Эммануил Зеликович Следующий мир

Научно-фантастический и политический роман.

I. Официальное сообщение мистера Бэркленда

Внезапное исчезновение 7 сего апреля при крайне загадочных обстоятельствах крупного ученого, профессора математики Джемса Брукса, вызвало массу различных толков и рассуждений вплоть до самых диких и нелепых басен. Многие предполагали, что ученый явился жертвой взрыва в своей загородной лаборатории при опасных химических экспериментах, но не могли объяснить ряда весьма странных и совершенно непонятных обстоятельств, сопровождавших этот взрыв.

Будучи председателем комиссии, расследовавшей происшествие, я попытаюсь представить краткий отчет тех конкретных данных, которые удалось собрать.

Из опроса экономки профессора, пожилой мисс Кайт, выяснилось, что мистер Брукс был крайне, замкнутым человеком. После смерти жены он совершенно уединился, занимаясь своим единственным сыном лишь постольку, поскольку это было необходимо в целях его воспитания. Профессор был всецело поглощен какой-то научной проблемой, которой он отдавал все свободное от университетских занятий время. Мисс Кайт заставала его обычно сидящим за письменным столом, или же часами прогуливающимся в глубокой задумчивости из угла в угол кабинета.

Год тому назад профессор оборудовал в подвале лабораторию, в которой проводил большую часть времени и куда никого не впускал.

Проникнуть в лабораторию нам не удалось: тотчас же после катастрофы нотариусом мистером Нортоном было передано комиссии запечатанное, официально оформленное письмо профессора, доставленное им нотариусу за день до своего исчезновения. На конверте была следующая надпись: «Вскрыть только после моей смерти или несчастного случая». Опубликовываем' текст этого краткого, но не менее загадочного, чем все происшествие, документа:

«Вторник, 6 апреля.

Я произвожу ряд научных опытов, которые, в случае неудачи, могут окончиться катастрофой. Возможно, что я предприму вскоре продолжительную экскурсию, никого о том не предупредив и не взяв с собой никаких вещей. Прошу оставить мою квартиру до моего возвращения в полной неприкосновенности и ни в коем случае не пытаться проникнуть в находящуюся там лабораторию. Если в течение шести месяцев я не вернусь, разрешаю представителям власти вскрыть как лабораторию, так и мой письменный стол, в котором хранятся научные материалы, объясняющие все происшедшее.

Джемс Брукс».

Воля профессора не была, конечно, нарушена. Более того — были приняты меры по охране всех его помещений.

Далее, мисс Кайт сообщила, что однажды поздно вечером, месяца за четыре до катастрофы, к профессору явился неизвестный ей мрачный, робкий и очень худой человек болезненного вида. Сильно поношенный костюм, рваные ботинки и отсутствие пальто придавали ему внешность нищего. До поздней ночи профессор беседовал с ним, и при подаче в кабинет ужина мисс Кайт показалось, что молодой человек плакал. После этого вечера он ежедневно посещал профессора, нередко оставаясь с ним до утра. О чем они говорили и что делали, ей было совершенно неизвестно, но она постоянно слышала доносившийся из подвала стук молотка и резкие взрывы, от которых дрожали стекла. Иногда к профессору приходили механики, которым он давал заказы, долго что-то объясняя.

Через месяц профессор и мистер Вилли Брайт, так звали молодого человека, начали ежедневно куда-то отправляться, откуда возвращались лишь поздно ночью, а подчас — только к утру. Они ездили, по их словам, в свою новую лабораторию, находящуюся за городом. В первый день пасхи они отдыхали, в остальные же два дня разъезжали по городу и делали какие-то закупки. Уходя во вторник 6 апреля из дому, они захватили с собой два узла и, прощаясь, сказали, что предпринимают научную экскурсию, которая продлится несколько недель. На следующий день мисс Кайт прочла в газете о случившемся с ними несчастьи.

Вот и все, что мы узнали из ее прерывавшегося слезами рассказа.

Затем мы опросили университетских коллег, а также и некоторых студентов профессора. Все они дали прекрасный отзыв об этом маститом ученом, сообщив, что областью его специального исследования являлась теория пространства, движения материи и их механическая связь. Но наряду с высказываемыми профессором мыслями, поражавшими своей глубиной, ученый договаривался часто до совершенно нелепых абсурдов, превратившихся с течением лет в фикс-идеи. Некоторые из окружающих подвергли даже сомнению нормальность его психического состояния, равновесие которого могло быть нарушено чрезмерной работой и сильным переутомлением. Последние месяцы профессор совершенно ушел в себя и ни с кем ни о чем уже более не говорил, проводя в университете минимально необходимое время. Он стал задумчивее, и глаза его по временам странно и лихорадочно блестели на осунувшемся от бессонных ночей лице. Профессор перестал замечать, что вокруг него творится, и часто отвечал невпопад. Коллеги, уже не на шутку обеспокоенные состоянием его здоровья, настоятельно рекомендовали ему взять отпуск и полечиться, но мистер Брукс, желая отделаться от непрошеных советов, только мычал что-то неопределенное под нос.

Окружающие смутно предчувствовали надвигавшуюся катастрофу, которая и не замедлила разразиться. Удивлены они ею особенно не были, считая, что поведение профессора не может не окончиться трагически. И действительно, несчастный пал вскоре жертвой своих фантастических идей и пагубных экспериментов.

Покинув университет, мы — комиссия в составе пяти человек — выехали на место происшествия, находившееся в нескольких километрах от города. Установлено было следующее: месяца за три до катастрофы профессор снял у одного из селян в аренду коттедж, одиноко стоявший на опушке леса, вдали от селения. Ежедневно мистер Брукс приезжал сюда с каким-то молчаливым незнакомцем весьма мрачной и угрюмой наружности, так что селяне даже побаивались его. Любопытные не раз подкрадывались к коттеджу, желая узнать, что там происходит, но постоянно наглухо закрытые ставни не давали возможности ничего видеть. И все же, как-то ночью, одному молодому парню посчастливилось стать свидетелем необыкновенного зрелища: через открытое окно вырвался широкий сноп искрящихся лучей, которые, подобно змеям, извивались по направлению вверх и на уровне крыши прекращались. Крестьянин испугался и бросился бежать, но раздавшиеся выстрелы заставили его быстро оглянуться, и он увидел, что из луча вылетают какие-то темные предметы, бесследно исчезающие в пространстве. Каждое исчезновение сопровождалось выстрелом, причем, как утверждает парень, от предметов не оставалось не только никаких осколков, но даже и ни малейшего дыма: они лопались, как мыльные пузыри. В это время был виден стоявший у окна джентльмен в черных очках, дьявольски усмехавшийся, управлявший искрящимися световыми змеями. Но самым замечательным было то, что под влиянием выбрасываемых этим джентльменом отдельных снопов ярких искр все исчезнувшее появлялось, неизвестно откуда, обратно. Искры шипели, а джентльмен, со взрывом создавая предметы, вылавливал их из пространства руками.

Привожу этот бред, как образец нелепых выдумок, укоренившихся в окрестных селениях и положивших начало суеверным легендам. Сама же катастрофа описывается следующим образом: в роковой момент — это было около четырех часов утра — шестеро селян, работая на поле невдалеке от коттеджа, были испуганы внезапно раздавшимся оттуда оглушительным взрывом. Они тотчас же побежали по направлению к месту происшествия, но ничего не смогли обнаружить: коттедж стоял на месте, причем ставни и двери были, как обычно, закрыты. Селяне пробовали звать и кричать, но никто не отвечал, вследствие чего они заключили, что несчастные убиты наповал. Тогда решено было вызвать полицию, за которой один из селян немедленно и отправился; остальные же остались дежурить у коттеджа, откуда доносилось легкое жужжание и свист. Вскоре это прекратилось, и ни звука уже не было более слышно. Прибывшие агенты полиции осторожно вошли в коттедж, но, к великому изумлению, не нашли ни профессора с его сотоварищем, ни их трупов: в помещении никого не оказалось. Все предметы были в целости и находились в полном порядке, причем даже казалось, что коттедж еще недавно был кем-то тщательно убран. На одном из столов лежали аккуратно сложенные два комплекта следующих вещей: пальто, костюм, шляпа и ботинки. Все это ни в коем случае не производило впечатления только что разыгравшейся катастрофы, в которой полиция готова была усомниться, если бы шестеро свидетелей не утверждали, что определенно слышали из коттеджа взрыв.

Тщательное обследование всей прилегающей к коттеджу местности осталось совершенно безрезультатным: никаких признаков исчезнувших не было обнаружено. Все это вместе с найденными на столе одеждой и запиской и является самым загадочным во всей истории — никто не смог этого до сих пор объяснить. Сам же коттедж и его крыша были совершенно невредимы. Осмотр находящихся в этой лаборатории сложнейшего электрического оборудования и ряда машин не дал ничего нового: назначение и функции аппаратов и проводки оказались абсолютно непонятными даже для высококвалифицированных специалистов.

Заканчивая настоящий акт обследования, считаю необходимым упомянуть о двух переданных комиссии заявлениях, хотя они не имеют никакого отношения к делу. Первое прислано редакцией «Вечернего Листка», которая сообщает, что в ночь на 3 декабря прошлого года заслуженный профессор Джемс Брукс лично явился и сдал объявление — «Ищу самоубийцу». К письму был приложен соответствующий номер газеты. Второе заявление поступило из государственного университета за подписями председателя и ассистентов кафедры зоологии. Привожу текст этого письма:

«Несколько недель тому назад к нам неожиданно явился профессор Джемс Брукс с живой кошкой в руках и обратился с просьбой исследовать расположение внутренних органов животного. Зная, что мистер Брукс является профессором физики и математики, мы были крайне удивлены его экскурсией в область зоологии. После тщательного исследования оказалось, что все внутренности кошки находятся на симметрично противоположных местах. Это явление осталось до сих пор не объясненным.

Изумленные, мы закидали профессора вопросами, но он лишь загадочно улыбнулся, поблагодарил за любезность и молча вышел.

Кошка живет до сих пор в питомнике университета и по требованию комиссии может быть в любое время доставлена».

(Следуют четыре подписи).

Оба эти заявления, не имеющие никакой видимой связи ни с исчезновением мистера Брукса, ни друг с другом, еще более усложнили дело, окончательно запутав его.

Выполнив взятую на себя задачу — собрать все имеющиеся по делу профессора факты — комиссия покорно складывает оружие перед непостижимой тайной.

Председатель комиссии

Оскар Бэркленд.

II. Внезапное появление мистера Брайта

Едва я окончил составление акта, как раздался телефонный звонок. Звонил охраняющий коттедж старший полисмен, сообщивший, что он задержал некую «темную личность», назвавшуюся ассистентом погибшего профессора — Вилли Брайтом. Арестованный, несмотря на охрану коттеджа, проник туда каким-то совершенно непонятным образом и является, очевидно, убийцей мистера Брукса. В данный момент он находится в сельском кафе под надзором двух полисменов. Ответив, что немедленно еду, я быстро выбежал на улицу, вскочил в первый попавшийся автомобиль и не более как через три четверти часа подъезжал уже к месту происшествия.

Сопоставляя содержание оставленных профессором письма и записки с фактом появления Вилли Брайта, я сразу же решил, что профессор жив, а если и нет, то мистер Брайт во всяком случае не может быть виновником его смерти. Встретившие меня около кафе селяне заявили, что арестованный и есть тот самый джентльмен, который занимался колдовством и уничтожил профессора. Не обратив внимания на их слова, я быстро подошел к мистеру Брайту, который с большим аппетитом кончал ужинать. Представившись ему, я немедленно погнал ошеломленных полисменов обратно к коттеджу и, тотчас же забрав мистера Брайта к себе в автомобиль, поехал с ним в город. Горя нетерпением, я спросил, где профессор, жив ли он и что это все значит. Мистер Брайт ответил, что профессор жив и здоров и что все обстоит благополучно; предпринятая же ими — профессором и Брайтом — экспедиция увенчалась полным успехом, причем они пережили много интересного и добыли богатый научный материал. В настоящий момент он — Вилли Брайт — по поручению профессора временно вернулся для составления отчета экспедиции, каковой в виду его чрезвычайной важности будет вскоре опубликован. В доказательство своих слов мистер Брайт представил мне написанную профессором доверенность, в которой я сразу же узнал почерк мистера Брукса. Таким образом, никаких сомнений более не оставалось. На мои многочисленные вопросы, где находится профессор, и просьбы пролить свет на таинственный способ исчезновения, мистер Брайт, загадочно улыбаясь, неизменно отвечал одно и то же:

— Все это слишком сложно и совершенно невозможно сразу объяснить. Через две недели отчет будет готов, а до этого срока вам придется потерпеть.

Когда мы прибыли на квартиру профессора, встретившая нас мисс Кайт чуть не упала в обморок и закидала Брайта вопросам, касающимся ее господина. Мистер Брайт утешил ее, сообщив, что профессор поправился и прекрасно выглядит. Мисс Кайт не усомилась в его словах, судя по тому, что сам Брайт до неузнаваемости изменился к лучшему: загорел и стал веселым. Окончательно успокоенный этим, я распрощался и отправился домой.

Ежедневно я навещал мистера Брайта, неизменно заставая его за одним и тем же занятием — он рылся в груде листов и записок, усердно диктуя стенографисткам отчет. При этом я не мог не обратить внимания на замечательную плотность и качество голубой бумаги, на которой были набросаны его путевые впечатления. Подобной бумаги я никогда еще не видел, и на мой вопрос, где она куплена, мистер Брайт неопределенно ответил, что она не покупается, а дается даром в «следующем» за нами мире.

В течение почти трех недель мистер Брайт никого, кроме меня, не принимал, посвящая все время составлению отчета. Когда этот последний был готов, мистер Брайт вручил вместе с копией открытого письма мистера Брукса, адресованного коллегии профессоров при государственном университете, один экземпляр отчета. При этом мистер Брайт сообщил, что отчет начинается согласно выраженному профессором желанию с предпосылок, приведших его — Брайта — благодаря весьма странной и счастливой случайности к знакомству с профессором. Без этого, по его словам, отчет был бы неполным и некоторые моменты происшествия, а также поведения и взаимоотношений его и профессора оставались бы неясными.

Я тотчас же поспешил домой и приступил к чтению. Отчет настолько увлек меня, что я, не раздеваясь, читал его всю ночь напролет и не заметил, как наступил яркий день; вошедший в кабинет в 11 часов утра сын застал меня кончающим чтение при свете электрической лампы.

Нижеприводимый текст отчета является точной перепечаткой оригинала без каких бы то ни было изменений и пропусков, за чем я строго следил.

Оскар Бэркленд.

III. Отчет Вилли Брайта об экспедиции в «Следующий мир»

1. Эпидемия

Окончив высший инженерный институт, я сразу же попал на службу в крупное объединение электрических заводов.

После работы я возвращался обычно домой, обедал и, ложась на диван, просматривал газеты и технические журналы. Узнав все новости, я приступал к чтению своей излюбленной литературы — романов Уэльса, которые, после шума завода, переносили меня в мир фантазии. И не раз, предаваясь мечтам — я ставил вопросы: «А не возможно ли это на самом деле? Быть может, где-либо в глуши, никем неведомый, работает ученый-фанатик над какой-нибудь проблемой вроде полета на луну?.. Как бы я поступил, если бы мне предложили участвовать в такого рода чудовищно-фантастической экспедиции?» Не решив эти вопросы, я отправлялся на концерт или в клуб играть в шахматы.

Так проходили месяцы. Это монотонное времяпрепровождение наскучило мне, и я начал подумывать, как бы его изменить. Случай вскоре представился: я познакомился с семейством популярного в нашем районе врача и был приглашен в ближайшее воскресение на чай. Итак, через четыре дня я сидел с печеньем в руках за чайным столом и разглагольствовал по поводу разрабатываемого мною проекта электрификации торфяных болот.

Мои посещения семейства врача становились с течением времени все чаще и чаще, пока, наконец, я не стал необходимым членом семьи. Но и сам я, не зная, чем заполнить время, не мог более обходиться без этого гостеприимного дома. В особенности я скучал в отсутствие старшей дочери врача Мод — двадцатилетней девушки, с которой очень сдружился…

Мод интересовалась моей работой и постоянно была в курсе моих дел. Я увлек также и ее в мир моих любимых романов, и все это сблизило нас. Вскоре я сделал предложение, и Мод стала моей женой. Через год наше семейство обогатилось дочкой, превратившей нас в счастливых родителей.

Мы прожили спокойно и счастливо еще один год, пока не разразилась ужасная эпидемия. Все помнят, вероятно, то кошмарное время, когда вымирали целые семьи, опустошались кварталы, когда, больницы были полны умирающими, а дома — мертвецами. Сначала заболела Мод, потом — маленькая Лили, а затем последовал и я. Что было дальше, я не помню: впав в бессознательное состояние, я очнулся через несколько недель на больничной койке и был настолько изнурен и слаб, что едва мог говорить. Вскоре мне сообщили, что через три дня после помещения всех нас в больницу Мод и Лили одновременно скончались. Я провел бессонную ночь и на следующее утро увидел в зеркале желтое, исхудалое лицо, поредевшие волосы и седины на висках.

Через неделю меня уже выписали. Завод продолжал работать, но значительно сократил масштаб своей деятельности. Мое место во время болезни было занято другим, и, таким образом, я остался без работы. Предстояло еще одно потрясение: из семейства родителей Мод выжил один только младший сын — студент.

Надо было жить. Сгорбленный, с трудом передвигая ноги, я заставил себя искать работу. Сначала я пытался устроиться в качестве инженера, но, — увы! — напрасно я обивал пороги заводов и технических контор: эпидемия еще более увеличила безработицу, и, кроме того, жалкая фигура, которую я тогда представлял собою, не говорила в мою пользу. Тогда я решил взяться за любую работу и бесконечно ходил, искал и предлагал свои услуги, но неизменно получал один и тот же ответ. Вторую половину дня я проводил на диване среди густых клубов табачного дыма, предаваясь своим тяжелым мыслям, становившимся со дня на день все острее и мучительнее. Временами меня терзал неистовый кашель — следствие болезни и папирос, которые я, не переставая, курил круглые сутки. Остатки моих сбережений быстро таяли. Вскоре пришлось отказаться от квартиры, переменив ее на тесную полутемную конуру. Эта перемена явилась отчасти желанной: каждый угол опустевших комнат ежеминутно напоминал о тяжелой утрате и с болью отзывался на издерганных нервах. Начиная терять надежду на получение работы, я вынужден был приступить к продаже ненужных предметов. Когда же иссяк и этот источник дохода, пришлось заложить мало-помалу и большинство необходимых вещей. Наконец, я лишился своего пальто и вскоре окончательно обнищал. И так — без просвета и надежд — протекали недели.

2. Странное объявление

Расшатанный болезнью и потрясенный горем организм нуждался в спокойствии и хорошем питании, о чем не могло быть и речи. Я начинал, наоборот, голодать и, вместо поправки, еще более ослабел. Напоминания хозяйки об уплате за комнату, делавшиеся сначала в вежливой форме, становились настойчивее. И вот, находясь однажды в состоянии крайнего отчаяния, я подумал внезапно о самоубийстве: жизнь потеряла для меня всякое значение, а то жалкое существование, которое я влачил, являлось лишь мукой. Я стал ко всему безразличен и окончательно впал в апатию. Но все же я пытался получить какую либо работу. Не имея возможности покупать газеты, я заходил по вечерам в ближайшую пивную, где, взяв кружку дешевого пива, мог бесплатно просматривать объявления с предложением труда.

3 декабря я сидел, по обыкновению, в пивной за газетой. Я точно запомнил эту незабвенную дату, когда мне сразу же бросилась в глаза строка, напечатанная жирным шрифтом:

Ищу самоубийцу

Под объявлением был указан точный адрес и часы явки.

Голова как-то вдруг опустела, и, тупо вперив свой взгляд в эту странную строчку, я продолжал машинально читать ее… Затем лихорадочно закружились десятки мыслей: «Что это значит? Кто ищет? Зачем ему понадобился самоубийца? Что он может взамен предложить — ведь, самоубийце после смерти все равно, и никакие блага уже не в состоянии соблазнить его!..»

Недоумение сменилось вскоре острым чувством возмущения и горечи: я решил, что автор этого объявления — не кто иной, как врач, ищущий живое, сознательное тело для медицинских экспериментов, быть может, вивисекции…. Стало обидно за человеческое достоинство, за ту степень физического и морального обнищания личности, которая может принудить принять это жуткое предложение. Я с омерзением швырнул газету и резко встал. Но объявление не исчезло из поля зрения, и, осененный новой мыслью, я снова задумался — меня охватило любопытство: пойду и узнаю — ведь, это ни к чему меня не обязывает… Быть может, это совсем не то, что я думаю, быть может, это нечто, чего я не в состоянии представить себе… Если же мое первое предположение окажется правильным, то я выскажу, по крайней мере, свое мнение и отхлестаю толстокожего и сытого джентльмена. Я бросил взгляд на стенные часы — было половина девятого, а автор объявления принимал до девяти. Я быстро нацарапал адрес и выбежал на улицу. Итти было некогда — я решил поехать, не пожалев на этот раз грошей на трамвай.

Через полчаса я стоял перед входной дверью, не решаясь нажать кнопку звонка, — меня смутила и сбила с толку красовавшаяся перед глазами эмалевая дощечка:

JAMES BROOKS

Professor of mathematics

Я читал эту вывеску и смотрел поочередно на свою записку и номер квартиры. Адрес, без сомнения, был тот же, но я мог неправильно записать его… Бежать обратно в пивную? — Поздно. И вдруг все это представилось моему переутомленному мозгу сном. Никакого объявления не было: я просто выпил натощак пива — профессору математики не нужны самоубийцы. От еще недавно кипевшего возмущения не осталось и следа… Возбуждение улеглось, и я лишь робко стоял перед дверью, не будучи в состоянии ни позвонить, ни уйти. Но внезапно, как будто под влиянием какой-то посторонней силы, я самым неожиданным для себя образом подался вперед и энергично нажал кнопку…

Раздался резкий звонок, заставивший меня вздрогнуть и отступить, но было уже поздно: дверь тотчас же открылась, и женщина в чепце ввела меня в переднюю. Ничего не спросив, она постучала в дверь ближайшей комнаты и произнесла.

— Господин профессор, к вам пришли.

Дверь скрипнула, и на пороге показался высокий, бритый и очень стройный мужчина лет пятидесяти. Его темные с сильной проседью волосы были гладко зачесаны назад. Думая о профессоре Джемсе Бруксе, я всегда вижу его в том образе, каким он представился мне в первую минуту нашего знакомства.

— Войдите, — медленно произнес он, не протягивая руки.

Мы вошли в большую, комфортабельно обставленную комнату, повидимому, кабинет.

— Сядьте, — сказал он, указывая на кресло.

Не будучи в состоянии возразить или что-нибудь ответить, я, молча, повиновался. Профессор сел напротив меня, откинулся на спинку кресла и, глядя через мою голову куда-то вдаль, спросил все тем же ровным голосом:

— Вы пришли, конечно, по объявлению?

Итак, адресом я не ошибся. Мои нервы были напряжены до последней степени, но, следуя той же безотчетной силе, которая толкнула меня на кнопку звонка, я утвердительно кивнул головой.

— Хорошо, — мерно продолжал профессор. — Можете не говорить: я понимаю, что вам тяжело. Я буду говорить за вас. Но, простите за нескромный вопрос, быть может, вы голодны?

По отразившемуся у меня на лице судорожному волнению профессор сразу понял, что его вопрос был, по крайней мере, преждевременным: на моих глазах заблестели слезы, и я поднял голову и сжал зубы, чтобы сдержать рыдания… Профессор отвернулся, встал и ушел в другой конец комнаты. Послышался шелест перелистываемой книги: он также был, повидимому, смущен… Но через минуту профессор вернулся, вплотную подошел ко мне и громче и быстрее прежнего произнес:

— Еще раз прошу извинить меня — уже post factum — за поставленный вопрос, но он был вполне естественен в моем положении. Ваша внешность и лицо говорят о том, что вы знали лучшие времена, но судьба жестоко обошлась с вами. Ко мне же вы явились как человек, решивший покончить с собой. Ясно, что вас толкнула на этот шаг крайняя нужда. Мне не чуждо человеческое горе — во время эпидемии я лишился единственного сына и остался совершенно одиноким. Я — человек состоятельный, вы же — отощавший от голода. Почему вы не можете поужинать со мной? Простите, но это просто глупо! Закусим, вы успокоитесь, и тогда мы переговорим о деле. Я все объясню вам. Понятно?

Вопросительно глядя на меня, профессор медленно потянулся к звонку.

Всему есть предел. Что это, издевательство? Ему нужна моя жизнь, мое самоубийство, но не все ли равно — в голодном или сытом состоянии?.. К чему мне в этот жуткий момент его гостеприимство и добродетель? Нет ничего нелепее браунинга после ужина. Нервы не выдержали, и в первый раз за долгие годы я разрыдался.

— Как низко… как недостойно… — бормотал я, всхлипывая, — воспользовавшись бедственным положением человека, купить за гроши… за ужин его… дешевую жизнь…

— Перестаньте! — резко прервал меня профессор. — Повторяю — я все объясню, и все станет ясно, как день. Вы услышите замечательнейшие вещи, о которых вы не посмели бы никогда и мечтать. Мне не нужна ваша смерть. Вы будете жить, а если и погибнете, то погибну с вами и я. Но ни с этической, ни с деловой точки зрения нельзя говорить с голодным человеком! — прибавил он и решительно позвонил.

Я встал и подошел к окну, чтобы вошедшая экономка не увидела мое заплаканное лицо.

3. Вопрос об устройстве мира

— Вас удивило, — начал профессор после ужина, — мое объявление, и вы не знали, что и подумать. Вы явились сюда, я убежден, с чувством негодования, смешанного с любопытством. Сообщаю, что я решил предпринять необычайную и крайне опасную экспедицию, с которой не может сравниться путешествие в африканские дебри или на Северный полюс. Мною руководит чисто научный интерес и стремление проникнуть в тайну устройства мира. Но один я не в состоянии справиться с этой задачей: мне необходим помощник и верный товарищ, преданный и всецело посвятивший себя этому делу.

Университетские коллеги и сотрудники, считая меня фантастом, если и вовсе не умалишенным, недоверчиво относятся к моим теориям. Когда же вопрос ставится в плоскости личного участия в экспедиции, — панически бегут от меня. Я пытался нанять кого-нибудь, но все явившиеся оказались ограниченными обывателями, готовыми, в лучшем случае, пуститься на авантюру. Для серьезной же экспедиции, при которой можно погибнуть или же лишиться возможности вернуться на нашу планету, они оказались совершенно непригодными. Большинство само отказывалось. Я замечаю, что ваше лицо оживилось: вам кажется, вероятно, что вы угадали — путешествие на Марс! Нет, нет, значительно сложнее, но об этом после. Вопрос усложнялся еще тем, что не всякий серьезный человек был бы приемлем: необходимо некоторое математическое и техническое образование. И вот, этой ночью мне пришла довольно странная мысль… Какая — вы уже знаете, но все же считаю нужным объяснить вам, каким образом это произошло, и тогда вам все уже будет ясно. Логически рассуждая, я задал себе вопрос: «Кто может согласиться принять участие в моем опасном эксперименте? Ясно, — ответил я себе, — что либо ученый, любящий науку более жизни, либо тот, кому здесь нечего терять, т. е. человек, который все потерял. Его жизнь вследствие этого до того обесценена, что он может с легкостью расстаться с ней. Самоубийца!» — молниеносно пронеслось у меня в голове. Несмотря на то, что была уже ночь, я немедленно поспешил в редакцию газеты, чтобы сдать объявление. Теперь вам все ясно?

Я утвердительно кивнул головой. Сытный ужин после долгой голодовки, перенесенные в течение этого вечера волнения, глубокое кресло, спокойная обстановка теплого кабинета и рассеявший все сомнения тон профессора сделали свое: меня начало клонить ко сну и охватило желание отдохнуть, погрузиться в беззаботное небытие… Сильно переутомленные нервы дали знать о себе, и это не ускользнуло от внимания профессора.

— Вы устали, — мягко сказал он. — Это вполне естественно. Боюсь, что если я буду в том же духе продолжать, вы скоро уснете.

— О нет! — воскликнул я. — Я напрягаю все свое внимание!

— Вот именно, вы должны напрягать внимание, чего делать сейчас, однако, не следует. Все, что касается объявления, я уже объяснил вам. Остальное оставим до другого раза, причем дальнейшее зависит теперь, главным образом, от вас. Но позвольте познакомиться с вами. Как ваше имя и чем вы занимаетесь?

— Брайт, инженер-электромеханик.

— Инженер… очень хорошо… электромеханик… прекрасно. Вот это-то мне и нужно! — воскликнул профессор, просияв. — Ну, а что с вами случилось, что довело вас до этого бедственного состояния, почти до самоубийства? Если вопрос неприятен, можете не отвечать.

— Я все расскажу вам, мне нечего скрывать от вас — посвящая меня в свои планы, вы должны знать, кто я. Моя история очень коротка: я потерял в эпидемию жену и ребенка и остался совершенно одинок. Болезнь и несчастье превратили меня в инвалида, и, кроме того, я лишился работы. До сих пор искал, но не смог ничего найти. И теперь у меня нет ни средств, ни моральных сил продолжать влачить подобное существование. Простите меня, профессор, за мой прежний тон и слабость: сознание, что я нуждаюсь в вашем ужине, сознание своего полного банкротства преисполнило меня чувством обиды и горечи.

Профессор не сводил с меня глаз, но, наряду с сочувствием, его взгляд выражал и восторг.

— Прекрасно, прекрасно… — повторял он, о чем-то думая. — Лучшего мне и не надо, если только вы согласитесь! Вы познали горе, и нет уже более того, что приковывало бы вас к нашей планете. Вы свободны: несчастье уничтожило связывающие вас земные узы, и ничто уже не помешает вам уйти отсюда в другие миры… Превосходно, великолепно! — воскликнул он, вскакивая с места. — Согласны ли вы отправиться со мной, куда бы то ни было?

— Да.

— Несмотря ни на что?

— Да.

— Обращаю еще раз ваше внимание на опасность предпринимаемой мною необыкновенной экспедиции и связанные с ней, ни с чем земным не сравнимые, быть может, даже потрясающие ощущения. Вы не откажетесь, не отступите в последний момент?

— Нет! — твердо ответил я. — Самые, потрясающие ощущения я уже пережил, и жизнь потеряла для меня всякое значение — мне именно нечего терять! Просвета я не вижу, а жалкое существование — только в тягость.

— Великолепно! Теперь последнее замечание: я не считаю себя в праве воспользоваться вашим несчастьем и моральной депрессией. Кроме того, я ни в коем случае не хочу, чтобы вы стали участником моей опасной и рискованной затеи лишь благодаря безысходности своего положения. Я могу устроить вас на работу. Предлагаю вам это — выбирайте.

Профессор вперил в меня нетерпеливый, испытующий взгляд, и несколько мгновений мы, молча, смотрели друг на друга. Благородство профессора, превзошло все ожидания и окончательно подкупило меня в его пользу. Я быстро встал и решительно ответил:

— Нет! От второго предложения отказываюсь и, не колеблясь, пойду с вами до конца, если только смогу вам быть полезным!

— Благодарю… — отрывисто произнес он, пожимая мне руку. — Итак, дело сделано: с сегодняшнего дня вы считаетесь моим ассистентом. Поэтому я надеюсь, что теперь вы уже проще отнесетесь к вопросу денег, нежели прежде к ужину. У вас нет, вероятно, ни гроша… — С этими словами он протянул мне несколько бумажек и, улыбаясь, прибавил: — Считайте эту небольшую сумму вознаграждением за ту работу, которой я вскоре нагружу вас. Я жду вас завтра к четырем часам дня. Вы свободны в это время?

— Совершенно. Буду точен.

— Прекрасно! До свидания.

Дверь захлопнулась, и я медленно спустился по лестнице. Было уже около двенадцати часов ночи. Возвращаясь домой по темным, пустынным улицам, я размышлял обо всем случившемся. Завтра я узнаю планы профессора Джемса Брукса. Признаюсь, что, несмотря на свою отрешенность от жизни, я был взволнован его экспедицией. Я долго ломал себе голову над тем, куда он намеревается отправиться, но далее Марса мои предположения не шли.

Всю эту ночь я проспал, как убитый.

4. Четырехмерное пространство

На следующий день я явился ранее назначенного срока, но профессор уже с нетерпением ждал меня. Он быстро ввел меня в кабинет, усадил, сунул в руки сигару и спросил, нет ли у меня каких-нибудь желаний и в состоянии ли я в данный момент сконцентрировать все свое внимание на сложной научной проблеме. Я улыбнулся и ответил:

— Сегодня я в первый раз за многие недели сыт. Кроме того, глубоко заинтересовавшись вашими трудами, я решил отдать свою никчемную жизнь работе, которую вы мне поручите. Буду рад помогать вам в вашей научной деятельности.

— Прекрасно! — воскликнул профессор, потирая руки. — Итак, слушайте. Но прежде чем приступить к изложению своих идей, я прочту вам небольшую популярную статейку.

С этими словами он достал какой-то журнал, перелистал несколько страниц и начал:

«Все знают, что линии имеют одно измерение — длину, плоскости — два: длину и ширину, а тела — три: длину, ширину и высоту. Поэтому пространство, в котором находятся тела всего мира, является трехмерным. Дойдя до третьего измерения, возникает вопрос о четвертом. На первый взгляд кажется невозможным представить себе еще одно — это четвертое измерение. Куда, в самом деле, поместить его? Представить себе четвертое измерение мы, действительно, не способны, но мыслить о нем все-таки можем. Будем рассуждать по аналогии и займемся исследованием двухмерного мира. Мир этот должен быть абсолютно плоским, как и его воображаемые обитатели — плоские фигуры. Их движения в нем могут происходить только в самой его плоскости, так как здесь нет третьего измерения — высоты, вследствие чего фигуры не могут ни подыматься, ни опускаться вне своей плоскости. Обитатели этого плоского мира не могут поэтому иметь ни малейшего представления о движении в вертикальном направлении и так же прикованы телом и мыслью к своему двухмерному миру, как мы — к нашему трехмерному. Сама идея третьего измерения им столь же чужда, как нам — идея четвертого. И, конечно, эти двухмерные плоские существа с таким же жаром и убеждением отрицали бы третье измерение, как наши так называемые „здравомыслящие“ люди отрицают четвертое. Жилища, ящики и т. п. предметы двухмерного мира представляют собою замкнутые со всех сторон линии, которые обитатели считают прекрасно защищенными. И действительно, с какой стороны ни подошел бы „двухмерен“, он неизменно натолкнется на стену. Чтобы заключить двухмерного преступника в тюрьму, достаточно начертить вокруг него замкнутую линию. Будучи сам плоскостью и не имея возможности двигаться в вертикальном направлении, он не может ни перешагнуть через стены своей тюрьмы, ни подлезть под них: они для него непроницаемы, как для нас замкнутый со всех сторон куб.

Предположим теперь, что этот двухмерный мир находится в нашем трехмерном. Обитатели плоского мира не имели бы ни малейшего понятия об окружающем их трехмерном пространстве и даже отрицали бы само его существование. Если бы среди них нашелся смельчак, заговоривший о третьем измерении, они объявили бы его сумасшедшим. И только, если бы кто-нибудь из нашего мира попал бы на их равнину, они узнали бы о существовании иного, непостижимого для них мира. А такой пришелец показался бы им существом сверхъестественным.

Ложась спать, двухмерец убедился, конечно, предварительно в прочности замков на случай ночного вторжения грабителя. И вдруг его изумленному взору представляется проникшая в его комнату каким-то непонятным образом чудовищная фигура, не похожая ни на что виденное им до сих пор. Конечно, наш трехмерный человек не был бы видим плоским существом в своем обычном образе, а при малейшем движении вверх совсем исчезал бы из виду, минуя столь же непонятным образом стены и запертые двери. Способ, каким неожиданный гость попал в его дом, составлял бы для двухмерца непостижимую задачу — настоящее чудо. Не подозревая, что его спальня, будучи плоской фигурой, открыта сверху, он не может понять, что человеку ' достаточно перешагнуть через линии стен, чтобы очутиться в его доме. Но его удивление перешло бы все границы, когда таинственный незнакомец стал бы перечислять содержимое его карманов и шкафов, сосчитал бы количество запертых в кассе денег, описал бы все внутренние органы двухмерца и даже достал бы любую вещь из „наглухо“ закрытых с двухмерной точки зрения ящиков…

Двухмерец должен был бы прийти к выводу, что пришелец умеет проникать через стены и что для него недействителен закон непроницаемости материи. Более того, трехмерному гостю ничего не стоило бы, глядя поверх двухмерных стен, описать самым подробным образом, что творится в соседних, так же „наглухо“ запертых домах и т. д.

Читатель, конечно, догадывается, что четырехмерное существо, попавшее в наш трехмерный мир, способно было бы проделывать все те же непостижимые вещи, что и человек в двухмерном мире. Нет ничего нелепого в допущении четвертого измерения: оно относится к нашим трем измерениям так же, как третье — к миру двух измерений».

Профессор прервал на минуту чтение, отыскал что-то глазами и продолжал: ...