Часть 5. Порт-Артурский канкан

14 марта 1904 года 08:15 по местному времени. Окрестности Порт-Артура, 20 миль юго-западнее Ляотешань. Боевая рубка БПК «Адмирал Трибуц»

Полный вперед – пока, правда, без форсажа. На таком режиме, при работе всех четырех турбин, «Трибуц» способен разогнаться до двадцати четырех-двадцати пяти узлов. Он и разогнался, на лаге двадцать четыре с половиной. По широкой дуге, обходя соединение Того, вместе с «Быстрым» движемся на юго-восток. Именно там, в тылу его кильватерного строя, и начнется атака века.

До начала боя осталось совсем немного времени, в рубке стихли даже приглушенные разговоры. Карпенко взял в руку микрофон общекорабельной трансляции. Сейчас его услышат на всем корабле на всех боевых постах.

– Товарищи, друзья, боевые соратники, офицеры, мичмана, старшины и матросы. Смотрите, перед нами Враг, позади Россия. Россия всегда будет за каждым из нас, какой бы год ни стоял на дворе. Да и Враги тоже у нее были и будут всегда. Теперь наступил момент проверить, не зря ли Родина вооружила нас и поставила в строй для своей защиты, на что мы способны в черный для России день? Вон дымит японская эскадра, построенная на деньги англичан и американцев, ими же оснащенная и обученная. Японцы пришли сюда убивать наших русских людей, наших прадедов и прапрадедов. Напомню – они напали как Гитлер, без объявления войны, ночью атаковав наши корабли, а на следующий день блокировали в Чемульпо «Варяг» и «Кореец». В наших руках оружие возмездия, способное затоптать врага в морскую пучину. Но запасы у нас ограничены, а враги многочисленны, поэтому прошу – не приказываю, а прошу – максимально точно исполнить свои обязанности. Выполнить свой боевой долг на «отлично», чтобы каждый снаряд или торпеда попали точно в цель. Никогда еще у вас не было более придирчивых проверяющих. Помните, что малейший наш огрех может нам дорого обойтись. У врага оружие не учебное – боевое. А мне даже страшно подумать, что может сделать с нашим кораблем двенадцатидюймовый, или даже восьмидюймовый снаряд. Товарищи, с нами Бог, наше дело правое, победа будет за нами. Не подведем наших предков, нашу многострадальную Родину и наш народ…

Карпенко вытер рукой лоб – он все-таки строевой командир, а не оратор. Но помог текст, который составил Одинцов, ну и от себя тоже кое-что удалось добавить. А времени остается все меньше и меньше, до исходных позиций еще около пяти минут.

А кстати, вон и Одинцов – стоит на правом крыле мостика и показывает большой палец, понравилось, значит. Ну ладно, он же не лезет в мои военно-морские дела, а я не буду лезть в его политические. А то при толерастии с либерастией слишком много народа возомнило себя великими политиками и ломанулось покорять политические Олимпы.

* * *

14 марта 1904 года 08–35 по местному времени. Окрестности Порт-Артура, 25 миль юго-восточнее Ляотешаня. Боевая рубка эсминца «Быстрый»

Капитан первого ранга Иванов Михаил Владимирович

Японская эскадра вытянулась поперек моря цепочкой коптящих утюгов. Четко следуя плану операции, мы вслед за «Трибуцем» легли на курс параллельный курсу японской эскадры на сорок пять кабельтовых мористее и с отставанием по дистанции в семьдесят кабельтовых. Напряжение в боевой рубке росло с каждой секундой. Вот пришло время и с гортанным кавказским акцентом звучит команда моего командира БЧ-2 капитан-лейтенанта Гараняна, – «Снаряд осколочно-фугасный, взрыватель на фугас! Товсь!» – Вот уже расстопорены механизмы наведения артиллерийских башен и торпедных аппаратов. План боя и характеристики целей введены в БИУС, а оттуда переданы в СУАО. Операторы, привстав от напряжения, нависли над своими пультами. С каждой секундой приближается рубеж открытия огня. Шестьдесят кабельтовых для «Трибуца» и шестьдесят пять для нас. Шестьдесят – шестьдесят пять кабельтовых, это примерно половина максимальной дальности обеих артсистем, что АК-100 с «Трибуца», что АК-130 с «Быстрого». Траектории при этом весьма настильны, рассеивание невелико, а подлетное время снарядов около семнадцати секунд. Сто тысяч лошадей несут «Быстрый» над волнами в брызгах пены и свисте ветра. Опять это упоение атаки, кружащее голову, как в тот раз. Осталось десять кабельтовых, семь, пять, три, два, один…

Отсюда, из рубки, мне была видна только полусферическая крыша баковой башни и концы стволов, наведенные на врага.

– Огонь! – сказал я негромко, но так что услышали все, кто находился в рубке. – Огонь! – И вспыхнуло пламя и ударил гром.

Десять бесконечных секунд орудия посылали во врага снаряд за снарядом; и вот все смолкло, все двадцать восемь фугасных снарядов – на траектории. Отсчитывая по себя секунды, я поднял к глазам бинокль. Первой жертвой, попавшейся нам в зубы, был бронепалубник «Иосино» или «Ёсино», хрен их япону маму разберет, как они это произносят. Там про нас еще даже не знают и не ведают. Стволы орудий поставлены на ноль и находятся в диаметральной плоскости. А смерть уже отсчитывает последние секунды, первые снаряды уже прошли вершину траектории и подобно снежной лавине катятся на японцев. Какая чушь лезет мне в голову, подумал я, не забывая исправно отсчитывать секунды. На слове «шесть» японский крейсер скрылся за стеной разрывов. А сверху, подобно каракулевой шапке, распускались цветы разрывов зенитных снарядов, выпущенных с «Трибуца».

– Попал! Ай, попал, молодца, ребята! – в восторге закричал Гаранян. – А ну, поправку, и дай ему еще!

Опали водяные столбы, ветер снес назад дым от взрывов, и стало видно, что Гаранян не ошибся. Три огромные дыры в борту; из одной валил густой дым, разгорающегося в угольной яме пожара. Первая труба завалилась на бок и держится на честном слове, удушливый угольный дым волнами ползет по палубе. Также сильный пожар в корме, сверкает подобно бенгальскому огню – похоже, загорелись картузы первых выстрелов, сложенные у кормового орудия главного калибра. Скорее всего, были и еще попадания просто не столь заметные.

– Вторая! – выкрикивает Гаранян, и снова орудия на десять секунд превращают весь мир вокруг в сплошной грохот и пламя.

Жадно всматриваюсь через бинокль в силуэт японского крейсера. Мне кажется, или он, все-таки кренится на левый борт? Не знаю, а вот пожар в угольной яме явно разгорается и через пробоину уже не только валит дым, но и выбиваются ревущие языки пламени. Как и пожар в корме. Истекли положенные секунды, и цель снова накрыло стеной разрывов. Что это? Над злосчастным японским крейсером поднимается огромное грязно-серое облако перемешанного с дымом пара. Крен на левый борт уже заметен невооруженным глазом и продолжает нарастать, кроме того, этот «Иосино» замедляет ход и садится носом. Значит, есть еще парочка (или больше) немалых подводных пробоин, куда сейчас десятками тонн вливается забортная вода. Нет, точно не жилец… Отдаю команду:

– Гаранян, четвертая дробь, перенос огня на третью.

До третьей еще далековато, до рубежа открытия огня больше минуты, поэтому жадно всматриваюсь в заваливающийся на борт вражеский крейсер. Его крен уже закритический, и спасти его не теперь не сможет и сам господь Бог. Кроме того, под воду ушли практически все пробоины левого борта, пламя и дым пожара сменились столбом густого пара. Еще немного – и, потеряв остойчивость, «Иосино» переворачивается кверху днищем, подобно большой снулой рыбе. А мы уже накатываемся на следующего «клиента». По схеме это должен быть крейсер «Такасаго». Там уже заметили конфуз, постигший подельника и явно забегали, засуетились. Куда–то, примерно в нашу сторону, даже бухнула кормовая восьмидюймовка. Недолет кабельтовых двадцать пять, да и точность прицеливания оставляет желать лучшего. Но время его существования в этом мире уже истекло. «Трибуц» и «Быстрый» пересекли невидимую черту, и снова заговорила наша артиллерия. Конец японского крейсера был быстрым и ужасным – в районе кормовой восьмидюймовки, на десятки метров вверх, ударил радужный фонтан кордитного пламени. Именно так в нашей истории в мае сорок первого погиб британский линейный крейсер «Худ». Все остальные повреждения, нанесенные нашими снарядами этой японской «собачке», меркли перед тем, что натворил снаряд, который в нужном месте, под нужным углом пробил борт, две внутренних переборки, и рванул в кормовом погребе ГК. Внутренние герметичные переборки и клинкетные двери рассчитаны на сопротивление давлению забортной воды, а не раскаленных до трех тысяч градусов пороховых газов. Волна огня – такая, какую любят снимать в голливудских фильмах – должна была прокатиться у него от кормы до носа, выжигая внутри все живое и неживое. Гаранян только глянул в мою сторону, я опустил бинокль и кивнул – и он сам задробил стрельбу. Тратить боеприпасы фактически уже на труп корабля не имело никакого смысла. Пока до открытия огня по следующей нашей цели оставалось около двух минут, я перевел бинокль в голову японской кильватерной колонны. Японский адмирал уже должен был понять, что хвост его колонны кто-то нагло убивает. И точно – вверх по мачтам побежали сигнальные флаги… Ну… то, что это будет поворот на левый борт на восемь румбов, это к гадалке не ходи, но какой? Последовательно за флагманом, или все вдруг? Пес их разберет, эти японские сигналы. Хотя, насколько я помню, у японцев дело с исполнением команд поставлено четко, так что через минуту с небольшим узнаем… Есть! «Микаса» ворочает влево, а все остальные пока идут прежним курсом. Карпенко не ошибся – адмирал Того выбрал самый консервативный вариант маневра, чем, в принципе, и подписал себе смертный приговор. А мы пока вернемся к нашим баранам – до рубежа открытия огня по крейсеру «Читосе» остались считанные секунды. Интересно, что о нас думает контр-адмирал Дэва, который несет свой флаг на «Касаги»? Ведь мы для него выглядим как крейсера первого ранга с фантастическим весом минутного бортового залпа. Ведь на его крейсере на один борт может бить шесть орудий со скорострельностью шесть выстрелов в минуту и весом снаряда в двадцать четыре килограмма. Вес минутного бортового залпа – восемьсот шестьдесят пять килограммов. Обе башни «Быстрого» в минуту выбросят к цели сто восемьдесят снарядов весом в тридцать шесть килограмм, минутный вес бортового залпа при этом составит шесть тонн четыреста восемьдесят килограмм. И вот появившаяся неведомо откуда Немезида уже сожрала два крейсера и подбирается к третьему. Все, время – очередь! Согласно предварительному плану, рубеж открытия огня для «Читисе» и «Касаги» составлял уже по сорок пять и пятьдесят кабельтовых соответственно. На такой дистанции процент попаданий приближается к пятидесяти процентам, а это двенадцать-тринадцать снарядов в залпе. Кроме разрывов прямых попаданий, превративших быстроходный крейсер в хромающую развалину, несколько высоченных водяных столбов встают у самого борта, что может означать обширные подводные пробоины. Тут я понимаю, что мы с Карпенко несколько переложили японцам сладкого. Они и половину предложенной нами порции съесть не могут. Я колеблюсь, задробить вторую очередь или нет, но японец начинает валиться на борт, когда снаряды уже в пути, и остается только сожалеть о напрасно потраченных боеприпасах. Нет, кажется, Гаранян самостоятельно прервал очередь и вместо семи стволы выпустили только по три-четыре снаряда. Перевожу бинокль вперед и успеваю заметить, как от «Трибуца» к замыкающему строй броненосной эскадры японскому тяжелому трехтрубному крейсеру тянется белая полоса кавитационного следа от торпеды «Шквал». Три трубы – значит, «Якумо», немец по происхождению. Карпенко заранее передал нам карточки опознавания японских и русских кораблей. И так же, как с Одинцовым, мы раскладывали политические пасьянсы, точно также с Карпенко раскладывались пасьянсы тактические. Но кто бы он ни был, он уже покойник, пусть ему это пока и неизвестно. От «Шквала» спасения нет – ни в наши времена, ни тем более сейчас. Перевел бинокль на «Читосе» и успел увидеть, как он ложится на борт – здесь уже все. А адмирал Дэва на «Касаги» решился – ложится в левую циркуляцию с явным намерением идти на сближение. А вот фиг вам, господин контр-адмирал! Хлопаю по плечу Гараняна:

– Армен Ашотович, цель номер один, огонь немедленно!

Сопровождение цели ведется непрерывно, команду мою слышат и операторы, и поэтому, не успел командир БЧ-2 отрепетовать, как загрохотала артиллерия. Все, чего сумел добиться Дэва – это поставить свое корыто к нам левым бортом на пятидесяти кабельтовых. А еще немного сбить наводку по дальности. На этот раз все попадания были или в надстройки, или в верхнюю часть корпуса. Перебитая взрывом, рухнула за борт фок-мачта, один из снарядов попал под первую трубу и теперь там разгорался пожар от раздробленных в щепу шлюпок. Из дыр в трубе удушливый дым стелился вдоль палубы. Кроме этого, носовой каземат взрывом нашего снаряда и детонацией боекомплекта был вывернут практически наизнанку. Но подводных пробоин не было, и «Касаги» продолжал циркуляцию. Когда до него дошла следующая очередь, он был к нам уже в ракурсе «три четверти». Прицел был уже снижен и снаряды били или в борт над ватерлинией, или, при небольшом недолете, ныряли, чтобы взорваться под водой под днищем или у борта. А вот этого варварского обхождения ослабленный корпус японского крейсера не перенес. Когда опала пена от взрывов, японский крейсер быстро уходил носом под воду, как подводная лодка при экстренном погружении. С этим все. Перевожу взгляд вперед. Успел! В бинокль видно, как «Шквал» выпущенный с «Трубуца» попадает под кормовую башню в… у крейсера две трубы, значит это «Асама», а куда же потерялся «Якумо», в которого Карпенко стрелял первым? Значит, пока я разбирался с «Касаги», он успел получить свою порцию и полностью утонуть. Жаль, не удалось за его гибелью наблюдать самому. Так быстро может утонуть только корабль, разломившийся пополам по миделю от взрыва котлов. Ну уж тот же процесс в исполнении Асамы я пронаблюдаю с удовольствием – взрыв боевой части «Шквала» и последующая детонация погребов оторвали убийце Варяга корму, и теперь он погружается в воду, задирая нос высоко в небо. А «Быстрый» уже ложится вслед за «Трибуцем» в правую циркуляцию, на контркурсах разворачиваясь левым бортом к японской броненосной эскадре, торпедный аппарат уже наведен на цель – вот он, момент истины. Того всей своей броненосной тушей влез в расставленную для него ловушку. Все готово. Мой командир БЧ-3, кап-три Шульц – из немцев один из последних (если не последний) на нашем флоте. На всю жизнь запомнил его слова: «Мой пращур, рижский дворянин, дал присягу еще Петру Алексеевичу – служить России, и за себя и за свое потомство. И вот мы, Шульцы, уже триста лет не изменяли этой присяге, ни в четырнадцатом, ни в семнадцатом, ни в сорок первом. И не изменим никогда, пока существует наш род и Россия…»

В общем, если в природе и бывает идеальный командир минно-торпедной боевой части, так это он, Андрей Федорович. Залп рассчитан до миллиметра. В нашем прицеле «Микаса» и «Асахи». Команда «Пли!» – две огромные темно-зеленые рыбины одна за другой ныряют за борт. Оглушающий, постепенно стихающий, рев и белые кавитационные следы, тянущиеся к броненосцам-жертвам. «Трибуц» тоже дал залп, только следы его торпед плохо видно. Ну ничего, посмотрим на результат. А ведь все шесть японских броненосцев – не более чем жертвенные барашки, предназначенные на заклание на алтаре бога справедливости. В руках у Шульца тикает секундомер, в рубке все замерли… Вдруг носовую часть «Микасы» подбрасывает сильнейшим подводным взрывом прямо под башней ГК. Мгновение спустя детонирует боекомплект – и в дальнейшем об адмирале Того можно будет забыть. Хотя взрыв «Шквала» под килем для броненосцев в пятнадцать-тринадцать тысяч тонн не лечится в любом случае, драже без детонации БК. Окидываю взглядом японский кильватер и вижу картину, которая мне как медом по сердцу – все броненосцы взрываются и тонут. Ну, слишком мала дистанция и слишком неуклюжа цель, чтобы при прицеливании под первую трубу «Шквал» мог отклониться больше, чем на тридцать метров в ту или другую сторону. А там или один из двух погребов ГК рванет, или котлы. Ибо взрыв четырехсот килограмм ТГА выносит напрочь по двадцать–тридцать квадратных метров обшивки днища и как спичку ломает стальную балку киля. Нет, пленных сегодня будет явно минимум.

Я поворачиваюсь к своим офицерам – именно сейчас, в этом бою, эти люди стали мне своими; и, кажется, это будет самый лучший день моей жизни. Именно сейчас я ощутил то единство, которое и называется боевым братством. Как жаль, что в тот самый момент когда я обрел это ощущение единства, я должен буду его снова потерять. Ибо дальнейший мой путь не с ними, а в далекий и таинственный для меня Санкт-Петербург тысяча девятьсот четвертого года. Но Одинцов прав, эту работу лучше всех смогу сделать только я. Но хватит об этом, а сейчас… я беру в руку микрофон громкой связи.

– Товарищи офицеры и матросы, говорит командир. Мы победили, японская эскадра полностью уничтожена! Благодарю всех за отличную боевую работу!

– Ура! Ура! Ура! – минуту по боевым постам и переходам перекатывается восторженный рев. Ведь большая часть команды не видела того, что творилось наверху. Они слышали команды, обращенные только к ним, и видели показания приборов. Не более двух десятков человек подобно мне наблюдали сражение во всей красе. А посему… В рубку заходит мой замполит, стряхивая со штормовки водяные брызги, в руках у него цифровая полупрофессиональная видеокамера. Так сказать, сохранили момент для истории. Потом я узнал, что по распоряжению Карпенко с «Трибуца» тоже велась съемка, аж двумя камерами – с левого крыла мостика, и на корме из под вертолетной площадки. Именно со стоп-кадров этой камеры художник Верещагин и напишет свою знаменитую картину – Атака «Быстрого».

* * *

14 марта 1904 года 08–35 по местному времени. Окрестности Порт-Артура, 25 миль юго-восточнее Ляотешаня. Боевая рубка БПК «Адмирал Трибуц»

Капитан первого ранга Карпенко Сергей Сергеевич

Ну вот и все! Мы целых две недели готовились к этому моменту, и вот он настал. Сейчас мы, распахнув пинком дверь, начнем творить историю, начисто стирая старый ее вариант. Я сам не заметил, как сдвинул фуражку на затылок – не до этого; истекают последние секунды Старой Истории. Пока наше вмешательство было минимальным – вспомогательный крейсер, канонерка и старый бронепалубник почти ничего не решают на весах истории, как мало что решают несколько захваченных или потопленных пароходов с военными грузами. Для Японии это неприятно, но терпимо. Сейчас же мы замахнулись серпом на самое дорогое, что есть у Японской империи – ее Первую боевую эскадру. Это после разговоров с Одинцовым у меня прорезался этакий стратегический взгляд, возможность оценивать далекие последствия принимаемых решений.

Через остекление рубки мне хорошо видны обе орудийные башни, их стволы чутко сопровождают свою цель. Вот Трибуц пересекает некоторую невидимую черту, и они начинают молотить, выбрасывая на траекторию снаряд за снарядом. На первом этапе операции «Трибуц» только ассистент при «Быстром». Он двигается в нашем кильватере и его артиллерия обладает значительно большим могуществом, чем наши стомиллиметровки. Наблюдая гибель «Иосино», а потом и «Такасаго», я все мучился сомнением, а не слишком ли толстый слой шоколада в нашем сникерсе? Особенно впечатляла гибель «Такасаго», который сгорел как спичка, подобно «Худу». Но в бою уже поздно менять планы, да и видно, как командир «Быстрого» оперативно дробит стрельбу по уже пораженным целям и переносит их на следующие. Значит, значительного перерасхода боеприпасов не будет. К тому же адмирал Того повел себя совершенно предказуемо, последовательно повернув влево, в сторону открытого моря. Ну, значит, о нем можно пока не беспокоиться – никуда он не денется с подводной лодки. Когда «Быстрый» расправлялся с «Читосе», моя БЧ-3, под шумок, засадила «Шквал» по «Якумо». И тут взбесился «Касаги»; то есть, конечно, взбесился не крейсер, а контр-адмирал Дэва, который уже остался без своего отряда, но для стороннего наблюдателя все это выглядело весьма странно… Маленький крейсер начал закладывать левую циркуляцию, стремясь сблизиться хоть с кем-нибудь из нас на контр-курсах в ближнем бою. А на один борт у него могут бить две восьмидюймовки и три стодвадцатимиллиметровки. И тут уже нам есть шанс схлопотать свое золотое попадание. Я уже было хотел потратить на этого бузотера один «Шквал». Это примерно то же, что стрелять по оленю из гаубицы. Но «Быстрый» не подвел. Он буквально загнал этот «Касаги» под воду двумя очередями своих орудий. А мы тем временем взяли на мушку и пристрелили «Асаму». Честное слово, пока я глазел, как «Быстрый» разбирается с «Касаги», как-то успел утонуть «Якумо». Мой ком БЧ-3, кап-три Шурыгин, который не глазел по сторонам, а командовал торпедной атакой, потом мне сказал, что у «Якумо» «Шквал» рванул ровно под котлами, отчего тот разломился пополам и затонул как топор. Да и на камере, которой снимал Одинцов, весь процесс по хронометражу занял секунд тридцать, не больше. Угу, зато процесс погружения «Асамы» с оторванной кормой, строго вертикально носом вверх, я наблюдал воочию и с превеликим удовольствием. А наш «Трибуц» уже закладывал правую циркуляцию, становясь к японской броненосной эскадре левым бортом. А она, милая, вытянулась в нитку и, форсируя машины, пытается выскочить из мышеловки. Наверняка механики уж и котлы заклепали? Ну что же, господа японцы, чем дальше в лес, тем злее партизаны. Вот мой командир БЧ-3 уже откинулся от пульта – а раз так, значит, все введено в БИУС и что-то менять, это только портить. Успеваю повернуть голову и увидеть, как подобно пингвинам с айсберга один за другим ныряют в воду тяжеленные «Шквалы», ложась на курс атаки и вспенивая воду кавитационными следами. Все, ставки сделаны, рулетка крутится.

* * *

14 марта 1904 года 08–35 по местному времени. Окрестности Порт-Артура, Золотая гора

Наблюдательный пункт Первой Тихоокеанской эскадры.

Лейтенант Соболевский приник к окулярам цейссовского бинокля. Артиллерийские офицеры с поврежденных двадцать шестого января кораблей согласно графику дежурили на наблюдательном пункте флота. Сегодняшняя команда из офицера и трех матросов-сигнальщиков была с броненосца «Цесаревич». Этой ночью японские брандеры опять попытались заградить проход на внутренний рейд, и, очевидно, идущий сейчас к берегу японский флот прибыл проверить результат ночной попытки. Навряд ли Того полезет под снаряды Электрического утеса, – думал лейтенант, вглядываясь в японские броненосцы, похожие на огромные угольные утюги. Сегодня к Порт-Артуру пришла вся эта проклятая Первая Боевая эскадра – шесть эскадренных броненосцев, два броненосных и четыре бронепалубных крейсера. Лейтенант переводил бинокль с одного японского корабля на другой – ничего особенного. Остался самый последний из бронепалубных крейсеров, и тоже ничего необычного.

Лейтенант опустил бинокль. «Можно смотреть на японский флот хоть час подряд, но так ничего нового и не увидеть… – подумал он с раздражением. – Проход япошкам загородить не удалось, русская эскадра выходит на внешний рейд. Вот пришел Того, а дальше все будет как в предыдущие его визиты – ляжет в дрейф за пределами дальнобойности береговых батарей, пару часов нервы потрепет и уберется восвояси. Электрический Утес уже давно научил японцев не совершать необдуманных поступков. И сегодня тоже все будет как обычно…»

– Ваше благородие, – прервал его размышления голос сигнальщика, – а что это там такое, вроде бы следы как от кораблей, а кораблей-то и нет…

– Где, Акимушкин? – лейтенант осмотрел горизонт. – Ничего не вижу…

– Да вон же, ваше благородие, – матрос показал пальцем, – прямо за крайним японцем и чуть левее, у самого горизонту…

Соболевский поднял к глазам бинокль.

– Ну и глаза у тебя Акимушкин, прямо как телескопы! Там же больше восемнадцати миль будет. Действительно, белые полосы кильватерных следов есть, а больше ничего – ни дымов, ни кораблей… Да нет, мелькает что-то, только не разобрать… И скорость у них побольше двадцати узлов…

Лейтенант еще пытался разглядеть смазанные силуэты в мелькании теней и бликов, как там, посреди этого хаоса, часто засверкали яркие вспышки, сливаясь в четыре пульсирующих огня. И тут, как-то в одночасье – может, бинокль сам навелся на резкость – но из путаницы пятен и бликов прорезались два низких острых силуэта крейсеров. Лейтенанту казалось, что они просто летят над волнами. А вспышки могли быть орудийными выстрелами; но пушка не может стрелять с такой скоростью! Лейтенанту не приходило в голову ничего, кроме картечницы Нордфельда, увеличенной, к примеру, до калибра стодвадцатимиллиметровой пушки. Совершеннейшая глупость… он еще отгонял от себя этот, совершенно кошмарный образ, как вдруг Акимушкин закричал:

– Вашбродь, концевой япошка под обстрелом!

Соболевский успел вскинуть бинокль и увидеть, как вокруг японца встает стена водяных столбов; судя по силе взрывов, снаряды были не меньше чем восьмидюймовые. Были и прямые попадания; за японцем потянулась густая полоса жирного дыма, выбивающегося откуда-то с невидимого для лейтенанта борта. Казалось, что этот бронепалубник только что побывал в бою не меньше чем с эскадрой.

– Сереж, – окликнул он мичмана-дальномерщика, своего сослуживца, – определи, будь добр, столько до тех двух крейсеров?

Одновременно он пытался разглядеть их флаг, но все равно выходило, что если уж эти корабли открыли огонь по японскому крейсеру, то флаг должен быть русским, ну, или… черногорским. Больше государств, ведущих войну с Японской Империей, на земном шаре не имелось. Кстати, черногорский военно-морской флаг тоже синий, Андреевский крест на белом поле, и от русского его никак нельзя отличить из-за полной идентичности.

Пока лейтенант размышлял, мичман Константинов, приникнув к визиру, крутил ручки настройки дальномера Барра и Струда.

– Василий Петрович, очень трудно определить, он весь расплывается, но где-то кабельтовых сто семьдесят, сто восемьдесят…

– А до концевого японца? – лейтенант опустил бинокль, давая глазам отдохнуть.

Секунд двадцать мичман молчал, а потом…

– Василий Петрович, а японца-то уже нет, утоп паскуда!

– Как утоп?! – лейтенант Соболевский вскинул взгляд к горизонту – и точно, и невооруженным глазом было видно, что японских бронепалубных «собачек» стало на одну меньше. А неизвестные крейсера явно нацеливались на следующую.

– Акимушкин, – окликнул лейтенант сигнальщика, – вызывай телефонную станцию флота. – а сам еще раз вгляделся через бинокль в размытые силуэты.

Таинственные крейсеры уже приблизились, но все равно было еще слишком далеко, чтобы разглядеть флаг даже в восьмикратный цейсовский бинокль… разве что лишь то, на кормовой надстройке головного крейсера был нарисован огромный Андреевский флаг, отчетливо видимый даже с такого расстояния.

– Ваше благородие, – Акимушкин протянул лейтенанту телефонную трубку, – станция на проводе.

Соболевский начал лихорадочно соображать, какими словами он будет докладывать капитану второго ранга Никольскому… потом вздохнул, взял трубку и произнес:

– «Берег», я «Гора», совершенно отчетливо вижу, как с направления норд–ост японскую эскадру атакуют два весьма быстроходных крейсера под Андреевским флагом, странной конструкции. На данный момент ими уже потоплен один бронепалубный крейсер японцев. Так точно, господин капитан второго ранга, потоплен. После второго массированного обстрела восьмидюймовыми снарядами перевернулся через левый борт и затонул. Да, так точно, на головном атакующем крейсере Андреевский флаг, виден достаточно отчетливо… В настоящий момент эти крейсера ведут обстрел следующего японца в линии… Никак нет, господин капитан второго ранга, я не пьян…

В этот момент над морем взлетел в небо многосаженный факел жаркого кордитного пламени, который уже был виден всем – от адмирала Макарова до последнего палубного матроса.

* * *

14 марта 1904 года 08–37 по местному времени. Окрестности Порт-Артура, в 15 милях на траверзе горы Крестовая. Мостик бронепалубного крейсера «Касаги».

Контр-адмирал Дэва пребывал в раздумьях. Очередной бесплодный выход к Порт-Артуру, в котором еще некоторое количество дорогого кардифского угля сгорит в топках броненосцев и крейсеров, но ничего не решится. Судя по тому, что русские корабли выходят на внешний рейд, операция по перекрытию прохода в очередной раз провалилась. Пусть у Макарова и вдвое меньше кораблей, но опираясь на орудия крепости он может нанести Первой боевой эскадре если не поражение, то неприемлемый ущерб. Проклятый Электрический Утес – еще ни разу японские корабли не уходили из-под него без пары десятидюймовых подарков от русских артиллеристов. Он один стоит хорошего броненосца, тем более что Золотую гору невозможно потопить. Полет мысли адмирала был прерван отдаленными глухими звуками взрывов и отчаянным криком сигнальщика: «Ёсино» горит!»

Дэва-сан решил, что после возвращение на якорную стоянку он обязательно накажет смерда, оборвавшего его мысль, за несдержанность. А сейчас он взял из рук адъютанта бинокль и направил свой взор в конец строя. «Ёсино» действительно горел, причем так, будто уже не меньше часа находился в тяжелейшем бою. В бинокль был виден вполне ощутимый крен, и густые клубы черного дыма, вырывающиеся из не видимых отсюда пробоин в левом борту. Иногда среди дыма сверкали багровые языки ревущего угольного пламени. Именно так христиане изображают ад… «Но как же так? – растерянно подумал контр-адмирал, – всего пять минут назад все было нормально. И кто же его обстрелял, совершенно никого не видно? И, самое главное, чем?!»

Недоумения адмирала рассеялось тогда, когда среди волн засверкали вспышки выстрелов. Причем эти вспышки были такими частыми, что сливались прямо в какую-то вольтову дугу. «Вот они…» – подумал контр-адмирал, разглядывая узкие хищные силуэты, покрытые неровными, серо-голубыми треугольными пятнами в тон неспокойного моря. Не успело сердце адмирала ударить и пятнадцати раз, как вокруг и без того поврежденного «Ёсино» встали столбы воды. Взрывов было много, и их сила соответствовала шести-, а то и восьмидюймовым японским снарядам. Чуть позже снова докатился приглушенный грохот. Каким-то краем сознания контр-адмирал отметил, что снаряды рвутся не сразу… всплески от их падения встают несколько в стороне от борта, а вот пенные столбы взрывов поднимаются по оба борта обреченного крейсера, хотя гуще все-таки под левым. Значит, эти снаряды, хитрое изобретение злобных северных варваров, при недолете падают в воду, взводят взрыватель, и, пока горит замедлитель, успевают пройти под днище корабля и лопнуть там, наподобие маленькой морской мины. Нацеленные правильно, падают в воду у самого борта и, ударяясь в борт ниже ватерлинии, рвутся, нанося ужасные подводные пробоины в самом уязвимом месте. А перелеты попадают в борт и надстройки, вызывая разрушения и пожары. Какие злобные западные демоны надоумили русских на этот разрушительный прием? У адмирала даже мгновенно сложилось название – «Стрельба на недолетах». А вот «Ёсино» обречен, его крен уже превысил тридцать градусов, и до опрокидывания вверх килем остались считанные секунды. А эти морские хищники, пожиратели плоти японских моряков, приближались к следующему кораблю отряда – «Такасаго».

– Передайте на «Микасу», – ровным голосом сказал контр-адмирал Дэва сигнальщику, – «Атакован русскими крейсерами, веду бой. Прошу Вашего разрешения выйти из строя и контратаковать противника на контркурсах». Не успел сигнальщик нанизать флаги на фал, как и у «Такасаго» вышло время его жизни. Сначала контр-адмирал увидел, как по русским с сильным недолетом выстрелила его кормовая восьмидюймовка. А ведь это орудие страдало от отсутствия точности, а не дальнобойности; значит, русские каким-то образом вели огонь с совсем уж запредельных дистанций. Потом на «Такасаго», как и раньше на «Ёсино», обрушился смертоносный шквал русского огня и металла. Только конец его был куда более скорый и страшный. Откуда-то с кормы (скорее всего, из элеваторов подачи боеприпасов к восьмидюймовому орудию) в небо рванул столб радужного пламени высотой больше сотни футов. Про себя Дэва заметил, что так может гореть только кордит. Несколько секунд спустя до корабля докатился громовой свист и рев, в котором контр-адмиралу слышался торжествующий хохот демонов, получивших сегодня богатую жертву. Меньше чем за пять минут контр-адмирал лишился половины своего отряда, а русские крейсера и не думали останавливаться. В бинокль был видно, что теперь стволы их орудий наводятся на «Читосе». Это не морские хищники, нет, это два крейсера-убийцы, выбравшие сегодня жертвой его отряд. «Почему же молчит Того?» – с отчаяньем думал Дэва, понимая, однако, что несправедлив к своему командующему – просто тот еще не успел ответить, слишком уж медленен разговор с помощью сигнальных флагов. Вот над мачтами «Микасы» поползли какие-то флажки…

– Господи контр-адмирал, – подошедший сигнальщик поклонился, – вице-адмирал Того дает вам свое разрешение.

– Поздно, – с горечью произнес Дэва, наблюдая, как «Читосе» исчез за стеной разрывов. – Теперь у меня остался только мой флагман «Касаги». Но долг самурая тяжел как гора, а смерть легка как перышко. Идэ–сан, – обратился он к командиру крейсера, – передайте на машину, пусть дадут самый полный ход, да – и пусть инженер-механик надежно заклепает клапана, сдается мне, их уже не придется расклепывать. Рулевому лево на борт, циркуляция на шестнадцать румбов с минимальным радиусом. Идем в атаку на контркурсах. Я надеюсь, вся команда этого доблестного корабля готова умереть за своего императора? Так, как уже сделали их товарищи на «Ёсино», «Такасаго» и «Читосе»? – ответом ему был крик «банзай!» собравшихся на мостике офицеров.

Крейсер уже ложился в циркуляцию, когда марсовый закричал:

– Головной русский крейсер выпустил мину! Идет на «Якумо»!

«Какая может быть мина за восемьдесят кабельтовых? – пренебрежительно подумал Дэва, – этот смерд совсем помешался от страха смерти…».

Потом вдруг со стороны послышался нарастающий шум, будто приближается курьерский поезд, и контр-адмирал все-таки глянул в море, остолбенев от увиденного. То, что с дьявольским грохотом и воем молнией пронеслось под водой мимо борта его крейсера, оставляя позади себя не тоненький след пузырьков, а широкую быстро тающую вспененную колею, никак не могло быть миной Уайтхеда. Никакая самодвижущаяся мина никогда не сможет двигаться вдесятеро быстрее самого быстроходного корабля; ничто, сделанное руками человека, не сможет вот так вспарывать воду, будто бритвой. Впервые адмирал почувствовал обреченность. «Мы воюем с демонами, а их победить нельзя. Это конец…» С болезненным любопытством контр-адмирал наблюдал, как тянулся к «Якумо» белопенный указующий перст. Вот он воткнулся в борт прямо под средней трубой – и исполинский взрыв разломил лучший броненосный крейсер Объединенного Флота пополам. Это было последнее, что Дэва-сан видел в своей жизни, потому что на «Касаги» уже обрушился рой русских снарядов. Взрывная волна от фугасного снаряда, перебившего фок-мачту у основания, подбросила бесчувственное, кувыркающееся тело адмирала далеко вверх, а потом с размаху шлепнула его о холодные воды Желтого Моря.

Теперь контр-адмирал Дэва был мертв – он унес в свою морскую могилу все свои мысли и догадки. Вообще из личного состава третьего боевого отряда этот день не пережил ни один человек. А события продолжали катиться дальше, как катится вниз горная лавина.

* * *

14 марта 1904 года 08–48 по местному времени. Окрестности Порт-Артура, 20 миль юго-восточнее Ляотешаня. Боевая рубка БПК «Адмирал Трибуц»

Капитан первого ранга Карпенко Сергей Сергеевич.

– Ну, с Богом, Андрей Александрович, держите кулаки… – Я вдруг неожиданно перекрестился. – Чтоб, как говорится, «в сторону не вильнула»!

Через остекление рубки было видно, как тянутся к японским броненосцам кавитационные следы шести «Шквалов». Четырех – от «Трибуца» и двух – от «Быстрого». Промахнуться «Шквалом» с такой дистанции и по такой цели было принципиально невозможно, а все волнение было только от нервов. Слишком много всего было вложено именно в этот момент. Кажется, у коллег товарища Одинцова эта фаза операции называется «момент истины». Вон он стоит, снимает на видеокамеру исторический момент. Тем временем в рубке мерно щелкает секундомер в руке капитана третьего ранга Шурыгина. Все замерли в напряжении.

Как и положено, первыми дошли «Шквалы», выпущенные «Быстрым» по двум головным японским броненосцам. Сначала, через одну минуту тридцать семь секунд, «Микаса» буквально подпрыгнул вверх – сначала от взрыва «Шквала» под носовой башней ГК, а потом и от взрыва боекомплекта. Массивная туша с полуоторванным носом легла на левый борт, перевернулась кверху килем и, сверкнув в воздухе бешено вращающимися винтами, камнем затонула. Жирное черное облако шимозного и угольного дыма траурной пеленой накрыло место последнего упокоения вице-адмирала Того и почти тысячи японских моряков. Старший флагман эскадры пережил младшего меньше, чем на пять минут.

«Асахи» получил свое через восемь секунд после «Микасы». Вода столбом встала с обеих сторон корпуса прямо под второй трубой. Секунду спустя броненосец окутался паром – от сотрясения лопнули соединения паропроводов и трубки котлов. А затем холодная морская вода ворвалась в топки, и взрыв котлов довершил работу боевой части торпеды. Высоко вверх взлетели обломки машин и механизмов, фрагменты палубы и раструбы котельных вентиляторов. А потом море расступилось и поглотило японский броненосец, как будто его и не было.

Еще пара секунд – и рвануло почти так же под котельным отделением броненосца «Фудзи», третьего в колонне. Над японским кораблем поднялось черно-белое облако дыма и пара. Первоначально повреждения затронули только котельное отделение, и поэтому команде, отчаянно боровшейся с нарастающим левым креном, казалось, что все еще обойдется… Но несколько секунд спустя каким-то образом вода проникла и в носовую кочегарку – грохнул еще один взрыв и, кренясь все быстрее, броненосец перевернулся кверху днищем, показав всем огромную дыру, в которую свободно мог въехать поезд.

Через восемь секунд после «Фудзи» со страшным грохотом взорвался броненосец «Ясима», четвертый в колонне. «Шквал» поразил его под кормовую башню ГК.

Броненосец «Сикисима» был поражен в район кормы, за башней ГК. Я представлял себе тяжесть повреждений – уничтожены рулевые машинки, оторваны или перекручены лопасти винтов, выгнуты гребные валы и рассыпались подшипники. И, кроме того, пробоина, через которую строем и не нагибаясь промарширует рота солдат. Кажется, сегодня его судьба стать русским трофеем.

Вот и из-под кормы замыкающего броненосца поднялась разъяренная взрывом вода. «Хацусе» (а это был он) теряя ход и садясь поврежденной кормой, повалился в теперь уже неконтролируемую левую циркуляцию. Судя по всему, его руль оказался заклинен в положении левого поворота, а действовала только правая машина. Такое впечатление, что на «Шквале» была неправильно установлена глубина хода, и он взорвался у борта, а не под днищем. Но все равно броненосец был обречен. Все, что он мог делать, это бессмысленно кружить на месте. Крен с десять градусов на левый борт хоть и не был критическим, но напрочь исключал артиллерийскую стрельбу. Однако с этим геморроем разбираться уже Макарову, а я пас, свою работу мы сделали. За все время боя японская эскадра не произвела ни одного выстрела главным или хотя бы средним калибром.

– Ну, вот и все, товарищи, – я пригладил волосы и снова надел многострадальную фуражку, которую мял в руках «всю дорогу», – адмирала Того больше нет, и его флота тоже.

Затем кто-то подал мне микрофон и я продолжил, уже во всеуслышание:

– Товарищи, офицеры, мичмана, старшины, матросы… Сегодня вы выполнили свою задачу, сегодня вы молодцы! Слышите, вы все сегодня молодцы! Объявляю всей команде благодарность перед строем.

* * *

14 марта 1904 года Утро. Внешний рейд Порт-Артура. Мостик бронепалубного крейсера 1-го ранга РИФ «Аскольд».

Присутствуют:

Вице-адмирал Степан Осипович Макаров – Командующий Тихокеанским флотом РИ

Капитан 1-го ранга Николай Карлович Рейценштейн – командующий крейсерским отрядом Порт-Артурской эскадры

Капитан 1-го ранга Константин Александрович Грамматчиков, – командир крейсера

Полковник Александр Петрович Агапеев – начальник военного отдела штаба Тихоокеанского флота РИ

Лейтенант Георгий Владимирович Дукельский – флаг офицер адмирала Макарова

К вице-адмиралу Макарову подошел его флаг-офицер, лейтенант Дукельский.

– Ваше Высокопревосходительство, Степан Осипович, разрешите обратиться? Срочная депеша с Наблюдательного поста флота на Золотой горе!

– Слушаю, лейтенант, – кивнул Макаров.

– Сообщают, что с юго-востока к Артуру подходит японский флот: отряд из шести броненосцев и двух броненосных крейсеров, за ним в кильватере крейсерский отряд контр-адмирала Дэва из четырех бронепалубных крейсеров.

– Поднять сигнал, броненосцам ускорить выход в море, – бросил Макаров Дукельскому и повернулся к капитану первого ранга Рейценштейну. – Вот видите, Николай Карлович, ваши крейсера уже на внешнем рейде, а броненосцы едва ползут. Медленно выходит эскадра, медленно!

Вице-адмирал Макаров повел биноклем, осматривая горизонт.

– Раз, два, пять, восемь, двенадцать… – произнес он. – Господа, адмирал Того вытащил сюда весь свой флот. А у нас после сегодняшнего конфуза с «Севастополем» и «Пересветом», сил ровно вдвое меньше. На три наших броненосца у Того шесть, на один наш броненосный крейсер у Того два, на два наших бронепалубных крейсера у Того четыре…

– Степан Осипович, – огладил бороду Рейценштейн, – а разве вы не берете в расчет «Диану»?

– А разве «Диана» – крейсер? Она, что может бегать наперегонки с японскими «собачками», как «Новик» или «Аскольд»? Потеря «Боярина» и «Варяга» – вот это и в самом деле потеря для отряда крейсеров… А две ваших сонных богини, Николай Карлович, даже японских броненосцев не догонят. У тех проектная скорость на полузла больше. И, соответственно, уже их поймает всяк, кому не лень. А это для крейсера смертельно. Так что, Николай Карлович, для ваших «богинь» надо придумывать какой-то новый класс кораблей. А то название «тихоходный крейсер» звучит как «сухая вода», или «жареный лед»; такие корабли в настоящих условиях годятся только гардемаринам для практики, и только…

Неизвестно, что еще хотел сказать адмирал Макаров, весьма кстати раздраженный сегодняшним происшествием со столкнувшимися броненосцами, медленным выходом эскадры, да еще и не выспавшийся после ночного аврала с отражением набега брандеров. Только вот в восьмидесяти кабельтовых от «Аскольда» над одним из японских бронепалубных крейсеров внезапно встал столб пламени в несколько десятков саженей высотой.

– Константин Александрович, – Макаров повернулся к командиру «Аскольда», – дайте-ка мне ваш бинокль… – минуту он молча наблюдал за японской эскадрой, потом опустил бинокль. – Господа офицеры, кто-нибудь может объяснить, что происходит?

– Степан Осипович, – ответил Рейценштейн, не опуская бинокля, – ясно только одно – кто ведет бой с отрядом бронепалубных крейсеров. И они уже уменьшили этот отряд на две единицы… Степан Осипович, гляньте сами – концевой японский крейсер под обстрелом. Такое впечатление, что по нему бьёт целая эскадра, не меньше трех десятков стволов калибром в восемь дюймов. Причем под накрытие японца взяли с первого же залпа, и кучность выше всяких похвал. А вот стреляющих почти не видно, они на самом горизонте, ясно вижу вспышки выстрелов, но нет никаких дымов. Да и стрельба какая-то странная, скорострельность как у картечницы…

Макаров снова поднял бинокль к глазам.

– Пожалуй, вы правы, Николай Карлович – скорострельность и кучность удивительная, да и отсутствие дымов приводит в некоторое недоумение… как же тогда они движутся?

– Степан Осипович, – обратил на себя внимание Грамматчиков, – эскадра Того последовательно поворачивает на зюйд.

– Неужели? – Макаров перевел бинокль на отряд японских броненосцев, где точку разворота проходил уже второй броненосец линии. – По-моему Того чем-то сильно напуган, хотя не знаю, что могло напугать эдакого наглеца. Обратите внимание, броненосцы идут полным ходом, и даже, возможно, при заклепанных клапанах…

К адмиралу подошел лейтенант Дукельский.

– Ну, что вам еще лейтенант? – спросил Макаров. – Опять депеша с Золотой Горы?

Дукельский кивнул.

– Читайте…

Лейтенант прокашлялся.

– Совершенно отчетливо вижу, как с направления норд–ост японскую эскадру атакуют два весьма странных быстроходных крейсера под Андреевским флагом. Их скорость составляет порядка двадцати пяти узлов, на данный момент ими уже потоплен один бронепалубный крейсер японцев…

– Да-с, лейтенант, запоздала ваша депеша, – покачал головой капитан первого ранга Грамматчиков, – поглядите сами, юноша, под обстрелом уже четвертый и последний японский бронепалубник… – командир Аскольда не успел закончить свою мысль, когда над морем взметнулся грязный бело-желтый фонтан взрыва.

– Это «Якумо», господа, – сквозь зубы процедил Рейценштейн, – был взрыв чего-то не пойми чего под средней трубой. Пудов двести пироксилина, не меньше. Потом взорвались котлы, корабль разломился пополам и затонул…

Не успел он закончить, как с моря донесся утробный вздох взрыва – «Г-Р-А-А…»

– Отлично, Николай Карлович, отлично! Да вы поглядите, какой красавец! – в дальномерной сетке бинокля адмирал наблюдал идущий в атаку «Быстрый» – стремительный силуэт, белый бурун под форштевнем, и развернутые на врага ведущие беглый огонь башни. – Ведь и действительно, у головного крейсера на кормовой надстройке крупно нарисован андреевский флаг. Константин Александрович, передайте по эскадре поднимать пары до предельных, «Новику» немедленно выйти на разведку, «Аскольд» и «Баян» за ним. Броненосцы находятся в готовности, дать полный ход. Господа офицеры, пока там кто-то воюет, мы тут прохлаждаемся, как в театре смотрим спектакль из партера. Стыдно должно быть…

В этот самый момент, прервав адмирала, над морем поднялся огромный черный столб дыма. Секунд через двадцать докатился и глухой рокот.

Капитан первого ранга Рейценштейн перевел бинокль на место взрыва.

– На «Асаме» взрыв кормовых погребов главного калибра, полностью оторвана кормовая часть, быстро тонет. Степан Осипович, у Того остались только броненосцы!

– Мясо съедено, осталось разгрызть кость, господа! – возгласил Макаров. – Николай Оттович уже начал, и мы за ним, с Богом!

В пяти кабельтовых от «Аскольда» по воде уже скользил узкий силуэт «Новика», с каждой секундой набирая ход. Ветер отбрасывал за корму густые клубы жирного угольного дыма и трепал большой алый боевой флаг с косым Андреевским крестом. Вслед за «Новиком», приняв право на борт, со своего места тронулся и «Аскольд». Встречный ветер, как старый приятель, привычно толкнул адмирала в лицо. Он с удовольствием наблюдал, как, вытянувшись в нитку, японские броненосцы на всех парах удирают от Порт-Артура на юг. Оставался только вопрос – что это за два неизвестных крейсера под русским флагом, сумевших нанести японцам такое чувствительное поражение? Второй из них чем-то напоминал «Богатыря» немецкой постройки… скорее, общим принципом компоновки вооружения главного калибра, не больше. И что это за длинные короба, наклонно установленные на обоих крейсерах перед боевыми рубками? Для чего эти решетчатые мачты, и почему над трубами нет дыма? Ничего, осталось совсем немного – сначала один, а затем и другой крейсер заложили правую циркуляцию, расходясь с японскими броненосцами на контркурсах левыми бортами.

Адмирал снова взялся за бинокль.

– А это что за трубы у них на борту, сейчас развернутые в сторону японцев – неужто минные аппараты?

И тут Макаров увидел, как один за другим из аппаратов головного крейсера в воду нырнули четыре длинных заостренных предмета. Вода в месте падения вскипала, и в сторону японской эскадры тянулся четкий, но быстро тающий белый след. Даже на глаз скорость движения ЭТОГО под водой ставила в тупик.

Уходя от Порт-Артура, японский кильватер был развернут к «Аскольду» кормой – не самый лучший ракурс наблюдений. Фактически вице-адмирал Макаров и его офицеры видели только «толстую задницу» замыкающего броненосца, а все остальные скрывались за его жирными дымами. Так что всем им не было видно в деталях, что произошло, когда «сверхмины» дошли до своих целей, но фонтаны воды, столбы дыма и пара не оставляли сомнений, что японские броненосцы вполне разделяют судьбу своих броненосных крейсеров. Особенно впечатляла подброшенная высоко в воздух взрывом многотонная башня главного калибра одного из броненосцев. И то, как она, кувыркаясь, будто детская игрушка, шлепнулась в воду, подняв тучу брызг.

– Господи Исусе, всеблагий и всемогущий, спаси нас и помилуй!

Командир «Аскольда», изумленно крестясь, в оцепенении смотрел, как в облаках дыма, пара и пламени гибнет краса и гордость японского флота. Секунд сорок спустя докатилось громовое «ГР-А-Х-Х», которое еще долго перекатывалось над морем.

А по русским кораблям прокатилась волна громового «УРА». В воздух взлетели офицерские фуражки и матросские бескозырки. Впервые за всю эту бестолковую войну японский флот сам оказался в роли безнаказанно расстреливаемой жертвы. После гибели «Варяга» и «Корейца», «Енисея» и «Боярина», после повреждения «Ретвизана», «Цесаревича» и «Паллады» военная фортуна повернулась к русским лицом, а к японцам, соответственно, задом.

Макаров повернулся к Дукельскому.

– Лейтенант, передайте на броненосцы – отставить выход в море. Господа, теперь там, в принципе, и крейсерам делать нечего, все уже сделано до нас.

– Степан Осипович, – произнес Рейценштейн, – глядите, два японских броненосца не утонули, может, все-таки…?

– Николай Карлович, – ответил Макаров, – обратите внимание на их крен – да они же беспомощны, аки младенцы. Если надо, их и наши крейсера минами добить смогут, даже Того, который вертится как оглашенный. Так что сделаем вот так – «Новик» произведет разведку. Вирену на «Баян» передать – пусть принудит оставшихся на плаву японцев спустить флаг, если откажутся – добить артиллерией. «Аскольд» выдвигается навстречу к этим неизвестным русским крейсерам. Уж очень мне все это любопытно, господа… Тем более что они и сами идут к нам навстречу.

– Ваше превосходительство, а что мы будем докладывать в столицу, Государю Императору?

Молчавший до этого полковник Агапеев задумчиво смотрел на приближающиеся неизвестные корабли. На их бортах, размалеванных разноцветными треугольниками в серо-голубой гамме, ярко светились выписанные белой краской крупные цифры полуторасаженной высоты. Пятьсот шестьдесят четыре у головного, и семьсот пятнадцать у замыкающего. И что бы вообще значила вся эта нумерология?

– Александр Петрович, – ответил Макаров, – а вот это будет зависеть, от того, ЧТО мы узнаем от командиров этих «индейцев»…

– Степан Осипович, – обратился к адмиралу Дукельский, – с наблюдательного поста на Ляотешане сообщают, что с юго-запада, из-за Ляотяшаня к Порт-Артуру подходит группа из восьми транспортов в сопровождении двух больших миноносцев.

* * *

14 марта 1904 года Утро, Батарея Электрического Утеса

Капитан Николай Васильевич Степанов – командир батареи.

Поручик Борис Дмитриевич Борейко.

Примечание: в сухопутной артиллерии того времени дистанции измерялись в саженях, одна сажень = 2,1336м.

– Эх, Борис Дмитриевич, Борис Дмитриевич. Ну не пойдет днем Того на расстоянии выстрела от нас. Вы его уже столько раз огорчали.

– Ну а вдруг? Готовым к неожиданностям надо быть всегда… – Поручик Борейко поднял бинокль к глазам. – На дальномере?

– Восемь тысяч двадцать.

– Вот видите, Борис Дмитриевич. Да и курс его почти чисто на запад – мимо нас идет.

– А вы, господин капитан, не думаете, что хоть не сам Того, так крейсера его рискнут нас пощупать? Подлетят, дадут пару залпов и сбегут, пока мы возимся. Да и артиллеристам нашим тренировка нужна, пусть в любую минуту готовы будут. На дальномере?

– Семь тысяч девятьсот двадцать.

– Да, Николай Васильевич, этот подлец пройдет от нас примерно в тринадцати верстах, а потом и отвернет мористее. Наша эскадра уже выходит на внешний рейд. Но следить за ним надо, конечно, чтобы не учинил какой каверзы.

– Ваше благородие господин капитан! – крикнул наблюдатель. – У япошек легкий крейсер горит, крайний в колонне.

Офицеры одинаковым движением вскинули к глазам восьмикратные цейсовские бинокли.

– Не вижу причины пожара… – недоуменно проговорил Степанов, – Разве что… ага, да они под накрытием, родимые… Но кто же их?

– Николай Васильевич, – окликнул командира Борейко, – гляньте, мористее, прямо за японцами, почти у самого горизонта. Видите? Там вроде корабли, но их очень трудно обнаружить, они как-то сливаются с морем.

– Ну и глаза у вас, Борис Дмитриевич, как у орла! – отозвался Степанов. – Но до чего же хитро придумано, ни за что не увидишь, а увидишь – не прицелишься, мелькает все время.

Затаив дыхание, офицеры наблюдали, как вроде бы из пустого места засверкали вспышки выстрелов.

– А ведь концевой японец-то утоп! – с удивлением протянул поручик Борейко, – ну дела-а! Что это у них там за пушки, молотят как из картечницы, а снаряды как бы и не восьмидюймовые… Интересно было бы глянуть, хоть одним глазком. Смотрите, Николай Васильевич, опять накрытие! Вот окропил так окропил! И как кучно! Ох! Что это там горит, неужто в пороховой погреб гостинец засадил?

Офицеры молча наблюдали, как заживо сгорает японский крейсер.

– Эй, на дальномере, – поручик достал из кармана свой блокнот и секундомер, – братец, замерь-ка мне дистанцию до концевого японца, а потом вон до того пятнистого.

– До японца, вашбродь, семь тысяч пятьсот… до этого, который в пятнах, примерно двенадцать тысяч.

– Почему примерно, болван? – вспылил поручик.

– Расплывается, вашбродь, дистанцию точно не ухватишь, – извиняющимся голосом ответил солдат, уже предчувствуя огромный кулак поручика.

– Сейчас посмотрим, чего у тебя там расплывается! – разозлился тот. – А вы, Николай Васильевич, не сочтите за труд, засеките время между выстрелами и попаданием. – И, передав командиру секундомер, поручик Борейко широким шагом направился в сторону дальномера.

– Э, Борис Дмитриевич, – махнул рукой капитан Степанов, – вы не очень там свирепствуйте, может, оно и в самом деле расплывается…

Тот молча махнув рукой, да так, что было не понять, соглашается поручик с капитаном или наоборот.

Борейко подошел к дальномеру.

– Николай Васильевич, а ведь действительно, до этой шельмы дистанцию точно не ухватишь! Ну ладно, братец, не серчай – вот тебе полтинник, выпьешь за наше с капитаном Степановым здоровье. А как там у вас, Николай Васильевич, время засекли?

– Пятнадцать секунд, Борис Дмитриевич, – ответил капитан Степанов, – у меня получилось четыреста тридцать саженей с секунду… а это почти вдвое от скоростей снарядов наших пушек.

– Дела-а! – протянул поручик Борейко и тут же спросил: – Николай Васильевич, думаете, сунется к нам Того?

– Да навряд ли, – вяло пожал плечами капитан Степанов, – вон их головной броненосец уже в открытое море отвернул. Бегут они, Борис Дмитриевич… Меня сейчас другое интересует – кто это там такой дерзкий вцепился им в хвост? Ведь они сейчас и четвертый бронепалубник приговорят – сами же видели, два залпа и на дно; а некоторым и того много было. Считайте, что эскадра Того с сего момента остаётся совершенно без легких крейсеров….

– Николай Васильевич, – снова спросил Борейко, – вы думаете, это союзники… французы или, может, немцы?

– Запомните, Борис Дмитриевич, на всю жизнь, – довольно резко ответил Степанов, – Никому мы, русские, не нужны и не интересны, кроме нас самих. Оставьте на этот счет всякие иллюзии легче будет жить. Все хотят с нас только чего-нибудь взять, а вот что-то дать взамен, так извините. Так что для меня несомненно – команда этого корабля русская, или, как минимум, на русской службе. Меня другое волнует – откуда они взялись? Ведь здесь их никто не ждал. Иначе бы нас уж, наверное, предупредили, чтоб сдуру не обстреляли своих. А тут не было ни гроша – и вдруг алтын. Вот, глядите – и четвертая «собачка» тоже утопла, как я вам и говорил, остался Того без легких крейсеров…

И как раз в этот момент взорвался, разломился пополам и затонул японский трехтрубный броненосный крейсер.

– Интересно, что это было, Николай Васильевич? Если это самоходная мина, то сколько взрывчатки надо, чтоб вот так, напополам, разломить крейсер? В минном пироксилине, к примеру?

– Борис Дмитриевич, минный пироксилин не предел мечты, вы о тротиле что-нибудь слышали? А это в четыре раза мощнее. У японцев шимоза, или мелинит – что в три раза мощнее по отношению к пироксилину. На глаз взрыв должен был быть пудов двести пироксилина, или пятьдесят тротила. Но это все теория, Борис Дмитриевич, ни одна мина не пройдет такую дистанцию.

– Теория?! Вон, глядите, Николай Васильевич, эта ваша теория уже второй крейсер топит непонятным способом. Или вы думаете тут нечистая сила?

– Свят-свят-свят, Борис Дмитриевич, Бог с вами!

– Шучу я, Николай Васильевич, был бы у вас отец священник, вам бы тоже черти под каждой кроватью мерещились. Иван! – медведем заревел Борейко, – бутылку водки и две стопки – тут такое деется, а мы с господином капитаном тверезые до неприличия. Чую я, Николай Васильевич, что эти наши таинственные друзья уже оставили нас без работы. Того сломя голову мчится отсюда на свою базу, портки стирать. Ибо запах от них уже непереносим.

– Борис Дмитриевич, – ответил командир батареи, – готов с вами поспорить на месячное жалование, что Того никуда не убежит, просто не дадут ему убежать. Что помешает этим крейсерам использовать то, что утопило броненосные крейсера, против броненосцев? После такого впечатляющего первого акта драмы обязательно будет второй – короткий, но решающий!

– Ваше благородие, – оторвал их от беседы крик наблюдателя, – господин капитан, во-о-он те два крейсера заворачивают к нам.

– Не заворачивают, а ложатся в циркуляцию, балда! – проворчал Борейко. – Похоже, расходятся с японцами на контркурсах. Эх, сейчас бы минами, только вот дистанция великовата. Только сейчас заметил – вроде ход хороший, а дымов не видно. Даже самый хороший уголь не может гореть без дыма. Интересно, Николай Васильевич, что это за корабли?

– Знаю не больше вашего, Борис Дмитриевич, – капитан Степанов пожал плечами, – наверное, еще чуть-чуть – и все будет ясно. Они уже завершили разворот.

– Николай Васильевич, гляньте – вроде моряки говорили, что от самоходных мин на воде остаются следы, но не такие же. Это СЛЕД, будто черт хлыстом по воде ударил. Да и между этим кораблем и самым близким японцем никак не меньше десяти верст.

– Шесть следов, Борис Дмитриевич. Каждой твари по паре, и как быстро идут! Сейчас, сейчас! Сдается мне, вот они – настоящие КОЗЫРНЫЕ ТУЗЫ!

– Поздно, Николай Васильевич, по крайней мере, для двух броненосцев, им уже не увернуться.

На батарее все замерло, даже несчастный, забитый Заяц понимал, что именно приближается к японским броненосцам. Шесть козырных тузов, СМЕРТЬ! Ахнуло почти одновременно. Броненосцы взрывались и тонули по очереди, будто догорал некий бикфордов шнур. Правда, два последних остались на плаву, но у одного был оторван кусок кормы, а другой бессмысленно кружил на месте, к тому же сильно накренившись и осев в воду.

– Вот и постреляли! – Прошептал наводчик первого орудия, вытирая вспотевшее лицо, когда последний из затонувших японский броненосец исчез под водой, – конец адмиралу Тогову.

– Не знаю, что это было и кто это был… – поручик встряхнулся, приходя в себя. – Но, братцы – ура тому, кто это сделал. Морякам, Богу, черту, сатане – неважно. Ура!

– Ура! – высыпавшие на бруствер солдаты кричали и подбрасывали вверх шапки.

– Не богохульствуйте, Борис Дмитриевич. Кстати, бог и дьявол здесь ни при чем.

– А ход без дымов?

– Ну, тут все просто, слышали про германского изобретателя и инженера Рудольфа Дизеля? Прапор наш рассказывал, что по Волге уже ходит танкер с его машинами внутреннего сгорания. Жаль, нет его сейчас на батарее, не видел всего. А так, наверняка это пробный корабль с такими машинами, построенный где-нибудь в Сан-Франциско. В Америке это так – плати деньги и строй что хочешь. А как война началась – вооружили, чем было, и к нам. Это же надо – такая громадина, а скорость как у миноносца. Точно наш, Николай Васильевич – Андреевский флаг прямо на кормовой надстройке нарисован. Так что, ура морякам. Стало быть, Борис Дмитриевич, – развеселился Жуковский, – нет больше у Японии броненосцев, да и адмирала Того больше нет! Теперь война совсем другая пойдет.

– Это вы, Николай Васильевич, совершенно правы, а за это не грех и выпить. Иван!

– Слушаю, вашбродь? – вытянулся в струнку вестовой. ...