Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Инна Булгакова Смерть смотрит из сада
Солнышко светит, поют птицы, розовые и золотые мотыльки вьются над цветами и улетают высоко-высоко в небо, где облака-ангелы. Под ветерком покачиваются праздные качели, осыпается потихоньку недостроенная крепость из песка, дети играют в прятки. («Зажмурься, не подглядывай!» — «Я не подглядываю, я честно!») Вон там, в таинственных кустах и папоротниках, притаилось белое платье. («Ага, попалась!») Вдруг трава и кусты стали красными от крови.ЧАСТЬ I
Вышел месяц из тумана, Вынул ножик из кармана…Вспыхнул свет, за окнами электрички враз потемнело, слева проступил прозрачный месяц, справа еще рдел закат в последнем пурпуре. Проступило ее лицо с нечеткими чертами. Оно летело в полях, лесах, редких огнях… И душу вдруг охватило счастье, просто так, ни от чего. Станция Вечера. Повалил народ, она вышла со всеми, остановилась, оглядываясь. 9.55 — показывали далекие черно-белые часы в конце уже безлюдной узкой платформы, заросшей сбоку упругими кустами. Ночь надвигалась, большая стрелка дернулась — 10. Загорелись фары, издалека, из Москвы, приближался скорый. Она внезапно оказалась на рельсах, ослепленная, оглушенная, поднялась на ноги и замерла, железо надвигалось, грохоча и обжигая — конец! — как вдруг сверху пришло спасение. Она вцепилась в горячие сильные руки — и очутилась на платформе. — Вы с ума сошли? — произнес хрипловатый насмешливый голос; ее сотрясала такая дрожь, ужас всепоглощающий, что слова не шли с языка. — Пойдемте отсюда, — голос прозвучал уже мягче, и она смогла прошептать: — Я хочу домой в Москву. — Видите электричку? — Незнакомец указал левой рукой на что-то за ее спиною, правой прижимая девочку к себе; и она почувствовала себя защищенной. — Следующая на Москву будет через полтора часа. Пойдемте. Она покорно подчинилась, плохо понимая, что происходит, и почти пришла в себя уже на лавочке в пышном сквере за станционным домиком, за разноцветно озаренными ларьками. Он по-прежнему обнимал ее, светлые глаза близко выпукло блестели. — Почему для самоубийства вы выбрали нашу Вечеру? — Самоубийство? — уточнила она медленно, словно пробуя на вкус опасное слово, и окончательно опомнилась, освободилась, отодвинулась. — Меня толкнули на рельсы. Он глядел в сомнении, сказал: — На платформе никого не было. — Кроме вас? Мужчина рассмеялся: — Да я вас в первый раз вижу! — Мы ехали в одном вагоне. — Помню. — Почему вы не ушли вместе с толпой? — Задумался, закурил. — Прошло целых пять минут, я помню по железнодорожным часам. — Вы полагаете, я столкнул вас в пропасть, чтоб спасти? Чересчур замысловатый ход для меня, явное извращение. — Он опять беспечно рассмеялся, и она вместе с ним, облегченно, от души. Да, он сидел в другом ряду, где закат, наискосок, изредка их взгляды встречались. Он выделялся статью, крупнолиц (крупные губы и подбородок и несколько хищный, «орлиный» профиль), русоволос, элегантен до неприличия в замотанной простецкой «массе». — Вы меня спасли. — Да ну, вы б успели спрятаться под платформой. — Нет, я окаменела. — Как вас зовут? — Анна. — Иван Павлович. Куда вас проводить? — Я никогда здесь прежде не бывала, никого не знаю. — Звучит загадочно. Как же вы попали сюда? — Мне позвонили и назначили встречу в десять часов на платформе. — Зачем? — Отдать долг. — Деньги большие? — Мне неизвестно. Родителям были должны. — Что с родителями-то? — Умерли. — Так, может, вас ждут. Проверим? Проверили. Пуста платформа, одинокий фонарь в конце, купы кустов и деревьев по краю блестят недвижной влажной массой. — Почему именно в Вечере? — поинтересовался ее спаситель. — И так поздно? — У человека такая работа, где-то в Подмосковье. Он мог только сегодня деньги передать, в Москве будет не скоро. Так он объяснил. — Кто? — Иван Павлович всмотрелся в ее лицо. — И вы одна поперлись в такую даль к незнакомцу? — Мы собирались с подружкой, но она на вокзал не приехала: я позвонила — бабушке ее плохо. Ну, подумала и рискнула. — Плохо подумали. — Мне деньги очень нужны. — Ну и что мне с вами делать? Не торчать же тут до ночи… Ладно, пойдем сейчас ко мне. — Зачем? — Милая девушка, я не собираюсь покушаться на вашу честь. Боже меня сохрани. Анна рассмеялась: — Не беспокойтесь. Я возле ларьков постою. — С пьяными дядьками?.. Вот что. Если вы сказали правду, вам нельзя здесь оставаться. Притом жена мне не простит, что я упустил героиню такой опасной авантюры. Чаю попьем, а после я вас на электричку посажу… Или вы меня боитесь? Детская гордость взыграла в ней, и она устремилась навстречу событиям смертельным, в неостывшем волнении почти не запоминая путь по темнеющим, патриархально заросшим улочкам, вдоль извилистой речки (пахнуло острой свежестью, и разом застрекотали кузнечики), через березово-сосновую рощицу, которая надвинулась ночной чащобой, и сжалось сердце от страха. Тут молчаливый спутник ее засвистел (очень верно и музыкально) «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене…», ей стало весело, «забавный дядька»… Завиднелись освещенные дачи, старые, престижные, распахнулась калитка, замшелая кирпичная дорожка привела к открытой веранде, где закипал зеркальный самовар на вышитой скатерти и беспечно смеялись молодая эффектная дама в сарафане и пригожий юноша в шортах, оба с влажными волосами. — О, ты в Москве не остался… — протянула дама, с любопытством взглянув на Анну. — Взял работу домой. — А почему ты не на машине? — Что-то с мотором. Позволь тебе представить Анну. Юлия. А это наш сосед Саша. Юноша вежливо приподнялся. Юлия воскликнула: — А мы с речки! Вода просто парная… — Ну так убери свои причиндалы. — Иван Павлович небрежным жестом смел с точеных перилец сине-зеленый купальник и кружевное белье, бросил Юлии на колени. — Неэстетично, дорогая. — Иван, больше не буду. — Красотка с неожиданной пугливой робостью взглянула на мужа и так же небрежно бросила вещи на тумбочку с пишущей машинкой и пачкой бумаги. — Чай готов. И вот земляника, я сегодня в роще набрала. Анна посмотрела на свои наручные часики. — Мне скоро на электричку. — Думаю, благоразумнее вам будет заночевать у нас. — Иван Павлович выдержал паузу. — Анна утверждает, что в десять часов на нашей станции на нее было совершено нападение.
ГЛАВА 1
— Было пусто и как-то тревожно… А может, мне сейчас так кажется. Я принялась ходить взад-вперед по платформе, как вдруг почувствовала толчок — удар в спину. — Нет, правда? — Юлия глядела несколько недоверчиво. — Да правда же! И помню себя уже на рельсах, я упала на бок, и такой ослепляющий свет… ну совсем близко! Подняться я успела — и все, стою. Кто-то схватил меня за руки и поднял на платформу. Анна замолчала, на секунду поддавшись недавнему ужасу; ярковолосая дама и юноша не сводили с нее глаз, хозяин непроницаемо слушал, глядя в сад, наполненный стрекотом и пронзительным запахом табака, очнувшегося к ночи. — Меня спас Иван Павлович. Наконец он заговорил задумчиво: — Кажется, на платформе, кроме меня, никого не было. Правда, я отвлекся, прикуривая — зажигалка дрянь, иссякает… Вполне вероятно, поразвлекся какой-нибудь местный дегенерат, опившись или обкурившись. Однако где, так сказать, должник? Кто он и куда делся? — В кустах на платформе прятался? — подал голос юноша; на Анну глянули блестящие глаза под густыми «суровыми» бровями на загорелом строгом лице. «Какой красивый!» — подумалось в некоем сердечном порыве. И тут она заметила, что глаза — разного цвета: один черный, другой зеленый; что не только не портило юное лицо, а придавало ему особую оригинальность. — Пожалуй, — согласился Иван Павлович. — Если дегенерат — историю можно считать законченной… Ну, есть надежда. Но если Анну сюда заманили… — Я даже никогда не слыхала про вашу Вечеру! И вообще — у меня нет врагов. — Пока человек жив, он не может утверждать это с такой страстной категоричностью. — А я могу. — Да как же вы не побоялись? — Юлия с капризным изяществом повела плечами, потянулась всем телом, точно кошечка. — В незнакомое место, ночью… — Мне деньги очень нужны. — А зачем они вам так срочно понадобились? — поинтересовался Саша. — Работу не могу найти. — По какой специальности? — Нет у меня никакой специальности. Я перешла на второй курс филфака, зимой папа умер. — А мама? — Три года назад. Если б за лето заработать… Вообще я готова и на вечерний перейти, вот только никак устроиться не могу. — За три года вы научились вести домашнее хозяйство? — Конечно. — Тогда ноу проблем. Нам с дедушкой нужен такой человек. Анна взглянула с радостным изумлением. — Вы меня совсем не знаете! — Вы нас тоже. — Он улыбнулся лихо, по-ребячьи. — Тем интересней. Правда, Иван Павлович? Хозяин не спеша раскурил сигарету (зажигалка действительно сработала не сразу). — Стремительно, экстравагантно, в духе времени, как говорится. Что ж, молодость. Вот только не опасно ли Анне здесь оставаться? Не нравятся мне те таинственные кусты. — Но она же будет с нами, со мной и с дедушкой. — А по-моему, здорово все устраивается, — вмешалась Юлия. — Ей нужна работа, а у них есть возможность держать прислугу. Саша поморщился, Анне стало весело (злая зависть возбуждает злой задор). — Хочу познакомиться с богатым дедушкой. Уходя, уже из сада она обернулась… поблагодарить… ну хоть рукой помахать на прощание: кошечка прыгнула к мужу на колени и прильнула, ласкаясь… А ночь разворачивалась мерцающим мягчайшим бархатом; и как вздрогнуло сердце ее, когда они вошли в соседний сад. Ведь никакой опасности, рядом добрый молодец, готовый на подвиг… а вот поди ж ты — страх не оставлял, словно ангел-хранитель ее, все знающий наперед, умолял: уходи, не оглядывайся, все забудь. «Что это со мной?» В пленительном полумраке светилось окно в мансарде. «Дедушкин кабинет», — прозвучало как ремарка на сцене для обозначения места действия… Дорожка из гравия, крылечко, невнятные голоса сверху. — Значит, он занят. Посидим? Ступеньки прохладны, гладкое старое дерево. — А кто ваш дедушка? — «Твой», ладно? — Твой. — Он пенсионер. Но у нас есть возможность держать прислугу. — Саша до того точно передразнил соседскую даму, что они оба захохотали. — Он академик, был одним из создателей водородной бомбы. — Ничего себе! Знаменитый физик? — Вот уж не знаменитость, всю жизнь засекречен. — Сколько ж ему лет? — Дедушка был у них самый молодой, ему и сейчас всего семьдесят три. Он еще долго проживет, только вот остеохондроз, ходит с тростью. — Ой, боюсь, я не справлюсь! — Да ну! Дед неприхотлив, никогда не придавал особого значения комфорту… спит, например, в кабинете. Он маму очень любил — свою дочь, понимаешь? — и покупал ей драгоценности. Так что в случае полного обнищания у нас будет на что прожить. Но об этом никому. — Само собой. А что с мамой? — Она умерла тринадцать лет назад. — А твой папа? — Я незаконнорожденный, «бастард» по-французски. — Ты что, комплексуешь по этому поводу? — Вот еще! Наоборот, это придает мне таинственность, даже значительность в собственных глазах. — Какой ты, Саша… — Какой? — Не скажу! Они опять засмеялись, «смех без причины — признак дурачины»; нет, он умен и непрост, это чувствуется, но ей так легко с ним и свободно, будто она знает его давно, годы. — Как же вы до сих пор справлялись? — Как зря. Консервы и макароны… К нам много лет ходила старушка, я ее любил. — «Она съела кусок мяса, ты ее убил». — Нет, правда, замечательная бабушка, весной она заболела и к дочери уехала. — А Иван Павлович тоже физик? — Математик. Этот господин блестяще устроен, и в академии, и в частной фирме на компьютере… деньги гребет. — А его жена? — У него этих жен… — Он сказал: жена. — Врет. Манекенщица. — Саша помолчал. — Кажется, эту последнюю он любит безумно. — Ты говоришь с пренебрежением. — Терпеть не могу развратных людей, их надо уничтожать. — Зачем, пусть живут. — Затем, что от нечистых рождаются нечистые, человечество деградирует. Математик сегодня правильно подметил: тебя под поезд толкнул дегенерат, вырожденец. — У них есть дети? — Пока нет. Ночной сад казался огромным, подступал к самому дому, словно стремясь укрыть его трепещущим покровом деревьев, кустов, плюща; и как упоительно-горько пахло табаком с круглой клумбы, и острый серп месяца вонзался в туманное облачко. Лишь рассеянный свет сверху и смутные голоса нарушали иллюзию дремучего покоя. Она вдруг опять испугалась: «Зачем я здесь, среди чужих людей?» — новое ощущение для натуры жизнерадостной и бесстрашной. Вгляделась в напряженное, бронзовое от загара лицо напротив. Радость вернулась. — Твой дедушка полуночник? — Ага, привык по ночам работать. Вообще у него распорядок железный. — Да кто у него там? — Я тебе уже надоел? — Не скажу. — Значит, надоел. — Наоборот. — Честно? Наверное, журналист. Я когда на речку уходил, он у него еще торчал. Книгу про деда пишет. — Как замечательно. — Понимаешь, он всю жизнь прожил в подполье, донельзя засекречен. Ну, тут шлюзы распахнулись… Я все это не одобряю, мне, например, пошлая слава не нужна. — Почему пошлая? — Потому что прошлая. Тайная власть куда интересней. — Ты тоже будешь ученым? — В свое время дед решил: никакого подполья. Я в МГИМО учусь. — Тоже неслабо. — А, говорильня. Так ты останешься? — Не знаю. Еще надо с дедушкой познакомиться. — Тут все от меня зависит. Лишь бы тебе у нас понравилось. — Мне нравится. — Она подняла голову, засмотрелась на молодой месяц, а он смотрел на ее лицо. — О чем задумалась? — Знаешь сказку «Аленький цветочек»? — Ну. — Моя любимая в детстве. Вдруг вспомнилась. — Неожиданные у тебя ассоциации. — Ага. Мне мама тыщу раз рассказывала. И всегда представлялся вот такой сад, дремучий, как лес. — Да он не дремучий, это в темноте. — Пусть. В саду родник, а возле невеста в белом на коленях стоит, ей грозит гибель. — Но она жива? Или уже нет? — Я же говорю: грозит гибель, жива. Она прячется от чудовища, а рядом растет цветочек, алый, как кровь. — У Аксакова не совсем так. — Мне так представлялось. Мы подбегаем к невесте и спасаем ее. — А кто была твоя мама? — Воспитательница в детском саду. А папа офицер. — Ты в общежитии живешь? — Мы москвичи, у меня квартира на Большой Полянке. — А, так у тебя все в порядке… — протянул Саша чуть не разочарованно. — Я думал, ты сиротка бездомная. — И тебе захотелось стать благодетелем? Он не ответил, прислушиваясь: из глубины дома донеслись шаги, скрипы, стук. — Спускаются. Это дедушкина палка стучит. Оба встали. Анна взволновалась отчего-то. Веранда внезапно засветилась разноцветными стеклами, усиливая ощущение сказки, на просторном крыльце возникли двое: высоченная грузная дама, настоящая великанша, неопределенных лет (пучок на голове линяло-песочного цвета, розовощекое лицо, длинное темное платье) и худощавый седой старец в изысканно-старомодном белом костюме (могучий лоб с высокими залысинами, мощный подбородок, «ученая», мичуринская бородка, великолепная трость с набалдашником в виде морды фаустовского пуделя с крошечными рожками). Старик благосклонно заулыбался, дама суровым басом поздоровалась — пара с медлительной величавостью прошествовала к калитке, королевским шлейфом прошелестели слова: — И каков же мыслится объем будущего шедевра? — Об этом рано говорить, Софья Юрьевна. Я дал только первое интервью. Голоса угасали по мере удаления. Анна — быстрым шепотом: — Это журналистка, да? — Дедушкина ученица… бывшая, конечно. Тот еще подарочек. — Женщина-физик? — Казалось бы, «две вещи несовместные», однако факт — ученый-ядерщик. — Ничего себе! — А, эти пигмеи жили за счет дедушкиного гения. Через минуту академик приблизился к ним, стуча тростью о гравий, лицо искажено какой-то больной гримасой. — Деда, тебе плохо? — Моторчик стучит, перекурил. — Понятно! — Саша засмеялся. — Взбесил ядерщицу будущим шедевром? — А, пустяки. — Словно в доказательство, старик снова засиял благосклонно, благодушно. — Александр Андреевич, это Анна. — Ты так торжествен, мой друг, будто представляешь свою невесту. — Пока что она будет нашей экономкой. — Кем-кем? — дедушка мягко рассмеялся. — Экономка — это нечто пожившее, пожилое. — А нам с тобой повезло.ГЛАВА 2
Наутро ее разбудил луч солнца, прорезавшийся в щель между рамой и пестрой занавеской восточного окна. «Экономку» поместили в комнату Сашиной матери («Моей дорогой Поленьки», — сказал старик) — квадратную, веселую, с обоями в поблекших золотых и голубых цветочках: ими был оклеен и потолок, что придавало жилью вид «бонбоньерки», выражаясь по-старинному, изящной коробочки для дорогих конфет. Засыпая во втором часу ночи, она слышала слабый шум (шаги и постукивание трости), значит, кабинет дедушки прямо над нею… Вот так, должно быть, и дочка когда-то засыпала сладко, слыша любимого отца. «А может, это старый дом скрипит и жалуется», — промелькнула последняя мысль, последняя — перед тем, как уйти ей в глубокий, безмятежный, без сновидений, сон. Она радостно проснулась, вдохнув запах свежего белья, заглядевшись, как беснуются пылинки в летнем луче, разделившем сумрак пространства надвое. Пыль, прах — здесь никто не жил тринадцать лет; и не нежиться надо под голубым стеганым одеялом, а вставать и приниматься за уборку запущенного жилища. Анна встала, натянула джинсы и белую маечку («Как можно скорее привезти вещи из Москвы!»), подошла к старому трюмо (русые волосы ниже пояса словно окутывали плащом), заплела две косы и вышла в обширную прихожую. Тишина, девятый час, может, хозяева еще не проснулись. Тихонько открыла входную дверь на веранду (стекла вспыхнули радужными зайчиками… некий готический отголосок средневековых сказок) и спустилась по ступенькам в ожидавший ее сад. Именно это ощущение — она вернулась в пределы близкие, ожидаемые — радовало и пугало ее. А птицы пели так самозабвенно, мотыльки порхали неутомимо, ромашки улыбались, табак спал, и куда-то за дом, в глубь зарослей, вела травяная тропинка, заманивая под сень сиреней. От калитки послышались тяжелые шаги, возник низенький, но мощный детина, заросший, в красной рубахе. От неподвижного взгляда белесых глаз стало не по себе. Детина подошел почти вплотную, страшно заскрежетал зубами, она отшатнулась и услышала откуда-то с неба вчерашний голос: — Не бойтесь. Тимоша всего лишь безобидный идиот. Иван Павлович покуривал на обветшалом балкончике своего дома. Идиот поставил у ее ног эмалированный бидончик и удалился, переваливаясь, как медведь. Анна приоткрыла крышку — молоко, — отнесла бидон на веранду, оглянулась (математик помахал рукой и исчез), по влажной траве подошла к увитой розовым вьюнком металлической решетке, разделяющей два сада. И он подошел, до пояса голый, в потрепанных джинсах. — Доброе утро. Значит, вы остались. — Здравствуйте. Мне предложили такие условия! — Сколько? — Миллион в месяц! — Ничего особенного. — Но я же буду тут жить и кушать. Деньги сохранятся, понимаете? — Ну и на сколько их хватит? Это не кардинальное решение проблемы. Анна поинтересовалась с иронией: — Так что вы предлагаете? — Я думаю. Позади — шорох. Саша в шикарной черной рубахе. Поздоровался, сказал: — Мы с дедушкой скоро уходим. Ты можешь ему сварить кофе? — У меня отлично получается, вот увидишь! — Я не буду. Пойдем, покажу кухню. Когда по винтовой скрипучей лестнице она поднялась наверх с подносом, Александр Андреевич разговаривал по телефону: «Да ради Бога, когда сможете, я буду ждать звонка». — Положил трубку. — Спасибо, деточка. Как спалось? — Глубоко и спокойно. — Завидую. В мои годы это недоступная роскошь. Дед с внуком вскоре ушли, не сказав куда; она спросить не осмелилась и занялась грандиозной уборкой: ее теперешняя комната, Сашина, столовая, зал, ванная и туалет — на первом этаже; весь второй занимал кабинет ученого с компьютером и бесконечными книжными полками. Огромный письменный стол безукоризненно пустой, лишь пачка писчей бумаги и раскрыт на старомодном зеленом сукне кожаный пожелтевший фолиант — Библия в русском переводе. Еще кресло, похожее на трон, закрытый секретер красного дерева и узкая деревянная кровать в углу. Аскетическая обстановка (правда, старик неприхотлив), зато у Саши полный набор новейших забав: тоже компьютер, видак, маг, видеокамера, шведская стенка и т. п.; и тоже книги, книги, только не научные, а «изящная словесность», будущий дипломат изучает человеческую психологию. К вечеру она выдохлась (хозяева вернулись в полдень и оценили ее обед), зато старый дом засиял и заулыбался изнутри; а снаружи он и так был хорош — терем в стиле а-ля рюс, потемневшие дубовые бревна, увитые диким виноградом. Ужин она собрала на веранде под соломенным абажурчиком: белоснежная скатерть и салфетки, букет садовых колокольчиков в узкой вазе, свеча в старинном подсвечнике под колпачком, свежая зелень, молоко, молодая картошка и тушеное мясо. Дверь распахнута в сад, табак оживает, стеклянный витраж мерцает по-вечернему. — Господи, как хорошо иногда пожить! — сказал старик, усаживаясь в плетеное кресло (по-утреннему элегантный, в серо-стальной тройке и галстуке; Саша был одет уже по-дачному — майка и шорты, так называемые «бермуды»). — Гениальная идея пришла тебе вчера в голову. — Ивана Павловича надо за это благодарить. — Обручев — очень талантливый ученый, — покивал дедушка. — Эстет, эрудит, в своем роде философ… не замыкается в математике, чему я даже завидую. Стало быть, вы его знакомая? — На меня вчера дегенерат напал. — Дегенерат? — Густые седые брови старика поползли наверх. — Так Саша выразился. Меня столкнули на рельсы под поезд, — проговорила Анна печально. — А Иван Павлович спас. — М-да, вырождаемся, «крутой»… вожделенное нынче словцо… крутой маразм и до нас докатился. А как вы вообще в нашу Вечеру попали? — Мне пообещали деньги отдать, долг еще родителям, но никто на платформе не появился. — Как же родители вас одну отпустили? — Она сирота, — вставил Саша. — Простите, деточка. Мы вчера ночью не успели поговорить, но в дальнейшем… — Нет, вы все должны про меня знать. Я — Анна Ярославовна Рюмина, студентка филфака. — Анна Ярославна. — Старик улыбнулся, прищурился, морщинки на лице собрались в гримасу. — Кто же были ваши родители? — Мама — детсадовская воспитательница, а папа — артиллерийский офицер. — Где служил? — На Дальнем Востоке, а потом в Москве. Мы — москвичи, с Большой Полянки. — Что я хотел… — Александр Андреевич провел по лицу рукой в старческих веснушках, слегка дрожащей. — Ах да! Саша, сходи принеси бутылку коньяку. — Он достал из внутреннего кармана пиджака большую связку ключей. — Из секретера? — Да, да. И три стопки. Вам сколько лет? — Восемнадцать. — Прекрасный возраст… Ну да завтра мы поговорим обо всем подробнее. — Он снова прищурился и произнес задумчиво, словно читая стихи: — Итак, два Ангела уже пришли… Пришел Саша. Дедушка разлил смугло-золотистую жидкость, поднял хрустальный сосудик. — Помянем дочь, Сашину маму. Сегодня тринадцать лет, как она скончалась. «Они ходили на кладбище! — сообразила Анна и выпила до дна; голова слегка закружилась. — Как жалко и как прекрасно жить!..» Дедушка закурил трубку с оригинальным изогнутым мундштуком, заговорил неторопливо: — Потомственная интеллигенция, к которой я и мой внук принадлежим, всегда шла, так сказать, своим путем. — Своим путем, — подхватил внук с усмешкой, — а шла туда же — на кладбище. — Ну, ну, Сашок… Так вот, испокон веков, называя себя «солью земли», мы были умные, но не мудрые. И последнее время я начал размышлять: есть ли жизнь после смерти. — Серьезно? — Может, с моей стороны и поздновато: ведь очень скоро я узнаю несомненно, стопроцентно. — Ну и как, есть? — Боюсь, что да. — Не бойтесь, — заявила Анна в приятнейшем головокружении. — Это очень радостно, что там нас, может быть, ждут. — Смотря кто ждет, — вставил Саша, а старик продолжал воодушевленно: — Дети мои, святые боялись, даже Сын Божий боялся. Страх смерти движет миром, прогресс придуман, чтоб его приглушить. Впрочем, это проблемы моего возраста, не вашего. — Деда, ты делал бомбу по велению времени и потому что твои мозги для этого созданы. — Кстати, о времени… — Дедушка отогнул рукав пиджака. — Двадцать минут девятого. Пойду-ка пошевелю мозгами. — Коньяк оставь, может, мы еще выпить захотим. — Как тебе угодно, Сашенька. — Старик выбил пепел из трубки в медную пепельницу и как-то встрепенулся, вздрогнул. — Господи, налей! Налей всем! — Взглянул на Анну. — Ведь сегодня день его рождения, двадцать лет. — Какое жуткое совпадение! — выпалила Анна, тут же прикусив язык (буквально даже почувствовала солоноватый привкус крови во рту. «Так тебе и надо! Какая бестактность, совсем нельзя пить!»). — Да, да, — пробормотал старик отстраненно. — Сашок — единственное, что у меня есть на свете. Здесь все, и прежде всего я сам, все принадлежит ему. За тебя, мой дорогой! Юности, мужества и ума тебе не занимать. Дай Бог мудрости…ГЛАВА 3
Она убрала со стола, помыла посуду (молча, преувеличивая свой промах, да и язык болит) и праздно растянулась в дачном кресле, не в силах, кажется, пошевелиться. — Устала? — Ужасно. Он протянул обе руки и нежно, слегка прикасаясь, погладил ее по лицу. «Какой красивый!» — в который раз подумалось, и голова закружилась от острого пряного аромата то ли табака, то ли коньяка. — Смотри, больше так не надрывайся. — Не буду. — Даешь мне слово? — Даю. В банальных репликах крылся подтекст, который тревожил и радовал. — Какая ты красивая, — сказал он, словно подслушав. — Хочешь коньяку? — Ой, он такой пьяный! Пить хочу, умираю. — Она жадно осушила высокий хрустальный стакан. — У вас такая вода вкусная. — Из нашего колодца в саду, там на дне кусок промышленного серебра, очищает воду. Сейчас я тебе свежей принесу. — Да не надо… (Но он уже побежал на кухню, вернулся с ведром.) Тут еще половина. — Нет, свежей, холодной! Пойдем, я покажу, как набирать. Они вступили на травянистую тропку под сень сиреней, как вдруг серебристый голосок позвал: «Саша!» — Я сейчас. Юльке чего-то надо! Он исчез, нахлынули звуки старого танго… кажется, «Маленький цветок», да. Анна углубилась в зеленый трепещущий тоннель, который вывел на лужайку с нескошенной травой. Колодец, над ним стройный каштан, за ним заросли — пленительный пейзаж в закатных лучах. Она остановилась, сердце заныло от чувства острого и сильного, природу которого не объяснить, как не объяснить красоту — воспоминание о рае, детстве человечества. Обернулась: дедушка задумчиво смотрит в окно. Мировой старик, ей нежданно-негаданно повезло вдруг найти близких, словно странный шутник вернул родительский долг… Не надо омрачать такой вечер — прекрасную иллюзию в саду, когда ощущение времени потеряно. Донесся шум выливаемой воды, Саша появился с пустым ведром, бросил его в траву, подошел, положил руки ей на плечи. — Дедушка смотрит! — Смотрит? — Саша рассмеялся нервно. — Не беспокойся, подглядывать не станет, не такой он человек. Она чувствовала удары его сердца, его жгучее возбуждение, которое опьяняло сильнее, чем коньяк. — Анна! — только и сказал он и прижался к ней лицом; мир с садом словно вздрогнул, заправившись страстной энергией… Она отстранилась. — Зачем она тебя звала? — Кто? — Юлия. — Пойдем ли купаться. — Он взял ее за руки мокрыми руками. — Да ну их всех! Они нам не нужны, ведь так? — Ага. Какое необычное место. Здесь как будто должен расти аленький цветочек. — Где? Где именно? — Вон там, возле кустов. — Давай посадим алую розу. — Давай. Вы сегодня на кладбище ходили? — Да, к маме. Знаешь, ведь я убил ее. — Да ну тебя! — Она вырвала руки в гневе. — Это правда, Анна. — Как же так? — Она почувствовала, что сейчас заплачет и все полетит к черту. — Не надо, не говори ничего! — Как хочешь. — Это нечаянно случилось, да? — Я почти ничего не помню, так, обрывки… Я потом болел. — Сколько тебе было лет? — Семь. — И в семь лет ты умудрился… Какой черный человек внушил тебе такой ужас? — Меня допрашивали. — Как она умерла? — Ей перерезали горло. Анна содрогнулась всем телом и какое-то время не могла говорить. Больше всего поражал его тон, рассудительный, холодноватый — застарелая история; никакого безумия, болезни, скорби не проглядывало в красивых разноцветных глазах. — Зачем ты мне сказал? — Думаешь, я ко всем лезу с излияниями? Просто хочу, чтоб ты знала про меня все. — Ну и все, больше не будем об этом, да? А то мне… — Она помолчала. — Мне очень страшно, Саша. — Почему? Дела давно минувших дней. — Очень, — повторила она бессмысленно, но с сильным чувством: теперь эта чудесная лужайка навсегда будет ассоциироваться у нее со смертью. Саша набрал ведро воды, они пошли к дому («Колодец забыл закрыть!»), вернулся, дверца ухнула с забавным чмоканьем, как капризное живое существо. В дедушкином кабинете уже светилось окно — слабый отблеск настольной лампы с зеленым абажуром, а внизу темно, и они крадутся. «Как воры по коридору», — сказал Саша, засмеялся и включил свет. — Пойдем ко мне? — Ой, на сегодня с меня хватит впечатлений! — Я все сказал деду. — Что «все»? — Что я от тебя без ума. То есть он сам догадался, а я подтвердил. Они вошли в его комнату и сели на низенькую софу. — Если ты будешь ко мне приставать… — Не хочешь — не буду. У меня более дерзновенные планы. — Какие? — Мне хотелось бы стать твоим мужем. — Прямо сейчас? — По-настоящему, официально. Словом, считай это предложением. Чтоб скрыть радость, гордость (зачем, спрашивается, скрывать? — но такова была ее натура), Анна заметила: — Ну, детство какое-то. Разве так предлагают? — А как? Ты скажи — я сделаю. — Все завтра. Умираю, спать, — отговорилась она, подозревая, впрочем, что не заснет… глупости, спать! Переживать каждое слово, жест, мысль в воображении, в ночном одиночестве… — Радость моя, не уходи, — заговорил Саша лихорадочно. — Я до тебя не дотронусь, просто будем вместе. Она улыбнулась зачарованно, встала и пошла в свою комнату, слыша шаги за спиной. Он включил большую лампу в форме лотоса на полу, бросающую отблески на потолок и на его лицо снизу, загадочное, встревоженное. — Анна, ты мне не ответила. — Да, да, да! — вырвалось у нее против воли. — Я сейчас? Саша бросился за дверь, тотчас вернулся с магнитофоном на батарейках, включил. Они сели на пол возле оранжевой лампы; полилась завораживающая прозрачная мелодия в стиле транс, женский шепот, потаенный, страстный; он верно уловил настроение: слишком много сказано, почувствовано, нужна разрядка. Оба сидели бездумно, расслабленно, отдыхая; время остановилось, музыка до отказа заполнила пространство; в секундном перерыве уловились смутные голоса сверху. — Кто-то к дедушке пришел? — Ага. Зазвучала новая песнь, еще нежнее, еще обольстительнее; он лег навзничь на ковер; она, словно действительно в трансе, легла рядом. — Ты пойдешь за меня замуж? — Да. — Ты меня любишь? — Да. Конечно, она его любит, ничего подобного с ней никогда не случалось. — Мне еще никто не делал предложения. — Анна обняла его, глядя в потолок в золотых и голубых цветочках, на котором почему-то появилось большое пятно — как карикатурный паук-крестовик. Она долго глядела, не осознавая, потом вдруг закричала: — Кровь! — Что? О чем ты? Анна оттолкнула сильное податливое тело, выскочила в прихожую… лестница… дверь в кабинет чуть приоткрыта. В глубоком своем кресле полулежал дедушка с перерезанным горлом, весь в крови, стол и доски пола залиты кровью, окровавленные бумажки на полу… и Библия в крови, и даже на потолке мансарды обильные брызги. — Не может быть! — дикий, нечеловеческий вопль за ее спиной. — Саша, не смотри! Ты опять заболеешь, не смотри!ГЛАВА 4
— Как вы попали в дом к Вышеславским? — На меня напал на станции хулиган, спас сосед, Иван Павлович, и познакомил с Сашей. Допрос ночью на кухне, где ее стараниями вещи и вещицы сияли в безукоризненном порядке и тикали ходики. Немолодой следователь в чине майора глядел хмуро, и его можно было понять: убийство («зверское, дерзкое» — напишут в криминальной хронике) крупнейшего ученого-ядерщика, академика, четырежды лауреата и проч.; в нормальные времена дело немедленно передали бы на Лубянку, а теперь вот отдувайся сам. — И вас, незнакомого человека, без рекомендаций приняли в семью на службу? Ну как рассказать, что им с Сашей не нужны были никакие рекомендации, что доверие, влечение вспыхнули разом на соседской веранде? — Приняли. А мне очень деньги нужны, я учусь на дневном. — Анна вздохнула с детским каким-то всхлипом; майор смягчился. — Вам, конечно, пришлось нелегко… — Чем его зарезали? — По первому впечатлению, очень острым предметом — скальпель, бритва… — На верхней полке секретера — я его протирала — лежала бритва. — Разве секретер не был заперт? — Был, замок в откидной крышке, но она верхнюю полку не закрывает. — Верно. Но никакой бритвы там уже нет. Опишите. — Ну, такая старая, в белом как бы футлярчике. — А вы наблюдательны. Ладно, уточним у внука. Расскажите про вчерашний день. — Мне отвели комнату покойной Сашиной матери на первом этаже. С утра они пошли на кладбище, а я убиралась и готовила обед. — Когда вы убирались в кабинете, что-нибудь задело ваше внимание? — Старинная раскрытая Библия на письменном столе… и этот секретер — он очень красивый, антикварный, должно быть. — Вы знали, что там у Вышеславского хранятся драгоценности? — Нет. — Вообще про драгоценности не слышали? — Саша говорил: дедушка очень любил свою дочь и покупал ей… с премий, наверное. Он ведь много зарабатывал? — Надо думать. — Вот и дарил Полине драгоценности. — Вы не в курсе, внук не испытывал денежных затруднений? — Не в курсе, но уверена, что нет. ...Все права на текст принадлежат автору: Инна Валентиновна Булгакова.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.