Эми Хармон Королева и лекарь

Целителям

Но брат его встанет и скажет:

«Я не могу исцелить ран,

не делайте меня вождем народа»

Исайя 3.7

Пролог

Свет отразился от пустого трона, скользнул по просторной комнате, обшарил углы и пополз вверх по стене. Сейчас единственным обитателем этого места была тишина. Чьи-то крылья затрепетали под потолком, на миг нарушив абсолютное безмолвие. Виноградные лозы с листьями такими изумрудными, что в тени они казались почти черными, оплетали камни и свешивались из окон, затрудняя путь солнцу и погружая зал в зеленый полумрак. Казалось, весь замок затаил дыхание.

Внутри не было ни одного животного – разве что маленькая мышка да сидящая на ветвях птаха. Ни домашнего скота, ни готовых сорваться в галоп коней, ни лающих псов, ни ленивых кошек, пригревшихся на каменных стенах. Онемевший свинарник, такой же хлев и птичий двор – в целой крепости не осталось ни единой души, которой могли бы потребоваться уход и забота. Одни пауки были заняты делом. Их липкие сети росли и подрагивали, оплетая портреты и канделябры на стенах, свисая с люстр и гобеленов и создавая иллюзию, будто все вокруг затянуто кружевом. Длинный пиршественный стол был уставлен кубками и серебряными блюдами, чашами и подносами, но их наполняла лишь выжидающая пустота.

Сразу за двором начинались ряды деревьев. Переплетя ветви и прижавшись друг к другу, словно застигнутые во тьме любовники, они окаймляли замок неприступным кольцом – настоящая армия молчаливых дозорных, живых, но затерянных в безвременье. Спящие, скованные, сомкнутые, они окружали всю крепость плотной стеной, некоторые – не выше обычного человека, другие – ростом до небес и со стволами столь широкими, что их не обхватили бы и шесть девушек, вставших в хоровод в честь Майского дня. Если присмотреться ближе, на коре можно было различить подобия лиц. Сочетания впадинок и выступов наделяли каждое дерево характером и индивидуальностью. Одно было похоже на задремавшего великана, второе – на застывшего посреди игры ребенка.

Деревья не вели счет дням и не замечали смены сезонов. Они просто спали, запертые в самом сердце вечного нигде. Некому было дотянуться до них и вывести на свет, некому разбудить и сказать, что беда миновала.

Глава 1

– У всего есть своя история. У каждого места. У каждого человека. Мы выходим из чрева женщины, которая вышла из чрева женщины, которая вышла из чрева женщины. Мы наследуем от предков дары и слабости, рождаемся в борьбе и триумфе, взрослеем в доброте или равнодушии, а затем учимся и прокладываем свой путь среди других людей, которые несут собственную ношу и плетут собственную историю.

Низкий напевный голос Саши наполнял комнату, пока она омывала голову своей пожилой госпожи. Сказания успокаивали старуху, отвлекая ее от боли и страха. Смерть уже не первый день рыскала вокруг маленького домика, скреблась под дверью и заглядывала в окна, выжидая, когда сможет заявить права на жертву.

– А какая история у тебя, Саша? – задала старуха вопрос, который, должно быть, звучал под этими сводами уже сотни раз.

– Не знаю, госпожа Мина, – ответила Саша.

– Тогда ты должна пойти и разузнать ее, – слабо потребовала женщина.

– Куда пойти? – терпеливо спросила Саша. Эта беседа превратилась почти в традицию.

– Дар направит тебя.

– Почему вы называете это даром?

Мина испустила тяжелый вздох.

– Ты знаешь почему. Знаешь легенду. Расскажи ее снова.

Саша ничем не выразила своего недовольства, хотя пересказывала легенду такое множество раз, что населяющие ее голову слова выцвели и опустели, лишенные последних крох магии или правды. Однако Мина продолжала настаивать, что это истинная история всех людей на земле, включая и саму Сашу.

– Господь сотворил мир при помощи слов, – начала она, и старуха привычно расслабилась. Глаза под закрытыми веками слегка подрагивали: перед ними разворачивались невидимые картины. Саша старалась, чтобы ее голос звучал мягко и плавно, хотя сама не чувствовала успокоения. – Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, а затем, замыслив двоих сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь.

– Верно, верно, – пробормотала Мина, кивая. – Ты так хорошо рассказываешь. Продолжай.

– Каждому из детей он подарил по одному могущественному слову, чудесной способности, которые должны были облегчить их путь в новорожденном мире. Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она при помощи своей волшебной прялки. Ее брат получил слово «меняться» – и способность оборачиваться любой лесной тварью или небесной птицей. Другой сын унаследовал слово «лечить», наделившее его даром исцелять чужие болезни и раны. Что же до последней сестры, ей выпало слово «говорить», в котором было заключено знание будущего. Ходили слухи, что она даже могла предопределять его силой своих слов.

Пряха, Перевертыш, Целитель и Рассказчица прожили долгие годы и обзавелись многочисленным потомством. Однако новый мир оставался опасным даже для тех, кто был наделен божественными словами и удивительными способностями. Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, по жестокости были хуже животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь оказалась совершенно бессмысленна без любви.

– Совершенно бессмысленна, – повторила старуха и заплакала, словно древняя легенда служила отражением ее собственной жизни. Однако вместо того, чтобы попросить Сашу продолжить, она подхватила нить повествования сама и с запинками принялась рассказывать, останавливаясь на тех местах, которые были для нее особенно важны.

Когда голос Мины наконец затих, а слезы на дряблых щеках высохли, Саша поднялась, выплеснула остывшую воду за порог глиняной лачуги и задернула плотную занавесь над входом – впрочем, не завязывая тесемки, чтобы быстро вернуться, если госпожа ее позовет.

Но история о начале времен продолжала звучать у нее в голове – история Перевертыша, Пряхи, Целителя, Рассказчицы и их детей, населивших землю. Шли годы, одно поколение сменялось другим. Дары, некогда вызывавшие благоговение, начали растрачиваться впустую и использоваться во вред, пока в итоге не оказались под запретом, а сами Одаренные не превратились в источник ненависти и пали один за другим. Рассказчиков сжигали на кострах. Пряхам отрубали руки. На Перевертышей охотились, словно на диких животных, а Целителей до смерти забивали камнями на площадях, так что в конце концов благословленные небом люди стали бояться собственных талантов и скрывать их даже друг от друга.

После заката Солем словно вымер. В раскаленном воздухе не осталось ни света, ни жизни; деревня замерла в молчании, оглушенная дневным жаром. Внезапно тишину прорвал вопль, и Саша оцепенела, ожидая, какое имя за ним последует. От услышанного у нее задрожали губы и увлажнились глаза. Еще один ребенок умер. Эдвин. Маленький мальчик с кривой ногой.

Слабые погибали первыми.

Саша на ослабевших ногах двинулась прочь от жалких лачуг и более внушительных жилищ старейшин к потоку, который нес свои волны через каньоны. Идти было намного дальше, чем до реки на востоке, но эта вода не причинила бы ей вреда – в отличие от речной. Когда Мина заболела, Саша отправилась к самому доброму из старейшин – родному брату госпожи – и попросила его предупредить людей, чтобы они не пили из реки, что в ее водах затаилось нечто темное. Он переговорил с другими старейшинами. Никто из них в ту пору не был болен, хотя они пили из реки уже довольно долгое время. Поэтому Сашу объявили сумасшедшей, которая зря наводит страх на людей, и велели держать язык на привязи, если она не хочет с ним расстаться.

Недавно в землях Джеру случилась большая битва. Зло восторжествовало. Угнетенные подняли головы. Но для деревушек в Квандуне мало что изменилось. Торговцы привозили в Солем не только товары, но и сплетни, и Сашина госпожа нередко сидела со старейшинами, слушая рассказы о могущественном короле Тирасе. Тот якобы летал, как птица, и положил конец старым законам. Теперь Одаренные могли разгуливать где им вздумается и открыто заниматься своими непотребствами, хотя в Солеме сроду не видели ни одной Пряхи или Целителя. В соседней Дохе жила пара Перевертышей, старик и ребенок, но они могли превращаться лишь частично – выращивать из своего тела крылья и мощные лапы. Сама Саша их не встречала, но старейшины отзывались о них с пренебрежительным смехом, считая такую способность скорее проклятием, чем даром. Торговцы из Бин Дара – провинции к северу – чаще говорили об огромных птицелюдях, которые вили гнезда и питались человеческой плотью, но в Солеме их тоже никогда не видели. Саша не была Перевертышем, Пряхой, Целителем или Рассказчицей. Она была чем-то совершенно иным. Никто не обсуждал ее, но молчание не значило безопасность, и у Саши не было причин верить в далекого короля или новые законы, призванные защитить всех и каждого. Даже рабов.

* * *

Это лицо она не смогла бы забыть. Странно, что она видела его так четко. Стояла ночь, и он склонялся над ней, едва различимый в свете полумесяца. Его глаза напоминали море – голубые, но отнюдь не спокойные, а губы давали обещания, которые якорем удерживали ее на этой земле. Слова его были грубы, но руки бережны, и, когда он попросил ее пойти с ним, она подчинилась, поднялась над собственным телом и стала кем-то иным.

Затем ее привычно нашли они.

Текучие, рыщущие фигуры выскальзывали из тумана и снова растворялись в нем. Где-то слышались крики, в воздухе метались тени, то и дело хищно ныряя вниз. Она припала к земле с перепачканным в грязи лицом, попыталась сделать вдох – и тут же закашлялась, случайно втянув в легкие пыль. Прикрыв нос и рот шарфом, она поползла прочь. Мир вокруг словно оцепенел, все звуки умерли. Она попыталась закричать и ощутила на губах привкус его имени – имени, которого не услышала. Слова, которого не знала.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Ритмичный звук эхом заметался в груди и голове, сделался громче и требовательней – и туман, таящий крылатую смерть, нехотя рассеялся.

Она уснула слишком близко к очагу.

Опять.

Должно быть, ее лицо и волосы перепачкались в саже, и она совершенно точно надышалась пеплом. Раскаленный за день дом не нуждался в огне, но она не знала, как еще прогнать озноб госпожи. Тлеющие угли умирали дольше, чем Мина. При воспоминании об этом у нее снова заколотилось сердце, а в горле встал ком. Шлепающий звук повторился, стал отчетливее – и наконец покинул ее голову вместе с трепетом тысячи крыльев.

– Саша, открой! Впусти меня.

Саша потерла глаза и поднялась на нетвердых ногах, все еще одурманенная давнишним сном. Усталое тело не слушалось, щеки горели. Она слишком много дней провела у постели хозяйки, пытаясь облегчить страдания старой женщины, прежде чем Мина ускользнула от нее – незаметно, точно сон.

Саша оплакала ее в одиночестве, и ее голос взмыл в ночное небо, оповестив деревню о новой потере. В ответ донеслись несколько стонов, но более ничего. Брат Мины и другие старейшины явились на порог лишь несколько часов назад. Они забрали тело госпожи и оставили Сашу одну.

– Саша, открой!

– Мэв! Ты всю деревню перебудишь.

Саша проковыляла ко входу и непослушными пальцами развязала тесемки. Миниатюрная девушка, смуглая, как большинство уроженцев Квандуна, ворвалась внутрь и тут же заключила ее в объятия.

– Саша, беги! Сейчас! – Мэв задыхалась. – Мина тебя больше не защитит. Они идут сюда. Я слышала! Они напуганы и винят тебя.

– В чем? – У Саши надломился голос. Но она знала ответ.

Мэв тоже его знала, а потому не стала тратить время на лишние слова – просто схватила Сашу за руку и потащила наружу.

– Куда я пойду?

– Куда хочешь. Ты свободна.

– Но мой дом здесь!

– Больше нет. Мина мертва. И ты тоже скоро отправишься за ней, если не поторопишься!

– Я даже толком не одета! – Саша в панике потянулась за покрывалом на голову, которое обычно защищало ее бледную кожу и яркие волосы. Туфли стояли за порогом.

– Времени нет!

А затем Саша тоже их услышала. Почуяла. И мгновенно узнала эту смесь ощущений: чувство потери пополам с облегчением. Ну вот. Она всегда испытывала облегчение, когда ее видения сбывались, – хоть и не знала почему.

Издалека доносились крики и плач, будто деревню атаковали. Но Саша не видела ни мародеров на границах, ищущих брешь в стенах, ни драконов в небе, готовых сломить укрепления Солема. На этот раз враг пришел изнутри.

* * *

Серебряный серп луны, плывущий над ними в недосягаемой вышине, превращал ночное путешествие через равнину в сомнительное удовольствие. Над головой не было ни облака – только черный простор, усыпанный осколками звезд. Вокруг, словно ржавые корабли, возвышались охристые утесы; их зазубренные каменные мачты упирались прямо в сияющие небеса. Лошади начали спускаться по извилистой тропе – та должна была привести их к Солему на дальних окраинах Квандуна. Кель Джеруанский, капитан королевской гвардии, бывал здесь лишь однажды, но помнил простые одеяния жителей пустыни, их покрытые головы и тихие шаги.

За последние несколько дней они так и не встретили никаких признаков вольгар – ни гнезд, ни гниющих туш, ни обычного для них смрада или хотя бы случайно оброненного пера. Кель с недоумением вспоминал слухи об опустошении в Солеме, которые настигли их на границе Бин Дара, но в воздухе и правда чувствовалось что-то странное. Верный Луциан то и дело беспокойно всхрапывал и норовил свернуть с тропы, не желая спускаться дальше.

Насколько проще было бы, обладай Кель способностью королевы Ларк повелевать и сокрушать одним словом! Но вместо этого ему и его элитному отряду приходилось вновь и вновь прочесывать провинции королевства – Фири на севере, Бин Дар на западе, Билвик на востоке и обратно к столице, – добивая вольгар самым простым и грязным способом: клинком. Последние два года он провел в седле, разрушая то, что осталось от армии птицелюдей, которые не так давно едва не уничтожили весь Джеру.

Когда до Келя дошли слухи о стаях вольгар в утесах Квандуна, он вновь покинул столицу – как ни странно, благодарный, что для него нашлось занятие. Тирас, его сводный брат и король Джеру, показал себя прекрасным правителем – особенно теперь, когда над ним не довлело проклятие, так долго удерживавшее рядом с ним Келя. Они редко разлучались с тех пор, как Тирас занял место отца – юный, Одаренный и лишенный какой-либо поддержки, кроме незаконнорожденного брата. Но Тирас больше не нуждался в Келе. По крайней мере, не так, как раньше.

Кель не хотел богатств. Не жаждал власти и статуса. Не мечтал о владениях или хотя бы месте, которое мог бы назвать своим. Пускай он был старше брата, он никогда не завидовал Тирасу – законному сыну и наследнику престола. Тот принял груз ответственности с выдержкой и смирением, которых Келю недоставало, и чаще всего он бывал счастлив, созерцая спину ехавшего впереди короля или забывшись в пылу боя. Он всегда знал, кто он. Может, и не гордился этим особо, но знал.

Он был бастардом, внебрачным сыном покойного короля Золтева и служанки по имени Кора, которая одно время согревала постель его величества. Очень недолгое время. Она умерла при родах, и имя Келю дала повитуха: крик младенца напомнил ей клич кельской совы, который та издает перед атакой.

Но человек не определяется только происхождением. Его сущность не сводится к мечу, его размерам или боевым навыкам, и все, что Кель о себе знал, рухнуло и переменилось за один последний год. Ему пришлось принять ту часть себя, которую он прежде отрицал. Он был Одаренным. Одним из них. Одним из тех, кого он так боялся и ненавидел.

Осознание далось нелегко. Он словно всю жизнь боролся с морем, только чтобы обнаружить у себя чешую и жабры и понять, что родом он из морских глубин, а не ставит сети на берегу. Он больше не знал, кто он или в чем заключается его предназначение. А может, знал, но не мог смириться.

Ночью стало холоднее. После восхода солнца их снова оглушит жара: Квандун любил крайности. Нестерпимый зной днем и такой же холод ночью, устремленные ввысь пики и плоские равнины, короткие яростные дожди и следующие за ними периоды засухи, которые подчас длились месяцами. Жители Квандуна были пастухами и собирателями, ткачами и гончарами, но почти ничего не выращивали сами – не могли. Кель опять задумался о гнездовьях вольгар. Обычно они предпочитали топи. Если птицелюдей заметили в деревнях Квандуна, должно быть, они и правда дошли до крайнего отчаяния.

Внезапно с обрыва над ними раздался жуткий вой, и Луциан споткнулся от испуга.

– Стоять! – скомандовал Кель, и его люди немедленно подчинились: руки на эфесах мечей, глаза обшаривают каньон в поисках источника звука.

Наконец тьма шевельнулась, и на отвесной стене справа начали проступать остроконечные фигуры. Солем лежал за ними, но это оказались не деревенские дозорные, а всего лишь волки, чью ночную охоту они потревожили. Стая снова подняла вой, и лошади задрожали.

– Там кто-то есть, капитан, – вдруг заметил один из солдат, вглядываясь в темноту у подножия самой высокой скалы. – Мертвый или раненый. Волки хотят его забрать.

– Если это вольгар, он один, – сказал Джерик. – Волки не посмели бы сунуться к стае.

– Это не вольгар, – возразил Кель, но все-таки спешился и обнажил меч. – Айзек, Петер, Гиббус, оставайтесь с лошадьми. Остальные – за мной.

Отряд крадучись двинулся через кусты и сухую траву. Между бледными скалами действительно что-то было – что-то скрытое изменчивыми тенями. По воздуху прошла темная рябь, словно затрепетало на ветру крыло вольгара, – и Кель застыл, побуждая своих воинов сделать то же самое.

Видимо, тишина пришлась волкам не по вкусу, потому что с обрыва опять раздался одинокий вой, к которому вскоре присоединились голоса собратьев. Однако тени под стеной не шевельнулись, а рябь не прекратилась, и Кель двинулся дальше, не сводя глаз с подрагивающей темноты.

Еще несколько шагов, и луна разоблачила секрет. То, что они сперва приняли за крыло вольгара, было одеянием женщины, которая безжизненно скорчилась под обрывом. Даже во мраке ее волосы полыхали темным огнем – рыжие и обагренные кровью. Она лежала на спине с закрытыми глазами, и овал ее лица был так же бледен и недвижим, как и скалы вокруг. Руки женщины были раскинуты, словно, падая, она пыталась ухватиться за воздух.

Спина ее была странно изогнута, а одна нога подвернута под себя, но платье выглядело целым, и Кель не смог разглядеть на коже следов когтей или зубов. Причиной ее смерти стали не вольгары, а падение с обрыва. Джерик первым подбежал к женщине, упал перед ней на колени и коснулся белого горла с дерзостью, которой в их отряде обычно отличался Кель.

– Она еще теплая, капитан! И сердце бьется.

Темноту всколыхнула дюжина потрясенных вздохов, точно разом зашипел клубок змей. Женщина казалась такой… искалеченной.

– Что вы будете делать? – Джерик поднял взгляд на командира. Хоть он и не задал вопрос напрямую, смысл его был совершенно ясен. Джерик знал, что Кель – Целитель. Они все это знали и испытывали перед капитаном одновременно страх и трепет, с благоговением глядя, как он одним касанием руки воскрешает мертвых. Но Кель исцелял только тех, к кому был привязан, кто служил ему и кому служил он сам. И делал это нечасто. Да, он вылечил нескольких солдат. Своего брата. Королеву. Но он не мог отыскать силу там, где не было… любви. От этой мысли Кель внутренне горько рассмеялся – и только когда воины вокруг неловко заерзали, осознал, что позволил смешку сорваться с губ.

– Ступайте, – велел он коротко. – Возьмите Луциана и остальных лошадей и найдите место, где можно подождать.

Никто не двинулся. Все взгляды были прикованы к изувеченной женщине и лужице крови, чей запах приманил волков на обрыве. Волков, которые только и ждали ухода людей, чтобы забрать причитающуюся им добычу.

– Идите! – рявкнул Кель, опускаясь на колени. Он чувствовал, что тратит время, которого у него не было.

Солдаты наконец отступили – неохотно, точно волки наверху. Хоть они и не могли ослушаться приказа капитана, тот явно не вызывал у них одобрения. Джерик остался, но Кель знал, что он не уйдет.

– Я не смогу это сделать, пока ты смотришь, – сказал Кель резко. – Это слишком… личное.

– Я видел, как вы исцеляли раньше, капитан.

– Да, но это другое. Я ее не знаю. – Кель положил ладони женщине на грудь и тут же ощутил тепло ее сердца – упрямого и жадного до жизни даже несмотря на то, что тело умоляло избавить его от мучений. Он прислушался к ее песне в поисках хотя бы одной чистой ноты, которая направила бы его к ней. К ее духу, ее силе, ее сути.

– А вы представьте, что знаете, – мягко посоветовал Джерик. – Вообразите, как она… пышет жизнью. Бежит. Смеется. Флиртует.

Кель сердито посмотрел на лейтенанта, и тот ответил ему извиняющимся взглядом, будто эти картинки рождались у него в голове сами собой и с такой же легкостью должны были передаться командиру.

– Вообразите, что любите ее, – повторил Джерик.

Кель усмехнулся, показывая, что думает об этих сантиментах, опустил голову и закрыл глаза.

Пальцы на груди женщины сжались, побуждая ее сердце подчиниться, – и в голове само собой всплыло непрошеное видение. Видение женщины, которая ему улыбалась, и в глазах ее не было ни секретов, ни лжи. Женщины с волосами огненными, как у той, что сейчас лежала перед ним, покинутая всеми и умирающая.

Кель распахнул глаза, взглядом приказывая Джерику убраться. Она умирала, а он слушал бормотание рыцаря, который явно слишком долго пробыл без дамы. Бежит, смеется, флиртует. Ну что за чертов придурок.

– Уйди, Джерик. Немедленно.

Если бы тот заупрямился, Кель не постеснялся бы отвесить ему плетей. Похоже, Джерик понял, что терпение командира исчерпало себя, и уныло поплелся прочь. Кель дождался, пока шаги в кустарнике стихнут, и вернул пальцы на тонкие ребра женщины. Ощутив зазубренные края там, где кости разошлись, он повелел им срастись. Он не молился. Создатель сполна отвесил ему и даров, и проклятий, и Кель не собирался просить о большем.

Но женщина сопротивлялась. Ее хрупкое тело было слишком тесно зажато в тисках смерти.

Кель принялся напевать, скорее инстинктивно подлаживая свой тембр к прерывистому вою волков над головой. Через мгновение он ощутил в ладонях знакомое покалывание, и сердце ликующе припустило вскачь. Он приказал своему телу поделиться силой с ее – и расколотые ребра принялись выпрямляться под широкими ладонями, замыкаясь в цельные дуги и возвращаясь на положенные им места в грудной клетке. Однако он по-прежнему не мог уловить ее песню.

– Где ты, женщина? – спросил Кель. – Я слышу твое сердце, слышу ток крови. Спой мне, чтобы я привел тебя обратно.

Он переместил ладони на ее бедра, чувствуя, как они вновь принимают естественную форму, а кости со щелчками возвращаются в суставы. Когда ее позвоночник превратился в длинную прямую линию, Кель перевернул ее на бок и пробежался пальцами по затылку. Тот был мокрым от крови и неестественно мягким, и Кель поспешно сглотнул желчь, удивленный собственной брезгливостью. За минувшие годы он выпустил кишки множеству людей и тварей, но ни разу даже не поморщился.

– У меня плохо с воображением, – прошептал он, поглаживая рыжие волосы. – Я не могу притвориться, будто тебя люблю. Но я вылечу тебя, если ты мне поможешь.

Он сосредоточился, по-прежнему отыскивая ту единственную ноту, которая могла бы спасти ей жизнь. Кель уже был в таком положении однажды, мучительно пытаясь расслышать то, чего никогда не слышал, с трудом представляя, что ищет, но упрямо продолжая искать. В тот раз перед ним лежал Тирас, и его раны были так же страшны, как у этой женщины. Тогда Кель спас брата. Исцелил. Но он любил его.

В животе свернулся холодный ком страха, и жар в ладонях внезапно иссяк. Кель заставил себя вернуться мыслями к Тирасу и снова ощутить эту любовь, уважение, эту бесконечную преданность. Мысли воскресили силу, и жар в руках стал светом.

Кель подался вперед и прошептал в ухо женщины, наполовину напевая, наполовину упрашивая:

– Ты слышишь? Приходи спеть со мной.

Единственными песнями, которые он знал, были солдатские баллады – вульгарные куплеты о задирании юбок и размахивании мечом.

– Приходи, я дам тебе спасенье. Дам тебе спасенье, если ты придешь, – пропел он тихо.

Мелодия была однообразной, стихи никуда не годились, но все же это была песня, и она струилась с его губ сиплой мольбой.

– Приходи, я дам тебе укрытье. Дам тебе укрытье, если ты придешь.

Теперь его губы касались мочки ее уха. Внезапно он ощутил странную дрожь, и вздох, покинув его легкие, приподнял ей волосы. Сердце женщины забилось чаще, словно она и вправду услышала. Кель продолжил напевать, готовый пойти на ложь ради спасения.

– Приходи, чтоб стать моей любовью. Стать моей любовью, если ты придешь.

В следующую секунду он услышал отголосок колокольчика – один-единственный, на грани слышимости, почти воображаемый. Почти сразу же ускользнувший…

И все-таки его оказалось достаточно.

Кель возвысил голос, настраивая тональность, струной вытягивая ее прямиком от мерцающих звезд. Погребальный звон дрогнул и рассыпался ликующим благовестом, чистым и радостным. Он становился все громче и громче, и Кель продолжал напевать, пока чужая нота не начала резонировать у него под кожей, поселилась в черепе, за глазницами и в чреве. Его охватила эйфория, он задрожал от переполняющего его звука и ощущения триумфа, а пальцы все гладили и гладили рыжие волосы, отводя их от запачканных кровью щек, – когда веки женщины дрогнули, и на Келя взглянули глаза столь черные, что в сумраке ночи они казались бездонными. Они затягивали, вбирали в себя, и еще несколько секунд в мире не было ничего, кроме отраженного света и эха между ними двоими.

– Я видела тебя, – прошептала женщина.

Колокольный звон обратился в слова, и Кель отпрянул, выпустив ее волосы. Песня оборвалась. Кель сжал кулаки и тут же ощутил на ладонях ее кровь.

– Я видела тебя, – повторила женщина. – И вот ты здесь. Ты наконец пришел.

Глава 2

В этих словах не было никакого смысла. Кель вылечил тело женщины, но над разумом ее он был не властен.

Немного отодвинувшись, он присел перед ней на корточки.

– Ты… в порядке?

Ему хотелось спросить, цела ли она – исцелена ли, – но он опасался привлекать излишнее внимание к тому, что сделал. Людей обычно пугал его дар. Да что там, он пугал его самого. Женщина начала осторожно приподниматься, и Кель с готовностью протянул руку, чтобы ей помочь. Она не приняла ладонь, но помедлила, молчаливо прислушиваясь к собственному телу. Кель понял, что если он сейчас же не встанет, то уже не разогнется. Он столько времени провел на коленях, и мышцы задеревенели, а бедра нещадно ныли. Голова была пустой и легкой, она словно была отделена от остального тела и парила над ним невесомым облаком, в котором, затуманенные усталостью, вяло перекатывались мысли.

У Келя задрожали пальцы, и он заставил себя выпрямить сведенные судорогой ноги. После исцеления обычно он чувствовал себя обескровленным, испитым до дна, и он не хотел, чтобы кто-то из его людей – или эта женщина, глядевшая на него пустыми глазами, – узнали, какой ценой дается ему чудо. Им не полагалось знать. Подобные секреты примечаются, записываются и потом становятся звонкой монетой в мире враждующих родов и подковерных интриг. Его не любили, как его брата, он не вдохновлял людей на такую же преданность. Но его боялись, как покойного отца, и это его более чем устраивало. Женщина тоже поднялась, даже не посмотрев на кровь, по-прежнему обагрявшую то место, где она лежала. Она оказалась выше, чем Кель ожидал, стройная и длинноногая, так что ему не пришлось выворачивать шею, чтобы заглянуть ей в лицо. Взлохмаченные рыжие волосы были распущены и струились прядями до самых бедер. Тонкое платье, больше напоминавшее ночную сорочку, прилипло к коже там, где его покрывали пятна крови. При этом на ногах у нее были короткие кожаные сапожки, традиционные для жителей пустыни, – словно она покидала дом в спешке и предпочла скорее обуться, чем одеться.

– Как тебя зовут? – спросил Кель.

Она поколебалась, и он заранее приготовился услышать ложь. Лгущие женщины были для него не в новинку, и он не видел причин доверять именно этой.

– Меня называют Саша, – ответила она неохотно, и брови Келя взметнулись в удивлении.

В его краях это с трудом могло сойти за имя. Скорее уж за приказ корове или лошади пошевеливаться – вместе с ударом хворостиной или шлепком по заду. Он сам по нескольку раз в день шипел своему Луниану нечто подобное и теперь задумался, кто мог одарить бедную женщину такой кличкой.

– И где твой дом, Саша? – продолжил Кель, невольно поморщившись на последнем слове.

Она обернулась к скалам, которые маячили над ними в лунном свете – отвесные стены и хищно оскаленные зубцы.

– Я живу в Солеме, но он никогда не был мне домом.

В этом простом признании прозвучала искренняя скорбь, но Кель запретил себе сочувствовать незнакомке. Он не хотел вникать в ее беды. Он уже сделал для этой женщины все, что мог, а душевную боль его руки не исцеляли. Больше она ничего не сказала – просто продолжила вглядываться в скалы, словно ее жизнь действительно закончилась на этом самом месте и теперь она не знала, что будет дальше.

Наконец женщина сделала несколько шагов к обрыву, и Кель отступил в сторону, не спуская с нее глаз. В полудюжине метров у них над головами, зацепившись за торчавший из трещины куст, трепетала на ветру белая тряпка. Женщина – Саша – подошла к отвесной скале и решительно полезла наверх. Она успела вскарабкаться на добрый метр, прежде чем Кель очнулся и сообразил, что она намерена проползти по скале весь путь до куста.

– А ну слезай. Я не стану лечить тебя дважды.

Женщина на мгновение склонила голову, будто признавая его правоту, но не остановилась – только спешно преодолела оставшиеся метры и принялась выпутывать из ветвей светлую ткань, при этом цепляясь за стену лишь одной рукой и носками сапожек.

– Это мое, – объяснила она, слегка запыхавшись, когда предстала перед Келем вновь.

Затем аккуратно обернула тряпку вокруг пропитанных кровью волос и завязала концы на поясе. Женщина выглядела совершенно спокойной и собранной, и ее безмятежность заставила Келя насторожиться. Да, он исцелил ее тело, но физическое лечение не должно было затронуть память или изменить прошлый опыт. Она упала с обрыва, металась между жизнью и смертью, однако даже не подумала заплакать или задрожать. Ни вопросов, ни попыток понять или объяснить, что с ней произошло.

– Здесь есть поток в расщелине между скалами, – вдруг сказала женщина. – Я отведу к нему тебя и твоих людей.

– Откуда ты знаешь, что я не один? – удивился Кель.

– Я видела тебя, – повторила она слова, которые произнесла, едва открыв глаза, и Кель снова ощутил холодок в животе. Когда они ее нашли, она была без сознания.

Он пронзительно свистнул, давая сигнал отряду, и замер в ожидании, по-прежнему не отводя взгляд от этой странной женщины. Из темноты один за другим показались Джерик и остальные солдаты. При виде Саши они спотыкались и разражались бранью, один даже выронил копье.

– Эта женщина знает, где вода, – объявил Кель. – Заночуем здесь. Соберите всех и приведите моего коня.

– А Солем? – спросил Джерик. Он пришел в себя быстрее других, словно никогда и не сомневался в способностях капитана.

Услышав название деревни, женщина дернулась, будто ее хлестнули кнутом.

– Завтра, – ответил Кель, встретившись с ней глазами. – Мы поедем туда завтра, при свете дня.

* * *

Ночью Саша устроилась неподалеку от Келя, завернувшись в его плащ и подложив под голову отвоеванную у куста тряпку. Теперь Кель видел, что на самом деле та бледно-голубая, местами совершенно выбеленная солнцем. Когда он засыпал, Саша все еще сидела у огня, а ее простое синее платье сушилось рядом на земле. Затем она, видимо, отыскала его в темноте и легла сбоку – ближе к ногам, чем к лицу, но так, что он непременно споткнулся бы, случись ему подняться до рассвета. Кель не знал, как относиться к такой близости, и в итоге решил придерживаться очевидного: если он ее исцелил, она представляет для него ценность. А если она представляет для него ценность, рядом с ним ей будет безопаснее, чем где-либо еще.

В редеющих сумерках у Саши обнаружились медные веснушки – крохотные отражения пламенных волос. Там, где платье пропитала кровь, еще виднелись темные пятна, но сама она была сравнительно чистой. Избавленные от засохшей корки волосы так и сияли в солнечных лучах, которые наползали на равнину с востока и затем сталкивались с каменными стенами. Саша оказалась права насчет воды: бьющий из расщелины поток собирался в небольшое озерцо между двумя иззубренными скалами. Узкий каньон располагался всего в нескольких минутах ходьбы от того места, где они ее нашли. Саша дождалась, пока мужчины наполнят животы и фляги, опустилась на колени на берегу и как следует отмыла спутанные волосы и запачканную копотью кожу. Отстирать кровь с платья было труднее, так что Кель одолжил ей свой плащ и кусок мыла и вернулся к отряду, оставив для Саши местечко рядом с солдатами.

В глубине души он надеялся, что после этого она исчезнет, вернется в ту жизнь, которой едва не лишилась. Но чуда не произошло. Когда она пришла с озерца – закутанная в его плащ, с мокрым платьем и волосами, с которых капало, – Кель предложил ей еду и место в кругу. Айзек – солдат, обладающий даром извлекать огонь, – развел пламя, и некоторое время Саша молча жалась к костру, положив голову на колени. Остальные воины держались поодаль – недавнее воскрешение из мертвых явно вызывало у них смешанные чувства, – но косились на женщину так же часто, как и на командира.

В этих взглядах читались трепет, благоговение и немалый страх. Они знали, что он сделал, но до сих пор не могли в это поверить. Конечно, им случалось видеть, как он закрывал зияющие раны или сращивал кости, но также они видели и солдат, умерших у него на руках – ушедших прежде, чем он успел помочь, так что ему оставалось лишь отослать их останки семьям или захоронить на поле брани. Все эти люди участвовали в битве за Джеру, но очень немногие стали свидетелями его исключительной роли в ней. Все, что они знали, – еще недавно эта женщина лежала окровавленная и бездыханная, а теперь сидела рядом с ними, живая и совершенно невредимая.

Это благоговение заставляло Келя сжимать зубы и рявкать на каждого, кто пялился на него слишком долго. В голове перекатывалась тупая боль, костяшки пальцев онемели – так сильно он стискивал кулаки, пытаясь обуздать рвущийся наружу гнев. Он что-то съел – не чувствуя вкуса, просто для того, чтобы восполнить силы и запасы самообладания. Ни то ни другое не удалось, поэтому сразу после ужина он сбежал от костра и назойливого внимания солдат, еще и нарычав на Джерика, когда тот попытался за ним увязаться.

– Проследи, чтобы этой женщине дали все, что ей нужно, и не дали ничего лишнего. И оставь меня в покое.

– Слушаюсь, капитан, – кивнул Джерик и в кои-то веки убрался без возражений.

Кель бросил свою подстилку на землю, упал на нее, даже не сняв сапог, и немедленно провалился в сон – глубокий и темный, как глаза Саши.

Но вот наступило утро, и он смотрел на нее, гадая, окажутся ли ее глаза при свете дня такими темными, как ему запомнилось. Когда она их распахнула – резко, будто привыкла к кошмарам, – он увидел, что память его не подвела. Черный зрачок совершенно сливался с радужкой, и это вызывало у Келя странную тревогу. Он уже встречал людей с такой кожей – бледной, испещренной крапинками, точно воробьиное яйцо, – но никогда в сочетании с настолько черными глазами.

Саша потянулась и слегка поежилась, избавляясь от остатков сна. В следующую секунду она заметила, что Кель на нее смотрит – вернее, пялится, – и это его смутило. Он не привык испытывать неловкость – особенно в присутствии людей, которые ничего для него не значили, – а потому спешно встал, смахнул пыль с одежды и туго скатал лежанку, перевязав ее бечевой. Не прошло и секунды, как Саша тоже поднялась, встряхнула его плащ и протянула обратно владельцу. Кель забрал его без лишних слов. Солнце уже накаляло землю, обещая через считаные часы превратить равнину в пекло. Кель краем глаза наблюдал, как Саша обернула свою голубую тряпицу вокруг головы, словно капюшон, а длинные концы перекрестила под грудью и завязала на талии, чтобы не сдуло ветром.

– В Солеме царит болезнь, – пробормотала она, поразив его еще больше: голос ее, хрипловатый после сна, прозвучал неожиданно мягко. – В Солеме царит болезнь, а ты Целитель.

– Что за болезнь? – спросил он.

– Лихорадка. Бред. У самых юных и самых старых выпадают волосы. Дети не растут. Некоторых поражает уродство.

– Ты поэтому упала? Ты была больна?

– Нет, – покачала головой Саша, и Кель вдруг понял, что не знает, на какой вопрос она ответила. – Я не была больна, но моя хозяйка была.

– Твоя хозяйка?

– Я была… рабыней.

– Почему ты была рабыней?

Саша нахмурилась, и ее брови слегка изогнулись. Кель хотел узнать обстоятельства ее пленения, но она, похоже, его не поняла.

– А почему ты Целитель? – парировала она, словно целительство и рабство стояли для нее в одном ряду.

Кель фыркнул, задетый этим сравнением, но дальнейших объяснений так и не последовало. Вместо этого Саша кротко сложила руки и сделала пару неуверенных шагов в его сторону. Затем без предупреждения опустилась на колени, потупив глаза, и коснулась лбом земли всего в нескольких сантиметрах от его сапог. Волосы выбились из-под платка, окутав ее.

– Моя хозяйка мертва. Ты исцелил меня. Теперь я принадлежу тебе.

Кель схватил ее за тонкие запястья, рывком поставил на ноги и твердо покачал головой:

– Нет. Ничего подобного. Я исцелил тебя по собственной воле и не хочу платы.

– Я останусь с тобой.

– Нет! Не останешься.

Возглас Келя прозвучал не только грубо, но и чересчур громко, и он с недовольством заметил, что они привлекли внимание проснувшихся солдат. Один подавил смешок, и Кель метнул в него гневный взгляд. Мужчины тут же засуетились, торопясь заняться своими ботинками и лежанками.

Саша опустила голову, и ее лицо скрылось в капюшоне. Кель перевел дух, уверенный, что недоразумение разрешилось, и шагнул в сторону.

Она шагнула следом.

Вдвоем они вскарабкались к потоку между скалами. Саша бесшумно ступала по пятам – достаточно далеко, чтобы не вре́заться в Келя, если бы он неожиданно остановился, но достаточно близко, чтобы заставлять его кипеть от негодования. Его мочевой пузырь был полон, а вот терпение почти истощилось. Он отчаянно нуждался в уединении. Словно поняв это, Саша внезапно отстала, задержавшись за каменным выступом, – и он наконец улучил минуту покоя, прежде чем она вновь присоединилась к нему у водопада.

Кель почистил зубы, сполоснул лицо, руки и шею и ножом соскоблил щетину с щек, огрызнувшись на Сашу, когда та предложила помочь. Затем он протянул ей мыло и свой зубной порошок. Женщина смиренно поблагодарила его, быстро закончила с умыванием и, собрав волосы в длинную косу, опять укрыла голову платком.

– Ты поедешь в Солем? – спросила она, когда они возвращались к отряду и лошадям.

– За этим мы здесь.

– Вы приехали… ради Солема? Вы же гвардия короля. Я думала, гвардия преследует Одаренных.

– Сам король – Одаренный. – «Не говоря уж о брате короля», – подумал он про себя. – И я преследую вольгар.

– Птицелюдей? – В голосе Саши прорезалось удивление. – Но здесь нет вольгар.

– Совсем? – Кель остановился и недоверчиво на нее посмотрел. – До нас дошли слухи, что Солем вымирает.

– Солем вымирает только из-за болезни, – горько ответила она.

Кель застонал. За что боги наказали его этим даром? Он хотел убивать птицелюдей, а не играть в няньку. Если Солем охвачен недугом, он подвергает своих людей риску. Заразившись, они лишь разнесут болезнь в другие части королевства, другие земли Джеру. Он не умел воскрешать мертвых и не смог бы вылечить целую деревню. От этой мысли у него стиснуло грудь, а колени предательски ослабли.

– Ты не сможешь вылечить всех, – тихо сказала Саша, будто подслушав его мысли. – Но ты можешь вылечить некоторых.

Он сомневался, что сумеет вылечить хоть одного.

– Я не поведу своих людей в зараженную деревню.

Саша нерешительно кивнула, однако не опустила взгляда.

– Я… понимаю… но я не думаю, что они заболеют.

– Почему?

– Потому что болезнь передается не через воздух.

Кель уперся ладонями в бедра, испытывая страстное желание немедленно оседлать коня и уехать прочь, но чувство вины заставило его слушать дальше.

– Я думаю, что болезнь передается с водой, которую солемцы набирают из восточной реки. Если твои люди наполнят фляги здесь и не станут притрагиваться к воде в деревне, с ними все будет хорошо. Некоторые сопротивляются болезни. Сильных и зрелых она поражает реже… А может, просто развивается в них медленнее. Но многие в деревне серьезно больны.

– И если я их исцелю, они заболеют снова, – догадался Кель. – Потому что для жизни им нужна вода, а этого ручейка не хватит для нужд целой деревни. – Он указал в сторону потока – тонкой упругой струйки, которая собиралась в маленькое озерцо, прежде чем продолжить свой путь между камней.

– Если ты исцелишь достаточно человек, возможно, они сумеют уйти отсюда.

Кель выругался и со злостью запустил пальцы в волосы, которые отросли у него до плеч. Мысль о тысяче беженцев, плетущихся в столицу позади его отряда, заставила его с силой прижать кулаки к глазам, будто это могло выжечь из воображения гнетущую картинку.

– Почему они до сих пор не ушли? В деревнях к северу болезни нет. А мы проехали каждую из них между Бин Даром и этим местом.

– Люди не верят мне, – тихо ответила Саша. – Не верят, что болезнь передается с водой. Мне нужно убедить их, но я не могу вернуться в Солем одна.

– Почему?

– Они меня вышвырнули.

– Они тебя… вышвырнули, – угрюмо повторил Кель.

– Со скалы, – объяснила Саша.

– Они сбросили тебя со скалы?! – Голос Келя задрожал от гнева, хотя направлен он был не на женщину. Пожалуй, у него и правда появились причины навестить Солем – пусть даже рискуя подхватить заразу. – Почему?

– Я видела это. Видела, как они пьют воду. И заболевают. Тогда я предупредила старейшин.

Ночные слова Саши неожиданно обрели смысл.

– Ты видела это?

– Я вижу многие вещи.

– Ты Одаренная? – тихо спросил Кель.

– Я не могу исцелять. – Саша помотала головой, словно лишь такой дар представлял истинную ценность.

Это был не ответ, и Кель скрипнул зубами.

– Ты Одаренная? – повторил он настойчивее.

– Я не могу исцелять… но иногда могу спасать, – признала Саша. – Я заметила, что, если умалчиваю о своих видениях, они всегда сбываются. Порой они сбываются, даже если я не молчу, и тогда мне удается лишь подготовиться самой. Но было несколько раз, когда у меня получалось… оттолкнуть людей с пути бури.

– Но ты не смогла избежать падения со скалы?

– Нет, – прошептала Саша, и ее глаза блеснули – настоящие черные колодцы, подсвеченные слезами. Она быстро заморгала, и ее взгляд внезапно сделался отстраненным. Вскинув подбородок, она подставила солнцу мокрые щеки, а ветру позволила поиграть с прядями выбившихся из-под покрывала волос. Затем на ее лице быстро сменилось несколько выражений, прежде чем оно вновь разгладилось, а взгляд заострился на Келе. – Они знают, что ты здесь.

– Кто? – удивился Кель. Его все еще преследовало воспоминание о ее искалеченном теле на скалах, сбивала с толку перемена выражений лица и чертовски отвлекали эти рыжие волосы.

– Старейшины Солема. Они идут сюда, чтобы с вами торговаться.

– Но мы солдаты. Не коробейники. У нас нет ничего, кроме оружия и лошадей, а те не продаются.

– Не торговать. Торговаться. – Саша покачала головой и заговорила медленнее, будто силясь объяснить то, что и сама не до конца понимала. – Они идут… с подношениями. Наверное, дозорные сообщили о вашем прибытии.

– Зачем они несут дары?

– Я вижу не все. – Саша вновь покачала головой. – Намерения людей особенно сложны. Возможно, они прослышали, что вы – гвардия короля, и хотят заслужить ваше расположение. А может, боятся, что вы прознали о болезни и решите воспользоваться их уязвимостью.

По воздуху разнесся свист – сигнал капитану и подтверждение Сашиных слов. Прекратив расспросы, Кель поспешил к подножию холма, где они оставили лошадей. Саша немного отстала, стараясь держаться позади солдат – те вовсю суетились в ожидании гостей. Кель оседлал Луциана: пусть даже угрозы не было, ему хотелось сразу обозначить расстановку сил. Невдалеке уже петляли по гористому склону шестеро мужчин – не на конях, а на больших неповоротливых верблюдах; уздечки были пущены поверх их огромных ноздрей. На старейшинах были светлые робы и такие же, как у Саши, платки, прикрывавшие головы от солнца. Спустившись, они остановились у широкой пропасти, которая по-прежнему отделяла их от Келя и его отряда.

– Я Кель Джеру. – Он возвысил голос, чтобы его услышали на той стороне. – Капитан королевской гвардии. Мы преследуем вольгар. Мы здесь только по службе, а не для того, чтобы карать… или что-либо собирать.

Были времена, когда королевская гвардия сопровождала сборщиков налогов. Хвала богам, те дни канули в прошлое. Провинции исправно снабжали столицу деньгами, которые шли на поддержку войска и защиту всего королевства. Теперь их сбором занимались сами лорды.

– Мы слышали о тебе, Кель Джеру, – ответил мужчина в центре, с лицом тонким и темным, словно деревья в лесу Дру. – Ты брат короля.

Кель не отрицал этого родства, но и не видел причин им гордиться. В крови, связывавшей его с королем, не было ничего славного. К тому же он не почитал известность за благо. Его прошлое не было кристально чистым, а потому он промолчал, ожидая дальнейших слов старейшины.

– Мы приветствуем тебя и твоих людей. Меня зовут Сайд. Мы принесли дары для его величества и просим заверить его в нашем почтении, когда вы вернетесь в столицу.

Истинные стремления мужчины были завуалированы, но от Келя не укрылась их суть. Старейшины выехали им навстречу, предвосхищая их путь. Они бы предпочли, чтобы королевская гвардия двинулась дальше другой дорогой, никогда не заезжая в Солем.

Это была ошибка. Кель ненавидел, когда ему указывали, что делать.

– Это очень любезно, Сайд. Но нам не нужны дары – лишь немного еды, ванна и день отдыха. Нашим лошадям тоже пора подкрепиться и передохнуть. После этого мы продолжим путь. Ваша деревня сможет нас принять? – Кель говорил мягко, но не спускал глаз со старейшин, внимательно наблюдая за их реакцией. Пока что все сказанное Сашей сбывалось.

Бородач явно напрягся, и его спутники заерзали в седлах, обмениваясь тяжелыми взглядами.

– В нашей деревне… не все ладно, – наконец уклончиво ответил Сайд. – Некоторые жители больны. Вы поступите мудро, если проедете мимо.

– Наш капитан – умелый Целитель, – вмешался Джерик. – Прошлой ночью он вылечил одну из ваших женщин. Она упала с обрыва и чуть не погибла. Возможно, он сумеет принести мир и вашей деревне?

В голосе Джерика звучала искренняя озабоченность, и фальшь смогли бы распознать очень немногие. Разумеется, Кель заткнул бы его – и довольно жестко, – если бы это не служило его целям. Очевидно, прошлой ночью Саша успела пересказать Джерику кое-что из своих злоключений.

– Саша! – позвал Кель женщину, которая по-прежнему пряталась за спинами солдат. – Подойди сюда. Покажи им, что ты в порядке. Наверное, они волнуются, что ты вчера не вернулась домой. В этих скалах полно волков.

Кель, не оборачиваясь, почувствовал, как расступаются мужчины. Затем он услышал, как Саша вышла вперед, – ее появление, точно в зеркале, отразилось на лицах старейшин.

Один из шестерых – седовласый мужчина с дряблыми щеками, опущенными к земле глазами и скорбным видом – судорожно втянул воздух при виде Саши. Грудь под бледно-желтой робой заколыхалась, руки крепче сжали поводья. Верблюд почувствовал напряжение хозяина и покорно подался назад. Старик хотел удрать, и не он один.

– Она ведьма! – каркнул старейшина. – Она жила с нами три лета, но принесла только зло. Пожары и наводнения. Мор и чуму. Мы преследовали ее с копьями, но она от нас ускользнула.

Кель смерил его мрачным взглядом. Перед глазами до сих пор стояло изувеченное женское тело – окровавленное, почти мертвое. Она не ускользнула. Если бы она ускользнула, Келю не пришлось бы сращивать ей кости и умолять дух воссоединиться с плотью.

– Преследовать Одаренных – против законов Джеру, – отрезал он.

– Она навела порчу на наших людей. И на твоих наведет тоже. Все ваши лошади подохнут, а ваши кости усеют равнины Квандуна. Сейчас она сидит в вашем кругу, а потом вы будете страдать так же, как мы!

Глаза Сайда так и шныряли между Келем и Сашей, которая стояла перед старейшинами, необъяснимым образом живая и здоровая. Она ничего не сказала в свою защиту – даже не попыталась с ними заговорить, – и Кель последовал ее примеру. Он знал, что мало какие слова способны переменить чужое мнение. Особенно мнение людей, которые были настолько убеждены в виновности этой женщины, что сбросили ее со скалы. Потому он решил вручить их судьбу в ее руки. Тирас на его месте поступил бы так же.

– Что нам делать, женщина? Заслуживают ли люди Солема исцеления? – спросил Кель, положив руку на меч и не сводя глаз с мужчин, которые жаждали его ухода.

Так тому и быть. Он хотел уйти. Развернуться и оставить эту деревню на растерзание недугу.

– Все люди заслуживают исцеления, – немедленно ответила Саша твердым голосом, и у Келя сжалось сердце.

Мужчина справа – тот, что с отвисшими щеками, – отступил еще дальше.

Глава старейшин поднял трясущийся палец и ткнул им в Сашу.

– Тебе в Солеме не рады, – прошипел он.

– Подготовь своих людей, Сайд, – велел Кель, не обратив на этот жест никакого внимания. – Мы едем в деревню.

Он взмахом руки отпустил старейшин, и солдаты тут же сомкнули вокруг него ряды. Опущенные копья непрозрачно намекали, что споры и продолжение беседы нежелательны. Кель молча смотрел, как старейшины разворачиваются, пришпоривают своих верблюдов и возвращаются в деревню – с отвергнутыми дарами и оправдавшимися страхами.

– Джерик, возьми дюжину людей и отправляйся следом. Убедись, что старики не задумали никаких козней. Я поеду сразу за вами. И еще…

– Да, капитан?

– Не смей говорить за меня. Никогда. Я сам выбираю, кого лечить. Ты чересчур вольно распоряжаешься своим знанием. Сделаешь так еще раз – вернешься в столицу.

– Слушаюсь, сэр. – Джерик приподнял плечи, словно защищаясь, но Кель еще не закончил.

– Не пейте воды в Солеме. Только ту, что привезете с собой. И ждите моего прибытия.

Брови Джерика взметнулись в удивлении, но он молча кивнул и принялся выкрикивать приказы солдатам, которые уже окружили его на своих конях.

Когда Джерик и первая группа людей отбыли, Кель велел остальным наполнить фляги из ручья, свернуть лагерь и приготовить лошадей. Солдаты бросились выполнять распоряжения, и Кель, спешившись, подошел к притихшей Саше. Она даже на него не посмотрела. Пустой взгляд черных глаз был прикован к холму, за которым скрылись старейшины.

– Тебе не обязательно ехать в Солем. Я просто хочу посмотреть, что там творится, и оценить риск. Потом мы с отрядом двинемся дальше. У меня нет никакого желания оставаться в Квандуне. Я сражаюсь с чудовищами… а не со скудоумием.

– Я не навлекаю несчастья, – прошептала Саша, будто вовсе его не услышала. – Не приношу чуму или пожары. Не вызываю страдания. Но порой я слышу, когда беда стучится в дверь.

Кель поморщился, однако не стал ее перебивать.

– Я просто пыталась предупредить. Но предупреждения, которым не вняли, зачастую оборачиваются… трагедией. А меня легко обвинить. У моей хозяйки, Мины, был брат Байрон – один из уважаемых в деревне старейшин. Мина рассказала ему о моих видениях, он передал их другим старейшинам, и они сочли меня причиной тех несчастий, которые я вижу. Потом Мина заболела, и, когда Байрон пришел ее навестить, я рассказала ему… про воду.

– Он тебе поверил?

– Мне показалось, что да. Он переговорил со старейшинами, но они так и не предупредили людей. Возможно, он поверил мне, но они не поверили ему.

– И он не попытался остановить сельчан прошлой ночью?

– Нет. Может, он не знал. Но он был сегодня среди послов, хотя и не говорил.

Саши сглотнула, словно пытаясь проглотить обиду от предательства, – и Кель догадался, что «уважаемый» Байрон был тем самым стариком с обвисшей кожей и трясущимися руками.

– Я не вижу все. Не вижу большую часть грядущего. И мне редко являются хорошие видения. Я вижу боль. Страх. Смерть. Ярость. Может, из-за того, что любовь не такая… темная, ее труднее разглядеть. А плохие события оставляют за собой след. Знаки. Рябь на времени.

– Рябь? ...