Все права на текст принадлежат автору: Марина Николаевна Андросова.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Продавец пуговицМарина Николаевна Андросова

Марина Андросова ПРОДАВЕЦ ПУГОВИЦ

На книжной полке расположился в удобном для обзора месте забавный сувенир, привезенный из-за границы. Диковинную вещицу при продаже окрестили шкатулкой для пуговиц, но положить в нее что-либо было крайне затруднительно. Да и на шкатулку сувенир едва ли походил: невзрачная деревянная бочка, словно для пива или засолки огурцов. Крышка бочки чуть сдвинута в сторону, а на ней маленький, довольно милый, искусно сделанный рукой мастера человечек с густой бородой и в красных башмачках. Гном, да и только. Стоило коснуться его, он сразу проваливался внутрь бочки. Стоило попытаться положить в шкатулку пуговицы — тот же результат. Схватить человечка или успеть поймать (увы!) не удавалось. Как пятидесяти копеечная монетка, брошенная в копилку, он издавал характерный звук и скрывался в темном и непроглядном омуте. Достать человечка или вернуть свою пуговицу не особо получалось, как не тряси бочку или не пытайся выломать крышку ножом.

Делать это было бесполезно, да и не нужно — через несколько месяцев или пару лет, может быть, завершив путешествие по далекой сказочной стране, закончив какие то важные дела, он сам возвращался на место. Так человечек и жил на книжной полке, исчезая и снова появляясь.

К стеллажу с книгами подошла маленькая девочка. Ее оставили в кабинете продавца пуговиц на пару часов, чтобы оградить от присутствия на похоронах отца. Секретарь, которая отвечала за трехлетнюю дочку учредителя магазина Полину Егоровну, не отрывалась от компьютера, а малышка грустила о забытой где-то любимой веревочной прыгалке и пыталась найти новое занятие. Наконец, она увидела заинтересовавшую ее игрушку. Детская ручка еле дотянулась до человечка, и он тут же скрылся в бочке. Крышка закрылась.

Глава 1. Алексей

— Да говорю же тебе — выставка самая выставочная выставка из всех выставок! Никаких причин у тебя быть не может! Не хочу ничего слушать! Хватит уже врать! Про голодную собаку уже было! Я все твои отговорки наизусть выучила. — Аня демонстративно нажала на красную закорючку, отдаленно напоминающую телефонную трубку. Сотовый спешно нырнул с руки в чехол. Завязав шелковую ленточку, молодая женщина убрала его во внутренний карман большой оранжевой сумки и резко застегнула молнию, как-будто говоря: «Что-что а уж телефон мне точно сегодня не понадобится», но понимая, совсем скоро она совершит те же действия в обратном порядке. Обычно с таким видом школьник прячет в портфель дневник, который придется показывать родителям.

Аня хотела спиной прислониться к колонне, но та, как ей показалось, отодвинулась — не закружилась, не отошла, а протанцевала, и сделав изящное па, встала чуть дальше, чем была, дальше примерно на шаг. Молодая женщина медленно оглянулась — глаза расширились, а лицо повторило мимику Барнабаса Коллинза, случайно выпущенного из склепа, где провел два века, и оказавшегося в очень изменившемся мире. Витая колонна в стиле барокко не выглядела пугающе, но спиральные полосы, идущие вверх тремя рядами, подразумевали какое-то вращательное, ввинчивающееся, неприятное движение.

Анюте не на кого было опереться в жизни, рассчитывать приходилось только на себя. Требования к супругу выдвигались несколько нереальные — получай много, обеспечивай так, чтобы я могла наслаждаться роскошью, но при этом не следует добиваться вершин: быть на высоте — привилегия женщины. Анна не понимала, что жить по таким указаниям вряд ли кто-то сможет и надежда снова спрятаться за мужское плечо еще дышала, дышала довольно робко. Аня поежилась и отошла к стене: надеяться на приход Алексея лучше в месте более безопасном и спокойном.

«Вряд ли появится раньше семи, — решила она, посмотрев на часы. Сейчас все ее мысли занимала так похожая на свидание, но отнюдь не являвшееся им, встреча. — Почему всегда я жду мужчин, а не они меня? Ведь договаривались. А если он опять не придет?»

Мимо проходили люди, много людей, толпа, огромная толпа. От каждого человека, проплывающего перед глазами, начинала кружиться голова и подташнивало. В числе многих — молодой парень в темном пиджаке с девицей в красном платье, две пожилые дамы с буклетами выставки в руках, семья с ноющим от раздраженных слов матери: «Зачем мы только тебя взяли с собой? Тут явно детям не место» ребенком, снова парень с девицей, нарушающей громким смехом созданную заметным усилием каждого посетителя музейную тишину.

«По всей вероятности человек никогда не попадет в Красную книгу, — думала, зевая, Анюта, — Люди плодятся и плодятся, размножаются и размножаются, делают детей, следуя благословению. Что бы там не говорили о демографическом кризисе, о снижении рождаемости — нас много; иногда или местами слишком много. Нужно будет взять выходной. От людей».

Пожилой мужчина с тростью и сопровождающая его молодая особа. Молодая особа и сопровождающий ее мужчина с тростью…

«С другой стороны, было бы странно заносить человека в Красную книгу, даже если бы он как вид вымирал. Что бы это дало? Кто будет оберегать нас, если мы окажемся на грани истребления с лица Земли? Интересно, а могут ли „Красную книгу“ занести в „Красную книгу“, если ее перестанут издавать?»

Ане показалась забавной эта мысль и она улыбнулась.

«Да, что ж это такое!» Из сумки послышались первые приглушенные звуки «Somebody That I Used To Know». Аня сделала вид, что беспокоить ее вроде бы и некому, а отвечать на звонок просто лень.

На строчках «And then change your number, I guess that I don't need that though» она зашипела, втягивая в себя воздух, и, раскрыв сумку, начала искать телефон. Найти недосягаемый тайник было сложно. С левой внутренней стороны его просто не оказалось. Там располагался карман с цветочной вышивкой гладью, непонятно за что наказанный и спрятанный от людских глаз. Чтобы перебраться на другую сторону, необходимо было освободиться от зацепившегося за кольцо с топазом шарфика-снуда, подвинуть нестандартно крупный кошелек с головой бретонского гриффона и, желательно, встряхнуть все содержимое интенсивным движением. Теперь Анюта выбирала из двух найденных одинаковых на ощупь карманов. Сколько бы раз руки не проделывали весь этот путь, заучив когда-то ошибку, они сначала расстегивали не ту молнию, потом почти автоматически застегивали ее обратно, нащупывали другую собачку и, проникнув двумя пальцами в святое-святых, не без усилий вытаскивали дребезжащий и все громче и громче орущий чаще всего песни Готье телефон. Телефон как-будто радовался, что его нашли и, как правило, замолкал. Почти всегда, но не теперь: «I used to know, that I used to know…»

Единственное, что всегда удавалось очень быстро сделать — извлечь сотовый из чехла. Как ни странно, тонкая ленточка каждый раз легко скользила между пальцами с аккуратным маникюром, не путаясь и стараясь не гневить хозяйку, послушно развязывалась.

Взглянуть на имя звонящего или попытаться угадать его, Анне даже в голову не пришло. Алые губы недовольно поджались, а глаза устремились вверх.

— Я больше слышать ничего не желаю! — сказала она, выдерживая паузы между словами. — Ты просто должен быть здесь! Леш, я не шучу!

— Нюра, я тут! Успокойся! Ты чего? Я просто хотел спросить, где тебя найти? — приятный, очень знакомый и очень родной баритон звучал ласково и смиренно. Нюра надула щеки, глаза забегали: «Он рядом!»

В телефоне стукнуло, загрохотало: — Да что тут происходит? Смотреть надо под… э-э-э! Что за…? Ань, я не тебе! Где ты? А всё — вижу тебя!

Телефон убежал снова в сумку и улегся рядом с головой гриффона. Толпа людей расступилась или вовсе пропала куда-то вместе с колоннами. Во всяком случае, Аня не замечала никого рядом, во всем вестибюле в одно мгновение оказалось пусто.

Молодая женщина с оранжевой сумкой начала проявляться из стены: постепенно стало видно белоснежное лицо, открылись большие глаза цвета лесного ореха, черные локоны выбились из прически, и вся хрупкая фигурка подалась навстречу родному голосу. Анна машинально поправила волосы. На щеках выступил ровный румянец. Кокетливая улыбка появилась без всякого предупреждения, как-то самостоятельно.

Отражая ее мимику и умноженное в несколько десятков раз движение вперед, тоже убирая волосы с лица, к ней спешил мужчина, лет под тридцать, не высокий, коренастый, с мягкими чертами лица «милый мой зайчик» и жесткой короткой щетиной «третий день небритости».

— Привет, привет! Я не сильно опоздал? Не мог решить, стоит ли мне смотреть, чего добились другие люди или лучше самому что-то успеть!

— Ты опять? — Аня поцеловала возмущающегося Алексея в колючую щеку. — Пойдем, у нас не так много времени. Что теперь говорить? Ты здесь и это самое главное.

Обходя людей, снова опустившихся откуда-то сверху с потолка, на котором висели две огромные восковые люстры-близнецы в стиле японского дизайнера Такеши Миякава — ими можно любоваться часами, не отводя глаз — или вознесшимися снизу из пола, покрытого стеклом, под которым виднелась странная масса, напоминающая съеденную еду, заинтересованная пара свернула на лестницу.

Идти по ступенькам было затруднительно в силу их размера, но тем не менее лестница всем своим видом — традиционным ковровым покрытием Дома культуры и самыми обычными театральными бра на стенах, обещала без каких-либо творческих ухищрений вывести на основную территорию галереи. Она никак не выдавала свою принадлежность к названию всего мероприятия «Одрадек: о высоком и низком», хотя даже определение лестницы в толковом словаре компрометировало ее в развитии темы — подъем и спуск.

Алексей косился на блузку подруги, считая пуговицы и с интересом рассматривая их овальную форму и рисунок оливковой веточки. Эта профессиональная привычка, «визуальная филобутонистика», как он ее назвал, прочно вошла в его жизнь года три назад, а может и значительно раньше. Аня и тогда воспринимала этот взгляд как долгожданный комплимент и обычно, чуть разворачиваясь, выпячивала и без того привлекательную грудь, чтобы она казалась больше и выше. Думать в такие минуты, что его интересуют пуговицы, самолюбивая жена категорически отказывалась.

Поднимаясь по ступенькам, пара сумела быстро избавиться от ощущения — прекрасного и мерзкого, которое художники так старательно создавали на подходе к павильонам, и отвлечься от атмосферы страшной загадки и необычной реальности.

— Ну, как ты? Все путем? — Алексей, решил, что нужно о чем-то спросить, завязать разговор. Все-таки они договорились быть друзьями, а друзья иногда общаются, задают всякие вопросы этого типа. Сегодня ему не хотелось тратить время на посещение очередной выставки и разговоры с Аней. Но часто легче повиноваться, чем объяснить упрямой барышне свою четкую позицию. В споре получишь несравнимо меньше удовольствия, чем вреда для психики.

— Как я? Да ты лучше о себе расскажи. Так и мечтаешь попасть на стену возле моря? Не слышала, чтобы ты там уже отметился. Газеты ничего не писали, — Аня почувствовала фальшь в дежурном вопросе друга, поняла, что Алексей на самом деле не интересуется ее жизнью, и совсем не желая ничего плохого, уколола его в больное место.

Он поморщился, но промолчал.

— Извини, — спохватилась она. — Я не хотела!

Аня отметила про себя, что даже если человек решает не в коем случае не говорить фраз, которые когда-то разрушили что-то важное для него, однажды слова произносятся, складываясь в те самые предложения, а он почему то чувствует всего лишь неудобство, которое испытываешь, если посередине спектакля в кармане зазвонил телефон. Всего лишь неудобство и ничего более.

— Забудь, Нюр, — вяло отмахнулся Алексей. — Давай не будем об этом, хорошо?

Нюра не понимала его и раньше, с чего он должен был решить, что произошли хотя бы и мало-мальские изменения? Что такое с ней могло приключиться?

Почему они остались друзьями? Последний вопрос не находил ответа — именно друзьями они как-раз не смогли стать в браке, но в плане близости всегда все было отлично, ну или почти всегда. «Почему они не могли остаться любовниками? — иногда думал Алексей, глядя на стройную фигурку подруги. — Это было бы гораздо логичнее». Аня чуть ли не единственная на всем белом свете имела представления о целях мужа. Она смеялась над его стремлениями, желаниями, не разделяла интересов. Алексей не мог заниматься важным для него делом, не выслушав недовольство жены и не поругавшись в пух и прах. Мирились они вечером в постели. Так почему они остались друзьями?

Длинная лестница заканчивалась примитивной площадкой, практически разрушающей в хлам первое впечатление, полученное в холле и заставляющей окончательно поверить — это самая обычная лестница. Однако дальнейшие варианты движения предполагали скудный, но очень неожиданный выбор — вернуться назад или спуститься вниз по другой второй части лестницы, которая располагалась слева и казалось имела гораздо меньше ступенек, чем первая. Сразу представлялось недовольство полных, пожилых или страдающих сердечными заболеваниями людей, которые решили посвятить день жизни высокому искусству и, поднявшись с одышкой по неудобным, несоответствующим СНиПам ступенькам, увидели остроумный креативный розыгрыш. Непонятно, почему думалось именно об этом, а не о том, что художник представил вниманию зрителей неординарную лестницу с глубоким смыслом. Рассуждения о глубоком смысле, можно сказать, интерактивного экспоната, приходили чуть позже, но главное, что приходили.

— Хм, занятно! — Алексей повеселел, и на широком добродушном лице засияла улыбка. Ни чудесные люстры-свечи, ни противный пол, ни даже скользящая колонна, на которую он наткнулся до встречи с Нюрой, не произвели такого действия. Алексей любил размышлять об авторских идеях. Его мысли, как правило, укладывались в одну емкую фразу, все остальные новорожденные соображения терялись в чехарде, устроенной Нусом:

— Всякий поднявшийся должен спуститься.

— Да, это точно. Но мне кажется, что тогда и подниматься нет смысла! Тащишься по этим ступенькам, смутно понимая «зачем?», а они крошатся, отбрасывая мелкие камушки. Сокровища, как правило, лежат под землей! А рядом с вершиной всегда пропасть, — отозвалась Аня.

— Ну, конечно… — усмехнулся Алексей, — Так и жить все время у подножья горы, или, вообще, в той самой пропасти, да? Существительное «пропасть» слишком уж похоже на глагол «пропасть». Это же не случайно! Да лучше, приложив усилия, массу стараний, использовав максимум возможностей, пережив кучу бессонных ночей, принеся в жертву что-то дорогое для тебя, но все же подняться и побыть на высоте хотя бы чуть-чуть, хотя бы недолго, чем так и не взобраться, а смотреть, как другие добиваются своего, как оказываются у цели, у твоей цели! Нет уж. Мое место не внизу! И сама эта дорога вверх — она, может быть, даже важнее, чем вершина. Я буду лезть пока не отнимут лестницу. Я готов на все ради этого. Ты знаешь.

К начинающей спорить паре приблизились два странных существа, нижние части которых — стройные, хрупкие юные идеальные разнополые тела, — находились в ужасающей дисгармонии с верхними — уродливыми, усыпанными язвами, нарывами и гноящимися ранами, измученные старостью, или скорее смертью, страшной и далеко не скоропостижной. Алексей умолк и напрочь забыл, о чем он размышлял так эмоционально и пафосно, Аня вскрикнула, уткнулась лицом в плечо бывшего мужа, но любопытство победило страх и отвращение — она снова повернулась к существам.

Голова — судя по нижней части — девушки, была обмотана бинтом и источала запах медикаментов. Бинт скрывал отвратительные волосы, пробивавшиеся местами между крошащимися на нитки кусками марли, и рассказывал о невиданных инфекциях, заразиться которыми, думалось, не составляло труда.

У юноши даже таких редких пучков не было, уже не было: корка отшелушившийся кожи розово-красными буграми покрывала место, где могли бы находиться, скажем, прекрасные, вьющиеся светлые волосы до мочек ушей, как у Алексея. Глаза, как-бы закрепленные внутри лица, у обоих были подобны стеклянным шарикам с бусиной цвета гранатовых зерен в нем.

Рот зашит, как у героев фильмов ужасов, большими стежками черных шерстяных ниток. На шеях — толстая веревка, завязанная петлей. Одним словом — жутко, двумя — жутко и мерзко. Взгляд удерживала именно голова — она хватала за невидимые металлические канаты, которые тянулись от зрачков, напрягала до звука струн и держала, так что было удивительно трудно оторваться или опустить глаза чуть ниже, но если это все-таки удавалось, мурашки по телу мелкой дрожью тут же сменялись на прохладный ветерок и разливающееся тепло внизу живота. Нагота существ была изумительной — казалось людей с такими правильными, изящными телами нельзя встретить в природе.

Существа синхронно показали руками, один — левой, другой — правой на табличку «Начало просмотра» и отошли радовать своим видом вновь приходящих.

— Это экскурсоводы-указатели! Но у нас есть и рассказывающие экзэмпляры! — пояснил оторопелым посетителям сильно надушенный одеколоном с отчетливой нотой терпкой лакрицы тучный мужчина с короткими ручками и блестящей лысиной. На свитере с оленем красовался большой бейджик «Семен Мелихов. Администратор».

— А, тогда нет вопросов, — отозвался Алексей. Он выглядел деловым и понимающим тонкость данной задумки, но дымчатые глаза лукаво улыбались. Двумя пальцами от обнял подбородок, ущипнул нижнюю губу.

— Вы зря смеетесь — это творческий проэкт некое подражание британскому фотографу Бэну Хоппэру, — уловив смех-невидимку, продолжал мужчина тонким, визгливым голоском, — но надо отметить, маски у нас представлены куда более жуткие и омерзительные (эти два слова, и правда, всегда угадывались), а вот сами модели гораздо, гораздо привлекательнее! Чудесное агентство «Мilk». Агентство предоставляет моделей, домашний персонал и гувернанток высшего уровня. Вы только полюбуйтесь! Очень рекомендую. Да. Красивое тело человека притягивает, но помыслы иной раз ужасны! В голове может быть то, что вам и не снилось! Ну! Не буду вас отвлекать. Прошу, проходите!

Алексей осторожно украдкой посмотрел на Анну: «Ты всегда мешала мне! Из-за тебя я ничего не добился! Ярмо на шее. Но такое красивое ярмо!»

Из глубины зала слышалась речь экскурсовода, а точнее отдельные обрывки фраз, оканчивающиеся прожеванными, сплюснутыми словами: «У чукчей и эскимосов с-щ-щщ поверье, ш-ш-ш на том сссте бессмертная старуха селила в хшшш яранге, только тх, у кого были дети, а у квнелооо топила в бездонном оз-рее. В хшшшей яранге…» Очень хотелось узнать, что или кто находился в хорошей яранге, но как не прислушивайся — ничего разобрать не получалось. Нюра, взяв Алексея за руку, уже собралась оказаться поближе к чукчам и эскимосам, но заметила огромную, нет, гигантскую девочку, которая сидела на полу, и при этом была гораздо выше человеческого роста. Малышка сосала кубик, точнее замерла с кубиком, поднесенным ко рту.

Вдруг откуда то снова возник лысый мужчина, и тонкий голосок засвистел над ухом, как комар в летнюю ночь в палатке на берегу реки:

— Экскурсовод хорошо рассказывает об этой крошке. Вот есть свободная девушка похожая на Майкла Майериса! Позвать?

— Нет! — хором ответили гости выставки.

Алексей покашлял в кулак:

— Я своей спутнице сам все расскажу!

Он посчитал про себя пуговицы на пиджаке и видневшемся кусочке рубашки администратора Семена Мелихова, оценив их внешний вид, количество дырочек, способ пришивания и рассказал все сам:

— Мы видим фигуру ребенка. Гиперреализм. Девочка выполнена из, эээээ… пожалуй, это не силикон. Его, с другой стороны, часто используют для изготовления масок в киноиндустрии, чтобы, скажем, убить какого-то героя, не убивая беднягу на самом деле! Скорее из винила. А может все-таки из силиконовой кожи? Это кукла реборн. Похоже. Конечно, размер… Кубик цвета хурмы. Этот цвет помогает человеку освободиться от страхов и побуждает к действию.

— Тихими стопами-с, тихими стопами-с… — пропев приторным голоском, подражая Лебедеву из романа «Идиот», мужчина удалился и унес с собой все пуговицы, включая так и не отпоротую запасную, пришитую на изнанке пиджака, которую Алексей тоже посчитал.

— Да! И вот еще, что важно! На самом деле девочка точно соответствует среднему росту своего возраста, просто люди подходящие к ней уменьшаются раза в четыре! — весело продолжил Алексей, и выдержав паузу, очень серьезно добавил ту самую емкую фразу: — Кто-то может быть велик, лишь потому что другой незначителен.


Ставшие по капризной воле судьбы друзьями долго рассматривали «Девочку с кубиком», наслаждались залом Роз и картинами «разного неба». Не меньше порадовали их и мини комнаты сюрреалистических интерьеров и романтичные инсталляции вещих снов. Анна и Алексей, взявшись за руки, прошли по коридору судебной канцелярии, где почти нечем было дышать, все-таки услышали предание о хорошей яранге, рассказанную экскурсоводом с очень милой головой аргонавта, и в очередной раз поспорили на тему гениальности и бездарности.

Они не обошли и половины выставки и, устав, подумывали уже уходить, но наткнулись на эту, самую впечатляющую инсталляцию, тут же оказавшись внутри ее, став ее участниками, а, может быть, и главными героями. Во всяком случае Алексей почувствовал это всем естеством, дышащим и живым — эмоции не имели ничего общего со страхом, были похожи на те, что испытываешь при невозможности чего-либо, абсолютном неприятии и физическом несоответствии. Будто оказываешься там, где тебя точно нет, оказываешься в царстве Маны, подземном мраке «не похищенный болезнью, не убитый грозной смертью и ничем не умерщвленный», но ты тут, такой как есть. Тут. Внутри какой-то шкатулки или емкости, деревянной, а может обитой темным бархатом… Да, обитой темным дорогим бархатом.

Трудно понять, как именно создавалось такое ощущение, может быть холодом, как-то влияющим на восприятие, может запахом ладана или звуками оркестра, перемешенными со стонами и тихим шепотом разговоров, а может всего лишь визуальными образами — фотографиями жизни людей от рождения до положения во гроб, проплывающими у тебя перед глазами, и тем самым бездонным озером под ногами, в котором топили мертвых бездетных эскимосов и чукчей, или всем вместе взятым, но здесь происходило нечто непонятное, душащее и важное.

Время позднее, а завтра пятница — рабочий день, требующий отдать последние силы. На выходные Аня рассчитывала снова встретиться с Алексеем и все-таки попытаться вернуть мужа. У нее катастрофически быстро заканчивались деньги и, несмотря на то, что Алексей получал не так много, лучших вариантов пока не находилось. Аня отошла от инсталляции и ждала, когда и ее «теперь только друг» будет готов поехать домой.

Но Алексей не мог сейчас уйти. Ему стало не по себе: скверно и паршиво. Скорее даже он стал не в себе, а точнее, кто-то будто возник рядом, вырос, оказался слишком близко. Алексей не видел, но чувствовал, что появилось ледяное серо-черное пятно. Опять оно. Неизвестно откуда и когда появляющееся и куда исчезающее. Он не мог поспеть за пятном — оно всегда находилось чуть-чуть вне поля его зрения, но оно было, существовало, жило.

Алексей закрывал глаза и видел себя лежащим на металлической кровати с сеткой, поднимающим с большим усилием тело и резко наклоняющимся к металлическому тазу, который, уже и без того грязный, принимал новую порцию рвоты. Пространство наполнялось отвратительным запахом. Он не чувствовал себя больным, но хотел избавится от того, что прилипло к нему, внутри или снаружи неважно — нужно отогнать это «…или наотмашь, что ли, ударами, или словом заветным каким» как можно дальше. Он открывал глаза и ощущал рядом с затылком холодное крутящееся веретено с нитями человеческих жизней, с нитью его жизни.

— Ну, ты идешь? — голос откуда то издалека звал его, но Алексей не различал слов.

Аня заглянула в большие серые глаза:

— Леш, с тобой все нормально? Домой собираешься?

Она коснулась холодными ладонями побледневшего лица. Алексей встряхнул головой, русые с карамельным оттенком волосы рассыпались облаком и снова послушно улеглись кудрявыми прядями:

— Да, конечно, пойдем! Я устал, да и эта инсталляция…

— Брось ты! Ничего особенного. Выход там!

— Ну да. Выход! Ты знаешь, где выход, — как в бреду шептал Алексей.

— Я же обещала, что выставка будет очень впечатляющая, но не надо так все воспринимать. Придешь домой — ложись спать! На тебе лица нет! Ты не заболел? Давай номерок! Может зря я тебя позвала, дорогой? Заканчивай со своим творчеством! Встретимся на выходные? Пусть не на эти. Через недельку. Я главного то и не сказала тебе, — Аня говорила и говорила очень быстро, Алексей не разбирал звуков и не улавливал смысла, у него в голове плодились свои слова, фразы, предложения, тексты:

«Все, что я делаю, к чему стремлюсь — чушь. Куда я собрался? На море? Семь лет работ и нулевой результат. Я просто ничтожество. Опять. Опять это начинается! Может кто-то и добивается чего-то в жизни, но не я. Мое место у под — ножь — я! Бог, раздавая таланты, закончил прямо передо мной, и я ушел ни с чем. Сколько людей простояло в этой очереди? Я оказался последним!»

И эти размышления снаружи вкладывались в мозг, нашептывались, напевались, вкручивались.

Слова Нюры так и не добрались до уха ее друга. Он оделся, попрощался и уже шел пешком, петляя по переулкам и заходя в темные дворы. Листья под ногами не хотели шуршать и хрустеть: они хлюпали, чавкали и цеплялись к подошвам. Порывы ветра то и дело трепали кудри Алексея, и он поднял повыше воротник пальто, прижимая волосы, пряча локоны за уши и втягивая от холода шею.

Деревья еще не смогли полностью избавиться от надоевшего наряда. Пышные ошметки зелени и желтые лохмотья мотались, таская за собой усталые ветви. Не видно ни одной звезды — тучи, затянувшие небо с раннего утра, упрямо висели в осеннем воздухе. Не повинуясь взбешенному ветру и нарушая законы природы, они укрылись темнотой и спрятались от людских глаз.

Алексею не удавалось избавиться от навязчивого голоса, который разрушал все его планы, надежды, цели. Зайдя между домов, стоящих неожиданно близко друг к другу он присел на корточки и закрыл уши руками. Пронзительно громкий, истошный крик разбудил задремавшую старуху с первого этажа. Она вскочила, подбежала к окну. Заклеенное к зиме липкой лентой, окно не поддалось встряскам старухи, и та стала ругаться через стекло, грозя кулаком. Теперь сухая фигура скрылась в комнате. Старуха похоже была бессмертна, потому что даже подумать о том, сколько ей приблизительно на вид можно дать лет, было страшно. На втором этаже мужская рука поплотнее задернула штору, на третьем закрылась балконная дверь.

«Я много возомнил о себе. Я неудачник. Посвятить себя такой ерунде! Ладно бы руки из того места росли. А при моих способностях жил бы спокойно со своей Нюрой и не трепыхался! Куда я полез? Ради чего? — крик не помог, и Алексей слышал мерзкий голос. — Пуговицы! Какая глупость!»

Старуха вернулась с миской и залезла на подоконник. Открылась форточка, оставленная для проветривания свободной от стягивающих все окно клейких полосок. Пахнуло сыростью и перекипяченным борщом с чесноком. Час назад старуха прогнала орущих котов, выплеснув на них воду, и сейчас она была готова испробовать свой метод на человеке, мешающим спать.

«Пуговицы, — думал теперь сам Алексей. — Может весь этот бардак в голове из-за того, что я пропустил одну пуговицу, застегивая рубашку? Неужели это правда? Нужно было перестегнуть весь ряд! Да! В этом все дело! Конечно! В этой нелепице все дело? Именно нелепице — не слепилось, пошло не так».

Алексей сделал несколько шагов и снова остановился. В свете фонарей, дежурящих у одного и второго дома, он увидел свою тень, преломленную стеной. Шли минуты. Сморщенное, как сушеное яблоко, лицо снова появилось перед Алексеем в следующем окне. Старуха стучала по стеклу рукой. Алексей отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи, и снова посмотрел на тень — самая обычная тень, которая получается, когда проходишь мимо фонарей — раздвоенная. Старуха снова взбиралась на подоконник, пытаясь ухватиться корявой рукой за откос, изрядно покусанный временем.

Сегодня обычная тень выглядела как-то иначе, ненормально: ты сам, хоть и сломанный пополам, а рядом черный человек, целый и невредимый.

Пройдя еще пару кварталов, Алексей оказался у старой пятиэтажки.

Вот и подъезд с кованным козырьком. Детская коляска, оставленная под лестницей. Ступеньки. Обитая дверь с рисунком из гвоздей. Квартира. Он открыл замок. Хлопнула дверь. Связка ключей повисла в скважине. Тяжелый брелок застучал по двери в месте, где уже остался ряд мелких вмятин. Алексей скинул верхнюю одежду, ботинки стукнувшись о стену, неуклюже развалились на половике.

Переодевшись в пижаму, он тщательно застегнул пуговицы в особом, нужном, как ему казалось, именно сейчас порядке и лег на кровать. Постель не перестилалась несколько дней. Громкое тиканье часов нарушало тишину дома.

Алексей долго не мог заснуть. Простыни съезжали от ворочающихся движений, сминались, комкались и сползали с кровати. Подушка стала неприятно теплой. Он так и не увидел то существо, но ясно представлял его по внутренним ощущениям и знаниям. Представлял его и уже далеко не впервые. Серо-черное пятно каждый раз принимало совершенно определенную форму, что-то типа детской юлы. В движение эта штука приводилась не винтообразным осевым стержнем (он протыкал игрушку насквозь), а именно обмотанными вокруг нитками или тонкими веревками, как при раскручивании латиноамериканского тромпо. «Нитки. Они держат все и не дают оторваться, и они же душат тебя, когда ты это осознаешь», — шептала игрушка.

Около часа ночи Алексей схватил с тумбочки домашний телефон. Пальцы спешно набрали в темноте случайный номер. Дождавшись, когда возьмут трубку, он сказал то, что должен был хоть кто-то слышать, во что должен был хоть кто-то поверить:

— Пуговицы — не какая-то ерунда! А человек, приложив усилия, может осуществить свою мечту! Слово «невозможно» придумали слабаки!

Сказал и сразу, дернув за шнур, отключил телефон. Ему немного полегчало, и вскоре он уснул. В окно светила полная луна, тень от кровати на противоположной стене украшалась, пристроенной на изголовье штуковиной, по форме напоминающей трёхмерные проекции гиперкубов в любых измерениях.

Глава 2. Ульяна

Пошатываясь и чуть дрожа при каждом шаге, он вяло брел по улице и присматривался к прохожим, щуря мутные гноящиеся глаза: он точно знал — людей следует опасаться. Он хотел быть крошечным, ужаться до размера серой мыши и залезть в самую узкую щель, но был от природы не таким уж маленьким, хотя сейчас и очень худым. Он бы зашел в какой-нибудь закуток, спрятался от всех и тихо умер, но и этого сделать ему не давали. Кто-то обязательно появлялся рядом с плохим убежищем и прогонял бродягу. Голодный, измученный, больной он просто пытался идти. Куда? Куда само «брелось».

Люди с отвращением шарахались от него, сторонились. И, конечно, дети, которых он так любил, ни разу не сказали и доброго слова. А если он пытался приблизиться, его обязательно прогоняли с криками, а иногда камнями или палкой. Он постоянно следил, чтобы случайно не оказаться рядом с кем-то живым, потому что такие встречи всегда заканчивалось болью. Он хорошо усвоил, что никому не нужен: за всю сознательную жизнь, его ни разу ни обняли, ни погладили, ни приласкали. Да что говорить? К нему лишь один раз подошли близко. Он то хорошо помнил, как с ним приключилась эта беда, но очень хотел забыть. Тогда появилась призрачная надежда, которая так жестоко обманулась.

Сейчас он не думал ни о том ужасном дне, ни об одиночестве, ни о тоске, заставляющей волком выть ночами, он перестал думать о еде, потому что не мог есть. Иногда добрый человек кидал ему издалека кусок хлеба или даже ошметок мяса, но он лишь обнюхивал подаяние, испытывая благодарность. Пить было тоже почти невозможно. И если бы ни пара случайностей, ни найденные «водопои», расположенные необходимым ему образом, уже не пришлось бы ждать смерти. Бедный, бездомный, больной, ужасно истощенный, битый бродящий пес думал лишь о том, как переставлять лапы и двигаться вперед.

Он почти добрался до перекрестка Садовой улицы и Аптечной, но последний шаг оказался таким трудным, что сделать его пес не смог. Он остановился недалеко от паба «Гринвич» и рухнул от изнеможения, голода и усталости прямо возле баннера с социальной рекламой «Чистота вокруг — наш общий труд!», на котором терлись клювами два воркующих голубя, пачкая стекло пометом. Малыш, любовавшийся нежностью птиц, увидев собаку, заплакал и бросился к матери. Собака не хотела пугать маленького мальчика. Она не могла отойти или исчезнуть, замерцать и испариться. У нее больше не осталось сил даже встать.

Пинать ее или гнать тоже не было смысла: на сером асфальте лежал собачий скелет с иссохшими мышцами, обтянутый кожей с торчащей кусками пыльной шерстью. Морда пса опустилась между длинными лапами, уши разложились по тротуару и казались гораздо больше, глаза медленно закрылись и слиплись.

Мимо проходили люди, много людей.


На город начала спускаться тьма, но ее тут же развеяли вспыхнувшие фонари и сверкающие вывески. Из паба вышла молодая, хорошенькая женщина в мягком, немного бесформенном пальто-коконе розового цвета и серых ботильонах, смотрящихся чересчур массивно на тонких ровных ножках. Уля подошла к припаркованному рядом Форду Фиесте. После нажатия на брелок раздался характерный звук-писк, напоминающий крик: «По-ра!» Уля хотела сесть в машину, но заметила собаку или скорее то, что от нее осталось. Казалось, что такая леди, источающая запах не самых дешевых духов, в жизни не решится приблизиться ни к чему похожему на груду костей в лохмотьях, безжизненно развалившейся на тротуаре, но она не только подошла, но и присела рядом на корточки, чуть собрав пальто, и провела рукой по собачьей морде. Нос пса был теплым и сухим. Голова его чуть приподнялась, то ли испугавшись прикосновения, то ли удивившись ему, и снова опустилась на холодный асфальт. Глаза не открылись, шкура над ними все же натянулась и собралась в небольшие складки — попытка разомкнуть гноящиеся щелочки несомненно была.

— Что же с тобой случилось, бедное создание? Ты же меня не цапнешь, да? О, Боже мой! Боже! — Ульяна заметила, что морда собаки затянута прочной ниткой, веревкой или леской, местами вросшей в кожу животного, — Какой ужас! Несчастный пес! Кто же так с тобой? Бедняжка. Бедняжка! Что же мне делать? Держись, друг!

Собака никогда не слышала такой доброй интонации, такого мягкого, взволнованного голоса рядом, голоса, обращенного к ней. Она заскулила. Это получилось само собой. Пес почувствовал, что снова забилось сердце, которое, как он думал, замерло навсегда. Передняя лапа непроизвольно дернулась. Он хотел завилять приветливо хвостом, но боялся почти бессознательно, боялся, что не сможет пошевельнуться и боялся, что доверчивость, как и в тот страшный для него день, причинит боль.

Ульяна встала, прикусила губу, решая, как поступить и к кому обратиться за помощью. Она была готова сделать все возможное и невозможное для пса, но сейчас думала, что донести его до машины — не такая и простая задача — собака не маленькая, крупная, но по всей вероятности и не слишком тяжелая. Так часто обещание «сделаю во чтобы то ни стало и несмотря ни на что» обессиливает при первой же трудности. В такие минуты просто необходимо укрепить решение почти безрассудным поступком, движением резким и необдуманным. Ульяна, подсунув руки под тело животного, подняла его и прижала к себе.

Если бы не лапа собаки, застрявшая между пуговиц на полах пальто, отличить пса от пустой шкуры или вытащенной из бабушкиного сундука старой шубы, поеденной молью и изношенной годами, было бы непросто.

То, как чистенькая, гламурная незнакомка обнимает облезлого пса, увидел мужчина довольно преклонного возраста, проходящий мимо. За спиной старика на ремне висела небольшая деревянная шарманка. Старик удивленно разинул рот, точно так же, как обычно делают те, кто видит катаринку за плечами пожилого человека, но спохватившись, предложил помощь:

— Милая, давай подсоблю! Ты его куда? Тяжесть то, небось какая! Неужто сдохла псина? Вон, надо дворникам сказать, они уберут! Все мы там будем, доченька!

Он достал из кармана платок и торопливо вытер лицо. Фетровая шляпа приподнялась, и чуть скосившись на бок, снова уселась на убеленные сединой редкие волосы.

— Живой. Живой! Спасибо, но видимо я справлюсь! Он совсем не тяжелый, мне бы его до машины! Помогите дверцу открыть!

— Какой страшный. Как черт! Дочка, не выходить тебе псину то. Он же поди одной лапой на том свете! Видит себя, наверное, со стороны. Отмучился почти, — старик открыл заднюю дверь. Ульяна поставила колено на сиденье и переложила пса на мягкий бежевый велюр…

Шарманщик смотрел вслед уезжающей машины, перекрещивая воздух и что-то нашептывая.

В теплом салоне пес согрелся и немного ожил. Он уже вернул лапу с того света, но кончик хвоста все еще цеплялся за небо. Пес открыл глаза, и в них отчетливо виделась вера. Даже не надежда, а именно вера. Вера очевидно в то, что жизнь изменится, что теперь все будет по-другому. Ульяна всю дорогу говорила, что позаботится о новом друге, никогда не оставит его в беде и много всяких приятных, успокаивающих ласковых слов, от которых трепетно билось сердце у бедного, бродящего пса.

Форд цвета Frozen White сопровождали несчастные оголившиеся деревья, оплакивающие роскошный наряд. На лобовое стекло падали умирающие листья, потерявшие родной дом и связь с матерью. Ветер поднимал их вверх, жестоко смешивая с бумагой и полиэтиленовыми пакетами. Тучи, нависшие над контуром дороги, готовились разрыдаться в самое ближайшее время.

Дотащив животное к дверям квартиры, Ульяна пыталась открыть замок, нащупывая скважину той рукой, которой придерживала собаку за живот, потерявшийся где-то глубоко внутри. Желтый кругляшок на двери соседской квартиры, свет, сочащийся через глазок, исчез — любопытству одиноких людей можно найти оправдание.

Положив собаку на диван, Уля сняла пальто, и оно полетело прямо на пол, сбив с тумбочки пульт от телевизора.

Щелкнул выключатель ванной комнаты, зашумела вода — Уля помыла тщательно руки и поспешила на кухню. За исключением одной тарелки в мойке тут все было идеально чисто, чисто как в операционной — белая скатерть на столе, ни одной лишней вещи — все убрано и простерилизовано средством с цитрусовым ароматом. Уля одна из тех женщин, которые лепят все котлеты заново, если последняя получилась меньше остальных, и ополаскивают ванну вскипяченной водой. Открыв шкафчик, она достала коричневую аптечку с красным крестом. В ней отыскала спирт, зеленку, ватные тампоны, средство для заживления ран. В ее руках оказались и ножницы и банка с чистой водой. Недовольно взглянув на грязную тарелку, оставленную после завтрака, и пересилив желание помыть ее, Уля вернулась в комнату:

— Все сейчас поправим! Не бойся, я нежно!

Ульяна протерла руки спиртом, обработала ножницы. Капроновая леска (а это оказалась леска) там, где было возможно, разрезалась и аккуратно убиралась. Думается, работники немецкой компании IG Farben вполне могли представить себе, как будут использовать их изобретение пятидесятых годов.

«Все-таки леска предназначена для рыбаков, а не для догхантеров. Рыбаки действуют гораздо гуманнее живодеров. Они, по-крайнем мере, добывают еду! Хотя, кто знает, что чувствует болтающаяся на крючке рыба? И потом. Как ужасно, когда блюдо из рыбы пропадает и его выбрасывают. Это совсем не то же самое, что просроченный творог, например!» — Ульяна сейчас жалела и пса, и рыбу, болтающуюся на крючке и почему-то самих рыбаков, которые ищут себе пропитание, и даже творог, который теперь обязательно полетит в мусорное ведро.

Уля без особых усилий освободила пасть собаки, но всю леску так просто снять не получилось, часть почти заросла кожей и шерстью, и нужно было удалять ее, обрабатывая вновь открывающиеся раны.

Пес разинул пасть так широко, как мог и высунул язык — сухой и бледный.

Прежде чем продолжить операцию, Уля все-таки вымыла ту тарелку. «Я сейчас приду! Одну секунды!» — донесся с кухни ее приятный голос, приглушенные шумом труб и газовой колонки. Захватив молока и воды, она дала псу вдоволь напиться — поддерживала лохматую морду и он пил, пил и пил, жадно глотая и как-будто разлепляя ссохшееся горло. ...



Все права на текст принадлежат автору: Марина Николаевна Андросова.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Продавец пуговицМарина Николаевна Андросова