Оборванная струна

Песни, стихи

Виктора Цоя и Игоря Талькова,

материалы об их жизни

и творчестве

Александр Бобров Их встретят — поэты

В наследии поэта-философа Леонида Мартынова остались такие строки:

И все-таки книга двух трагически ушедших творцов, двух тружеников сцены и лютых борцов с дисгармонией жизни требует краткого предисловия.

Прежде всего надо сказать, почему в нашем писательском издательстве выходит поэтический сборник двух рок-певцов. Потому, что есть китч масс-культа, а есть — национальная культура, первоосновой и магическим кристаллом которой является поэзия, даже если в условиях торжества рынка и бездуховности она находится в загоне. Есть рок-шлягерщики, вопящие эпигоны, а есть рок-барды, поющие поэты. Виктор Цой и Игорь Тальков, безусловно, принадлежали к последнему племени, любимому на Руси, но долго и благополучно не живущему.

Авторы кратких биографических статей поведали о внешней канве их судеб, оборвавшихся на бренной Земле. Глубинная суть пути — в самом творческом наследии. Мы, современники Цоя и Талькова, еще слышим их голоса, помним манеру исполнения ими песен и потому понимаем, откуда в текстах сбивки, неловкие обороты или заунывные повторы. Ведь это все скрашивалось мелодией, гитарой, выразительной авторской интонацией. Тот, кто сочинял и пел под гитару, не избежал мучительного вопроса: представляют ли песни, сложенные тобой, поэтическую ценность, будучи типографски оттиснутым текстом? Это серьезная проверка.

Читая сборник, встречая песни, что были на слуху, и менее известные произведения, убеждаешься, что перед тобой — две одаренные личности, два поэтических мира, как бы ни относиться к отдельно взятым стихам, порой несколько бедноватым, а то и неуклюжим с точки зрения высокой Поэзии.

Даже не зная авторства песен, мы отличаем несколько отстраненный, скользящий над бытом взгляд Цоя, который одиноко устремлен в какую-то ведомую только ему, тревожно мерцающую точку:

Он идет вниз не по лестнице дома, а по стиху без знаков препинания, по жизни, толкающей в бездну, навстречу толпе, лелеющей низменные чувства.

Более всего меня впечатляют его алюминиевые огурцы — этот урбанистический и смелый образ механизированного, суррогатного бытия, особо знакомого рок-певцу:

Группа Виктора Цоя называлась «Кино», и вроде бы бесхитростные строки обретают вдруг глубинный смысл:

Это муки не рок-кумира и успешно дебютировавшего актера, а недовоплотившегося в слове поэта.

* * *

Упорно шел к своему слову Игорь Тальков. Он сам рассказывает в книге, как после песни «Чистые пруды», которая стала очень популярной (когда я вел телепрограмму «Добрый вечер. Москва!», она была чуть ли не дежурной заставкой), певец решил спеть «Чистые пруды-2», но, конечно, не был понят:

Здесь появляется и весьма характерное слово «война», и расхожий штамп-цифра «эпохи перестройки» — 70 лет. Будто эта война для творца когда-нибудь кончается. Миновал 1987 год и последующие «революционные» года, а война против России как великого духовного понятия — разгоралась с новой силой. Тальков не хотел довольствоваться имиджем только оригинального рок-певца «со вкусом», исступленно искал свой поэтический и гражданский путь.

Тальков не согласился с маршрутом, а это в России всегда чревато трагическими последствиями. Бунтарь выплескивал открыто публицистические и даже сатирические строки:

Он боролся словом с теми нравами и навязываемыми кумирами, которые царят в нашей так называемой «творческой среде», черпал силы вроде бесхитростного героя его песни в Пушкине, Хайяме, Высоцком:

Но самыми пронзительными стали его болевые строки о поруганной России:

Эта песня-выдох, песня-завет звучит в наших душах.

* * *

Сборник «Оборванная струна» должны были завершать, как объявлялось в тематическом плане, стихи еще одного трагически ушедшего рок-барда — Александра Башлачева. Именно в нашем издательстве он впервые был представлен как поэт на страницах сборника стихов студентов Литинститута «Тверской бульвар, 25», хотя и не учился там. Но редакция поэзии понимала, что это — явление в авторской песне.

Однако задуманный триптих памяти певцов-поэтов не получил завершения. Воспротивилась этому Рахлина, мать наследника Башлачева — его маленького сына. Рахлину «не устроило» соседство Башлачева с Тальковым. Уверен, по чуждым творчеству мотивам, ибо они, если читать их стихи непредвзято, — родственные, мятущиеся и ранимые политиканством души. Вот какие строки Башлачева мы публиковали:

Характерно, что и у Башлачева, и у Талькова слово «война» встречается не раз. Помните уже знаменитое у Игоря:

Эти художники страстно, но безнадежно хотели, чтобы утихла разгорающаяся война личности и подавляющей ее идеологии, высоких помыслов и грязного мира чистогана, искренней любви и безлюбого, лживого цинизма. На этой войне, по высшему счету, они и пали…

У Владимира Набокова есть стихи, написанные на смерть Блока. В них встречаются гении поэзии — Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет.

Мы не можем проводить неуместных параллелей и даже гадать, кто именно встретил души безвременно ушедших певцов. Я уверен только в одном, что это были не политиканы-ремесленники, не деятели поп-рок-культуры, а — подлинные поэты.

Игорь Тальков Памяти Виктора Цоя

Виктор Цой

Александр Крохмалюк Биографическая статья

Рассказать о Викторе Цое… Для любого биографа — задача сложная. Искать в его жизненном пути какие-то особые, необычные, знаменательные события, объясняющие чудесную метаморфозу — превращение обычного питерского пацана в Поэта, — напрасный труд. Популярность — после нескольких лет мытарств — свалилась на него, как летний ливень, заполнив его жизнь громом аплодисментов и молниями юпитеров. Этот ливень, этот непрерывный концерт длился вплоть до нелепой трагической развязки…

Кто он? Откуда пришел? Зачем? И что хотел сказать нам своими песнями? На эти вопросы еще долго будут искать ответы. Мы же попытаемся сказать о Цое только то, что требуется сообщить, представляя на суд читателям тексты его песен…

Виктор родился 21 июня 1962 года в Ленинграде, в семье преподавателя физкультуры Валентины Васильевны Цой и инженера Роберта Максимовича Цоя. Он был единственным ребенком в семье. Любые родители склонны видеть своих детей в замечательном свете. И мама Виктора не была исключением.

«Я не раз читала, что смешение далеких кровей часто рождает талантливых людей, — говорила она в интервью журналу „Студенческий меридиан“. — Сын у нас — метис: я — русская, коренная ленинградка, муж — кореец, родом из Казахстана. У Вити с детства проявлялись различные художественные наклонности. Он хорошо рисовал, лепил…»

Мама делала все, чтобы развить способности сына. Читала ему книги из серии ЖЗЛ, поощряла любую тягу к творчеству. В младших классах Виктор ходил в изостудию, потом — через день — в художественную школу. Музыка, как и рисование, была одним из его постоянных увлечений. Первую гитару родители подарили ему в пятом классе. А в восьмом вместе с Максимом Пашковым он уже организовал группу с экзотическим названием «Палата № 6».

После восьмилетки Виктор решил продолжить художественное образование и поступил в Серовское училище на оформительское отделение. Шрифты и плакаты были ему в тягость. Гораздо большее удовлетворение приносило увлечение музыкой. Он продолжал играть вместе с Максимом Пашковым, но уже на сцене художественного училища.

«В Серовке мы смогли играть так, как нам хотелось, — вспоминает Пашков, — там были электрические инструменты. Играли на их вечерах, на танцах. В Серовке нашли и барабанщика — Толика Смирнова, он по тем временам считался одним из лучших. Вообще мы для нашего возраста играли очень неплохо, поскольку все время занимались только этим. На вечерах исполняли какие-то классические вещи из DEEP PURPLE, BLAK SABBAT, свою музыку. Что-то сочинял я, что-то — вдвоем с Витей…»^[1]

Но тогда о Цое, кроме его близких друзей, никто не знал. В официальных кругах рок считался полузапретным, и когда Виктора и его товарищей отчисляли из училища «за неуспеваемость», увлечение роком было «отягчающим обстоятельством».

«Я его не очень-то ругала, — рассказывает мама Виктора. — „Не хочешь учиться, — говорю, — не надо. Делай, что умеешь“. Витя пошел на завод и в вечернюю школу. Но на заводе пришлось делать какие-то мелкие детали, замки, что ли, а такой монотонный труд отупляет. К тому же, помнила по себе, как хотелось, когда росла, читать, рисовать, но из-за работы была лишена всего этого. Вите тогда исполнилось шестнадцать. Поэтому я и решила — ничего страшного, если он бросит завод и будет только читать, учиться, просто заниматься саморазвитием. Потом поняла, что это решение стало моей самой большой удачей».

О воспитании написаны тысячи книг, защищены сотни диссертаций. И можно было бы пуститься в пространные объяснения по поводу того, что, мол, свобода выбора собственного пути, предоставленная Вите родителями, повлияла на то и на это… Но мы анализировать не будем. Ведь главное, что дала Виктору мать, возможность заниматься любимым делом. А заниматься рок-музыкой в то время означало — искать. Русского рока как такового еще не было. Это позже зазвучат из всех окон песни «Машины времени», поднимется «аквариумная» волна, рок пробьет себе дорогу на радио и телевидение. Но тогда, в середине семидесятых, Цой и его друзья, так же, как многие другие мальчишки, сделавшие рок-музыку главным делом своей жизни, настойчиво и трудно искали свой путь.

Конечно, ничто не возникает вдруг, на пустом месте. И, как всякий начинающий музыкант, Цой поначалу пел чужие песни, копировал… Так же, как и многие его сверстники, увлекался «черным», тяжелым роком. Они с Максимом Пашковым попытались даже записать магнитофонный альбом с каким-то мудреным названием — типа «Слонолуние».

В то время Виктору нравился Михаил Боярский. Он ходил на все его концерты, знал весь репертуар. Цою импонировали его прическа, его черный бодлон, его стиль. Виктор даже говорил друзьям: «Это мой цвет, это мой стиль». При том, что верхом молодежной моды был тогда стиль панков — цепи, булавки, стриженые головы с гребешками.

«Витя всегда был очень скромен в прическах и проявлениях, — говорит Максим Пашков. — Даже не то что скромен, он был гораздо консервативнее всей остальной компании и в наших „забавах“ никогда не шел до конца. Наверно, это шло от какой-то его внутренней застенчивости. Потом из этого он выработал ту интеллигентность поведения на сцене, которая так отличала его от большинства ленинградских рокеров. В нем никогда не было разнузданности».

Это очень меткое наблюдение. О скромности и застенчивости Цоя говорят все, кто его знал. В общем-то положительные, эти качества в какой-то степени мешали ему реализоваться. По многочисленным свидетельствам его друзей и родных, Виктора нужно было тормошить, одобрять, говорить, что он может сделать нечто интересное и значительное. Сначала его ободряла мама, потом друзья, еще позже — жена — Марианна.

Андрей Панов вспоминает, как он с товарищами дружно наседал на Цоя. Такой, мол, начитанный, наслушанный. Что тебе стоит стихи написать, музыку сочинить…

На одной из вечеринок Цой поддался на уговоры друзей. «Вышел в коридор, — рассказывает Андрей, — и с натуги чего-то написал, помню даже, была там фраза о металлоконструкциях… Мы посмотрели — действительно, неплохо написал. В первый раз. А потом прорвало. Очевидно, если человек с малого возраста читает, аранжирует, — должно было прорваться…»

Но и тогда, когда «прорвалось», Цой очень смущался, предлагая на суд товарищей свои творения. Одной из самых знаменитых первых его песен стала «Мои друзья» («Мои друзья всегда идут по жизни маршем…»).

Чаще всего они собирались на квартире у Андрея Панова, который жил по соседству с Цоем у парка Победы. У Андрея имелась аппаратура, и это все решало. С ними был Максим Пашков. Пока он не поступил в институт, ребята собирались каждый день. Увлечение музыкой сдабривали сухим вином, которое непременно разогревали в духовке (для увеличения градуса).

«Наша жизнь в то время представляла собой постоянные поиски какого-то праздника, — говорит Максим Пашков. — Это было наше общее свойство — нам всем было очень скучно. Очень хотелось безумного перманентного праздника. Витя все время этим маялся, для него это была особая тема. Впрочем, и для меня тоже. Он ведь, вначале особенно, писал абсолютно конкретные вещи. И одна из первых его песен „Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти“ — это боль. Куда пойти в гости и будет ли там весело? Чем заняться? Играть до одури на гитарах — вот, в общем, все, чем мы жили. Отсюда допинги, пьянство и все остальное».

«Мои друзья» тоже одна из конкретных вещей. Каждый находил в ней что-то свое. Наиболее точную характеристику даст ей Алексей Рыбин, с которым Цоя свяжут первые самостоятельные шаги в мире рок-музыки:

«Цой был гениальным фотографом — схватывал ситуацию, а потом показывал ее нам в том свете, при котором она была сфотографирована, ничего не прибавляя и не отнимая. Так он однажды зафиксировал всех нас и себя тоже и проявил за двадцать минут — мгновенно, на одном дыхании написал, как мне кажется, лучшую свою песню — „Мои друзья“.

Вся наша жизнь того периода, — продолжает Рыбин, — была в этой песне, здесь была и прекрасная музыка, и наше беспредельное веселье, и за ним — грусть и безысходность, которая тогда была во всем…

И мы в 81-м чувствовали эту безысходность, может быть, не верили в нее, но чувствовали… И Цой спел об этом — это была первая песня про нас, первый серьезный взгляд на нашу жизнь. Это было грустно ровно настолько, насколько это было грустно в жизни».

С Алексеем Рыбиным Цой познакомился на квартире у Андрея Панова, или Свина, как его называли в рокерских кругах. Сошлись на общих вкусах в музыке. И тому, и другому нравились «Битлз», «Стоунз», «Генезис», новая волна… сдружились. Но петь вместе стали не сразу. Рыбин продолжал играть в «Пилигриме», а Цой поступил в профессионально-техническое училище, где стал учиться на резчика по дереву. Конечно, увлечение музыкой и здесь шло во вред учебе. По окончании ему даже диплома не выдали, а лишь справку о том, что прослушал курс…

По распределению попал в Пушкин, в реставрационную мастерскую Екатерининского дворца. Но работать ему предложили не по специальности — реставратором лепных потолков. Приезжать на работу нужно было рано — к восьми утра и целый день проводить на стремянке под самыми потолками. На юного реставратора сыпалась сверху доисторическая пыль, от которой у Вити трескалась кожа на пальцах. Его любимое занятие — игра на гитаре — стало напоминать пытку. Пальцы кровоточили. Но он играл каждый день…

К тому времени Виктор уже сблизился с Марианной — женщиной, которой было суждено сыграть в его судьбе весьма значительную роль.

Они познакомились на одной из вечеринок у друзей. Стали звонить друг другу, встречаться. Однажды Марианна услышала, как он поет. ...