Стивен Фрай Миф. Греческие мифы в пересказе

Mythos. The Greek Myths Retold by Stephen Fry

Переводчик посвящает эту работу памяти Сергея Борисовича Ильина (1948–2017), многие годы блистательно переводившего книги Стивена Фрая на русский язык.

© 2017 by Stephen Fry

© Ш. Мартынова, перевод на русский язык, 2018

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2018

© «Фантом Пресс», издание, 2018

* * *

ΓΙΑ ΤΟΝ ’ΈΛΛΙΟΤΤ ΜΕ ΑΓ’ΆΠΗ^[1]

Предисловие

Мне очень повезло: книга под названием «Истории Древней Греции» попала мне в руки, когда я был еще совсем маленьким. Любовь с первой встречи. Как бы дороги ни были мне мифы и легенды других культур и народов, в греческих историях нашлось что-то, озарившее меня изнутри. Энергия, юмор, страсть, обстоятельность и достоверные подробности их мира заворожили меня сразу. Надеюсь, заворожат и вас. Возможно, то-сё из того, что найдется здесь, вам уже знакомо, но я особенно рад читателям, которые никогда прежде не встречались с героями и историями греческого мифа. Чтобы читать эту книгу, предварительно знать ничего не нужно: она начинается с пустой Вселенной. Никакого «классического образования» уж точно не потребуется — и никакого знания о разнице между нектаром и нимфами, сатирами и кентаврами или фатами и фуриями. Ничего высокоученого или интеллектуального в греческой мифологии нет, она затягивает и развлекает, а еще она доступна и поразительно человечна.

Но откуда взялись мифы Древней Греции? Нам, вероятно, удалось бы вытянуть отдельную греческую нить из путаной истории человечества и добраться по ней до истока, однако, если выберем лишь одну цивилизацию и ее легенды, может показаться, что мы позволяем себе вольность — назначаем некий истинный корень единого мифа. Во всем мире древние искали источники силы, какие питают вулканы, бури, приливы и землетрясения. Люди праздновали смену времен года, поклонялись этому ритму, шествию небесных тел во тьме ночи и ежедневному чуду восхода солнца. Они размышляли, с чего это все началось. Коллективное бессознательное многих цивилизаций слагало рассказы о гневных богах, богах умирающих и обновляющихся, о богинях плодородия, о божествах, демонах и духах огня, земли и воды.

Разумеется, греки — не единственные, кто прял полотно легенд и преданий из путаных нитей бытия. Боги Греции, если вдаваться в археологию и палеонтологию, происходят от небесных отцов, лунных богинь и демонов «плодородного полумесяца» Месопотамии — земель современных Ирака, Сирии и Турции. У вавилонян, шумеров, аккадцев и других народов тех мест, цивилизаций, расцветших задолго до греческой, были свои рассказы о Творении и народные мифы, корни которых, в свою очередь — как и наречий, запечатлевших их, — можно обнаружить в Индии и далее к западу, и глубже в доисторические времена, к Африке, — и к зарождению нашего биологического вида.

Но какую бы историю ни взялись мы рассказывать, для начала нить повествования придется где-то пресечь. С греческой мифологией это просто, поскольку она дошла до нас подробной, богатой, живой и красочной, и это отличает ее от других мифологий. Ее запечатлели и сберегли самые первые поэты, она дожила до наших дней благодаря непрерывной передаче из поколения в поколение чуть ли не с рождения письменности. У греческих мифов много общего с китайскими, иранскими, индийскими, майяскими, африканскими, русскими, индейскими, иудейскими и скандинавскими, однако греческие неповторимы в том, что они суть «творение великих поэтов», по словам писателя и исследователя Идит Хэмилтон. Греки — первый народ, создавший связные повествования, настоящую литературу о своих богах, чудовищах и героях.

Эволюция греческих мифов — от рассвета человечества до нашей борьбы за свободу от вмешательства богов в человеческую жизнь и цивилизацию, от их хулиганств, вторжений, самодурства. Греки перед своими богами не лебезили. Они знали о тщеславной потребности богов в преклонении и превозношении, но считали, что люди им ровня. Мифы древних греков содержат понимание: кто бы ни сотворил этот непостижимый мир со всеми его жестокостями, чудесами, капризами, красотами, безумием и несправедливостью, творцы эти сами наверняка жестоки, чудесны, капризны, прекрасны, безумны и несправедливы. Греки создали богов по образу и подобию своему: воинственными, но изобретательными, мудрыми, но свирепыми, любящими, но ревнивыми, нежными, но лютыми, сострадательными, но мстительными.

«Миф» начинается с истока, но завершение книги — не конец мифа. Включи я в свои пересказы Эдипа, Персея, Тесея, Ясона и Геракла, например, а также подробности Троянской войны, книга оказалась бы слишком тяжелой даже для титана. Кроме того, мне интересно лишь рассказывать истории, а не объяснять их или же исследовать человеческие истины и психологические глубины, какие могут под этими историями залегать. Греческие мифы и без того поражают воображение своими болезненными, ошеломительными, романтическими, комическими, трагическими, жестокими и чарующими подробностями и потому самодостаточны просто как истории. Если по мере чтения вы то и дело станете задумываться, что вдохновило греков на изобретение мира, столь богатого и насыщенного персонажами и обстоятельствами, и вас потянет размышлять о глубинных истинах, запечатленных в этих мифах, — что ж, это, несомненно, часть общего удовольствия.

А погружение в миры греческого мифа и есть сплошное удовольствие.

¹ Здесь и далее все имена персонажей, кроме случаев, оговоренных особо, приводятся по: Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2 т. М.: Советская энциклопедия, 1988. В некоторых случаях по: Публий Овидий Назон. Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии. М.: Художественная литература, 1983. Пер. с лат. С. Шервинского. — Примеч. перев.

² Говоря строго, Аид — не олимпиец: он безвылазно жил в подземном мире. — Здесь и далее примечания автора, кроме случаев, оговоренных особо.

Начало Часть первая

Из хаоса

В наши дни происхождение вселенной объясняется теорией Большого взрыва — одномоментного события, породившего материю, из которой состоит всё и вся.

Древним грекам виделось иначе. По их мнению, все началось не со взрыва, а с ХАОСА.

Был ли Хаос богом — чудесным существом — или же попросту состоянием ничто? А может, Хаос, в полном соответствии с тем смыслом, какой мы ныне вкладываем в это слово, был неким жутким беспорядком — как в комнате у подростка, только хуже?

Возможно, стоит представлять себе Хаос как своего рода вселенское зияние. Как зияющую пропасть или зияющую пустоту.

Породил ли Хаос жизнь и материю из ничего, или же изрыгнул их из своего зияния, или нагрезил, или еще как-то сотворил, мне неведомо. Меня там не было. Как и вас. И все же в некотором смысле мы там были, потому что все наши составляющие — оттуда. Довольно сказать вот что: греки считали, что именно Хаос однажды исполински поднатужился — или содрогнулся, или икнул, или стошнил, или кашлянул — и тем самым начал длинную цепочку творения, завершившуюся пеликанами и пенициллином, поганками и пипами, морскими львами, морскими же котиками, сухопутными львами, людьми, нарциссами, убийствами, искусствами, любовью, растерянностью, смертью, безумием и булочками.

Как бы ни обстояло дело в действительности, современная наука считает, что всему судьба вернуться к Хаосу. Эту неизбежную участь именуют энтропией, она — часть великого круга от Хаоса к порядку и обратно к Хаосу. Ваши брюки происходят от хаотически метавшихся атомов, которые неким манером слиплись в нечто, за многие эпохи упорядочившее себя до живой материи, та постепенно эволюционировала до растения хлопчатника, плод которого теперь входит в состав шикарной вещи, облекающей ваши прелестные ноги. Когда-нибудь вы отринете эти брюки — не тотчас, надеюсь, — и они сгниют где-нибудь на свалке или же будут сожжены. Так или иначе их материя в конце концов высвободится и станет частью земной атмосферы. А когда Солнце взорвется и прихватит с собой все до единой частицы этого мира, в том числе и составляющие ваших брюк, все атомы вернутся в холодный Хаос. И то, что применимо к вашим брюкам, применимо, разумеется, и к вам.

Словом, Хаос, с которого все началось, есть Хаос, каким все и завершится.

Не исключено, что вы из тех людей, кто задается вопросом: «Все-таки кто или что было до Хаоса?» или «Кто или что было до Большого взрыва? Что-то же должно было быть».

Так вот — нет. Мы вынуждены смириться с тем, что никакого «до» не было, потому что еще не существовало Времени. Никто не жал на кнопку запуска Времени. Никто не кричал «Поехали!». А поскольку Время нужно было создать, слова, с ним связанные — «перед», «в течение», «когда», «потом», «после обеда» и «в прошлую среду», — не имели никакого мыслимого значения. В голове это укладывается плохо, но что поделать.

Греческое слово для «вообще всего», что мы именуем Вселенной, — КОСМОС. И в данный миг — хотя «миг» есть слово, связанное со временем, и смысла в нем пока никакого (как и в слове «пока»), — в данный миг Космос есть Хаос и ничто, кроме Хаоса, поскольку Хаос есть вообще всё. Идет разминка, оркестр настраивается…

Но все того и гляди стремительно изменится.

Первое поколение

Из бесформенного хаоса возникли два творения: ЭРЕБ и НИКТА. Эреб был тьмой, а Никта — ночью. Они тут же совокупились, и их союз принес блистательные плоды — ГЕМЕРУ, день, и ЭФИРА, свет.

В то же самое время — потому что, пока не возникло Время, отделяющее одно событие от другого, все происходит одновременно, — Хаос исторг еще две сущности: ГЕЮ, землю, и ТАРТАРА, подземные глубины и пещеры.

Догадываюсь, о чем вы думаете. Вроде славные это творения — День, Ночь, Свет, Глубины и Пещеры. Но они же не боги и не богини — даже не личности. А еще, возможно, вы заметили, что, раз времени не существовало, не могло быть и повествования о событиях, историй: истории прочно привязаны к «однажды» и «дальше было так».

Вы правы. Все, что возникло из Хаоса первым, — это простые стихии, в них не было никакого настоящего характера, нрава или примечательности. То были ПЕРВИЧНЫЕ БОЖЕСТВА, первое поколение божественных существ, от которых произошли все боги, герои и чудовища древнегреческого мифа. Эти первичные божества созерцали всё и располагались под всем… выжидали.

Безмолвная пустота этого мира наполнилась, когда Гея сама родила двоих сыновей^[2]. Первый — ПОНТ, море, второй — ОУРАН, небо; мы привыкли называть его Ураном, и это имя дарит премного веселья детям от девяти до девяноста^[3]. Гемера и Эфир тоже совокупились, и из их союза возникла ТАЛАССА, женская ипостась моря-Понта.

Уран, предпочитавший называть себя Уранóсом, сам был небесами в том смысле, в каком поначалу все первичные божества всегда были тем, что воплощали и чем управляли^[4]. Можно сказать, что Гея была землей холмов, долин, гротов и гор, но при этом могла принимать некие конечные очертания, способна была ходить и разговаривать. Облака Урана-неба клубились и летели над ней, но тоже могли сгущаться в некую опознаваемую фигуру. То было самое начало всего. Мало что устоялось пока.

Второе поколение

Уран-небо повсюду покрывал мать свою Геюземлю. Покрывал он ее в обоих смыслах: так, как небеса по сей день покрывают Землю, — и как жеребец, покрывающий кобылу. Благодаря этому случилось нечто замечательное. Родилось Время.

Кроме того, родилось и еще кое-что… как бы это назвать? Нрав? Действие? Личность? Характер — со всеми его слабостями и пороками, метаниями и страданиями, позами и грезами. Родился смысл, можно сказать. Осеменение Геи подарило нам смысл, претворение мысли в осязаемые черты. Сущностная семантическая семиология из семени небесного. Эти рассуждения я оставлю тем, кто для них лучше подготовлен, однако миг был тем не менее великий. В сотворении и совокуплении с Ураном, собственным сыном, а теперь и мужем, Гея запустила эстафету жизни, что позднее привело к истории человечества и к нам самим — к вам и ко мне.

С самого начала союз Урана и Геи был замечательно плодовит. Сперва появились двенадцать крепких, здоровых ребятишек — шесть мальчиков и шесть девочек. Мальчики — ОКЕАН, КОЙ, КРИЙ, ГИПЕРИОН, ИАПЕТ и КРОНОС. Девочки — ТЕЙЯ, ФЕМИДА, МНЕМОСИНА, ФЕБА, ТЕФИДА и РЕЯ. Этой дюжине суждено было стать Вторым Поколением божественных существ, впоследствии овеянных легендарной славой.

С возникновением Времени где-то пошли часы — часы космической истории, что тикают и по сей день. Возможно, все подстроил кто-то из тех первых младенцев, — разберемся с этим чуть погодя.

Не удовлетворившись рождением этих двенадцати сильных красивых братишек и сестренок, Уран с Геей подарили миру еще потомство: две примечательные, но примечательно некрасивые тройни. Первыми увидели свет три ЦИКЛОПА — одноглазых великана, благодаря которым у их отца-неба возник целый новый набор выразительных средств. Старшего циклопа назвали БРОНТОМ — громом^[5], вторым появился СТЕРОП — молния, а следом АРГ — яркость. Уран теперь мог насыщать небеса вспышками и сокрушительным грохотом. Он упивался и звуками, и зрелищем. Но из-за второй тройни, рожденной Геей, Уран содрогнулся еще сильнее — содрогнулись и все, кто их видел.

Вероятно, деликатнее всего было бы сказать, что состоялась экспериментальная мутация, которую лучше не повторять, генетический тупик. У этих новорожденных — ГЕКАТОНХЕЙРОВ^[6] — было по пятьдесят голов и по сто рук, а сами они — могучие, безобразнейшие, свирепейшие, жесточайшие из всех рожденных существ. Звали их КОТТ — яростный, ГИЕС — долгорукий, и ЭГЕОН — морской козел, его еще именуют БРИАРЕЕМ — могучим. Гея их обожала. Урана от них воротило. Может, больше всего его устрашала мысль, что он, Владыка Неба, породил таких странных и уродливых существ, но, думаю я, отвращение его — как и любая ненависть — коренилось в страхе.

Преисполнившись гадливостью, он проклял эту тройню: «За то, что оскорбили вы взор мой, не видать вам больше света!» Проревев эти яростные слова, он запихнул их — и циклопов заодно — обратно в утробу Геи.

Месть Геи

Наш интерес, что это на самом деле означает — «запихнул в утробу Геи», — объясним. Некоторые считают, что это значит «погреб гекатонхейров в земле». Натура божеств в ту раннюю пору была текуча: в какой мере бог был личностью, а в какой — свойством, сказать трудно. В те времена прописных букв не придумали. Мать-земля Гея была той же геей, то есть самой землей; также и уран-небо, и Уран Небесный Отец — одно и то же.

Ясно одно: подобное обращение с собственными чадами-гекатонхейрами и отвратительная жестокость к супруге стали первым преступлением Урана. Первичный проступок, который не остался безнаказанным.

Муки Геи оказались невыносимыми, а внутри нее, рядом с троицей метавшихся, буянивших и в триста рук скребшихся — а также в сто пятьдесят голов бодавшихся — гекатонхейров, возникла ненависть, жутчайшая и неутолимая ненависть к Урану — сыну, которого Гея родила, и мужу, с которым зачала целое новое поколение. И словно плющ, обвивающий древесный ствол, вырос замысел мести.

Страдая сокрушительной болью от гекатонхейров, не унимавшихся внутри нее, Гея отправилась к Офрису, великой горе, расположенной в центральной Греции; эти места мы теперь называем Фтиотидой. С вершины этой горы открывается вид на равнину Магнисии, омываемой синими водами западного Эгейского моря, где они плещутся в Малиакском заливе и окружают спорадическую россыпь островов, именуемую Спорадами. Но Гею полностью поглотили мука и ярость, и потому один из красивейших видов на свете был ей не мил. На вершине Офриса она принялась тесать из скалы необычайный и ужаснейший предмет. Девять дней и девять ночей трудилась она и наконец спрятала свое творение в расселине.

Затем навестила дюжину своих прекрасных, сильных детей.

— Убьешь ли ты отца своего Урана и станешь ли править Космосом вместе со мной? — спросила она каждого. — Унаследуешь небо, и все сотворенное будет в наших владениях.

Вероятно, мы представляем себе Гею — Мать-землю — нежной, благой, изобильной и доброй. Что ж, иногда она такая и есть, но не будем забывать: внутри у нее огонь. Временами она бывает жестокой, суровой и устрашающей — похлеще самого бурного моря.

Кстати, о морском царстве: первыми детьми, которых Гея попыталась склонить на свою сторону, оказались Океан и его сестра Тефида^[7]. Но у того с Талассой, первичной богиней моря, в самом разгаре был спор за долю в океанах. Все их поколение в то время разогревало мышцы, определяло ведомства и сферы влияния, они цапались между собой, рычали друг на друга и пробовали свои силы и власть, словно щенки в корзине. Океан замыслил сотворить приливы и течения, чтобы неслись великой соленой рекой вокруг всего мира. Тефида собиралась родить Океану ребенка — в ту далекую пору грехом это не считалось, конечно: без кровосмесительных союзов никакого размножения не получилось бы. Тефида забеременела НИЛОМ — рекой и далее родит все прочие реки и по крайней мере три тысячи океанид, или морских нимф, — миловидных божеств, способных перемещаться с одинаковой легкостью и посуху, и по водам морским. У Океана с Тефидой уже имелось две взрослых дочки: КЛИМЕНА, возлюбленная Иапета, и сообразительная и мудрая МЕТИДА, которой в дальнейшем предстоит сыграть очень важную роль^[8]. Пара была счастлива и предвкушала жизнь на океанской волне, и потому ни Океан, ни Тефида не сочли нужным помогать в убийстве собственного отца Урана.

Следом Гея посетила Мнемосину — та изо всех сил старалась остаться невыговариваемой. Казалась она очень поверхностным, глупым и дремучим существом, ничего не знавшим, а понимавшим еще меньше. Но как бы не так: каждый день она становилась все смышленее и смышленее, все осведомленнее и способнее. Ее имя означает «память» (откуда происходит и знакомая нам «мнемоника»). Когда же к ней заявилась Гея, мир и Космос были еще совсем юными и Мнемосине не выдалось случая набраться знаний или сноровки. С годами ее беспредельная способность накапливать данные и чувственный опыт сделает ее мудрее едва ли не всех на свете. Придет время, и она родит девять дочек — МУЗ, с которыми мы еще познакомимся.

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе убить Урана? Так наверняка же Отец-небо бессмертен?

— Хотя бы сбросить с престола или вывести из строя… он большего не заслуживает.

— Не помогу.

— Почему?

— Тому есть причина, и когда я ее узнаю — вспомню и не забуду тебе сообщить.

Раздосадованная Гея двинулась дальше — к Тейе. Тейя тоже состояла в паре с близким родственником — своим братом Гиперионом. Позднее она родит ГЕЛИОСА — Солнце, СЕЛЕНУ — Луну, а также ЭОС — рассветную зарю; у нее полон рот родительских забот, а потому и эта пара особого интереса к затее Геи по устранению Урана не проявила.

Отчаявшись из-за отказа отпрысков, вялых и скучных, стремиться к божественному уделу, какой она для них мыслила, — не говоря уже об отвращении к тому, какими залюбленными и одомашненными они ей показались, — Гея попытала судьбу с Фебой, вероятно, самой умной и прозорливой из всей дюжины. С младых ногтей сиятельная Феба проявляла дар предвидения.

— Ой нет, Мать-земля, — сказала она, выслушав Гею. — В этом замысле я никакого участия не приму. Предвижу одно лишь недоброе от него. Кроме того, я беременна…

— Да чтоб тебя! — рявкнула Гея. — От кого? От Коя небось.

И не ошиблась: брат Фебы Кой и был ее супругом. Еще более разъяренная Гея ринулась прочь, к оставшимся отпрыскам. Ну хоть у кого-то же кишка не тонка ввязаться в борьбу?

Заглянула к Фемиде, которую позднее станут повсеместно считать воплощением справедливости и мудрого совета^[9], и та мудро посоветовала матери выбросить из головы неправедную мысль о свержении Урана. Гея внимательно выслушала мудрый совет и — как все мы, хоть смертные, хоть нет, — отмахнулась от него, решив испытать отвагу своего сына Крия, состоявшего в союзе с дочерью Геи от Понта — ЭВРИБИЕЙ.

— Убить отца? — Крий уставился на мать в недоумении. — Н-но как… В смысле… за что? В смысле… ой.

— А нам-то что с этого, мама? — спросила Эврибия, известная как «сердце — камень».

— Ой, да весь мир и все, что в нем есть, — сказала Гея. — И делить это все с тобой?

— Делить это все со мной.

— Нет! — сказал Крий. — Уходи, мама.

— Тут есть о чем подумать, — сказала Эврибия.

— Слишком опасно, — сказал Крий. — Запрещаю.

Гея ощерилась — и ушла к своему сыну Иапету.

— Иапет, милый ребенок. Сокруши чудовище Урана и правь со мной!

Голос подала океанида Климена, родившая Иапету двоих сыновей и беременная третьим.

— Что это за мать такая, если предлагает подобное? Сыну убить собственного отца — страшнейшее преступление. Весь Космос на уши встанет.

— Не могу не согласиться, мам, — сказал Иапет.

— Будь проклят и ты, и дети твои! — рявкнула Гея.

Материнское проклятие — жуткая штука. Мы еще убедимся, как досталось на орехи детям Иапета и Климены — АТЛАНТУ, ЭПИМЕТЕЮ и ПРОМЕТЕЮ.

Рея, одиннадцатый ребенок, с кем Гея переговорила, ответила, что сама не станет лезть, однако — вскинув руки навстречу зверскому шквалу материнских оскорблений — предположила, что брату Кроносу, последнему из сильных красивых детишек, затея избавиться от папаши может и понравиться. Она, Рея, много раз слышала, как Кронос клянет Урана и его власть.

— Неужели? — вскричала Гея. — Правда? И где же он? — Наверное, мыкается по пещерам Тартара. Они с Тартаром очень ладят. Оба сумрачные. Унылые. Угрюмые. Устрашающие. Жестокие.

— О боже, только не говори, что влюблена в Кроноса… — Замолви за меня словечко, мамуль, а? Он такой мечтательный. Ах эти черные пылкие очи. Грозовые брови. Долгие молчания.

Гея всегда считала, что долгие молчания ее младшенького — признак неразвитого интеллекта, не более, однако благоразумно воздержалась от комментариев. Уверив Рею, что, конечно же, она от души порекомендует ее Кроносу, Гея устремилась вниз, вниз, вниз, в пещеры Тартара.

Если уронить бронзовую наковальню с небес, до земли она будет лететь девять дней. Если бросить ту же наковальню с земли, Тартара она достигнет за те же девять дней. Иными словами, земля находится на полпути между небом и Тартаром. Или, скажем так, от Тартара до земли столько же, сколько от земли до неба. Короче, очень глубоко это место, пропасть, однако оно не просто какое-то место. Не забывайте, что Тартар — тоже первичная сущность, возникшая из Хаоса одновременно с Геей. И потому, когда та явилась к нему, они встретились как родственники.

— Гея, ты растолстела.

— Ты выглядишь ужасно, Тартар.

— Какого ада тебе тут надо?

— Заткнись ненадолго — и я тебе расскажу…

Подобные колкости не помешают им позднее совокупиться и родить ТИФОНА — жутчайшее и убийственнейшее из всех чудищ^[10]. Но сейчас Гея не в настроении ни для любовных утех, ни для обмена оскорблениями.

— Слушай-ка. Сынок мой Кронос не тут ли?

Брат обреченно вздохнул.

— Почти наверняка. Велела б ты ему оставить меня в покое. Весь день только и делает, что таращится на меня этими своими воловьими глазами, раззявивши рот. Кажется, у него ко мне некая мужская влюбленность. Прически носит как у меня да подпирает собой деревья и валуны, весь несчастный, неприкаянный и непонятый. Словно ждет, чтобы с него картину писали или вроде того. Когда не пялится на меня — вперяется вон в тот лавовый колодец. Там он сейчас и есть, смотри. Вложи ему ума, будь любезна.

Гея направилась к сыну.

Серп

Вообще-то Кронос (или крон, как он иногда представлялся) не был таким уж страдающим и уязвимым эмо-юношей, каким мы могли бы его себе вообразить со слов Реи и Тартара: Кронос — сильнейший в своем и без того невообразимо сильном племени. Сумрачно красив он был, это уж точно, и угрюм, да. Окажись у него примеры для подражания, в самом погруженном в себя состоянии он, вероятно, отождествлялся бы с Гамлетом, а в самом необузданно мрачном — с Жаком^[11]. Константин из «Чайки» с намеком на Моррисси^[12]. Было в нем, впрочем, и кое-что от Макбета — и ой как немало от Ганнибала Лектера, в чем нам еще предстоит убедиться.

Кронос первым на свете установил, что сумрачное молчание зачастую считается признаком силы, мудрости и уверенности в себе. Младший из дюжины братьев и сестер, отца он ненавидел всегда. Глубокий, всепроникающий яд зависти и обиды уже начал разъедать ему рассудок, но Кроносу удавалось скрывать силу своей ненависти от всех — кроме обожавшей его сестры Реи: та была единственным членом семьи, кому Кронос осмеливался показывать свое истинное лицо.

Пока они выбирались из Тартара наверх, Гея влила в его восприимчивые уши еще больше яду.

— Уран жесток. Он безумен. Опасаюсь и за себя, и за всех вас, мои возлюбленные чада. Идем же, мой мальчик, идем.

Она привела его на гору Офрис. Помните причудливый и ужасный предмет, о котором я вам рассказал? Который Гея создала и спрятала в горной расселине перед тем, как отправиться навещать детей? Сейчас Гея привела Кроноса к тому месту и показала ему свое творение.

— Бери. Смелее.

Кронос осмыслил очертания и суть этого странного предмета, и черные глаза младшего отпрыска Геи заблестели.

Это был серп. Исполинское орудие, с искривленным лезвием из адамантина^[13], что означает «неукротимый». Здоровенный инструмент из серого камня, гранита, алмаза и офиолита^[14], полумесяц лезвия заточен до предела. Такая кромка рассечет что угодно.

Кронос поднял орудие из укрытия с той же легкостью, с какой мы с вами подняли бы карандаш. Оценив уравновешенность клинка и его тяжесть на руке, Кронос взмахнул серпом раз-другой. От мощного посвиста, разорвавшего тишину, Гея улыбнулась.

— Кронос, сынок, — сказала она, — нужно подождать, пока Гемера с Эфиром нырнут в воды на западе, а Эреб и Никта изготовятся выпустить сумрак…

— Короче, нужно подождать до вечера. — Кронос не отличался ни терпением, ни поэтической жилкой, ни тонкостью чувств.

— Да. Вечерней поры. Тогда по своему обыкновению явится ко мне твой отец. Любо ему…

Кронос отрывисто кивнул. Подробности родительских любовных утех ему знать не хотелось.

— Спрячься здесь, в той же расселине, где я хранила серп. Когда услышишь, что покрыл меня твой отец, когда зашумит он рыками страсти и стонами вожделения — нападай.

Ночь и день, свет и тьма

Как и предсказала Гея, Гемера с эфиром устали за двенадцать часов игры и постепенно День и Свет соскользнули на запад, в море. В то же время Никта выпростала темное покрывало, и вместе с Эребом они набросили его, как переливчатую черную скатерть, на весь мир.

Кронос ждал в расселине с серпом в руке, и все мироздание затаило дух. «Все мироздание» я употребил неслучайно: Уран, Гея и их отпрыски не были единственными способными к размножению. Прочие тоже плодились и размножались, и самыми плодовитыми пока оставались Эреб и Никта. У них завелась уйма детей, некоторые жуткие, некоторые милые, а некоторые чарующие. Мы уже знаем, что эта пара зачала Гемеру и Эфира. Но следом Никта уже без участия Эреба сотворила МОРА^[15], или же Погибель, которому суждено было стать самой устрашающей сущностью в мироздании. Погибель приходит ко всему живому, и к смертному, и к бессмертному, но всегда тайком. Даже бессмертные страшились всесильной, всезнающей власти Погибели над Космосом.

За Мором последовала целая лавина потомков, один за другим — словно чудовищный воздушный десант. Первой явилась на свет АПАТА — Ложь, которую римляне именовали ФРАУС (от ее имени происходят слова fraud, fraudulent и fraudster^[16]). Она улепетнула на Крит, где и стала ждать своего часа. Следом родился ГЕРАС, Старость, — не такой уж и кошмарный демон, каким может казаться нам теперешним. Да, Герас отнимает гибкость, молодость и подвижность, но греки более чем довольны тем, что он дает взамен: достоинство, мудрость и авторитет. Его римское имя — СЕНЕКТ, у этого слова тот же корень, что и в словах «сеньор», «сенат» и «сенильный».

Далее появились совершенно жуткие близнецы: ОЙЗИС (на латыни МИЗЕРИЯ) — дух Несчастья, Печали и Тревоги и ее жестокий братец МОМ — злобное воплощение Насмешки, Злословия и Хулы^[17].

Никта и Эреб только-только вошли во вкус. Их следующее чадо, ЭРИС (ДИСКОРДИЯ) — Раздор, стоит за любыми разногласиями, разводами, скандалами, стычками, потасовками, сражениями и войнами. Именно ее злокозненный свадебный дар — легендарное «яблоко раздора» — привел к Троянской войне, хотя ждать этого эпохального скрещения оружия предстояло еще очень-очень долго. Сестра Раздора НЕМЕЗИДА — воплощенное Воздаяние, тот безжалостный извод космической справедливости, что карает спесивую, непомерную гордыню — грех, который греки назвали «гибрис»^[18]. У Немезиды есть кое-что общее с восточными представлениями о карме: Немезиду мы вспоминаем, когда речь заходит о том, что высокомерная злая воля рано или поздно встретит роковое заслуженное воздаяние и будет им повержена. Думаю, можно было бы сказать, что Холмс — немезида для Мориарти, Бонд — для Блофилда, а Джерри — для Тома^[19].

Эреб и Никта породили и ХАРОНА, чья дурная слава окрепла, когда он взялся выполнять обязанности паромного перевозчика мертвых. ГИПНОС, воплощение Сна, родился у этой же пары. Как и ОНИРЫ — тысячи существ, занятых творением грез и доставкой их спящим. Среди ониров по именам известны ФОБЕТОР — бог кошмаров, и ФАНТАЗ, отвечающий в снах за причудливость превращений предметов друг в друга. Они трудились под присмотром сына Гипноса по имени МОРФЕЙ, что намекает на метаморфозы, перемену очертаний в мире грез^[20]. «Морфий», «фантазия», «гипнотический», «онейромантия» (толкование сновидений) — в наших языках выжили эти и многие другие словесные потомки греческих снов. Брат Сна ТАНАТОС — сама Смерть — одарил нас словом «эвтаназия», то есть «благая смерть». Римляне назвали его МОРСОМ, от него происходят слова mortals, mortuaries и mortification^[21].

Эти новые существа оказались устрашающими и омерзительными донельзя. Они оставили на всем сотворенном кошмарный, но неизбежный отпечаток, поскольку мир, судя по всему, не способен породить ничего приличного, не выдав при этом какую-нибудь гнусную противоположность.

Есть, впрочем, и три обаятельных исключения^[22]: три красавицы-сестры ГЕСПЕРИДЫ — нимфы запада, дочери вечера. Они возглашают ежедневное прибытие их матери и отца мягким золотым сиянием, а не жуткой чернотой ночи. Их время кинооператоры именуют «волшебным часом», когда свет самый завораживающий и прекрасный.

Такие вот были отпрыски Никты и Эреба; эта пара в данный миг укрывает землю тьмой ночи, покуда Гея лежит в ожидании своего супруга — в последний, надеется она, раз, а Кронос таится в тенях той самой расселины в горе Офрис, крепко сжимая в руке исполинский серп.

Уран оскопленный

Наконец Гея и Кронос услышали с запада великий топот и рокот. Листва на деревьях затрепетала. Кронос, безмолвно замерев в своем укрытии, остался бестрепетен. Приготовился.

— Гея! — проревел Уран, приблизившись. — Крепись. Нынче мы породим что-нибудь получше сторуких мутантов и одноглазых уродов…

— Приди же ко мне, достославный сын, божественный супруг! — вскричала Гея, а Кронос счел это пошлым, но убедительным проявлением пыла.

Послышались слюнявые чмоки, хлопки и кряхтение сладострастного божества, из которых Кронос сделал вывод, что его отец принялся за некую любовную прелюдию.

Сидя в своей нише, Кронос сделал пять вдохов и выдохов. Ни единого мига не оценивал он нравственной стороны того, что собирался предпринять, — в мыслях он полностью сосредоточился на тактике и расчетах времени. Глубоко вдохнув, он вскинул великий серп и стремительно вышел из укрытия.

От неожиданности сердито рыкнув, Уран, изготовившийся возлечь на Гею, вскочил на ноги. Спокойно двинувшись на отца, Кронос занес серп и рубанул им наотмашь. Лезвие, свистнув, начисто отсекло Урану половые органы.

Весь Космос услышал безумный вопль Урана — боли, страдания и ярости. Никогда за краткую историю творения не звучало в нем ничего громче и ужаснее. Все живое вняло — и устрашилось.

Кронос скакнул вперед и с непристойным победным кличем поймал в ладони истекавший кровью трофей прежде, чем тот долетел до земли.

Уран рухнул, корчась в бессмертной агонии, и провыл такие слова:

— Кронос, коварнейший среди потомков моих и коварнейший среди всего созданного. Худшая тварь, омерзительнее уродливых циклопов и отвратительных гекатонхейров, сим проклинаю тебя. Пусть дети твои сокрушат тебя, как сокрушил меня ты.

Кронос глянул на Урана. В черных глазах не высветилось ничего, однако рот искривила недобрая ухмылка.

— Нет в тебе силы проклятия, папуля. Твоя сила — в моих руках.

И он потряс у отца перед глазами жуткой добычей, истерзанной и замаранной кровью, сочившейся семенем, осклизлой. Хохоча, он размахнулся и зашвырнул отсеченную плоть далеко-далеко, прочь с глаз. Пролетела она над равнинами Греции и упала в темневшее море. Все трое смотрели, как Урановы органы порождения исчезли в пучине вод.

Повернувшись к матери, Кронос удивился: Гея прикрыла рот рукой — словно бы в ужасе. Из глаз ее текли слезы.

Кронос пожал плечами. Ей-то что.

Эринии, гиганты и мелии

В ту пору мироздание, населенное первичными божествами, посвящавшими, похоже, все силы и намерения воспроизводству, было наделено потрясающей плодовитостью. В почвы, щедро благословленные плодородием, можно было, кажется, воткнуть карандаш, и тот мгновенно покрылся бы цветами. Там, куда пала божественная кровь, жизнь вынуждена была переть из земли.

А потому, каким бы кровожадным, жестоким, алчным и разрушительным ни был по натуре Уран, он, как ни крути, владыка мироздания. Сын изуродовал, оскопил его — и тем самым совершил самое страшное преступление против Космоса.

Наверное, дальнейшие события не слишком уж неожиданны.

На месте оскопления Урана собрались обширные лужи крови. Из той крови, что натекла из паха Урана, возникли живые существа.

Первыми из пропитанной кровью земли выбрались ЭРИНИИ — их еще называют фуриями: АЛЕКТО (безжалостная), МЕГЕРА (ревнивая ярость) и ТИСИФОНА (возмездие). Быть может, этих мстительных существ призвал к жизни бессознательный инстинкт Урана. Их вечный долг, с мига их хтонического, то есть «из земли», рождения, — наказывать худшие и лютейшие преступления: неустанно отыскивать преступников и успокаиваться лишь после того, как виновный уплатит полную — и страшную — цену. Вооруженные зверскими металлическими бичами, фурии сдирали саму плоть с костей провинившегося. Греки со свойственной им иронией дали этим мстительницам прозвище ЭВМЕНИДЫ, или «благодетельницы».

Следом из земли возникли ГИГАНТЫ. Современные языки унаследовали от них «гигант», «гига−» и «гигантский», но, хотя были они и впрямь поразительно сильными, стать у них была та же, что и у их сводных братьев и сестер^[23].

И наконец, в тот миг боли и разрушения родились МЕЛИИ, изящные нимфы, которым предстоит сделаться хранительницами ясеня, чья кора источала сладкую целительную манну^[24].

Когда вся эта живность вылезла из пропитанной кровью земли, Кронос зыркнул на них с отвращением и разогнал одним махом серпа. Затем повернулся к Гее.

— Я обещал тебе, Мать-земля, — сказал он, — что освобожу тебя от изнурительной муки. Стой смирно.

И еще одним взмахом серпа он распорол Гее бок. Вывалились циклопы и гекатонхейры. Кронос оглядел родителей — оба они, окровавленные, пыхтели и рычали, как сердитые раненые звери.

— Не крыть тебе больше Гею, — сказал он отцу. — Изгоняю тебя вечно жить под землей, глубже Тартара. Дуйся там и злись, оскопленный, бессильный.

— Ты зарвался, — процедил Уран. — Впереди воздаяние. Проклинаю жизнь твою, пусть тянется она целую безжалостную беспредельность, невыносимым бременем вечности без всякого конца. Твои дети сокрушат тебя, как…

— Как сокрушил тебя я. Знаю-знаю. Ты уже говорил. Это мы еще посмотрим.

— Ты, и братья твои, и сестры, проклинаю вас всех — ваши надрывные усилия вас же и уничтожат.

«Рвущийся к цели, надрывающийся», или же ТИТАН, — прозвание Кроноса, его одиннадцати братьев и сестер и (большинства) их потомства. Уран мыслил это определение оскорбительным, однако почему-то оно сохранилось в веках с призвуком величия. Никто пока на титул «титан» не обиделся.

Кронос воспринял эти проклятия с ухмылкой и, подгоняя кончиком серпа, отвел изувеченного отца и только что высвобожденных братцев-мутантов в Тартар. Гекатонхейров и циклопов он упек в пещеры, а отца погреб еще глубже — как можно дальше от небес, его родных владений^[25].

Сумрачный, мятущийся и яростный, Уран, сидя в глубинах земли, что когда-то любила его, сгустил все свое бешенство и божественную силу в горную породу — в надежде, что в один прекрасный день какое-нибудь копающее существо выроет его и попытается укротить бессмертную мощь, лучащуюся из этой породы. Такого, само собой, никогда не произойдет. Слишком опасно. Настолько глупому племени, какое решится высвободить силу атомов урана, пока лишь предстоит родиться, правда?

Из пены

Теперь вернемся к великой дуге в небесах, какую описали отсеченные тестикулы Урана. Кронос метнул ошметок Отца-неба, как вы помните, далеко в море.

Нам его видно. Близ ионийского острова Ки́тира падает он, разметывая брызги, подскакивает над водой, вновь всплывает и наконец уходит вглубь. Могучие плети семени тянутся за ним, как ленты за воздушным змеем. Там, где хлещут они по поверхности моря, вскипает яростная пена. И вот уж вся вода бурлит и кипит. Что-то всплывает. Из ужасов оскопления отца и противоестественных замыслов уж точно должно родиться нечто невообразимо гадкое, нечто кошмарное, жестокое, нечто омерзительное, от чего можно ждать лишь войн, убийства и страданий.

Водоворот крови и семенной жидкости плещет, пшикает и пенится. Из прибоя, морской пыли и молок порождения появляется макушка, затем лоб и все лицо. Но что же это за лицо?

Лица прекраснее не возникало в мироздании — и не возникнет. Не просто красавица, а сама Красота поднимается — полностью вылепленная в пене. По-гречески «из пены» звучит примерно как АФРОДИТА, и таково имя той, что являет себя в плеске и брызгах. Она стоит в громадной раковине моллюска, робкая, нежная улыбка играет у нее на устах. Неспешно сходит Афродита на песок Кипра. Там, где она ступает, распускаются цветы и взмывают вихри бабочек. Вокруг головы ее вьют круги птички, поют в радостном упоении. Безупречная Любовь и Красота привели ее на землю, и мир изменился навсегда.

Римляне прозвали ее ВЕНЕРОЙ, и ее рождение и прибытие на пески Кипра в раковине моллюска лучше всего запечатлены на великолепном полотне Боттичелли, которое, однажды увидев, уже не забыть.

Предоставим Афродите обживаться на Кипре и вернемся к Кроносу, который отправляется в обратный путь из недр Тартара.

Рея

Прибыв на гору Офрис, Кронос увидел, что его ждет сестра Рея. Лишь завидев сумрачного красавца-брата с громадным серпом в руках, с которого капает кровь, Рея взбудоражилась так, что ее едва не разорвало изнутри.

Он установил свою власть — никто из братьев или сестер-титанов^[26] не осмеливался ему перечить. Отец их теперь ни на что не годен, а Гея, обнаружив, что от насильственного свержения, которое она же и подстроила, радости ей никакой, удалилась в свои владения и зажила менее приметно. Ни мощи своей, ни власти, ни положения она, как Мать-земля и родительница всего, не утратила, но более не вступала ни в общение, ни в союзы. Кронос стал повелителем. После великого пира, на котором его успехи в холощении и свержении Урана громогласно и совершенно немузыкально воспели, Кронос поворотился к разрумянившейся, трепетной Рее и отвел ее в сторонку — заняться любовью.

Беспредельна была радость Реи. Она сыграла свою роль — помогла обожаемому брату достичь владычества над мирозданием. И вот они теперь вместе. Более того, когда подошло время, она почувствовала, что внутри у нее зашевелился ребенок. Девочка, вне всяких сомнений. Счастье Реи оставалось безоблачным.

Кронос же, напротив… Его и без того угрюмый нрав омрачало кое-что еще. Слова Урана уже отзывались у него в мыслях:

Твои дети сокрушат тебя, как сокрушил меня ты.

В последующие недели и месяцы Кронос наблюдал с недобрым предчувствием, как живот у Реи полнеет и раздувается.

Твои дети… твои дети…

Когда пришел день разрешиться от бремени, Рея легла в горной пещере — в той же расселине, на самом деле, где Гея скрывала серп и где прятался Кронос. Там Рея родила красивую девочку и назвала ее ГЕСТИЕЙ.

Не успела Рея произнести имя младенца, как возник Кронос, выхватил малышку у нее из рук и проглотил, не жуя. Развернулся и ушел, даже не икнув, а Рея осталась лежать, побелев от потрясения.

Дети Реи

Кронос стал владыкой земли, моря и неба, серп — символ его власти. Его скипетр. Землю он забрал у Геи, небо — у Урана. Угрожая насилием, отобрал море у Понта и Талассы — и у их брата Океана и сестры Тефиды. Никому не доверял, правил один.

Но продолжал услаждаться с Реей, а та соглашалась, безнадежно любя Кроноса и надеясь, что чудовищное пожирание их первенца было неким отклонением.

Увы. Их следующее дитя, мальчика по имени АИД, слопали тем же манером. И следующее — девочку ДЕМЕТРУ. Четвертым родился ПОСЕЙДОН, второй мальчик, и наконец, третья девочка — ГЕРА. Всех их сожрали целиком — с той же легкостью, с какой мы с вами заглатываем устрицу или ложку джема.

Когда Кронос съел Геру, пятого младенца Реи, ее любовь к супругу превратилась в ненависть. В ту же ночь он вновь овладел ею. Она поклялась себе, что, если вновь забеременеет, шестого их ребенка Кронос у нее не отнимет. Но как спасти этого младенца? Кронос же всесилен.

Однажды утром Рея проснулась и почувствовала знакомую тошноту. Беременна. Ее божественные инстинкты подсказали ей, что шестым родится мальчик.

Она оставила Офрис и отправилась искать мать с отцом. Пусть и участвовала Рея в свержении родителей, она по-прежнему доверяла их мудрости и доброй воле. Понимала и то, что ярость Урана и Геи, обращенная на нее, — ничто по сравнению с немеркнущей ненавистью к Кроносу.

Три дня звенели ее призывы к Гее и Урану по холмам и пещерам мира:

— Мать-земля, Отец-небо, услышьте дочь вашу, придите на помощь! Сын, что иссек вас и изгнал вас, сделался мерзейшим чудовищем, гнуснейшей и самой противоестественной тварью во всем мироздании. Пятеро ваших внуков пожрал он. Во мне еще одно чадо, готовое появиться на свет. Научите меня, как его спасти. Научите, молю, и я воспитаю его в вечном почтении к вам.

Глубокий ужасающий рокот донесся снизу. Земля под ногами у Реи содрогнулась. Голос Урана ревом вонзился ей в уши, но смогла она разобрать и голос матери, поспокойнее.

Втроем они замыслили превосходное.

Подмена

Чтобы привести этот превосходный замысел в исполнение, Рея отправилась на Крит — договариваться с козой по имени АМАЛЬТЕЯ. Амальтея жила там же, где и мелии, нимфы дающего манну ясеня. Если помните, они появились из земли, пропитанной кровью Урана, вместе с фуриями и гигантами. После обнадеживающей беседы с Амальтеей Рея потолковала и с этими добрыми и милыми нимфами. Удовлетворившись достигнутым на Крите, Рея вернулась на гору Офрис — готовиться к родам.

Кронос уже заметил, что жена его на сносях, и ждал счастливого дня, когда поглотит он шестого их ребенка. Он не желал рисковать ничем. Предречение Урана все еще звенело у него в ушах, и припадки суеверной паранойи, какие мучат всех деспотов-узурпаторов, у этого ур-Сталина с каждым днем делались все свирепее.

Гея сказала Рее о некоем камне — из чистого магнетита, как раз нужного размера для их целей, гладком, по форме — как фасолина, и найти его можно среди холмов неподалеку от самой горы Офрис^[27].

По утрам Кронос любил прогуливаться по Греции из конца в конец и навещать своих братьев-титанов и сестер-титанид — с виду чтобы посоветоваться, а на самом деле чтобы проверить, не замышляют ли они против него. Рея знала, в какое время Кронос будет на побережье, в гостях у Океана и Тефиды, и отправилась в то место, которое описала Гея, нашла камень и забрала его с собой домой, на гору Офрис, где завернула находку в полотно. Замысел начал воплощаться.

Вскоре после этого, как-то раз вечером, когда Кронос был неподалеку и мог слышать ее, но достаточно далеко, чтобы какое-то время добираться, Рея принялась кричать как при родах. Все громче и громче делался ее страдальческий вой, рассекавший воздух, пока, после внезапной тишины, не зазвучали первые всхлипы младенца — она постаралась изобразить их как можно достовернее.

Знамо дело, явился Кронос. Его тень пала на Рею.

— Отдай мне ребенка, — сказал он.

— Государь^[28] и супруг… — Рея бросила на него умоляющий взгляд. — Позволь же мне сохранить хоть этого? Посмотри на него — такой милый, невинный. Безвредный.

С грубым хохотом Кронос выхватил туго спеленатое дитя из объятий Реи и закинул его себе в утробу одним махом, вместе с одеялком. Полетел сверток внутрь, не касаясь стенок, как и все предыдущие. Стукнув себя в грудину кулаком раз-другой, Кронос громко срыгнул и оставил свою измученную супругу с ее горестным плачем.

Не успел он удалиться, плач превратился в истерические, едва подавляемые рыдания и вопли. Рыдания и вопли хохота.

Переведя дух и поднявшись с ложа, Рея скользнула вниз по склону горы и отправилась на Крит, спеша изо всех сил, какие есть у людей, настолько глубоко беременных.

Критское дитя

Подготовка к родам прошла на Крите довольно гладко. При бережной помощи козы и мелий Рея приготовилась родить в безопасности и уюте в пещере горы Ида. Вскоре явился на свет невероятно красивый мальчик. Рея назвала его ЗЕВСОМ.

Как Гея, втянувшая младшенького, Кроноса, в месть своему сыну и супругу Урану, Рея поклялась, что вырастит этого младшего ребенка, чтобы тот уничтожил ее супруга и брата Кроноса. Жуткий круг кровожадности, алчности и убийства, что отметил возникновение первобытного мира, не прервется и в грядущем поколении.

Рея знала, что ей придется вернуться на гору Офрис прежде, чем Кронос заметит ее отсутствие и заподозрит неладное. Как и замышлялось, коза Амальтея вскормит малыша своим густым и сытным молоком, а мелии будут питать его сладкой полезной манной, что сочилась из их ясеней. Так юный Зевс вырастет на Крите сильным и сытым. Рея станет навещать его как можно чаще — чтобы натаскивать в искусстве мести.

Хотя эта версия известна лучше прочих, бытует много разных изложений того, как Зевс избежал внимания великого Кроноса, бога земли, неба и моря. Согласно одному варианту, нимфа по имени АДАМАНТЕЯ подвесила младенца Зевса на веревке на дереве. Находясь между землей, морем и небом, он оставался незримым для своего отца. Приятный образ, в стиле Дали: дитятко, что станет самым могучим из всех живых, пускает слюни, лопочет и хихикает, свисая с дерева среди стихий, какими ему суждено править.

Клятва верности

Пока Зевс на Крите, не замеченный отцом, рос и креп на козьем молоке и манне, учился ходить, говорить и понимать мир вокруг, Кронос призвал своих братьев-титанов и сестер-титанид на гору Офрис, чтобы заново взять с них обеты преданности и послушания.

— Теперь это наш мир, — сказал он им. — Судьба постановила, чтоб остался я бездетным — так лучше править. Но вы должны исполнять свой долг. Плодитесь! Наполняйте мир племенем титанов. Воспитывайте их в полном подчинении мне, и я дарую вам ваши наделы. Поклоняйтесь же мне.

Титаны склонились, и Кронос одобрительно хмыкнул — выражать счастье ярче он не умел. Мстительное пророчество его отца преодолено; впереди вечная Эпоха титанов.

Критский мóлодец

Кронос, может, и хмыкал от удовлетворения, а вот Мор, воплощение Рока и Погибели, улыбался — как всякий раз, когда властители проявляют уверенность. Мор улыбался, потому что видел, как процветает на Крите Зевс. Он вырос в сильнейшего и красивейшего мужчину во всем Мироздании — свечение его было таково, что едва не резало глаза^[29]. Благодаря целительному козьему молоку и питательной мощи манны у Зевса были крепкие кости, чистая кожа, сияющие глаза и блестящие волосы. Он проделал путь, если говорить в греческих понятиях, от паиса (мальчика) и эфебоса (подростка) до куроса (юнца), то есть до того, что мы ныне именуем молодежью. Уже сейчас первые пуховые намеки на то, что станет легендарным и великим примером искусства ношения бороды, пробивались у него на подбородке и щеках^[30]. Зевс был наделен уверенностью, естественной властностью, какими отмечены те, кому суждено повелевать. На смех он был более горазд, чем на гнев, однако если поднималась в нем ярость, он мог напугать все живое вокруг.

С самого начала он проявлял и жизненный пыл, и силу воли, какие наполняли трепетом даже его мать, а кое-кто утверждал, что молоко Амальтеи придавало этому юнцу, пока он рос, невероятные способности. По сей день критские экскурсоводы развлекают туристов байками о замечательных силах юного Зевса. Рассказывают (так, будто это случилось при их жизни), что, играя со своей любимой няней-козой и не отдавая себе отчета в собственной мощи, Зевс случайно отломил ей рог^[31]. Из-за его уже тогда сверхъестественных божественных сил отломленный рог мгновенно наполнился превосходнейшей пищей — свежим хлебом, овощами, фруктами, вяленым мясом и копченой рыбой, и щедрость рога не истощалась, сколько бы ни потребили из него. Так возник Рог изобилия — КОРНУКОПИЯ.

Целеустремленная мать Зевса посещала Крит при всяком удобном случае, когда могла ускользнуть от недреманного ока Кроноса.

— Ни на миг не забывай, что натворил твой отец. Он съел твоих братьев и сестер. Пытался съесть и тебя. Он твой враг.

Зевс слушал, как Рея живописует несчастья мира под владычеством Кроноса.

— Он правит устрашая. У него никакого чувства родства или доверия. Так нельзя, мой Зевс.

— Это разве не делает его сильным?

— Нет! Это делает его слабым. Титаны — семья, его братья и сестры, племянники и племянницы. Некоторые уже недовольны его чудовищной тиранией. Когда придет твое время, ты воспользуешься этим недовольством.

— Да, мама.

— Подлинный вождь создает союзы. Подлинного вождя обожают, ему доверяют.

— Да, мама.

— Подлинного вождя любят.

— Да, мама.

— Ах, вот ты смеешься, а это правда.

— Да, м…

Рея отвесила сыну оплеуху.

— Давай-ка посерьезнее. Ты не дурак, я это своими глазами вижу. Адамантея говорит, ты умный, но взбалмошный. Что ты слишком много времени тратишь, охотясь на волков, дразня овец, лазая по деревьям и соблазняя нимф ясеня. Пора тебя как следует вышколить. Тебе уже шестнадцать, скоро предстоит нам делать свой ход.

— Да, мама.

Океанида и зелье

Рея попросила свою подругу Метиду, мудрую и красивую дочь Тефиды и Океана, подготовить сына к предстоящему.

— Он умен, однако рассеян и тороплив. Научи его терпению, ловкости и лукавству.

Метида очаровала Зевса с ходу. Никогда не видел он такой красы. Титанида была чуть мельче остальных в ее племени, однако наделена изяществом и мощью личности, благодаря которым вся лучилась. Походка лани и хитрость лисы, мощь льва и нежность горлицы — все это вместе создало натуру и силу ума, от каких у юноши голова пошла кругом.

— Возляг со мной.

— Нет. Пошли прогуляемся. Мне нужно многое тебе рассказать.

— Вот тут. На травке.

Метида улыбнулась и взяла его за руку.

— У нас полно дел, Зевс.

— Но я тебя люблю.

— Тогда делай, как я говорю. Когда любим кого-то, мы всегда стремимся угодить ему, так?

— Ты меня не любишь?

Метида рассмеялась, хотя на самом деле ее поразил ореол величия и мощи характера, осенявший этого дерзкого юного красавца. Однако подруга Рея попросила ее обучить мальчика, а Метида была совсем не из тех, кто предает чужое доверие.

Целый год она учила его вглядываться в сердца живых и судить об их намерениях. Учила воображать и размышлять здраво. Искать в себе силы для того, чтобы остужать страсть и лишь потом действовать. Выстраивать замысел и улавливать, когда замысел следует изменить или оставить. Позволять голове править сердцем, а сердцу — завоевывать любовь окружающих.

Из-за ее отказа дать их отношениям сместиться в физическую плоскость Зевс полюбил ее еще сильнее. И хотя она никогда ему об этом не говорила, любовь эта была взаимной. Поэтому в пространстве между ними, когда б ни были они рядом, возникала некая искра.

Однажды Зевс увидел, что Метида стоит над здоровенным валуном и долбит по его плоской поверхности маленьким округлым камнем.

— Ты что такое делаешь?

— Толку горчичные зерна и кристаллики соли.

— Да ладно.

— Сегодня, — сказала Метида, — твой семнадцатый день рождения. Ты готов отправиться на Офрис и подчиниться судьбе. Вскоре появится Рея, но я тут кое-что задумала и надо успеть доделать.

— Что это в крынке?

— Смесь макового молочка и сульфата меди, подслащенная сиропом манны, — его дали мелии, наши подруги ясеня. Соединю все ингредиенты и встряхну. Вот так.

— Не понимаю.

— Смотри, вон твоя мама. Она объяснит.

В присутствии Метиды Рея изложила Зевсу замысел. Мать с сыном всмотрелись друг другу в глаза, глубоко вздохнули и принесли обет — сын матери, мать сыну.

Они были готовы.

Перерождение пяти

Полночь. толстая пелена, какую Эреб с Никтой набросили на землю, море и небо и тем обозначили конец дневных игрищ Гемеры и Эфира, укрыла мир. В долине высоко на горе Офрис Владыка Всего вышагивал туда-сюда, бия себя в грудь, беспокойный, несчастный. Кронос превратился в самого вздорного и недовольного титана из всех. Власть над мирозданием не дарила никакого удовлетворения. С тех пор как Рея — без всяких объяснений — изгнала его с брачного ложа, бежал Кроноса и сон. Без этого целительного бальзама настроение и пищеварение у титана, и так-то паршивые даже в лучшие времена, испортились напрочь. Последний из проглоченных младенцев, похоже, вызвал у него острую изжогу, каких не бывало от предыдущих пяти. Какая там радость всевластия, если живот крутит, а мысли слепо толкаются в густом тумане бессонницы?

Впрочем, сердце его вознеслось к некоему подобию счастья, когда заслышал он неожиданно тихий, милый голос Реи — она нежно напевала себе под нос, поднимаясь по склону к вершине горы. Милейшая сестра и дражайшая супруга! Вполне естественно, что она слегка расстроена из-за того, что он поглотил шестерых ее детей, но она, разумеется, понимает, что ничего другого ему не оставалось. Титанида, она сама знает о долге и судьбе. Он окликнул ее:

— Рея?

— Кронос! Не спишь в такой час?

— Я не сплю уже столько дней и ночей, что сбился со счета. Гипнос и Морфей сторонятся меня. Мой разум полон скорпионов^[32], любезная жена. — Макбету, еще одному убийце, лишенному сна и терзаемому темными пророчествами, предстояло произнести эти слова, но через много-много лет.

— Да тьфу, возлюбленный. Неужто смекалка и умение титаниды не в силах превзойти этих несуразных демонов сна? Что такого умеют Гипнос с Морфеем, чтобы ублажить твое страдающее тело, утишить мятущийся разум и облегчить раненый дух, чего не смогла бы добиться я — сладостью и теплом собственного изготовления.

— Твои сладкие теплые губы! Твои сладкие теплые бедра! Твоя сладкая теплая…

— Всему свое время, нетерпеливый владыка! Начнем с другого — я принесла тебе подарок. Милый юноша поднесет тебе кубок.

Из тени выступил Зевс, сияющая улыбка озаряла его пригожее лицо. Он поклонился и протянул Кроносу изукрашенный каменьями кубок, и титан жадно выхватил его.

— Смазливый, ой смазливый. Может, погодя и его отведаю, — сказал он, бросив восхищенный взгляд на Зевса и опрокидывая в себя содержимое кубка одним алчным глотком. — Но, Рея, люблю я тебя.

Слишком стемнело, и Кронос не разглядел, что Рея в презрительном недоумении вскинула бровь дугой.

— Ты любишь меня? — процедила она. — Ты? Любишь? Меня? Ты, сожравший всех моих драгоценных детей, кроме одного? Ты смеешь говорить мне о любви?

Кронос удрученно икнул. Его обуревали диковинные ощущения. Он нахмурился и попытался сосредоточиться. Что там Рея говорит? Не может быть, что она его больше не любит. Ум у него сделался еще мутнее, а в желудке забурлило пуще прежнего. Что с ним творится? Ой, она еще что-то такое произнесла. Что-то совсем уж несусветное.

— В каком смысле, — переспросил он голосом, набрякшим от растерянности и тошноты, — ты сказала, что я съел «всех, кроме одного», из твоих детей? Я съел их всех. Отчетливо помню.

Сильный юный голос пронзил ночной воздух, словно хлыст:

— Не всех, отец!

Тошнота накатила пугающей волной, и Кронос потрясенно развернулся глянуть на молодого виночерпия, а тот шагнул из полумрака.

— Кто… кто… кто-о-о-о-о-о-о-о-о?! — Вопрос Кроноса преобразился во внезапный нахлыв неуправляемой рвоты. Из нутра его в единой тяжкой судороге выпал здоровенный камень. Холст, в который камень был когда-то завернут, давно растворился в желудочном соке. Кронос тупо уставился на камень, в глазах плыло, лицо побелело. Но прежде чем он успел понять, на что же он смотрит, его накрыло кошмарным, ни с чем не сравнимым предчувствием, что сообщает всякому, кого тошнит: грядет еще волна. И далеко не последняя.

Зевс проворно скакнул вперед, подобрал отрыгнутый валун и швырнул его далеко-далеко — в точности так же, как Кронос когда-то метнул далеко-далеко детородные органы Урана, и в точности с того же места. Позднее мы узнаем, где тот камень приземлился и что произошло.

Внутри Кроноса смесь из соли, горчицы и рвотного корня продолжили свое выворачивающее наизнанку дело^[33]. Один за другим Кронос срыгнул всех пятерых проглоченных детей. Первой выбралась Гера^[34]. Следом Посейдон, Деметра, Аид и, наконец, Гестия, и лишь после этого истерзанный титан рухнул в припадке изнуряющей одышки.

Если помните, зелье Метиды включало в себя и немного макового молочка. Оно тут же начало действовать. Испустив последний мощный рокочущий стон, Кронос перекатился на бок и крепко-крепко заснул.

С криком ликования Зевс склонился над храпевшим отцом — подобрать великий серп и нанести coup de grâce^[35]. Сейчас он отсечет Кроносу голову одним махом и, торжествуя, вскинет ее высоко, покажет всему миру и тем явит победное зрелище, какое никогда не забудется, а художники станут изображать его до скончания времен. Однако серп, созданный Геей для Кроноса, против него самого не применишь. Каким бы могучим Зевс ни был, он даже поднять его не смог. Попытался вроде, но, казалось, серп словно прирос к земле.

— Гея дала серп ему и лишь Гея способна отнять его, — сказала Рея. — Оставь.

— Но я обязан его убить, — возразил Зевс. — Мы должны быть отомщены.

— Его мать Земля защищает. Не зли ее. Она тебе еще пригодится, когда придет время. Возмездие впереди.

Зевс бросил попытки сдвинуть серп. Досадно, что обезглавить ненавистного отца, храпевшего как свинья, не получилось, но мама права. Подождет. Слишком многое предстояло отпраздновать.

В звездном свете на горе Офрис Зевс и его пятеро освобожденных братьев и сестер хохотали, топали, вопили и ревели от восторга. Их мать тоже смеялась и хлопала от радости в ладоши — как хорошо, что ее блистательные сыновья и дочери, такие все живые-здоровые и счастливые, наконец-то явились на свет и готовы требовать наследство. Каждый из пятерых спасенных по очереди обнял Зевса, своего младшего, а теперь старшего брата, освободителя и вождя. Они поклялись ему в вечной верности. Вместе они свергнут Кроноса и все его уродливое племя и установят новый порядок…

Вопреки своему происхождению, называть себя титанами они не будут. Они — боги. И не просто какие-то боги, а единственные.

Начало Часть вторая

Битва титанов

Кронос лежал навзничь на горе Офрис. Прочие титаны еще не прослышали о том, что Зевс спас своих братьев и сестер, но казалось вероятным, что когда они об этом узнают — отзовутся яростно и свирепо. Под покровом ночи Рея и шестеро ее детей ускользнули прочь и постарались убраться из страны титанов как можно дальше.

Зевс понимал, что война неизбежна. Кронос не успокоится, пока живы его дети, но Зевс не менее решительно вознамерился свергнуть отца. Он слышал у себя в голове, громко, как никогда прежде, звук, знакомый ему с младенчества: тихий настойчивый шепот Мора; тот сообщал Зевсу, что его судьба — повелевать.

Последовавшая кровавая, лютая, разрушительная междоусобица известна среди историков под названием ТИТАНОМАХИЯ^[36]. Пусть основная часть подробностей этой десятилетней войны и не дошла до нас, мы все же знаем, что от жара и ярости, сокрушительной мощи и колоссальной энергии, высвобожденных в битве титанов, богов и чудовищ, горы исторгали огонь, а сама земля содрогалась и трескалась. В тех битвах возникли многие острова и материковые массивы. Смещались и преображались целые континенты, и мир, каким мы его теперь знаем, во многом обязан своей географией сейсмическим потрясениям — этому буквально потрясающему основы побоищу.

Почти неизбежно, что в прямой схватке объединенные силы титанов оказались бы для их юных противников чересчур могучими. Титаны были мощнее, безжалостнее, неукротимее. Все, кроме сыновей Климены Прометея и Эпиметея, встали на сторону Кроноса, намного превзойдя маленькую группу самозваных богов, восставших против них под предводительством Зевса. Но так же, как Уран дорого заплатил за свой проступок — заточение циклопов и гекатонхейров в утробе Геи, Кроносу пришлось заплатить за свою ошибку — за то, что он упек их в пещеры Тартара.

Мудрая и смекалистая Метида надоумила Зевса спуститься в Тартар и освободить его троих одноглазых и троих сторуких братьев. Зевс предложил им свободу до конца времен, если они помогут победить Кроноса и титанов. Уговаривать не пришлось. Гиганты тоже встали на сторону Зевса и показали себя отважными и неутомимыми воинами^[37].

В последней решающей битве безжалостная ярость гекатонхейров — не говоря уже об их запасах голов и рук — чудесно сочеталась с бешеной электрической мощью циклопов, чьи имена, как мы помним, Яркость, Молния и Гром: Арг, Стероп и Бронт. Эти одаренные умельцы вложили свое мастерство в молнии, которые Зевс применил как оружие и научился с ювелирной точностью метать их во врагов, тем расщепляя на атомы. Под его водительством гекатонхейры поднимали и швыряли с чудовищной скоростью валуны, а циклопы жгли и ослепляли врага световым спектаклем и оглушали кошмарным ревом грома. Сотни рук гекатонхейров сгребали и метали, сгребали и метали в противника бесчисленные камни, словно ополоумевшие мельницы-катапульты, пока, побитые и потрепанные, титаны не попросили о прекращении огня.

Оставим их на время, великие окровавленные головы титанов свешены в полном и окончательном поражении, и на миг отвлечемся на то, что происходило в мире в те жуткие десять лет битвы.

Приумножение

Пламя и пыл войны выжгли, напитали и удобрили землю. Пробилась новая поросль и сотворила в наследство богам свежий зеленый мир.

Как вы помните, Космос когда-то был лишь Хаосом и ничем более. Затем Хаос изрыгнул первые формы жизни, первичных существ — и начала: свет и тьму. С развитием каждого следующего поколения и с возникновением и дальнейшим воспроизводством новых сущностей прирастала и сложность. Те древние первобытные стихии-основы преобразились в формы жизни еще большего многообразия, пестроты и изобилия. Рожденные существа обрели изощренные неповторимые личные черты и индивидуальность. Выражаясь компьютерным языком, жизнь словно сделалась двухбитной, затем четырехбитной, далее восьми-, шестнадцати-, тридцатидвух-, шестидесятичетырехбитной и так далее. Каждая следующая итерация производила миллионы, а затем и миллиарды новых разновидностей размеров, форм и, скажем так, разрешения. Сложился характер высокого разрешения — как тот, каким мы гордимся в себе, современных людях, — и произошел всплеск того, что биологи именуют видообразованием: возникали все новые и новые формы жизни.

Мне нравится представлять первые этапы творения как старомодный телеэкран, на котором происходит одноцветная игра «Понг»^[38]. Помните «Понг»? Два белых прямоугольника вместо ракеток и квадратная точка вместо шарика. Бытие было примитивной, пикселированной разновидностью пинг-понга. За тридцать пять — сорок лет игры эволюционировали до трехмерной графики сверхвысокого разрешения с виртуальной и дополненной реальностью. То же и с греческим Космосом: творение, начавшееся с неуклюжих примитивных очертаний в низком разрешении, преобразилось до насыщенной разнообразием жизни.

Возникли двусмысленные, непоследовательные, непредсказуемые, интригующие и непостижимые твари и боги. Здесь применимо замечание Э. М. Форстера^[39] о людях в романах: мир двинулся от плоских персонажей к округлым — к развитию личностей, чьи действия способны удивлять. Тут-то и началась потеха.

Музы

Мнемосина (память), одна из первых титанид, родила от Зевса девять очень смышленых и творческих дочек — муз, живших в разное время на горе Геликон (где позднее забил фонтан Иппокрена), на горе Парнас рядом с Дельфами и в фессалийской Пиерии, где журчал Пиерийский родник — метафорический источник всех искусств и наук^[40].

Ныне музы считаются святыми покровительницами искусств в целом и личными источниками вдохновения для отдельных людей. «О если б муза вознеслась, пылая…»^[41] — восклицает хор в первой сцене Шекспирова «Генриха V». Мы называем «своей музой» того, кто подогревает в нас творчество и подталкивает к величию. Музы есть в «музыке», «amusements», «музеях» и всяческих «musings»^[42]. У. Х. Оден считал, что образ капризной богини, которая шепчет поэту на ухо, точнее всего описывает сводящую с ума ненадежность творческого вдохновения. Бывает, она подсовывает золото, а иногда, перечитав написанное, понимаешь, что она надиктовала тебе совершеннейший шлак. Мать муз, может, и Память, а вот отец у них — Зевс, и его вероломное непостоянство — тема многих дальнейших историй.

Но давайте познакомимся с этими девятью сестрами, каждая — воплощение и покровительница своего самостоятельного жанра в искусстве.

Каллиопа

У КАЛЛИОПЫ довольно бесславная языковая судьба: она — муза эпической поэзии. Каллиопа отчего-то превратилась в паровой оргáн, какие играют на ярмарках, и, похоже, только там и услышишь ее имя в наши дни. Зато для римского поэта Овидия она была старшей из всех муз. Ее имя означает «прекрасный голос», и она же родила ОРФЕЯ, едва ли не главного музыканта во всей греческой истории. Величайшие поэты, в том числе Гомер, Вергилий и Данте, берясь за масштабные творения, взывали именно к ней.

Клио

Низведенная ныне до модели автомобиля «Рено» и названия конкурса рекламной индустрии, КЛИО, или Клео («знаменитая»), была музой истории. Она отвечала за объявление, повсеместное оглашение деяний великих и придание им известности. Старейший дискуссионный клуб в Америке, основанный в Принстоне Джеймзом Мэдисоном, Аароном Бёрром и другими, называется «Клиософское общество» в ее честь.

Эрато

ЭРАТО — муза лирической и любовной поэзии. Ее имя связано с Эротом и эротическим, и в искусстве ее иногда изображают с золотой стрелой — чтобы подчеркнуть эту связь. Ее традиционные символы — горлица и мирт, а также лютня. ...