Все права на текст принадлежат автору: Анэс Зарифьян.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Anamnesis vitae, или История жизни бывшего политзэка доктора Глузмана, рассказанная им самимАнэс Зарифьян

ANAMNESIS VITAE, ИЛИ ИСТОРИЯ ЖИЗНИ БЫВШЕГО ПОЛИТЗЭКА ДОКТОРА ГЛУЗМАНА, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ

Предисловие

Очерк о Семене Глузмане, враче-психиатре, осмелившемся еще в 1971 году выступить против использования советской психиатрии в борьбе с инакомыслящими и осужденном за “антисоветскую агитацию и пропаганду” на 10 лет заключения. Авторе написанных в лагере работ “Руководство по психиатрии для диссидентов” (в соавторстве с Владимиром Буковским) и “Страх свободы”. Выдающемся члене Американской психиатрической ассоциации и Почетном члене Британской Королевской коллегии психиатров. Написан по итогам встречи А. Зарифьяна с С. Глузманом в Бишкеке в 1998 году.

Если мне и везло в жизни по-настоящему, так это на встречи с разными удивительными людьми: биологами-энциклопедистами Г. П. Конради и А. Д. Слонимом, великим бардом Булатом Окуджавой, киноактрисой Лией Ахеджаковой и певицей Еленой Камбуровой, патриархом астрофизики Виктором Армазасповичем Амбарцумяном и королём сатиры Михаилом Жванецким, поэтами Игорем Губерманом и Борисом Чичибабиным…

Всех их, как личностей неординарных, я мог бы отнести к инакомыслящим, хотя диссидентами они себя никогда не называли. О настоящих же диссидентах, в открытую восставших против тоталитарной Системы, мне в основном доводилось слышать по “вражьим голосам”, читать в ходивших по рукам материалам Самиздата да что-то выуживать из официально-лживых публикаций бывшей партийной прессы. Лишь в годы перестройки, близко познакомившись с поэтом-бардом Юлием Кимом и его женой Ириной Якир, дочерью известного правозащитника Петра Якира и внучкой не менее известного советского маршала, погибшего в сталинских застенках, я получил доступ к их богатейшей самиздатовской домашней библиотеке, побывал на вечере, посвященном тогда еще живому, но уже угасавшему от рака писателю-диссиденту Юлию Даниэлю, увидел воочию Ларису Богораз и других участников акции протеста на Красной Площади в августе 1968 г., когда советские танки вторглись в Чехословакию. Из тех же кругов я впервые услышал о Семене Глузмане, враче-психиатре, осмелившемся еще в 1971 году выступить против использования советской психиатрии в борьбе с инакомыслящими и осужденном за “антисоветскую агитацию и пропаганду” на 10 лет заключения. Авторе написанных в лагере работ “Руководство по психиатрии для диссидентов” (в соавторстве с Владимиром Буковским) и “Страх свободы”. Выдающемся члене Американской психиатрической ассоциации и Почетном члене Британской Королевской коллегии психиатров.

А в конце августа 1998 года мы встретились с ним в Бишкеке, на региональном совещании Всемирной Психиатрической Ассоциации, посвященном реформированию психиатрической службы в странах ЦАР и Закавказья. Доктор Глузман прибыл к нам как глава Украинской ассоциации психиатров и представитель международной организации “Женевские инициативы в психиатрии”. И оказался удивительно обаятельным собеседником.

Знаете, бывает же так: уже с первых минут общения возникает ощущение давнего знакомства с человеком, общности мировосприятия, одной с ним “группы крови”. А тут еще выяснилось, что мы одногодки, и медвузы закончили одновременно, да и оба своими родительскими корнями связаны с Украиной.

Мало-помалу я сподвиг Семёна (в кругу близких, друзей и коллег его, оказывается, с детства все именуют Славой) на многочасовой монолог, длившийся, с перерывами на заседания, обеды и сон, около трех суток. Вопросов почти не задавал, а просто слушал и слушал… Испытывая безумный интерес, сострадание и стыд – стыд за свою сравнительно благополучную жизнь, слабое сопротивление злу, слишком позднее прозрение.

Послушайте и вы…

1

Семья. Без иллюзий. Детская логика. Студенческие лета. Виктор Некрасов и Леонид Плющ. Психиатрия – как первая любовь. “Слушайте, зачем вам это надо?!” Дело генерала Григоренко. Если никто – значит, я.

Родился я в Киеве, в первый послевоенный год, в семье врачей – вполне стандартной коммунистической семье. Единственное отличие заключалось, пожалуй, в том, что мой отец вступил в коммунистическую партию в 24 или 25-м году. Он был молодым романтиком, строил комсомол на Украине, но, к счастью для себя и для нас, не захотел стать профессиональным партийным работником. Многие его друзья, напротив, пошли на это, за что потом и поплатились: всех их репрессировали, ибо не выживали там те, кто были искренними. Папа же рассудил мудрее: поступил в Киевский медицинский институт, успешно закончил его и потом формально колебался вместе с линией партии. Но при этом уже в 30-е годы стал прозревать. И когда я появился на свет, то мое воспитание внутри семьи было отнюдь не советским. В том смысле, что никакими иллюзиями по отношению к Системе родители мои меня не пичкали. Особенно отец.

Конечно, будучи мальчишкой, я многого тогда не понимал. Но помню удивительную ситуацию дома в марте 53-го, когда скончался Сталин. За обеденным столом сидят мои родители и брат мамы, она шьёт какие-то черные повязки, а отец с дядей о чем-то говорят и поочередно восклицают: “Ах, как жалко, что не раньше! Ах, как жалко!..”. Став постарше и вспоминая это эпизод, я понял, что он был связан со смертью “вождя народов и лучшего друга советских физкультурников”. Тем не менее, повязки шились и аккуратно платились партийные взносы…

Случались в нашей семье и другие странности, которых я, ребенок, не мог не заметить – ведь дети более логичны, чем взрослые. Мамина сестра еще до войны вышла замуж за человека, который, будучи страстным коммунистом, бежал из Румынии в СССР, переплыв Днестр. Закончил на своей второй родине горный институт, стал инженером, а затем был изгнан из общества и расстрелян как румынский шпион. И всё же тетя горько оплакивала смерть “великого и мудрейшего”. Впрочем, мне даже не хочется на эту тему долго говорить – такое уже многократно описано в отечественной мемуарной литературе.

Я просто пытаюсь подвести к тому, почему моя жизнь так несколько необычно повернулась. В Мавзолей рядом с первым “фараоном” уложили второго, потом пришел Хрущев, и наше поколение хорошо помнит, когда и как злодеяния Сталина были обнародованы, пусть не в значительной степени, но всё же.

А когда партаппаратчики свергли Никиту и на долгие-долгие годы воцарился Брежнев, стало душно. Особенно – молодым интеллектуалам, у которых в пору хрущевской оттепели возникли какие-то романтические чувства и предвкушения. Хотелось жить как-то иначе, но внешняя атмосфера становилась все более тусклой и противной.

Ну, а тот круг молодых людей и девочек, с которыми я общался, поступив в Киевский мединститут, представлял собой довольно свободолюбивую студенческую компанию, где говорилось всё и прямо. Конечно, с сегодняшней точки зрения, это не являлось жесткой антисоветской настроенностью, а скорее нормальным критиканством по отношению к власти, не более того. Мы были людьми, не собиравшимися заниматься профессиональной политикой, но и не желавшими жить слепо.

В юношескую же пору я начал пробовать себя в прозе, и году в 68-м познакомился с удивительным человеком – Виктором Платоновичем Некрасовым.

В. П. Некрасов, если кто запамятовал, был известнейшим русским писателем, жившим в Киеве. Классиком советской литературы. Ирония его судьбы состояла в том, что он действительно считался советским классиком, поскольку получил за своё первое и самое лучшее произведение “В окопах Сталинграда” Сталинскую премию. Хотя, в принципе, за такую книгу его следовало арестовать, расстрелять или дать, как минимум, 25 лет.

Написал он ее сразу после войны, по своим фронтовым воспоминаниям, ибо сам участвовал в той страшной битве, получив там ранение. В госпитале и стала складываться его роман. А поскольку человеком он был в литературе и искусствах одаренным (работал ранее актером, окончил архитектурный факультет), то и написал совершенно необычную для той поры честную вещь, где ни разу не сказано “за Родину! За Сталина!” Где ни слова нет о “гении великого полководца”. Совершенно понятно нашему и более старшим поколениям, что подобное просто нельзя было публиковать. Но А. Т. Твардовский осмелился это как-то пробить и обнародовать, за что, по всем приметам того времени, должны были растерзать не только автора книги, но и Твардовского, и его журнал. Некрасов готовился к худшему, ан неожиданно для всех снискал Сталинскую премию. Почему? Отчего? Есть несколько версий, которые сводятся к одному: прихоть диктатора.

И вот Виктор Платонович ввел меня в уже другой немножко мир. Несмотря на огромную разницу в возрасте, мы очень сблизились, и с какого-то времени я стал ежедневно бывать у Вики Некрасова, в его семье. Честно говоря, неприятности у писателя, проблемы с законом начались, к сожалению, из-за меня, когда я был арестован. Об этом мало кто знает, но это так. Кончились его конфликты с властью тем же, чем и у Галича, Солженицына, Войновича, Зиновьева… – насильственным выдворением русского патриота за рубеж: “с глаз долой – из сердца вон”. Правда, это случилось гораздо позже.

А тогда Некрасов познакомил меня с известным математиком-диссидентом Леонидом Плющом и другими критически настроенными интеллигентами. И поглощая “самиздат” в некрасовском доме (а он там водился в огромном количестве), слушая всякие зарубежные голоса, я узнал, что в Советском Союзе психиатрия нередко используется для обуздания здоровых, но инакомыслящих людей, таких как генерал Петр Григоренко, Володя Буковский, Наталья Горбаневская… ...



Все права на текст принадлежат автору: Анэс Зарифьян.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Anamnesis vitae, или История жизни бывшего политзэка доктора Глузмана, рассказанная им самимАнэс Зарифьян