Владимир Першанин Мы умрем в один день

Пуля для капитана Ольхова

Часть 1

Глава 1

Ольхова хоронили в четверг. На кладбище шел снег, мокрый, вперемешку с дождем. Растоптанные комья глины липли к подошвам и лезвиям лопат.

Кузин, заведовавший похоронами, произнес торопливую складную речь, где было все, что положено. Старушки в черных платках, похожие на мокрых грачей, стояли у кучи ржавых старых венков и крестились. После Кузина стал выступать кто-то еще. Двое могильщиков негромко спорили, кому оставаться забирать веревки и лопаты. Крайняя старушка строго смотрела на них, бесшумно шамкая сморщенным ртом.

Сергеев, начальник уголовного розыска, отошел в сторону. Младшая дочь Ольхова плакала, и ее пытались увести, потому что она мешала забивать крышку. Жена стояла молча, окруженная родственниками. Год назад они развелись и не жили вместе, но хоронили Ольхова из ее квартиры.

Областное начальство еще не приехало, да и вся эта невеселая процедура исполнялась по ускоренному варианту. А чего иного можно было ждать, когда хоронили застрелившегося милицейского капитана?

Поминки устраивали в кафе, двухэтажной стеклянной коробке, недалеко от горотдела милиции. Был период активной кампании за трезвость, и водку ставить на столы не разрешалось. Ее разливал и подносил по полстакана мужик в черном лоснящемся на рукавах пиджаке, видимо, кто-то из родственников жены.

Сергеев вслед за Кузиным выпил водку и пошел к столикам, где женщины разносили тарелки с борщом. Одна из них показала Сергееву, куда сесть, и он торопливо опустился, желая лишь одного: чтобы его никто ни о чем сейчас не спрашивал и не пытался завести разговор.

У вешалки начальник городского отдела милиции Бондарев, сцепив на животе руки, что-то тихо говорил жене Ольхова. К нему бочком подбежал Кузин, с полминуты деликатно помолчал, а потом стал приглашать за стол. Бондарев крутнул в его сторону тяжелой лохматой головой и опять повернулся к жене Ольхова. Сергеев отщипнул кусочек хлебного мякиша и стал катать из него шарик.

Через несколько дней он разбирал дела Ольхова, раскладывая на столе папки и отдельные исписанные листы — материалы по нераскрытым преступлениям. Они уже изучались и прокуратурой, и им самим, когда проводилась проверка по самоубийству. Теперь надо было решать, кому поручить дальнейшую работу над ними.

За Ольховым числились два уголовных дела. Зная его неторопливость и обстоятельность, много Ольхову не поручали. Раньше Бондарев на него злился, называл волокитчиком и даже переводил в участковые. Ольхов действительно не укладывался в сроки. Он не любил спешки, когда приходилось работать сразу по нескольким делам. Этого не любили и остальные, но деваться было некуда — не хватало людей и времени. Все другие оперативники в отделении уголовного розыска были моложе Ольхова и успевали побольше, чем сорокалетний капитан. У Ольхова, конечно, тоже имелась хватка. Но он не умел разрубать узлы. Так говорил Гриша Шевчук, бывший начальник уголовного розыска, на чье место Сергеев заступил два года назад. Шевчука назначили замом к Бондареву.

Начальником уголовного розыска должен был стать Ольхов. Но не стал. Сыграли свою роль и строптивая натура, и семейные неурядицы, а, возможно, это самое неумение рубить узлы. Ольхов считался одним из самых опытных оперативников в отделе. Ему поручали сложные преступления, и, как правило, не торопясь, обкатывая дело, как камешек, со всех сторон, он доводил его до конца. Про него готовили большую статью в областной газете, но потом в самый последний момент сняли, когда узнали, что разводится с женой.

Последнее время Ольхов занимался материалами по квартирным кражам. Еще на нем числилось дело по хулиганству. Кражи посыпались на город с весны, и долгое время не удавалось напасть на след преступников. Недели две назад Ольховым был задержан Генка Куртенков по кличке Куртенок, у него изъяли часть краденого. Но двадцатилетний Куртенок, бывший «неблагополучный» подросток, — мелочь. За ним стоял человек поопытнее, имевший своих наводчиков, которые помогали выходить на нужные квартиры, где можно поживиться не только спрятанным в серванте колечком с камушком или ковриком со стены. Уносили японские магнитофоны, драгоценности, кожаные плащи, меха.

Преступная группа несколько раз с большой точностью выходила на квартиры, где хранились крупные суммы наличных денег. Город наводнили слухи, шли жалобы, и дело стояло на контроле в горкоме партии. Последнее время Сергеев работал по ограблению кассы в пригородном совхозе. Дело близилось к завершению, и теперь квартирными кражами, очевидно, придется заниматься ему. Сейчас это самое горячее дело.

Куртенок брал на себя лишь три кражи из полутора десятков, совершенных в городе. Может, и в этих бы не признался, но не давали отвертеться вещи, изъятые при обыске. Вещей и денег было не очень много — видимо, Куртенок получал небольшую часть. В протоколах допросов он упорно стоял на своем, утверждая, что кражи совершал один, и довольно обстоятельно рассказывал, как открывал двери. Нашли у него и набор отмычек.

С Куртенком предстояло заниматься, и дело выглядело перспективным. Ольхов сумел-таки нащупать нужную нитку. На пустом месте вычислил Куртенка.

Второй материал был попроще. Нанесение телесных повреждений, или хулиганство. Сергеев был в общих чертах с ним знаком. Бегло перелистал страницы дела. Бывший спортсмен избил двоих парней. Потерпевшие поясняют, что, когда шли по улице, их догнала машина, из которой выскочил незнакомый парень и стал наносить удары. Подать заявления оба отказались. Фамилия спортсмена Васин, ему тридцать один год, кажется, раньше он выступал за сборную города по боксу. Потерпевшие гораздо моложе его. Один учащийся ПТУ, второй не работает. Оба ранее судимые. Васин указывает в объяснении, что несколько дней назад к нему на улице привязались подростки. И вот теперь представился случай расплатиться, но, кажется, он ошибся, принял их за других. Это были первые объяснения. Позже все трое дружно заверили, что они старые знакомые и даже родственники, просили прекратить дело. Но дело не прекращали, потому что один из парней, Борис Полетаев, был избит очень сильно. Трещина в кости голени, сломаны два пальца на руке плюс сотрясение мозга. Материалы находились у Ольхова почти два месяца. Вначале этим делом занимался Голубев, но оно, видимо, зашло в тупик, и его забрал Ольхов, но тоже затянул. Его понять можно. Какие уж тут хулиганы, когда вышли на след квартирников!

Глава 2

Бондареву под пятьдесят. У него седые рассыпающиеся на затылке волосы и рыхлый, картошкой, нос. Полковника ему присвоили недавно.

Бондарев читал какую-то справку из раскрытой папки, лежавшей перед ним. Дыхание у начальника было прерывистым и шумным. Последние годы он огруз и постарел. Недавно снова лежал в больнице — аритмия сердца. Наверное, Бондарев скоро уйдет на пенсию, хотя сам об этом речь никогда не заводил. Бондарев — пенсионер! Звучит жалко. Человек, в течение одиннадцати лет возглавлявший самый крупный отдел милиции в области, будет ходить по утрам с авоськой за молоком, играть в домино со стариками у подъезда. Хотя что в этом такого?

Наконец, он отложил справку.

— Ценный документ прислали, — постучал он ногтем по голубоватым листкам. — Усилить, укрепить, активизировать… Мы, конечно, активизируем! Как же нам не активизировать, если руководство требует! А вообще, лучше бы бензину подкинули. — Он остановил рассеянный взгляд на Сергееве. — Давай, Вячеслав Николаевич, докладывай, с чем пришел…

Раскрыл протянутую папку и бегло полистал материалы по квартирным кражам.

— Куртенком займись лично. У Шевчука другие дела.

— По телесным повреждениям сроки затянуты, Михаил Степанович. — Надо поручить кому-то из следователей, пусть срочно заканчивают и передают в суд.

— Третий месяц тянем, — пробормотал Бондарев, — прокурор нам шею намылит. Он наискось черкнул пальцем на одном из листов резолюцию. — Никаких следователей. Доведите сами до ума. Пусть Голубев разбирается. Он начинал, ему и заканчивать.

— Потерпевшие отказываются. Мол, ничего не было, сами упали…

— Ну и что ж теперь? — недовольно, с ноткой раздражения спросил Бондарев. — Еще три месяца тянуть будем? Если нет претензий, готовьте отказной материал. — Он нажал кнопку переговорного устройства. — Пригласите ко мне Лисянского!

Заключение по факту смерти старшего оперуполномоченного уголовного розыска Ольхова Александра Ивановича занимало три листа машинописного текста. Его готовил замполит горотдела Лисянский. Материалы собирал Сергеев.

«15 ноября в 19 час. 10 мин. в своей квартире был обнаружен лежащий на полу труп капитана милиции Ольхова А. И. с огнестрельным ранением в грудь. Рядом с трупом находился принадлежащий ему пистолет ПМ № 116204.

Судебно-медицинской и баллистической экспертизами (акты прилагаются) установлено, что смерть Ольхова произошла от полученного огнестрельного ранения 14 ноября, предположительно от 21 до 22 часов вечера, через 25–30 минут после выстрела.

Выстрел произведен в упор, с расстояния не более одного сантиметра. На пистолете и стреляной гильзе обнаружены отпечатки пальцев Ольхова. Других отпечатков нет. Экспертиза также показала, что гильза выброшена после выстрела из данного пистолета. Пуля, пройдя сквозь тело и ударившись о кирпичную перегородку, подверглась сильной деформации. Однако очевидно установлено, что пуля выпущена из пистолета ПМ.

Других повреждений на трупе не обнаружено. Следов борьбы, взлома двери, а также присутствия в момент смерти в квартире посторонних лиц не установлено. Никто из опрошенных соседей (прилагаются 18 объяснений) не видел, чтобы в квартиру номер 23 кто-нибудь вечером 14 ноября заходил или выходил. Городской прокуратурой в возбуждении уголовного дела отказано.

После развода с женой, с ноября прошлого года, Ольхов проживал в однокомнатной квартире вместе с матерью, которая умерла четыре месяца назад. Его неоднократно видели в нетрезвом состоянии. В квартире на кухонном столе обнаружена половина бутылки коньяка. Следов алкоголя в организме Ольхова вскрытием не установлено.

Мыслей о самоубийстве Ольхов вслух не высказывал, но в то же время в его поведении отмечались элементы депрессии. Опрошенные сотрудники: Кузин, Голубев, Черных, Яковчук и др., — а также его знакомые слышали от него такие фразы: «Устал, все надоело, все опротивело, уехать бы куда-нибудь и не видеть ничего».

Таков текст заключения. Под ним подписи Лисянского и Сергеева. Потом эту бумагу направят в область. Если в материалах не будет неясностей, их спишут в дело. А на очередной коллегии отметят, что в коллективе горотдела не на должной высоте политико-воспитательная работа. Сотрудники злоупотребляют спиртными напитками, оставляют семьи — чего уж тут удивляться последствиям!

Раньше по каждому происшествию приезжала целая комиссия из области. Теперь доверяют и местным работникам.

Сергеев помнил Ольхова нескладным, сутулым, в сером костюме и широкополой шляпе. Он ходил, слегка приволакивая ногу, поврежденную еще в детстве. Из-за этого Саню не хотели брать в милицию, и он попросил кого-то из друзей пройти хирурга вместо него. А может, по-другому было. Саня Ольхов умел быть настырным. Сергеев знал это лучше других. Хотя многих вводили в заблуждение его очки и сутулые плечи. Наверное, он был невезучим. Из вечных капитанов, которые учат лейтенантов, а потом те уверенно обгоняют своих учителей, становятся сами капитанами, а потом майорами. А Ольхов по-прежнему надевал в праздничные дни мундир с четырьмя маленькими звездочками.

Одно из первых дел, с которого началась известность Ольхова, было раскрытие убийства водителя такси, совершенное неким Пономаревым. В город он приехал по оргнабору, заметая старые дела.

Это было глухое убийство, без свидетелей, улик, а о мотивах оставалось только догадываться. За городом в лесопосадке нашли брошенную автомашину-такси и в нескольких шагах от нее тело водителя, убитого зарядом картечи в спину. В горком партии пришла делегация таксистов. Заявили, что пока не найдут убийц, таксопарк на линию не выйдет.

Сколько лет назад это было? Десять? Или одиннадцать. Сергеев тогда только начинал работать в уголовном розыске. Ольхов задерживал Пономарева с кем-то из старых оперативников, и Помидор порезал ему стилетом пальцы. Сделанный из напильника, хорошо заточенный, с набалдашником на рукоятке в форме тигриной головы. Он метил в бок, но Саня схватил его за руки. У Ольхова имелся разряд по самбо, но было уже не до приемов — слишком быстро все получилось. Стилет несколько лет хранился в музее горотдела на стенде вместе с фотографиями. Потом по указанию очередного министра музеи стали убирать («ненужная парадность — наследие застоя»), и стенд исчез.

Дело тогда зависло. Опергруппа, созданная по его раскрытию, несколько недель энергично отрабатывала версии, переполошив бывших уголовников. С маху раскрыть убийство не удалось. Группа топталась на месте и начала понемногу распадаться — хватало и других дел, которые ежедневно поставлял большой город. Ольхов числился в группе с самого начала. Не выдержав дерготни, противоречивых команд начальства и всевозможных представителей из областного управления, он попросил дать ему одного человека в помощь и возможность спокойно работать. Вряд ли кто-нибудь обратил внимание на самонадеянное заявление не слишком опытного старшего лейтенанта, но Бондарев, умевший в то время совершать рискованные поступки, согласился. Свернул группу и предоставил ему свободу действий.

У Ольхова была своя система.

— Слава, мне никто не мешал, а это очень много значит!

Сергеев считал, что главное в его системе было хорошее знание людей и умение с ними говорить.

Потом Ольхов рассказывал:

«Кому-то срочно понадобилась машина. Может, совершить кражу или для каких других целей. Переворошили не меньше сотни подозреваемых. Пономарев в этот список не попал. Он к тому времени уже почти год жил у нас, пристроился сторожем в какой-то пригородной конторе, поигрывал в карты. Помидор хорошо знал дворы, где собирались компании играть под деньги. По картам он специалист, по возможности подшельмовывал, но не зарывался и сотни три-четыре в месяц имел всегда. Я заинтересовался им после разговора с одним из картежников. Ходит, мол, к нам во двор один молодой, почти всегда выигрывает. Не пьяный, а глаза дурные, и папиросы сам крутит. По всему видно, что анашой балуется. Познакомился я с ним на всякий случай. Оказалось, контора, где он работает, находится в той стороне, куда двигалось такси. Копнули поглубже. Что делал в день убийства и так далее. Ну и поплыл Помидор. А машина ему нужна была для кражи. Он собирался взломать сейф в колхозной бухгалтерии, а если сразу не получится, то погрузить этот сейф в багажник и вывезти. Помощника себе уже нашел, оставалось дело за машиной. Ни за что человека погубил, сволочь! Когда за руль уселся, мотор заглох, а завести не сумел…»

Бондарев долго читал заключение, морща бугристый лоб и перебирая пальцами. «Пальцы, наверное, от нервов», — механически подумал Сергеев. Начальник милиции снова собрал листы и достал из стакана ручку с красной пастой, которой он обычно правил документы.

— Вот здесь надо усилить, я же тебе говорил, Вадим Борисович. — Он посмотрел на замполита. — Развод с семьей произошел на почве злоупотребления спиртными напитками.

— Не из-за этого они развелись! — не выдержал Сергеев. — И про злоупотребления зря пишем. Выпивал он, но зачем до предела доводить? На работе его отродясь с запахом не замечали, по улицам тоже не шатался. Так про любого из нас можно сказать Сергеев понимал Бондарева. Тот хотел от них документа, где бы четко прослеживались причины самоубийства и не оставалось неясных мест.

Лисянский, помаргивая, смотрел на Сергеева поверх очков. Он возвышался над ними обоими на целую голову.

— Министр четко заявил, что употребление алкоголя несовместимо с работой в милиции. Ольхова надо было гнать раньше. Это удар по нашему авторитету. Пил, бросил семью, потом застрелился. Конечно, он считался хорошим работником, с ним нянчились, и вот к чему это привело…

«Он не считался, а был хорошим оперативником. Может, самым сильным в горотделе». Сергеев хотел это сказать, но не сказал. Может понимал, что его слова в защиту товарища сейчас ничего не значат, а может не решился возразить начальству.

— Аморалка и распущенность, конечно налицо, — проговорил Бондарев, — и надо, чтобы в заключении это проглядывало. Подумайте, какие факты еще можно добавить.

«Наскрести», — подумал Сергеев.

— Про пустые бутылки в кладовке можно упомянуть. Там нашли пять штук пивных и одну из-под водки. Так и укажите. В квартире обнаружены пустые бутылки из-под спиртных напитков. Это ведь о чем-то говорит? — Бондарев продолжал чиркать красной пастой. — Надо отразить наши недостатки в политико-воспитательной работе. Такую фразу, например: «В отделе не было создано обстановки нетерпимости к негативным явлениям: злоупотреблению спиртными напитками, моральной распущенности…»

Лисянский кивнул и сурово посмотрел на Сергеева. Тот тоже кивнул машинально. Разумеется, он согласен с руководством. Стало противно за себя и стыдно за эти ничего не значащие суконные фразы, которыми, как досками, обкладывали Саню Ольхова.

Раздался телефонный звонок, и начальник, поздоровавшись, долго и терпеливо стал объяснять порядок прописки в оползневой зоне. Звонило, видимо, какое-то начальство, впрочем, и с подчиненными Бондарев разговаривал почти в такой же манере, не повышая голоса и терпеливо разъясняя свою точку зрения. Скольких городских руководителей уже пережил Бондарев? Со всеми умел находить общий язык. Осторожный дядька. Работать с ним можно. Всегда пойдет навстречу. Худо-бедно, а две-три квартиры в год для милиции постоянно выделяются.

Ольхов ладил с ним плохо. Особенно последние годы. Спорил на совещаниях. Однажды оборвал, когда Бондарев стал выговаривать ему за то, что он оставил семью. Впрочем, он и с другими часто был раздражителен. С Сергеевым они тоже не очень хорошо жили. Лисянский как-то заметил, что это типичное поведение неудачника.

— Невнятно изложены основные мотивы самоубийства. — Начальник милиции провел волнистую красную черту. — На твой взгляд, какие? — обратился он к замполиту.

— Мы указали.

Под словом «мы» Лисянский подразумевал, видимо, Сергеева и себя.

— А все же?

— Прежде всего, личная жизнь. Разлад с семьей. Неудачи на службе. Когда-то Ольхову предрекали большое будущее, о нем писали в газетах, конечно, это отразилось на самомнении, вспомните его выкрики на совещаниях. Я! Кругом надо было показать свое «я». А результат нулевой — один пшик. В сорок лет рядовой работник, полтора срока ходил капитаном. Согласен, Вячеслав Николаевич?

Очки повернулись в сторону Сергеева. Тот промолчал, перекатывая в пальцах авторучку.

— Конечно, лучше о покойнике вообще не говорить плохого. Тем более, Ольхов был хорошим товарищем, и как работник проявил себя. Но… — он развел руками, — наше дело дать объективную картину без эмоций.

На следующее утро заключение ушло в область. Несмотря на кажущееся спокойствие, Лисянский заметно нервничал. Происшествие по личному составу. Неизвестно, какие выводы в отношении его может сделать начальство. Бондарев что? Он свое отслужил — хоть завтра на пенсию. А у Лисянского все может полететь из-за одного выстрела. Не справился, не обеспечил…

Глава 3

Дело по нанесению телесных повреждений гражданам Полетаеву и Зимовцу Сергеев передал оперативнику из своего отделения Олегу Голубеву, а сам начал заниматься Куртенковым. Вырисовывались несколько кандидатур, которые могли быть основным звеном в серии квартирных краж. Часть из них была уже отработана Ольховым, но поиски пока велись втемную. Куртенков не боялся колонии. С Сергеевым вел себя нахально, и чувствовалось, всем поведением он торопится закрепить в воровской среде свой авторитет. Сергеев понял — про сообщников он ничего не скажет. Разве что случайно сболтнет.

Расположить Куртенкова к себе не удавалось. Генка курил предложенные сигареты и продолжал отмалчиваться. Все же кое-что интересное появилось. Несколько раз его видели с женщиной лет двадцати восьми. По возрасту вряд ли она была подругой Куртенкова. На вопрос об этой женщине Генка среагировал беспокойно.

Так беспокойно, что Сергеев почувствовал — тепло! Здесь надо копать. На все вопросы о женщине Куртенков отвечал непонимающей улыбкой и, моргая, заводил разговор на другую тему. В конце концов замкнулся и стал проситься в камеру.

И вообще все шло совсем не так, как хотелось. По квартирным кражам он продолжал третий день топтаться на месте. Потом явился начальник следственного отдела и стал выговаривать, что неправильно оформлены некоторые материалы по ограблению кассы. Он был прав, но Сергеев стал огрызаться — подумаешь, аристократы, с девяти до шести, как бухгалтерии, работают, а еще претензии выдвигают! Пусть бы сами попробовали, высунув язык, по хуторам побегать, да раскрыть это ограбление.

К Марине Ольховой он попал лишь в субботу. Жила она в темной двухкомнатной «хрущевке» на пятом этаже старого серого дома. Сергеев не был здесь около двух лет, если не считать похороны Ольхова, когда вместе с другими он выносил по лестнице гроб с телом.

Они сидели за маленьким журнальным столиком. Разговор не получался. Они знали друг друга много лет, но сейчас, мучительно выискивая, о чем говорить дальше, Сергеев вдруг понял, что, в сущности, он ничего не знает об этой женщине, сидящей напротив. Ольхов ему не рассказывал о причинах развода. Он вообще редко говорил о своей семейной жизни.

Марина заговорила сама.

— Знаешь, Слава, давай не усложнять вещи. Не надо соболезнований и прочего. Позавчера девять дней было. Мы никого не собирали, одни родственники. — Она поднялась и достала из серванта бутылку, в которой оставалось немного водки. — Я сейчас соберу на стол.

— Не надо, Марина. Я буквально на несколько минут.

— Ничего, тебе сегодня спешить некуда. С Санькой вы целыми вечерами просиживали. Вот с тобой и помянем его. Ты по служебным делам зашел или нас проведать?

— Какие там дела?

Ложь прозвучала не очень убедительно. Они выпили, не чокаясь.

— Как семья?

— Ничего.

— Ничего… — повторила она, усмехнувшись, — это у меня ничего. Ни сейчас, ни впереди. Знаешь, а мне кажется, ты пришел меня о чем-то спрашивать. Вы ведь, наверное, сейчас расследование проводите? Или уже все, списали вечного капитана в архив?

В этом году ей, наверное, исполнилось сорок. Или сорок один. Фигура осталась той же, что и пять, и десять лет назад, но выдают морщины вокруг глаз.

— Все получилось так по-глупому. В последние годы часто ссорились. Я даже не знаю, из-за чего. Каждый день одно и то же. С восьми до пяти на фабрике, потом, высунув язык, бегаешь по магазинам, готовишь ужин, уборка и спать. Саша приходил поздно, усталый. Я с ним заговорю, он отмалчивается. Предлагаю сходить куда-нибудь в воскресенье, а он опять молчит. Начинаю раздражаться, он уходит в другую комнату. Был период, возвращался выпивши — опять ссоры. Он стал часто оставаться у матери, а однажды вечером у нас произошел разговор. Впрочем, какой там разговор — самый похабный скандал! Я сама все начала. Я кричала на Сашу, напомнила ему о женщине, с которой у него был роман много лет назад. И он тоже кричал. Девчонки плакали, со старшей случилась истерика. Они сказали ему: «Уходи от нас, ты нам не нужен». Он ушел. Мне казалось, так будет лучше. Я вспоминала эту женщину, может, у них ничего и не было, но я нарочно воображала разные картины и ненавидела его еще сильнее. Я

вспоминала, как он громко храпел, как постоянно забывал убирать со стола, его сопливые носовые платки. Так и закончилась наша совместная жизнь.

Она показала на бутылку.

— Налей себе, Слава.

— А ты?

— Совсем немножко.

Она поднялась и пошла на кухню, Сергеев тоже встал с кресла. Комната осталась такой, как и два года назад. Тот же старенький черно-белый «Рекорд», тахта, которую они когда-то вместе с Саней ремонтировали — отвалилась ножка.

Он остановился перед небольшим портретом Ольхова. У него была фотогеничная внешность. В расстегнутом светлом костюме, со спадающей на лоб прядью он походил на какого-то актера. Может быть, Филатова?

В последние годы они отдалились друг от друга. Нет, не поссорились, просто вне работы стали гораздо реже видеться. Сергееву казалось, что Саня его намеренно избегает и чуть ли не обижается, что именно его, а не Ольхова, назначили вначале замом начальника уголовного розыска, а потом начальником. Когда отмечали узким кругом назначение Сергеева, он не пригласил Ольхова. Колебался до самого последнего, но так и не позвал. Саня был тогда на ножах с Бондаревым, а Лисянского он с самого начала терпеть не мог. Конечно, ни тот, ни другой ничего бы не сказали, но Сергеев понимал, что Саня будет лишним, хотя бы даже потому, что все они руководители, а он рядовой сотрудник.

Марина вернулась и поставила на стол тарелку с мясом.

— Совсем забыла, чуть не подгорело. Ты ешь, если я тебе аппетит не испортила.

Сергееву совсем не хотелось есть, но он положил себе кусок.

— Я думала, с Сашей у нас все кончено. Говорили, что его видели с женщиной, но меня это не трогало, тем более, я тоже была не одна. Потом он зашел как-то домой за вещами, в шкафу оставались его рубашки. Он недавно похоронил мать, очень переживал, и я предложила ему поужинать. А потом долго сидел в комнате у девчонок. Наверное, он им рассказывал что-то смешное, они смеялись. Он и со мной о чем-то пытался шутить, но я ушла на кухню. Саша стал собираться, и мне кажется, что если бы я предложила ему остаться, он бы остался. Потом мы опять не виделись месяц или полтора. Не выдержала уже я сама. Я пошла к нему с младшей дочерью. Больше всего я боялась встретить в его квартире другую женщину, но он был один. Я прибрала и сварила суп. На кухне мы разговаривали с ним о разных пустяках… Слушай, Слава, я тебе не надоела своими рассказами?

— Нет, — отозвался Сергеев. — Мне действительно все надо знать о Саше.

— Ну, в общем, мы решили, что он возвращается к нам. Он бы и вернулся, но не представлялся случай поговорить со старшей дочерью — она была все еще настроена против него. А потом эта нелепая смерть…

— Ты не веришь в самоубийство?

— Нет, не верю, — замотала она головой. — Несчастный случай, все, что угодно, но не самоубийство.

— А ведь она погуливала, когда без Ольхова жила, — сказал Бондарев, — знаешь?

Сергеев знал.

— Ну вот, а теперь совесть гложет. Семейные дрязги Сашку в гроб и загнали. Жаль мужика…

— Мать Куртенкова подтвердила, что видела сына прошлой зимой на улице вместе с каким-то парнем и женщиной, кажется, беременной. Он скуластый такой, среднего роста, но сбитый крепко. Одет прилично и на шпану не похож. Зовут Игорь.

— Ниточка, ей-богу, ниточка, — возбужденно выхаживал по кабинету Витя Черных. — Надо крутить приятелей Куртенкова.

— Ольхов опросил человек двенадцать. Никто ничего не знает. А с другой стороны, женщина беременная, видимо, семейная, с какой стороны она имеет отношение к кражам?

Черных мнет в ладони плотный резиновый шарик. Он светловолосый, с аккуратными рыжими усами, которые ему совсем не идут. Черных недавно получил старшего лейтенанта, а его очередное увлечение — каратэ, поэтому он тренирует кисти рук. Весной Черных занимался у-шу. Ходил в какую-то платную секцию. Сейчас вспоминает с пренебрежением:

— Вытыкиваются! Ужимки да поклоны. Каратэ — это вещь!

Надолго его не хватает. Увлечения у него меняются едва ли не каждый месяц, но оперативник он хороший, настырный.

В сейфе Ольхова карточка на каждую кражу. Записаны люди, заходившие в эти или соседние квартиры перед кражами. Почтальоны, слесари, просто знакомые. Их довольно много, в том числе и женщины. Часть людей опрошена, других предстояло искать.

— Слушай, Витя, мать Куртенкова про Игоря что-нибудь говорила Ольхову?

Черных перелистал заполненные бланки объяснений.

— Нет.

— Значит, надо опять проверять всех его приятелей. Понимаешь, что получается: жил-был Куртенок, с пятнадцати лет на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, дрался, мопеды угонял, потом с год назад вдруг завязывает, бросает свою прежнюю братию, ведет себя тихо-скромно, а потом вдруг выплывают квартирные кражи, одна другой хлеще. Слушай, — вспоминает Сергеев, — ведь у Ольхова что-то могло быть отмечено в записной книжке.

Но записной книжки среди вещей Ольхова не нашли. Хотя сам Сергеев видел, что иногда на планерках Ольхов делал какие-то записи в маленьком зеленом блокноте. Впрочем, он мог его уничтожить, когда решил покончить счеты с жизнью. Там наверняка были адреса, телефоны знакомых, и Ольхов не мог не знать, что после его смерти их будут опрашивать. В рабочей тетради Ольхова, которую он вел, как и все другие оперативники, никаких упоминаний про скуластого и ту женщину нет. Есть несколько записей по Васину и избитым парням, отмечены вызовы свидетелей. Видимо, когда затянулись сроки, Ольхов взялся усиленно наверстывать дело по телесным повреждениям.

— Слушай, Витя, сядь, — пробурчал Сергеев, — в глазах от твоей беготни рябит! В общем, сегодня и завтра опрашивай прежнюю компанию Куртенкова.

— Понятно. Только ты поторопи Голубева, пусть тоже помогает, чего он там копается с Васиным? Подумаешь, один другому морду набил, развели волынку на три месяца.

Глава 4

Кто же такой этот Игорь? К концу следующего дня Сергеев понял, что он наверняка не из местных. Или, по крайней мере, никогда не попадал в поле зрения уголовного розыска. На начинающего тоже не похож, слишком осторожно и умело совершаются кражи. Похищенные вещи в городе не всплывают, их реализуют в другом месте, возможно, в соседних областях. Что про него известно? Несколько общих примет, возраст от 25 до 30 лет, имеет жену или подругу, у которой весной родился ребенок. Не густо! Черных вместе с Кузиным, начальником паспортного отдела, сделали выборку на всех Игорей. Десятка два, подходящих по возрасту и приметам, проверили, но пока никаких результатов. Впрочем, Игорь, который был нужен им, мог жить и без прописки или приезжать сюда из другого города.

Куртенок упорно молчал. В камере вел себя нагло, успел подраться и попасть в карцер за то, что пытался отобрать у сокамерника свитер. Его побаивались. Жилистый и цепкий, как кошка, он кидался на любого, кто ему не нравился. Бил головой, ногами, вцепившись пальцами в волосы. Намекал, что на воле имеет крепких покровителей, которые всегда готовы прийти на помощь. Недавно мать принесла передачу.

Передача богатая: копченая колбаса, сало, индийский чай, сигареты.

— Виктор, надо идти к матери Куртенка, — сказал Сергеев.

— Продукты покупала не она.

Матери Куртенкова за сорок. Светло-рыжие волосы мелко завиты. Возле носа проступающая паутина фиолетовых склеротических жилок — она крепко попивает.

Сергеев знал ее давно. Раньше часто вызывали в инспекцию по делам несовершеннолетних, потом оставили в покое — поняли, что от нее не дождешься никакого положительного влияния на сына. Скорее наоборот. Была Анна Куртенкова бабой мягкой и слезливой. Не отказывала никому, и постоянно толклась в ее квартире пьющая братия. Бывало, кто приживался на месяц-другой, потом исчезал, уступая место следующему жениху. Так и шло уже много лет. Дочь Куртенковой почти постоянно находилась в интернате для умственно отсталых детей. Раза два Сергеев встречал ее на улице вместе с матерью. Долговязый подросток с подвернутой головой и невнятной быстрой речью, похожей на птичье бормотанье.

Анна Куртенкова морщила жирный от крема лоб, поддергивала полы старого, когда-то модного кримпленового пальто и долго не могла припомнить, кто принес передачу для сына. Они сидели в кабинете Сергеева. Был уже вечер, и за дверью шлепала мокрой тряпкой уборщица. Куртенкова зевала, деликатно прикрывая ладонью рот. Ее утомили бесконечные вопросы о передаче и о знакомых ее непутевого сына.

— Ой, да что вы с этой посылочкой привязались? — не выдержала Куртенкова. — Ну, взяла я из нее колбасы коляску да сигарет три пачки. Что, не имею права? Дочку кормить нечем, а этот оглоед будет там копченую колбасу жрать!

— Кто принес передачу?

— Та женщина, которая зимой беременная была.

— Записку или что-нибудь на словах она не просила передать вашему сыну?

— Ничего я не знаю. Вы тут обо всем спрашиваете, а мне потом ходить да оглядываться. Перевстретят ночью да настучат железкой по голове за длинный язык.

У нее были красные обветренные руки. На левой кисти полустертая татуировка — чье-то имя. Может, Генкиного отца или отца ее больной дочери.

— Алименты не получаете?

— Откуда?

Она глядела на Сергеева настороженно, ища в вопросах двойной, опасный для нее смысл. Сергеев знал, что она носила подаренные сыном краденые вещи, и он же, сжалившись, давал ей трешку опохмелиться. А раза два, крепко подвыпивши, бил ее.

— Парень-то он хороший, запутался только…

Почти через силу выдавил из себя эту фразу Сергеев, потому что очень мало хорошего оставалось в ее двадцатилетнем сыне — лживом, испорченном с ее же помощью. Сергееву очень было надо, чтобы Куртенкова заговорила. Мать заплакала и подтвердила, что хороший он, и о сестренке заботится, и вообще все в семье у них наперекосяк пошло из-за первого мужа-пьяницы, чтоб он в гробу перевернулся.

— Гена очень нервный и вспыльчивый. За драки сколько раз в милицию попадал. Потом утихомирился, работать пошел. Деньги, правда, мне не отдавал, ты, говорит, их промотаешь, сам продукты покупал, подарки мне с Галкой. А потом вдруг бросил работу, стал пропадать целыми сутками. Приносил иногда вещи…

Куртенкова замолкла и посмотрела на Сергеева. Может быть, ожидала, капитан сейчас спросит, что за вещи и куда их девала. Но Сергеев молчал, откинувшись на спинку кресла, и Генкина мать снова вздохнула.

— …мелочи разные. Шарфик, рубашку там модную…

Она врала. Не только мелочи приносил домой ее сын, хотя наиболее ценные вещи ему не доставались. Их продавали где-то на стороне, видимо, не доверяя Куртенковой. Но то, что подарил ей сын: норковый воротник, босоножки, складной зонт, — она отдала при обыске сразу, не запираясь и не пытаясь доказать, что купила их на свои деньги.

— Высокомерный стал. Посмотрит на телевизор, а он у нас старый, и говорит — как свиньи живем! Перстень себе за четыреста рублей купил, штаны — за сто пятьдесят, жеваные, в пятнах, зато модные. Прежних друзей бросил, все больше с Игорем. Жулик какой-то или бандит!

— Анна Алексеевна, вы не знаете, где он живет или работает?

— Нигде не работает. Мне кажется, он приезжий, а живет у своей полюбовницы.

Старомодное слово «полюбовница» заставило Сергеева усмехнуться.

— Ну, а что-нибудь про полюбовницу знаете?

— Хороший ты, Сергеев, мужик, а про меня не думаешь. Генке много навесят?

— Статья предусматривает до семи лет.

— Может, меньше дадут?

— Может. Если будут смягчающие обстоятельства. А у него какие? Про сообщников молчит, врет на каждом шагу. Вот и получается из него самый настоящий вор.

— Какой вор? Поманили, пообещали красивую жизнь, он и пошел. Теперь передачками откупаются. Не знаю я, Вячеслав Николаевич, кто она такая. Ни имени, ни чего другого. Осторожные они, Игорь и подружка его.

На этом и закончился разговор между начальником уголовного розыска Сергеевым и матерью Генки Куртенкова, от которого тянулась тонкая ниточка к группе, совершившей полтора десятка краж. Группа сейчас притаилась, обеспокоена арестом сообщника, но если Генка будет молчать, она снова поднимет голову. Хорошо отлаженный и запущенный механизм не может долго бездействовать.

Сергеев пил чай с вишневым вареньем и смотрел выступление балета ГДР. Белокурые длинноногие как на подбор женщины очень неплохо смотрелись в своих откровенных блестящих костюмах.

Сын, Васька, поковырял ложкой в тарелке с манной кашей, потом потянулся к вазе с печеньем.

— Слава, — окликнула его жена, — заставь ребенка есть кашу.

— Чего? — не понял Сергеев, поворачиваясь от экрана.

— Ничего, продолжай любоваться. Тебя бы туда запустить, вот уж порезвился!

— А-а, — отозвался Сергеев и стал намазывать хлеб маслом. Посмотрел на сына. — А ну, доедай кашу!

— Я не хочу… И так полтарелки съел.

— Васек, давай через не хочу. Что за еда печенье?

— Пусть печенье с чаем ест, — вдруг изменила решение жена, — у них в школе обед в одиннадцать. Не хочет кашу — значит, организм не требует.

— Нелогично, — покачал головой Сергеев. — Ты подрываешь мой авторитет.

— Его еще у ребенка заработать надо! Кстати, ты насчет сахара разговаривал?

— С кем?

Утренняя передача «120 минут» Сергееву нравилась. Вечером смотреть телевизор он не любил. Может, потому, что достаточно уставал за день и большинство передач его раздражали.

— С какой-то твоей знакомой директоршей. Пора к лету запасаться. Начнутся фрукты, его нигде не найдешь.

— Надо поговорить, — согласился Сергеев. — Слушай, Оля, ты бы сходила к Марине Ольховой. Ну, просто так, чайку попить, поболтать. Отвлечешь ее немного. Она очень подавленной выглядит.

— Я была у нее позавчера.

— Как думаешь, Саня мог из-за семейных неурядиц застрелиться?

— Ты кого об этом спрашиваешь? — Жена удивленно вскинула брови. — Вы же с ним друзья были, тебе лучше знать.

— Последний год мы не очень-то дружили.

— Он тебе завидовал. Неужели непонятно?

— Слушай, не надо, — попросил Сергеев.

— В семье у него не так все плохо и складывалось. Они с Маринкой снова собирались жить вместе. Младшая дочь почти каждый день к нему заходила. Впрочем, Бог их знает — чужая душа, она и вправду потемки.

По телевизору стали показывать интервью с кем-то из врачей, а Сергеев подумал, что он уже неделю собирается зайти к Вагину, судмедэксперту, проводившему вскрытие Ольхова.

— Вы поторапливайтесь, — сказала жена, убирая со стола тарелки, — двадцать минут девятого.

В дверях Сергеев задержался и поцеловал жену в подставленную щеку. Привычный, почти механический жест. Не очень уютно чувствовал он себя в это утро. Припомнил, что ничего не получается с телефоном. С неделю назад ходил на телефонную станцию, узнавал. Заявление уже лет шесть лежит. Сказали — ждите. Надо поговорить с Бондаревым, он, конечно, может помочь, но обращаться к нему не хотелось. С охотой в этой воскресенье тоже ничего не выйдет, он дежурит.

А уже подходя к горотделу, почему-то вспомнил медицинскую передачу. С нее перескочили мысли на неизвестную подругу или знакомую Игоря. Если она родила, то, значит, где-то в больнице, консультации должен остаться след. Имя, фамилия ее неизвестны. Но есть имя отца ребенка. Значит, Игоревич или Игоревна, ей-богу, ниточка! А вдруг ребенка под фиктивным отчеством запишут? Вряд ли! В любом случае, по ниточке надо пройти до конца.

Может, куда-нибудь выведет.

Глава 5

Сергеев знал Лешу Вагина давно. У него острый узкий лоб, залысина через всю макушку и очень светлые, слегка голубоватые глаза. Если не любишь человека, такие глаза можно назвать бесцветными. Вагин работает хирургом в горбольнице, одновременно исполняя обязанности судмедэксперта. Иногда он отпускает бороду. Она ему не идет, потому что волосы редкие и торчат клочками. Когда у него появляется увлечение из числа медсестер или врачих помоложе, он выглядит живее и симпатичнее. Потом снова перестает бриться и становится меланхоличным и ехидным.

Минут пять они разговаривали про общих знакомых. Вагин курил. Его тонкие узловатые пальцы в желтых пятнах йода.

— Я готовлю заключение по проверке смерти Ольхова. Хотел кое-что уточнить, — перешел наконец к делу Сергеев.

— Уточняй, — не возражал Вагин. — Правда, в акте я указал все подробно.

Акт судмедэкспертизы Сергеев помнил хорошо. Описание ранения, причины смерти, состояние внутренних органов, содержимое желудка. Ряды слов, неровно отпечатанных на скверной машинке. Подписи врачей и среди них знакомый аккуратный росчерк Вагина.

Сергеев достал из дипломата потрепанную толстую тетрадь — санитарную книжку Ольхова. Возле фамилии вклеенный прямоугольничек: «капитан милиции». Под ним затертые предыдущие лейтенантские звания. Вагин, листая страницы, перечислял визиты к врачам. Простудные заболевания, вывих ноги… Это на тренировке лет двенадцать назад. Память о Пономареве. Жалобы по поводу бессонницы…

— Многие говорят, последнее время он выглядел подавленным, говорил, что все надоело, ничего не хочется. Могло такое настроение повлиять?

— Ну-ну, прибавь это дело, — Вагин звонко щелкнул себя по горлу, — да бессонницу, да расскажи, как он бельевую веревку покупал, — и готовая картина! Психически он был здоров, о чем в акте имеется подпись психиатра.

Он ткнул своим тонким пальцем, показывая нужную подпись.

Стеклянная, закрашенная белой краской дверь приоткрылась:

— Алексей Дмитриевич, вас можно на минутку?

Сергеев оглянулся. Медсестра в туго затянутом на талии нейлоновом халатике выжидающе смотрела на Лешу. По несколько излишней дозе озабоченности он догадался, что здесь не только служебные дела.

— Попозже, — сказал Вагин, — у меня здесь товарищи…

— Я не могу попозже.

Вагин поднялся из-за стола. Сквозь неплотно прикрытую дверь доносились обрывки фраз:

— Ну, конечно… Я знаю… Лучше к вечеру…

Видимо, Сергеев не ошибся насчет их взаимоотношений. Ну и Вагин! Смотреть не на что, лысина, ручонки тонкие, аж светятся, и таких женщин ждать заставляет. Ну, чего она в нем нашла?

«Чао-какао», — объявил за дверью женский голос. Видимо, это означало: «До встречи».

— Ты, наверное, хочешь спросить, — медленно опустился в кресло Вагин, — есть ли у меня полная уверенность, что это самоубийство?

— Допустим. С медицинской, конечно, точки зрения. Остальное оставим пока в стороне.

— Значит, у вас появились какие-то новые факты?

— Ничего нового, но, понимаешь, когда я думаю про смерть Ольхова, что-то от меня ускользает. Словно выпадает одно звено. Сначала казалось проще. Семейные неурядицы, неудачи по службе, злоупотребление алкоголем, высказывания о том, что все надоело, — вот тебе готовые причины для выстрела. Теперь такая схема меня не устраивает.

— Знаешь, — предложил Вагин, — давай я тебе мелочишек подброшу. Так сказать, информацию для размышления. Они тоже выпадают из общей картины. Вскрытие показало полное отсутствие алкоголя в организме. Между тем на кухне стоит ополовиненная бутылка коньяка. Может быть, он собирался выпить, но внезапно решился и сразу выстрелил. Хотя логичнее предположить, что Ольхов сначала бы выпил. По крайней мере, большинство поступает так. Выстрел был произведен стоя. Умер он не сразу, минут тридцать лежал на полу. И не только лежал. Подполз к дивану, потом к двери, там и наступила смерть.

— Кричать он не мог?

— Нет, у него было пробито легкое, он сразу потерял много крови, ослабел и, наверное, не смог встать. Но, мне кажется, открыть дверь сил бы у него хватило. Руки действовали — ведь он ползал по полу. Но дверь почему-то не открыл и не попытался выползти на лестничную клетку за помощью. Не захотел.

— Или не дали.

— Может быть, — пожал плечами Вагин. — Сие тебе выяснять. А вообще эти полчаса на всякие мысли могут натолкнуть, особенно если с намеками приходят.

— Никаких намеков!

На следующий день Сергеев вместе с Черных и с экспертом Костей Куликовым снова осмотрели квартиру Ольхова. Сергеев проверял карманы одежды, висевшей в прихожей и кладовке, когда его позвал Кулик. Войдя на кухню, он увидел эксперта стоявшим на четвереньках возле открытого настежь шкафа-холодильника под окном. Поддев топориком доску со дна, тот ковырялся в углу шкафа. Наконец, выпрямившись, протянул ладонь Сергееву.

— Посмотри.

На ладони лежал сплющенный желтый комочек. Сквозь лопнувшую латунную оболочку проглядывала свинцовая начинка. Это была пистолетная пуля.

Глава 6

Его везли в наручниках. Ему было тесно и неудобно в салоне старенького «москвича». Два оперативника больно стискивали с обеих сторон. Сергеев, начальник уголовного розыска, сидел впереди, и он видел, как покачивается его голова в потертой пыжиковой шапке. Сергееву было жарко. Он снял шапку и пригладил мокрые волосы. Человек в наручниках усмехнулся, обнажив золотые коронки справа в верхней челюсти.

— Отличились?

Ему не ответили, и он тоже не пытался больше вступать в разговор.

В коридоре Сергеева остановил заместитель по опер-работе Шевчук, его непосредственный начальник.

— Поздравляю! Хорошо сработали. Ты погляди, сколько нашустрил этот хорек!

А Лисянский на планерке изрек, повернувшись к Бондареву и смотря сквозь очки в сторону:

— Незаменимых нет. Растут люди.

Бондареву это, кажется, не понравилось. Он сам иногда так говорил. Но намек на Ольхова, с которым он проработал много лет и который был одним из его лучших учеников, пришелся Бондареву не по душе. А, может, принял реплику в свой адрес. Мол, поработал достаточно, пора и о пенсии подумать. Кто не знает, что Лисянский спит и видит себя начальником милиции.

Вывела все-таки ниточка к цели! В городском загсе и обоих роддомах выписали всех детей, носивших отчество Игоревич и родившихся с февраля по май. Может, не самое благородное занятие искать преступника через новорожденного, но этот путь мог оказаться самым коротким. Расследование топталось на месте. Куртенок молчал, все остальные ничего нового сообщить не могли, хотя по третьему разу обходили Черных с Голубевым приятелей Куртенкова.

— Кажется, то что нам нужно, — возбужденно говорил вчера Черных, по своей привычке шагая взад-вперед по кабинету, засунув руки в карманы. На нем был серый в полоску хорошо сшитый костюм, галстук с заколкой и цепочкой, виден край кобуры и рифленая пистолетная рукоятка — наверное, интересно смотрелся для женщин блондинистый помощник Сергеева, старший лейтенант Витя Черных. — Я опросил соседей, живут там муж и жена с ребенком. По приметам сходится, и зовут Игорем. Где работает, неизвестно, бывает дома и утром, и вечером.

— Он, ей-богу, он, — убеждал и Голубев. — Надо забирать, пока не спугнули.

— Позавчера на проспекте Ворошилова тоже был «он», — сказал Сергеев, — семью переполошили, грязи в квартиру натаскали. Хорошо, хоть наручниками перед носом не трясли.

— Издержки производства, — развел руками Голубев. — Для людей же стараемся.

Человек, вычисленный Витей Черных, оказался тем самым, кого они искали. Выехали на задержание рано утром. Когда в подъезде девятиэтажки хлопают двери, гудит лифт и люди спешат на работу, звонок покажется не таким неожиданным.

Отстранив женщину, открывшую дверь однокомнатной квартиры, Сергеев шагнул в прихожую. Обгоняя его, кинулись вперед Черных и Голубев. Один в комнату, другой на кухню. В ванной журчала вода. Сергеев толкнул дверь. Мужчина лет тридцати, скуластый, коротко стриженный, в майке с надписью на груди, стоял у раковины. В руках держал помазок, наверное, собирался бриться. Увидев Сергеева, положил помазок на полочку под зеркалом, потянулся к махровому халату, висевшему на стене.

— Стоять!

Из-за спины Сергеева вынырнул Черных, встал, готовый среагировать на любое движение скуластого.

На диване раскладывали вещи. Голубев сверил номер японского кассетника с цифрами в своей записной книжке.

— Тот самый!

Рядом с магнитофоном лежали несколько меховых шапок, дубленка, кассеты к видеомагнитофону, еще какие-то тряпки. Цветной телевизор «Рекорд», стоящий в углу комнаты, которым пользовались хозяева, тоже оказался украденным.

— Во, нахал, — удивился Черных.

У окна всхлипывала женщина с гладко зачесанными черными волосами. На руках она держала ребенка. Скуластый прикрикнул:

— Хватит! Иди лучше собери чего-нибудь пожрать на первое время. Сигарет положи…

Когда уходили, она вдруг в голос запричитала, давясь слезами:

— Игоре-е-шка, пропадем мы без тебя. Зачем я, дура, дверь открывала-а… Твари, менты проклятые…

Соседки-понятые, испуганно пригнувшись, шмыгнули прочь.

Пожилой шофер Егорченков, помогавший тащить вещи, остановился в дверях:

— А ну, цыть! Замолчи сейчас же! Сладко было на ворованном жрать!

— Доказывай, понял? — возбужденно говорил Бондарев. — Куй железо, пока горячо. Я следователям дал команду, надо форсировать. Общественность этим разбоем возмущена. Из горкома звонили. Я рассказал про твои успехи. Выходишь на орбиту!

Арестованного звали Игорь Остяк. Понимая, что взят с поличным, он не запирался и, попросив бумагу и ручку, тщательно описал все кражи. Кроме Куртенка, Остяку помогал давнишний его приятель Петр Фомин, живший в соседней области и приезжавший в город на машине тестя. Он же помогал сбывать краденое.

Прежде, чем назвать своего сообщника, Остяк какое-то время колебался. Мучила совесть. Потом махнул рукой.

— Все равно на него выйдете! Он со мной по двум последним приговорам проходил. В общем, жгу все мосты — буду начинать новую жизнь!

На очной ставке с Куртенковым уговаривал его не запираться. Вздыхая, сказал: «Дураки мы с тобой, Генка. Так жизнь не проживешь!» Ошарашенный Куртенков ничего не мог понять, но Остяку, который, несомненно, являлся для него авторитетом, подчинился и тоже стал давать показания.

С трудом верилось в готовность Остяка завязать. За спиной у него было три судимости. Преступления организованы умело и с дерзким расчетом. Чего стоило его последнее дело. Вдвоем с Фоминым они работали на линиях «Аэрофлота». Как пассажиры садились в самолет, сдавали в багаж по объемистому пустому чемодану, а во время рейса кто-то из них проходил в багажное отделение, благо оно практически не охраняется, и, обшаривая багаж пассажиров, набивал свои чемоданы вещами поценнее. Следов не оставалось. Транспортная милиция трясла грузчиков в аэропортах, подозревая, что кражи — дело их рук. Остяк и Фомин посмеивались, гордясь своей сообразительностью, но транспортники тоже не зря получали зарплату. Смех кончился плохо. Остяка, взявшего на себя главную роль, осудили на четыре с половиной года. Из колонии вышел досрочно.

Квартирные кражи совершал так же расчетливо, тщательно изучая время, когда хозяев нет дома. Под предлогом, что нужно встретиться с подругой, но опасается натолкнуться на мужа, останавливал на улице женщин и просил их постучаться в нужную квартиру. Как правило, помочь ему соглашались. С некоторыми женщинами начинал встречаться, в дальнейшем используя их помощь. Расплачивался безделушками, взятыми из квартир. Порой вместе с Фоминым переодевались в рабочую одежду и со слесарными инструментами ходили по подъездам. Действовали осторожно, никогда не спрашивая про нужные им квартиры. Куртенкова для такой деликатной работы он не использовал. Объяснял Сергееву: «Интеллекта маловато, и руки сплошь в татуировках, только народ пугать. Книжек вообще не читает. А так парень ничего, в колонии перевоспитаете, нормальным человеком будет!». Перевоспитается!

Фомин, которого арестовали и привезли из соседней области, угадывая знакомую игру приятеля, тоже просил бумагу и писал явку с повинной. Но когда на очной ставке Остяк стал слишком подробно перечислять долю краденого, полученную Фоминым, тот возмутился:

— Мне столько отродясь не доставалось!

Кинулся с кулаками на Остяка. Тот, увернувшись, ткнул сообщника пятерней в глаза.

— Держите психа!

Сергеев рассматривал фотографии пробитой доски и деформированной пули, извлеченной из цементного поддона. Пуля выпущена из пистолета, принадлежащего Ольхову. Выстрел произведен в открытую дверцу шкафа-холодильника. Но на следы перестрелки это походило меньше всего. Дверь шкафа была закрыта, место, куда угодила пуля, заставлено пустыми бутылками. Видимо, след случайного выстрела. Ольхов иногда приносил пистолет домой. Возился с ним на кухне, чистил и забыл про патрон в стволе. Такое могло быть вполне.

— Могло, — мрачно согласился Бондарев, — сначала в доску, потом в себя.

Самым близким другом Ольхова был Николай Аверин, механик автоколонны. Сергеев его хорошо знал. Раньше вместе ездили на охоту, собирались в одной компании у Ольхова.

— Знаешь, мы все-таки стали не такие, относимся к жизни как-то облегченно. Сашка с Маринкой семнадцать лет прожили, девчонка старшая уже взрослая, и вдруг все в один момент кончается. Оба удила закусили, на детей плевать…

Они сидели в тесном кабинете Аверина. Без конца трезвонил телефон. Николай вяло переругивался с кем-то на другом конце провода. Наконец, ему надоело, он выдернул шнур из розетки.

— Поговорить не дадут. А знаешь, зачем звонят?

— Запчасти просят.

— Правильно. Три звонка из четырех обязательно по запчастям. Ох и проблему создали! Ко мне вчера двое кооператоров приходили, передний мост на «УАЗ» просили. Знаешь, сколько предлагали?

— Нет.

— Много, — покрутил головой Аверин.

— Договорились?

— Со мной нет, а в другом месте обязательно договорятся. Например, с моей же кладовщицей. Попробуй, поучи ее сознательности, когда у нее оклад сто пятнадцать и муж пьяница, а на базаре мясо пять рублей и картошка рубль! Эх, Слава, сколько греха от этой проклятой нищеты.

В материалах дела уже имелось объяснение Аверина. Он заходил к Ольхову перед работой утром 14 ноября. Зашел специально пораньше, чтобы застать дома. Хотел попросить его в субботу помочь забетонировать пол в гараже.

Ольхов пил чай. Аверин отказался.

— Саня тогда засмеялся. Говорил, привык, небось, к растворимому кофе, от чая отказываешься.

Ничего необычного в поведении Ольхова он не заметил. Говорили о мелочах. Но то, что Ольхов последние месяцы находился в подавленном состоянии, — это факт.

— Мне кажется, не только из-за семейных неурядиц, — сказал Аверин. — Ты же Саньку знаешь. Помнишь историю с мебельным магазином? Тогда очень переживал. Говорил: уйду из милиции!

С год назад Ольхов зашел по каким-то делам в мебельный магазин. При нем продавали набор импортной мебели. Покупал якобы ветеран войны. Саша заподозрил спекуляцию и решил проверить. Продавцы пожимали плечами, мы ничего не знаем. Директор магазина куда-то подевалась, а грузчики тем временем шустро перекидывали ящики в кузов машины. Водитель уже трогался, когда Ольхов выдернул ключи зажигания.

Покупатель, не похожий на ветерана, перепугавшись, признался, что договорился насчет мебели через грузчиков и заплатил им триста рублей. Потом опомнился и стал все отрицать. Появилась директор магазина и, не заводя разговора с Ольховым, тут же позвонила в исполком и начальнику милиции. Сообщила, что в магазин заявился какой-то милиционер, похоже, выпивши, устроил скандал, сует под нос удостоверение. Приезжайте разберитесь!

Приехал замполит Лисянский. Мебель действительно была оформлена на ветерана, хотя продавали ее явно налево. Лисянский извинился перед директором и увез Ольхова в горотдел. Бондарев оглядел тогда злого, взъерошенного Саню.

— Хуже пацана! Никаких доказательств, одни амбиции — и скорее кулаками махать.

— Весь город знает, что в нашем мебельном магазине хорошей мебели без переплаты не возьмешь, — хмуро возразил Ольхов. — Там целая воровская шайка. Половина грузчиков — ранее судимые. Почему не направите в ОБХСС? Ведь не первый раз об этом магазине речь ведем!

Лисянский, как всегда, смотрел поверх очков в сторону и говорил Сергееву:

— Правильно насчет амбиции замечено. Заелись некоторые наши перспективные работники. Один Ольхов за правду-матку в бой идет, а мы так себе! Лучше бы, Александр Иванович, в семье порядок навели да задания как следует выполняли. В городе кражи каждый день, а он, видите ли, продажу мебели контролировать решил.

Лисянский продолжал говорить, а Сергеев, присутствовавший при разговоре, вспомнил, что замполит недавно купил чешский кухонный гарнитур. Наверное, в этом же магазине. Иль прямо с базы. Вот спросить бы!

Этого Лисянский ему не простит. Зло подумал: «Вот лицемер!» Не выдержав, перебил Лисянского:

— Может, хватит, Вадим Борисович! Ольхов не мальчик, сам все понимает. Там действительно целый шалман. С людей три шкуры дерут, а от начальства дефицитом откупаются.

Посмотрел на Лисянского. Тот протирал очки.

— Я позвоню в отдел торговли. Пусть разбираются, у нас своих дел хватает.

Потом Ольхов курил в форточку. Расплющив о подоконник окурок, невидяще уставился в стекло.

— Слава, наверное, действительно, я идеалист. Или дурак. Зачем я, ты, все сидим здесь, деньги получаем, если обыкновенный гадюшник прихлопнуть не можем?

И Сергеев, и Ольхов хорошо знали, что происходит в единственном на весь город и район мебельном магазине. Знали, что через подставных лиц и грузчиков сбывались дефицитные гарнитуры, и догадывались, какое место занимала в этой цепочке директор магазина. Слишком большие связи приобрела она за последние несколько лет, и совсем не просто даже для Бондарева было подступиться к ней.

— О чем вы еще говорили с Саней в то утро? — спросил Сергеев.

— О ремонте… о пустяках разных… — Аверин пожал плечами, — ну, ничего такого, что бы тебя заинтересовало. Слишком веселым он не был, задумчивым тоже. Обычное настроение, торопился на работу. Заходи, говорит, вечером, у меня бутылка коньяка неделю в холодильнике стоит, скоро прокиснет. А вечером вон оно как получилось…

— Николай, ты эту бутылку сам видел?

— Стояло что-то в холодильнике. Когда он масло доставал, я мельком бутылку видел — вроде коньяк.

— Она была полная?

— Слушай, а это так важно? До чего мы любим ковырянье. Трезвый — нетрезвый, тьфу ты!

Аверин раздраженно крутнулся в кресле, которое затрещало под тяжестью его стокилограммового тела.

— Не в этом дело. Ты можешь ясно сказать — да или нет!

— Кажется, полная. На половинку он бы меня не пригласил. Ты скажи откровенно, что-нибудь новое стало известно, не самоубийство?

— Нет, все нормально, — сказал Сергеев, поднимаясь. — То есть нормального ничего нет. Бывай!

Итак, утром в холодильнике стояла полная бутылка коньяка. Сам Ольхов в тот день ничего не пил. С работы домой он пришел в половине восьмого. Примерно через полтора-два часа раздался выстрел. Значит, в квартиру к Ольхову кто-то приходил, видимо, хорошо знакомый. Саня угостил его коньяком, но сам пить не стал. И визит имел какое-то решающее роковое значение. Именно после него Ольхов выстрелил себе в грудь. Но кто мог быть этот человек?

Глава 7

Витька Черных, тогда еще младший лейтенант, стоял за спиной Ольхова. Попытался продвинуться вперед.

— Александр Иванович, давайте я, у меня лучше получится.

Сутулый, взлохмаченный Ольхов отпихнул Черных, показал пальцем, чтобы тот отошел за простенок. Надавил пуговку звонка. Никто не отзывался, потом откуда-то из глубины коридора спросили:

— Чего надо?

— Горгаз.

— Идите на хрен. Я с ночной смены!

— Князев, открывай, чего на лестнице людей держишь?

— А-а, менты… — зевнули за дверью, и в этом деланно долгом зевке угадывалось напряжение лихорадочно обдумывающего свои дальнейшие действия человека.

Зашлепали, удаляясь, шаги.

— Князев, открывай, выломаем дверь!

— Сейчас…

Из двери брызнули щепки. Зазвенело, разлетаясь на куски, стекло в коридорном окне. Новая очередь сорвала с креплений почтовый ящик, он, гремя, покатился по деревянным ступеням.

Витька Черных, ахнув, схватился за локоть. Ольхов, вжимаясь в соседнюю дверь, тянул из-под мышки пистолет. По лестнице бежал Сергеев. Наткнулся на дребезжащий под ногами ящик, пнул его в сторону.

— Все живы?

— Башку прячь… — сказал Ольхов. — У него там целый арсенал. — Князь, брось дурить, дом окружили!

Завизжала женщина в соседней квартире. Из двери снова брызнули щепки.

Вслед за автоматной очередью на улице стукнул еще один, потом еще два выстрела.

— Славка, беги вниз! Пусть хорошенько глядят за окнами!

Тогда Сергеев был младше Ольхова по званию и должности.

Это позже он стал давать распоряжения Ольхову, а тогда, повернувшись, побежал опять на улицу, где караулили окна участковый Репин и шофер Егорченков.

Репин стоял за сараем, держа в вытянутой руке «Макарова».

— Кажется, зацепил, — возбужденно заговорил участковый. — Он из окна полез, а я в него три раза. Может, мертвый там валяется.

— Чего ж ты ему спрыгнуть не дал?

— Чего, чего… — с досадой передразнил Репин. — У него автомат. Попробуй потягайся!

Через несколько минут подъехала еще одна машина, вызванная по рации. Вместе с Бондаревым и Шевчуком вылезли несколько милиционеров. Старый двухэтажный дом окружили со всех сторон. Шевчук уговаривал в мегафон Князева сдаться. Тот отвечал руганью и выбросил из окна темную бутылку из-под портвейна. Двое милиционеров, стоящих у подъезда, шарахнулись в стороны. Собравшаяся толпа зевак испуганно загомонила, подалась назад. Кто-то засмеялся.

Шашки со слезоточивым газом не долетали до окон второго этажа. Одна из них все же ударилась о стекло и застряла между рамами. Князев сбросил ее стволом автомата и дал очередь по крыше сарая. Черепица, оглушительно бухая, разлетелась кусками. Пуля, срикошетив, с воем пошла вверх.

— Волки позорные…

Князев орал, выставив дырчатый ствол автомата.

Ольхов выскочил из подъезда в расстегнутом пальто, красный клетчатый шарф сбился набок. Показывая пистолетом в сторону окна, крикнул:

— Обкурился анаши, гад, ничего не соображает. Эй, Князь, может, хватит?

Автомат запульсировал желтыми вспышками. В ответ начали стрелять милиционеры. Князев исчез и появился в другом окне.

— Менты, козлы, попробуйте возьмите!

— Надо кончать балаган, — прикусил губу Бондарев, — скоро весь город соберется.

Ольхов бормоча пристраивал вытянутую руку с пистолетом в проеме каменной ограды. Он был одним из лучших стрелков в горотделе. Милиционеры прекратили пальбу и смотрели на Ольхова. Выстрел ударил коротко и отчетливо. Лицо Князева пропало за оконной рамой. Ствол автомата секунду или две торчал из окна, потом тоже исчез, и было непонятно, упал он сам, или его сдернул Князев.

Ольхов уже бежал к подъезду. С кем-то из милиционеров вышибли плечами дверь. Ворвался в квартиру, прижимаясь к стене, выставив перед собой пистолет. Князев лежал на полу, запрокинув голову. Пуля вошла между ключиц. Голубой свитер набух кровью, матово отблескивающая лужа расплывалась из-под вывернутой руки.

Двадцатишестилетний Валентин Князев, один из самых жестоких и агрессивных участников преступной группы Нестеренко, был убит наповал! Старый автомат ППШ с приваренной металлической скобой вместо приклада висел, зацепившись ремнем за шпингалет.

Князев был третьим, за кем выезжали в тот день оперативники. Сам Нестеренко был арестован еще утром.

Дело Нестеренко наделало в городе много шума. Чего стоили одни заседания суда! Нестеренко и остальных из его группы доставлял в суд целый кортеж. Впереди шел милицейский «УАЗик» с включенной мигалкой, следом — две спецмашины с арестованными, и замыкающим — еще один «УАЗ» с дополнительным конвоем внутренних войск. Наверное, тщеславие Евгения Нестеренко было полностью удовлетворено.

Ольхов проводил взглядом тревожно перемигивающуюся синим светом процессию и мрачно сплюнул:

— Спектакль не окончен, вторая часть! Мы тоже не спим, мышей ловим — целую банду прихлопнули. Если такое сопровождение, аж с автоматами, тут не меньше чем орденами пахнет.

— А почему бы и нет? Ведь не только выговорами людей потчевать, — сказал Сергеев.

— Ну-ну. У себя под носом шайку тунеядцев вырастили, дали ей возможность целый год резвиться, а теперь радуемся — повязали наконец!

— Мрачный ты мужик, Саня!

— Какой есть…

Преступная группа Евгения Нестеренко, или, как ее называли в городе, банда Нестора, родилась за полированной стойкой бара в ресторане «Прибой». Почему ресторану дали морское название — неизвестно: от города до ближайшего моря полтысячи километров. Бар стал самым модным заведением в городе. Попасть сюда было непросто, и табличка «мест нет» вывешивалась на двери вместе с открытием бара и уже не убиралась.

Здесь быстро сложился свой круг. Посторонних не любили. Имелись и свои способы выживания.

Опрокидывали на колени не внушавшим доверие посетителям бокалы с красными ликерными коктейлями и, вежливо раскланиваясь, извинялись. Или, зажав в узком коридорчике, шептали на ухо: «Сваливай отсюда живее, парень».

Здесь заключались сделки, шустрили фарцы и лишние люди были совсем ни к чему.

Недоучившийся студент политехнического института, Евгений Нестеренко, по кличке Нестор, алкоголя не употреблял, мало интересовался женщинами. Одетый в кожаную или джинсовую куртку, с толстой серебряной цепочкой на запястье, он сидел за стойкой бара перед высоким бокалом апельсинового сока, поглядывая в зал. Несколько банок сока хранились в холодильнике бара специально для него.

Нестеренко словно играл где-то подсмотренную роль, атрибутами которой была и отрепетированная неподвижность, и бокал с желтым соком, и массивная металлическая цепь вокруг шеи.

Имея хорошую физическую подготовку, он одним из первых в городе освоил курс каратэ и даже какое-то время полулегально обучал подростков.

Ближе всех к Нестору были Валентин Князев, один из вожаков поселковой шпаны, и Михаил Логунов, по кличке Султан. Компания, начав свою деятельность с мелких грабежей, обзавелась оружием и начала работать по-серьезному. Нестеренко организовал несколько ограблений кавказцев, приезжавших торговать. Выбирали тех, кто занимался откровенной спекуляцией, в расчете на то, что они не побегут с заявлением в милицию. Потом было нападение на квартиру зубного техника. Его пытали раскаленным утюгом и пригрозили задушить ребенка, если не выдаст спрятанные деньги. Группа оказалась в поле зрения уголовного розыска. Но до того дня, когда наконец арестовали Нестеренко и его друзей, дел они успели натворить достаточно. Слухи о банде, разрастаясь, блуждали по городу. Князев являлся в бар с автоматом в спортивной сумке, и расширенные от анаши зрачки напряженно перебегали от человека к человеку. Ему не терпелось пустить оружие в ход.

Тогда, лет пять или шесть назад, он долго засиделся на кухне у Сани Ольхова. Потом ушел Шевчук, за ним остальные ребята, и они остались с Саней вдвоем. Ольхов тряс газетой и перечитывал вслух статью:

«Непросто было выйти на след банды, повязанной жестокой круговой порукой. Но финал был неизбежен. Нет и не может быть места в социалистическом обществе людям, преступающим закон, нагло попирающим нашу мораль…»

— Ну и так далее. Нравится?

— Обычная статья. Все как положено. Чтобы общественность знала.

— О чем? — Ольхов навалился локтями на стол. — Не об этом надо писать. Не о проницательном взгляде Шевчука или о моем метком выстреле. Откуда они такие сволочи взялись? Нестор считал себя суперменом. Я — центр мирозданья, что надо — заберу силой. С женой спал раз в месяц, считал, что чаще вредно для его здоровья. А себя он больше всего любил. Валентин Князев отбирал у матери пенсию почти до копейки, пока Нестеренко не вмешался, — твоя старуха из-за тебя всех нас заложит! Князев за шестьдесят рублей уступил свою подругу, с которой два года жил, командированному азербайджанцу. А утром пришел, стал требовать доплату. Из-за этого подрались. Про такие вещи нельзя писать, да?

— А что, надо обязательно поднимать всю грязь?

— Надо! — Он хлопнул ладонью по столу. — Из чего вылупился Нестор, скажи мне? Кто его породил?

Саня заметно опьянел. Сергеев разлил оставшуюся водку.

— Давай за твои успехи выпьем. В городе только о тебе и говорят. Знаменитостью становишься!

Саня не принял неуклюжего комплимента. А, может, он вообще не слышал Сергеева. Убрал спадающие на очки волосы.

— Мы все его породили! Он вырос на всем этом бардаке, на этих проходимцах торгашах, которых он грабил, и они же молчали. Впрочем, рано или поздно они нашли бы общий язык. Они из одного гнезда. Возьми этот долбаный бар. Сколько фарцов мы уже там прихлопнули, а они, как тараканы, выползают. Директор «Окурка» рожей своей масляной навстречу мне расплывается, аж тает, пламенный вам привет, а глазами зырк-зырк, хоть бы ты сдох, мент проклятый. Путаешься под ногами! Нет, он меня не боится. Чего меня бояться, когда каждый день по полдесятка «волжанок»

за кусками подъезжают. Кому балычка или сервелата, кому «Пепси-колы» с б… коньячок запить, а кто сам лично решил в отдельном кабинете на дармовщинку откушать.

Потом пришла жена Ольхова. Гремя чайником, поставила греть воду и, искоса поглядывая на Сергеева, стала рассказывать, что Танька по химии и русскому сползла на тройки, а отец хоть бы раз появился в школе, а ведь его выбрали в родительский комитет.

Сергеев собрался и тихо притворив дверь, ушел.

Был слякотный, ветреный ноябрь. Не так давно похоронили неулыбчивого лидера с внимательным взглядом из-под очков, пытавшегося затормозить скольжение вниз огромной страны. На смену ему пришел очень больной человек, через силу выговоривший свою первую речь — серая тень недавно ушедшего пятизвездного генсека.

Глава 8

— Любимая игра Аллы Пугачевой!

— Подходите, кто хочет рискнуть!

Двое парней сидели на корточках возле фанерки, вынесенной на тротуар. Наперсточники. Сейчас начнется спектакль для тех, кто рискнет выставить свои двадцать пять рублей в надежде выиграть в несколько раз больше. Прохожие, замедляя шаги, проходили, не останавливаясь: о коварстве наперсточников писали в газетах. Морозов, прислонившись к киоску, читал газету.

— Таня, давай попробуем?

Один из прохожих, высокий парень в рысьей шапке, тянул свою спутницу за руку к бойко выкрикивающим парням.

— Брось, не связывайся! Что, у тебя двадцать пять рублей лишние?

«Ого, она знает, какие ставки у наперсточников! Посмотрим, что будет дальше». Морозов перевернул газетный лист и, делая вид, что читает, наблюдал за происходящим. Владимир Морозов работал в милиции четыре месяца, ему недавно исполнился двадцать один год, и свою работу он воспринимал, как захватывающую игру. У него в тот день был выходной, и, кажется, он шел куда-то по своим делам, про которые мгновенно забыл, увидев наперсточников. Наверное, Володя был похож в тот момент на охотничью собаку, с его вытянутой вперед шеей и небольшим, но крепко сбитым напружинившимся телом. С месяц назад, в такой же выходной, он выследил карманника, правда, не сумел дело довести до конца, и опытный вор обхитрил сержанта — выбросил украденный кошелек.

Парень в лисьей шапке продолжал спорить с подругой. Та передернула плечиком в расписной дубленке:

— Как хочешь, а я пошла!

Она не спеша зашагала дальше. Но вместе с ее спутником, привлеченные громким разговором, у фанерки остановились еще несколько человек.

Наперстки бегали в проворных пальцах, накрывая мелькающий шарик. Парень показал на ближний к нему наперсток.

— Продул! — удовлетворенно выдохнул дядька с эмалированным бидоном. — Это тебе наука, чтобы жену слушался. Связался с жульем!

— Таня! Иди сюда!

Таня, которая, оказывается, далеко не ушла, снова подошла ближе.

— Продулся твой, — обрадованно сообщил дядька с бидоном.

— Я же говорила!

Обладатель рысьей шапки, порывшись в карманах, достал несколько бумажек. — Добавь три рубля, Тань.

— Все равно проиграешь.

— Хрена с два, — убедительно парировал ее спутник, — я теперь систему понял. Если что, я этим пройдохам руки в момент пообрываю. Ну, дай трояк, не жмись. Я же свою собственную заначку трачу. Смотри, на любовниц израсходую, тебе легче станет?

— На кого, на кого?

Женщина в дубленке весело фыркнула и огляделась по сторонам, словно приглашая остальных принять участие в их веселой семейной перебранке, которая, конечно же, не всерьез, а живут они душа в душу. И деньги у них водятся, поэтому могут и поразвлечься. Недостающий трояк был получен, и игра возобновилась. Фанерку обступила уже целая толпа. Дядька с бидоном счастливо смеялся, наблюдая за мелькающими наперстками. Пиво из бидона лилось на ноги, но он не замечал, захваченный игрой. Таня наманикюренным ярко-алым ноготком показала мужу, куда исчез шарик.

— Не лезь, — цыкнула рысья шапка и ткнула пальцем в другой наперсток.

— Вот этот!

— Забирай! — владелец наперстка двинул к выигравшему кучку разноцветных бумажек.

— Ура! — Таня чмокнула удачливого супруга в щеку. — Может, еще рискнешь. Мне на джинсы.

— Не-е, — благоразумно отказался тот, пряча деньги в бумажник. — Два раза судьбу не искушают.

— Во, правильно, — поддержал его наперсточник, — взял свое и шагай дальше. Дай людям сыграть!

— Не нравится, — засмеялись в толпе. — А ты хотел в одну лузу, так, что ли?

Подсадная парочка удалилась. Реклама, уже создана, и возле фанерки делали следующую ставку. Сейчас будут очищать кошельки по-настоящему. Морозов аккуратно свернул газету и сунул ее в карман. Протолкнулся через толпу и положил руку на плечо одному из наперсточников.

— Собирайтесь, пойдем со мной.

Сказал тихо, почти шепотом, невольно подражая начальнику уголовного розыска Сергееву, который именно таким тоном разговаривал с задержанными. Наперсточник, малый лет двадцати, с желтым шарфом на шее и непокрытой головой дернулся, поймав взгляд Морозова, пихнул локтем компаньона.

— Давай собираться…

Стал послушно сгребать с фанеры наперстки и деньги. Откуда-то сбоку вдруг вывернулся мужчина в куртке и вязаной спортивной шапочке-петушке. Поймав кисть Морозова, сдавил ее, отжимая в сторону. Хватка была профессиональной, от такой мгновенно немеют пальцы.

— Ты кто такой?

Морозов, безуспешно пытаясь выдернуть руку, покраснев от натуги, прохрипел:

— Я младший сержант милиции. Прекратите хулиганство…

Мужчина в шапке вдавил твердый, как железо, палец в запястье сержанта. Морозов едва не вскрикнул от боли.

— А-а, милиционер! Так бы и сказали. Извините… А я думал, вы из этих, — он кивнул головой в сторону убегавших наперсточников. — Иду с тренировки, надо, думаю, вмешаться, обнаглели паразиты. Жаль, не успели их поймать.

Был он среднего роста с покатыми плечами борца и тяжелыми кистями рук, хватку которых Морозов только что испытал.

— До свидания…

Он улыбнулся и, кивнув головой, зашагал прочь. Морозов растерянно смотрел вслед. Толпа уже разошлась, только двое мальчишек с интересом следили за происходящим.

— Эй, гражданин, стойте…

Он догнал мужчину, тяжело дыша, встал перед ним.

— Вы мне?

Задыхаясь от злости и волнения, младший сержант проговорил:

— Пройдемте со мной.

— С большим удовольствием. Только лучше в другой раз. Я на работу опаздываю. Я ведь санитаром подрабатываю, в морге.

Даже тени улыбки не было в его голосе, хотя понимал Морозов, что над ним издеваются. С самого начала обвели вокруг пальца, а вечером будут вспоминать, как одурачили милиционера. Мужчина снова уходил, не торопясь, и массивные плечи раскачивались в такт уверенным шагам. А может, это была демонстрация своей силы, и кто-то из его сообщников наблюдал за происходящим, проходя курс науки, как можно безнаказанно срывать деньги и плевать при этом на власть! На последних занятиях по служебной подготовке начальник ОБХСС рассказывал, что хорошо организованная группа наперсточников зарабатывает в месяц по несколько тысяч рублей на каждого участника.

— Пройдемте в отдел милиции.

— Не могу, опаздываю на работу, — уже не останавливаясь, проговорил мужчина.

Со стороны это выглядело, наверное, смешно. Морозов, забегая вперед, пытался остановить его, а тот, не убыстряя шага, уходил прочь.

— Вы ответите по закону, если не подчинитесь.

— Отстань. Понял?

Спортсмен дернул локтем, за который ухватился сержант, с такой силой, что Морозов едва удержался на ногах. Это был первый случай за все четыре месяца, когда ему, представителю власти, человеку, за которым стоял закон, так открыто, так нагло сопротивлялись, хотя сержант был полностью прав в своих действиях и ни минуты в этом не сомневался. Морозов перехватил локоть спортсмена и попытался приемом самбо завести ему руку за спину. Мгновенно отвердевшие пальцы тяжелой тренированной руки ответили каким-то незнакомым приемом, и Морозов, вскрикнув от боли, присел.

Спортсмен продолжал идти, только на этот раз он ускорил шаг, потом, оглянувшись на своего преследователя, побежал. Снова догнав, сержант попытался схватить его за шею, но, переброшенный через бедро, полетел в снег. Приподнявшись на четвереньки, поймал одну, потом другую ногу за джинсовые брючины и рывком опрокинул тяжелое тело.

Морозов, запрокинув голову, стоял в умывальнике, прижимая к носу платок. Болела губа, и звенело в левом ухе. Кровь идти перестала, и он долго умывался, затирал запачканный манжет рубашки. Потом почистил пальто. Выходить в коридор не хотелось. Было очень стыдно вспоминать возню на улице, свои неумелые попытки задержать этого человека, видимо, игравшего не последнюю роль в компании мошенников. Но убежать ему он не дал, хотя у самого морда разбита.

Выходить из умывальника все же пришлось. Надо было писать рапорт и докладывать начальству. Попросив лист бумаги, Морозов бочком притиснулся к столу, где обычно заполняли протоколы. Горела щека, ободранная о снег, да и сам он был красный, как рак, в ожидании насмешек, зная, что оправдываться ему нечем. Занятия по самбо, несмотря на замечания, посещает через раз, футбол и то забросил.

Но смеяться над ним никто не собирался. Все занимались своими делами. А пожилой старшина Савин, с которым они раза три ходили вместе патрулировать, остановившись возле Морозова, сказал, что он молодец — такого битюга приволок. Настроение у Володьки поднялось. Савина в отделе уважали, а Морозов к тому же и побаивался. Однажды во время рейда старшина обозвал его олухом, когда тот, проходя мимо полуразрушенной церкви, плюнул в сторону красных спекшихся от древности кирпичей.

— Религия — опиум для народа, — обиделся тогда на Савина Морозов.

— Олух, — повторил Савин, — царя небесного. Люди две тысячи лет в это верили, а ты во что веришь?

В дежурку пришел Сергеев, прочитал рапорт и увел Морозова к себе. Предложил рассказать подробно. Слушал внимательно, покусывая нижнюю губу. Спросил, приходилось ли сержанту видеть этого человека раньше.

— Не помню. Кажется, на рынке встречал, среди перекупщиков толкался. А может, ошибся. Он действительно в морге работает?

— Нет, просто тебя пугал. С намеком про морг говорил.

— Гляди-ка, — удивился Володька, — а я не понял.

Отпустив сержанта, Сергеев отправился в кабинет оперуполномоченного Голубева. Тот сидел за столом рядом с хорошенькой девицей, рассматривающей альбом. С девицы два дня назад сорвали шапку, и Голубев показывал ей фотографии ранее судимых. При этом, видимо, острил, потому что девица смеялась, прикрывая накрашенный рот ладошкой. Из-за соседнего стола в их сторону мрачно поглядывал Витя Черных.

— Олег Дмитриевич, зайдите ко мне с материалами по телесным повреждениям.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Тут у меня человек…

— Человеком пусть займется Черных. Он тоже умеет анекдоты рассказывать.

Выходя, в дверях обернулся. Голубев состроил Черных свирепую рожу. Девица беззвучно хихикала.

— Чуть не забыл. Тебе жена звонила, искала зачем-то.

Это была маленькая месть Голубеву, на которого он не на шутку разозлился. Впрочем, сообщение о жене вряд ли станет препятствием, если они решат затеять роман. Сейчас, кажется, на такие мелочи не смотрят.

На Голубева он разозлился из-за вчерашнего. Тот принес материалы по отказу в возбуждении уголовного дела в отношении Васина. Имелись встречные заявления от обоих потерпевших, в которых они брали вину на себя, в очередной раз утверждали, что являются родственниками, и просили прекратить дело. Приходила к Голубеву и свидетельница драки. Изменила показания. Оказывается, когда автомашина остановилась и из нее вышел Васин, один из парней замахнулся на него и стал угрожать.

Ничего нового, кроме утверждения свидетельницы Беляковой, в материалах не было. Все трое с самого начала пытались замять дело. Поэтому, передавая две недели назад дело Голубеву, Сергеев просил проверить как следует личности этих троих и опросить как можно больше жильцов дома, возле которого произошло избиение.

Голубев по существу схалтурил. Приложил два объяснения от пенсионеров, которые ничего не видели и не слышали, и короткие справки на потерпевших Бориса Полетаева и Дмитрия Зимовца о том, что оба ранее судимы, отбывали наказание в воспитательно-трудовой колонии. В отношении Васина Голубев в рапорте лаконично указал: «Не судим, работает грузчиком в трансагентстве, по месту работы характеризуется положительно. Часто бывает в ресторанах. Неоднократно замечался среди спекулянтов».

Сергеев сам, по своим каналам, уже несколько дней собирал информацию на Васина. Выплывали очень интересные вещи — не зря Ольхов лично столько времени уделял этой троице.

— Садись, — кивнул на место у приставного столика. — Ты не задумывался, почему к тебе приходила свидетельница Белякова и заново переписала показания?

— Уговорили.

— Догадлив. А у тебя не возникло желания поглубже в этом деле покопаться. Очень уж интересная троица. Полетаев с Зимовцом судимые, причем Полетаев дважды. Он один из лидеров приблатненных подростков, хорошо знаком с Михаилом Логуновым, Куртенковым.

— Знаю, — неуверенно кивнул Голубев. — Но в данном случае они потерпевшие, к чему целое досье на них собирать? Ну, пусть они все трое не ангелы, имеют свои счеты, передрались, ну и черт с ними! Или у нас других дел нет? Вон за ноябрь три шапки уж сдернули, и кражи почти каждый день сыплются.

— Ах ты, радетель наш! — Сергеев поднялся из-за стола, оттолкнул ногой кресло. — За все у тебя душа болит! Что ж ты порученные задания так паршиво выполняешь? Кстати, сегодня утром наш преподобный Васин, или, как его кличут, Васярик, избил милиционера из роты патрульной службы.

— Значит, будет отвечать, — безразлично пожал плечами Голубев. — По закону. А что, Вячеслав Николаевич, прикажете из-за наших корпоративных обид вешать на человека все подряд. Даже хулиганство, которого, как все утверждают, не было. А мы его усердно натягиваем. ...