Борис Е. Штерн Ковчег 47 Либра

Предисловие

Эта книга, будучи вымыслом, повествует о сделанном безнадежном деле. Она задумана за четверть века до ее написания, однако отложена в долгий ящик из-за слишком большого замаха. А потом вдруг автору пришла в голову структура повествования — как не зарыться в необозримом сюжете. Остальное заняло полтора года

Главная же идея книги проста: описать более-менее реалистичный способ колонизации подходящей экзопланеты. Иными словами, отказаться в сюжете от нарушения законов физики и не уповать на то, что наука со временем откроет новые законы, делающие межзвездные путешествия обыденным делом. Идея далеко не нова, однако см. эпиграф. И все, казалось бы, просто, но как только начинаешь честно следовать возложенным на себя обязательствам, волосы встают дыбом. На каждом шагу ужас: то требование многотысячелетней надежности аппаратов, работающих с большой нагрузкой, то необходимость подготовить цепь сложнейших действий, что развернется в далеком будущем без контроля человека. Вот так и выходит: приняв условие научно-технологического правдоподобия, ставишь себя в столь жесткие рамки, что соответствующий жанр впору назвать «сверхтвердой научной фантастикой».

Автор старался, хотя вряд ли обошелся без ошибок. Всякие КПД, скорее всего, завышены, и на срок перелета надо накинуть пару-тройку тысяч лет. Допущение, что будет создана толковая электронная модель (реплика) человеческой личности, может казаться чересчур оптимистичным. Всяческие экзогеологические и экзоклиматологические и тем более биологические аспекты прописаны «на глазок» — профессионал наверняка найдет, на чем подловить. А иначе это была бы не научно-фантастическая книга, а монография.

Пару слов по поводу названия книги и звезды. Созвездие Весов (Libra) и номер 47 были выбраны четверть века назад, первое — для некой рифмы, второе — из соображений звучности. Тогда и в голову не могло прийти, что когда-то за этот выбор придется отвечать. Ну и, конечно, как только были опубликованы первые две главы, автор был пойман за руку: реальная звезда 47 Либра находится гораздо дальше шестидесяти световых лет и намного массивней и ярче Солнца. Встал выбор: переименовать звезду в менее звучную 52 Либра (такой не существует, потому и взятки гладки), либо объясниться и оставить как есть. Оставляем как есть в надежде, что в результате больше людей, возмутившись, прочтут это предисловие. Кстати, в созвездии Весов нет звезды с подходящими параметрами. Самая близкая к замыслу — 23 Librae — похожа на Солнце, расстояние около 80 световых лет, но там на орбите, близкой к земной, находится гигант массой 1,8 массы Юпитера, что исключает землеподобную планету в зоне обитаемости. Правда, если у гиганта есть большой спутник, то на нем в принципе можно жить, но это уже было бы совсем другой историей.

Впрочем, все научные и технологические проблемы, затронутые в книге, бледнеют перед человеческими. Наш род не способен мобилизоваться настолько, чтобы решить подобную задачу ради далеких потомков. Здесь требуется чудо, и в книге оно происходит благодаря упрямым действиям горстки талантливых людей, находящих поддержку в самых неожиданных местах. Оно не относится к сверхъестественным чудесам — в истории есть примеры, когда люди, поступающие как должно без видимой перспективы успеха, добиваются выдающихся результатов.

В книге нет драматургических злодеев, катастроф, войн, терактов и почти нет потасовок. Зачем они, когда сама постановка задачи полна драматизма: микроскопические разумные существа, затерянные в десятках световых лет пустого пространства, бросают вызов равнодушной природе, будучи связаны по рукам и ногам ее законами. Развитие этой драмы и есть главный стержень повествования: как и зачем разумная жизнь отстаивает свое место во Вселенной. Получается так, что двигаясь вдоль этого стержня, действие к концу книги забегает слишком далеко и уже не укладывается в рамки сверхтвердой фантастики, хотя и там пытается следовать законам природы и здравому смыслу.

Перед вами откровенно антипостмодернистская книга, хотя в ней есть ряд небольших пассажей в духе этого самого поветрия. Так, мелкое литературное хулиганство. Кто распознает, усмехнется.

Наконец, надо признаться, что основное, над чем бился автор, не сюжет, не научное правдоподобие, а нечто трудноопределимое. Скажем так: это некая упругая субстанция, благодаря которой читатель и автор иногда попадают в резонанс. Конечно, не всегда — эксперимент показывает, что вероятность этого около 10 процентов, что сравнимо с КПД паровоза.

Часть 1

— И этот о том же! Черт меня дернул взяться за столь избитую тему!

— Если плохо напишешь, так и будет избитая. А напишешь прилично — получится вечная тема.

Из разговора, подслушанного в самолете

Там соленое море лижет теплый песок…

То место в нашем повествовании, охватывающем огромные времена и расстояния, безусловно, заслуживает нескольких абзацев. Там соленое море действительно целыми днями лижет теплый песок и лишь изредка утюжит тяжелыми валами широкий пляж. За пляжем идет полоса песчаных дюн, а дальше раскинулись гранитные бараньи лбы, кое-где пересеченные моренными грядами: когда-то в незапамятные времена здесь тёк широченный ледник. Видимо, он стекал с синеющей горной гряды, замыкающей ландшафт, обозримый с дюн. Это было, вероятно, сто-двести миллионов лет назад, но континенты куда-то двигались, и сейчас здесь теплый устойчивый климат. Горы, судя по снеговым шапкам, высокие. В таком климате на 40 градусах северной широты вечный снег лежит выше четырех с половиной километров. Некоторые зубчатые гребни этих гор вполне могли бы представлять интерес для альпинистов среднего уровня. Правда, здесь нет альпинистов.

В одном месте дюны расступаются, пропуская реку, впадающую в море. Устье реки отмечено незабываемой скалой, торчащей из песка примерно в километре от места впадения (слева, если смотреть со стороны моря). Скала похожа на собачий клык стометровой высоты. Ее вертикальная сторона обращена к морю. Это заведомо не известняк — то ли серый гранит, то ли базальт. Больше, насколько хватает глаз, таких скал там нет.

Большую часть года здесь преобладают пассаты, несущие погоду предсказуемую, как часы. Утро настолько прозрачное, что горы из синих становятся разноцветными: розовыми, серыми, а снежные шапки — золотистыми на солнце и голубыми в тени. В полдень разрастаются кучевые облака. Они клубятся все выше и выше над поясом гранитных увалов между морем и горами. Их надувает влажный бриз, который взмывает вверх над гранитом, раскаленным полуденным солнцем.

Набухшие облака внезапно обрушиваются тяжелыми ливнями, и над сушей встает двойная радуга. А над берегом все так же светит солнце, и море так же лижет теплый песок. Вдруг за радугой из черно-синего неба начинают лупить молнии. Одновременно радуга и молнии — штук десять в секунду, ломаные и ветвистые. И жуткий нестихающий рокот.

Все это прекращается, как только гранит остывает от холодного душа. Наступает золотистый вечер и с ним праздник воды, кристально чистой и теплой. Упавшая с неба вода, скопившись в углублениях, впадинах, желобах, принимает тепло гранита и бежит по извилистым маршрутам к речной долине, прорезавшей бараньи лбы. Это рай для подростков — прыгать в гранитные ванны с прозрачной водой, лезть под теплые водопады, плыть вниз в потоках по гладким петляющим желобам. Правда, здесь нет подростков. А горы золотятся освеженными снежными шапками.

Река, текущая в галечной долине, тоже прозрачна, но холодна: она берет начало из остатков былого ледника — ледничков, спрятавшихся в верховьях долин. Здесь должна бы водиться форель. Но ее нет. И много еще чего нет. Нет комаров, нет деревьев и травы, несмотря на тепло и обилие пресной воды.

Нет ни былинки! Ни паршивой инфузории! Нет вообще ничего, что даже с натяжкой могло бы быть отнесено к живой природе.

Почему? Что здесь случилось? Отравление среды, радиация, взрыв сверхновой? Самоистребление, апокалипсис? Да нет, конечно! Просто вопрос «что здесь случилось?» поставлен неправильно. Здесь как раз «не случилось». Здесь не произошло событие, о вероятности которого мы не имеем ни малейшего представления. Здесь не возникла жизнь.

Мы ведь до сих пор не знаем, как она возникла на Земле. Как любят говорить биологи, занимающиеся происхождением жизни: «Вероятность возникновения жизни в подходящих условиях равна произведению двух величин: нуля и бесконечности». И у нас до сих пор нет более четкой оценки. Нуль на бесконечность… Мы лишь знаем, что результат не равен нулю в точности, поскольку один пример у нас перед глазами. Существуют оптимисты, которые говорят, что вероятность близка к единице, поскольку жизнь появилась на Земле очень быстро — в первые полмиллиарда лет. Но пессимисты возражают: мол, не появись жизнь тогда, когда наша планета была намного активней вулканически, химически и электрически, она бы вообще у нас не появилась. Окно возможностей тогда же и захлопнулось. С точки зрения пессимистов жизнь на планете может появиться либо быстро, либо никогда. Но нет в мире такого арбитра, который мог бы грамотно рассудить тех и других.

Темнеет там очень быстро, ночи, как правило, ясные и звездные. Человек, лежа на спине на еще теплом песке пляжа, был бы восхищен незнакомыми созвездиями, среди которых бросается в глаза почти правильный полукруг из пяти ярких звезд. Правда, чтобы спокойно насладиться зрелищем незнакомого неба, человеку пришлось бы воспользоваться кислородным аппаратом. Атмосферное давление там чуть выше земного, но кислорода ничтожные доли процента. Почти весь воздух — азот, немного СО₂ и водяного пара. А без фотосинтезирующей жизни какой, к черту, кислород?!

Но человек, хорошо помнящий земное небо, будь он даже в кислородной маске, разглядел бы и в этих небесах нечто знакомое. Конечно, тот же раздвоенный Млечный Путь. Но не только. Человек узнал бы Плеяды — они там чуть меньше. Увидев пару очень ярких звезд — красноватую и синюю, — человек, в принципе, смог бы узнать Бетельгейзе с Ригелем, только без Ориона. И столь же ярко сиял бы Денеб, только без Лебедя.

И взошли бы две небольшие луны. Причем взошли бы с разных сторон, двигаясь навстречу друг другу. Вращаются они, конечно, в одну сторону, в ту же, что и сама планета. Просто одна на высоте 20 тысяч километров обгоняет вращение планеты, другая на расстоянии 56 тысяч километров — отстает.

Никто толком не сможет сказать, что здесь не дотянуло. Не хватило каких-то соединений? Сказался дефицит тихих лагун, насыщенных органическим бульоном? Недостаточно сильно били молнии? Или просто при наличии всего, что надо, не реализовался ничтожно малый шанс на правильную сборку комбинации молекул (нуль) даже при гигантском числе взаимодействий (бесконечность). И похоже, окно возможностей действительно захлопнулось здесь давным-давно. И вот уже шесть миллиардов лет над побережьем встают стерильно чистые рассветы. И бесплодное море виновато лижет песок.

Шестьдесят человеческих лет

Нет ничего безмятежней, чем долгий летний день на берегу большой реки. Марк Селин лежал на горячем песке острова, поросшего ивняком. За рекой тянулся ровный крутой горный кряж, покрытый лесом, из которого местами выступали известняковые утесы. Марк глядел в зеркальную поверхность реки, где горы медленно плыли над облаками. День, казалось, начался в незапамятные времена и еще будет тянуться неопределенно долго, пока не наступит вечерняя прохлада. И с ней придет зверский голод — придется плыть назад через протоку, вытаскивать из кустов велосипед и ехать домой. А дома — ворчание родителей по поводу долгого отсутствия и лишь потом благословенный ужин.

Но пока солнце высоко и можно еще долго думать и мечтать. А мечтать очень даже есть о чем. Марк только что поступил в Международный университет передовых исследований. Университет, который за пятнадцать лет своего существования заработал статус легенды.

Конечно, ему, питомцу этого чудесного захолустья, невероятно повезло. Повезло с тремя учителями — физики, математики и литературы. Повезло с родителями, которые подсовывали хорошие увлекательные книжки, заставлявшие думать. Да и сам он в поте лица тянулся за своей удачей, чем честно заслужил сегодняшнюю безмятежность.

Пожалуй, ему повезло и со временем, в которое выпало родиться, — такая удача нечасто достается жителям здешних мест. Да и не только здешних... Мир, пережив тяжелый кризис, как будто очнулся и протер глаза. Звезды ток-шоу, герои новостей, которых отец Марка называл «пламенные холуи», «цепные патриоты» и «придворные мракобесы», исчезли с глаз долой, словно попрятались в какие-то тайные щели. Вместо них появились нормальные умные люди, причем в таком количестве, что хотелось спросить: где они раньше были, где таились десятилетиями? Наконец-то после семидесятипятилетнего перерыва люди вернулись на Луну и уже забросили оборудование и припасы на Марс для экспедиции, которая полетит через полгода.

— Впереди захватывающе интересная жизнь, — думал Марк. — Как важно состояться в этой жизни, стать настоящим ученым!

И, глядя на отражение гор, он сказал себе:

— Я обязательно должен вернуться сюда, когда главное в жизни уже произойдет. Вернуться через шестьдесят лет и дать себе отчет: сбылось ли то, о чем я думаю сейчас. Получился ли из меня ученый? Пришла ли с годами мудрость? Как здорово, если все это получится, и как хорошо будет здесь лежать, когда за плечами большая жизнь…

Мы часто даем себе в юности всякие глупые обещания и зароки и почти всегда их быстро забываем. Но бывают и исключения — что-то застревает в памяти на всю жизнь, возможно, благодаря каким-то ярким деталям, как это отражение гор, например. Поэтому через шестьдесят лет состоявшийся умудренный Марк Селин, человек умеренно широкой известности, вылез из прокатной машины на берегу той самой реки. После непрерывного трехчасового вождения, как обычно, требовалась пятиминутная реабилитация. При попытке принять достойную человека вертикальную позу болели колени и спина. Чтобы не терять времени, Марк в полускрюченном состоянии вынул лодку из багажника, подсоединил шланг и включил компрессор. Теперь надо было обойти машину пять раз, потряхивая поочередно ногами и постепенно распрямляя спину.

— И откуда это идиотская боль? — думал Марк каждый раз. — Это суставы или связки болят? Какая-то дрянь что ли скапливается в них, пока ведешь машину?

На самом деле Марк с его способностью быстро разбираться в области, где до того он был полным профаном, мог бы за полчаса досконально выяснить, что это за идиотская боль и что там за дрянь. Но вопрос был праздный — просто чтобы занять голову, пока отходишь от езды, и не заслуживал исследования. И через пять минут Марк окончательно выпрямился и, сказав себе: «Ну, теперь я хоть куда!» — взвалил на плечо лодку и пошел к реке.

Он предварительно изучил снимки из космоса и знал, что его любимый островок давно смыт паводками. Как приемлемую альтернативу он выбрал место на левом берегу напротив гор, откуда вид должен быть почти такой же. Надо было выгрести пять километров вверх по течению, но, поскольку у Марка с плечевым поясом никаких проблем не было, никакая «дрянь» там «не скапливалась», он это сделал легко и довольно быстро.

Погода была такой же, как и тогда, шестьдесят лет назад, — Марк следил за прогнозом и соответственно выбрал время. Он лег и стал смотреть в реку, где горы точно так же плыли над облаками. Но прошлое пока отказывалось оживать. И тут сказались восьмичасовой перелет с соответствующим джетлагом и три часа вождения — Марк заснул, лежа на песке. Проснувшись, он ощутил щемяще знакомые запахи жаркого дня у реки: ивняка, красивого растения с длинными мягкими иголками и красными круглыми ягодами, горячего песка, серебристых лопухов с неведомым Марку названием, запах самой реки. И прошлое постепенно ожило.

— Ну как, ты стал ученым? — спросил Марк-младший.

— Вроде, как стал. По крайней мере, многие люди считают меня таковым

— А ты открыл что-нибудь важное?

— Да, но это немного грустное открытие. Я обнаружил отражение звезды в океане далекой планеты. Отражение солнца той планеты. За шестьдесят световых лет от нас. А грустное здесь то, что там нет жизни. Есть огромный океан. Он простирается на две трети окружности планеты на низких широтах. А одну треть занимает континент. Это как раз то, что я выяснил благодаря отражению звезды. Есть суша, есть море. Атмосфера из азота и теплый климат. Там плавают облака не хуже, чем эти. Наверняка есть реки, почти как эта. А кислорода нет. Значит, и жизни нет.

— Но может быть, там есть какая-то другая жизнь, которой не нужен кислород и которая не дает кислорода?

— Я тоже на это надеялся, как и многие другие. Но биологи разбили эти надежды в пух и прах. Если появляется жизнь, способная к эволюции, она обязательно начнет использовать фотосинтез. Эволюция обязательно должна наткнуться на столь ценную находку под ногами. А на той планете есть все условия для фотосинтеза — свет, жидкая вода, углекислый газ, который мы тоже видим. А как только начался фотосинтез, жизнь расцветает и создает кислородную атмосферу. Не сразу — на Земле это заняло пару миллиардов лет, — но той планете уже шесть миллиардов. Это закон — я не знаю в деталях, как он доказывается, но в общих чертах понимаю, что это действительно так. А раз неизбежного результата жизни нет, то нет и жизни.

— А есть другие планеты, где жизнь найдена?

— Нет. Есть еще три планеты с нужной температурой, с приличной атмосферой, где есть водяной пар. Разве что блик звезды ни на одной из них пока не виден. Но нигде нет кислорода. Это не значит, что внеземной жизни нет вообще нигде, — просто пока подходящих планет найдено всего четыре. Вот я сейчас вернусь и буду обрабатывать данные еще по двум. Но то, что мы уже точно знаем: если есть подходящие условия, жизнь возникает вовсе не обязательно.

— Правда, грустно. Жизнь проигрывает 1:4. А как ты обнаружил отражение? Неужели планету удалось разглядеть?

— Разглядеть в деталях? Конечно, нет! Планета видна только как светящаяся точка, совсем слабая. И чтобы увидеть эти слабенькие точки, пришлось затратить уйму труда и денег. Еще в твое время хотели возобновить давно похороненные проекты — «Дарвин» и еще один, сокращенно TPF, — ты, кажется, даже читал об этом. Так их действительно возобновили, объединив и усовершенствовав. Взяли название «Дарвин». Делали очень долго, но сделали в конце концов. Помнишь, что такое «Дарвин»?

— Кажется, три космических телескопа…

— Теперь семь — целая флотилия. Они встают с точностью до долей микрона, так, чтобы занулить свет звезды, но при этом видеть планеты вокруг нее. Свет от шести телескопов смешивается в центральном — седьмом. От звезды свет с противоположных телескопов приходит в противофазе, то есть вычитается, а от планеты — складывается. Такая вот интерференция. Кажется невероятным, но звезда, которая в миллиарды раз ярче планет, действительно зануляется, а планеты видны как отдельные точки. Все вместе называется нуль-интерферометр.

— А планету разглядеть все равно нельзя?

— Нет, конечно, для этого нужна целая армада циклопических телескопов — не дозрели и не дозреем в ближайшие века. Поэтому видим только слабенькие точки, но можем снять их спектр в инфракрасных лучах, их излучает поверхность планеты. А там много интересного: атмосфера что-то пропускает, а что-то поглощает. И поскольку физика везде одна и та же, мы знаем, что на такой-то длине волны должен быть провал от азота, здесь — от водяного пара, там — от углекислого газа. И мы видим все эти провалы. А в таком-то месте должен быть провал от кислорода, точнее, от озона, он есть в спектре Земли. Но в спектре той планеты — она называется 47 Librae b — его нет. Нет ни малейшего намека! И в спектрах еще четырех известных экзопланет, которые во всем похожи на Землю, его нет.

— Это ты снял спектры? А отражение звезды как же увидел?

— Нет, не я. Спектры — именно то, ради чего затевался эксперимент. Получить спектр — как сливки снять, это то, чего хотят все. Я нацелился на то, что поглубже спрятано. На временной анализ в видимом свете. В нем наблюдать планету сложнее, чем в инфракрасном диапазоне, — сильней мешает звезда. Если просто посмотреть на кривую блеска планеты, там ничего не увидишь — один шум. Забыл уже: ты знаешь, что такое преобразование Фурье? Это мощная штука. Если сделать преобразование Фурье для кривой блеска, то, будь там спрятана хоть слабенькая периодичность, тонущая в шуме, она вылезет в виде пика в фурье-образе. И если шум огромен, а периодический сигнал ничтожен, все равно вылезет, если долго наблюдать. И у меня кое-что проявилось — довольно широкий бугор с центром на периоде 27 часов. Это облака планеты, 27 часов — ее сутки. Там, где облаков больше, планета ярче. Они вращаются вместе с планетой и выдают период вращения. Но облака непостоянны, они движутся. Поэтому преобразование Фурье дает бугор, а не узкий пик. Через полтора года чистого времени наблюдений проявилось нечто интересное: слабенький, но узкий пик на периоде 27,2 часа — его могло дать только нечто твердо привязанное к поверхности планеты. Это еще не конец истории, но давай сделаем передышку. Спрашивай, что непонятно.

— Почему планета так называется?

— По имени звезды 47 Либра, то есть Весы — созвездие Весов. 47 — это номер звезды в Весах. Был такой современник Ньютона, Флемстид, он две с половиной тысячи звезд пронумеровал. Звезда похожа на Солнце; масса и светимость — чуть меньше, срок жизни — чуть больше.

— Почему планета b? Значит, есть и a?

— Представь себе, нет! Букву a зачем-то решили зарезервировать за самой звездой — были у людей какие-то невнятные доводы за такое правило. Так принято еще с девяностых годов XX века, когда стали открывать первые экзопланеты. Зато есть планета c — холодная, вроде Марса. Есть d и е — газовые гиганты. В общем, система сильно смахивает на нашу, что не столь частый случай.

— Шестьдесят световых лет? Это значит, сейчас ты изучаешь тот свет, который был испущен, когда я здесь лежал?

— Да, именно это оно и означает… Слушай дальше. Когда я обнаружил этот пик, проект решили закрывать. «Дарвин» уже поработал больше двадцати лет. Кончалось топливо для микродвигателей, солнечные батареи дышали на ладан, часть электроники приказала долго жить. Нужна была космическая экспедиция сервисной бригады за два миллиона километров. Казалось бы, не бог весь что, каких-то полтора миллиарда — дешевле, чем полет на Луну в оба конца. И тут началось глобальное нытье: экономика в рецессии, есть более насущные потребности, жизнь все равно не нашли, цель продолжения эксперимента непонятна…

— Как это может быть непонятна такая цель? Они что, рехнулись?

Оба задумались, глядя на реку глазами Марка-старшего. Далеко у правого берега плыл трехпалубный туристический теплоход. Точно такие же здесь плавали и во времена Марка-младшего на фоне тех же гор, под такими же облаками. Те же запахи, тот же покой. Будто ничего не изменилось за шестьдесят лет. Как бы не так!

— Рехнулись, говоришь… Да нет, скорее просто потухли. Это ты жил в хорошее время, когда цель всегда была ясной и яркой. Но хорошие времена имеют свойство проходить, как и молодость. Огонька не хватает на многие поколения. Вот и начинается глобальное нытье по поводу непонятных целей. Короче, если бы проект закрыли, я бы так и остался со своим едва проклюнувшимся пиком на периоде 27,2 суток. Но мы победили, потому что выступали везде, где можно, объясняли и убеждали. В результате добровольцы организовали специальный фонд поддержки экспедиции, куда люди вносили по сто, даже по 20 долларов. Конечно, так полтора миллиарда не собрать, но правительства стран, участвующих в проекте, видимо, устыдились и скинулись на сервисную экспедицию.

Бригада отлично справилась с задачей — с тех пор «Дарвин» работает уже 15 лет, лучше, чем раньше. И чистых четыре года из этих 15 он наблюдал 47 Либра. Мой пик вырос и стал неубиенным, иными словами, статистически значимым. Он говорит о том, что мы точно что-то видим на поверхности вращающейся планеты. Но что? Я построил среднесуточную кривую яркости. Но на ней ничего не было видно! Это уже казалось мистикой! И тут я случайно увидел снимок Земли из космоса. И на нем — солнечный блик в океане. И в этом блике — едва ли не четверть яркости всего изображения Земли! И как я раньше не догадался?! Я бегом добрался до компьютера и за 10 минут поменял точку отсчета фазы вращения. Эта задача и тебе по силам — определить, где на планете должен находиться блик, и отсчитывать поворот планеты от этой точки, которая меняется со временем года. И через полчаса у меня была выразительная кривая с «корытом» в одну треть суток и плато в две трети. Это значит, что две трети окружности планеты покрывает океан, а одну треть — материк. Океан и материк на планете за 60 световых лет, представляешь?! Но это очень приблизительно — картина должна зависеть от широты — ведь блик в разное время года появляется на разной широте. Мы знали параметры орбиты, но не знали наклона оси вращения планеты. И лишь накопив данные за пять лет — два года до экспедиции и три после, мы сумели восстановить и наклон оси, и примерную географию планеты от 20 градусов южной широты до 50 градусов северной. В северном полушарии там один гигантский материк, покрывающий до половины окружности планеты. Он сужается к югу, а в южном полушарии появляется еще один материк поменьше. Но, возможно, дальше к югу он становится шире — туда мы не можем заглянуть. Этот блик звезды нарисовал нам примерную географию планеты, как луч древнего телевизора. Или, точнее, как луч сканера. Вращение планеты — как горизонтальная развертка, сезонное движение блика по широте — как вертикальная.

— Потрясающе! И это все мне предстоит сделать?!

— Предстоит, предстоит…

— А твоим именем что-нибудь назвали? — с робкой надеждой спросил Марк-младший.

— Был один анекдотический случай, слава богу, не состоявшийся. На недавнем юбилее один крупный чиновник от науки предложил назвать 47 Librae b Сели́ной. У меня волосы встали дыбом — такой пошлости я никак не ожидал, готов был провалится от стыда. А народ поддержал, зааплодировал. Потом с грехом пополам отбился, вроде история с переименованием затихла.

— А почему это пошлость? Ведь звучит красиво — как Селена.

— Да, хоть ты и читал хорошие книжки, но со вкусом у тебя, помню, была серьезная проблема. Боже, какую музыку ты слушал! Попса убогая! Ну да ладно, это скоро пройдет. Давай лучше о другом.

— А как с Марсом? Ведь туда скоро должны полететь!

— С Марсом, как ни странно, все в порядке. С ним куда лучше, чем с Землей. Там уже больше тысячи человек, часть которых там и родилась. И они оттуда никуда не собираются улетать. Предрекали: жизнь на Марсе страшней срока в любой земной тюрьме. Но дело в том, что осмысленная созидательная жизнь в тюрьме лучше пустого времяпровождения в самом распрекрасном раю. Они создают новый мир и, между прочим, быстро расширяют стены своей «тюрьмы». У них там уже атомная электростанция, работающая на марсианском уране, мощная землеройная техника, огромные залы под крышей десятиметровой толщины — крыша держится давлением снизу от накачанного воздуха.

В хорошее время ты вырос — на взлете. Прожив следующие 60 лет, прекрасно это понимаешь. Сейчас бы провернуть марсианскую эпопею не было ни малейших шансов. Но дело сделано — и марсиане от нас почти не зависят — остаются лишь редкие рейсы с переселенцами и инструментами. Честно говоря, я им завидую.

Марк-старший еще поговорил с Марком-младшим о всякой всячине, которая лежит вне русла нашего повествования. Наконец, прошлое не то чтобы растворилось, а просто уснуло в памяти Марка Селина. Но далеко не бесследно.

— Надо же, — подумал Марк, — всего-то исполнил свой юношеский зарок, а как хорошо! Столько вспомнил! Как будто жизнь стала длиннее. Даже не длиннее… Как бы это поточнее… — Марк сосредоточился, глядя на поверхность реки, где все так же отражались горы над облаками. — Вот: шире и глубже! Всего-то напрягся, приехал, ощутил, вспомнил — и жизнь стала чуть шире и глубже. Жаль, что идет к концу…

Спустившись по реке к машине, Марк попытался взвалить лодку на плечо и тут обнаружил, что подгорели плечи и спина.

— Какого черта? Ведь тогда совсем не обгорал! И вроде на солнце в этом году уже достаточно покрутился… А ведь всякие защитные кремы существуют. Интересно, что в них кладут? По идее, чем тяжелей элемент, тем лучше он поглощает ультрафиолет. Свинец? Скорее всего, вредно. Вольфрам — жалко тратить на такую ерунду. О! Можно, наверное, взять соль, цезий-йод — сцинтиллятор, используемый в детекторах гамма-квантов…

Впрочем, это были лишь праздные рассуждения, призванные скрасить не слишком приятный подъем с лодкой, которую не водрузить на плечо.

Здесь мы оставляем Марка, хотя его жизнь еще далеко не закончилась. Ему еще кое-что предстоит. Но мы вынуждены проститься, поскольку наше повествование перепрыгивает сразу на 40 лет вперед.

Монгольский парк

Куда может завести досужая болтовня двух классных профессионалов? Наверное, одному богу известно. А вообще-то куда дальше, чем их же деловой разговор. Все зависит от обстановки, от настроения, места действия и звезд над головой.

В горах Северной Монголии летние ночи холодны, но пару часов после захода солнца земля хранит дневное тепло — самое время для брачных концертов мелкой живности.

В тот поздний вечер в долине реки надрывался сводный хор лягушек и кузнечиков, и надо всем царило неправдоподобно звездное небо. Казалось, что звезды своим мерцанием попадают в такт кузнечикам. Или кузнечики вместе с лягушками — в такт мерцанию. На этом фоне тихо, чтобы не мешать неистовому концерту, звучал разговор.

— …Да, Вселенная в самом расцвете, прямо вакханалия жизни.

— Ну, расцвет весьма относительный. Сидим тут на живом островке, среди тысяч мертвых планетных систем, и радуемся.

— А как же 68 Цигнус? — спросил собеседник помоложе.

Здесь автор вынужден извиниться за то, что он дает прямую речь персонажей без всякой адаптации — со всеми терминами и жаргонными словечками. Дело в том, что «птичий» язык профессиональных ученых выразителен сам по себе, и при попытке перевода на общечеловеческий превращается в блеклую размазню.

— Извини, — ответил собеседник чуть постарше, — но кислородная линия там всего лишь три сигма значимостью. Одни унылые рыдания. Знаешь, сколько три-сигма-эффектов в истории рассосалось?

— Знаю, но все зависит от контекста. Три сигма выпало всего лишь из десятка землеподобных планет, где удалось снять спектр. Это уровень достоверности где-то две девятки — не такие уж и рыдания.

— Ну хорошо, пусть эти две девятки греют нам душу. Мораль тут другая — даже с 68 Цигнус жизнь во Вселенной оказывается удручающе дефицитной. Особенно разумная жизнь. Значит, наша — бесценна, только и всего.

— Ага, с какой частотой в нашем замечательном мире какие-нибудь альфа-правители мрачных народов затевают ядерный шантаж? По мелочи — каждые лет двадцать, по крупному — раз в полвека примерно. И вот очередной появился на горизонте. Попробуй, объясни ему про бесценность жизни.

— У этого кишка тонка.

— А где гарантия, что у следующего окажется не тонка? Они же как с конвейера сходят! И у каждого за пазухой есть нечто утешительно-священное для подданных — вера, ярость, нация, ненависть, победа, война. Священная держава, священная власть, великое учение. Все эти священности, по сути, нужны для укрепления власти и обоснования права на мордобой. Только жизнь у них никогда не священна — она мешает власти. И ничего не меняется из века в век. Все новые хорошо вооруженные вожди и новые фарисеи, и новые геббельсы, и конца этому нет. Извини, когда говорю об этом, мне изменяют чувство стиля и чувство юмора. Но как тут говорить иначе, если рано или поздно это, увы, выстрелит?! Почему нет ни намека хоть на самый задрипанный искусственный радиосигнал ни с одного направления? Именно поэтому. Срок жизни развитых цивилизаций мал — вот и весь ответ. Мал, поскольку вся техническая мощь, созданная вменяемым меньшинством, поступает в распоряжение властных и прочих идиотов.

Человек, произнося эту тираду, плавно перешел на повышенный тон, отчего окрестные кузнечики притихли. Заметив это, оба собеседника замолчали, пока кузнечики не возобновили свою партию, и продолжили вполголоса.

— Старо, как мир. Это ты повторяешь зады ХХ века. Карл Саган и другие. Про молчание космоса первым сказал чуть ли не Ферми. А сейчас уже середина XXII. Уже двести лет как-то выкручиваемся. К тому же появились марсиане, до которых никакой полоумный вождь заведомо не дотянется. Но в целом ты прав, когда представляешь, что может произойти за миллион лет при нынешней скорости перемен… Лучше и не думать об этом. Остается верить во что-то. В какие-то тайные пружины эволюции. Знаешь, был в первой половине ХХ века такой потрясающий мужик — Тейяр де Шарден…

— Ну как же не знаю?! Точка Омега и так далее. Она мне в юности представлялась такими вратами в астрал — порталом в виде заглавной омега, куда движутся стада млекопитающих и толпы людей.

— Так вот, будучи по должности католическим священником и теологом, на деле он оказался самым пламенным певцом эволюции. За что получил немало тумаков от коллег. Кстати, заодно и от биологов. У него человек — лишь промежуточное звено эволюции. А конечное — точка Омега — и есть Бог, грубо говоря. Конечно, если честно, это все не имеет никакой предсказательной силы и с точки зрения науки ерунда полная. Но с точки зрения философии — очень хорошая метафора, к тому же оптимистическая. А хорошие метафоры просто так на дороге не валяются. Вот, смотри, сколько времени уже стоит шум: самоорганизация, синергетика…

— Вот именно, что шум. Эти «синергетики» не могут предсказать чего бы то ни было.

— Да, но, может быть, не зря они ходят вокруг да около — что-то чувствуют своим собачьим чутьем, а понять не могут. Может быть, действительно есть какой-то не понятый нами, но мощный закон, обратный второму началу термодинамики, который неизбежно плодит все более сложные и развитые системы? Тогда существу, не понимающему этого закона, но видящему его в действии, он будет казаться чем-то вроде движения к тотальной цели.

— Алекс, тебя сейчас любой эволюционист в клочья бы порвал! Тебе же говорят: у Природы нет цели! Нет вопроса «зачем», есть только вопрос «почему». Есть причинно-следственные цепи — и баста!

— Извини, но есть законы больших чисел. Их работа не прослеживается из прямых причинно-следственных связей. Тот же рост энтропии. Есть нелинейная динамика, та же погода, где причинно-следственные связи быстро рвутся, но возникают законы другого уровня. Что, если неведомая точка Омега — нечто вроде аттрактора, к которому жизнь стремится как гигантская динамическая система?! Тейяр де Шарден пишет, что Омега посылает лучи из будущего, и эти лучи тянут к себе все живое — прекрасная метафора для динамического аттрактора. Нам она может казаться целью, поскольку мы не понимаем закона, но видим упрямое стремление Природы к развитию. Я же говорю, что хорошие метафоры на дороге не валяются! А если так, то все разговоры о том, что человек — тупиковая ветвь эволюции из-за своего чрезмерно развитого мозга, — полная чушь! Если так, то человек — очередной шаг на каком-то магистральном пути.

— Красиво излагаешь. В галактических масштабах может быть это и работает. Но вряд ли подобный закон гарантирует от полного провала хоть трижды магистральную ветвь эволюции на отдельно взятой планете. Укокошим себя, и где тот великий путь?

За время между этой и ответной репликами успел прошелестеть и стихнуть ветерок — не ветер — так, легкий бриз. Земля остывала, отправляя свое тепло прямо в холодный космос, тепло, которое больше никогда ничего не нагреет — излучение Земли так и будет вечно путешествовать в пространстве, остывая вместе с расширяющейся Вселенной.

— Согласен. Хорошо бы протянуть отростки этой ветви на другие планеты, что, в принципе, и делают марсиане. Собственно, уже сделали — им теперь не нужно от нас ничего, кроме каких-то неожиданных вещей, больше похожих на прихоти. Кстати, один из механизмов эволюции — изоляция частей одного вида друг от друга, чтобы не скрещивались и спокойно дивергировали. Марсиане, по-моему, даже не понимают, насколько они важны.

— Вот черт, летал же «Дарвин», прекрасно работал. Было бы у нас в три раза больше землеподобных планет и полная уверенность по 68 Цигнус. И пожадничали дать денег на вторую сервисную экспедицию. Сволочи! Эх, будь твой дед жив 20 лет назад, представляю, что бы он сказал по этому поводу!

Собеседники замолчали. Зато лягушки и кузнечики налегли изо всех сил, перешибая своим хором мерцание звезд. После минутной паузы человек постарше продолжил:

— Ладно, не расстраивайся. У нас с собой было!

— Что у нас с собой было?

— Эх ты, классики не знаешь… Россия, ХХ век. Впрочем, это сугубо национальная специфика.

Человек достал из рюкзачка бутылку коньяка, два стакана и два яблока…

— Ну, за точку Омега!

— За точку Омега! Ох, хорошо! Кстати, эта теория неплохо перекликается с Постулатом цели. Ты случаем не знаешь, кто его автор?

— По-моему, у него нет исторически достоверного автора. Я слышал такую историю. Как-то в студенческом общежитии происходил очередной спор о смысле жизни. Как обычно: категорично, горячо, глупо, за полночь. Наконец один студент, не участвовавший в споре, вскричал: «Как же вы надоели! Смысл в том, чтобы как можно больше разумных существ увидели эту Вселенную и восприняли ее во всей красе. И все. И идите к черту, дайте поспать!» Вероятно, эта история — всего лишь анекдот.

— Между прочим, все десять заповедей, ну, может быть, кроме одной, тоже опосредованно укладываются в этот постулат. Да и то, что делают марсиане, — это прямо его воплощение. Но, послушай, вот есть Селина…

— Слушай, Роланд, не употребляй, пожалуйста, при мне это название! Мой дед каждый раз приходил в ярость, я тоже. Не надо трепать зря нашу фамилию!

— Хорошо, есть 47 Либра b — самая близкая из комфортных, но безжизненных планет. Есть ли способ перекинуть туда нашу жизнь? Вот и будет новая ветвь земной эволюции! Замечательно изолированная от здешней.

— Ну ты загнул… Обычный корабль долетит туда за 600 тысяч лет примерно. Что туда ни загружай, прилетит хорошо стерилизованная болванка. Ты представляешь, какая там будет доза от космических лучей?!

— Хорошо, если на уране — теоретически до одной тридцатой скорости света можно разогнать — две тысячи лет.

— Именно что теоретически. Практически — одна сотая в лучшем случае. Шесть тысяч лет. А скорее все десять тысяч. Прилетит чуть хуже стерилизованная болванка. Какие-нибудь прокариоты, возможно, выживут, да и то вряд ли.

Здесь автор вынужден прервать беседу и вклиниться с собственным комментарием, поскольку кому-то могут быть непонятны проблемы, о которых идет разговор. Дело в том, что многие читатели воспитаны на научной фантастике в виде книг, фильмов и сериалов, где герои летают от звезды до звезды за считанные секунды на разных сооружениях причудливой формы, произнося наукообразные заклинания. Вольно или невольно у читателя складывается впечатление, что рано или поздно технический прогресс сделает возможным пилотируемые межзвездные перелеты, пусть не за секунды, но хотя бы за годы. Не сделает! Пилотируемые перелеты между ближайшими звездами, будучи возможны чисто умозрительно (и то при ряде диких предположений), столь же невозможны на практике, как и сверхзвуковое городское такси. Пилотируемые перелеты на расстояния в десятки световых лет реальны, только если пилоты живут многие тысячи лет. Ограничение на скорость передвижения — закон природы, имеющий примерно такой же статус, как и тот, что не позволяет выдернуть себя за волосы из болота.

И еще фантасты любят произносить всякие слова типа «нуль-транспортировка», «телепортация», «кротовая нора». Первые два — просто слова, хотя «телепортация» в шутку используется как метафора для одного эффекта в квантовой физике. Что касается кротовой норы, это вполне научное понятие, не исключено, что они существуют. И если некто окажется вблизи кротовой норы (правда, вряд ли хоть одна из них есть в наблюдаемой части Вселенной) и направит свой корабль в нее, то останки путешественника с кораблем, пройдя через горловину в виде экзотических форм материи, могут вызвать некий причинно-следственный отклик в другой вселенной, куда ведет нора. Можно ли назвать это путешествием? Решайте сами.

Так что забудьте о всяких фокусах с пространством-временем. Наш мир и мы сами по отношению к пространству-времени — как легкая рябь на поверхности спящей бездны. Природа поместила человека на крошечном островке в жуткой изоляции, оставив в пределах досягаемости лишь несколько мертвых планет и спутников да груду «строительного мусора» в виде астероидов.

Чтобы понять степень нашей изоляции, давайте мысленно уменьшим все в десять миллиардов раз — на десять порядков величины. Тогда Земля станет песчинкой диаметром 1,2 миллиметра, Солнце будет размером с апельсин, находящийся в 15 метрах от Земли. Пусть эта модель находится во дворе у автора в Подмосковье. Где тогда окажется ближайшая звезда? Примерно в Красноярске за 4000 км. А где будет 47 Либра? Где-то за 60 тысяч километров. На Земле нет столь удаленного места, поэтому еще одну песчинку с апельсином придется поместить в космосе примерно в 1/6 пути до Луны. За шестьдесят тысяч километров, каждый из которых надо растянуть в десять миллиардов раз.

Возвращаясь к научным фантастам. Мы никоим образом не намерены обвинять их в дезинформации. У них межзвездные путешествия — художественная условность, иногда помогающая донести до аудитории нечто хорошее и важное. У нас же другая задача: показать человека в его реальном одиночестве, реальной изоляции, реальной беспомощности. Это драма человеческого рода, но не приговор! Природа, хоть и жестоко обошлась с человеком, изолировав его в пространстве, одарила его разумом, духом и упорством (по крайней мере, выборочно). Поэтому человек в принципе способен бросить вызов собственной изоляции и даже победить. Только для этого нужно проявить предельное упорство и затратить много времени. Очень много времени.

Однако вернемся к разговору Александра Селина и Роланда Вольфа, тем более что он как раз повернул в эту сторону.

— Так, а если упрятать всю биологию в толстую оболочку?

— Не очень. Тяжеловато получится. Я думаю, скорее магнитное поле. Поместить все в центр сверхпроводящего соленоида. Магнитное поле Земли очень даже неплохо работает — под радиационными поясами фон на порядок ниже, чем снаружи.

— Подожди, как там со сверхпроводимостью? Если обмотки придется охлаждать, все становится бессмысленным. Не помнишь, какая равновесная температура по излучению в среднем в Галактике? Вне галактик работает равновесие с реликтовым излучением — 2,7 кельвина, — в Галактике должно быть существенно выше.

— Не помню, знаю только, что в точках Лагранжа в тени от Солнца — около сорока. Вдали от Солнечной системы должно быть меньше. Кажется, межзвездная пыль нагрета до 20 кельвинов.

— Но сверхпроводники на такую температуру уже есть! Вот на самом деле зачем люди так долго бились над высокотемпературной сверхпроводимостью! Чтобы долго находиться в открытом космосе! Все остальные применения — мелочь по сравнению с этим.

— Подожди радоваться, ведь это поле надо еще удержать чисто механически. Оно же будет распирать обмотку. Ориентируемся на поле в 10 тесла — это не шутка. Аш квадрат на 8 пи, семь порядков долой — 40 джоулей на кубический сантиметр — серьезно. Так… чтобы посчитать силу, надо выразить энергию поля через длину окружности обмотки и продифференцировать по этой длине. Так, Роланд, ты помоложе меня будешь, вот и дифференцируй! Не забудь магнитное поле через длину обмотки из условия сохранения потока выразить. Полем вне соленоида разрешаю пренебречь. А я пока еще налью.

— Эх, два пи эр квадрат, вместо эр подставляем длину окружности, эль, поделить на два пи… ох, сейчас запутаюсь в этих пи и двойках… из аш квадрат появляется эль в четвертой в знаменателе… сокращаем, остается минус вторая степень, так… Ага, вот ответ в килограммах силы: длину окружности в сантиметрах помножить на два, поделить на пи. Если радиус соленоида 10 метров, то получается 4 тонны на погонный сантиметр обмотки.

— О, вполне разумно! У меня старая альпинистская веревка держит 4 тонны, как раз 60 метров и весит, сухая — килограмма четыре максимум. Есть куда более прочные материалы, чем моя веревка. Но возьмем с запасом — 4 килограмма на погонный сантиметр. Соленоид 20 метров длиной — всего 8 тонн. При том, что барахла, которое надо везти, будет где-нибудь тонн на пятьсот. Можно и 20 метров радиус сделать и 40 метров в длину — будет 64 тонны.

Ну вот, держи. За то, чтобы все концы с концами сошлись!

— Чтоб сошлись… Хорошо! Должны сойтись, думаю, — богоугодное дело замышляем.

— Богоугодное, в смысле приближения к точке Омега?

— Скорее в смысле Постулата цели.

— Чтобы как можно больше разумных… увидели и восприняли… Согласен, это прямо в точку. Кстати, пока ты там натяжение считал, я заодно прикинул, насколько срежет поток частиц соленоид радиусом в 10 метров с полем 10 тесла. Он вырубит все, что ниже 15 ГэВ, и частично срежет поток до 50 ГэВ. Получается подавление облучения в сотни раз. Правда, надо еще дыры заткнуть вдоль центральных силовых линий, куда могут проникать частицы, летящие под малыми углами к оси. Можно радиус чуть увеличить. Надо считать, но думаю, что подавление в тысячу раз, а то и в две тысячи, вполне реально. Мороженые эмбрионы долетят живехонькими, хотя и малость облученными.

— Ну я ж говорю — богоугодный замысел должен оказаться реализуемым!

— Какой же это замысел?! Пока то, чем мы занимаемся, — фантазии, хотя и благородные.

Ты подумай, если мы выступим с подобной концепцией на совете парка, нас же засмеют. Не то, что денег не выделят, а засмеют. Ну ладно, у себя в институте мы можем собрать команду и написать вразумительную концепцию, где все концы сведены с концами. Куда мы с ней потом денемся? Это же проект совершенно невиданный по масштабу. Ну не доросла еще цивилизация до таких проектов! И дело тут не только в циклопических затратах. У этой идеи есть очень слабое место — проблема мотивации. Представь, люди будут вкалывать всю жизнь, вкладывать душу, всех себя целиком. Другие люди будут в чем-то себе отказывать. И никто не увидит результата. И ни у кого не будет твердой уверенности, что все получится. Ни дети, ни внуки не увидят результата. Только какие-то неведомые потомки через десятки поколений может быть узнают, получилось или нет.

— Погоди, но когда Микеланджело приступал к строительству Собора святого Петра, он тоже знал, что не увидит результата. И те, кто ему помогал, и те, кто платил, — они знали то же самое: ни они, ни их дети, ни внуки не увидят собора.

— Боюсь, что люди потеряли какое-то важное качество с тех пор. А именно, способность работать на века. И потом, смотри: собор все-таки строится на земле, которая перед тобой. Ты увидишь, что сделали при тебе, — котлован, фундамент, часть стен. И ты знаешь, что это здесь и будет — никуда не денется, станет частью грандиозного здания, контуры которого ты уже видишь. А в нашем случае? Вложили массу труда и таланта. Скорее всего, работали не одним поколением. Создали своего рода чудо и отправили в никуда. Во тьму будущих веков.

— Ох ты, взошла, черт бы ее побрал. Все звезды заглушила. И эти притихли.

— Они же холоднокровные в отличие от нас с тобой. К тому же мы подогрелись, а они нет. Похолодало, вот и притихли. А мы чирикаем как ни в чем не бывало. Может быть, пора по палаткам?

— Погоди, самое главное не обсудили. Насчет мотивации. Алекс, у тебя там еще осталось?

— А как же?

— Ну, наливай.

— Держи. Так что, за мотивацию?

— За нее. Я не могу говорить от имени других, скажу про себя. Ты знаешь, я по стилю работы — одинокий волк. Я всегда сам выбирал себе задачу и жутко ненавидел всяческие научные коллаборации с их правилами публикаций, с их субординацией, с их политикой. Но то, что ты называешь фантазиями, пахнет делом, ради которого можно бросить все остальное и запрячься в него на всю оставшуюся жизнь. Пусть там науки меньше, чем технологии, пусть придется работать в большой команде; считай, что одинокий волк почуял след настоящей добычи и кличет стаю. И лично меня не пугает, что дело половины жизни улетит в темное будущее. И почему-то мне кажется, что я окажусь не один такой.

— Не один. Я не умею так художественно выражаться, но, пожалуй, да, оно того стоит. Кстати, хорошо, что мы осели именно в Монгольском научном парке. В захолустье всегда больше свободы. В Канадском парке, например, за делами Совета пытается следить правительство Канады, хотя парк существует не на их деньги. Вот, дескать, хорошо бы вы поработали в этом перспективном направлении, мы можем даже дополнительно профинансировать, а этим заниматься бесперспективно, кстати, не пора ли проиндексировать арендную плату?.. И так далее. Это повышает энтропию и сильно мешает работать, сводя на нет блага цивилизации. А здесь — платится арендная плата да монгольская молодежь получает первоклассное образование в счет этой платы. И больше никому ни до чего нет дела. И все довольны. Поэтому если и есть шанс пропихнуть подобный проект на уровне совета парка, то именно здесь. Понятно, что уровень совета парка смехотворен для такого дела, но хоть какая-то затравка будет.

— Так, давай заключим с тобой прямо сейчас декларацию о намерениях. Мы, нижеподписавшиеся, образуем группу разработки концепции проекта «47 Librae». Ты постарше меня будешь, да и статусом повыше — тебе и начальником быть.

— Ну что ж, авантюры украшают жизнь. Давай попробуем. Значит, трехдневным отдыхом на озере придется пожертвовать — мы там все равно не усидим. Тогда вернемся послезавтра. Соберем народ для мозгового штурма. А сейчас приказ начальника: по палаткам.

Аудитория В 3

В аудиторию В 3, где был назначен мозговой штурм, можно было попасть единственным способом — пешком по тропе длиной шесть километров, набирающей 800 метров высоты вдоль хребта. Тропа петляла по ароматному лиственничному лесу, время от времени с нее открывался вид на долину с Институтом астрофизики, физическим факультетом, университетским кампусом, озером и россыпью домиков по дну и склонам долины. Путь наверх, если не особо спешить и наслаждаться видами, подкармливаясь ягодами, занимал около двух часов, назад — час.

Сама аудитория представляла собой приличных размеров лиственничный сруб на каменном цоколе, сложенном на скальном выступе отрога. В принципе, там было все: водопровод, питающийся от ручья в распадке, электричество от солнечных батарей и пары бензиновых генераторов. Даже парна́я с небольшим открытым бассейном. Но самым впечатляющим в сооружении был способ его возведения. Не было использовано ни одного механизма крупней мотопилы и циркулярки. Не было доставлено ни одного килограмма груза с помощью какого бы то ни было транспортного средства, кроме пешего человека. Все, включая кровлю, цемент, стеклопакеты, — на горбу профессоров, постдоков и аспирантов. Алекс Селин всю оставшуюся жизнь гордился тем, что в одиночку втащил туда десятикиловаттный генератор, весящий 60 кило. Как оказалось, ничего страшного: хороший станок на спину, ногу ставить всей ступней и не гнуть в колене, сильней опираться на палки, двигаться медленно и равномерно. А когда снимешь груз, сделаешь два шага, то кажется, что сейчас оторвешься от земли и взлетишь.

Откуда этот иррациональный энтузиазм серьезных людей? Зачем им потребовалась добровольная каторга по возведению бессмысленного сооружения в бессмысленном месте? Чтобы понять, что двигало учеными мужами, надо объяснить, что такое Монгольский научный парк и как жил-поживал цивилизованный мир середины XXII века.

Все крупные научные парки той поры (а их было еще три — Канадский, Аргентинский и Южно-Африканский), если называть вещи своими именами, были резервациями для шибко умных. В то время у более-менее благополучной части населения Земли была очень популярна идея гомеостаза цивилизации, то есть стабильного устойчивого существования без быстрого прогресса и экономического роста, но и без связанных с ними проблем и кризисов. Своего рода цивилизованный застой — добровольное самоограничение ответственного просвещенного мирового сообщества. Идея выглядела очень логичной и привлекательной в стратегическом плане: медленное развитие без катаклизмов и срывов лучше, чем развитие десятикратными темпами с глобальными проблемами, кризисами и риском самоистребления. Тише едешь — дальше будешь.

В теории все выглядело замечательно. Однако, во-первых, появилась проблема с добровольностью самоограничения. Пришлось прибегать к все более радикальным методам внушения. Во-вторых, не складывалось с просвещенностью застоя. Излишне просвещенные требуют движения, им не сидится, они не понимают, как можно не сделать чего-то нового интересного, если оно возможно. Пришлось сдерживать. Затормозить развитие — значит, притормозить умственную активность. Создали комиссию для контроля глобальных телеканалов: побольше позитива, поменьше всякой аналитики и смущающей информации. Провели реформы в сфере образования — сократили математику, естественнонаучные предметы и литературу, ввели новые учебники истории. В большинстве стран прошли оптимизационные реформы национальных академий наук. Заодно прикрыли несколько космических проектов и заморозили строительство крупнейших исследовательских установок.

Результаты стали заметны лет через десять. Все вроде получилось: неугомонная образованная молодежь приутихла, общество стало проще и спокойней, жизнь — размеренней. Однако стали появляться тревожные признаки. Стала ветшать инфраструктура цивилизации — вроде все чинится и обновляется, но накапливаются мелкие дефекты из-за неспособности персонала к самостоятельному мышлению: не все вмещается в инструкции. Но самое тревожное — подняли голову религиозные фанатики и пламенные вожди. Они всегда поднимают голову, когда благополучное человечество уходит с головой в свое тихое теплое благополучие.

Глобализованный стабилизированный мир, почувствовав угрозу, осознал, что надо держать порох сухим — без настоящей науки, без новых технологий, без первоклассного образования можно плохо кончить. Однако жареный петух еще только маячил на горизонте, и решение оказалось компромиссным: надо срочно восстановить науку и качественное образование, но пусть они существуют где-то отдельно. ...