ПИОНЕР
Пионер, 1954 № 10

Хороших мастеров своего дела будет выпускать техническое училище металлистов № 6. Оно готовит образованных, квалифицированных рабочих, знающих законы физики и механики, умеющих читать сложные чертежи и производить сложные расчёты.

Вы видите на снимке вчерашних школьников, этой весной окончивших десятилетку. Они приняты в училище и через два года станут чертёжниками-конструкторами, контрольными мастерами, токарями-универсалами, фрезеровщиками, сборщиками точных приборов.

Старший мастер Василий Васильевич Баранкин знакомит учащихся с оборудованием механического цеха.

Фото М. Кухтарёва.

ПИОНЕР

№ 10 октябрь 1954 г.

ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ДЕТСКИЙ ЖУРНАЛ

ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ВЛКСМ

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА»

ОТВАЖНОЕ СЕРДЦЕ

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

Алексей Югов

Рисунки Петра Павлинова.

(Продолжение)

Глава шестая

Отгремели свадебные торжества во Владимире. Призатих княжеский терем… Невский торопился с отъездом в Новгород. Неотложные государственные дела призывали его. Что-то опять замышляют на русских рубежах и немецкие и шведские рыцари!…

Но прежде чем тронуться в дальний путь, нужно здесь, во Владимире, помочь брату Андрею свершить многие дела.

Александр Ярославич далеко за полночь засиделся в своём рабочем покое за свитками и донесениями со всех сторон Руси. Есть донесения и из самой татарской Орды: и там у Александра сидят свои надёжные разведчики из числа враждебных Батыю татар…

…На перстневом, безымянном пальце Александра сияет голубым пламенем крупный драгоценный камень. Шелестят свитки пергамента и мягкой бересты с нацарапанными на ней письменами. В двух больших подсвечниках, справа и слева от огромного, чуть с наклоном письменного стола, покрытого красным сукном, горят шестерики восковых свечей. Они горят ярко и спокойно. Пламя не шелохнётся. За этим нарочно неусыпно следит тихо ступающий по ковру мальчик. Он светловолос, коротко острижен, но с чёлкой. На нём песочного цвета кафтан, ошитый золотой тесьмой, сафьяновые красивые сапожки. В руках у отрока так называемые «съёмцы» - ножницы-щипцы, чтобы снимать нагар со свечей. Время от времени он ими и орудует, бережно и бесшумно.

Вот он стоит в тени (чтобы не мешать князю Александру), прислонился спиной к выступу изразцовой печи и бдительно смотрит за пламенем всех двенадцати свечей. Вот как будто фитилёк одной из свеч, нагорев, пошёл книзу чёрной закорючкой.

У мальчика расширяются глаза. Он сперва застывает, как бы впадает в охотничью стойку. Ещё мгновение - и, став на цыпочки, закусив от напряжения губу, он начинает красться к нагоревшей свече…

Невский, хотя и погружён в свой труд, взглядывает на мальчугана, усмехается и покачивает головой. Затем вновь принимается за работу. Под рукою у Александра лежат две тупо заостренные нетолстые палочки: одна свинцовая, а другая костяная. Свинцовой палочкой князь делает значки и отметины на пергаменте - на выбеленной телячьей коже. А костяной палочкой он пишет на кусках размягчённой бересты, выдавливая ею буквы.

Труд окончен. Александр Ярославич откидывается на спинку дубового кресла и смотрит устало на тяжёлую тёмнокрасного сукна завесу окон. Посреди неё начали уже обозначаться переплёты скрытых за нею оконниц. Светает. Александр Ярославич нахмурился.

Мальчик случайно заметил это, и рука его, уже занесённая над чёрным крючком нагара, так и застыла над свечкой: он испугался, что своей работой обеспокоил князя.

- Ничего, ничего, Настасьин, - успокаивает его Александр, мешая в голосе притворную строгость с шуткой, дабы ободрить своего маленького свечника. Тот понимает это, улыбается и старательно снимает щипцами новую головку нагара.

- Поди-ка сюда! - приказывает ему князь.

Мальчуган так, со щипцами в руке, и подходит.

- Ещё, ещё подойди, - говорит Невский, видя его несмелость.

Гринька подступает поближе. Невский созерцает его с большим удовлетворением.

- Да какой же ты у меня красивый, нарядный сделался, Настасьям! - говорит князь. - Всех девушек поведёшь за собой.

Шутка Ярославича приводит Гриньку в большое смущение.

Александр кладёт свою сильную руку на его худенькое плечо и старается ободрять.

- Ну, млад месяц, как дела? - спрашивает князь. - Давненько мы с тобой не беседовали!… Нравится тебе у меня, Настасьин?

- Ндравится, - отвечает Гринька и весело смотрит на князя.

Тут Невский решительно не знает, как ему продолжать дальнейший разговор: он что-то смущён. Кашлянул, слегка нахмурился и продолжал так:

- Пойми, млад месяц… Вот я покидаю Владимир: надо к новгородцам моим ехать опять… Думал о тебе: кто ты у меня? Не то мечник, не то свечник! - пошутил он. - Надо тебя на доброе дело поставить, и чтоб ты от него весь век свой сыт-питанен был!… Так-то я думаю… А?

Гринька молчит.

Тогда Невский говорит уже более определённо и решительно:

- Вот что, Григорий, ты на коне ездить любишь?

Тот радостно кивает головой.

- Я так и думал. Радуйся: скоро поездишь вволю. На новую службу тебя ставлю.

У мальчика колесом грудь. «Вот оно, счастье-то, пришло! - думает он. - Везде с Невским самим буду ездить!…» И в воображении своём Гринька уже сжимает рукоять меча й кроит от плеча до седла врагов русской земли, летя на коне на выручку Невскому. «Спасибо тебе, Настасьин! - благостным, могучим голосом скажет ему тут же, на поле битвы, Александр Ярославич. - Когда бы не ты, млад месяц, одолели бы меня нынче поганые…»

Так мечтается мальчугану.

Но вот слышится настоящий голос Невского:

- Я уж поговорил о тебе с князем Андреем. Он берёт тебя к себе. Будешь служить по сокольничьему пути: целыми днями будешь на коне!… Ну, служи князю своему верно, рачительно, как мне начинал служить!…

Голос Невского дрогнул. Он и не думал, что ему так жаль будет расставаться с этим белобрысым мальчонкой…

Белизна пошла по лицу Гриньки. Он заплакал…

Больше всего на свете Невский боялся слёз - ребячьих и женских. Он растерялся.

Александр Ярославич далеко за полночь засиделся в своём рабочем покое.

- Вот те на!… - вырвалось у него. - Настасьин?… Ты чего же, не рад?

Мальчик, разбрызгивая слёзы, резко мотает головой.

- Да ведь и свой конь у тебя будет. Толково будешь служить, - то князь Андрей Ярославич сокольничим тебя сделает!…

Гринька приоткрывает один глаз - исподтишка вглядывается в лицо Невского.

- Я с тобой хочу!… - протяжно гудит он сквозь слёзы и на всякий случай приготовляется зареветь.

Невский отмахивается от него:

- Да куда ж я тебя возьму с собою? В Новгород путь дальний, тяжкий. А ты мал ещё. Да и как тебя от матери увозить?

Увещания не действуют на Гриньку.

- Большой я, - упорно и насупясь возражает Настасьин. - А мать умерла в голодный год. Я у дяди жил. А он меня к Чернобаю отдаст. А нет, - так в куски пошлёт!…

- Это где ж - Куски? Деревня, что ли? - спрашивает Александр.

Даже сквозь слёзы Гриньку рассмешило такое неведение князя.

- Да нет, пошлёт куски собирать - милостыню просить, - объясняет он.

- Вот что, - говорит Невский. - Но ведь я же тебя ко князю Андрею…

- Убегу я! - решительно заявляет Гринька. - Не хочу я ко князю Андрею.

- Ну, это даже невежливо, - пытается ещё раз убедить упрямца Александр. - Ведь князь Андрей Ярославич - родной брат мне!

- Мало что! А я от тебя никуда не пойду! - уже решительно, невидимому, заметив, что сопротивление князя слабеет, говорит Настасьин.

- Только смотри, Григорий, - с притворной строгостью предупреждает Невский, - у меня в Новгороде люто! Не то что здесь у вас, во Владимире. Чуть что сгрубишь на улице какому-нибудь новгородцу, он сейчас тебя в мешок с камнями - и прямо в Волхов.

- А и пущай! - выкрикнул с какой-то даже отчаянностью в голосе Гринька. - А зато там, в Новгороде, воли татарам не дают! Не то что здесь!

И, сказав это, Гринька Настасьин опустил длинные ресницы, и голосишко у него перехватило.

Невский вздрогнул. Выпрямился. Брови его сошлись. Он бросил испытующий взгляд на мальчика, встал и большими шагами прошёлся по комнате.

Когда же в душе его отбушевала потаённая, подавленная гроза, поднятая бесхитростными словами деревенского мальчика, Александр Ярославич остановился возле Настасьина и, слегка касаясь левой рукой его покрасневшего уха, ворчливо-отцовски сказал:

- Вот ты каков, Настасьин! Своим умом дошёл?

- А чего тут доходить, когда сам видел! Татарин здесь не то что в избу, а и ко князю в хоромы влез, и ему никто ничего!

Князь попытался свести всё к шутке:

- Ну, а ты чего ж смотрел, телохранитель?!

Мальчик принял этот шутливый попрёк за правду. Глаза его сверкнули.

- А что бы я посмел, когда ты сам этого татарина к себе в застолье позвал?! - запальчиво воскликнул Гринька. - А пусть бы только он сам к тебе сунулся, я бы так его пластанул!…

И, вскинув голову, словно молодой петушок, изготовившийся к драке, Гринька Настасьин стиснул рукоять воображаемой секиры.

«А, пожалуй, и впрямь добрый воин станет, как подрастёт!» - подумалось в этот миг Александру.

- Ну, что ж, - молвил он с гордой благосклонностью, - молодец! Когда бы весь народ так судил…

- А народ весь так и судит!

- Ого! - изумился Александр Ярославич. - А как же это он судит, народ?

- Не смею я сказать… ругают тебя в народе… - Гринька увёл глаза в сторону и покраснел.

Ярославич приподнял его подбородок и глянул в глаза:

- Что ж ты оробел? Князю твоему знать надлежит - говори!… Какой же это народ?

- А всякий народ, - отвечал, осмелев, Настасьин. - И который у нас на селе. И который в городе. И кто по мосту проезжал. Так говорят: «Им, князьям да боярам, что! Они от татар откупятся. Вот, - говорят, - один только из князей путный и есть - князь Невский, Александр Ярославич, он и шведов на Неве разбил и немцев на озере, а вот с татарами чачкается, кумысничает с ними, дань в татары возит!…»

Невский не смог сдержать глухого, подавленного стона. Стон этот был похож на отдалённый рёв льва, который рванулся из-под рухнувшей на него тяжёлой глыбы. Что из того, что обрушилась эта глыба от лёгкого касания ласточкина крыла? Что из того, что в слове отрока, в слове почти ребёнка прозвучало сейчас это страшное и оскорбительное суждение народа?!

Александр, тихо ступая по ковру, подошёл к Настасьину и остановился.

- Вот что, Григорий, - сурово произнёс он. - Довольно про то! И никогда, - слышишь ты, - никогда не смей заговаривать со мной про такое!… Нашествие Батыево?… - вырвался у Невского горестный возглас. - Да разве тебе понять, что творилось тогда на русской земле?! Одни ли татары вторглись!… То была вся Азия на коне!… Да что я с тобой говорю об этом! Мал ты ещё, но только одно велю тебе помнить: немало твой князь утёр кровавого поту за землю русскую!…

- Вот доктор Абрагам просит тебя в помощники. Согласен?

Глава седьмая

Тяжкие думы не дают уснуть Александру. Вот уж пропели петухи. Не спится. Невский тихонько окликнул Настасьина, приказал ему зажечь свечи и позвать княжеского лекаря - доктора Абрагама.

Облачённый в бархатный просторный халат с поясом, Александр Ярославич сидел в кресле за своим рабочим столом в ожидании лейб-медика.

«Худо. Уж не захворать ли я вздумал? - почти вслух размышлял он. - Сие не во-время будет, ох, как не во-время!»

Вошёл доктор Абрагам - высокий худощавый старец лет семидесяти. У него было красивое, тонкое лицо, удлинённое узкой и длинной, словно клинок кинжала, белой бородой. Седые белые кудри его прикрыты были чёрной шапочкой.

Это был один из придворных врачей ещё при отце Невского - Ярославе Всеволодиче. Некогда князь Ярослав спас его из рук разъярённых литовцев, намеревавшихся утопить старого лекаря, как колдуна. И с тех пор Абрагам жил при дворе Ярослава Всеволодича - то во Владимире, то в Новгороде. Он был учён и сведущ во врачебном искусстве.

- Снотворного чего-нибудь дай мне! - сумрачно сказал Александр, едва только лекарь сел в предложенное ему кресло.

- Какого же снотворного прикажешь, государь?

Невский в недоумении посмотрел на него:

- Тебе ли, о доктор Абрагам, спрашивать меня об этом?

- Прости, государь! Я хотел лишь узнать: на короткое время ты хочешь забыться или же хотел бы погрузиться в сонный покой надолго?

- Мужу покой - только смерть! - сурово отвечал Невский. Его уже начали раздражать эти мудрёные разговоры многоучёного доктора. - Выспаться хочу. Путь предстоит дальний?

Старик склонил голову.

Однако придворный лекарь не мог сразу отстать от своей стариковской дотошности.

- Видишь ли, государь, - сказал он, - если мы, медики, хотим, чтобы человек уснул обычным сном, то надлежит искрошить с помощью резала корень валерианы…

Но ему не пришлось договорить. Звонкий мальчишеский голос из погружённого в тень угла палаты вдруг перебил его.

- А у нас вот, - оказал голос, - деданька мой, мамкин отец, когда кто не спит и придёт к нему за лекарством, - он мяун-корень заварит и тем поить велит…

И князь и доктор - оба были поражены, услыхав этот голосок, столь внезапно вступивший в их беседу. Потом Невский громко рассмеялся и молвил:

- Ах, ты!… Ну как же, однако, ты напугал меня, Настасьин!… А ну-ка ты, лекарь, подойди сюда…

Григорий Настасьин, потупясь, выступил, из своего угла и остановился перед Александром.

- Стань сюда, поближе… вот так, - сказал Ярославич и, крепко ухватив Гриньку за складки просторной одежды, переставил его, словно шахматного конька, между собою и лекарем.

Озорные искорки сверкнули в глазах старого Абрагама.

- А ну, друг мой, - обратился он к мальчику, - повтори, как твой дед именовал эту траву, что даёт сон?

- Мяун, - не смущаясь, ответил Гринька. - Потому что от неё кошки мяукают.

Князь и доктор расхохотались. Затем старый врач важно произнёс:

- Да, ты правильно сказал. Но от Плиния мы, врачи, привыкли именовать это растение валериана, ибо она, как гласит глагол «валере», подлинно оздоровляет человека. Она даёт здоровый сон!

- А я много трав знаю! - похвастался обрадованный Гринька. - И кореньев! Дедушка уж когда и одного посылал… Бывало, скажет: «Гринька, беги-кось, ты помоложе меня: у Марьи парнишечка руку порезал…» А чего тут бежать? Эта кашка тут же возле избы растёт. И порезником зовут её… Скоро кровь останавливает!…

- А ещё какие целебные травы ты знаешь, отрок? - вопрошал старый доктор.

Гринька, не робея, назвал ему ещё до десятка трав и кореньев. И всякий раз старик от его ответов всё более и более веселел.

- А ещё и вредные растут травы, ядовитые! - воскликнул в заключение Настасьин. - У-у! Ребятишки думают, это пучки, сорвут - и в рот. А это сикавка, свистуля! От неё помереть можно! И помирают!

Тут он живо описал доктору Абрагаму ядовитое растение пестрый болиголов. Старик не мог скрыть ужаса на своём лице.

- О-о! - воскликнул он, обращаясь к Невскому. - Вот, государь, этим как раз растением, о котором в такой простоте говорит этот мальчик, отравлен был некогда в Афинах величайший мудрец древности…

- Сократ? - произнёс Невский.

- Да, государь…

Наступило молчание. Оно длилось несколько мгновений. Затем Абрагам снова пришёл в необычайное оживление и воскликнул:

- Этот чудесный отрок - поистине дар небес для меня, государь! О, если бы только… Но, я не смею, государь…

- Что? Говори, доктор Абрагам.

- У меня была давняя мечта - узнать, какие целебные травы известны русским простолюдинам. Ведь вот даже знаменитый Гален пишет, что он многие травы и коренья узнал от старых женщин из простого народа… Когда бы ты соизволил, государь…

Старик не договорил и посмотрел на Гриньку. Невский догадался о его желании. Тут они перешли с доктором на немецкую речь. Настасьин с тревогой и любопытством вслушивался. Понимал, понимал он, что это говорят о нём!

А если бы ему понятен был язык, на котором беседовали сейчас князь и лекарь, то он бы узнал, что старик выпрашивает его, Гриньку, к себе в ученики и что Невский согласен.

- Григорий, - обратился к Настасьину Александр, - вот доктор Абрагам просит тебя в помощники. Будешь помогать ему в травах. А лотом сам станешь врачом, Согласен?…

Гринька от неожиданности растерялся.

- Я с тобой хочу!… - сказал мальчуган. И слёзы показались у него на глазах.

Невский поспешил утешить его:

- Полно, глупый! Ведь доктор Абрагам при мне, ну, стало быть, и ты будешь при мне!… Ладно. Ступай, спи. Утре нам путь предстоит дальний!…

Глава восьмая

Тысячевёрстный длительный путь между Владимиром-на-Клязьме и Новгородом совершали в те времена частью по рекам

Тверце и Мете, а частью - конями. И немало было на том пути привалов, днёвок, ночёвок!

Чёрная осенняя ночь… В буреломном, трущобном, берложьем бору пылает исполинский костёр. Вокруг костра - путевая дружина Невского. Могучие парни и мужики.

Сверкают сложенные позади каждого воина кольчужные рубахи; островерхие, гладкие, как лёд, шлемы, копья, мечи, сабли…

Костёр гудит и ревёт. С багровыми от нестерпимого жара лицами воины - и бородатые и безусые - то и дело блаженно покрякивают, стонут, а всё-таки тянут ладони к костру. Другие же оборотились к бушующему пламени спиною, задрали рубахи по самый затылок и калят могучие голые спины. Когда же иному из богатырей уж вовсе невтерлёж станет, он, взревев, кидается в сырой, прохладный мрак бора и там понемногу остывает.

В буреломном, трущобном бору пылает исполинский костёр. Вокруг костра - путевая дружина Невского.

От костра в сторону отгребена малиновая россыпь пышущих жаром угольев. Над нею, на стальных вертелах, жарятся целиком два барана, сочась и румянея.

Тут же, в трёх изрядных котлах, что подвешены железными крючками на треногах, клокочет жидкая пшённая каша-кулеш.

Гринька Настасьин сидит среди воинов у костра. Думал ли он когда, что доживёт до такого счастья! Вот он сидит у костра, а рядом с ним, локоть к локтю, совсем как простой человек, сидит русобородый богатырь - начальник всей путевой дружины Невского. И зовут этого витязя Таврило Олексич! Да ведь это он самый, что в битве на Неве богатырствовал и навеки себя прославил в народе. О нём и сам Александр Ярославич рассказывал Гриньке…

Олексич и Гринька дружат. Богатырь сделал ему деревянный меч, как настоящий!…

Александр Ярославич поднял меч свой, крикнул: «Вздымайте знамя! Вперёд, за отечество!»

- Ничего, Григорий, - сказал ему Олексич, - пока деревянный; вырастешь - так настоящим пластать будешь… Может, и на татарах свой меч испытать придётся!

…О чём только не переговорят у костра, каких только бывалыцин и небылиц не наслушается Гринька! Иной раз даже ему, малолетку, смешно: уж такую небывальщину сложит кто-нибудь из воинов! И ничего, эти бородатые богатыри верят. Ещё и обсуждать примутся!

- Да-а!… - раздумчиво говорит один из дружинников. - На свете всякие чудеса бывают. Вот у нас на Кидекше как раз в воскресенье весь народ своими глазами мог видеть: облако на лугу близ деревни упало… И что же? Сделался из него кисель!…

Помолчали. Кто-то проглотил слюнки. Кто-то вздохнул.

- Всё может быть, всё может быть! - произнёс в раздумье старый воин.

- Да-а… - вырвалось от всей души у другого.

- Почаще бы нам, хрестьянам, да по всем бы по деревням такие облака падали!…

- Ну, а что толку? - возразил кто-то с горькой насмешкой. - Всё равно, покуда наш брат, хрестьянин, ложку из-за голенища вынет, князья-бояре весь кисель расхватают.

Послышался общий хохот:

- Это уж так!…

- Это истинно! Работному люду ничего не достанется!

И сам собою разговор свернулся на надвигающийся голод.

- Да-а! Ещё урожай обмолотить не успели православные, а купцы уже по восьми кун за одну кадь ржи берут! Как дальше жить будем?

Эти последние слова произнёс дородный дружинник - светлобородый силач, пышущий здоровьем. Несоответствие его внешности со словами о голоде вызвало у некоторых невольную шутку:

- Гляди, Иван, как бы ты от голоду не отощал вовсе: уж и так одни кости да кожа!

Воины засмеялись.

Однако дородный воин отнюдь не смутился этим и скоро заставил замолчать насмешников.

- Правильно, - спокойно возразил он. - Я-то не жалуюсь: сыт-питанен. Мы, дружины, на княжеских хлебах живём, - нам и горя мало! Ну, а старики твои, Митрий, или там сестры, братья, суседи?! А?! Замолк, нечего тебе сказать! А вот мне об этих днях из нашей деревни весть прислали: пишут, что сильно голодают в нашей округе. Уж траву-лебеду стали к мучке-то примешивать. Ребятишки пухнут от голоду. Старики мрут…

Его поддержали: / - Что говорить! Худо простому люду живётся под боярами и под татарами! А хуже нет голода!

Разговор пошёл горестный, тяжёлый.

Но как раз в это время воинам поспел ужин, и все принялись сперва за горячий кулеш, а потом - за баранину.

Гаврила Олексич положил на большую лепёшку, как на блюдо, сочнорумяиый большой кусок жаркого и подал Гриньке.

- Кушай, кушай, отрок! - ласково сказал он, погладив его по голове. - Уж больно ты худ, набирайся сил, кушай!…

Сам он тоже взял добрый кус барашка, сел рядом с Гринькой под сосну и принялся есть с той отрадной для глаза мужественной жадностью, с какой вкушает свою заслуженную трапезу пахарь и воин.

- Ешь! - ещё раз сказал он мальчику. - Хочешь воином быть добрым, - ешь побольше! От еды сила! - наставительно пояснил он и ласково подмигнул Гриньке.

Увидав своего витязя-друга в таком светлом расположении духа, Гринька вполголоса сказал ему:

- Дяденька Таврило, а потом расскажи мне про Невску битву.

Олексич хмыкнул и усмехнулся:

- Да ведь уж который раз я тебе про неё рассказывал. Поди уж, затвердил всё наизусть. Ну, ладно, отужинаем - там видно будет!

Такой ответ означал согласие. Сердце Гриньки трепетало от радостного ожидания, хотя и впрямь уже который раз носился он мысленным взором над Невским побоищем, слушая рассказы своего друга! ...