Все права на текст принадлежат автору: Наталья Николаевна Александрова.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Тайна Голубиной книгиНаталья Николаевна Александрова

Наталья Александрова Тайна Голубиной книги

© Н. Александрова, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *
– В этом зале вы видите императрицу Екатерину Великую и ее приближенных – графа Григория Орлова, князя Потемкина-Таврического, выдающегося полководца Александра Васильевича Суворова…

Императрица, пышная немолодая дама в открытом платье, восседала в глубоком кресле, высокомерно глядя на посетителей музея. Казалось, она хотела спросить, как они посмели нарушить ее царственный покой. Орлов и Потемкин ревниво переглядывались, Потемкин поправлял шелковую повязку на глазу. Худенький, невзрачный Суворов явно томился в уголке, с неудовольствием наблюдая за придворными интригами. Видно было, что ему душно во дворце, что ему не терпится выехать к войскам или, на худой конец, удалиться в свое поместье.

Группа посетителей музея восковых фигур скучала, совершенно не интересуясь историческими личностями восемнадцатого века и их сложными взаимоотношениями.

Состав группы был случайный – молодая парочка, заглянувшая в музей, чтобы спрятаться от дождя, две жизнерадостные старушки, которые на всем протяжении экскурсии о чем-то вполголоса переговаривались и громко хихикали, как непоседливые школьницы, унылый папаша с двумя одинаковыми мальчишками лет семи – жена наверняка выперла его с сыновьями на прогулку, чтобы без помех навести в доме порядок и посмотреть любимый сериал.

Экскурсовод, высокая женщина с черными, коротко стриженными волосами и большим, слишком ярко накрашенным ртом, оглядела своих слушателей и скомкала выступление.

– В следующем зале расположены герои кино и мультфильмов, – произнесла она пренебрежительно, – можете осмотреть их самостоятельно. Выход дальше по коридору…

Публика с облегчением удалилась. Только один человек, до сих пор державшийся в тени, остался в Екатерининском зале.

– А вы что же не идете? – раздраженно осведомилась экскурсовод. – Я же сказала, что выход…

И только теперь она разглядела одинокого посетителя.

Это был удивительно худой мужчина в черном костюме и черной же водолазке, с выбритой наголо головой и очень темными, глубоко посаженными глазами.

– Ночь темнее всего перед рассветом, – проговорил он неожиданно звучным голосом.

Женщина вздрогнула и заметно побледнела, от чего ее слишком яркий рот показался окровавленным. Она опасливо оглянулась на соседний зал, откуда доносились голоса расшалившихся старушек, и вполголоса произнесла:

– Во имя Того, кто возвестит приход утра!

Затем она прижала палец к губам и, еще раз оглянувшись, зашла за бархатную портьеру, отделявшую зал Екатерины от маленького служебного помещения. Бритоголовый посетитель безмолвно последовал за ней.

Посреди служебной комнаты стоял рабочий стол, заваленный обрезками тканей, кружев и золотого шитья. Перед столом – простой деревянный стул с жесткой спинкой, в глубине комнаты – высокий двустворчатый шкаф с резными дверцами.

Женщина, по-прежнему не говоря ни слова, заперла дверь на ключ, открыла шкаф. Внутри он был заполнен костюмами разных эпох и народов – шитыми серебром и золотом камзолами, греческими туниками, тяжелыми пышными одеяниями восточных владык, фраками и сюртуками девятнадцатого века.

Брюнетка раздвинула эти костюмы и шагнула в шкаф. Бритоголовый господин подошел ближе, с удивлением наблюдая за ней.

Женщина провела рукой по задней стенке шкафа, нашла незаметную со стороны защелку. Стенка отъехала в сторону, за ней открылся темный проем, из которого потянуло холодом и сыростью.

По-прежнему безмолвно женщина шагнула в темноту, затем повернулась к своему спутнику. Он последовал за ней. Пропустив его вперед, женщина закрыла потайную дверцу.

Спутники оказались в полной темноте.

Чиркнула спичка, затем с треском и шипением вспыхнул факел. Запахло смолой и дегтем, из темноты проступили мрачные каменные стены и круто уходящие вниз ступени.

И еще… еще из темноты проступило лицо бритоголового мужчины – мрачное, костистое. На какой-то миг женщине показалось, что это не лицо живого человека, а мертвый оскаленный череп с пылающими в глубине глазниц углями. Впрочем, наваждение быстро прошло.

Женщина наконец взяла себя в руки и заговорила, впрочем, она произнесла всего три слова:

– Нам сюда, мессер!

И снова в молчании они пошли вниз по лестнице.

Спускались очень долго. Женщина шла впереди, стараясь не оборачиваться, но все время чувствовала спиной пристальный взгляд своего спутника.

Наконец лестница закончилась, и перед ними из темноты возникла грубая дубовая дверь. Женщина достала из кармана большой бронзовый ключ с резной бородкой, вставила в замочную скважину, повернула, открыла дверь. Переступив порог, зажгла два факела, укрепленных на стене, и только тогда пригласила внутрь своего спутника.

Они находились в просторном круглом помещении со сводчатыми потолками. В центре стоял алтарь из черного полированного гранита, на нем – два серебряных подсвечника, каждый на пять свечей, алебастровый сосуд и подставка для книги. Свечи в подсвечниках были черные.

Женщина зажгла эти свечи и повернулась к бритоголовому господину:

– Мы пришли, мессер.

Пламя свечей потянулось к сводчатому потолку, в воздухе запахло лавандой, полынью, чабрецом и еще какими-то травами, от которых кружилась голова и душу охватывала тоска.

– Я вижу, сестра, ты поддерживаешь святилище в порядке! – одобрительно проговорил мужчина, достав из кармана четки.

Они были весьма необычны, вместо бусин – маленькие черепа из черного дерева.

– Во имя Того, кто возвестит приход утра! – отозвалась женщина.

– Рад, что и в этой далекой стране есть преданные люди! Братья и сестры в Италии также рады будут об этом узнать. Да будет с тобой Его воля!

– Я жду и надеюсь на Его пришествие!

– Но ожидать – это малая часть нашего служения. Мы должны приближать Его приход.

– Что я могу сделать для этого?

– Ты понимаешь, сестра, что я не случайно приехал к тебе. Слышала ли ты про сестру Розамунду из Генуи?

– Не та ли это сестра, которая умеет читать будущее, как открытую книгу?

– Да, это она… – Мужчина повернулся к алтарю. – Ты знаешь, что по всему миру разбросаны сотни таких же святилищ, на сотнях алтарей горят черные свечи…

– Во имя Того, кто возвестит приход утра! – поспешно выпалила женщина.

– Да-да… но ты знаешь также, сестра, чего не хватает на всех этих алтарях.

– Книги! – Глаза женщины вспыхнули странным огнем.

– Да, книги… точнее – Книги, Книги с большой буквы! Так вот, сестра Розамунда узнала, что скоро завершится жизненный путь того, кто стоит между нами и этой Книгой!

– Библиотекаря? – переспросила женщина с оттенком страха и неприязни.

– Последнего из библиотекарей, – подтвердил бритоголовый. – Таким образом, у нас появляется шанс выполнить свое предназначение и приблизить Его приход.

– Что я должна для этого сделать?

Бритоголовый подошел к женщине очень близко и заговорил хриплым шепотом, перебирая четки.


– Ну вот, Илья Васильевич, курс и закончился! – Лариса говорила преувеличенно жизнерадостным голосом, каким всегда разговаривают с больными платные медсестры. – Теперь вы взбодритесь, станете выходить на улицу… Сейчас погода хорошая, лето только кончилось, будете гулять в парке…

Между делом она собирала свои вещи, убирала стетоскоп и бутылочку со спиртом, аккуратно собрала в пакет использованные шприцы и осколки ампул.

– Думаете, встану? – спросил старик серьезно и посмотрел вдруг прозрачными глазами прямо Ларисе в душу.

Она осеклась на полуслове и отвернулась, чтобы он ничего не смог прочитать по ее лицу. Слаб старичок, она-то видит. Вряд ли ему уколы помогут. Оттянут только то, что должно произойти вскорости.

– Привык к вам, Ларочка, – сказал Илья Васильевич грустно, – жалко вас отпускать.

– Я тоже… – Лариса улыбнулась и пошла на кухню, чтобы выбросить мусор.

В самом деле ей тоже жаль старика, он совсем одинокий, сидит в своей квартире, приходит к нему только соседка – тоже не первой молодости, она убирает и готовит немудреную еду. Старик не злобный, довольно опрятный, не пахнет от него нищей старостью и запустением. И хоть обстановка в квартире бедная, стариковская, какие-то деньги у Ильи Васильевича явно имеются, раз платные уколы может себе позволить. Впрочем, Лариса берет по-божески.

Старик полусидел на диване, потирая левую сторону груди.

– Вам плохо? – встревожилась Лариса. – После укола сразу вставать нельзя, полежите!

– Да я и так все лежу, – вздохнул он, – Ларочка, детка, подойдите ближе.

Лариса нехотя сделала шаг. Старикан-то не промах, как полегчает ему – сразу начинает болтать, хвастаться, какой имел успех у женщин в те незапамятные времена, когда у нас Деникина разбили. Ларису по ручке поглаживает, а один раз даже по попе шлепнул. Она сделала вид, что не заметила – не скандалить же с больным человеком.

Но сегодня старик не такой, как всегда. Выглядит усталым, никакой бравады. И этот взгляд проницательный – как будто видит всех людей и предметы насквозь. Ларису тоже видит и знает про нее такое, что она и сама-то про себя не знает.

– Я хотел поблагодарить вас за все… – сказал Илья Васильевич и взял Ларису за руку. – Дорогая, вы мне очень помогли!

– Да что вы! – Лариса сделала слабую попытку отнять руку. – Это моя работа.

– Я бы хотел пожелать вам… – старик держал руку крепко, – пожелать вам…

– Чтобы все мои желания исполнились! – Лариса со смехом отняла наконец свою руку.

– Э, нет! – Илья Васильевич помотал головой. – Вы сами не знаете, чего хотите! То есть вы думаете, что если это получите, то будете счастливы!

– Но разве это не так? – растерянно спросила Лариса.

Ее нервировали этот разговор и взгляд старика – такой пронизывающий, серьезный…

– Главное – понять, – загадочно ответил ее собеседник, – и… вот я хотел вам подарить на прощанье.

Он поднял одну из диванных подушек, грудой наваленных рядом с ним, потом отбросил еще одну и вытащил на свет белый какой-то старый ящичек, от которого на Ларису пахнуло застарелой пылью. Она едва удержалась от желания чихнуть.

– Вот, – старик поставил ящик на колени, – это шкатулка. Очень старинная.

– Да мне ничего не надо! – поспешно сказала Лариса. – Вы за все расплатились, ничего мне не должны.

– Это подарок! – твердо сказал старик. – Не знаю, зачем я это делаю… то есть знаю… Извини, девочка, но так уж судьба решила…

Он поднял крышку, которая противно заскрипела. Лариса зажала нос, потому что запах пыли стал совершенно невыносимым.

– Илья Васильевич, спасибо вам большое, но мне на работу нужно!

– Да, конечно.

Он опустил крышку шкатулки и тут же снова ее поднял, но не сразу, а рывками, так что скрип получился прерывистый, как будто старое дерево решило что-то спеть. Но получился только хрип.

Старик удовлетворенно заглянул внутрь шкатулки и захлопнул крышку.

– Вот, возьмите, Лариса. И не стоит вешать голову, все еще будет у вас в жизни отлично!

Шкатулка была ужасно старая, дерево рассохлось и потемнело. При мысли о том, сколько людей прикасались к ней за это время не слишком чистыми руками, в душе Ларисы подняла голову медсестра.

Преодолевая брезгливость, она спрятала шкатулку в непрозрачный пакет и вышла, решив избавиться от такого подарочка при первой же возможности.


Лариса аккуратно закрыла за собой дверь и подергала ее, проверяя, захлопнулся ли замок. Тотчас отворилась соседняя дверь, и в щелочку высунулся любопытный нос Анны Павловны.

– Уколола? – задала она традиционный вопрос.

– Угу, – буркнула Лариса и поскорее отвернулась к лифту.

Но не тут-то было. Старуха была твердо настроена поговорить. Она вышла на площадку, запахнув на груди вязаную кофту, и набрала побольше воздуха в легкие.

«Сейчас начнется», – с тоской подумала Лариса, нажимая кнопку, и не ошиблась.

– Твои-то снова поругались! – сообщила Анна Павловна радостным голосом. – Вон в газете написано, и фотка есть. На приеме каком-то важном старшая у младшей жениха принялась отбивать. Ну, та терпела-терпела, да и сказала сестричке, кто она есть. По-простому, по-русски.

Лариса все жала на кнопку вызова лифта, как будто это могло ускорить дело. Лифт и не думал появляться.

– И то сказать, – бойко сыпала скороговоркой Анна Павловна, – конечно, нехорошо на людях шум устраивать, но ведь и вешаться на чужого мужика тоже неприлично. А твои-то вечно сварятся, видно, мамаша их плохо воспитала.

– Они не мои, – процедила Лариса, – я сама по себе, за них не отвечаю.

– Как не твои? – Анна Павловна выкатила глаза. – Нешто можно так – к родне не признаваться?

«Стукнуть ее, что ли, сумкой, – с тоской подумала Лариса, – или вот пакетом…»

Старуха что-то почувствовала и перевела взгляд на пакет. Глазки ее подозрительно блеснули.

– А это чегой-то? – спросила она и тут же прикусила язык, сообразив, что ляпнула лишнее.

В самом деле, Лариса ей никто, и Илья Васильевич не поручал ей присматривать за своими посетителями. Откровенно говоря, и не ходит к нему никто, кроме Анны Павловны и Ларисы. Старуха готовит больному немудреные блюда, подметает и вытирает пыль, на большее у нее и сил не хватит. Лариса знает, что Илья Васильевич соседку не то чтобы недолюбливает, но не хочет общаться, разговаривать им особо не о чем.

Лариса порадовалась, что сообразила убрать шкатулку в непрозрачный пакет, старуха – жуткая сплетница, не хватало еще, чтобы она разнесла по всему дому, что Лариса таскает у пациентов ценные вещи. Тоже мне, ценность – старая рухлядь, до помойки не донести – развалится…

А Анна Павловна та еще пройда, третьего дня Лариса прошла незаметно на кухню, чтобы выбросить пустые ампулы, и собственными глазами видела, как старуха сунула в карман халата серебряную солонку. Так что чья бы корова мычала…

Лифт наконец раскрыл двери на их этаже, и Лариса ринулась в него, как будто за ней гнался маньяк-убийца.

– А он-то как? – спохватилась Анна Павловна, кивнув на дверь квартиры.

– Вы его проведайте, после укола голова может закружиться, – крикнула Лариса.

– Зайду, а как же! – закивала старуха. – Как не зайти…

Путь Ларисы лежал через двор мимо помойки. Она хотела было выбросить шкатулку вместе с пакетом, но сообразила, что старуха вполне может наблюдать за ней из окна. Увидит и донесет Илье Васильевичу, будет неудобно. Да и зачем человека зря расстраивать? Ему совсем недолго осталось…

Лариса спокойно восприняла эту мысль, много лет она проработала медсестрой и привыкла к болезням и смерти.

Пакет был ужасно неудобный, бил ее по ногам. Да еще сумка большая. И в довершение небо заволокло тучами, и будет дождь. А ей зонтик взять не во что, третьей руки не хватает.

Лариса почувствовала, что настроение, и так с утра не слишком хорошее, стремительно ухудшается. Нужно взять себя в руки, нельзя придавать значения словам глупой старухи.

Но тяжело на сердце стало ей еще до встречи на лестнице. Вот именно, настроение упало после разговора с Ильей Васильевичем.

Неужели с ней все настолько плохо, если ее жалеет больной, да что там, умирающий старик? Сегодня он отбросил свои обычные шуточки и вдруг посмотрел проникновенно светлыми стариковскими глазами и сказал тихо: «Ничего, деточка, не стоит вешать голову. Все будет хорошо, я знаю…»

С чего он взял, что она вешает голову? Заметил, все заметил старик, ишь какой внимательный стал. Перед смертью, наверное. И то сказать, лет ему за восемьдесят, сердце больное и еще куча всего в анамнезе. Проколола ему Лариса витамины и лекарство, чтобы сердечную мышцу укрепить, да нужно ли это? Если организм устанет бороться, то никакие уколы не помогут.

Лариса перехватила неудобный пакет и прибавила шагу. Нужно торопиться, скоро начинается ее смена. Года три назад после развода с Михаилом она устроилась администратором в платную клинику, что открылась рядом с домом. В клинике нужен был человек с медицинским образованием, и не девчонка только что из медучилища, а женщина постарше. Вот она как раз подошла – тогда было без малого тридцать, девчонкой никто не называл даже в транспорте. А уколы на дому она делает по старой памяти, ну и лишние деньги никогда не помешают. Ее передают по знакомым, как палочку в эстафете.

Лариса усмехнулась собственным мыслям и увидела урну возле ларька с газетами. Не пихнуть ли туда пакет? Надоел, сил нет, все время по ногам бьет, синяки будут. Она шагнула к урне, но тут откуда-то вынырнула дворничиха и принялась вяло мести асфальт возле ларька, поднимая тучу пыли. Жаль, номер не пройдет, тетка разорется, увидев пакет, подумает, что бомба.

Лариса отвернулась, и тут взгляд ее упал на витрину. Так, снова здорово. Никуда не деться от родни. Мамочка собственной персоной на обложке журнала. Что ж, выглядит отлично, ничего не скажешь. И ведь не подойдет тут ехидное высказывание типа «Ничто так не красит женщину, как фотошоп». Она и вправду хороша. Сколько ей сейчас? Так, Ларису она родила в двадцать, стало быть, сейчас ей… пятьдесят два. А смотрится на тридцать. Да что там, она выглядит гораздо моложе и привлекательнее собственной дочери!

Хотя Лариса на нее совсем не похожа. И мамочка никогда не считала ее дочерью. У нее их всего две, дочери-то, от второго мужа, знаменитого режиссера. Две красавицы погодки – Ксюша и Луша. А Лариса – это так, ошибка молодости. Все мы в молодости делаем ошибки, говорила мамочка в очередном интервью, такой ошибкой и был ее брак с Ларисиным отцом. И Лариса тоже ошибка, надо было мамочке в свое время аборт сделать. Пожалела себя, молодую да красивую, родила дочку.

Лариса пролистала журнал. Новый какой-то, глянцевый, называется «Резюме». А пишут-то все одно и то же – как училась мамочка в театральном и бедствовала в общежитии на стипендию, потом играла в театре, не «Кушать подано!», но и не главные роли – в основном верных подружек главных героинь и дочерей положительных героев. А потом произошла судьбоносная встреча – на улице ее увидел тот самый, тогда еще не очень знаменитый, но подающий большие надежды. А что дядя у него был министр кинематографии, про то нигде не сказано. Но Лариса знает, от отца своего слышала в свое время. И не на улице его мамочка подцепила, а в доме отдыха кинематографистов. И уж потом объявила мужу своему первому законному, что бросает его.

Да она еще раньше их всех бросила, Ларисе полгода было. Родила по глупости, а потом учиться поехала в Москву. Отец старше был, он театральный еще раньше закончил по отделению режиссуры. Только кто же выпускнику вчерашнему, да без связей, даст фильм снимать? Отвез он грудного ребенка своим родителям, а сам перебивался случайными заработками.

Дедушка директором стекольного завода был, что в Дружной Горке. Там и жили, чтобы из города не мотаться. Характером дед был крут, коммунист со стажем, все его боялись. Дом был у них двухэтажный, сад фруктовый. Еще цветы бабушка сажала, георгины и гладиолусы. Бабушка как Ларису крошечную на руки взяла, так к ней душой и прикипела. Она за мужем была как за каменной стеной, дом вела и Ларису растила. Только и были годы счастливые тогда, в детстве.

Дед тоже ее любил, баловал всячески, игрушки покупал самые лучшие, одежду, кукол. А больше всего любила Лариса стеклянные фигурки, что дед с работы приносил. Иногда мастера по его просьбе для внучки выдували зверюшек разных или букет цветов в вазочке.

Ага, вот как раз когда мамочка замуж за своего перспективного и подающего надежды вышла, Ларисе пять лет было. Отец тогда приезжал, бабушке свидетельство о разводе показал и бумагу какую-то, где мамочка подписывалась, что полностью доверяет свою дочь ее отцу. Или по-другому там было сказано, Лариса по младости лет не уразумела. Бабушка только вздохнула, зато дед голос повысил. Всем от него досталось – отца рохлей обозвал, а мамочку вообще неприличным словом.

А Лариса тогда и не расстроилась вовсе, она родную мать не помнила совсем.

– Слушайте, вы журнал брать-то будете? – ворвался в ее невеселые мысли недовольный голос продавщицы. – У меня не районная библиотека, чтобы просто так читать!

Лариса взглянула на тетку. Что-то голос слишком нервный, опять же слова правильные знает – районная библиотека. Так и есть – образованная. И немолодая. Взгляд недобрый, очки на носу, губы сердечком накрашены. Небось раньше завучем в школе работала, привыкла на детей орать. Или в институте научном. А теперь ей в ларьке торчать – нож острый, все кажется, что унизительна для нее такая работа. И ненавидит она всех покупателей лютой ненавистью.

А кто виноват-то, что жизнь так повернулась. Она, Лариса, тоже не виновата, что росла, считай, без родителей. Но по этому поводу на людей не бросается.

Хуже нет этих, с высшим образованием, которые раньше мелкими начальниками были. Докторша у них в клинике рассказывала, что взяла в уборщицы кандидата наук. Намучилась с ней, та вместо уборки все ее норовила в спор политический втянуть. Прикрикнуть на нее неудобно – все-таки человек образованный, а в результате деньги ей платишь, а чистоты в квартире не больно прибавляется. Ну, наконец решилась, уволила кандидата наук, взяла простую хохлушку из-под Нежина. Та при разговоре падежи путает, зато по квартире не ходит, а летает, все у нее за два часа блестит и сияет. Каждый хорош на своем месте, уж это точно…

– Так будете брать? – столкнувшись с Ларисой взглядом, тетя понизила голос.

– Буду, – неожиданно для себя сказала Лариса, – сколько с меня?

И тут же пожалела – не денег, а себя. Зачем ей все это нужно? Как будто она не знает мамочкиной биографии. А что напишут в этих журналах – все вранье. Или рассматривать глянцевые снимки красоток сестер и сравнивать их с собой?

Тем не менее она расплатилась и засунула журнал в тот же пакет, что и шкатулку.


– Это большое и богатое княжество! – Кардинал говорил медленно, убедительно, но Зоя видела, что он сам не верит своим словам. – Только взгляни на меха и дорогие сосуды, которые прислал тебе великий князь! Только взгляни на этих соболей и куниц! Таких мехов нет даже у княгини Орсини!

– Это княжество платит дань татарам! – возразила Зоя. – Мессер Аристотель говорил, что у них зима длится девять месяцев в году, а лето иногда вовсе не наступает. Это дикие места, далекие от всех христианских стран. Мессер Аристотель Фиораванти говорил, что половину страны занимают леса и болота, по улицам городов бродят дикие звери, а женщины красят щеки свекольным соком!

– Мало ли какие обычаи бывают на свете! – проворчал старый кардинал. – Все же этот великий князь – полновластный государь в своей стране, и он христианин…

– Я – внучка императора! – гордо проговорила Зоя и откинула тяжелые темные волосы.

– Да, только империю твою отобрали турки! – Кардинал грозно насупил брови и понизил голос: – Ты не забыла, чем кончилось сватовство герцога Караччиоло?

Зоя нахмурилась. Незачем было кардиналу поминать ту позорную историю!

Но кардинал встал, протянул ей руку для поцелуя и проговорил не терпящим возражений голосом:

– Послы великого князя ждут! Помни, дочь моя, что смирение – одна из главных добродетелей женщины!

– Я никогда об этом не забываю! – Зоя прикоснулась губами к сухой руке кардинала, покорно опустила глаза.

– Да будет на тебе милость Господа нашего! – промолвил старик, поднимаясь.

Зоя поняла, что его преосвященство закончил разговор и больше не намерен слушать возражения.

Она, Зоя Палеолог, дочь деспота Мореи, внучка и племянница императоров, в Риме заново крещенная под именем София, вынуждена подчиняться приказам этого желчного старика, кардинала Виссариона Никейского.

Империя ее предков пала, пала под ударами несметных турецких полчищ, и она с малолетними братьями зависит от настроений и интересов римской знати. Эти кардиналы и епископы спят и видят, как бы выдать ее замуж с пользой для римской курии. Сейчас кардинал Виссарион лелеет планы при помощи ее замужества приобрести влияние в далекой северной стране и добиться унии между тамошним православным митрополитом и Римско-католической церковью.

Зоя хлопнула в ладоши. В комнату вошли две служанки, привезенные из отцовской деспотии, – Милана и Бьянка.

– Одеваться! – приказала Зоя. – Одеваться для большого выхода!

Она встала посреди комнаты, подняла руки, как античная статуя, олицетворяющая величие и благородство. Служанки суетились вокруг нее, надевали одежду за одеждой – тонкий хлопок, дорогой индийский шелк, златотканую парчу…

Зоя прикрыла глаза, вспоминая дворец своего отца.

Тогда у нее было не две, а двадцать служанок. Отец ни в чем не отказывал своей любимице, у нее были многочисленные преданные слуги, самые дорогие украшения из всех стран света, самые красивые наряды, самые редкие диковины. У нее был даже собственный зверинец. Кое-что ей удалось привезти с собою в Рим, ведь она, внучка императора, не может быть бесприданницей…

Служанки закончили наряжать ее, напоследок осторожно надели высокий венец в индийских самоцветах, обернули шею тройной ниткой жемчугов. В этих тяжелых дорогих уборах Зоя чувствовала себя неловкой, неуклюжей куклой. Даже передвигалась она с трудом.

Собственно, она и была куклой, марионеткой в руках кардинала Никейского и других старых интриганов…

Пришли люди кардинала, взяли ее под руки, провели в парадные покои, усадили в кресло.

Зоя на мгновение прикрыла глаза, и к ней вернулась уверенность в себе, сознание собственного величия.

Ведь она – не жалкая простолюдинка, не какая-нибудь захудалая княжна из крошечного итальянского городка, она – Зоя Палеолог, внучка и племянница императоров тысячелетней Византии!

Покой постепенно наполнялся людьми.

Зоя узнала Примо деи Корса, смазливого остроумного венецианца, молодого князя Орсини, мессера Джанбатиста Питти и еще двоих юношей из Флоренции, чьи имена не запомнила. Остальные лица сливались в сплошную говорящую, усмехающуюся, злословящую массу.

Ее разглядывали с откровенным любопытством, как забавную зверюшку, – еще бы, им никогда прежде не доводилось видеть византийскую принцессу в парадном одеянии.

Примо деи Корса что-то шептал на ухо своему соседу, кудрявому флорентинцу. На свое счастье, Зоя не могла слышать его слов.

– Толстая разряженная кукла, – шептал венецианец. – Щеки свисают, как у собачки старой герцогини Сфорца!

– Но глаза у нее красивые, – возражал флорентинец.

– Мой друг, как вы умудрились разглядеть ее глаза? По-моему, они совсем заплыли жиром!

– Вы не правы, мой дорогой Примо, в вас говорит ревность. Кажется, вы тоже сватались к этой восточной царевне на прошлое Рождество, да получили отказ?

– Царевна! – фыркнул Корса. – Все ее царство можно увезти на одной телеге…

Наконец дворецкий кардинала ударил в пол золоченым жезлом и важным голосом провозгласил:

– Послы великого князя Московского!

Двери распахнулись, и в парадные покои медленно вошли три человека с окладистыми бородами, в длинных, до полу, расшитых золотом одеждах, в высоких меховых шапках. Послы казались необыкновенно толстыми, но Зоя поняла, что такими делают их многочисленные одеяния, надетые одно поверх другого.

Остановившись посреди покоя, московитяне медленно, настороженно оглядывались, как оглядывается лев, окруженный стаей гиен.

Неожиданно Зоя почувствовала странную симпатию к этим людям.

В них было что-то от ее родной Византии – та же азиатская пышность, то же неспешное, важное достоинство, то же недоверие к шустрым, предприимчивым ломбардцам, высоко ставящим свою собственную волю и ни в грош – волю своего государя.

Главное же, что роднило послов с Зоей, – то неуловимое чувство единой веры, истинного восточного православия. На лицах этих трех вельмож она увидела последний вечерний отблеск золотого солнца Византии.

Прибыв с маленькими братьями в Рим, к папскому престолу, Зоя вынуждена была принять католичество, чтобы завоевать благосклонность местной знати, но в глубине ее сердца неугасимой лампадой горела вера ее предков, простодушная и величественная.

Главный из московитов заговорил – с тем же медлительным, внушительным достоинством, с каким он явился в это пышное собрание.

Он говорил на своем родном языке, а стоявший рядом с Зоей ученый грек тут же переводил слова посла на итальянский.

Московит долго говорил о величии и могуществе своего владыки, великого князя Московского. Говорил о многочисленности его подданных, обширности и богатстве его владений.

Примо деи Корса и тут не удержался. Склонившись к уху соседа, он зашептал:

– Что это за сказочная страна, о которой никто не слышал? Вы не знаете, мой друг, где она расположена? На далеком севере, за полярным кругом?

– Нет, мой дорогой Примо, скорее на востоке. Не так далеко на востоке, как Китай, но гораздо восточнее Австрии.

– На востоке? – заинтересовался Примо. – На востоке, насколько я знаю, находится Полония…

– А Московия еще дальше на восток.

– Дальше? Разве дальше что-нибудь есть?

– Помолчите, мой дорогой Примо, мне любопытно послушать, о чем говорит этот вельможа!

А московский посол перешел к цели своего визита.

– До моего государя, великого князя Московского Иоанна, дошли слухи о красоте и добродетели царьградской принцессы Софии. Посему великий князь послал меня со товарищи в славную фрязинскую, то бишь италийскую землю, дабы я самолично на царевну Софию посмотрел и испросил ее руки для своего государя.

Посол лукавил: еще год назад в Рим приезжал знатный ломбардец, находящийся на службе московского князя, Джанбатиста делла Вольпи. Он подыскивал невесту для своего овдовевшего государя, и кардинал Виссарион показал ему византийскую царевну. Дабы московский правитель мог оценить красоту Софии, знаменитому художнику маэстро Мелоццо да Форли заказали ее портрет. Для жителей Московии такое было в новинку: они видели только иконы, портрет же живого человека показался им неуместным и едва ли не греховным. Московиты перешептывались между собою, что негоже писать на иконе живую царевну, как будто она святая или великомученица. Однако великому князю царевна на портрете приглянулась, а еще более польстила ему знатность ее рода: надо же, из самого Царьграда принцесса!

По традиции своих предков великий князь посоветовался с матерью, митрополитом Филиппом и боярами и принял решение взять в жены царевну Софию.

На середину зала вышел секретарь кардинала Никейского мессер Бонакорсо Бальцони. Низко поклонившись послу, он весьма учтиво проговорил:

– Вы видите в кресле перед собою высокородную принцессу Софию из древнего рода Палеолог. Принцесса вошла в возраст, и если ваш государь так славен и знаменит, то отчего бы нам не обсудить возможности заключения брака? Принцесса София – дева высокого рода, несравненной добродетели и прекрасного воспитания. Она составит счастье для любого государя…

Московит выслушал перевод речи монсиньора Бальцони, степенно поклонился и заговорил:

– Благодарствую! Своими глазами я вижу, сколь хороша и приятна для глаза царевна. А род ее столь знаменит и славен, что нет равного ему ни в франкских, ни в италийских краях. Так что не сыскать во всем христианском мире лучшей невесты для моего государя. Однако всякая высокородная невеста должна принести своему супругу достойное приданое. Какое приданое будет за царевной Софией?

Мессер Бальцони откашлялся, развернул пергаментный свиток и начал зачитывать перечень Зоиного приданого.

Впрочем, список этот был не так велик, как у других знатных невест. Потеряв империю своих предков, византийская царевна потеряла почти все свое богатство, почти все драгоценности и зависела теперь в основном от щедрости папы Павла Второго и своего покровителя, кардинала Виссариона.

Мессер Бальцони не преминул назвать имена ее высоких покровителей.

– Его святейшество папа дает за принцессой Софией шесть тысяч золотых дукатов и головной убор персидской работы с изображением Пресвятой Богородицы… его преосвященство кардинал Виссарион Никейский дает за ней две тысячи золотых дукатов и вышитый монахинями покров с изображением сцен из Священного Писания… также принцесса София принесет своему супругу дорогие уборы и украшения своей покойной матери, княгини Екатерины… также принцесса София принесет супругу многие книги, привезенные ее покойным отцом из библиотеки Константинополя… также принцесса София принесет своему супругу четыре сундука голландского полотна столового, сундук посуды серебряной и прочей утвари…

Гости явно скучали. Примо деи Корса откровенно зевал. Только один неприметный человек, необычно худой, в скромном монашеском облачении, с выбритой головой и темными, глубоко запавшими глазами, с крестом из черного дерева на груди внимательно слушал мессера Бальцони и время от времени делал пометки в небольшой книжице. Когда речь зашла о книгах из константинопольской библиотеки, незнакомец заволновался и придвинулся ближе, дабы не пропустить ни слова. Чтобы сдержать волнение и не показывать его внешне, он принялся перебирать четки. Четки эти были весьма необычны – вместо обычных бусин на нить были нанизаны искусно вырезанные из черного дерева маленькие черепа. Едва же секретарь кардинала закончил перечень приданого, незнакомец выскользнул из толпы и покинул парадный покой кардинала.

Его исчезновения никто не заметил – никто, кроме любопытного Примо деи Корса.

Проводив незнакомца взглядом, он шепотом осведомился у своего соседа:

– Кто это был?

– О ком вы, мой дорогой Примо?

– О том худом монахе, который только что покинул зал. Ну, тот, с выбритой головой и злыми глазами!

– Ах, этот… кажется, это знатный испанец, доверенный человек кардинала Сполетти.


В медицинский центр «Долгий век» Лариса влетела за пять минут до начала смены, так что получила порцию неодобрительных взглядов от Алены.

– Ты где это ходишь? – шепотом спросила она. – Знаешь же, что мне за Славиком надо.

Сын Алены пошел в первый класс, она сильно рассчитывала на свекровь, но та заартачилась и заявила, что всю осень проведет на даче. Теперь Алене самой приходилось выкручиваться. Она упросила Ларису работать только во вторую смену и срывалась с места в карьер ровно в три, как скаковая лошадь.

– Извини! – буркнула Лариса, скрываясь в маленькой комнатке, где персонал переодевался и пил чай.

Алена тут же устремилась за ней, благо перед стойкой никого не было.

– Двое на УЗИ придут, один к хирургу записан, – тараторила она, – еще одна мамаша ребенка к ЛОРу приведет.

– Да я разберусь! – отмахнулась Лариса. – Иди уж!

Алена накинула куртку, наскоро пригладила волосы, даже не взглянув в зеркало, и умчалась, столкнувшись в дверях с доктором Андреем Егоровичем.

Доктор был мануальным терапевтом, вездесущая Алена говорила, что у него золотые руки. И правда, больные шли к нему едва ли не толпой, записывались за несколько месяцев. Доктор был довольно молод, сорока еще нет, и как-то в приватном разговоре велел Ларисе звать себя просто по имени. Только не при всех, потому что главный врач строг и никакой фамильярности не разрешает.

– Не помешаю? – спросил Андрей деликатно.

Лариса уже надела халат и теперь с грустью рассматривала стрелку на колготках. Задела-таки проклятой шкатулкой!

– Ну что за день сегодня такой! – вздохнула она и раздраженно пнула ногой пакет.

Он с шумом упал с табуретки, журнал вывалился на пол.

– Что это у тебя? – Андрей наклонился.

«Ну, сейчас начнется, – с тоской подумала Лариса, – замучает разговорами про мою знаменитую мамочку».

Однако доктор не обратил ни малейшего внимания на портрет красивой ухоженной блондинки, он уставился на шкатулку. Потом поднял ее с пола и поставил на подоконник.

– Что это? – повторил он.

– Ой, не спрашивай, – вздохнула Лариса, – всучил один больной подарочек…

Она осеклась было, но вспомнила, что уже обсуждали они с Андреем этот вопрос. Он прекрасно знал, что Лариса делает иногда уколы на дому, он и сам ходил к нетранспортабельным больным на дом. Зарабатывать-то всем нужно.

– И что люди находят в таком старье? – сказала Лариса, брезгливо поморщившись. – Эту штуку и в руки взять противно, не то что в дом принести…

– Да-да, – рассеянно сказал Андрей, прикоснувшись к шкатулке, – послушай, что ты собираешься с ней делать?

– Да выбросить на помойку! – с чувством сказала Лариса. – Никакого от нее прока, вот, колготки порвала…

– Ну, если выбросить… Отдай ее мне! – решился Андрей.

– Да тебе зачем? – изумилась Лариса. – Бери, конечно…

– Да мне-то, сама понимаешь, не нужна она. Есть у меня больной один… – Андрей вздохнул тяжело, – то есть не больной, а друг мой. То есть он больной… В общем, года два назад поехал мой Вовка в Австрию на лыжах кататься. Ну и вернулся оттуда полностью парализованный. Неудачно упал. Перелом позвоночника. Год по больницам провалялся, четыре операции перенес, наконец выписали. Сказали – все, что могли, сделали, дальше сам выбирайся. Работаю я с ним… – снова Андрей вздохнул тяжко.

– Неужели нет прогресса? – поинтересовалась Лариса просто так, из вежливости.

Откровенно говоря, ее не слишком тронула история неизвестного человека. Ну, не повезло, упал неудачно, так что ж теперь делать, у каждого свои заморочки.

– Есть… – задумчиво ответил Андрей, – он теперь сидеть может, и руки двигаются…

Он посмотрел на свои руки, как будто прислушиваясь. Лариса вспомнила слова Алены про золотые руки доктора. Наверно, и впрямь у него дар, во всяком случае, к рукам своим он относился очень бережно, как музыкант.

– Вовка ведь раньше классным архитектором был, – продолжал Андрей, – ну, по старой памяти коллеги время от времени подбрасывают ему работенку – рассчитать что-то, спроектировать на компьютере. Так что в материальном плане не бедствует. А для души вот занимается он реставрацией таких штучек, – доктор кивнул на шкатулку, – это терпения требует и времени. А уж чего-чего, а времени у него сейчас навалом. Так я возьму? Как раз сегодня к нему еду…

– Да бери, конечно! – сказала Лариса, выходя из комнаты. – Раз больному человеку развлечение…

У стойки уже стояла мамаша с ребенком лет десяти, они пришли к отоларингологу. Потом заскочила девица за результатом анализов. Под мышкой девица держала крошечную собачку. Пока Лариса искала бланки, в холл вылетела Эльвира. Себя она величает заместителем главного врача, а на деле является обычным завхозом.

Орлиным взором заметив собачку, Эльвира не преминула сделать замечание насчет того, что с собаками в медицинский центр нельзя. Девица тут же начала орать, что собака – дорогая, ценная, с тонкой и чувствительной психикой, не на улице же ее оставлять. Эльвира вошла в раж и высказалась в том смысле, что вообще не понимает, за каким чертом люди держат такое мелкое недоразумение и называют его собакой. Девица, совершенно справедливо обидевшись, обозвала Эльвиру нацисткой, собачка визгливо залаяла. Затем ее хозяйка выхватила у Ларисы бланки своих анализов и вылетела, крикнув на прощание, что ноги ее не будет больше в этой забегаловке. А собачка умудрилась напоследок цапнуть Эльвиру за палец – не больно, но унизительно.

Мерзкая баба тут же обратила свой гнев на Ларису, а та молчала, хоть очень хотелось сказать, что если бы сама Эльвира не влезла со своим неуместным замечанием, никакого скандала и не было бы. Но нельзя с Эльвирой ссориться, она главному врачу не то родственница дальняя, не то знакомая близкая, напоет ему в уши, и Ларису уволят. Жалко бросать такую работу – все-таки платят здесь прилично, не сравнить с районной поликлиникой.

Через два часа холл опустел. Всегда так – к началу смены народ подходит, потом поток редеет, а после шести уже идут те, кто с работы. Лариса решила выпить чаю прямо за стойкой, посетителям все равно не видно, да и нет никого. А если кто войдет, она всегда успеет чашку в ящик убрать.

Снова под руку попался тот самый журнал с мамочкиной фотографией на обложке. Да, выглядит неплохо на самый пристрастный взгляд. Не зря, когда она снялась в фильме своего мужа, прочно прилепилось к ней прозвище «Русская Катрин Денёв». Вроде и правда похожа немножко тогда была – прическу такую же сделала. Фильм хороший был, призов всяких наполучал на зарубежных фестивалях, мамочкин муж из подающего надежды стал знаменитым.

Отец Ларисин тогда тоже фильм снял, сумел как-то уговорить начальство на Ленфильме, чтобы денег выделили.

Только фильм тот даже на экраны не вышел, сразу его на полку положили. Усмотрели в нем политику и намек на призывы к свержению государственного строя – это бабушка так Ларисе из газеты зачитывала, по отцу врезали из всех стволов, да и выгнали на улицу с волчьим билетом.

Вот как раз недавно приходила к Ларисе журналистка одна. Еле пробилась, потому что Лариса с этой братией теперь и двух слов не скажет, надоели все. Так по телефону и сказала той даме – про мать говорить не буду.

А та как раз про отца интересовалась. Дескать, вытащили тот фильм с полки, специалисты, мол, и тогда говорили, что шедевр, новаторство и какие-то съемки замечательные. Ну, сейчас-то у нас все хорошо, что раньше было. А тогда отцу жизнь сломали. Да и не только ему.

Приехал отец к ним в Дружную Горку, Ларисе хоть семь лет было, а и то поняла, что плохо ему. А дед, не тем будь помянут, вместо того чтобы сына поддержать в трудную минуту, разорался, ногами топал – так, говорил, тебе и надо, ишь, вздумал поклеп снимать на родину, что тебя вспоила-вскормила. Правильно, говорит, тебе по ушам надавали, может, мозги прочистят. Отец кричит ему, что тот обо всем только по газетам судит и дальше своего носа не видит. Дед аж задохнулся – вон из моего дома! Нет у меня сына! Ну, отец дверью хлопнул, да и уехал, даже с Ларисой и бабушкой не попрощался.

И пропал надолго, в Сибири где-то устроился в театр. Ну а деда через год инсульт хватил. Из больницы выписали – ходить не может, речь отнялась. Лариса помнит, как сидел дед в кресле у окна и все на улицу глядел. Кого уж там увидеть хотел – кто знает. А как умер он – их с бабушкой из дома в Дружной Горке сразу турнули. Другой директор приехал, дом-то заводской был, ведомственный.

Приехали в город, Лариса в третий класс пошла. Квартира запущенная, у бабушки пенсия крошечная, от отца ни слуху ни духу.

Жизнь тогда голодная была, тяжелая, сбережений от деда никаких не осталось. Вот тогда бабушка и обратилась к мамочке, написала ей письмо. А мамочка в то время в Штатах жила, у нас-то кино тогда не снимали, так что муж ее знаменитый в Голливуд подался вместе с семьей. И ответ пришел от мамочки не скоро. Ответ и сто долларов с оказией. А больше, писала, нету, потому что тут жизнь трудная, денег на ветер никто не бросает. В общем, понять дала, чтобы на нее не рассчитывали.

Лариса перевернула страницу. Ага, вот тут про Америку. И фотка семейная. Все четверо на берегу океана, а сзади яхты плавают. Выглядят вполне счастливыми. Лариса вспомнила, как бабушка перешивала ей чужую одежду, как питались перед пенсией только хлебом и картошкой, и рассердилась на себя. Для чего купила журнал? Зачем в прошлом копаться? Было бы что вспоминать!

Вошел очередной посетитель, и Лариса обрадовалась ему как родному.

Она вернулась домой совершенно без сил и легла спать, даже не поужинав. А утром, разбирая сумку, не нашла в ней тонометра.

Тонометр был дорогой, японский, Лариса всегда носила его с собой, когда ходила на уколы. Мало ли, больному плохо станет? Всегда нужно перед уколом давление померить.

И вот теперь тонометра в сумке не оказалось. Все ясно: она забыла его у Ильи Васильевича. Все из-за проклятой шкатулки – отвлеклась на нее и оставила тонометр на столе.

Она позвонила старику, но никто не брал трубку. Может, слишком рано и он спит?

Потом навалились мелкие хозяйственные дела, потом Лариса пробежалась по магазинам, зашла в парикмахерскую и вспомнила про тонометр только на работе. И снова старик не ответил на ее звонок. Не слышит?

Посетители шли густо, так что позвонить Анне Павловне удалось только через три часа. И у нее тоже никто не взял трубку. Старуха-то, интересно, куда подевалась? Может, у них во всем доме телефон отключили?

И только вечером, перед уходом с работы, старуха наконец ответила.

– Анна Павловна, это Лариса! Что у вас случилось, я звоню Илье Васильевичу, а он трубку не берет!

– Как же он трубку возьмет, когда он умер, – будничным голосом ответила соседка.

– Ну надо же… – Лариса поймала себя на мысли, что ничуть не всполошилась, была уже готова к такой новости.

– Захожу я к обеду, – монотонно говорила Анна Павловна, – а он в постели лежит. Видно, ночью его смерть застигла, во сне. Ну, хоть не мучился… Вызвала я участкового да врачей, говорят – ждите. Полдня там и просидела ожидаючи…

Лариса поняла, что разводить с ней беседы старуха не расположена, и скороговоркой поведала про тонометр.

– Ну, не знаю… – неохотно протянула Анна Павловна, – там полиция двери опечатала… У него же никого не было, квартира теперь государству отойдет…

– Как же мне быть? Тонометр дорогой, жаль его терять…

– Ладно, – очевидно, старуха вспомнила, сколько раз Лариса мерила ей давление этим самым тонометром, – если буду там, возьму уж… А ты звони завтра или лучше послезавтра…

Вот так вот, подумала Лариса, нажимая отбой, человек умер, и даже помянуть добрым словом его некому. Все-таки ужасная вещь – одинокая старость.

И тут же возникла в голове еще одна предательская мысль: ей, конечно, до старости еще далеко, но одиночество – вот оно, тут как тут. Никого у нее нет, ни единой живой души. Бабушка давно умерла, отец тоже, что касается мамочки и сестричек – они хуже чужих. А могли бы быть у Ларисы и сестры, и племянники – вон у старшей, Ксении, трое детей. И у младшей, Луши, девочка. Сестрички тоже в актрисы подались, только до матери им далеко. Она-то в свое время большой известности достигла, а эти все больше по сериалам отираются. Но зато в светской жизни они первые, таблоиды про них бесконечно пишут. Что там вчера говорила Анна Павловна? Подрались девочки на каком-то приеме из-за жениха? Ну, это вполне в их духе… Хотя, возможно, старуха и преувеличила.

– Лариса, ты что – ночевать здесь собралась? – недовольно буркнула Эльвира, бренча ключами. – Вечно копаешься! Если тебе спешить некуда, то меня дома семья ждет!

Последние слова были явно лишними, но Эльвира в своем репертуаре, вечно норовит гадость сказать. Лариса молча пожала плечами и вышла не прощаясь.


Соседка покойного Ильи Васильевича Анна Павловна была женщина озабоченная и беспокойная. Беспокоили ее обычно два коренных вопроса мироустройства: почему это у других людей гораздо больше денег, чем у нее, и почему у них есть такие вещи, каких у нее самой не имеется. Если задуматься всерьез, это даже и не два вопроса, а один. ...



Все права на текст принадлежат автору: Наталья Николаевна Александрова.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Тайна Голубиной книгиНаталья Николаевна Александрова