Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ВТОРОЙ

ЧЕЛОВЕК В КОРИЧНЕВОМ КОСТЮМЕ The Man in the Brown Suit 1924 © Перевод Нестьев В., 1990

Посвящается Э. Э. Б.^[1] — в память о путешествии, рассказах об охоте на львов и в исполнение просьбы написать когда-нибудь «Тайну Милл-хауса».

Пролог

Надина, русская танцовщица, покорившая Париж, вновь и вновь выходила на поклоны. Ее узкие черные глаза сузились еще больше. Уголки длинного ярко-красного рта чуть поднялись. Восторженные аплодисменты еще не стихли, когда с шуршанием упал занавес, скрыв причудливые, в красно-синей гамме, декорации. Танцовщица в своем развевающемся голубом с оранжевым одеянии покинула сцену. За кулисами ее восторженно принял в объятия бородатый господин — директор театра.

— Великолепно, малышка, великолепно! — вскричал он. — Сегодня ты превзошла себя. — Он галантно расцеловал ее в обе щеки.

Мадам Надина не обратила внимания на уже привычную для нее похвалу и прошла в свою уборную, где были небрежно расставлены многочисленные букеты, на плечиках висели костюмы в футуристических^[2] узорах, воздух был горяч и сладок от цветов и изысканных дорогих духов. Костюмерша Жанна прислуживала своей хозяйке, болтая без умолку и изливая поток неискренних комплиментов.

Стук в дверь прервал ее излияния. Жанна пошла открывать и вернулась с визитной карточкой.

— Мадам примет?

— Дай-ка взглянуть.

Танцовщица устало протянула руку, однако при виде имени на карточке — граф Сергей Павлович — в глазах ее вспыхнуло любопытство.

— Я приму его. Подай мне палевый пеньюар, и побыстрее. А когда граф войдет, уйдешь.

— Bien, Madame^[3].

Жанна принесла изысканный пеньюар из шифона, отделанный горностаем. Надев его, Надина улыбнулась своим мыслям, лениво постукивая длинными белыми пальцами по зеркалу на туалетном столике.

Граф не заставил себя ждать. Это был человек среднего роста, стройный, очень изящный. В его очень утомленном лице не было ничего примечательного, и раз увидев, его трудно было узнать вновь, если бы не его манеры. С преувеличенной учтивостью он наклонился к руке танцовщицы.

— Мадам, я счастлив вас видеть.

Это было все, что услышала Жанна, закрывая за собой дверь. После того как Надина осталась с гостем наедине, ее улыбка неуловимо изменилась.

— Хоть мы и соотечественники, я думаю, мы не станем говорить по-русски, — заметила она.

— Поскольку ни один из нас не знает ни слова по-русски, это, вероятно, будет разумно, — согласился гость.

Они перешли на английский, и теперь, когда граф перестал манерничать, никто не усомнился бы в том, что это его родной язык. Действительно, когда-то он начинал как артист-трансформатор^[4] в лондонском мюзик-холле.

— Сегодня вы имели большой успех, — сказал он. — Поздравляю.

— Тем не менее, — заметила Надина, — я расстроена. Мое положение сейчас не такое, как раньше.

Подозрения, возникшие на мой счет во время войны, так и не рассеялись. За мной постоянно следят.

— Но ведь обвинение в шпионаже против вас никогда не выдвигалось?

— Нет. Наш шеф действует крайне осторожно.

— Да здравствует «полковник»! — произнес граф, улыбаясь. — Кстати, поразительная новость — он собирается в отставку. Уйти от дел! Как какой-нибудь доктор, мясник или водопроводчик…

— Или любой другой деловой человек, — закончила Надина. — Это не должно удивлять нас. Ведь «полковник» всегда был человеком дела. Он организовывал преступление так обстоятельно, как другой — производство ботинок. Оставаясь в тени, он задумал и отрежиссировал серию в высшей степени удачных дел во всех областях, которые только может охватить его, так сказать, специальность. Похищение драгоценностей, подлог, шпионаж (очень выгодный в военное время), диверсии, убийства — едва ли найдется нечто, чем бы он ни занимался. Мудрейший из мудрых, он знает, когда остановиться. Игра становится опасной? — он изящно выходит из нее — с огромным состоянием!

— Гм! — произнес граф задумчиво. — Но это весьма огорчительно для всех нас. Ведь мы останемся без дела.

— Однако с нами сполна расплачиваются — и самым щедрым образом!

Едва уловимая насмешка в ее тоне заставила графа пристально посмотреть на нее. Она улыбалась своим мыслям, эта загадочная улыбка вызвала его любопытство. Тем не менее он дипломатично продолжал:

— Да, «полковник» всегда был щедрым хозяином. Залог успеха, пожалуй, в этом, а также в умении заранее найти подходящего козла отпущения. Великий ум, несомненно великий ум! И приверженец принципа «если хочешь сделать что-нибудь с гарантией безопасности, не делай этого самостоятельно!». На это есть мы, каждый из нас увяз по уши и полностью в его власти, но ни один не располагает ничем компрометирующим его.

Он сделал паузу, ожидая возражений, но она молчала, продолжая улыбаться своим мыслям.

— Ни один из нас, — повторил он задумчиво. — И все же, знаете, старик суеверен. Много лет назад, насколько мне известно, он пошел к одной гадалке. Она напророчила ему жизнь, полную успеха, но зажила, что он будет разорен женщиной.

На сей раз его слова ее заинтересовали. Она нетерпеливо посмотрела на графа.

— Странно, очень странно! Женщиной, вы говорите?

Он улыбнулся и пожал плечами.

— Конечно, когда он уйдет в отставку, он женится. На какой-нибудь юной красавице из высшего света, которая растранжирит его миллионы быстрее, чем он их приобрел.

Надина покачала головой.

— Нет, нет, дело не в этом. Послушайте, друг мой, завтра я еду в Лондон.

— А ваш контракт здесь?

— Меня не будет только одну ночь. И я еду инкогнито, как член королевской семьи. Никто никогда не узнает, что я покидала Францию. И зачем, думаете вы, я уезжаю?

— Вряд ли ради удовольствия. Особенно в это время года. Январь отвратительный месяц. Месяц туманов! Должно быть, вы едете ради выгодного дельца, а?

— Совершенно верно. — Она грациозно поднялась и встала перед ним с непередаваемо высокомерным видом. — Вы только что сказали, что ни один из нас не располагает ничем компрометирующим шефа. Ошибаетесь. Я располагаю. Я, женщина, проявила сообразительность и храбрость — да, ибо, чтобы перехитрить его, нужна храбрость. Вы помните дело с алмазами «Де Бирс»?^[5]

— Да. В Кимберли^[6], перед самой войной? Правда, я не имел к этому никакого отношения и никогда не слышал о деталях. Дело было по какой-то причине замято, не так ли? А улов был прекрасный.

— Камни на сумму сто тысяч фунтов стерлингов. Мы сделали это вдвоем, разумеется, по указаниям «полковника». И именно тогда у меня появился свой шанс. План состоял в том, чтобы подменить несколько алмазов, привезенных из Южной Америки двумя молодыми старателями, которые случайно оказались в это время в Кимберли. Подозрение тогда должно было пасть на них.

— Очень тонко, — вставил граф одобрительно.

— «Полковник» всегда действует тонко. Я выполнила свою роль… однако сделала еще то, что «полковник» не предусмотрел. Я сохранила несколько южноамериканских камней — один или два из них уникальны, и легко можно доказать, что они никогда не проходили через руки «Де Бирс». Поскольку эти алмазы у меня, мой уважаемый шеф полностью в моей власти. Как только два молодых человека будут оправданы, подозрение падет на него. Все эти годы я молчала, мне было достаточно знать, что у меня в запасе есть это оружие. Но сейчас положение изменилось. Я хочу получить свою долю — и это будет большая, можно сказать, потрясающая сумма.

— Удивительно, — сказал граф. — И вы, конечно, всюду возите эти алмазы с собой?

Он осторожно пробежал глазами по неприбранной комнате.

Надина тихо рассмеялась.

— Зачем же делать подобные предположения? Я не дура. Алмазы находятся в безопасном месте, где никому не придет в голову искать их.

— Я никогда не считал вас дурой, моя дорогая, однако осмелюсь заметить, что ваша храбрость граничит с безрассудством. «Полковник», знаете, не тот человек, который может легко позволить себя шантажировать.

— Я не боюсь его, — рассмеялась она. — Только одного человека я когда-то боялась, но он мертв.

Граф посмотрел на нее с любопытством.

— Тогда будем надеяться, что он не воскреснет, — заметил он беспечно.

— Что вы хотите сказать? — резко вскрикнула танцовщица.

Граф взглянул на нее с некоторым удивлением.

— Я только хотел сказать, что его воскресение из мертвых поставило бы вас в затруднительное положение, — объяснил он.

— Глупая шутка. — Она облегченно вздохнула. — О нет, он действительно мертв. Убит на войне. Это был человек, который некогда… любил меня.

— В Южной Африке? — спросил граф небрежно.

— Да, в Южной Африке, если вас это интересует.

— Это ваша родина, не так ли?

Она кивнула. Ее гость встал и протянул руку за шляпой.

— Ну, — заметил он, — вы лучше всех знаете свое дело, но на вашем месте я опасался бы «полковника» гораздо больше, чем разочарованного любовника. «Полковник» — это человек, которого легко недооценить.

Она презрительно рассмеялась.

— Как будто я не знаю его после стольких лет!

— А вы его знаете? — сказал он мягко. — Мне очень интересно, знаете ли вы его по-настоящему.

— О, я не дура! И у меня есть напарник. Завтра в Саутгемптоне^[7] швартуется южноафриканское почтовое судно, на борту которого находится человек, который специально едет из Африки по моей просьбе и который уже выполнил некоторые мои распоряжения. «Полковнику» придется иметь дело с нами обоими.

— А это разумно?

— Это необходимо.

— Вы уверены в этом человеке?

Необычная улыбка мелькнула на лице танцовщицы.

— Я совершенно уверена в нем. Он незадачлив, но абсолютно надежен. — Она сделала паузу, а затем добавила безразличным тоном: — Между прочим, он мой муж.

Глава 1

Все были в моем распоряжении при написании этой истории — от великих (представленных лордом Нэсби) до малых (в лице нашей бывшей служанки Эмили, с которой я виделась во время последней поездки в Англию. «О, Боже, мисс, какая расчудесная книга, должно быть, у вас получится из всего этого — прямо как кино!»).

Полагаю, что у меня есть достаточно шансов справиться со своей задачей. Я была замешана в этом деле с самого начала, все время находилась в самой гуще и «торжественно присутствовала при завершении событий». К счастью, пробелы, которые я не могу восполнить за недостатком собственной осведомленности, дополняются пространными выдержками из дневника сэра Юстеса Педлера, который он любезно предоставил мне.

Итак, в путь. Энн Беддингфелд начинает повествование о своих приключениях.

Я всегда страстно мечтала о приключениях. Дело в том, что жизнь моя была ужасно однообразна. Мой отец, профессор Беддингфелд, был одним из самых известных в Англии антропологов^[8]. Он был просто гением — все признают это. Его разум пребывал в палеолитическом^[9]периоде, и неудобство жизни для него заключалось в том, что его тело существовало в современном мире. Папа не интересовался современниками — даже человека неолитического^[10] периода он считал недостойным своего внимания, и только мустьерская эпоха вызывала в нем прилив сил и энтузиазма.

К несчастью, совершенно обойтись без современных людей невозможно. Вы вынуждены поддерживать какие-то отношения с мясниками и булочниками, продавцами молока и зеленщиками. Папа был погружен в прошлое, мама умерла, когда я была ребенком, поэтому взять на себя практическую сторону жизни выпало мне. Откровенно говоря, я ненавижу человека палеолита, будь он представителем ориньякской, мустьерской, шелльской^[11] или какой еще там эпохи, и, хоть я и отпечатала и откорректировала большую часть папиного труда «Неандертальский человек и его предки», сами неандертальцы^[12] вызывают во мне отвращение, какое счастье, что они вымерли в далекие времена.

Не знаю, догадывался ли папа о моих чувствах, вероятно нет, но в любом случае это бы его не волновало. Мнение других людей никогда не интересовало его ни в малейшей степени. Думаю, это действительно было признаком величия. Таким образом, он жил совершенно обособленно от настоятельных потребностей повседневной жизни. Он самым примерным образом съедал то, что ему подавали, но испытывал тихое огорчение, когда вставал вопрос о счетах. Кажется, у нас никогда не водились деньги. Его известность была не из тех, что приносят денежный доход. Хоть он и состоял членом почти всех видных обществ и за его именем следовала куча научных титулов, публика едва ли знала о его существовании, и, пусть его пространные ученые книги внесли выдающийся вклад в общую сумму человеческих знаний, широкие массы они не привлекали.

Только однажды папа оказался предметом общественного внимания. Он прочел доклад в каком-то научном обществе о детенышах шимпанзе. Человеческие детеныши обладают некоторыми антропоидными^[13]чертами, тогда как детеныши шимпанзе более сходны с человеком, чем взрослые особи. Это, по-видимому, свидетельствует о том, что наши предки стояли ближе к обезьянам, чем мы, а предки шимпанзе, напротив, были более высокого типа организации, чем существующие виды, другими словами, шимпанзе — продукт вырождения. Предприимчивая газета «Дейли бюджет», усиленно выискивавшая сенсации, немедленно отреагировала, выйдя с огромными заголовками: «Мы не произошли от обезьян, но не от нас ли произошли обезьяны? Видный профессор говорит, что шимпанзе — это выродившиеся люди». Вскоре после этого к папе пришел репортер и попытался уговорить его написать серию популярных статей по данной гипотезе. Я редко видела папу столь рассерженным. Он выпроводил репортера из дому без особых церемоний, к моей тайной печали, поскольку в то время нам особенно не хватало денег.

Я даже подумала, не побежать ли вдогонку за молодым человеком сказать, что мой отец передумал и вышлет требуемые статьи по почте. Я легко могла бы их написать сама, и, вероятнее всего, папа никогда не узнал бы о сделке, — он не читал «Дейли бюджет». Однако я решила, что это слишком рискованно, и, надев свою лучшую шляпку, грустно побрела в деревню объясняться с нашим бакалейщиком, преисполненным праведного гнева.

Репортер из «Дейли бюджет» был единственным молодым человеком, когда-либо посетившим наш дом. Временами я завидовала Эмили, нашей молоденькой служанке, которая, как только представлялась возможность, «шла гулять» со здоровенным моряком, с которым была обручена. Иногда, чтобы, как она выражалась, «держать его в руках», она ходила гулять с приказчиком из зеленной лавки или с помощником аптекаря. Я с грустью размышляла, что мне некого «держать в руках». Все папины друзья были пожилые профессора, обычно с длинными бородами. Правда, однажды профессор Петерсон нежно обнял меня и, промолвив, что у меня «хорошенькая талия», попытался поцеловать. Одна эта фраза показала, что он безнадежно старомоден. С моих младенческих лет ни одному уважающему себя существу женского пола не говорили о «хорошенькой талии».

Я тосковала по приключениям, любви, романтике, но, кажется, была обречена на однообразное унылое существование. В деревенской библиотеке, где выдавали книги на дом, полно зачитанных до дыр романов, и я, насладившись чужими опасностями и любовью, шла спать, мечтая о суровых молчаливых родезийцах, о сильных мужчинах, которые всегда «сбивали своего противника с ног одним ударом». В деревне не было никого, кто хотя бы отдаленно напоминал героев, способных «сбить» противника с ног одним ударом или даже несколькими.

Еще у нас крутили кино — еженедельно шла очередная серия фильма «Памела в опасности». Памела была восхитительная молодая женщина. Она ничего не боялась — выпадала из аэропланов, рисковала жизнью на подводных лодках, карабкалась на небоскребы и не моргнув глазом опускалась на самое «дно» общества, умом Памела, правда, не блистала, и главарь преступного мира всякий раз ловил ее. Но поскольку ему было неинтересно простое убийство, он всякий раз приговаривал к смерти в газовой камере или умерщвлению с помощью каких-либо новых удивительных средств, а герою всегда удавалось спасти ее в начале следующей серии. Я обычно выходила из кинематографа полная бредовых фантазий, а придя домой, находила послание от газовой компании, угрожавшей отключить газ, если мы не оплатим просроченный счет.

И все же, хоть я и не подозревала ни о чем, каждая минута приближала меня к приключениям.

Вероятно, в мире найдется много людей, которые никогда не слыхали о находке древнего черепа на прииске Брокен-Хилл^[14] в Северной Родезии^[15]. Однажды утром я спустилась к завтраку и нашла папу в состоянии почти апоплексического возбуждения. Он выложил мне все.

— Ты понимаешь, Энн? Несомненно, там есть определенное сходство с яванским черепом^[16], но поверхностное, только поверхностное. Нет, здесь мы имеем, я всегда утверждал это, последовательную форму неандертальской расы. Ты считаешь само собой разумеющимся, что гибралтарский череп^[17] наиболее примитивен из всех найденных неандертальских черепов? Почему? Колыбель человеческой расы находилась в Африке. Они перешли в Европу…

— Не мажь мармелад на копченую рыбу, папа, — сказала я поспешно, останавливая руку моего рассеянного родителя. — Да, ты говорил?..

— Они перешли в Европу на…

Здесь он ужасно поперхнулся, так как во рту у него было полно рыбьих косточек.

— Но мы должны сейчас же ехать, — заявил он, вставая по завершении трапезы. — Нельзя терять время. Мы должны быть на месте, там, в окрестностях, нас, несомненно, ждут бесчисленные находки. Мне будет интересно отметить, является ли найденное типичным для мустьерского периода — и я полагаю, там мы найдем останки первобытного быка, а не волосатого носорога. Да, скоро туда отправится целая маленькая армия. Мы должны опередить их. Ты напишешь сегодня в Бюро Кука^[18], Энн?

— А как насчет денег, папа? — намекнула я деликатно.

Он укоризненно посмотрел на меня.

— Твоя приземленность всегда угнетает меня, дитя мое. Мы не должны быть корыстны. Нет, нет, человек науки не должен быть корыстен..

— Я полагаю, что Бюро Кука должно быть корыстно, папа.

Его лицо выразило страдание.

— Моя дорогая Энн, заплати им наличными.

— У меня нет наличных денег.

Папа был явно раздражен.

— Дитя мое, я действительно не могу отвлекаться на эти вульгарные денежные подробности. Вчера я получил какую-то бумажку от управляющего банком, он сообщает, что у меня есть двадцать семь фунтов стерлингов.

— Полагаю, что на эту сумму превышен твой кредит в банке.

— А, я нашел деньги! Напиши моим издателям.

Я молча согласилась, не без сомнений, поскольку папины книги приносили больше славы, чем денег. Мне чрезвычайно понравилась идея путешествия в Родезию.

«Суровые, молчаливые люди», — в экстазе бормотала я себе под нос. Вдруг что-то необычное во внешности родителя привлекло мое внимание.

— Ты надел разные ботинки, папа, — сказала я. — Сними коричневый и надень черный. И не забудь шарф. Сегодня очень холодно.

Через несколько минут папа прошествовал из дома в одинаковых ботинках и закутанный шарфом.

В тот вечер он вернулся поздно, и я с испугом увидела, что на нем не было ни шарфа, ни пальто.

«Боже мой, Энн, ты совершенно права. Я снял их перед тем, как полезть в пещеру. Там всегда перепачкаешься».

Я понимающе кивнула, вспомнив случай, когда папа вернулся буквально покрытый с головы до ног жирной плейстоценской^[19] глиной.

Главной причиной того, что мы поселились в Литтл-Хемпсли, явилось соседство Хемпслийской пещеры, богатой отложениями ориньякской культуры. В деревне был крошечный музей, и его хранитель и папа проводили большую часть времени под землей, перемазываясь глиной всех эпох и вытаскивая на свет Божий останки волосатого носорога и пещерного медведя.

Папа сильно кашлял весь вечер, а на следующее утро я обнаружила, что у него поднялась температура, и послала за доктором.

Бедный папа, ему уже нельзя было помочь. Началось двустороннее воспаление легких. Четыре дня спустя он умер.

Глава 2

Все окружающие были очень добры ко мне. Как я ни была ошеломлена случившимся, я оценила их внимание. Сокрушительного горя я не ощущала. Папа никогда не любил меня. Я хорошо это знала. Если бы он любил меня, я, должно быть, отвечала бы ему взаимностью. Нет, между нами не было большой любви, но мы хорошо уживались, я заботилась о нем и втайне восхищалась его познаниями и бескомпромиссной преданностью науке. И мне было больно от того, что папе суждено было умереть как раз тогда, когда его жизненные интересы достигли апогея. Я чувствовала бы себя счастливее, если бы могла похоронить его вместе с орудиями из кремня в пещере с рисунками, изображающими оленей, но сила общественного мнения вынудила меня похоронить его в аккуратной могиле (под мраморной плитой) в ужасном дворике при нашей местной церкви. Утешения викария^[20], хоть и произносились из добрых побуждений, ничуть меня не успокоили.

Потребовалось некоторое время, прежде чем я поняла, что обрела столь желанную свободу. Я осталась сиротой, без пенни^[21] за душой, но свободной, В то же время мне открылась необыкновенная доброта окружающих меня милых людей. Викарий делал все возможное, убеждая меня, что его жена крайне нуждается в компаньонке. Нашей крошечной местной библиотеке внезапно понадобился помощник библиотекаря. Наконец меня посетил доктор и после всевозможных нелепых извинений, что не смог представить точный счет, долго мямлил что-то и вдруг сделал мне предложение.

Я крайне удивилась. Доктору было ближе к сорока, чем к тридцати. Кругленький, бочкообразный маленький человечек, он совершенно не походил ни на героя «Памелы в опасности», ни тем более на сурового и молчаливого родезийца. Я немного поразмышляла, а затем спросила его, почему он хочет жениться на мне. Этот вопрос, по-видимому, весьма взволновал его, и он пробормотал, что для практикующего врача жена — большое подспорье. Оказалось, что ситуация даже менее романтична, чем я могла предположить, и все же что-то мне подсказывало ответить согласием. Безопасность — вот что мне предлагалось. Безопасность и уютный домашний очаг. Обдумывая это сейчас, я считаю, что была несправедлива к маленькому человечку. Он был действительно искренне влюблен в меня, но неуместная деликатность не позволяла ему добиваться благосклонности, говоря о своих чувствах. Так или иначе, моя любовь к романтике взяла верх.

— Вы очень добры ко мне, — сказала я. — Но это невозможно. Я никогда не смогу выйти замуж за человека, в которого не буду безумно влюблена.

— Вы не думаете, что…

— Нет, не думаю, — сказала я твердо.

Он вздохнул.

— Но, мое дорогое дитя, что вы собираетесь делать?

— Искать приключений и познавать мир, — ответила я без малейшего колебания.

— Мисс Энн, в вас еще столько детства. Вы не понимаете…

— Практических трудностей? Прекрасно понимаю, доктор. Я не какая-нибудь сентиментальная школьница — я практичная корыстная грымза! Вы поняли бы это, женившись на мне.

— Я хотел бы, чтобы вы передумали…

— Не могу.

Он снова вздохнул.

— У меня есть другое предложение. Моя тетя, которая живет в Уэльсе, нуждается в услугах молодой женщины. Может быть, вам подошло бы это?

— Нет, доктор, я еду в Лондон. Если что-то где-нибудь и случается, то только в Лондоне. Я буду держать глаза открытыми, и вы увидите, что-нибудь да подвернется! Вы еще услышите обо мне в Китае или Тимбукту^[22].

Следующим меня посетил мистер Флемминг, папин лондонский стряпчий. Он специально приехал из города повидать меня. Сам — страстный антрополог, он всегда восхищался папиными работами. Это был высокий худощавый мужчина с тонкими чертами лица и седыми волосами. Он поднялся мне навстречу, когда я вошла в комнату, и, взяв обе мои руки в свои, нежно похлопал их.

— Бедное мое дитя, — сказал он. — Мое бедное, бедное дитя.

Не лицемеря, я вдруг ощутила, что усваиваю манеру поведения брошенной сиротки. Мистер Флемминг просто загипнотизировал меня. Добрый, милосердный, отечески заботливый, он, без малейшего сомнения, считал меня совершенной глупышкой, оставленной наедине с недобрым миром. С самого начала я поняла, что абсолютно бесполезно пытаться убедить его в обратном. В дальнейшем события развивались так, что это, вероятно, оказалось и к лучшему.

— Мое дорогое дитя, считаете ли вы себя в состоянии выслушать меня, пока я попытаюсь прояснить для вас некоторые вещи?

— О да.

— Ваш отец, как вы знаете, был великий человек. Следующие поколения оценят его. Но он не был силен в делах.

Я знала об этом не хуже, если не лучше, чем мистер Флемминг, но воздержалась и ничего не сказала.

Он продолжал:

— Не думаю, что вы много смыслите в подобных вещах. Я постараюсь объясниться как можно доходчивее.

Его объяснения были излишне пространны. Суть их заключалась в том, что мне предстояло вступить в жизнь с суммой в 87 фунтов 17 шиллингов и 4 пенни. Такой итог не мог удовлетворить меня. С некоторым трепетом я ждала, что последует дальше. Я боялась, что у мистера Флемминга окажется тетя в Шотландии, нуждающаяся в расторопной молодой компаньонке. Однако я ошиблась.

— Вопрос в том, — продолжал он, — каково ваше будущее. Насколько я понимаю, у вас нет родственников?

— Я одна в этом мире, — ответила я и вновь поразилась своему сходству с героиней кино.

— У вас есть друзья?

— Все были очень добры ко мне, — сказала я с благодарностью.

— Кто же не был бы добр к столь юной и очаровательной особе? — галантно произнес мистер Флемминг. — Ну, ну, моя дорогая, мы должны обсудить, что можно сделать. — Он чуть помялся, а затем сказал: — Как вы посмотрите на то, чтобы пожить некоторое время у нас?

Я ухватилась за эту возможность. Лондон! Место, где всегда происходит что-то интересное.

— Вы очень добры, — сказала я. — Вы серьезно? Я пожила бы у вас, чтобы оглядеться. Ведь я должна начать зарабатывать себе на жизнь, вы понимаете?

— Да, да, мое дорогое дитя. Я все понимаю. Мы подыщем что-нибудь подходящее.

Я чувствовала, что представление мистера Флемминга о «чем-нибудь подходящем» сильно отличается от моего собственного, но был, безусловно, неподходящий момент для обнародования моих взглядов.

— Тогда договорились. Почему бы вам не поехать со мной прямо сегодня?

— О, спасибо, но не будет ли миссис Флемминг…

— Моя жена будет счастлива приветствовать вас.

Интересно, действительно ли мужья знают своих жен так хорошо, как они думают? Если бы у меня был муж, я не хотела бы, чтобы он приводил в дом сирот, не посоветовавшись сначала со мной.

— Мы пошлем ей телеграмму со станции, — продолжал адвокат.

Вскоре мои немногочисленные пожитки были уложены. Я с грустью рассматривала свою шляпку, перед тем как надеть ее. Первоначально это была, как я называю, «шляпка для Мэри», такую шляпку должна бы носить служанка в свой выходной день, но, конечно, не носит! Нечто бесформенное из черной соломки, к тому же с обвислыми полями. Однажды почувствовав вдохновение, я поддала ее ногой, два раза ударила кулаком, вдавила внутрь и прикрепила к ней что-то похожее на яркую морковь в воображении кубиста^[23]. Получилось очень шикарно. Морковь я, конечно, уже выбросила, а теперь до конца уничтожила остатки моего творчества. «Шляпка для Мэри» приобрела свой прежний вид, но выглядела столь измятой, что стала еще более унылой, чем раньше. Я, должно быть, являла собой идеальный тип сироты. Меня немного беспокоило, как примет меня миссис Флемминг, но я надеялась, что мой вид обезоружит ее.

Мистер Флемминг тоже волновался. Я поняла это, когда мы поднимались по ступенькам высокого дома на тихой Кенсиигтон-сквер. Миссис Флемминг встретила меня достаточно любезно. Полная спокойная женщина, типичный образец «хорошей жены и доброй матери», она провела меня в сияющую чистотой спальню со шторами из английского ситца, выразила надежду, что у меня есть все необходимое, сообщила, что чай будет готов через четверть часа, и предоставила меня самой себе.

Я услышала ее голос, звучавший на слегка повышенных тонах, когда она вошла в гостиную внизу на втором этаже.

«Но, Генри, с какой стати…» Остальное я не расслышала, но резкость тона была очевидной. А несколько минут спустя до меня донеслась другая фраза, произнесенная еще более язвительно: «Я согласна с тобой! Она, безусловно, очень мила».

Жизнь действительно очень сложная штука. Мужчины не будут к вам хорошо относиться, если вы не миловидны, а если вы миловидны, не ждите расположения женщин.

С глубоким вздохом я занялась своей прической. У меня красивые волосы. Они чёрные — по-настоящему черные, а не темно-каштановые — растут назад со лба и спускаются на уши. Безжалостно я зачесала волосы кверху. У меня уши как уши, но прическа с открытыми ушами, безусловно, сегодня вышла из моды. С такой прической я стала невероятно похожа на сироток, идущих гуськом в маленьких капорах и красных плащах.

Спустившись вниз, я заметила, что миссис Флемминг посмотрела на мои открытые уши вполне доброжелательно. Мистер Флемминг был явно озадачен. Я не сомневалась, что он говорил про себя: «Что это дитя сотворило с собой?»

В целом остаток дня прошел хорошо. Было решено, что я должна сразу начать подыскивать себе какое-нибудь занятие.

Перед сном я принялась старательно рассматривать свое лицо в зеркале. Действительно ли я миловидна? Честно говоря, я так не считала! У меня не прямой греческий нос, рот совсем не похож на свежий бутон розы, и вообще я не обладаю общепринятыми для привлекательной девушки достоинствами. Правда, помощник приходского священника однажды сказал мне, что мои глаза подобны «солнечному свету, заточенному в сумрачном лесу»^[24], однако помощники приходского священника всегда знают множество цитат и выпаливают их наудачу. Я гораздо больше предпочла бы иметь ирландские голубые глаза, чем темно-зеленые с желтыми крапинками! Хотя зеленый цвет подходит искательницам приключений.

Я туго обмоталась черной тканью, оставив руки и плечи открытыми. Затем причесала волосы и снова закрыла ими уши, сильно напудрила лицо, отчего кожа стала еще белее, чем обычно. Поискав, я нашла старую губную помаду и жирно намалевала губы. Потом я подвела глаза жженой пробкой. Наконец надела красную ленту через обнаженное плечо, воткнула в волосы алое перо и сунула сигарету в уголок рта. Результатом я осталась очень довольна.

— Анна — искательница приключений, — произнесла я вслух, отвешивая поклон своему изображению. — Анна — искательница приключений. Серия первая «Дом на Кенсингтон-сквер»!

Девушки — глупые создания.

Глава 3

В последующие недели я умирала от скуки. Миссис Флемминг и ее подруги казались мне в высшей степени неинтересными. Они часами говорили о себе и своих детях, о том, как трудно доставать для них хорошее молоко, и о том, что они сказали молочнице, когда молоко оказалось прокисшим. Затем они переходили на слуг и говорили о том, как трудно нанять хороших слуг, и о том, что они сказали женщине в регистрационном бюро и что та ответила им. Они, по-видимому, никогда не читали газет и не интересовались происходящим в мире. Они не любили путешествовать за границей — там все было совсем не так, как в Англии. Ривьера^[25], правда, составляла исключение — ведь там они встречали своих друзей.

Я слушала и с трудом сдерживалась. Многие из женщин были богаты. Весь прекрасный мир принадлежал им и ждал их, а они по собственной воле оставались в грязном скучном Лондоне, обсуждая молочниц и слуг! Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что относилась к ним слишком нетерпимо. Но они действительно были глупы, на редкость бестолково занимаясь даже обожаемым своим «домом»: книги расходов велись абы как, счета были в беспорядке.

Мои дела продвигались не слишком быстро. Дом и мебель были проданы, и вырученных денег как раз хватило для уплаты наших долгов. Пока что я не преуспела в поисках места. Во всяком случае такого, какое меня действительно устраивало бы! Я была твердо убеждена, что, если искать приключение, оно непременно встретится на моем пути. По моей теории — вы всегда получаете то, что хотите.

И вскоре моя теория подтвердилась на практике.

Это случилось в январе, восьмого числа, если быть точной. Я возвращалась после неудачной беседы с дамой, нуждавшейся, по ее словам, в секретарше-компаньонке, но фактически, по-видимому, желавшей нанять крепкую поденщицу для домашней работы, которая трудилась бы по двенадцать часов в день за 25 фунтов в год. Расставшись с ней после взаимного обмена скрытыми колкостями, я прошла по Эджвер-роуд (беседа происходила на Сент-Джонвуд) и пересекла Гайд-парк^[26] в сторону больницы св. Георгия. Там я вошла на станцию подземки «Гайд-парк-Корнер» и взяла билет до Глостер-роуд.

Оказавшись на платформе, я прошла в самый ее конец. Мой пытливый ум жаждал убедиться, действительно ли сразу за станцией в направлении к Даун-стрит находились стрелки и проход между двумя туннелями. Я испытала глупое удовольствие, убедившись в своей правоте. На платформе было немноголюдно, а в самом конце ее стояли только я и еще один человек. Проходя мимо него, я невольно принюхалась. Если есть запах, который я не выношу, так это запах нафталина! Им просто разило от тяжелого пальто того человека. Но ведь большинство людей начинают носить зимнее пальто еще до января, и, следовательно, запах уже должен был бы выветриться. Человек стоял на некотором расстоянии от меня, ближе к началу туннеля. Он, видимо, был погружен в свои мысли, и я могла внимательно рассмотреть его, не показавшись невежливой. Он был невысокий, худой, очень загорелый, со светло-голубыми глазами и небольшой темной бородкой.

«Только что приехал из-за границы, — решила я. — Вот почему его пальто так пахнет. Он приехал из Индии. Не офицер, иначе у него не было бы бороды. Вероятно, чайный плантатор».

В этот момент человек повернулся как будто для того, чтобы проследить свой путь вдоль платформы. Он взглянул на меня, а затем на нечто за моей спиной, и его лицо исказилось от страха. Он в панике шагнул назад, как бы отшатываясь от какой-то опасности, и, забыв, что стоит на самом краю платформы, упал вниз. Полыхнула яркая вспышка, и раздался сильный треск. Я пронзительно закричала. К нам подбежали люди. Два станционных служащих появились как будто из-под земли и стали распоряжаться.

Я оцепенела словно во власти какого-то страшного наваждения. Часть моего существа была в ужасе от внезапного несчастья, в то же время другая — равнодушно и бестрепетно наблюдала, как человека поднимали с рельсов на платформу.

— Пропустите, пожалуйста. Я врач.

Высокий мужчина с каштановой бородкой протиснулся мимо меня и склонился над безжизненным телом.

Когда он обследовал его, мною вдруг овладело странное ощущение нереальности. Что-то было не так. Наконец доктор выпрямился и покачал головой:

— Никаких признаков жизни. Ничего нельзя сделать.

Все сгрудились вокруг, и удрученный служащий подземки громко сказал:

— Всем отойти назад. Что толку толпиться тут?

Внезапно меня затошнило, я отвернулась и побежала вверх по ступенькам к лифту. Я чувствовала, что происшедшее слишком ужасно и что мне необходимо выбраться на свежий воздух. Доктор, обследовавший тело, шел как раз передо мной. Один лифт должен был вот-вот начать подъем, а другой только шел вниз, поэтому доктор бросился бежать. При этом он уронил клочок бумаги.

Я остановилась, подняла его и побежала вдогонку. Однако двери лифта лязгнули у меня перед носом, и я осталась внизу с бумажкой в руке. Когда второй лифт поднял меня на улицу, этого человека и след простыл. Я подумала, что потеря не была для него сколь-нибудь существенной, и впервые рассмотрела ее. Половинка листа обыкновенной почтовой бумаги с нацарапанными карандашом цифрами и словами:

«1 7*1 2 2 Килморденский замок».

Записка не произвела на меня никакого впечатления. И все же что-то удержало меня от того, чтобы выбросить ее. Вертя бумажку в руках, я непроизвольно поморщилась. Снова нафталин! Я осторожно поднесла бумажку к носу. Да, она сильно пахла нафталином. Но ведь…

Я аккуратно сложила ее и положила в сумку. Потом медленно пошла домой и по дороге размышляла о случившемся.

Я объяснила миссис Флемминг, что стала свидетельницей ужасного несчастного случая в подземке, немного расстроена и хотела бы пойти к себе и лечь. Добрая женщина настояла, чтобы я выпила чаю. После этого я была предоставлена самой себе и приступила к осуществлению плана, разработанного по дороге домой. Я хотела понять, чем было вызвано то странное ощущение нереальности, которое охватило меня, когда я наблюдала, как доктор осматривает тело. Сперва я легла на пол, приняв позу трупа, затем положила вместо себя диванный валик и, насколько могла припомнить принялась копировать каждое движение и жест доктора. Мои старания не прошли даром, я нашла то, что искала. Я села на пятки и, нахмурившись, уставилась на противоположную стену.

Вечерние газеты поместили короткую заметку о гибели неизвестного в подземке, усомнившись в том, что это несчастный случай, а не самоубийство.

Таким образом, мне стало ясно, в чем состоял мой долг. Мистер Флемминг, прослушав мой рассказ, полностью согласился со мной:

— Несомненно, вы понадобитесь при дознании. Ведь больше не было никого, кто видел, что произошло?

— Кажется, кто-то шел сзади, но в любом случае он был дальше меня.

Дознание состоялось. Мистер Флемминг уладил все формальности и взял меня с собой. Он опасался, что это будет для меня тяжелым испытанием, но я полностью владела собой.

Покойный был опознан как Л. Б. Картон. В его карманах не было обнаружено ничего, кроме ордера, выданного агентом по сдаче домов внаем для осмотра дома у реки возле Марлоу. Ордер выдан на имя Л. Б. Картона, гостиница «Рассел». Клерк из регистратуры гостиницы узнал в этом человеке приехавшего накануне и зарегистрировавшегося под именем Л. Б. Картона, Кимберли, Южная Африка. Он, по-видимому, приехал прямо с парохода.

Я была единственным свидетелем, видевшим, что произошло.

— Вы думаете, это был несчастный случай? — спросил меня коронер^[27].

— Я уверена в этом. Что-то встревожило его, и он отступил назад, не понимая, что делает.

— Но что могло встревожить его?

— Этого я не знаю. Но что-то там было. Его охватил ужас.

Флегматичный присяжный высказал предположение, что некоторым людям внушают ужас кошки. Погибший, должно быть, увидел кошку. Я считала его предположение не слишком остроумным, но оно, по-видимому, устраивало присяжных, которым, очевидно, не терпелось уйти домой, и они были очень довольны возможностью вынести приговор о несчастном случае, а не о самоубийстве.

— Странно, — сказал коронер, — что доктор, первым обследовавший тело, не объявился. Его имя и адрес следовало узнать сразу же. Непростительно, что этого не сделали.

Я улыбнулась про себя. У меня были свои соображения относительно доктора. Следуя им, я решила в ближайшее время нанести визит в Скотленд-Ярд^[28].

Однако следующее утро принесло неожиданное сообщение. Флемминги получили «Дейли бюджет».

Журналистам этой газеты тот день явно удался.

НЕОЖИДАННОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ В ПОДЗЕМКЕ.

В ПУСТОМ ДОМЕ ОБНАРУЖЕНА ЗАДУШЕННАЯ ЖЕНЩИНА.

Я с нетерпением прочла сообщение.

«Вчера в Милл-хаусе, в Марлоу, сделано сенсационное открытие. Милл-хаус, являющийся собственностью сэра Юстеса-Медлера, депутата парламента, сдается внаем без мебели. Ордер на осмотр этого дома был найден в кармане человека, о котором вначале думали, что он совершил самоубийство, бросившись на рельсы на станции подземки „Гайд-парк-Корнер“. Вчера в верхней комнате Милл-хауса обнаружено тело задушенной молодой женщины. Вероятно, иностранки, но пока ее имя не установлено. Есть сведения, что полиция нашла ключ к разгадке. Сэр Юстес Педлер, владелец Милл-хауса, проводит зиму на Ривьере».

Глава 4

Никто не объявился, чтобы опознать убитую. Дознание установило следующие факты.

Восьмого января во втором часу дня хорошо одетая женщина вошла в контору фирмы по продаже и сдаче внаем домов «Батлер и Парк» в Найтсбридже^[29]. Она сказала с легким иностранным акцентом, что хочет арендовать или приобрести дом на Темзе неподалеку от Лондона. Ей предложили несколько вариантов, включая Милл-хаус. Она назвалась мисс де Кастина и дала адрес отеля «Ритц», но оказалось, что под этим именем там никто не останавливался, и гостиничные служащие не смогли опознать тело.

Свидетельские показания дала миссис Джеймс, жена садовника сэра Юстеса Педлера, присматривающая за Милл-хаусом и живущая в небольшой сторожке у ворот, окна которой выходят на главную дорогу. В тот день около трех часов некая дама приехала посмотреть дом. Она предъявила смотровой ордер, и миссис Джеймс, по заведенному обычаю, дала ей ключи от дома, который находится на некотором расстоянии от сторожки. Миссис Джеймс не имела обыкновения сопровождать будущих жильцов. Несколько минут спустя появился молодой человек. По описанию миссис Джеймс, он был высокий и широкоплечий, с загорелым лицом и светло-серыми глазами, чисто выбрит и одет в коричневый костюм. Он объяснил миссис Джеймс, что он друг дамы, пришедшей посмотреть дом, что задержался на почте, чтобы послать телеграмму. Указав ему дорогу к дому, она больше об этом не думала.

Через пять минут он появился вновь, вернул ей ключи, сказав, что дом, наверное, им не подойдет. Миссис Джеймс в тот момент не заметила даму, но полагала, что та уже прошла. Однако она обратила внимание, что молодой человек чем-то очень расстроен. «Он выглядел как человек, увидевший привидение. Я подумала, что он заболел».

На следующий день другие дама и джентльмен приехали смотреть дом и обнаружили тело, лежавшее на полу в одной из верхних комнат. Миссис Джеймс опознала даму, приезжавшую накануне. Агенты по сдаче внаем домов также узнали в ней «миссис де Кастину». По мнению полицейского врача, женщина пролежала мертвая около двадцати четырех часов. «Дейли бюджет» сделала поспешный вывод, что «человек в подземке» убил женщину, а потом совершил самоубийство. Но поскольку в два часа он был уже мертв, а женщина жива и здорова в три часа, единственное логическое заключение: два происшествия никак не связаны друг с другом, а ордер на осмотр дома в Марлоу, найденный в кармане погибшего мужчины, — всего лишь одно из тех совпадений, которые столь часто случаются в жизни.

Был вынесен приговор об «умышленном убийстве одного или нескольких неизвестных», и полиции (и «Дейли бюджет») предстояло заняться поиском «человека в коричневом костюме». Поскольку миссис Джеймс была уверена, что в доме никого не было, когда дама вошла туда, и что никто, помимо упомянутого молодого человека, не входил в дом до следующего дня, напрашивался логический вывод, что он и был убийцей несчастной миссис де Кастины. Она была задушена куском толстого черного шнура и, очевидно, застигнута врасплох, так что не успела закричать. В ее черной шелковой сумочке нашли туго набитый бумажник, немного мелочи, изящный кружевной платочек без инициалов и обратный билет первого класса до Лондона. Больше там ничего не было.

Таковы были подробности, ставшие известными из «Дейли бюджет». Газета выходила с ежедневным призывом: «Найдите человека в коричневом костюме». Каждый день поступало в среднем около пятисот писем, извещавших, что поиски увенчались успехом, а высокие молодые люди с загорелыми лицами проклинали тот день, когда портные уговорили их сшить коричневый костюм. Несчастный случай в подземке, признанный просто совпадением, изгладился в памяти людей.

Было ли это совпадением? У меня не было такой уверенности. Несомненно, я была пристрастна — происшествие в подземке стало моей любимой тайной, но мне действительно казалось, что между двумя смертями существовала какая-то связь. В каждом случае действовал мужчина с загорелым лицом, очевидно, англичанин, живущий за границей, и были еще другие общие детали. Именно внимание к ним, в конце концов, побудило меня сделать решительный шаг. Я явилась в Скотленд-Ярд и попросила о встрече с тем, кто занимался делом, связанным с Милл-хаусом.

Мою просьбу поняли не сразу, так как я нечаянно зашла в отдел потерянных зонтиков, но в конечном счете меня провели в небольшую комнату и представили инспектору сыскной полиции Медоузу.

Инспектор Медоуз был маленьким рыжеватым человечком, обладавшим, на мой взгляд, на редкость раздражающими манерами. Его помощник, также в штатском, скромно сидел в углу.

— Доброе утро, — произнесла я взволнованно.

— Доброе утро. Присаживайтесь. Насколько я понимаю, у вас есть некая информация, которая, по вашему мнению, может нам пригодиться.

Его тон означал, что подобное в высшей степени маловероятно. Я начала злиться.

— Вы, разумеется, знаете о человеке, погибшем в подземке? О том, у которого в кармане нашли ордер на осмотр того дома в Марлоу.

— А-а, — произнес инспектор. — Вы та самая мисс Беддингфелд, которая давала показания на дознании. Конечно, у него был в кармане ордер. У многих других людей также могли быть такие ордера — только их почему-то никто не убивал.

Я собралась с силами.

— Вы не считаете странным, что у этого человека в кармане не было билета?

— Ничего нет проще, чем потерять билет. Со мной это случалось.

— И не было денег.

— У него было немного мелочи.

— Но не было бумажника.

— Некоторые мужчины совсем не носят с собой бумажник.

Я попробовала зайти с другой стороны.

— Вы не считаете странным, что доктор потом так и не объявился?

— Загруженный работой медик часто совсем не читает газет. Он, вероятно, забыл об этом случае.

— Я понимаю, инспектор, вы полны решимости ничего не признавать странным, — сказала я ласковым голосом.

— Я склонен думать, что вам слишком полюбилось это слово, мисс Беддингфелд. Молодые леди романтичны, я знаю — обожают тайны и все такое. Но поскольку я человек дела…

Я поняла намек и встала.

Человек в углу тихо произнес:

— Может быть, молодая леди поделится с нами собственными соображениями по этому поводу, инспектор?

Тот довольно легко согласился:

— Хорошо, говорите, мисс Беддингфелд, не обижайтесь. Вы только задавали вопросы и делали намеки. Скажите прямо, что у вас на уме.

Во мне боролись оскорбленное достоинство и переполнявшее меня желание поделиться своими соображениями. В конце концов победило последнее.

— На дознании вы выразили уверенность, что это не было самоубийство?

— Да, я совершенно убеждена. Человек испугался. Кто напугал его? Во всяком случае, не я. Но кто-то, кого он явно узнал, кто, должно быть, шел по платформе в нашу сторону.

— А вы никого не видели?

— Нет, — призналась я. — Я не оборачивалась. Потом, как только тело подняли с путей, вперед вышел человек, чтобы осмотреть погибшего, сказав, что он доктор.

— Не вижу в этом ничего необычного, — сказал инспектор сухо.

— Но он не был доктором.

— Что?

— Он не был доктором, — повторила я.

— Откуда вам это известно, мисс Беддингфелд?

— Как вам сказать… Во время войны я работала в госпитале и видела, как врачи обращаются с умершими. Существует определенная профессиональная безжалостность, которой у этого человека не было. И врач обычно не нащупывает сердце справа.

— А он так сделал?

— Тогда я не обратила на это особого внимания, но почувствовала: что-то не так. Однако, уже дома, я поняла, почему все выглядело столь неестественно.

— Гм, — произнес инспектор. Его рука медленно потянулась за ручкой и бумагой.

— Ощупывая тело погибшего, он вполне мог вытащить у него из карманов все что угодно.

— Прямо-таки вытащить, — сказал инспектор. — Ну, хорошо, вы можете описать его?

— Высокий, широкоплечий, в темном пальто, черных ботинках и котелке. У него была каштановая бородка клинышком и очки в золотой оправе.

— Без пальто, бородки и очков его будет трудно узнать, — проворчал инспектор. — При желании он легко мог изменить внешность за пять минут — что он и сделал, если это такой ловкий карманник, как вы предполагаете.

Ничего подобного я не предполагала. Однако с этого момента я признала инспектора безнадежным.

— Вы больше ничего не можете рассказать о нем? — спросил он, когда я поднялась, чтобы уйти.

— Могу, — сказала я, решив воспользоваться случаем и нанести прощальный удар. — Его голова была явно брахикефальной^[30].

Глава 5

В пылу негодования я неожиданно легко решилась на следующий шаг. Когда я пошла в Скотленд-Ярд, у меня был почти готов еще один план на случай, если моя беседа окажется неудовлетворительной (а она была в высшей степени таковой). Разумеется, при условии, что у меня хватит дерзости довести дело до конца.

То, на что у вас обычно не хватает духу, легко совершить в порыве гнева. Не дав себе времени на размышление, я отправилась прямо к дому лорда Нэсби.

Лорду Нэсби, миллионеру и владельцу «Дейли бюджет», принадлежало еще несколько газет, но «Дейли бюджет» была его любимым детищем. Именно как владелец «Дейли бюджет» он был известен главе каждой семьи в Британии. Благодаря только что опубликованному описанию ежедневных трудов сего великого человека я точно знала, где его найти. В этот час он бывал дома, диктовал своей секретарше.

Разумеется, я не рассчитывала на то, что любая девица, которой взбредет в голову явиться к лорду Нэсби, удостоится аудиенции. И я нашла выход из положения. На подносе для визитных карточек в холле дома Флеммингов я заметила карточку маркиза Лоумсли, самого блестящего спортсмена среди пэров Англии. Я забрала карточку, осторожно все стерла с нее хлебным мякишем и написала карандашом: «Пожалуйста, уделите мисс Беддингфелд несколько минут». Искательницы приключений не должны быть слишком разборчивы в средствах.

Мой замысел удался. Напудренный лакей принял карточку и удалился. Вскоре появился бледный секретарь. Я справилась и с ним: поддавшись моему красноречию, он направился в покои. Затем он появился вновь и предложил следовать за ним. Когда я вошла в просторную комнату, мимо меня с испуганным видом буквально пролетела, точно привидение, стенографистка. Дверь закрылась, и я осталась наедине с лордом Нэсби.

Просто великан. Такая огромная голова и усищи. И живот огромный. Я взяла себя в руки. Я пришла сюда не затем, чтобы разглядывать его живот. Лорд Нэсби и так уже рычал на меня:

— Ну, что там? Что нужно Лоумсли? Вы его секретарша? В чем дело?

— Для начала, — сказала я, стараясь максимально сохранять спокойствие, — я не знаю лорда Лоумсли, а ему, разумеется, ничего не известно обо мне. Я взяла его карточку с подноса в доме людей, у которых живу, и написала на ней эти слова. Мне было важно встретиться с вами.

Я испугалась, не хватит ли лорда Нэсби апоплексический удар. В конце концов он два раза сглотнул и все же взял себя в руки.

— Я восхищен вашим хладнокровием, юная леди. Ну вот вы встретились со мной! И если вам удастся меня заинтересовать, то наша встреча сможет продлиться еще две минуты. Но не больше!

— Этого будет достаточно, — ответила я. — И я заинтересую вас. Речь идет о тайне Милл-хауса.

— Если вы нашли «человека в коричневом костюме», напишите редактору, — прервал он меня поспешно.

— Если вы будете перебивать, мне понадобится больше двух минут, — сказала я строго. — Я не нашла «человека в коричневом костюме», но, весьма вероятно, мне это удастся.

Как можно более кратко я изложила факты, касающиеся несчастного случая в подземке, и те выводы, к которым я пришла. Когда я закончила, он неожиданно спросил:

— А что вы знаете о брахикефальной голове?

Я упомянула папу.

— А, обезьяний человек? Не знаю, какой формы, но, кажется, у вас есть голова на плечах. Но, понимаете ли, тут все довольно шатко. Не за что особенно ухватиться. И для нас пока что бесполезно.

— Я это вполне сознаю.

— Чего вы же тогда хотите?

— Я хочу получить работу в вашей газете, чтобы расследовать это дело.

— Невозможно. У нас есть свой человек, занимающийся специально этой историей.

— А у меня есть то, что знаю об этом только я.

— То, о чем вы мне только что рассказали?

— О нет, лорд Нэсби. У меня еще кое-что есть про запас.

— Правда? Вы, кажется, смышленая девушка. Ну, что там у вас?

— Когда так называемый доктор вошел в лифт, он уронил клочок бумаги. Я подняла его. От бумаги пахло нафталином. Так же, как от погибшего. А от доктора — нет. Тогда я сразу поняла, что он, должно быть, вытащил бумажку из кармана покойного. На ней были написаны два слова и несколько цифр.

— Дайте посмотреть.

Лорд Нэсби небрежно протянул руку.

— Не дам, — сказала я, улыбаясь. — Ведь это моя находка.

— Я угадал. Вы действительно смышленая девушка. Правильно делаете, что упорствуете. Вас не смущает, что вы не передали бумажку полиции?

— Сегодня утром я пошла туда для этого. Они упрямо считают, что случай в подземке никак не связан с происшествием в Марлоу, поэтому я решила, что при таком ко мне отношении имею право оставить бумажку у себя. Кроме того, инспектор разозлил меня.

— Недальновидный человек. Ну, моя дорогая, что я могу для вас сделать? Продолжайте работать над своей версией. Если вы что-нибудь найдете, что можно опубликовать, — присылайте — это будет ваш шанс. На страницах «Дейли бюджет» всегда есть место талантам. Но вы должны сначала доказать, что заслуживаете этого. Понимаете?

Я поблагодарила его и извинилась за свою проделку.

— Не стоит извиняться. Мне, в общем, нравятся дерзости — от хорошенькой девушки. Между прочим, вы просили две минуты, а говорили три, правда, с перерывами. Для женщины это просто удивительно!

Должно быть, на вас сказалось научное воспитание.

Отдуваясь, как после тяжкого пробега, я вновь очутилась на улице. По первом впечатлении мой новый знакомый, лорд Нэсби, показался мне весьма нудным.

Глава 6

Я торжествовала. Мой план удался как нельзя лучше. Лорд Нэсби, несомненно, был добр. Осталось только «доказать», как он выразился, что я талантлива. Запершись в своей комнате, я вытащила драгоценный клочок бумаги и внимательно его изучила. Здесь был ключ к тайне.

Прежде всего, что означают цифры? Их пять, и точка после первых двух. «Семнадцать — сто двадцать два», — пробормотала я.

Похоже, что это ничего мне не даст.

Тогда я сложила цифры. Так часто делается в романах и приводит к неожиданным выводам.

«Один и семь — восемь и один — девять и два — одиннадцать и два — тринадцать».

Тринадцать! — Роковое число! Было ли оно предостережением, чтобы я ни во что не вмешивалась? Весьма вероятно. Так или иначе, если только это не предостережение, оно совершенно бесполезно. Навряд ли какой-нибудь конспиратор будет так зашифровывать число «13». Он бы и написал без всяких затей — 13.

Между единицей и двойкой было небольшое пространство. Поэтому я решила вычесть двадцать два из ста семидесяти одного. Получилось сто пятьдесят девять. Я проверила себя и получила сто сорок девять. Подобные арифметические упражнения, несомненно, были отличной практикой, но для разгадки тайны они представлялись абсолютно бесплодными. Я оставила арифметику в покое, не пытаясь делить или умножать, и перешла к словам.

Килморденский замок. Это уже определеннее.

Вероятно, родовое гнездо аристократического семейства. (Пропавший наследник? Претендент на титул?) Или, может быть, живописные развалины. (Зарыт клад?)

Да, в общем, я склонялась к версии с кладом.

Этому всегда сопутствуют цифры. Один шаг вправо, семь шагов влево, копай на глубину одного фута, спустись по двадцати двум ступеням. Примерно так. Ладно, это будет позже. Сейчас нужно как можно скорее найти Килморденский замок.

Я совершила стратегическую вылазку из своей комнаты и вернулась нагруженная справочниками: «Кто есть кто»^[31], «Уитакер»^[32], «Словарь географических названий», «История шотландских родовых кланов», «Биографический справочник Великобритании».

Время шло. Я старательно вела поиски, все более раздражаясь. Наконец я захлопнула последнюю книгу. Кажется, Килморденского замка не существовало.

Неожиданное препятствие. Такое место должно существовать. Иначе зачем кому-то понадобилось придумывать подобное название и записывать его на клочке бумаги. Нелепость!

Мне в голову пришла другая мысль. Может быть, это какая-то мерзость в пригороде, построенная в виде замка с громко звучащим названием, придуманным ее владельцем. Однако в таком случае, очевидно, будет крайне трудно найти его. Я мрачно села на пятки (я всегда сажусь на пол, когда делаю что-нибудь действительно важное), раздумывая, что же мне предпринять.

Могу ли я найти еще какую-нибудь ниточку? Старательно все обдумав, я радостно вскочила на ноги. Ну конечно! Я должна посетить «место преступления». Так делают все знаменитые сыщики! Даже спустя какое-то время они обязательно находят что-нибудь, не замеченное полицией. Итак, задача ясна. Я отправляюсь в Марлоу.

Но как попасть в дом? Я отвергла все рискованные способы и предпочла поступить предельно просто. Дом сдавался внаем и, по-видимому, все еще не сдан. Я выступлю в роли дамы, подыскивающей себе жилье.

А маклерам я устрою разгон за то, что у них такой скудный набор вариантов.

Здесь, однако, я просчиталась. Любезный клерк представил мне примерно полдюжины подходящих домов. Мне понадобилась вся моя изобретательность, чтобы найти предлог для отказа. В конце концов я испугалась, что все это пустой номер.

— А больше у вас совсем ничего нет? — спросила я, жалобно заглядывая в глаза клерку. — Чего-нибудь прямо у реки с обширным садом и небольшой сторожкой, — перечислила я основные особенности Милл-хауса, почерпнутые из газет.

— Ну, конечно, есть еще поместье сэра Юстеса Педлера, — сказал клерк раздумчиво. — Милл-хаус, если знаете.

— Это не там, где… — произнесла я нерешительно. (Право, нерешительность становится моей сильной стороной.)

— Вот именно! Где произошло убийство. Но, может быть, вы не хотите…

— О, не думаю, что мне следует опасаться, — сказала я, изображая простушку. Я полагала, что мои bona fides^[33] выглядели правдоподобно. — Вероятно, при нынешних обстоятельствах я смогу снять его за меньшие деньги.

«Штрих мастера», — подумала я.

— Что ж, вполне вероятно. Но там могут возникнуть и проблемы — слуги и прочее. Если вам понравится этот дом, я бы посоветовал предложить свою цену. Выписать ордер?

— Пожалуйста.

Спустя четверть часа я была уже у сторожки Милл-хауса. В ответ на мой стук дверь распахнулась, и оттуда буквально вылетела женщина средних лет.

— Никому нельзя входить в дом, вы слышите? Надоели вы мне. Что ни день, репортеры. Сэр Юстес приказал…

— Я полагала, что дом сдается, — сказала я холодно, протягивая свой ордер. — Конечно, если его уже сняли…

— О, прошу прощения, мисс. Меня совсем измучили эти газетчики. Ни минуты покоя. Нет, дом не сдан и, похоже, теперь так и не будет сдан.

— Испортилась канализация? — спросила я тревожным шепотом.

— О, Господи, мисс, канализация в порядке! Но вы, конечно, слышали об этой иностранке, которую прикончили здесь?

— Кажется, я действительно что-то читала в газетах, — сказала я небрежно.

Мое безразличие задело добрую женщину. Если бы я выдала свою заинтересованность, она, весьма вероятно, закрылась бы, как устрица. А так я ее здорово расшевелила.

— Еще бы, мисс! Об этом было во всех газетах. «Дейли бюджет» все еще охотится за тем человеком. По их мнению, наша полиция никуда не годится. Ну, я надеюсь, они его поймают, хотя, по правде говоря, это был молодой человек приятной наружности. В нем было что-то военное — ну, да, я полагаю, он был ранен на войне. Иногда они потом немного странно ходят; так было с сыном моей сестры. Уж эти иностранцы — наверное, она с ним плохо обошлась. Хотя она произвела впечатление приличной женщины. Стояла как раз там, где вы сейчас стоите.

— Волосы у нее были темные или светлые? — рискнула я. — Из газетных описаний это непонятно.

— Темные волосы и очень белое лицо — слишком белое, чтобы быть естественным, отчего губы казались ужасно красными. Мне так не нравится. Немного пудры время от времени — совсем другое дело.

Теперь мы беседовали как старые друзья. Я задала еще один вопрос:

— А была она взволнована или расстроена?

— Нисколько. Она улыбалась так, как будто ее что-то позабавило. Вот почему я была так ошеломлена, когда на следующий день те люди выбежали из дома, вызвали полицию и заявили, что там произошло убийство. Я никогда не привыкну к этому. Теперь, как стемнеет, меня в этот дом ничем не заманишь. Что вам сказать, я не осталась бы и здесь в сторожке, если бы не сэр Юстес, он умолял меня на коленях.

— Я считала, что сэр Юстес Педлер в Каннах?^[34]

— Он и был там, мисс. Вернулся в Англию, как только услышал новости, ну, а то, что он умолял на коленях, это я так, для красного словца. Просто его секретарь мистер Пейджет предложил нам двойную плату, чтобы мы остались, ну а в наши дни деньги есть деньги, как говорит мой Джон.

Я охотно согласилась с отнюдь не оригинальным замечанием Джона.

— Теперь о молодом человеке, — сказала миссис Джеймс, неожиданно возвращаясь к прежней теме разговора. — Вот он был расстроен. Его глаза, а они у него были светлые, я хорошо их рассмотрела, прямо блестели. Чем-то взволнован, подумала я. Но ничего дурного и в голову не пришло. Даже когда он вернулся и его вид показался мне странным.

— Долго он пробыл в доме?

— Недолго, может быть, минут пять.

— Как вы думаете, какого он был роста? Около шести футов?^[35]

— Может быть.

— Вы говорите, он был чисто выбрит?

— Да, мисс, у него не было даже усиков.

— А подбородок блестел? — спросила я под влиянием неожиданного импульса.

Миссис Джеймс уставилась на меня в благоговейном страхе.

— Теперь, когда вы его упомянули, мисс, я припоминаю, что оно так и было. Откуда вы узнали?

— Довольно странно, но у убийц часто блестят подбородки, — объяснила я наугад.

Миссис Джеймс приняла мое заявление с полным доверием.

— Надо же, мисс. Я никогда не слышала о таком.

— Вы, верно, не заметили, какой формы у него голова?

— Голова как голова, мисс. Я схожу за ключами для вас?

Я взяла их и направилась к Милл-хаусу. До сих пор мои поиски шли успешно. Я поняла, что различия между человеком, описанным миссис Джеймс, и моим «доктором» из подземки были несущественными. Пальто, борода, очки в золотой оправе. «Доктор» казался человеком средних лет, но я вспомнила, что он наклонился над телом погибшего с легкостью молодого. Его гибкость свидетельствовала о молодых суставах.

Жертва несчастного случая («нафталиновый человек», как я называла его про себя) и иностранка, миссис де Кастина, не знаю, было ли это ее настоящее имя, назначили тайную встречу в Милл-хаусе. Я попыталась восстановить всю картину. Боялись слежки, или по какой-то иной причине, они выбрали оригинальный путь — оба получили ордер на осмотр одного и того же дома. Таким образом, их встреча должна была выглядеть чисто случайной.

«Нафталиновый человек» внезапно заметил «доктора», что явилось для него полной неожиданностью и встревожило — это еще один факт, в котором я была совершенно уверена. Что произошло дальше? «Доктор» сбросил свой маскарадный костюм и направился за женщиной в Марлоу. Однако, возможно, в спешке он не до конца стер театральный клей с подбородка. Отсюда мой вопрос миссис Джеймс.

Погруженная в свои мысли, я подошла к низкой старинной двери Милл-хауса. Открыв ее ключом, я вошла внутрь. Холл был небольшой и темный, пахло заброшенностью и плесенью. Я невольно вздрогнула. Неужели женщина, которая несколько дней назад пришла сюда с улыбкой, не ощутила холодок дурного предчувствия? Исчезла ли улыбка с ее губ и сжал ли сердце безотчетный страх? Или, все еще улыбаясь, она пошла наверх, не сознавая, что рок так скоро настигнет ее? Мое сердце забилось учащенно. Был ли дом действительно пуст? Не ждала ли меня здесь и моя судьба? Впервые я поняла значение затасканного слова «атмосфера». В этом доме была атмосфера жестокости, опасности, зла.

Глава 7

Поборов гнетущее чувство, я быстро поднялась наверх. Без труда нашла комнату, где произошла трагедия. В тот день, когда было обнаружено тело, шел противный дождь, и ничем не застланный пол был сильно затоптан. Я хотела знать, не оставил ли убийца каких-либо следов накануне. Полиция, вероятно, умолчала бы о них, если бы что-нибудь обнаружила, однако, поразмыслив, я решила, что это маловероятно. Погода в день убийства была прекрасная, сухая.

В комнате не было ничего интересного. Почти квадратная, с двумя большими «фонарями», гладкими белыми стенами и голым полом; доски по краям, куда раньше не доставал ковер, были крашеные. Я старательно обыскала ее, но не нашла ничего, кроме шпильки. Похоже, что талантливому молодому сыщику не удалось обнаружить ключ к разгадке.

У меня были с собой карандаш и записная книжка. Особенно записывать было нечего, но я добросовестно сделала общий набросок комнаты, чтобы скрыть от себя разочарование по поводу неудачных поисков. Когда я опускала карандаш обратно в сумку, он выскользнул у меня из руки и покатился по полу.

Милл-хаус был действительно стар, и полы здесь очень неровные. Карандаш катился все быстрее и быстрее, пока не остановился под одним из окон. Около каждого окна стоял широкий диван, в нижней части которого находился шкафчик. Мой карандаш лежал как раз у дверцы шкафчика. Она была закрыта, но мне вдруг пришло в голову, что если бы она распахнулась, то карандаш закатился бы внутрь. Я открыла дверцу, карандаш немедленно вкатился в шкафчик и скромно притаился в дальнем углу. Я вытащила его, отметив при этом, что из-за недостатка света и своеобразной формы шкафчика карандаш невозможно было увидеть, и его пришлось нащупывать. Кроме моего карандаша, в шкафчике — ничего не было, но, будучи дотошной по натуре, я залезла и в тот, что находился напротив.

На первый взгляд он показался пустым, но я упорно продолжала поиски и была вознаграждена — моя рука наткнулась на твердый бумажный цилиндрик, который лежал в каком-то желобке или углублении в дальнем углу шкафчика. Как только вещь очутилась у меня в руке, я уже знала, что это такое. Катушка с кодаковской пленкой^[36]. Находка!

Я, конечно, прекрасно понимала, что Это могла быть катушка сэра Юстеса Педлера, давным-давно сюда закатившаяся. Но думала я иначе. Красная обертка выглядела слишком новой. На ней лежал тонкий слой пыли, как будто она пролежала здесь два или три дня, то есть со дня убийства. Если бы она пробыла там долго, ее покрывала бы густая пыль.

Кто же уронил ее? Женщина или мужчина? Я припомнила, что содержимое ее сумочки казалось нетронутым. Если бы она открылась во время борьбы и катушка с пленкой выпала, какие-нибудь мелкие деньги тоже, конечно, рассыпались бы. Нет, пленку уронила не женщина.

Вдруг я почувствовала подозрительный запах и принюхалась. Неужели запах нафталина начал преследовать меня? Я могла поклясться, что катушка с пленкой тоже пахла им. Я поднесла ее к носу. Она имела собственный специфический запах, но я могла ясно различить и другой, который так не любила. Вскоре я нашла, в чем причина. Крошечный клочок одежды зацепился за шершавый внутренний край деревянной катушки, и этот клочок был пропитан нафталином. Когда-то пленка находилась в кармане пальто человека, погибшего в подземке. Может быть, именно он уронил пленку здесь? Едва ли. Его перемещения были хорошо известны.

Нет, это другой человек, «доктор». Он вытащил пленку вместе с бумажкой. А потом выронил пленку здесь, когда боролся с женщиной!

Я нашла ключ к разгадке! Отдам пленку проявить, а там посмотрим.

Окрыленная, я покинула дом, вернула ключи миссис Джеймс и помчалась на станцию. По дороге в город я вытащила мою бумажку и стала ее снова изучать. Вдруг цифры приобрели иной смысл. А что, если они означают дату? 17.01.22. 17 января 1922 года. Конечно, так и должно быть! Какая я идиотка, что не подумала об этом раньше. Однако в таком случае я обязана выяснить местонахождение Килморденского замка, так как сегодня было уже 14 января. Осталось три дня. Совсем мало — почти безнадежно, когда не имеешь представления, где искать!

Сдать пленку в тот день я не успела. Было слишком поздно и мне нужно было торопиться домой на Кенсингтон-сквер, дабы не опоздать к обеду. Сообразив, что можно легко проверить правильность некоторых моих умозаключений, я спросила у мистера Флемминга, не было ли фотоаппарата среди вещей погибшего мужчины. Я знала, что мистер Флемминг интересовался этим делом и был осведомлен обо всех деталях.

К моему удивлению и досаде, он ответил, что фотоаппарата не было. Все пожитки Картона изучили самым внимательным образом в надежде обнаружить что-нибудь, что могло бы пролить свет на его душевное состояние. Мистер Флемминг был уверен, что у погибшего не было никакого фотоаппарата.

Это, в общем-то, противоречило моей версии. Если у него не было фотоаппарата, зачем он носил с собой пленку?

На следующий день рано утром я отправилась отдать проявить мою драгоценную пленку. Я так волновалась, что прошла пешком весь путь до большой мастерской фирмы «Кодак» на Риджент-стрит. Я попросила отпечатать каждый кадр. Служащий кончил складывать кучу пленок, упакованных в желтые жестяные цилиндрики, предназначенные для тропиков, и взял мою пленку.

Он посмотрел на меня.

— Думаю, вы ошиблись, — сказал он, улыбаясь.

— О нет, — сказала я. — Я уверена, что не ошиблась.

— Вы дали мне не ту пленку. Эта не отснята.

Я вышла из мастерской, стараясь сохранить чувство собственного достоинства. Все-таки полезно время от времени представлять себе, каким можно быть идиотом! Однако никто от этого не получает удовольствия.

А потом, как раз когда я проходила мимо конторы крупной пароходной компании, что-то меня внезапно остановило. В витрине была выставлена красивая модель одного из судов компании. Оно называлось «Кенилворт Касл»^[37]. Безумная идея пронеслась у меня в голове. Я толкнула дверь и вошла. Подойдя к стойке, я пробормотала, запинаясь (на сей раз неподдельно!):

— «Килморден Касл?»

— Семнадцатого из Саутгемптона. До Кейптауна?^[38]Первым классом или вторым?

— Сколько стоит билет?

— Первый класс — восемьдесят семь фунтов…

Я прервала его. Совпадение было слишком явным. Как раз величина моего наследства! Я поставила на карту все.

— Первый класс, — сказала я.

Теперь уж меня наверняка ждут приключения.

Глава 8 (Отрывки из дневника сэра Юстеса Педлера, депутата парламента)

Удивительное дело, но меня, кажется, никогда не оставляют в покое. Я человек, которому нравится спокойная жизнь. Я люблю мой клуб, мою партию в бридж^[39], хорошую кухню, доброе вино. Я люблю Англию летом и Ривьеру зимой. У меня нет желания быть участником сенсационных событий. Иногда, расположившись близ уютного огня, я не прочь почитать о них в газете. Но большего мне не требуется. Цель моей жизни — полный комфорт. Я посвятил этому определенную долю усилий и значительные суммы денег. Но не могу сказать, что я всегда достигал цели. Если даже ничего не случается со мной, нечто происходит рядом, и часто, помимо моей воли, я оказываюсь вовлеченным в какие-нибудь события. А я не выношу этого.

Все произошло из-за того, что Ги Пейджет вошел утром в мою спальню с телеграммой в руке и с физиономией мрачной, как у наемного участника похоронной процессии.

Ги Пейджет — мой секретарь, усердный, работящий человек, замечательный во всех отношениях. Но я не знаю никого, кто раздражал бы меня больше. Долгое время я ломал себе голову над тем, как бы избавиться от него. Однако нельзя же уволить секретаря за то, что он предпочитает работу досугу, любит рано вставать и положительно лишен недостатков. Единственная его яркая примета — это физиономия отравителя XIV века — такого рода людей Борджиа^[40] держали для своих делишек.

Я бы не был так настроен против Пейджета, если бы он не заставлял работать и меня. В моем представлении к работе следует подходить легко и беззаботно, в сущности, шутя! Сомневаюсь, чтобы Ги Пейджет когда-нибудь шутил в своей жизни. Он все принимает всерьез. Вот почему с ним так трудно жить.

На прошлой неделе меня посетила блестящая мысль: отослать его во Флоренцию. Он говорил, что ему хотелось бы поехать туда.

— Мой дорогой, — вскричал я, — вы поедете завтра. Я оплачу все ваши расходы.

Январь — не сезон для поездки во Флоренцию, но Пейджету все равно. Я представлял себе, как он ходит по городу с путеводителем в руке, благоговейно посещает все картинные галереи. И неделя свободы обойдется мне совсем недорого.

Это была очаровательная неделя. Я делал все, что хотел, и ничего, что было бы мне не по вкусу. Однако, приоткрыв глаза и различив Пейджета, стоявшего напротив окна в 9 утра, что было чересчур рано, я понял, что моей свободе пришел конец.

— Мой дорогой, — произнес я, — похороны уже состоялись или они назначены на более поздний срок?

Пейджет не воспринимает шуток, сказанных с невозмутимым видом. Он просто уставился на меня.

— Так вы знаете, сэр?

— Что знаю? — спросил я сердито. — По выражению вашего лица я заключил, что один из ваших ближайших и дражайших родственников должен быть предан земле сегодня утром.

Пейджет пропустил мою реплику мимо ушей.

— Я не думал, что вы в курсе дела. — Он постучал по телеграмме. — Я знаю, что вы не любите, когда вас будят рано, но уже девять часов, — Пейджет настоятельно считает 9 часов утра серединой дня, — и я полагал, что при данных обстоятельствах… — Он снова постучал по телеграмме.

— Что это такое? — спросил я.

— Телеграмма из полиции в Марлоу. В вашем доме убили женщину.

Сообщение окончательно пробудило меня.

— Какая колоссальная наглость! — воскликнул я. — Почему именно в моем доме? Кто убил ее?

— Они не сообщают. Вероятно, мы немедленно возвращаемся в Англию, сэр Юстес?

— Вам не следует так думать. Почему мы должны возвращаться?

— Полиция…

— Какое мне дело до полиции?

— Убийство произошло в вашем доме.

— Это, — сказал я, — кажется, скорее моя беда, чем моя вина.

Ги Пейджет мрачно покачал головой.

— Случившееся произведет очень неприятное впечатление на избирателей, — заметил он печально.

Не понимаю, при чем тут избиратели, но в душе я знал, что во всяких щекотливых делах Пейджет разбирается лучше меня. На первый взгляд депутата парламента совершенно не касается то обстоятельство, что некая бездомная молодая дама почему-то явилась в принадлежащий депутату пустой дом и позволила там убить себя, но вы не знаете устоев почтенных британцев.

— К тому же она иностранка, что еще хуже, — мрачно продолжал Пейджет.

Думаю, он снова прав. Если убийство женщины в вашем доме подрывает вашу репутацию, то дело становится еще более сомнительным, если она иностранка. И тут еще одна неприятная мысль осенила меня.

— Боже мой! — воскликнул я. — Надеюсь, происшедшее не выведет из душевного равновесия Каролину.

Каролина — дама, которая мне готовит. Между прочим, она жена моего садовника. Какая она жена, мне неизвестно, но кухарка — превосходная. Джеймс, напротив, плохой садовник, но я разрешаю ему бездельничать и предоставляю сторожку для жилья исключительно ради стряпни Каролины.

— Не думаю, что она теперь захочет остаться, — сказал Пейджет.

— Вы всегда умели меня ободрить, — заметил я.

Кажется, придется возвращаться в Англию. Пейджет явно имеет это в виду. А кроме того, нужно еще успокоить Каролину.

Три дня спустя.

Мне кажется невероятным, что люди, имеющие возможность покинуть Англию зимой, остаются здесь! Климат просто отвратительный. Как надоели эти хлопоты! Агенты по сдаче домов говорят, что теперь, после всей шумихи, будет практически невозможно сдать Милл-хаус. Каролину удалось успокоить, предложив двойное жалованье. Мы могли бы с тем же успехом послать ей телеграмму из Канна. В сущности, как я и говорил, нам совершенно ни к чему было приезжать. Завтра я отправляюсь обратно.

День спустя.

Произошло несколько весьма удивительных событий. Начнем с того, что я встретил в клубе Огастаса Милрея, наиболее совершенный образец старого осла, представленный в нынешнем правительстве. С дипломатической скрытностью он отозвал меня в сторонку. Он много говорил о Южной Африке и промышленной ситуации там. Об усиливающихся слухах о забастовке на Ранде. О ее тайных мотивах. Я слушал как мог терпеливо. Наконец он перешел на шепот и сообщил, что есть некие документы, которые необходимо передать в руки генерала Смэтса^[41].

— Несомненно, вы совершенно правы, — сказал я, подавляя зевоту.

— Но как мы ему их доставим? Наше положение в этом деле очень щекотливое.

— Разве почта не подойдет? — спросил я бодро. — Наклейте на пакет марку за два пенни и опустите его в ближайший почтовый ящик.

Мое предложение, кажется, весьма шокировало его.

— Мой дорогой Педлер! Послать обычной почтой!

Для меня всегда было тайной, зачем правительство нанимает королевских курьеров и уделяет такое внимание своим конфиденциальным документам.

— Если вам не нравится почта, пошлите одного из ваших молодых людей. Он получит удовольствие от поездки.

— Невозможно, — сказал Милрей, старчески покачав головой. — На то есть причины, мой дорогой Педлер, уверяю вас, есть причины.

— Что ж, — произнес я, вставая, — все это очень интересно, но мне надо идти…

— Одну минуту, мой дорогой Педлер, одну минуту, прошу вас. Скажите мне по секрету, разве вы сами вскоре не собираетесь посетить Южную Африку? У вас обширные интересы в Родезии, я знаю, а вопрос о ее вступлении в Союз далеко вам не безразличен.

— Да, я думал поехать туда примерно через месяц.

— Не могли бы вы перенести отъезд на более ранний срок? На этот месяц. А лучше на эту неделю.

— Могу, — сказал я, разглядывая его с некоторым любопытством. — Но не испытываю подобного желания.

— Вы оказали бы правительству большую услугу, очень большую услугу. И оно… не останется в долгу.

— Вы хотите сказать, что я должен сыграть роль почтальона?

— Вот именно. Вы не занимаете официального положения. Ваша поездка будет выглядеть естественно. Все пройдет замечательно.

— Что ж, — сказал я в раздумье, — не возражаю. Единственно чего мне очень хочется, так это как можно скорее убраться из Англии.

— Вы найдете климат Южной Африки восхитительным, просто восхитительным.

— Мой дорогой, мне все известно о ее климате. Я был там незадолго до войны.

— Премного вам обязан, Педлер. Я пришлю вам пакет с курьером. Передайте в собственные руки генерала Смэтса, понимаете? «Килморден Касл» отплывает в субботу, это весьма приличное судно.

Я немного прошел с ним вместе по Пэлл-Мэлл, перед тем как мы расстались. Он с жаром потряс мне руку и опять рассыпался в благодарностях. Я отправился домой, размышляя о неисповедимых путях правительственной политики.

На следующий вечер Джарвис, мой дворецкий, сообщил мне, что некий джентльмен хочет видеть меня по личному делу, но отказывается назвать свое имя. Я всегда быстро узнаю назойливых страховых агентов, поэтому велел Джарвису сказать, что не могу принять его. К сожалению, Ги Пейджет, который в виде исключения был действительно нужен, лежал в постели с приступом печеночной колики. Эти усердные молодые люди со слабыми желудками весьма склонны к таким приступам.

Джарвис вернулся.

— Джентльмен просил сказать вам, сэр Юстес, что он от мистера Милрея.

Тогда другое дело. Через несколько минут я принимал моего посетителя в библиотеке. Это был крепкий, сильно загорелый молодой человек. От уголка глаза через всю щеку по диагонали спускался шрам, портивший красивые, хотя и несколько резкие черты его лица.

— Итак, — сказал я, — что вам угодно?

— Сэр Юстес, меня прислал к вам мистер Милрей. Я буду сопровождать вас в Южную Африку в качестве секретаря.

— Мой дорогой друг, — сказал я, — у меня уже есть секретарь. Другой мне не нужен.

— А я думаю, нужен, сэр Юстес. Где сейчас ваш секретарь?

— Он лежит внизу с печеночной коликой, — объяснил я.

— Вы уверены, что дело только в этом?

— Разумеется. У него бывают такие приступы.

Мой гость улыбнулся.

— Может быть, у него приступ, а может быть, и нет. Время покажет. Однако могу сказать вам, сэр Юстес, мистер Милрей не будет удивлен, если вашего секретаря попытаются убрать с дороги. О, за себя вы можете не опасаться, — полагаю, на моем лице мелькнула тень тревоги, — вам ничего не угрожает. Но если ваш секретарь выйдет из игры, до вас легче будет добраться. В любом случае мистер Милрей хочет, чтобы я сопровождал вас. Мою поездку, разумеется, оплатят, но вам надо позаботиться о паспорте, заявив, что вы нуждаетесь в услугах второго секретаря.

Он казался решительным молодым человеком. Мы пристально посмотрели друг на друга, и я первым отвел взгляд.

— Очень хорошо, — сказал я вяло.

— Никому не говорите о том, что я еду с вами.

— Очень хорошо, — повторил я.

В конце концов, может, оно и к лучшему, что этот парень поедет со мной?.. Между тем меня не оставляло предчувствие надвигающейся беды. А я-то надеялся, что обрел наконец покой!

Я остановил моего гостя, повернувшегося, чтобы уйти.

— Недурно было бы узнать имя моего нового секретаря, — заметил я саркастически.

Он на минуту задумался.

— Гарри Рейберн, кажется, вполне подходящее имя, — сказал он.

Любопытная манера представляться.

— Очень хорошо, — повторил я в третий раз.

Глава 9 (Продолжение рассказа Энн)

Морская болезнь — вещь совершенно недостойная героини. В книгах чем больше качка, тем лучше она себя чувствует. Когда все остальные больны, она одна бродит по палубе, бросая вызов стихии, и просто наслаждается штормом. К сожалению, должна сказать, что при первых признаках качки я побледнела и поспешила вниз. Меня встретила симпатичная горничная. Она предложила мне сухих тостов и имбирного пива.

Три дня я простонала в своей каюте, забыв про поиски. Мне были безразличны самые жгучие тайны. Я была совсем не та Энн, что, ликуя, примчалась на Кенсингтон-сквер из конторы пароходной компании.

Я и теперь улыбаюсь при воспоминании о том, как ворвалась в гостиную. Миссис Флемминг была там одна.

— Это вы, Энн, дорогая? Я хочу кое-что обсудить с вами, — сказала она, повернувшись в мою сторону.

— Да? — Я едва скрывала свое нетерпение.

— Мисс Эмери уходит от меня. — Мисс Эмери была экономкой. — Поскольку вам пока не удалось найти ничего подходящего, я подумала — может быть, вы захотите — было бы так мило, если бы вы остались с нами насовсем.

Я была тронута. Она не нуждалась во мне, я знала это. Она сделала свое предложение исключительно из христианского милосердия. Я ощутила раскаяние за то, что втайне осуждала ее. Повинуясь порыву, я подбежала к ней и обвила руками ее шею.

— Вы милая! — воскликнула я. — Милая, милая, милая! И большое вам спасибо. Но все устроилось. В субботу я еду в Южную Африку.

Моя неожиданная выходка поразила добрую женщину. Она не привыкла к внезапным проявлениям чувства. А мои слова удивили ее еще больше.

— В Южную Африку? Моя дорогая Энн, вы должны быть благоразумней.

Этого мне только не хватало!.. Я объяснила, что уже взяла билет и намерена устроиться в Южной Африке горничной. «В Южной Африке небывалый спрос на горничных», — выпалила я первое, что пришло в голову. Я заверила добрую женщину, что сумею о себе позаботиться, и она в конце концов поддалась моим уверениям, радуясь в душе, что сбывает меня с РУК.

При расставании она сунула мне в руку конверт. Внутри я обнаружила пять новеньких хрустящих пятифунтовых купюр и записку, в которой говорилось: «Я надеюсь, что вы не обидетесь и примете это с моей любовью». Она была очень хорошей, доброй женщиной. Я не могла бы жить с ней под одной крышей, но это отнюдь не умаляет ее достоинств.

Итак, с двадцатью пятью фунтами в кармане я смело смотрела на мир и жаждала приключений.

Только на четвертый день горничная наконец уговорила меня подняться на палубу. Рассудив, что внизу мне проще расстаться с жизнью, я упрямо отказывалась покинуть мою койку. Только приближение Мадейры^[42]соблазнило меня сдвинуться с места. В душе появилась надежда, что можно сойти на берег и поискать место горничной на Мадейре. Только бы оказаться на суше.

Закутанную в пальто и пледы и слабую, как только что родившийся котенок, меня вытащили наверх и поместили в шезлонг. Я лежала закрыв глаза и ненавидя всех и вся. Корабельный эконом, светловолосый молодой человек с круглым мальчишеским лицом, присел ко мне.

— Привет! Немного жаль себя, да?

— Да, — ответила я с ненавистью.

— Через день или два вы себя не узнаете. В заливе была довольно противная качка, но впереди нас ждет приятная погода. Завтра мы с вами займемся метанием колец в цель.

Я ничего не ответила.

— Думаете, что никогда уже не поправитесь, а? Но я видел людей, которым было много хуже, чем вам, а два дня спустя они уже были душой общества на нашем судне. То же будет и с вами.

Я не решилась сказать ему, что он бессовестно лжет, но постаралась передать свои чувства взглядом. Он мило поболтал еще несколько минут и наконец оставил меня одну. Люди приходили и уходили, оживленные пары «совершали моцион», дети шалили, молодые люди смеялись. Несколько бледных страдальцев, подобно мне, лежали в шезлонгах.

Воздух был свежий, бодрящий, но не слишком холодный, солнце светило ярко. Я слегка приободрилась и начала осматриваться. Одна женщина привлекла мое особое внимание. Ей было около тридцати, круглолицая блондинка с ямочками на щеках и яркими голубыми глазами. Платье, очень скромное, но его неповторимая элегантность свидетельствовала о том, что куплено оно в Париже. Своими приятными, но властными манерами она производила впечатление хозяйки судна.

Палубные стюарды носились взад-вперед, выполняя ее указания. У нее был особый шезлонг и, по-видимому, неисчерпаемый запас подушек. Она трижды заставляла переставлять свой шезлонг. Но при этом оставалась очаровательной. Она казалась одним из тех редких в мире людей, которые знают, чего хотят, и способны добиться своего, никого не обижая. Я решила, что, если когда-нибудь поправлюсь — хотя, надежды конечно, почти никакой! — мне будет приятно поговорить с ней.

Мы прибыли на Мадейру примерно в полдень. Я была еще слишком разбита, чтобы двигаться, но наслаждалась видом живописных местных торговцев, поднявшихся на борт и разложивших свои товары на палубе. Там были и цветы. Я зарылась лицом в огромный букет сладко пахнущих мокрых фиалок и почувствовала себя определенно лучше. В сущности, подумалось мне, так я дотяну и до конца путешествия. Горничная заговорила о достоинствах бульона из молодого цыпленка, я возразила ей, но слабо. Когда его принесли, я поела с удовольствием.

Привлекшая меня женщина была на берегу. Она вернулась в сопровождении высокого темноволосого человека с военной выправкой. Еще раньше я заметила его вышагивающим по палубе. Я тут же сочла его одним из сильных молчаливых родезийцев. Ему было около сорока, начинающие седеть виски оттеняли бронзовое лицо. Он был явно самым красивым мужчиной на судне.

Когда горничная принесла мне еще один плед, я спросила, не знает ли она, кто эта привлекательная женщина.

— Известная светская дама, почтенная миссис Кларенс Блейр. Вы, должно быть, читали о ней в газетах.

Я кивнула, посмотрев на нее с удвоенным интересом. Миссис Блейр действительно пользовалась очень большой популярностью как одна из самых модных женщин наших дней. Мне было немного забавно видеть, как вилась около нее публика. Несколько человек попытались навязаться к ней в знакомые с бесцеремонностью случайных попутчиков. Я восхитилась тем, как вежливо миссис Блейр их осадила. По-видимому, она выбрала молчаливого мужчину в качестве единственного кавалера, и он, кажется, по достоинству оценил оказанное ему предпочтение.

На следующее утро, сделав несколько кругов по палубе со своим предупредительным спутником, к моему удивлению, миссис Блейр остановилась возле моего шезлонга.

— Сегодня вам лучше?

Я поблагодарила ее и ответила, что чувствую себя немного лучше и становлюсь более похожей на человека.

— Вчера вы действительно выглядели больной. Полковник Рейс и я решили, что нас ждет волнующее событие — похороны в море, однако вы нас разочаровали.

Я рассмеялась.

— Мне помог воздух.

— Ничто не помогает лучше, чем свежий воздух, — сказал полковник Рейс, улыбаясь.

— Пребывание в этих душных каютах может убить кого угодно, — заявила миссис Блейр, опускаясь в шезлонг подле меня и легким кивком отпуская своего кавалера. — Ваша каюта, надеюсь, расположена с внешней стороны?

Я покачала головой.

— Моя дорогая девочка! Почему вы не поменяли ее? Ведь полно свободных кают. Многие сошли на Мадейре, и судно полупустое. Поговорите с экономом. Он милый мальчик — предоставил мне прекрасную новую каюту, так как мне не нравилась прежняя. Поговорите с ним, когда спуститесь к ленчу.

При мысли об этом я содрогнулась.

— Я не могу пошевелиться.

— Не будьте глупышкой. Вставайте и погуляйте со мной.

Она ободряюще улыбнулась мне. Сперва я ощущала большую слабость в ногах, но, пройдясь несколько раз взад и вперед, почувствовала, что оживаю.

После одного или двух кругов по палубе к нам снова присоединился полковник Рейс:

— Вы сможете увидеть большую вершину Тенерифе с другой стороны.

— Правда? Как вы думаете, удастся мне ее сфотографировать?

— Нет, но это не удержит вас от того, чтобы извести пленку.

Миссис Блейр рассмеялась.

— Вы злой. Некоторые из моих фотографий очень хороши.

— Да, процента три более или менее сносны.

Мы перешли на другую сторону. Там, окутанная нежной розоватой дымкой, сверкала заснеженная вершина. У меня вырвалось восторженное восклицание. Миссис Блейр побежала за своей камерой.

Невзирая на саркастические замечания полковника Рейса, она энергично щелкала аппаратом:

— Вот и конец пленки. О, Боже, — произнесла она огорченно, — я все время снимала со вспышкой.

— Мне всегда нравится видеть ребенка с новой игрушкой, — пробормотал полковник.

— Какой вы противный… Но у меня есть другая пленка.

Миссис Блейр торжественно достала ее из кармана. Однако от внезапной качки она потеряла равновесие и, хватаясь за поручень, выпустила пленку из рук.

— О! — вскрикнула миссис Блейр с комическим испугом и перегнулась через поручень. — Вы думаете, пленка упала за борт?

— Нет, вы достаточно везучи, чтобы размозжить голову несчастному стюарду на нижней палубе.

Маленький мальчик, незаметно подошедший к нам сзади на несколько шагов, оглушительно протрубил в горн.

— Ленч, — восторженно объявила миссис Блейр. — Я с завтрака ничего не ела, кроме двух чашек бульона. Пойдемте на ленч, миссис Беддингфелд?

— Что ж, — сказала я задумчиво. — Я действительно проголодалась.

— Великолепно. Вы сидите за столом эконома, я знаю. Попытайтесь уговорить его насчет каюты.

Я спустилась в салон, нехотя поковыряла вилкой, а кончила тем, что наелась, как удав. Мой вчерашний приятель поздравил меня с выздоровлением. Сегодня, по его словам, все меняли каюты, и он обещал, что мои вещи будут без промедления перенесены в каюту на внешней стороне.

За нашим столом сидели только четверо пассажиров: я, две пожилые дамы и миссионер, много говоривший о «наших бедных черных братьях».

Я огляделась вокруг. Миссис Блейр сидела за столом капитана. Полковник Рейс рядом с ней. По другую сторону от капитана сидел седой мужчина с запоминающейся внешностью. Очень многих я заметила еще на палубе, но один человек был совершенно мне незнаком. Если бы он появлялся раньше, то вряд ли мог ускользнуть от моего внимания. Он был высокий и темноволосый, меня просто поразило зловещее выражение его лица. Я спросила эконома с некоторой долей любопытства, кто этот человек.

«Вон тот? Секретарь сэра Юстеса Педлера. Бедняга очень страдал от морской болезни и до сих пор не выходил из каюты. Сэр Юстес взял с собой двух секретарей, и море не пощадило обоих. Другой парень еще не пришел в себя. А этого зовут Пейджет».

Итак, на борту находился сэр Юстес Педлер, владелец Милл-хауса. Возможно, всего лишь совпадение, и все же…

— А вот и сам сэр Юстес, — продолжал мой информатор, — сидит рядом с капитаном. Напыщенный старый осел.

Чем больше я изучала физиономию секретаря, тем она мне меньше нравилась. Ее ровная бледность, скрытные глаза с набрякшими веками, странно приплюснутая голова — все вызывало у меня отвращение и рождало мрачные предчувствия.

Выйдя из салона одновременно с ним, я пошла следом на верхнюю палубу. Он разговаривал с сэром Юстесом, и я невольно услышала несколько фраз.

— Тогда я сейчас же позабочусь о каюте, хорошо? В вашей невозможно работать из-за этих чемоданов.

— Мой дорогой друг, — отвечал сэр Юстес. — Моя каюта предназначена, во-первых, для того, чтобы я в ней спал и, во-вторых, чтобы я в ней одевался, если сумею. У меня никогда не было ни малейшего намерения позволить вам оккупировать ее и стучать там на вашей проклятой пишущей машинке.

— Именно об этом я и говорю, сэр Юстес, должно же у нас быть какое-то место для работы…

Здесь я рассталась с ними и пошла вниз, чтобы посмотреть, продвигается ли мой переезд. Я застала стюарда складывающим вещи.

— Чудесная каюта, мисс. На палубе «Д», номер тринадцать.

— О нет! — вскрикнула я. — Только не тринадцать.

Тринадцать — единственное, к чему я питаю суеверное предубеждение. Это была хорошая каюта. Я осмотрела ее, поколебалась, но глупое суеверие возобладало. Я почти плача обратилась к стюарду:

— Нет ли какой-нибудь другой каюты, которую я могу занять?

Стюард задумался.

— Есть каюта номер семнадцать по правому борту. Сегодня утром она была не занята, но, мне кажется, ее уже кому-то предназначили. Все же, поскольку вещи того джентльмена еще не перенесли и джентльмены совсем не так суеверны, как дамы, полагаю, что он не будет возражать против обмена.

Я с благодарностью приняла предложение, и стюард отправился за разрешением эконома. Вернулся он, посмеиваясь.

— Все в порядке, мисс. Мы можем переезжать.

Он повел меня в семнадцатую каюту. Она была не такой большой, как тринадцатая, но я нашла ее в высшей степени подходящей.

— Я сейчас же принесу ваши вещи, мисс, — сказал стюард.

Но в этот момент в дверях появился человек со зловещим лицом (как я прозвала его про себя).

— Простите меня, — сказал он, — но эта каюта отведена для сэра Юстеса Педлера.

— Все в порядке, сэр, — объяснил стюард. — Вам предоставляется номер тринадцать взамен.

— Нет, я должен получить семнадцатую.

— Тринадцатая каюта лучше, сэр, — она больше.

— Я специально выбрал каюту семнадцатую, и эконом сказал, что я могу занять ее.

— Извините, — произнесла я холодно. — Но семнадцатая отдана мне.

— Не могу с этим согласиться.

В разговор вмешался стюард.

— Другая каюта точно такая же, только больше.

— Мне нужна семнадцатая.

— В чем тут дело? — раздался новый голос. — Стюард, принесите сюда мои вещи. Это моя каюта.

То был мой сосед за ленчем, преподобный Эдвард Чичестер.

— Прошу прощения, — сказала я. — Это моя каюта.

— Она предназначена для сэра Юстеса Педлера, — заявил мистер Пейджет.

Обстановка накалялась.

— Мне жаль, но я должен оспорить ваше утверждение, — произнес Чичестер со смиренной улыбкой, которая не могла скрыть его решимости добиться своего. Я замечала, что кроткие люди всегда упрямы.

Он боком протиснулся в дверь.

— Вы можете занять двадцать восьмую по левому борту, — сказал стюард. — Очень хорошая каюта, сэр.

— Боюсь, я должен настоять на своем. Каюта номер семнадцать была обещана мне.

Мы зашли в тупик. Каждый из нас решил не уступать. Откровенно говоря, я могла бы выйти из игры и облегчить дело, согласившись занять каюту номер 28. Уж если я не вселялась в каюту номер 13, было несущественно, какую другую мне предложат. Но я была раздражена. У меня не было ни малейшего намерения сдаться первой. И мне не нравился Чичестер. У него были вставные зубы, которые щелкали, когда он ел. Многих людей не переваривали и за меньшие недостатки.

Мы все талдычили одно и то же. Стюард все более энергично настаивал, что две другие каюты гораздо лучше. Стоял страшный галдеж.

Пейджет начал выходить из себя. Чичестер оставался спокойным. Я также владела собой, хотя и не без труда.

Но никто не хотел уступать.

Стюард, подмигнув мне, подсказал шепотом спасительный выход. Я потихоньку покинула поле боя. К счастью, эконом встретился мне почти сразу.

«О, пожалуйста, — попросила я. — Вы ведь сказали, что я могу занять семнадцатую каюту? Но другие не хотят уходить. Мистер Чичестер и мистер Пейджет. Вы поможете мне, не правда ли?»

Я всегда говорила, что никто так не галантен, как моряки. Мой миленький эконом действовал с великолепной решительностью. Он прибыл на место сражения и сообщил спорщикам, что каюта номер 17 — моя, они могут занять соответственно 13 и 28 или оставаться в своих прежних, как пожелают.

Я постаралась выразить взглядом, какой он герой, а затем стала устраиваться в своем новом владении. Стычка оказалась для меня очень полезной. Море было спокойным, погода с каждым днем становилась теплее. Морская болезнь осталась в прошлом!

Я поднялась на палубу, и меня посвятили в тайну метания колец в цель. Я записалась в списки желающих участвовать в различных спортивных состязаниях.

Чай подали прямо на палубе, и я поела с аппетитом. После чая я играла в шавлбод^[43] с несколькими приятными молодыми людьми. Они были необычайно милы со мной. Я чувствовала, что жизнь хороша и даже достойна восхищения.

Неожиданно раздался звук горна, приглашающего переодеться к обеду, и я поспешила в мою новую каюту. Меня ждала встревоженная горничная.

— В вашей каюте ужасный запах, мисс. Ума не приложу, что это может быть, но сомневаюсь, сможете ли вы здесь спать. Мне кажется, на палубе «Е» есть свободная каюта. Вы можете переехать туда, хотя бы на одну ночь.

Действительно, запах был очень дурной, просто тошнотворный. Я сказала горничной, что обдумаю вопрос о переезде, пока переодеваюсь. Одевалась я второпях, с отвращением принюхиваясь.

Что же так пахло? Дохлая крыса? Нет, хуже и совсем по-другому. И все же запах был мне знаком! Это было нечто, встречавшееся мне раньше. Нечто… А! Вспомнила. Асафетида!^[44] Во время войны я недолго работала в аптеке при госпитале и имела там дело с различными медикаментами с тошнотворным запахом. Точно, это была асафетида. Но каким образом…

Я опустилась на диван, неожиданно поняв, в чем дело. Кто-то подбросил немного асафетиды в мою каюту. Зачем? Чтобы я ее освободила? Почему они так хотят, чтобы я ушла? Я взглянула на дневную сцену под несколько иным углом зрения. Что такого было в семнадцатой каюте, отчего столько людей хотели ее заполучить? Две другие каюты были лучше; почему же оба мужчины упорно настаивали на семнадцатом номере?

«Семнадцать». Как часто повторялась эта цифра. Семнадцатого я отплыла из Саутгемптона. Именно в семнадцатую… Вдруг у меня перехватило дыхание. Я быстро открыла чемодан и вытащила мою драгоценную бумажку, лежавшую в укромном уголке среди скатанных чулок.

17 1 22 — я принимала это за дату, дату отплытия «Килморден Касла». Предположим, я ошиблась. Будет ли кто-нибудь, записывая дату, считать необходимым указывать год и месяц? Предположим, 17 означает номер 17? А единица? Время — один час. Тогда 22 должно быть датой. Я заглянула в свой маленький календарик. Двадцать второе — завтра!

Глава 10

Я очень разволновалась, уверенная, что наконец напала на верный след. Было ясно: я не должна переезжать из этой каюты. Запах асафетиды надо вытерпеть. Я еще раз проанализировала известные мне факты.

Завтра двадцать второе и в час ночи или час дня что-то произойдет. Я остановилась на часе ночи. Сейчас было семь часов. Через шесть часов я все узнаю.

Не понимаю, как я пережила тот вечер. Я ушла к себе в каюту довольно рано. Горничной сказала, что у меня насморк и запахи меня не беспокоят. Она все еще тревожилась, но я была непоколебима.

Вечер казался бесконечным. В должное время я легла спать, ко, в ожидании непредвиденного, закуталась в плотный фланелевый халат, а на ноги надела шлепанцы. Одетая таким образом, я могла сразу вскочить и принять активное участие в любых событиях, которые произойдут. Чего я ждала? Сама не знаю. Смутные фантазии, большей частью совершенно невероятные, проносились в моей голове. Но в одном я была твердо уверена: в час что-то случится.

Я слышала, как другие пассажиры готовятся ко сну. Обрывки разговоров, пожелания спокойной ночи долетали до меня сквозь открытую фрамугу. Затем наступила тишина. Большинство ламп погасили, но в коридоре все еще горел свет, и поэтому у меня в каюте было довольно светло. Я услышала, как пробило восемь склянок^[45]. Следующий час показался мне самым длинным в моей жизни. Я потихоньку сверилась со своими часами, чтобы убедиться, что не пропустила назначенного времени.

Если в час ничего не случится, значит, я сваляла дурака и потратила все свои деньги на какую-то иллюзию. Мое сердце мучительно билось.

Наверху пробило две склянки. Час! И ничего. Подождите… что это? Я услышала быстрый легкий топот бегущих ног… бегущих по коридору.

Затем с неожиданностью разорвавшегося снаряда дверь моей каюты распахнулась, и какой-то человек почти упал внутрь.

— Спасите меня, — прохрипел он. — Они гонятся за мной.

Для объяснений не было времени. Снаружи слышались шаги. В моем распоряжении оставалось около сорока секунд. Я вскочила на ноги и оказалась лицом к лицу с незнакомцем на середине каюты.

В ней было не слишком много места, где можно было спрятать мужчину шести футов роста. Одной рукой я вытащила свой чемодан. Мужчина проскользнул на его место под койкой. Я подняла крышку чемодана. Одновременно другой рукой я опустила умывальную раковину. Ловкое движение, и мои волосы оказались скручены в крошечный узел на макушке. Я выглядела некрасиво, однако, если посмотреть с другой стороны, все получилось в высшей степени артистично. Дама с волосами, скрученными в малопривлекательный узел, достающая из чемодана кусок мыла, которым она, очевидно, собирается вымыть себе шею, едва ли может быть заподозрена в укрывательстве беглеца.

Раздался стук в дверь, и тут же, не дожидаясь моего «войдите», ее распахнули.

Не знаю, что я рассчитывала увидеть. Полагаю, что в моем смутном воображении мне представлялся мистер Пейджет, размахивающий револьвером. Или мой приятель миссионер с мешком песка, чтобы оглушить жертву, или с другим смертоносным оружием. Но я, разумеется, не предполагала увидеть ночную горничную, выглядевшую как воплощенная респектабельность.

— Прошу прощения, мисс, мне показалось, что вы меня вызывали.

— Нет, — сказала я, — я никого не вызывала.

— Извините, что побеспокоила вас.

— Ничего страшного, — сказала я. — Я не могла уснуть. Мне подумалось, может, поможет умывание. — Это звучало так, будто я никогда не умываюсь.

— Простите, мисс, — повторила горничная. — Но здесь где-то ходит джентльмен, который пьян, и мы боимся, что он может войти в каюту какой-нибудь дамы и напугать ее.

— Какой ужас! — воскликнула я, притворяясь встревоженной. — Но он не придет сюда, надеюсь?

— О, не думайте об этом, мисс. Если что, позвоните в звонок. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я открыла дверь и выглянула в коридор. Кроме фигуры удаляющейся горничной, никого не было видно.

Пьяный! Так вот, значит, в чем дело. Мои актерские способности были потрачены впустую. Я выдвинула чемодан еще немного и сказала язвительно:

— Пожалуйста, сейчас же выходите.

Ответа не последовало. Я заглянула под койку. Мой гость лежал неподвижно. Кажется, он спал. Я потрясла его за плечо. Он не двигался.

«Мертвецки пьян, — подумала я с досадой. — Что же мне делать?»

Затем я увидела нечто, заставившее меня затаить дыхание, — небольшое алое пятно на полу.

Собрав все свои силы, я ухитрилась вытащить этого человека из-под койки на середину каюты. Мертвенная бледность говорила о том, что он потерял сознание. Я достаточно легко установила причину его обморока. Его ударили ножом под левую лопатку, он получил опасную, глубокую рану. Я сняла с него пальто и принялась ее обрабатывать.

От жгучего прикосновения холодной воды он зашевелился, потом сел.

— Не шумите, пожалуйста, — попросила я.

Он был из тех молодых людей, которые умеют взять себя в руки. С трудом поднявшись на ноги, он стоял, слегка покачиваясь.

— Не надо ничего делать для меня.

Он держался вызывающе, почти агрессивно. И ни слова благодарности!

— У вас опасная рана. Вы должны позволить мне перевязать ее.

— Вы ничего такого не сделаете.

Он бросил эти слова мне в лицо так, как будто я просила его об одолжении. Не отличаясь спокойным нравом, я разозлилась.

— Не могу поздравить вас с отличными манерами, — сказала я холодно.

— По крайней мере, могу избавить вас от своего присутствия.

Он направился к двери, но его сильно шатнуло. Резким движением я толкнула его на диван.

— Не глупите, — сказала я бесцеремонно. — Вы же не хотите оставить кровавый след по всему судну, не так ли?

Кажется, до него дошел смысл моих слов, так как он сидел спокойно, пока я, как умела, бинтовала его рану.

— Ну, вот, — сказала я, слегка похлопывая по повязке, — пока придется этим ограничиться. Может быть, теперь вы в лучшем настроении и расположены рассказать мне, что же произошло?

— Мне жаль, что не могу удовлетворить ваше столь естественное любопытство.

— Почему нет? — спросила я огорченно.

Он нехорошо улыбнулся.

— Если хочешь о чем-нибудь растрезвонить, расскажи женщине. В противном случае держи язык за зубами.

— А вы не думаете, что я могла бы сохранить тайну?

— Не думаю, а знаю.

Он поднялся на ноги.

— Так или иначе, — сказала я злорадно, — у меня будет возможность немного пораспространяться о событиях сегодняшнего вечера.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал он равнодушно.

— Как вы смеете! — гневно вскричала я.

Мы стояли лицом к лицу, глядя друг на друга со свирепостью заклятых врагов. Впервые я получила возможность изучить его внешность: коротко подстриженные темные волосы, узкие скулы, шрам на загорелой щеке, пытливые, светло-серые глаза, смотревшие на меня с непередаваемо безразличной насмешкой. В нем было что-то опасное.

— Вы не поблагодарите меня за то, что я спасла вам жизнь? — притворно ласково сказала я.

Наконец мне удалось задеть его за живое. Я видела, как он вздрогнул. Я чувствовала, каким мучительным было для него напоминание о том, что мне он обязан жизнью. Пусть мучается. Я хотела причинить ему боль. Никто еще не вызывал во мне такого желания отомстить.

— Господи, как бы я желал, чтобы вы меня не трогали! — вспылил он. — Лучше бы я умер, и со всем было бы покончено.

— Я рада, что вы признаете свой долг. Вам от него никуда не деться Я спасла вашу жизнь и жду, что вы скажете «спасибо».

Если бы взгляды могли убивать, быть бы мне в тот же миг мертвой. Он грубо оттолкнул меня. У двери он повернулся и произнес через плечо:

— Я не буду благодарить вас ни сейчас, ни в будущем. Но я признаю свой долг. И когда-нибудь верну его.

Он ушел, а я осталась со сжатыми кулаками и сильно бьющимся сердцем.

Глава 11

Больше ничего особенного в ту ночь не произошло. На следующее утро я позавтракала в постели и встала поздно. Миссис Блейр окликнула меня, когда я поднялась на палубу.

— Доброе утро, цыганка. Присядьте здесь возле меня. Вы, вероятно, плохо спали.

— Почему вы меня так называете? — спросила я, послушно усаживаясь.

— Вам не нравится? Это прозвище, в общем, вам подходит. Я прозвала вас так про себя с самого начала. Именно цыганские черты делают вас столь непохожей на других. Я решила, что вы и полковник Рейс — единственные люди на борту, с которыми мне не будет скучно до смерти.

— Забавно, а я подумала то же о вас, только в моем случае это более понятно. Вы… вы такое утонченное существо.

— Неплохо сказано, — заметила миссис Блейр, кивая головой. — Расскажите мне все о себе, цыганка. Зачем вы едете в Южную Африку?

Я рассказала ей кое-что о деле всей жизни папы.

— Так вы дочь Чарлза Беддингфелда? Я предполагала, что вы не обычная провинциалочка! Вы собираетесь в Брокен-Хилл, чтобы выкапывать новые черепа?

— Может быть, — сказала я осторожно. — Но у меня есть также и другие планы.

— Что за таинственное создание! Но сегодня вы действительно выглядите усталой. Вы плохо спали? Я не могу долго бодрствовать, когда я на борту. Говорят, глупец спит десять часов! Я могу проспать все двадцать!

Она зевнула, как сонный котенок.

— Какой-то идиот стюард разбудил меня посреди ночи, чтобы вернуть мне катушку с пленкой, которую я уронила вчера. Он сделал это самым мелодраматическим образом, просунул руку сквозь вентиляционное отверстие и сбросил катушку прямо мне на живот. Я подумала, что это бомба!

— А вот ваш полковник, — сказала я, когда на палубе показалась высокая мужественная фигура полковника Рейса.

— Он вовсе не мой полковник. В сущности, он увлечен вами, цыганка. Так что не убегайте.

— Я хочу чем-нибудь повязать голову. Мне будет удобнее, чем в шляпе.

Я быстро ускользнула. Почему-то я чувствовала себя неловко в присутствии полковника Рейса. Он принадлежал к небольшому числу людей, способных смутить меня.

Я спустилась к себе в каюту и начала искать, чем бы стянуть мои непокорные волосы. Я очень аккуратна, люблю, чтобы мои вещи всегда находились в определенном порядке, который всегда поддерживаю. Как только я выдвинула ящик моего столика, я тут же поняла, что в моих вещах кто-то рылся. Все было перевернуто и разбросано. Я заглянула в другие ящики и висячий шкафчик. Та же картина. Похоже, что кто-то торопливо и безрезультатно что-то искал.

Я присела на край койки и серьезно задумалась. Кто обыскивал мою каюту и что искали? Может быть, бумажку с нацарапанными на ней цифрами и словами?

Я недоуменно покачала головой. Это ведь дело прошлого. Но что еще они могли искать?

Мне необходимо было привести свои мысли в порядок. События минувшей ночи хоть и были волнующими, однако не пролили никакого света на положение дел. Кто был молодой человек, столь внезапно ворвавшийся в мою каюту? Раньше я не видела его на борту — ни на палубе, ни в салоне. Был ли он членом экипажа или пассажиром? Кто ударил его ножом? Почему? И, во имя Господа, почему каюта номер 17 должна играть такую важную роль? Сплошные загадки. Несомненно, на «Килморден Касле» происходили какие-то очень странные события.

Я сосчитала на пальцах число людей, за которыми мне следовало наблюдать.

Оставив в стороне моего ночного гостя, но пообещав себе найти его на борту до конца следующего дня, я выбрала ряд лиц, достойных моего внимания:

(1) Сэр Юстес Педлер. Он владелец Милл-хауса, и его присутствие на «Килморден Касле» кажется до некоторой степени случайным.

(2) Мистер Пейджет, секретарь со зловещей внешностью, который с таким явным рвением пытался заполучить каюту номер 17. Note bene: выяснить, был ли он вместе с сэром Юстесом в Канне.

(3) Преподобный Эдвард Чичестер. Против него — только упорные притязания на каюту номер 17, а это могло всецело зависеть от его характера. Упрямство может быть поразительным.

Но небольшая беседа с мистером Чичестером не помешает, решила я. Поспешно повязав волосы носовым платком, я вновь поднялась на палубу, уже с определенной целью. Мне повезло. Намеченная мною жертва, опираясь на поручень, пила бульон. Я подошла к нему.

— Надеюсь, вы простили мне семнадцатую каюту, — сказала я, одарив его своей самой неотразимой улыбкой.

— Я считаю, что таить зло недостойно христианина, — холодно произнес мистер Чичестер. — Однако эконом определенно обещал эту каюту мне.

— Экономы обычно так заняты, не правда ли? — сказала я рассеянно. — Полагаю, что иногда они обязательно что-нибудь забывают.

Мистер Чичестер не ответил.

— Это ваша первая поездка в Африку? — спросила я, чтобы поддержать разговор.

— В Южную Африку — да. Но последние два года я трудился среди каннибальских племен во внутренних районах Восточной Африки.

— Как это должно быть захватывающе! Часто ли вам приходилось подвергаться опасности?

— Опасности?

— Я имею в виду риск быть съеденным.

— Не следует легкомысленно относиться к священным темам, мисс Беддингфелд.

— Я не знала, что каннибализм — священная тема, — уязвленно парировала я.

Как только эти слова слетели с моих губ, меня настигла другая мысль. Если мистер Чичестер действительно провел последние два года во внутренних районах Восточной Африки, как же случилось так, что он совсем не загорел? Кожа бело-розовая, как у младенца. В этом, конечно, есть что-то сомнительное. И все же его манеры и голос были совершенно правдоподобными. Может быть, даже слишком. А не походил ли он немного на театрального священника?

Я перебрала в памяти всех помощников приходского священника, которых знала в Литтл-Хемпсли. Некоторые из них мне нравились, некоторые — нет, но, разумеется, все они были совсем не такие, как мистер Чичестер. Они были людьми, а он — образец благочестия, окруженный ореолом.

Я размышляла над всем этим, когда на палубе появился сэр Юстес Педлер. Поравнявшись с мистером Чичестером, он нагнулся, поднял листок и передал его священнику, сказав: «Вы что-то уронили».

Он прошел не останавливаясь, так что, вероятно, не заметил волнения мистера Чичестера. А я заметила. Что бы он там ни уронил, факт обретения потерянного предмета сильно взволновал его. Он болезненно побледнел и скомкал листок. Мои подозрения возросли стократно.

Он перехватил мой взгляд и поспешил объясниться.

— Это… часть проповеди, которую я сочиняю, — произнес он с вымученной улыбкой.

— В самом деле? — очень вежливо заметила я.

Часть проповеди, ну и ну! Нет, мистер Чичестер, совсем неубедительно!

Он вскоре покинул меня, пробормотав извинения. Как бы мне хотелось, чтобы листок подняла я, а не сэр Юстес Педлер! Одно было ясно: мистер Чичестер не может быть исключен из моего списка подозреваемых. Я намерена была поставить его на первое место.

Придя после ленча пить кофе, я заметила сэра Юстеса и Пейджета, сидевших с миссис Блейр и полковником Рейсом. Миссис Блейр приветливо улыбнулась мне, и я подошла к ним. Они говорили об Италии.

— Но это действительно вводит в заблуждение, — настаивала миссис Блейр. — Aqua calda, безусловно, должно означать холодную воду, а не горячую.

— Вы не сильны в латыни, — с улыбкой сказал сэр Юстес.

— Мужчины так кичатся своим знанием латыни, — ответила миссис Блейр, — но все же я заметила, что, когда просишь их перевести надписи на старинных церквах, они никогда не могут этого сделать! Они что-то мямлят и уходят от ответа.

— Совершенно верно, — заметил полковник Рейс. — Я всегда так поступаю.

— А я люблю итальянцев, — продолжала миссис Блейр. — Они такие услужливые, хотя это иногда даже стесняет. Вы спрашиваете их, как пройти туда-то, и, вместо того чтобы сказать «сначала направо, потом налево» или что-нибудь в этом роде, они из самых лучших побуждений изливают на вас поток указаний, а когда вы так ничего и не поняли, они любезно берут вас под руку и провожают до самого места.

— Вы испытали что-нибудь подобное во Флоренции, Пейджет? — спросил сэр Юстес, с улыбкой обращаясь к своему секретарю.

Вопрос смутил мистера Пейджета. Он покраснел.

— Да, конечно… э… конечно.

Затем, тихо извинившись, он встал и вышел из-за стола.

— Я начинаю подозревать, что Ги Пейджет участвовал в каком-то темном деле во Флоренции, — заметил сэр Юстес, пристально глядя на удаляющуюся фигуру своего секретаря. — Стоит только заговорить о Флоренции или Италии, как он старается переменить тему разговора или бросается наутек.

— Может быть, он там кого-нибудь убил, — с надеждой сказала миссис Блейр. — Он похож — надеюсь, я не задеваю ваши чувства, сэр Юстес, — но он действительно похож на человека, который мог бы кого-нибудь убить.

— Да, просто злодей эпохи Чинквеченто!^[46] Иногда меня это забавляет, особенно когда знаешь, насколько бедняга, в сущности, законопослушен и порядочен.

— Он у вас работает уже некоторое время, сэр Юстес, не так ли? — спросил полковник Рейс.

— Шесть лет, — ответил сэр Юстес с глубоким вздохом.

— Он, должно быть, вам очень дорог, — заметила миссис Блейр.

— О да! Просто неоценим, — произнес сэр Юстес подавленно, как будто бесценность мистера Пейджета являлась источником тайного горя для его хозяина. Затем он добавил более оживленно: — Однако на самом деле его физиономия должна была бы внушать вам доверие, моя дорогая. Ни один уважающий себя убийца не согласился бы выглядеть подобным образом. Криппен^[47] в свое время был, по-моему, одним из милейших людей, каких только можно было себе представить.

— Его поймали на лайнере, если не ошибаюсь! — промурлыкала миссис Блейр.

Позади нас раздался какой-то стук. Я быстро обернулась. Это мистер Чичестер уронил свою чашку с кофе.

Вскоре наша компания разделилась. Миссис Блейр отправилась к себе спать, а я вышла на палубу. Полковник Рейс последовал за мной.

— Вы совершенно неуловимы, мисс Беддингфелд. Вчера вечером во время танцев я повсюду искал вас.

— Я рано легла спать, — объяснила я.

— Вы и сегодня собираетесь убежать? Или потанцуете со мной?

— С удовольствием потанцую с вами, — смущенно прошептала я. — Но миссис Блейр…

— Наша приятельница, миссис Блейр, не любит танцев.

— А вы?

— Я счастлив был бы потанцевать с вами.

— О! — вырвалось у меня.

Я немного побаивалась полковника Рейса. Тем не менее я чудесно провела время. Насколько это лучше, чем беседовать о допотопных черепахах со строгими старыми профессорами! Полковник Рейс полностью соответствовал моему идеалу сурового молчаливого родезийца. Вероятно, я могла бы выйти за него замуж! Правда, мне не делали предложения, но, как говорят бойскауты, «будь готов!». И, кроме того, все женщины подсознательно рассматривают каждого встречного мужчину как потенциального супруга, своего или своей лучшей подруги.

В тот вечер я танцевала с ним несколько раз. Рейс был хорошим танцором. После танцев, когда я уже собиралась идти спать, он предложил прогуляться по палубе. Мы сделали три круга и в заключение уселись в шезлонгах. Вокруг никого не было. Некоторое время мы поддерживали бессодержательный разговор.

— А знаете ли, мисс Беддингфелд, мне кажется, что я когда-то встречал вашего отца. Очень интересный человек — в своем деле, деле, имеющем для меня особое очарование. Я и сам своими скромными силами кое-чего добился в этой области. Вот когда я был в районе Дордони…^[48]

Наш разговор принял специальный характер. Полковник Рейс хвастался не зря. Он знал очень много. В то же время один или два раза сделал странные ошибки, которые я, в сущности, могла счесть за оговорки. Однако он быстро реагировал на мои замечания и поправлялся. Так, он говорил о мустьерской эпохе как пришедшей на смену ориньякской — нелепая ошибка для человека, имеющего хоть малейшее представление об этом вопросе.

Было уже двенадцать, когда я отправилась к себе в каюту. Я все еще недоумевала по поводу этих странных противоречий. Неужели он «изучил предмет» специально к случаю, а в самом деле ничего не знал об археологии? Я покачала головой, гоня эту мысль прочь.

Уже почти засыпая, я неожиданно вздрогнула, когда меня осенила другая мысль. А может быть, он проверял меня? Может, эти незначительные неточности были просто испытанием, чтобы убедиться, действительно ли я знаю, о чем говорю? Другими словами, он подозревал, что я не настоящая Энн Беддингфелд.

Почему? ...