нарцисс. Обоняние и социальное воображение в XVIII–XIX веках» (Le Miasme et la Jonquille. L’odorat et l’imaginaire social, XVIII–XIX siècles) описал открытые сточные канавы Парижа эпохи революции и указал на важную роль запахов для окуривания. Человечество издавна практикует их для разных целей – дезинфекции (особенно при эпидемиях чумы), борьбы с насекомыми и даже в религиозных и моральных целях. Полы средневековых замков посыпали тростником, лавандой и чабрецом, что, как считалось, должно уберечь от тифа. Запахи были элементом магии и алхимии, использовались для предсказаний и заклинаний. Если похвалы, которые реклама возносит современной парфюмерии, кажутся чрезмерными, то подумайте о том, сколько чудес ожидали от ароматических веществ в XVI веке. Автор книги о косметике «Секреты мэтра Алексиса из Пьемонта» (Les secrets de Maistre Alexis le Piémontais) уверял, что его туалетная вода сделает женщин привлекательными не то что на вечер, но прекрасными «навсегда». Весьма серьезная заявка; однако потенциальным потребительницам стоило бы прочесть и мелкий шрифт. Вот чудовищный рецепт из этой книги: «Возьми из гнезда птенца ворона и сорок дней откармливай его крутыми яйцами, после чего умертви и дистиллируй вместе с листьями мирта, тальком и миндальным маслом». Изумительно! Дама, несомненно, превратится в прекрасную ворону и навеки оседлает стреху, ну а на такие мелочи, как зловоние и непреодолимое желание процитировать Эдгара По, можно не обращать внимания.
Феромоны
Феромоны – это вьючные лошади полового влечения (слово составлено из др. – греч. корней φέρω – несу и ὁρμάω – возбуждаю, побуждаю). Животные (и мы в том числе) обладают не только собственными запахами, но и чрезвычайно эффективными феромонами, которые могут запускать овуляцию и брачное поведение или определять иерархию в стае. С помощью запахов животные делают разнообразные метки, подчас весьма изобретательно. Полевки и галаго мочатся на собственные подошвы и, обходя территорию, отмечают таким образом ее границы. Некоторые антилопы делают пометки на деревьях выделениями пахучих желез, расположенных на морде. У кошек тоже имеются пахучие железы на щеках – именно поэтому они трутся мордочками о людей или о полюбившуюся им ножку стола. Погладьте кошку, и она – если, конечно, любит вас, – примется вылизываться, чтобы лучше ощутить ваш запах. И ваше любимое кресло она выбирает для того, чтобы точить когти и спать там, свернувшись клубком, не потому, что оно мягкое, а из-за вашего запаха. Хорьки и барсуки трутся о землю анусом, чтобы пометить ее. Джейн Гудолл в «Невинных убийцах» сообщала, что кобели и суки диких собак метят запахом соседние травинки или даже одну и ту же, чтобы сообщить всем, кого это может заинтересовать, что они живут парой. Когда моя подруга выходит на прогулку с немецкой овчаркой Джеки, та, обнюхивая тротуары, камни и деревья, получает полное представление о том, какие собаки там побывали, об их возрасте, поле, настроении, состоянии здоровья и о том, давно ли оставлена метка. Для Джеки это все равно, что прочесть колонку светских новостей в утренней газете. Тропинка открывает перед ее носом множество интересного, совершенно недоступного для глаз и обоняния ее хозяйки. Джеки добавляет свой запах на «доску объявлений» на травяной кочке, и следующий пес прочтет сообщение: «Джеки, 5 часов дня, молодая сука, на гормональной терапии из-за воспаления мочевого пузыря, в меру упитанная, веселая, ищет друга». Бывает, что требуется не только сообщить о последних новостях, но и сохранять информацию неизменной длительное время, как маяк, помогающий животным преодолеть завесу неопределенности. Большая часть запахов держится довольно долго в неизменном виде, в то время как подмигивание вполне можно не заметить, напряжение мышц – истолковать слишком уж многозначно, а голос может пугать или восприниматься как угроза. Запах охотника предупреждает промыслового зверя или птицу об опасности, а их запах, в свою очередь, приманивает охотника. Естественно, некоторые животные научились использовать запах как средство защиты. Преследуемый скунс поднимает заднюю часть туловища и обдает нападающего немыслимо вонючей жидкостью. Запахи служат насекомым для самых разнообразных коммуникаций: они передают инструкции по гнездованию или указания, где откладывать яйца; призывают к общему сбору или «рисуют» план жилища; запахи заменяют им фанфары, приветствующие короля, или сигнал, извещающий об опасности. В дождевых лесах можно увидеть непрерывные, длинные, как веревки, процессии муравьев, которые тянутся вдоль тропы по пахучему следу, оставленному разведчиками. Со стороны кажется, что они бестолково мечутся в азарте строительства, на самом же деле они пребывают в непрерывном контакте друг с другом и постоянно обсуждают что-то жизненно важное. Самцы бабочек из семейства Данаиды порхают с цветка на цветок и собирают в карманы на задних лапках коктейль из запахов, пока не получится идеальный аромат, привлекающий самку[20]. Детеныши кенгуру, собак и многих других млекопитающих часто рождаются слепыми, им приходится по запаху искать путь к соскам. Мать – самка морского котика, возвращаясь на берег с охоты за рыбой, проползает мимо чужих детей и безошибочно находит своего. Мать – летучая мышь, возвращаясь в гнездовую пещеру, где висят, цепляясь за стены, или вьются в воздухе миллионы таких же матерей и детенышей, добирается до своих малышей, окликая их и находя путь по запаху. На скотоводческом ранчо в Нью-Мексико я не раз видела, как теленок, обвязанный шкурой другого теленка, счастливо пасется возле коровы: животновод снимает шкуры с мертворожденных телят, заворачивает в них осиротевших, и корова, потерявшая своего детеныша, узнает запах его шкуры, у нее включается материнский инстинкт, и она кормит приемыша. ...Все права на текст принадлежат автору: Диана Акерман.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.