Эдгар Берроуз ТАРЗАН Том пятый

Неистовый Тарзан

Однажды по возвращении домой Тарзан находит свою ферму разрушенной, в ней нет больше ни одной живой души. Сердце Тарзана — сердце гордого, непокоренного зверя. Оно стучит у него в груди жаждой мести, неукротимым желанием найти и покарать виновных.

В Тарзане живут и борются два существа. Вскормленный в джунглях племенем обезьян, он в минуту отчаяния превращается в необузданное человекообразное животное. В такие периоды своей жизни Тарзан мало напоминает цивилизованного человека, несмотря на воспитание и образование, полученные им в среде людей.

Сердце дикого зверя-человека жаждет отмщения. Одну за другой Тарзан предпринимает тщетные попытки отыскать врагов. Впрочем, поиски не совсем бесплодны. Они приводят Тарзана к неожиданной встрече. Перед ним, отчаянно преодолевающим безводные пески пустыни, вдруг открывается настоящий оазис. Его взгляд ласкает прекрасная, утопающая в зелени долина. Ни дать, ни взять — райские кущи, земля обетованная для страждущих добра.

Но нет, первое впечатление о людях, населяющих долину, обманчиво. Они коварны и злы. Они безумны и опасны в своем безумии. Крайне разочарованный, еще более ожесточившийся в своих бесплодных скитаниях, путник, своим обликом неуловимо напоминающий древнее лесное божество, он возвращается из дальних странствий ни с чем. Возвращается еще более ожесточенным и гневным, чем был. Берегитесь его все, кто встретится на пути. Человек или зверь — все едино, отныне он на всякого станет наводить ужас и смертельный страх.

Впрочем, к зверям, которых полным-полно в джунглях, он все же питает нечто вроде симпатии. Как-никак он им не чужой. Плоть от плоти человеческой, Тарзан вскормлен зверем и с малых лет привык жить по звериным законам, которые ему кажутся более справедливыми, чем те, которыми руководствуются люди. И потому он сам воспринимает себя прежде всего не человеком, а его подобием — обезьяной, созданным столь же диким, сколь буйным и непредсказуемым в своем поведении. Таким и только таким отныне должны знать и запомнить его люди. Тарзан неукротим. Тарзан неистов. Тарзан непобедим.

 Глава 1 УБИЙСТВО И ГРАБЕЖ

Усталость давала себя знать. Шнайдер на исходе сил продирался сквозь частокол деревьев. Пот градом катился со лба, стекал на квадратную челюсть и бычью шею. Лейтенант, как там его, Обергатц, следовал за ним на положенном отдалении. Шествие замыкал младший лейтенант фон Госс, постоянно контролирующий идущую перед ним шеренгу выдохшихся аскари. Черные солдаты, следуя примеру белого офицера, подталкивали носильщиков остриями штыков и прикладами винтовок.

Гауптман Шнайдер не мог подойти вплотную к каждому аскари. Он изливал свою прусскую желчь лишь на находившихся в непосредственной от него близости носильщиков. Да и с ними приходилось соблюдать разумное чувство меры, поскольку эти ублюдки были нагружены оружием. Трое белых мужчин, трое германских офицеров, волею судьбы оказавшиеся в самом центре Африки, могли рассчитывать только на самих себя.

Фриц Шнейдер находился не в авангарде, а в середине отряда. Он контролировал ту его половину, которая вышагивала впереди. Другая половина находилась за спиной и была в поле зрения младшего лейтенанта фон Госса. Таким образом, офицеры страховали сами себя от возможных неожиданностей со стороны конвоируемых.

Во главе шеренги плелись два совершенно голых дикаря, прикованных друг к другу металлическими ошейниками. То были аборигены здешних мест, проводники, поступившие на службу Культурфронту. На изможденных телах «доблестных добровольцев» красовались кровоподтеки и шрамы — свидетельство того, что цвет немецкой цивилизации проник даже в дебри Африки. Культура избранной нации предстала во всем своем блеске (и в треске ломаемых костей) перед ошарашенными и перепуганными насмерть туземцами. Картина живо напоминала события осени 1914 года в Бельгии. Страна, испытавшая горечь поражения, почувствовала на себе и наглое торжество насильников-победителей. Те, подобно варварам, ощущали себя в полнейшей безопасности и поступали с добычей и новоявленными рабами соответственно.

Проводники, которым было велено сопровождать отряд по назначению, заблудились. Олухи царя небесного, без мозглые скоты. К сожалению, ничего другого от них ждать не следовало. Африканский проводник — это олицетворение самой тупости. Проследовать из пункта «а» в пункт «б» для него — неразрешимая проблема. Даже если он проделывал тот же маршрут неоднократно. Злоумышленниками их считать не следует, это было бы ошибкой. Такой народ, и все тут.

Надо было бы поубивать их тут всех до единого. Фриц Шнайдер при других обстоятельствах именно так бы и поступил.

Но он сдержал свой гнев. Он взял себя в руки и воздержался от справедливого наказания. Ибо оставалась еще слабая надежда, что окаянные дураки все-таки найдут правильный курс. Кроме того, пока это быдло существует, он может заставить их страдать. Страдать в той форме, в какой они единственно способны ощущать страдание! Он будет бить их, причинять им телесную боль. Причинять боль безнаказанно — неописуемое наслаждение.

Несчастные создания все еще надеялись, что случится какое-то чудо и им удастся вывести отряд на верный путь. Они настаивали, что знают дорогу, и потому упорно продолжали плутать по сырому тропическому лесу, ведя людей по троне, глубоко вдавленной в почву и проложенной явно дикими обитателями джунглей. Здесь проходил слон-Тантор, пробирающийся с песчаных засушливых мест к воде. Здесь Буто-носорог, слепой в своем могуществе и гневе, ломился, не разбирая дороги, к водопою, а глубокой ночью огромные звери семейства кошачьих безмолвно крались под куполом нависших над тропой пластинчатых листьев лесных гигантов, пробираясь к поляне, где охотиться было лучше всего.

На краю поляны, неожиданно открывшейся глазам проводников, их исполненные страха сердце забились новой надеждой. И даже герр гауптман радостно перевел дух, так как, казалось, кончились томительные дни безнадежных странствий через дикие непроходимые джунгли. Широкое пространство, покрытое ковром колеблющейся от легкого дуновения ветра шелковистой травы, открылось взору, уставшему от созерцания бесконечного однообразия леса. Кудрявые кустарники, перемежающиеся с изумрудными лужайками, и река, заблестевшая вдали, показались европейцу небесной благодатью.

Гауптман Шнайдер с облегчением вздохнул, весело перебросился несколькими словами со своим лейтенантом, затем приставил к глазам полевой бинокль и внимательно осмотрел широкую равнину. Ничего подозрительного не заметив, он двинулся впереди отряда, указывая путь. Обойдя участок леса, мысом выдающийся среди ровного простора и оставив опушку за спиной, люди остановились в центре долины у речного берега...

— Однако мы счастливчики,— сказал Шнайдер своим компаньонам.

Лейтенант Обергатц тоже смотрел в бинокль, и его внимание привлек тот же объект, на который обратил свой взор старший по званию.

— Да,— сказал он.— Похоже на английскую ферму, должно быть, это и есть ферма Грейстоков, ибо другой такой нет в Британской Восточной Африке. С нами Бог, герр гауптман.

— Мы добрались до этих собачьих свиней как раз вовремя — пока они еще не знают, что их страна находится в состоянии войны с пашей,— довольно ухмыльнулся Шнайдер.— Пусть же они будут первыми, кто почувствует силу железной руки Германии!

— Будем надеяться, что они дома,— заметил лейтенант,— чтобы мы могли захватить ^озяина с собой. Когда будем докладывать генералу Крафту в Найроби — хозяин фермы нам не помешает, наоборот! Это будет действительно отлично! Какой успех господина гауптмана Фрица Шнайдера — он доставил знаменитого Тарзана, человека-обезьяну в качестве военнопленного!

Шнайдер победно улыбнулся и выпятил грудь.

— Вы правы, мой друг, сказал он.— Это будет большая удача, полезная для нас обоих, но помните — предстоит пройти долгий путь, чтобы встретиться с генералом Крафтом. Прежде чем он достигнет Момбаса, эти презренные английские свиньи с их чертовой армией достаточно попортят ему крови. Нам потребуется много времени, чтобы добраться до Индийского океана.

С такими мыслями и под такие разговоры небольшая, хорошо вооруженная воинская часть направилась по открытому пространству к уютной, содержащейся в образцовом порядке ферме Джона Клейтона, лорда Грейстока.

Но велико было разочарование немцев, когда они узнали, что ни Тарзана, ни его сына не было дома. Леди Джейн не имела представления, что Великобритания и Германия воюют между собой. Она встретила господ офицеров очень гостеприимно, дав приказание своему верному слуге-вазири Васимбе приготовить угощение для чернокожих солдат врага.

Далеко на востоке Тарзан, человек-обезьяна, быстро двигался, оставив Найроби, к своей ферме. В Найроби он получил известие о начале мировой войны, уже разгоревшейся в Европе. Осведомленный о вторжении немцев в Британскую Восточную Африку, он спешил домой, чтобы переправить свою жену в безопасное место. С Тарзаном отправилась группа чернокожих воинов. Они в пути были слишком медлительны, что не устраивало человека-обезьяну, так как он был великий мастер по части скоростных переходов по джунглям. Он использовал для этого ветви деревьев и лианы. На такое не был способен ни один самый сильный и тренированный человек в мире. Такой скорости можно было добиться, только пройдя «школу» Больших обезьян, где и получил свою необычную закалку Тарзан.

Когда необходимость требовала, человек-обезьяна сбрасывал с себя, как докучливую одежду, тонкий налет цивилизации. В один миг этот рафинированный английский джентльмен превращался в обитателя джунглей, обнаженного, ловкого и хитрого, словно зверь, и такого же свирепого. Тем более что его подруга была в опасности. Эта мысль не давала Tapзaнv покоя.

Он не думал о своей жене, как о леди Джейн Грейсток, скорее испытывал к ней чувства куда менее утонченные, зато более естественные — пуская в ход силу стальных мускулов, и как предписано законами самой жизни, он защищал ту, которую должен беречь и охранять. Для того ему даны мускулы. В эти минуты Тарзан не был уже членом палаты лордов. Перепрыгивая с дерева на дерево, без устали покрывая огромные пространства, несся к своей берлоге дикий зверь. Это была Большая обезьяна, преследующая единственную цель, исключающую всякие мысли об усталости или опасности.

Маленькая мартышка Ману прыгала, щебеча и бранясь, в верхних террасах леса. Она заметила Тарзана, проходящего мимо. Она вспомнила их встречу, когда он, Великий Тармангани, точно такой же нагой и одинокий, с пеньковой веревкой в руках давным-давно пробирался по джунглям. Сейчас, по прошествии лет, Ману-мартышка была бела как лунь, и в ее затуманенных старческих глазах вспыхнули воспоминания о былых днях, когда Тарзан-обезьяна был верховным владыкой джунглей, колыбели дикой жизни, миллионы лет вершащей свой кругооборот в глубинах этого величественного и страшного леса.

Тарзан пролетал между стволов гигантских деревьев, раскачиваясь на лианах, взмывая к вершинам древних исполинов, выбирая наиболее безопасный и удобный путь. Нума-лев, нежившийся в зарослях поблизости после удачной охоты, моргал желто-зелеными глазами и нервно колотил золотисто-рыжим хвостом, улавливая запах своего извечного врага. И Тарзан не мог не чувствовать присутствия Нумы и других зверей, окружавших его, когда проносился над ними, быстро пробираясь на запад. Время, проведенное в английских гостиных, не изменило его природу, он улавливал легкий шелест, производимый крошечной Ману в древесной коре, и слабый лепет ветвей кустарника, когда осторожно раздвигает их своим шелковым телом Шита-пантера. Он улавливал эти звуки еще до того, как сами Ману и Шита замечали его присутствие. Но как бы ни были остры обоняние и слух человека-обезьяны, и как ни быстро передвигался он сквозь глухую чащобу, в свое время усыновившую его, как ни были сильны мускулы его тела, он все же был смертен.

Время и расстояние накладывали на него какие-то ограничения, и никто так сильно не ощущал эту истину, как сам Тарзан. Его бесил и печалил тот факт, что он не может передвигаться в пространстве с быстротой мысли, и что длинные и утомительные мили перед ним требуют часов и часов невероятных усилий, прежде чем он доберется, вырвавшись из окружающего его лесного лабиринта, на открытую равнину, к месту своего назначения.

Требовались дни, хотя он ночью засыпал всего на пару часов, лишь бы только восстановить силы и поедал пищу чуть ли не на бегу, а почувствовав голод, охотился по пути, не задерживаясь из-за этого. Если антилопа Ваппи или кабан Хорта попадались ему на дороге, когда он был очень голоден, он задерживался лишь настолько, чтобы убить животное и отрезать себе от туши кусок мяса.

Наконец его долгий путь подошел к концу. Он пробрался через последнюю густую часть леса, окружающую непроходимой для обычного человека преградой его поместье с восточной стороны. Тяжкий путь наконец был пройден! Он стоял на краю равнины и смотрел на виднеющиеся вдали строения, на то место, где стоял его дом.

При первом же взгляде глаза у него сузились, а мускулы напряглись. Даже на таком большом расстоянии, на котором он находился от построек, было видно — там что-то неладно. Тонкая спираль дыма поднималась с правой стороны бунгало. Что за чертовщина! Почему это? Дым мог идти из кухни, но как раз с той стороны его и не было, очаг не дымил. Снова Тарзан-обезьяна устремился вперед. Быстрее, чем прежде, ибо его гнал неведомый ему ранее страх. Он, как и все звери, обладал так называемым шестым чувством, а точнее, великолепно развитой интуицией. Она и подсказала ему, что найдет он, подойдя поближе. Прежде чем он достиг бунгало, он уже ясно представил себе ту сцену, которая ждала его там.

Тихо и безмолвно стоял домик, обвитый лозами дикого винограда. Догорающие угли указывали на месторасположение бывших хозяйственных построек. Исчезли, превратившись в смрадные кучи головешек, соломенные хижины его слуг. Поля и пастбища были пусты. Конюшни, коровники, овчарни — все, что составляло ценность и гордость фермы, исчезли, точно их и не существовало вовсе. Тут и там отяжелевшие грифы, натужно хлопая крыльями, поднимались в воздух и кружились над трупами людей и животных. С чувством, почти похожим на ужас, никогда им ранее не испытанный, человек-обезьяна заставил себя наконец войти в свой дом. Первое, что бросилось ему в глаза, вызвало в нем клокочущий гнев, помутивший сознание. На стене гостиной был распят Васимба, добрый великан, сын преданного Мувиро. Свыше года он был личным охранником леди Джейн. Перевернутая и разбросанная мебель в комнатах, бурые лужи засохшей крови на полу, кровавые отпечатки ладоней на стенах и деревянных панелях свидетельствовали о чудовищной и страшной битве, разыгравшейся в стенах бунгало. Поперек небольшого фортепиано лежал труп чернокожего воина, а под дверью будуара леди Джейн в разных позах застыли мертвые тела трех наиболее преданных слуг Грейстоков. И дверь в эту комнату была заперта.

С поникшими плечами и затуманенными глазами молча стоял Тарзан, уставясь на неодушевленную, а потому безмолвную панель двери, скрывавшую от него чудовищный секрет. О нем он даже не мог подумать. Медленно передвигая точно налитые свинцом ноги, он двинулся к двери. Оледеневшей рукой взялся за щеколду и так простоял еще какую-то минуту, а затем выпрямил внезапно свой могучий корпус, развернул широченные плечи, высоко поднял голову и бесстрашно распахнул дверь. Переступив порог комнаты, содержавшей самые дорогие воспоминания в его жизни, он оглядел ее. Никакое чувство не отразилось в угрюмых чертах лица, когда он вступил в будуар и оказался рядом с низенькой кушеткой и увидел на ней неподвижное тело, лежащее лицом вниз. Застывший и неподвижный предмет, а ведь так недавно в этом теле ключом била жизнь, юность, любовь... Слезы не затуманили глаз человека-обезьяны, но только Бог, создавший его, один смог узнать те мысли, что проносились в его полуди-карском мозгу, и, должно быть, Бог содрогнулся.

Долгое время стоял так человек-обезьяна, глядя отрешенно на мертвое тело, погрузившись в воспоминания, затем наклонился и поднял его на руки. Повернув лицом к себе, он увидел, какой ужасной смертью погибла любимая женщина. Его душу затопили великое горе, ужас и испепеляющая ненависть. Ему не требовалось даже выяснять, кто совершил ужасное преступление: свидетельства его были кругом в виде разбитой вдребезги немецкой винтовки в гостиной или разорванной и пропитанной кровью солдатской фуражки на полу. Этого хватило, чтобы стало понятно, кто были те люди, совершившие ужасное и бессмысленное злодейство. Какой-то миг Тарзан еще надеялся, что черный обгорелый труп не принадлежал его жене, но когда глаза обнаружили и узнали кольца на обугленных пальцах, последняя слабая надежда покинула его.

В глубоком молчании, с любовью и благоговением он похоронил жену в маленьком розарии. Эти цветы были гордостью и любовью Джейн Клейтон — бедное, бесформенное и обгоревшее тело, и рядом с ней нашли последнее пристанище несколько воинов-вазири, героически отдавших свои жизни, защищая любимую хозяйку. Героически и напрасно!

С другой стороны дома Тарзан обнаружил свежие могилы, и в них он нашел последнее свидетельство, указывающее на истинных преступников, совершивших чудовищное злодеяние в его отсутствие. Здесь он обнаружил тела десятка наемных немецких солдат-аскари и разобрал по знакам различия на их формах номер части, к какой они принадлежали. Этого для человека-обезьяны было достаточно. Белые офицеры, командовавшие этими черными мерзавцами, могли быть найдены Тарзаном без особых трудностей.

Вернувшись в розовый сад, он стоял среди цветущих кустов над могилой умершей жены с поникшей головой и прощался с ней навсегда. По мере того, как солнце золотило верхушки деревьев, клонясь к закату, Тарзан медленно направился по следу гауптмана Фрица Шнайдера и его кровавой банды. Он страдал молча, это молчание было не тягостным для него самого. Молчала потрясенная душа. Вначале огромная досада притупила все другие мысли и чувства. Его мозг был до такой степени оглушен, что в нем осталась только одна мысль: она мертва, она мертва, она мертва!.. Снова и снова эта фраза монотонно била молотком, отдаваясь в самом дальнем уголке мозга тупой пульсирующей болью. Однако ноги его механически следовали по пути ее убийц, а каждое чувство был подсознательно насторожено, фиксируя вечно присутствующие опасности джунглей.

Постепенно ощущение невыносимой боли вызвало в нем другое чувство, настолько реальное, что оно казалось живым существом, идущим бок о бок с ним. Это была ненависть, и она принесла чувство какого-то облегчения и успокоения, так как это была ВЕЛИКАЯ НЕНАВИСТЬ, воодушевляющая его, как и до него воодушевляла бесчисленные тысячи других людей, зовя к отмщению. Ненависть к Германии и к немцам. Она концентрировалась на убийцах его жены, но относилась и ко всему немецкому — живому и неживому.

По мере того, как эта мысль охватила его, он остановился, поднял застывшее лицо к Горо-луне и, протянув руки к ночному светилу, проклял тех, кто разорил некогда мирное бунгало, оставшееся где-то у него за спиной, и осквернил его чудовищным злодеянием.

Молча он произнес клятву воевать до конца, до самой смерти, до полного уничтожения — отомстить всем, в ком течет немецкая кровь. За.этим взрывом чувств Тарзан почувствовал, как на него снизошло что-то вроде некоторого успокоения, так как до принесения страшной клятвы его будущность казалась бессмысленной, а сейчас жизнь заполнилась стремлением МСТИТЬ. Если поначалу завтрашний день казался безнадежно пустым и никчемным, то теперь появилось ощущение, разумеется, не счастья, но предстоящей ВЕЛИКОЙ РАБОТЫ. Она должна была за полнить всю его жизнь и сделать ее целеустремленной и полезной. И тоска понемногу стала менее острой и уступила место глубокой печали.

Лишенный не только внешних символов цивилизованности, Тарзан изменился также и внешне, и внутренне. Он снова обрел облик дикого зверя, которым по сути своей и являлся. Его цивилизованность была лишь внешним лоском. Все это делалось ради нее, той, которую он любил, потому что она становилась счастливой, когда видела его таким. В действительности Тарзан с презрением относился к атрибутам внешней культуры. Он обладал богатым внутренним миром и пытливым умом, легко усвоившим все доступные богатства духа. Но он предпочитал не выставлять напоказ свой истинный духовный облик. Цивилизация для человека-обезьяны значила полную свободу во всем свободу действий, свободу мыслей, свободу любви и ненависти. Одежда его отягощала и всегда казалась неудобной. Она напоминала оковы, делающие несчастными многочисленных жителей Лондона и Парижа, и весьма ограничивающая его самого.

Одежда была символом притворства и лицемерия. За ней стояла так называемая цивилизация. Те, кто носил ее, стыдились того, что создано Богом,— форм человеческого тела. Тарзан видел, как глупо и пошло выглядели животные, попавшие в руки человека и по его желанию одетые в различные одежды. Эти жалкие существа демонстрировались во всех цирках Европы. Они были комичны и уродливы. Точно так же, по его мнению, были глупы и жалки люди в одеждах. Иначе выглядели люди, которых он видел в первые двадцать лет своей жизни. Это были, как и он сам, голые дикари, не стеснявшиеся своей наготы. У человека-обезьяны они вызывали восхищение своим великолепным телосложением и пропорционально развитой мускулатурой.

Он всегда восхищался мускулистыми, пропорционально сложенными телами, будь то тела зверей — льва, антилопы — или человека. Было выше его понимания, как одежда может рассматриваться и считаться более красивой, чем чистая, упругая и здоровая кожа. Разве пальто и брюки более изящны, чем нежные изгибы округлых мускулов, играющих под блестящей кожей?

В цивилизованном обществе Тарзан столкнулся с неведомыми ему раньше завистью, эгоизмом, грубостью, превосходящими все низменные проявления жизни, известные в диких джунглях. И хотя мир цивилизации дал ему любимую женщину и нескольких друзей, которых он почитал, даже больше — обожал, он никогда не мог воспринять мир людских страстей так, как, например, это воспринимаете вы или я, поскольку мы с детства знали немного или вовсе ничего о мире джунглей и не представляли иной возможной жизни, как только в цивилизованном мире. Сейчас с чувством облегчения Тарзан сбросил с себя наносную мишуру выдуманных приличий и устремился в родную стихию безо всякой одежды, кроме набедренной повязки. С собой он захватил лишь оружие.

Охотничий нож его отца висел на левом бедре, колчан со стрелами был переброшен через плечо, а торс крест-накрест опоясывала пеньковая веревка проверенной крепости, без которой Тарзан чувствовал себя почти обнаженным, как почувствовали бы себя вы, сбросив одежду и оставшись на улице в одних трусах. Тяжелая военная пика, которую он держал постоянно при себе, крепилась за спиной 'и довершала его вооружение и общий вид. Медальончик, украшенный бриллиантом, с фотографией матери и отца иод инкрустированной крышкой, который он всегда носил на груди, пока не отдал его Джейн в знак своей глубочайшей преданности еще до свадьбы, на обгоревшем теле отсутствовал. Джейн очень ценила этот подарок мужа, никогда с ним не расставалась и постоянно носила его. Но на теле убитой он не обнаружил заветного медальона. Поэтому в счет убийцам он поставил и кражу самой драгоценной для него вещи. Это еще усилило его ненависть. Вернуть обратно медальон, вырвать из поганых лап во что бы то ни стало!

К ночи Тарзан почувствовал, что после длительного путешествия даже его стальные мускулы нуждаются в отдыхе. Хотя преследовать убийц нужно было немедленно, требовалась скорость. Упорство в достижении цели и желание потребовать от немцев гораздо больше, чем «зуб за зуб» или «око за око», дает свой результат лишь с учетом элемента времени — не упустить!

Внешне, как и внутренне, Тарзан превратился в зверя, а у зверей время как единица измерения не имеет значения. Животные заинтересованы только в «сейчас», а поскольку это «сейчас» для них существует всегда, для зверя нет временных границ для выполнения тех или иных задач. Тем человек-обезьяна и отличался от животных, что сознавал — срок, отпущенный ему для мести, ограничен. Но как зверь он настойчиво стремился к цели, и жажда действия заставляла его ускорить движение.

Тарзан посвятил отныне свою жизнь мести, и месть стала его естественным состоянием. Он все свое время отдал погоне. Он почти не отдыхал в пути, но не чувствовал усталости! Его мысли были заняты горем и местью, но все-таки даже столь выносливый человек-обезьяна был сделать остановку для привала. Джунгли погрузились в ночную тьму.

Косматые тучи быстро неслись по небу, время от времени приоткрывая Горо луну, и предупреждали человека-обезьяну о надвигающейся грозе. Лесные дебри, тени, отбрасываемые тучами, заливали почти ощутимой на ощупь, густой, как деготь, чернотой. Для вас или для меня зловещая тьма была бы устрашающей с наполняющими ее шуршанием и треском сучьев. Временами воцарялось безмолвие, в котором даже не самое буйное воображение, присущее животным, приводит их к напряжению перед угрожающими им опасностями, иной раз мнимыми, но чаще вполне реальными.

Тарзан шел по следу, не обращая на таинственные звуки никакого внимания, но он все время был начеку. Он вспрыгнул на свисающие ветви деревьев. Острое чутье подсказало ему, что Нума притаился на его пути, приготовившись к прыжку и убийству. Затем он немного отошел в сторону от тропы, так как Буто-носорог продирался навстречу по узкому проходу среди густых зарослей. Он уступил носорогу дорогу, чтобы избежать ненужного столкновения.

Когда наконец Тарзан взобрался на дерево, луна уже была скрыта тяжелыми тучами, верхушки деревьев непрерывно раскачивались, а нарастающий ветер своим свистом заглушал звуки джунглей. Выше и выше забирался Тарзан. На одном из деревьев им была устроена в одно из прошлых его путешествий небольшая площадка из ветвей. Он отыскал ее.

Стало очень темно, темней, чем до сих нор, так как небо затянуло толстым слоем туч. Вдруг человек-обезьяна замер. Его чувствительные ноздри расширились, он втягивал воздух, озираясь вокруг, затем с быстротой кошки прыгнул с настила вверх, в темноту, поймал упругую ветвь, качнулся на ней, затем полез все выше и выше.

Что могло его заставить проделать эти быстрые движения в гуще древесной кроны? Вы или я, наверное, ни за что не заметили бы то гибкое тело, что в какое-то мгновение мелькнуло над ним и вдруг оказалось внизу. Но он покинул настил, стремительно прыгнул вверх, раздался громкий досадующий рев, и когда на какое-то мгновение из-за туч выглянула луна, даже вы наверняка заметили бы темную массу на импровизированной платформе, которая вдруг заворочалась. Когда ваши глаза привыкли бы к темноте, то вы увидели бы, что эта темная масса была Шитой-пантерой.

В ответ на кошачье урчание, низкое и свирепое, человек-обезьяна исторг из глубины своей грудной клетки низкий рык-предупреждение пантере, что она заняла логово, принадлежащее другому. Но Шита была не в настроении уступать, и с угрожающе поднятой оскаленной мордой уставилась на бронзового голого Тармангани. Очень медленно человек-обезьяна полз по ветке, пока не оказался прямо над пантерой. В руке у него сверкнул под луной охотничий нож, наследство его давно умершего отца. Оружие, которое впервые дало ему истинное превосходство над зверями джунглей. Тарзан надеялся, что ему не придется применить его, так как знал, что подобные стычки в джунглях чаще всего разрешаются лишь угрожающим рычанием. В джунглях принято блефовать, как и за карточным столом в салоне. Только жаждая любви и пищи, крупные звери нападают без раздумья.

Тарзан оперся о ствол дерева и склонился ниже к Шите. «Захватчица» — пантера привстала и приняла сидячее положение. Ее оскаленная пасть находилась в нескольких футах от лица человека. Тарзан закричал и пырнул ножом в морду кошки.

— Я Тарзан, человек-обезьяна! Это мое логово! Убирайся немедленно, или я убью тебя!

Хотя он говорил на языке Больших обезьян, понятном всем живым существам в джунглях, сомнительно было, что Шита поняла его слова, хотя дикая кошка сообразила, что эта безволосая обезьяна хочет согнать ее с удобной постели. Как молния, Шита откинулась назад и ударила лапой незваного гостя. Этот удар мог бы снести половину лица человека-обезьяны, но когти только свистнули в воздухе, не коснувшись его. Тарзан оказался проворнее? [Питы. Тогда рычащая пантера встала на все четыре лапы на маленькой платформе. Она не собиралась уступать свое место неизвестному пришельцу. Тарзан высвободил тяжелое копье и ткнул острием Шиту в рычащую морду. Шита отбросила копье лапой. Тарзан замахнулся вновь. Некоторое время длился этот кровавый поединок. Разъяренная кошка решила добраться всерьез до возмутителя спокойствия, но когда она попыталась прыгнуть на ветку, на которой сидел Тарзан, то ее встретило острое копье, направленное прямо ей в морду. Каждый раз это острие задевало самые чувствительные, самые нежные места ее тела, она рычала и отбивалась, но, наконец, ярость победила страх и боль. Она прыгнула туда, где засел Тарзан.

Теперь враги находились лицом к лицу на одной ветке. Шита предвкушала быстрое мщение, а в завершение и сытый ужин» Безволосая обезьяна с ее тонкими лапками и слабыми когтями явно беспомощна перед ее мощью.

Тяжелая ветвь согнулась под тяжестью двух зверей. Когда Шита осторожно ползла по ней, Тарзан, рыча, подался медленно назад.

Ветер усилился, поднималась буря, даже лесные исполины раскачивались, а ветка, на которой стояли друг против друга два врага, подломилась и начала падать, накренившись, как палуба корабля, опрокинутого штормом.

Луны теперь совсем не было в небе, но зигзаги молнии лиловым светом озаряли джунгли. Эти короткие яростные вспышки выхватывали из тьмы картину примитивных страстей, разыгравшуюся на надломленной ветке. Тарзан отодвинулся и прижался к стволу. Шита вцепилась в качнувшуюся ветвь, на ней уже почти невозможно было удержаться. Кошка, разъярившись от болезненных ран, нанесенных острым копьем, перешла границы осторожности. Она уже была в таком состоянии, что позабыла о драке, ей хотелось только удержаться, и в этот момент Тарзан решил напасть. С ревом, слившимся с ударом грома, он прыгнул к пантере. Та ожесточенно отмахнулась одной передней лапой, а второй судорожно вцепилась в сломанную ветку. Человек-обезьяна не собирался сперва убивать, но ему ничего другого не оставалось. Он прыгнул, пролетел в нескольких дюймах над поднятой когтистой лапой и опустился на спину хищницы. Когда он прикоснулся к ней, инстинкт охотника заговорил в нем, и он всадил свой нож зверю в бок. Шита взвыла от боли, ненависти и злобы. От ярости она обезумела.

Визжа и бросаясь из стороны в сторону, пантера пыталась сбросить голую обезьяну со своей спины. В какое-то мгновение она уцепилась за ветку, пытаясь спасти свою жизнь, но промахнулась. Падая вниз, во тьму с Тарзаном на спине, ни на минуту не выпускавшим ее из объятий, Шита пыталась вырваться. Оба рухнули на землю. Ни на одно мгновение человек-обезьяна не выпускал кошку из объятий, держа ее бьющееся тело мертвой хваткой.

Он вступил со зверем в смертельный бой, где существует неписанный закон джунглей — в такой битве должен погибнуть один либо оба, прежде, чем битва закончится. Шита была кошкой, хоть и огромной, поэтому она упала на четыре растопыренные лапы. Вес человека-обезьяны придавил ее к земле. Длинные нож снова впился в пушистый бок. Еще раз попыталась пантера подняться, но только для того, чтобы снова упасть на землю. Тарзан почувствовал, как гигантские мышцы внезапно потеряли свою упругость, тело под ним обмякло. Шита была мертва.

Поднявшись, человек-обезьяна поставил ногу на труп поверженного врага, поднял лицо к грохочущему небу, и, когда блеснула молния и разразился тропический ливень, из его груди вырвался жуткий победный клич обезьяны-самца.

Достигнув своей цели и отогнав врага от логова, Тарзан собрал огромную охапку веток и листьев и улегся, одновременно ими же и укрывшись. Несмотря на удары грома и яркие молнии, он немедля крепко заснул.

 Глава 2 ЛЬВИНАЯ ПЕЩЕРА

Дождь продолжался в течение двадцати четырех часов, это был теплый и обильный тропический ливень, поэтому, когда он стих, тропа, по которой следовал Тарзан, совсем размокла и исчезла в сырой растительности. Джунгли напитались влагой, идти по мокрому лесу было холодно и неудобно. Тарзан продрог и был в угрюмом настроении, пробираясь по лабиринту джунглей. Ману-мартышка дрожала, сидя в сырых листьях. Она недовольно ворчала при его приближении, но переставала болтать, когда он оказывался рядом. Даже пантеры и львы пропускали рычащего Тармангани, не приставая к нему.

Когда на второй день пути выглянуло солнце, .широкую открытую долину обильно залило живительное тепло. Тарзан отогрел свое бронзовое тело. Настроение его улучшилось; но все же он превратился в угрюмое грубое животное, настойчиво пробирающееся вперед, на юг. Он надеялся там снова отыскать след немцев.

Тарзан пришел в земли Немецкой Восточной Африки, и в его намерения входило добраться до скалистого кряжа западнее Килиманджаро, к суровым горным вершинам. Он готов был пересечь горы, затем повернуть к востоку вдоль южной стороны скалистой цепи и выйти к железной дороге, ведущей в Тангу.

Исходя из опыта, приобретенного среди людей, он полагал, что в направлении этой железной дороги, вероятнее всего, и будут наступать немецкие войска. Двумя днями позже с южных склонов Килиманджаро он слушал далекую канонаду пушек, доносящуюся откуда-то с востока.

Вторая половина дня выдалась мрачной и облачной, и когда Тарзан проходил через узкое ущелье, несколько крупных капель дождя упало на его обнаженные плечи. Тарзан тряхнул головой и поежился, выражая свое недовольство ворчанием, затем огляделся кругом в поисках убежища. Он изрядно промок и продрог. Ему хотелось побыстрее добраться к источнику пушечной канонады, ибо он знал — там немцы воюют против англичан. На какое-то мгновение его грудь наполнилась гордостью при мысли, что он англичанин. Ему захотелось встать в ряды бойцов и задать перцу этим бошам, но минутный порыв патриотизма быстро прошел. Он снова со злобой тряхнул головой.

— Нет,— пробормотал он.— Тарзан-обезьяна не англичанин, англичане — люди, а Тарзан — Тармангани.— Владыка Джунглей, однако, не мог скрыть от себя, от своего горя или от своей мрачной ненависти к человечеству в целом, что все же его сердце дрогнуло при мысли, что англичане восстали против немцев! Он сожалел, что англичане были человеческими существами, а не большими белыми обезьянами, кем он снова себя считал.— Завтра,— подумал он,— я пойду этим путем и найду немцев! — после чего приступил к поискам убежища от бури.

Вдруг он обнаружил низкое и узкое отверстие, которое было похоже на пещеру, у основания отвесной скалы, образующей северный склон горы... Вытащив нож, Тарзан осторожно приблизился к отверстому входу, так как понимал, что если это пещера, то, скорее всего, она служит логовом какому-нибудь зверю. Перед входом лежало много обломков камней разных размеров, таких же, как и те, что были разбросаны у подножия огромного утеса. Тарзан подумал, что если найденная пещера не занята никем, этими камнями он завалит вход и обеспечит себе спокойную и мирную ночь внутри убежища. Пусть буря свирепствует, Тарзан переждет ее в пещере. Пока стихия беснуется снаружи, ему внутри будет удобно и сухо. Тонкая струйка холодной воды пробежала по голой спине. Нужно было спешить. Тарзан подошел поближе к пещере и опустился на колени. Он обнюхал землю и тихо зарычал, его верхняя губа поднялась, обнажив зубы, готовые к схватке. Он узнал, кто хозяин пещеры.

— Нума,— пробормотал Тарзан и решил, что не остановится. Нума мог отсутствовать, и надо было обследовать пещеру в отсутствие льва.

Вход был так низок, что человек-обезьяна вынужден был встать на четвереньки, чтобы просунуть голову в отверстие, но сначала он осмотрелся, прислушался и повел носом во все стороны; обернувшись, обнюхал воздух и позади себя, чтобы не попасть впросак. При первом взгляде он увидел внутри пещеры узкий тоннель с поблескивающим дневным светом в дальнем конце. Внутри тоннеля поэтому не было темно, и человек-обезьяна мог легко увидеть, что ход в данный момент пуст. Осторожно продвигаясь вперед, Тарзан дополз к противоположному выходу, полностью сознавая, какой опасности подвергнется, если Нума войдет в пещеру навстречу ему. Но Нума не появился, и человек-обезьяна растянулся во весь рост у выхода, но тут он обнаружил еще один лаз и, двинувшись туда, оказался в глубокой скальной трещине. Стены ее с обеих сторон были отвесны, они пересекали крутой обрыв, образуя проход из внешнего мира в каменный колодец, полностью огороженный со всех сторон крутыми неприступными скалами.

За исключением обнаруженного им прохода из пещеры, другого входа в ущелье не было, каменный колодец был примерно в сто футов длиной и около пятидесяти шириной и, по всей вероятности, защищен наглухо от внешнего мира гранитными скалами, не пропускавшими воду за долгие годы его существования. Тонкая струйка с громадной снежной шапки Килиманджаро стекала по краю стены у входа в пещеру, образуя крохотную лужицу у подножия скалы, откуда небольшой ручеек сбегал в туннель и исчезал где-то в узком ущелье.

Единственное большое дерево выросло в центре узкого м глубокого каменного колодца. Пучки жесткой травы торчали то тут, то там среди камней, устилающих дно этого ущелья. Множество костей крупных животных валялось вокруг, среди них Тарзан заметил несколько человеческих черепов. Он поднял брови.

— Людоед! — пробормотал человек-обезьяна.— И видно по всему, что он побывал здесь сегодня ночью. Тарзан займет логово людоеда, а Нума может выть и бесноваться снаружи.

Человек-обезьяна прошел в узкое углубление ущелья, осмотрев все вокруг, и стоял теперь около дерева, довольный тем, что туннель был сухим и надежным убежищем на ночь. Он повернулся, чтобы продолжать свой путь к расщелине, служившей выходом, чтобы заложить этот единственный путь в убежище камнями на случай возвращения Нумы, но только успел подумать об этом, как до его тонкого слуха донесся шорох. Этот шорох заставил его замереть, устремив острый взгляд на жерло туннеля.

Через мгновение голова огромного льва с пышной черной гривой показалась в отверстии. Желто-зеленые глаза свирепо оглядывали все вокруг, они не мигая уставились прямо на неподвижную фигуру Тармангани, и из широкой груди хищника исторгся густой рык, верхняя губа приподнялась, обнажив мощные клыки.

— Ах ты, брат Данго-гиены! — закричал Тарзан, разгневавшись на то, что Нума возвратился так не вовремя, тем самым нарушив его замыслы хорошенько выспаться в сухой пещере этой ночью.— Я Тарзан-обезьяна, Владыка Джунглей! Сегодня я буду спать в твоей берлоге! Убирайся!

Но Нума не уходил. Вместо этого он взревел и продвинулся на несколько шагов по направлению к Тарзану. Человек-обезьяна поднял камень и бросил его в рычащую морду.

Никто никогда не может быть уверен в поступках льва. Он может поджать хвост и убежать при первой же попытке нападения на него. Так в свое время Тарзану удавалось запугивать многих из них. Но сейчас этот номер не прошел. Камень угодил в морду Нумы, в самое чувствительное для зверей кошачьей породы место — в нос, но вместо того, чтобы заставить зверя бежать, удар вызвал в нем дикую ярость.

Подняв хвост, Нума с угрожающим ревом бросился на Тармангани со скоростью, какую в состоянии развить курьерский поезд. За какое-то мгновение Тарзан взлетел на дерево и затаился в его ветвях. Там, присев на корточки, он дразнился и бросал угрозы царю зверей, а Нума продолжал кружиться под деревом и злобно рычать от ярости.

Дождь усилился, добавив к разочарованию Тарзана еще неудобства от холодного ливня; укрыться от него на дереве было невозможно. Тарзан был очень зол, однако лишь необходимость могла заставить его вступить в смертельную схватку со львом: он с его ловкостью, силой и умением мог потягаться со страшными мускулами, громадным весом, когтями и клыками льва, но сейчас даже не считал возможным спуститься и вступить в неравную и бесполезную борьбу лишь ради того, чтобы вознаградить себя какими-то удобствами. Поэтому решил оставаться на дереве.

Дождь усиливался, а лев ходил и ходил внизу, изредка бросая злобный взгляд наверх. Тарзан успел разглядеть поверхность скалы. Она была испещрена трещинами и вполне годилась послужить дорогой для спасения и побега. Он увидел несколько мест, где мог бы уцепиться ногой за шероховатость скалы. Возможно, такой путь и был сопряжен с некоторой опасностью, но шансов на успех было много; это дало бы ему возможность избежать схватки с Нумой: тот смог бы догнать его только в дальнем конце узкого глубокого ущелья. Нума же не обращал внимания на дождь и не подавал надежды, что собирается вскоре покинуть свой пост.

Тарзан начал уже серьезно подумывать, не лучше ли воспользоваться ненадежным шансом и вступить в борьбу со львом, чем оставаться мокрым, холодным и униженным на дереве; но только он подумал об этом, как Нума неожиданно повернулся и величественно зашагал по направлению к туннелю, даже не оглянувшись назад. В тот момент, когда он исчез, Тарзан легко спустился на землю и побежал к скале. Но лев, войдя в туннель, тут же выскочил обратно и бросился за убегающим человеком-обезьяной. Если удастся получить возможность хотя бы одним пальцем ноги упереться о выступ скалы, думал Тарзан, он будет спасен, но, поскользнувшись на мокрых камнях, рискует упасть прямо в когти Нумы, и тогда он, Великий Тармангани, будет беспомощен.

С проворством кошки Тарзан вскарабкался по скале на тридцать футов вверх, затем передохнул и, найдя точку опоры для ног, остановился и окинул взглядом Нуму. Лев подпрыгивал и тянулся вверх в тщетной попытке забраться на неприступную стену за ускользнувшей жертвой. Он взлетал в воздух на пятнадцать-двадцать футов от земли и падал вниз, побежденный высотой. Тарзан мгновение смотрел на него, а затем приступил к медленному и осторожному восхождению к вершине; несколько раз он чуть не сорвался, но наконец, ухватившись пальцами за кромку скалы, подтянулся на руках и поднялся наверх. Он схватил острый кусок камня и запустил его в Нуму, а сам отрыгнул от края.

Найдя легкий спуск с горы ка другую ее сторону, покинув негостеприимное ущелье, он был почти готов продолжать свой путь туда, откуда все еще доносился грохот орудий, когда неожиданная мысль заставила его остановиться. На губах Тарзана заиграла улыбка. Повернувшись, он быстро зашагал назад, к наружному выходу пещеры Нумы. Подойдя поближе, он прислушался, затем стал быстро собирать крупные камни и громоздить их у входа. Он почти заложил его, когда появился лев. Свирепый, злобный лев! Он обеими лапами ударил по груде камней, набросанной Тарзаном, его рев сотрясал землю, но этот злобный звук не испугал Тарзана-обезьяну. На шерстистой груди своей приемной матери он закрывал свои младенческие глазки и засыпал под аккомпанемент звериного рыка. Бесчисленные ночи прошлых лет прошли под дикие звуки джунглей. Что ему был свирепый рев разъяренного зверя? Обыденный шум. Вряд ли можно отыскать в памяти день или ночь из его жизни в джунглях, когда он не слышал яростного крика Нумы, а практически всю свою жизнь, проведенную среди девственной природы, он постоянно слышал голодный вой страшных обитателей джунглей или громкий устрашающий клич самцов в период брачных ночей. Такие звуки действовали на Тарзана так же, как действует на городского жителя шум промчавшегося автомобиля. Если это происходит не рядом, то вряд ли кто из горожан вообще замечает его.

Фигурально выражаясь, Тарзан не находился рядом с мчащимся автомобилем, Нума не мог его достать, и человек-обезьяна это знал. Он продолжал осторожно и тщательно закладывать вход, пока не лишил Нуму полностью возможности выйти наружу. Покончив с этим, он просунул голову в оставленную щелку, скорчил гримасу замурованному льву и продолжал свой путь на восток.

— Людоед не сможет больше лакомиться человечиной,— пробурчал он себе под нос.

Эту ночь Тарзан провел под нависшей скалой, без особых удобств, а на следующее утро возобновил свой путь, останавливаясь только на то короткое время, которое требовалось^ чтобы добыть пищу, то есть убить первое встречное животное, поесть теплого парного мяса, и утолить жажду. Дикие звери после еды ложатся спать, но Тарзан не мог себе этого позволить — утроба не должна была мешать его планам. В этом состояло одно и величайших отличий человека-обезьяны от его диких собратьев, обитающих в джунглях.

Звуки перестрелки впереди то возникали, то прекращались в течение дня. Он заметил, что ближе к рассвету гром пушек почти совсем затих. К полудню второго дня Тарзан нагнал войско, двигавшееся по направлению к фронту. Отряд был похож на партию налетчиков: солдаты тащили за собой коз и коров, с ними шли местные носильщики, нагруженные зерном и другой провизией.

Тарзан заметил, что на всех туземцах-носильщиках красовались ошейники. Отходящие от ошейников цепи сковывали негров попарно.

Воинская часть была составлена из местных жителей, одетых в немецкую форму. Офицеры были белыми. Никто не заметил Тарзана, хотя он следил за войском в течение двух часов, изучая порядки, бытующие в немецких частях. Он полагал, что эти знания ему пригодятся в дальнейшем при поисках убийц.

Тарзан рассмотрел опознавательные знаки на форме военных и убедился, что они не похожи на те, что были на убитом солдате в бунгало. Затем прошел вперед, пользуясь густым кустарником, для того, чтобы остаться незамеченным. Он набрел на немцев, но не стал убивать их, потому что убийство первых попавшихся немцев не было основной его целью на данном этапе. Сейчас для него было важно найти тех, кто погубил его жену. После того, как он рассчитается с убийцами жены и чернокожих вазири, выполнив свой долг кровавой мести, то уж тогда возьмется за такое «небольшое» дельце, как убийство всех немцев, что попадутся на его пути, а он знал — многим придется столкнуться с ним, ибо он будет охотиться за немцами настойчиво, как профессиональный охотник, преследующий зверей-людоедов.

При приближении к линии фронта войска становились все многочисленнее. Попадались мощные грузовики, воловьи упряжки с войсковым скарбом. Встречались раненые, бредущие по обочине, некоторых несли и везли в повозках. Он пересек железнодорожную насыпь на небольшом расстоянии от станции и увидел, что раненых доставляли на станцию для транспортировки в базовый госпиталь. Возможно, он располагался в Танге, на побережье океана.

Был уже вечер, когда Тарзан добрался до гор Парса. У подножия их был разбит военный лагерь. Приблизившись с тыла, Тарзан убедился, что лагерь плохо охраняется. Часовых на месте не было, а те, которые и были, явно проявляли недостаточно бдительности. Поэтому он легко смог пробраться после наступления темноты к палаткам с целью подслушать разговоры солдат и получить хоть какую-то информацию, наводящую на след убийц его жены.

Остановившись за палаткой, перед которой сидела группа солдат-туземцев, он уловил несколько слов, сказанных на местном диалекте. Эти слова сразу приковали к себе его внимание.

— Вазири боролись, как дьяволы, но мы лучшие вояки, мы их всех убили, а когда все были мертвы, капитан пошел в дом и убил женщину. Он вышел наружу и орал очень громко, пока все воины-вазири не были убиты. Младший лейтенант фон Госс, более храбрый, тоже кричал на нас очень громко. Он требовал, чтобы мы добили раненых и чтобы никто не ушел живым. Он заставил нас пригвоздить одного из вазири, который был ранен, к стене, тот умирал в мучениях, а лейтенант громко смеялся, видя, какие тот испытывает страдания. Все мы тоже смеялись — это было так смешно!

Как истерзанное животное, угрюмое и беспощадное в своем гневе, Тарзан скорчился в тени за палаткой. Какие мысли бились в его диком мозгу? Кто может дать ответ? Никаких внешних признаков переживаний не было заметно на красивом лице. Холодные серые глаза выражали только напряженное внимание.

Вдруг словоохотливый солдат поднялся и, попрощавшись с собеседником, пошел куда-то в глубь лагеря. Он прошел в десяти футах от человека-обезьяны и направился в противоположный конец стоянки. Тарзан последовал за ним и настиг болтливого мерзавца к тени кустов. Без звука человек-зверь прыгнул ему на спину, свалил на землю, одновременно сомкнув свои стальные пальцы на его горле — тот не успел даже вскрикнуть. Тарзан оттащил свою жертву, крепко держа за шею, в заросли.

— Ни звука! — предупредил он чернокожего, говоря на местном диалекте, после слегка ослабил стальную хватку. Полузадушенный попытался набрать воздуха в грудную клетку, ворочая испуганными глазами, чтобы увидеть, что это за существо, во власти которого он оказался, беспомощный, как ребенок. В темноте он увидел только смуглое обнаженное тело, склонившееся над ним, но он все еще с ужасом вспоминал страшную силу могучих мускулов, сдавивших его горло. Тот, кто утащил его в кусты с легкостью, как пушинку, был дьявольски силен. Если какая-либо мысль о сопротивлении и пришла негру на ум, он ее, видимо, сразу же отбросил, как явно безнадежную, и не сделал ни единого движения, чтобы попытаться бежать.

— Как имя офицера, убившего женщину в бунгало, где вы воевали с вазири? — спросил Тарзан.

— Гауптман Шнайдер,— просипел негр, когда смог наконец овладеть своим голосом.

— Где он? — потребовал ответа человек-обезьяна.

— Он здесь, может быть, в штабной палатке — многие из офицеров идут туда для получения приказа.

— Веди меня туда! — скомандовал Тарзан.— Если посмеешь позвать на помощь, я немедленно тебя убью! Вставай!

Негр встал и повел Тарзана обходным путем через лагерь.

Несколько раз они вынуждены были скрываться, пока проходили солдаты, наконец подошли к большому стогу сена, от угла его негр указал на двухэтажное сборное здание, стоящее наособицу вдали от простых палаток.

— Там штаб! — сказал негр.— Дальше мы не можем пройти незамеченными. Вокруг много солдат.

Тарзан понял, что в обществе негра ему не удастся продолжить свой путь. Он повернулся, взглянув на своего подневольного проводника и задумался на мгновение, как бы размышляя, какое принять решение.

— Ты помогал распинать Васимбу, юношу-вазири? — спросил он тихим, но страшным шепотом.

Негр задрожал, колени под ним подогнулись.

— Он приказал нам это сделать! — молил чернокожий.

— Кто приказал это сделать? — потребовал ответа Тарзан.

— Младший лейтенант фон Госс,— ответил солдат.— Он тоже здесь.

— Я его найду! — ответил Тарзан непреклонно и снова спросил: — Ты помогал распинать Васимбу-вазири, и пока он рыдал, ты смеялся?

Негр зашатался, он как бы почувствовал в этом вопросе свой смертный приговор. Без единого звука Тарзан схватил негра за горло. Как и прежде, ни звука не вылетело из перехваченной глотки — могучие мускулы напряглись, руки взмыли вверх, а с ними и тело черного солдата, помогавшего распинать Васимбу. Описав в воздухе круг — раз, другой, третий, тело было отброшено в сторону с такой силой, словно было выпущено из катапульты, а человек-обезьяна круто повернулся и отправился к штабу генерала Крафта.

Единственный часовой в конце здания стоял на его пути. Тарзан пополз по-пластунски прямо к нему, маскируясь, как это только может животное, взращенное в джунглях. Когда глаза часового были направлены в его сторону, Тарзан припадал к земле и замирал, незаметный, словно камень; взгляд стража уходил в сторону — он быстро продвигался вперед. Он обождал, пока часовой повернулся к нему спиной, затем встал и бесшумно набросился на него. Снова ни единым звуком не была нарушена тишина ночного лагеря, когда Тарзан уносил мертвое тело, чтобы скрыть его в кустарнике.

Нижний этаж штабного помещения был освещен. Верхние окна темнели. Через освещенное окно Тарзан разглядел большой зал и за ним — маленькую комнату. В зале собралось много офицеров: некоторые прохаживались по комнате, разговаривая меж собой, другие стояли у развешенных по стенам карт, делая какие-то пометки. Окна были открыты, и Тарзан мог многое слышать из их разговора, но его ничего не заинтересовало: эта была, в основном, похвальба, много говорилось о немецких успехах в Африке, делались предположения о том, когда же немецкие армии в Европе достигнут Парижа. Многие думали, что кайзер уже разгуливает по Елисейским полям. Упоминалась в разговорах и Бельгия, ее ругали, не стесняясь в выражениях.

В задней комнате крупный краснолицый мужчина с генеральскими погонами сидел за столом, несколько других офицеров в разных чинах расположились позади него, двое стояли, вытянувшись перед генералом, и он их опрашивал. Разговаривая, генерал поигрывал стоящей перед ним керосиновой лампой, то подвигая, то отталкивая ее от себя.

Вдруг в дверь постучали, и в комнату вошел адъютант. Он откозырял и доложил:

— Фройляйн Кирчер прибыла, сэр!

— Велите ей войти,— скомандовал генерал, дав знак офицерам, стоявшим перед ним, удалиться.

Фройляйн прошла мимо, чуть не столкнувшись с ними в дверях. Офицеры, выходя из маленькой комнатки, приостановились, отдали ей честь, а фройляйн слегка наклонила голову в знак приветствия и улыбнулась.

Это была очень красивая девушка. Даже грубая пропыленная после длительной верховой езды одежда в брызгах засохшей грязи и усталость, лежавшая тенью на тонком лице, не могли скрыть того, что она была очень молода, ей вряд ли было больше девятнадцати лет. Она приблизилась к столу, за которым стоял генерал и, вынув сложенную бумагу из внутреннего кармана своего плаща, передала ему.

— Садитесь, фройляйн,— предложил генерал, а оставшийся в комнате офицер подал ей стул. Никто не разговаривал, пока генерал знакомился с содержанием записки. В это время Тарзан оценивающе рассматривал разных людей, не покинувших маленького кабинета. Он подумал о том, что один из них вполне мог быть гауптманом Шнайдером, так как двое из присутствующих носили капитанские нашивки. Девушка, как он мог судить, служила в отделе разведки,— она явно была шпионкой. Ее красота была холодной, в ней не было никакого обаяния, женственности. Тарзан без сожаления свернул бы эту нежную юную шейку. Девушка была немкой, и этого было достаточно. Но шпионка его интересовала постольку, поскольку у него была другая, более важная цель. Ему нужен был гауптман Шнайдер. Наконец, генерал оторвался от бумаги.

Он одобрительно кивнул девушке, затем обратился к одному из своих адъютантов:

— Пошлите за майором Шнайдером.

— Майор Шнайдер! — Тарзан почувствовал, что волосы на его загривке поднимаются дыбом, как у зверя. Они повысили в звании эту скотину, убившую его жену!!! Несомненно, они повысили его в звании именно за это чудовищное преступление!

Адъютант покинул комнату, а остальные завели общий разговор, из которого Тарзану стало ясно, что немецкие восточноафриканские военные силы значительно превосходят британские, и что англичане испытывают большие затруднения.

Человек-обезьяна, укрывшись в кустах у окна, устроился так, что мог видеть внутренность комнаты, не будучи сам заметен изнутри, в то же время он был скрыт кустарником от каждого, кто мог случайно проходить мимо к караульному посту. Часового, охранявшего вход в штаб, он прикончил, поэтому был настороже — смену следовало ждать каждую минуту. Появление смены было равносильно обнаружению исчезновения часового, и Тарзан понимал, что это повлечет за собой немедленные и тщательные поиски.

Он нетерпеливо ожидал появления человека, которого так упорно искал, и, наконец, его ожидание было вознаграждено. Адъютант, посланный за майором, вошел в помещение, сопровождаемый офицером среднего роста с лихо подкрученными вверх усиками. Вошедший подошел к столу, отдал честь и отрапортовал о своем прибытии генералу. Генерал ответил на приветствие и повернулся к девушке:

— Фройляйн Кирчер, позвольте мне представить вам майора Шнайдера!

Тарзан не стал больше слушать. Опершись ладонями на подоконник, он одним прыжком очутился в центре пораженной компании кайзеровских офицеров. Сделав широкий шаг, он оказался у стола, сделал неуловимый жест рукой — и в жирный живот генерала с треском полетела горящая лампа. Тот, в героической попытке избежать кремации, повалился навзничь вместе со столом. Увлекаемое этим падением, вслед за ним на полу оказалось все, что лежало на столе, а это в основном были бумаги, которые оказались хорошим горючим.

Двое из адъютантов бросились на человека-обезьяну. Тарзан схватил первого напавшего и швырнул им в другого.

Девушка вскочила со своего стула и прижалась к стене. Другие офицеры громко звали охрану на помощь.

Внимание Тарзана было сконцентрировано на единственном из присутствующих офицеров, он не терял его из виду. Освободившись на мгновение от атакующих, Тарзан схватил майора Шнайдера, перебросил его через плечо, выскочил из окна так быстро, что пораженные и онемевшие от неожиданности немцы едва ли могли осознать, что же произошло.

Брошенный им мимолетный взгляд сказал, что пост все еще пустовал, мгновением позже он и его груз были в тени стога сена. Майор Шнайдер не закричал по той причине, что его дыхание было перехвачено. Теперь Тарзан ослабил свою хватку настолько, что человек смог дышать.

— Если вы издадите хоть один звук, будете тут же задушены! — предупредил немца Тарзан.

Двигаясь с величайшей осторожностью, избегая встречных солдат, человек-обезьяна со своим пленником наконец миновал последний пост, заставляя Шнайдера идти впереди себя. Он двигался к западу. Глубокой ночью они пересекли железную дорогу. Тарзан почувствовал себя в достаточной безопасности. Немец угрожал, просил, задавал вопросы, но каждый раз вместо ответа получал очередной тычок острием копья в спину.

Тарзан гнал его, как гнал бы, наверное, борова, с той лишь разницей, что борова он бы куда больше жалел и уделял бы несчастной скотине больше внимания. До сих пор Тарзан мало думал о том, какое возмездие назначит Шнайдеру. Сейчас же он прикидывал, в какую форму выльется наказание. В одном он лишь был уверен — все должно кончиться смертью. Как все смелые люди и отважные звери, Тарзан не питал склонности к пыткам, наоборот, причинять живому существу муки казалось Тарзану верхом низости, но этот случай был уникальным в его жизненном опыте. Врожденное чувство справедливости призывало его действовать по принципу «око за око», но его недавно данная клятва требовала большего.

Да, этот человек должен испытать страдания, это он заставил страдать Джейн Клейтон. Тарзан не собирался мучить и пытать Фрица Шнайдера, чтобы тот умер, как бедняжка Джейн, поскольку физическая боль не может идти ни в какое сравнение с душевными муками.

В продолжение всей дороги человек-обезьяна подгонял выдохшегося и теперь пришедшего в ужас гунна. Это зловещее, пугающее молчание человека, захватившего его в плен, действовало немцу на нервы. Если бы страшный похититель заговорил! Снова и снова Шнайдер то пытался заставить, то умолить его заговорить, но результатом просьб и угроз было лишь мрачное молчание и болезненные уколы копья. Тело Шнайдера кровоточило во многих местах, он испытывал боль и так устал, что спотыкался на каждом шагу и часто падал, чтобы тут же быть поднятым на ноги тем же ужасным и болезненным тычком копья.

Только с рассветом к Тарзану пришло решение. Казалось, оно послано было с небес. На устах его появилась улыбка. Он сразу стал подыскивать сносное место, чтобы прилечь и отдохнуть. Ему хотелось, чтобы пленник был в форме, когда он приступит к исполнению приговора, который того ожидает.

Впереди протекала река, через которую он переправлялся за день до этого. Тарзану был знаком берег, он хорошо знал, где можно было напиться и подыскать подходящее место поохотиться на дичь.

Предупредив жестом немца, что нужно молчать, он, подталкивая пленника, приблизился к зарослям, которыми порос берег. Там на тропинке, по которой проходили звери на водопой, Тарзан увидел оленей. Животные уже напились и устремились в чащу. Он жестом приказал Шнайдеру забраться в кусты и, пристроившись рядом с ним, стал выжид.чть. Немец следил за молчаливым гигантом недоуменным и испуганным взглядом. На рассвете он смог хорошо рассмотреть человека, взявшего его в плен, и, если вначале был испуган и растерян, то теперь его тревога за собственную судьбу еще сильнее возросла. Кем мог быть этот белый обнаженный дикарь? Он слышал его голос всего один раз, когда тот приказал ему молчать. Слова были сказаны на отличном немецком языке очень звучным баритоном.

Шнайдер наблюдал за дикарем, как завороженная лягушка наблюдает за змеей, готовой проглотить ее. Он видел грациозное, полное изящества тело с гармонично развитой мускулатурой, обтянутое бронзовой кожей и напоминавшее античную статую. Дикарь застыл неподвижно, одними глазами следя за тем, как к кустарнику приближаются легконогие животные. Ни один мускул не дрогнул на красивом суровом лице. Он наблюдал за оленем, медленно идущим по тропе. Ветер дул в сторону зверя. Это был старый, опытный олень-самец, а за ним спешил молодой и жирный олененок. Он уже почти миновал то место, где притаился дикарь, и тут глаза Шнайдера расширились и крик ужаса сорвался с его губ. Он увидел, как белый дикарь прыгнул прямо к горлу молодого самца, как слетел с человеческих губ ужасный рев дикого зверя. Олень пал на землю. У Тарзана и его пленника теперь была еда.

Человек-обезьяна съел свою порцию в сыром виде, а немцу позволил разжечь костер и поджарить мясо. После обильной трапезы они залегли в кустах и отдыхали почти до полудня, а затем поднялись и снова двинулись в путь. Путешествие было весьма изнурительным для Шнайдера, так как он не знал его конечной цели. Временами немец падал к ногам Тарзана, умоляя объяснить ему, что происходит, и взывал о милосердии. Но снова и снова молчаливый дикарь продолжал идти, покалывая Шнайдера копьем, когда тот валился с ног, будучи не в состоянии двигаться. К полудню третьих суток путники достигли места своего назначения.

После крутого подъема и недолгой ходьбы они остановились на краю отвесной скалы. Шнайдер взглянул вниз, на дно узкого глубокого ущелья, где росло единственное дерево и журчала, стекая по отвесной стене, тоненькая струйка воды, а вокруг то тут, то там из-под камней пробивалась скудная трава. Тарзан молча знаком велел немцу заглянуть через край скалы вниз, но тот в ужасе отшатнулся. Человек-обезьяна схватил его за плечо и грубо толкнул по направлению к краю пропасти.

— Спускайся! — приказал он. Это был второй раз, когда Шнайдер услышал голос незнакомца за три дня их общения.

Возможно, само это молчание вселяло больший страх в сердце бота, нежели уколы копья. Тарзан все время держал пленника в напряжении.

Шнайдер со страхом заглянул в пропасть и уже был готов сделать попытку спуститься вниз, когда Тарзан прокричал ему:

— Я лорд Грейсток! Это мою жену ты убил в стране Вазири. Теперь ты поймешь, почему я пришел за тобой! Спускайся!

Немец упал на колени.

— Я не убивал вашу жену, имейте сострадание ко мне, я не убивал вашу жену, я ничего не знаю! Пощадите меня!

— Спускайся! — перебил его Тарзан, нацеливая на Шнайдера острие своего копья. Он понимал, что этот человек лжет, и не удивился этому. Тот, кто может зверски убить женщину без всякой причины, вполне может солгать, даже перед лицом Господа. Шнайдер, рыдая, умолял его, все еще цепляясь за камни на краю пропасти. Человек-обезьяна толкнул его копьем. Шнайдер перевалился через край и начал страшный спуск.

Тарзан сопровождал его и помогал немцу в самых гиблых местах — Шнайдер должен был спуститься живым на дно расселины. Наконец он оказался в нескольких футах от дна.

— Теперь тихо! — предупредил человек-обезьяна. Он указал на трещину в скале: это был узкий вход в пещеру в самом углу узкого и глубокого ущелья.— Там сидит голодный лев! Если ты достигнешь дерева раньше, чем он обнаружит тебя,— у тебя останется еще несколько дней, чтобы радоваться жизни, только тогда, когда ты настолько ослабнешь, что не сможешь держаться на ветвях, Нума-людоед пообедает в последний раз.

Он столкнул Шнайдера со скалы вниз на землю и сказал:

— Теперь беги!

Немец, дрожа от нестерпимого ужаса, кинулся к дереву. Он почти достиг его, как вдруг ужасный рев раздался из глубины пещеры и почти одновременно со звуком исхудалый и голодный лев выпрыгнул из темного отверстия в узкий каменный колодец. Шнайдеру оставалось одолеть всего несколько ярдов, чтобы добежать до спасительного дерева, но лев преодолел это пространство двумя громадными прыжками, надеясь перехватить свою будущую добычу, думавшую, что расстояние в сто футов даст безусловное преимущество. Тарзан наблюдал этот бег взапуски с жестокой улыбкой на губах. Шнайдер выиграл в состязании и птицей взлетел на дерево...

Тарзан добрался до карниза скалы, когда услышал смешанный с ревом кошки человеческий визг, он был более звериным, чем рычание льва. Человек-обезьяна обернулся и еще раз заглянул вниз, в узкое и глубокое ущелье. Высоко на дереве немец со страхом прижался к ветке, распластав на ней свое тело. Внизу в ожидании кружился, облизываясь, Нума.

Человек-обезьяна поднял свое лицо к Куду-солнцу, и из его могучей груди раздался яростный победный клич обезьяны-самца.

 Глава 3 В НЕМЕЦКОМ ТЫЛУ

Тарзан все еще не был полностью отомщен. Оставалось еще много миллионов живых немцев — достаточно, чтобы придать смысл опустошенной невосполнимой потерей жизни, даже если бы он убил их всех, компенсация явно была недостаточной за великую утрату и неимоверные страдания, испытанные им.

Нет, смерть миллионов немцев не могла возвратить к жизни его любимую. Будучи в немецком лагере в горах Парса, лежавших как раз на востоке и служивших пограничной линией между Немецкой и Британской Восточной Африкой, Тарзан достаточно видел и слышал, чтобы понять — британцы терпят поражение в битве за Африку. Вначале он не придавал большого значения этим сведениям, поскольку после смерти жены — единственного существа, крепко удерживавшего его в цивилизованном ми ре, он отверг все человеческое. Тарзан не считал себя больше человеком. Он хотел вновь стать обезьяной.

После того, как Шнайдер получил ту смерть, которую заслуживал, Тарзан кружил возле горы Килиманджаро. Он охотился у ее подножия, на северном склоне величественнейшей из гор. Тарзан обнаружил, что в соседствующих армиях охота не велась.

Все-таки какая-то неудовлетворенность сохранилась у него при воспоминании о том, как распластался, прижавшись к спасительной ветви, Шнайдер, а под деревом пускал голодную слюну отощавший Нума, пожирая взором пока недосягаемую пищу.

Он мог ясно представить себе мучительную агонию, ожидавшую Шнайдера. Тарзан думал, найдет ли майор мужество спуститься к маленькому ручейку напиться воды, пока Нума на несколько минут покинет ущелье и прячется в пещере. Он снова и снова представлял бешеную гонку к дереву, когда лев будет стремиться схватить свою жертву, поскольку неуклюжий немец, конечно же, не сможет бесшумно спуститься с дерева, не привлекая внимания Нумы.

Но даже удовольствие, которое доставляло воображение, рисуя картины последних минут жизни Шнайдера, по временам тускнело. Человек-обезьяна обнаружил, что он думает об английских солдатах, воюющих против превосходящих сил противника, а особенно о том факте, что противниками их были немцы. Мысли об этом заставляли его досадовать и злиться на себя. То, что происходило на театре военных действий, беспокоило его чуть-чуть больше, чем он считал нормальным, возможно, беспокойство ощущал Тарзан потому, что не мог забыть, что псе-тахси родился англичанином, несмотря на то, что хотел навсегда остаться обезьяной. Наконец пришло время, когда Тарзан больше не смог выносить спокойно мысли о том, что немцы убивают англичан, пока он охотится в безопасном отдалении от фронтовой линии.

Решение было принято. Тарзан направился к немецкому лагерю. Он шел наугад, без хорошо разработанного плана, но его вела мысль о том, что, будучи рядом с фронтом, он сможет найти возможность уничтожать немецкое командование, ведь охотился он достаточно умело. Тарзан хорошо себе представлял, как станет выслеживать, словно дичь, и убивать немецких офицеров. Путь его пролегал неподалеку от узкого замкнутого колодца, где им был оставлен на погибель Шнайдер. Побуждаемый естественным любопытством, человек-обезьяна заглянул в ущелье. На дереве уже никого не было. Только кости, человеческие кости валялись у ствола. Никакого признака присутствия льва тоже не наблюдалось. Подняв камень, Тарзан швырнул его вниз, тот с грохотом подкатился к самому входу в пещеру. Неожиданно в проеме появился лев. Как же он не походил на того громадного, лоснящуюся хищника, которого Тарзан заманил в ловушку две педели тому назад! Теперь это был истощенный и испуганный зверь. Шел он, шатаясь от слабости.

— Где немец? — крикнул Тарзан.— Пригодился ли он тебе для еды или оказался мешком костей, когда свалился с дерева? — Нума зарычал.— Ты выглядишь голодным, Нума,— продолжал человек-обезьяна ехидным тоном.— Ты, должно быть, съел всю траву возле своего логова, небось, и кору с дерева ободрал там, докуда тебе удалось достать. А не хотелось бы отведать еще одного немца? — и Тарзан удалился, улыбаясь.

Через несколько минут он неожиданно наткнулся на Бару-оленя. Тот спал под деревом. Поскольку Тарзан был голоден, он быстро убил его и, присев на корточки возле своей добычи, принялся насыщаться. Обгрызая последние кусочки лакомого мяса с ребрышек, он уловил своим чутким слухом шорох крадущихся шагов позади себя. Резко повернувшись, увидел Данго-гиену. С рычанием человек-обезьяна поднял валявшуюся ветку и швырнул ее в замершее животное.

— Уходи прочь, пожиратель падали,— крикнул он.

Но Данго был голоден и, будучи огромным и сильным, лишь огрызнулся и стал кругами бродить рядом с Тарзаном, подбираясь все ближе и ближе, как бы в ожидании возможности напасть. Тарзан-обезьяна знал повадки Данго даже лучше, чем сам Данго. Он догадывался, что это животное голод делает храбрым до безрассудства. Было ясно, что Данго накапливает все свое мужество для атаки, и что этот Данго уже сталкивался с человеком и поэтому относится к нему более или менее безбоязненно. Тарзан отстегнул свое тяжелое копье, положил его рядом с собой и, отхватив ножом сочащийся кусок мяса, продолжал насыщаться, при этом не сводя с гиены взгляда.

Тарзан не испытывал страха, так как длительное общение с опасностями, которыми изобилует дикая природа, настолько приучило его к ним, что он встречал все происходящее, как повседневные заботы, сопутствующие самой жизни. Так, например, вы воспринимаете дома всякие мелкие случайности — на вашей ферме, по дороге на рынок или спускаясь в метро.

Будучи воспитанным в джунглях, Тарзан готов был защищать свою добычу от всех посягающих на нее, соблюдая обычные нормы предосторожности. При благоприятных условиях Тарзан даже бросил бы вызов Нуме, если бы тот покусился на дичь, убитую им, но, если бы был вынужден искать спасения бегством, то сделал бы это без всякого чувства стыда или унижения. Не было более смелого существа, чем Тарзан, среди диких животных, населяющих джунгли, и в то же время не было никого более разумного и осторожного — эти два фактора и позволили ему уцелеть.

Данго мог бы наброситься раньше, но дикое рычание человека-обезьяны, рычание, срывающееся с человеческих губ, вызывало недоумение и вселяло страх в сердце гиены. Она нападала обычно на женщин и детей — слабых, голых чернокожих туземцев и приводила в ужас чернокожих мужчин, сидящих у своих костров, но гиена никогда не встречала человека, способного издавать ужасные звуки, напоминающие рев голодного Нумы куда больше, нежели крик испуганного человеческого существа.

Тарзан закончил трапезу и собирался уже встать, швырнуть обглоданной костью в наглую гиену, прежде чем уйти, оставив ей остатки добычи, но неожиданная mi,гель остановила его. Вместо этого он поднял тушу оленя, перебросил ее через плечо и направился к ущелью. Несколько ярдов Данго, рыча, следовал за ним, а затем, поняв, что у него отняли возможность попробовать ароматного мяса, не счел возможным удалиться несолоно хлебавши и решил напасть.

Мгновенно, как будто природа даровала ему глаза на затылке, Тарзан почувствовал нависшую над ним опасность. Правая мускулистая рука резко откинулась назад, а затем, подобно развернувшейся пружине, была выброшена вперед с силой его гигантских мускулов, подкрепленной внушительным весом тела.

Брошенное копье в то же мгновение настигло готового к прыжку Данго, вонзилось ему в шею у самых плеч п прошло насквозь через туловище. Вытащив копье из тела гиены, Тарзан, забросив обе туши на плечи, продолжал свой путь к ущелью.

Внизу Нума лежал, подрагивая, в тени одинокого дерева, и при оклике человека-обезьяны он, пошатываясь, медленно приподнялся на дрожащих лапах и, как ни был слаб, грозно зарычал и даже испустил слабый рев при виде своего врага и мучителя.

— Ешь, Нума! — закричал Тарзан.— Может случиться, что ты мне снова понадобишься!

Он увидел, как лев оживился при виде падающей сверху пищи, как он, собрав последние силы, прыгнул на тушу оленя. Покидая уступ над ущельем, Тарзан успел увидеть, как Нума разрывал тушу на части, поспешно заглатывая, давясь, огромные куски мяса, жадно заполняя свою пустую утробу.

На следующий день Тарзан подобрался к передовым линиям немецкой обороны. С вершины горы, обильно заросшей лесом, он рассматривал внизу весь вражеский левый фланг, зоркий взгляд его мог даже различить и британские оборонительные линии.

Его положение позволяло ему обозревать общую перспективу поля битвы, а присущая человеку-обезьяне звериная зоркость давала возможность выявить многие детали, недоступные глазу человека, чьи чувства не были отточены до наивысшего совершенства жизнью, полной опасностей и повседневной борьбы. Тарзан отметил и запомнил место расположения пулемета, хитро замаскированного ветками и укрытого от британских глаз. Он приметил хорошо расставленные немецкие посты на ничейной земле, способные вести обстрел передовых позиций врага.

По мере того, как Тарзан переводил заинтересованный взгляд от одного пулемета к другому, он услышал со стороны горы, на вершине которой находился, выделявшиеся из общего грохота орудий частые винтовочные выстрелы. Тарзан прислушался. Винтовочные хлопки раздавались через равные промежутки. Он понял — где-то поблизости засел снайпер.

Его внимание переключилось туда, где, он знал, скрывался меткий убийца. Тарзан терпеливо ожидал следующего выстрела, который подсказал бы более точное место расположения стрелка, и, когда выстрел прозвучал, спустился с крутой горы, ступая бесшумно, как пантера-Шита.

Конечно, он не обращал внимания на то, куда ставил ногу, и все же ни единый камешек не сдвинулся, ни одна веточка не треснула под легкой стопой — его ноги как будто бы видели, на что наступали.

Вскоре, пробираясь сквозь кустарник, он подошел к краю невысокой скалы и увидел на ее выступе, примерно в пятнадцати футах под собой, немецкого солдата, лежащего ничком под прикрытием из каменных плит и кустарников, которые делали его невидимым со стороны британских позиций.

Этот человек, видимо, был отличным стрелком, так как он, находясь позади немецких позиций, стрелял через головы своих. Его мощная винтовка была снабжена оптическим прицелом, кроме того, у него был бинокль, помогающий ему точнее брать на мушку свои будущие жертвы.

Как раз в тот момент, когда Тарзан обнаружил его, снайпер собирался воспользоваться биноклем, то ли проверить эффект своего последнего выстрела, то ли для обнаружения новой цели. Тарзан быстро взглянул в ту сторону британской оборонительной позиции, куда снайпер нацелил свой бинокль. Немцы, по-видимому, неплохо ее просматривали. Зоркие глаза Тарзана открыли много отличных целей для винтовки снайпера — то были головы англичан, высоко торчащие над траншеями.

Гунн, явно удовлетворенный своими наблюдениями, отложил бинокль и снова поднял винтовку, прижал приклад к плечу и тщательно прицелился. В то же мгновение смуглое тело свалилось сверху, с обрыва, прямо на него. Все произошло бесшумно, поэтому вряд ли немец мог осознать, что за существо посмело навалиться ему на плечи, так как, едва коснувшись стрелка, железные пальцы чело-века-обезьяны сомкнулись на поросшей волосами шее боша. Всего какой-то миг длилась смертельная схватка двух самцов. Очень скоро последовала смерть одного из них — снайпер вытянулся в последней судороге и затих.

Лежа под защитой камней и кустарника, Тарзан всматривался в происходящее внизу. Совсем близко виднелись траншеи бошей. Он мог наблюдать, как передвигались 1! них офицеры и солдаты, а почти под ним хорошо замаскированный пулемет вел кинжальный огонь по нейтральной земле, поражая цепи британцев под таким углом, что им трудно было обнаружить, откуда летит к ним свинцовая смерть.

Тарзан наблюдал, лениво забавляясь винтовкой мертвого немца. Немного времени спустя он начал рассматривать механизм оружия. Снова взглянул в сторону немецкой траншеи. Быстро подкрутил колесико телескопического прицела, подогнав его под свое зрение, и приложил винтовку к плечу, затем навел ее на цель.

Тарзан был отличным стрелком. Со своими друзьями из большого мира он ходил на охоту в джунгли, где пользовался оружием цивилизованного человечества, и холя он убивал только когда бывал голоден или в целях самозащиты, он весьма развлекался, стреляя по неодушевленным предметам, например, по тарелочкам, подброшенным в воздух, и научился отлично попадать в цель, сам не сознавая этого.

Теперь же у него действительно будет большая охота. Он слегка раздвинул губы в хищной улыбке, когда его палец постепенно нажимал на курок. Винтовка заговорила, и немецкий пулеметчик завалился на пулемет. За три минуты Тарзан уничтожил весь пулеметный расчет.

Затем он выбрал немецкого офицера и еще троих солдат, находившихся с ним в укрытии.

Тарзан считал нужным соблюдать некоторые предосторожности: для этого он решил не оставлять никого в непосредственной близости от застреленных, уцелевших можно будет спросить о том, как погибли их товарищи в собственных траншеях, если они находились полностью вне поля зрения британских солдат.

Приладив прицел, он дал несколько выстрелов подряд по дальнему пулемету: не спеша он убрал весь пулеметный расчет до единого человека. Два пулемета замолчали.

Тарзан видел из своего укрытия, как люди побежали к траншеям, и меткими выстрелами свалил нескольких из них. К этому времени немцы осознали, что творится что-то неладное, что какой-то сверхъестественный снайпер нашел выгодную позицию, с которой этот сектор траншеи был ему полностью виден.

Вначале немцы пытались обнаружить вражеского стрелка на ничейной земле, но когда офицер просматривал бруствер через перископ, он был сражен пулей, угодившей ему в затылок; пуля прошила череп, и он упал в траншею. Нот тогда немцы поняли, где нужно искать изумительного стрелка. Это было неожиданно и страшно. Враг оказался в тылу!

Один из солдат поднял пулю, убившую офицера, и вот тут то волнение еще более усилилось, так как пуля была явно немецкого происхождения. Окружив тыльный сектор горы, разведчики повели поиск в двух направлениях, перископы были поставлены над окопами в направлении горы, и зоркие глаза выискивали противника.

Им потребовалось немного времени для обнаружения убитого снайпера, и тогда Тарзан заметил, как пулеметные дула повернулись, нацеливаясь на него. Но прежде чем они были пущены в ход, пулеметный расчет лежал бездыханным. По команде офицера другие солдаты отправились к пулеметам, чтобы заменить убитых. Они шли с неохотой, гонимые своими командирами, вынужденные выполнять приказ.

Сразу два пулемета были повернуты туда, где залег в укрытии человек-обезьяна, и пущены в действие. Понимая, что дело почти проиграно, Тарзан, дав прощальный выстрел, отложил винтовку в сторону и исчез в горах, отступив подальше от линии фронта.

В течение долгих минут он мог слышать треск пулеметов, ведущих прицельный огонь по тому месту, которое он только что покинул. Тарзан улыбался тому, что немцы впустую тратят свои боевые припасы.

«Немцы дорого заплатили за Васимбу-вазири, распятого на стене бунгало, и за моих зверски убитых чернокожих друзей,— думал Тарзан.— Но за Джейн они никогда не расплатятся, даже если бы я их всех убил!».

После наступления темноты, уже глубокой ночью, он обошел фланги обеих армий и прошел через наружную охрану к британским позициям. Ни один человек не видел его входящим, ни один человек не знал, что он пересек линию фронта.

Штаб Второго Родезийского полка занимал укрепленное положение далеко за линией огня, чтобы быть в сравнительной безопасности от вражеского наблюдения. Разрешалось даже освещение, и полковник Кэмпбелл сидел за полевым столом, на котором была разостлана военная топографическая карта, и разговаривал с несколькими своими офицерами. Большое дерево широко раскинуло ветви над ними, а на земле пылал небольшой костер, почти рядом со столом. У врага в Африке не было аэропланов и никаких других способов вести наблюдение за английским штабом — он располагался в достаточном удалении от немецких огневых линий, и из вражеского стана нельзя было заметить пламени костра.

Офицеры обсуждали численное превосходство врага и неспособность британских войск на нечто большее, нежели только оборону, с использованием проволочных заграждений и траншей. Они и не могли продвигаться вперед, так как уже понесли тяжелые потери при попытке перейти в наступление. Всякий раз атакующих англичан отбрасывали во много раз превосходящие численные силы противника.

Скрытые пулеметные гнезда весьма сильно беспокоили полковника. Это было очевидно, судя по тому, что он часто возвращался в разговоре с офицерами к этой теме.

— Что-тс их остановило на какое-то время сегодня днем,— сказал один из младших офицеров.— Я как раз ныл занят наблюдениями и никак не мог понять причину суеты, но, кажется, у них сложилось чертовски странное положение в левом секторе траншей. Одно время я думал, что то, что у них творилось, можно расценить, как нападение с тыла. Я докладывал вам, сэр, вспомните, кто-то задал им перцу так, что по всей линии обороны возникло жуткое смятение. Я видел, как земля взлетала от выстрелов! Не знаю, в чем там было дело! Ума не приложу.

В кроне дерева, распростертой над ними, послышалось легкое шуршание, и внезапно гибкое смуглое тело, спрыгнув, очутилось перед ними. Руки офицеров поспешно рванулись к пистолетам. Выстрелов не последовало. Офицеры застыли как завороженные. Они с удивлением смотрели на почти обнаженного белого человека, появившегося перед и ими; отблески огня играли яркими бликами на его округлых мышцах. Тонкие черты лица, носящего печать благородства, не гармонировали с примитивным нарядом и таким же примитивным вооружением. Офицеры оторопели, затем глаза всех повернулись к полковнику.

— Кто вы такой, черт возьми? — резко спросил командир.

— Тарзан, человек-обезьяна! — ответил пришелец.

— О, Грейсток! — воскликнул майор и шагнул к нему с распростертыми объятиями.

— Пресуик? — узнал его Тарзан, протягивая руку.

— Я сначала не узнал вас,— извинился майор.— Последний раз мы виделись в Лондоне, вы были в вечернем костюме довольно больших размеров. Честное слово, вы матерый человечище — не пытайтесь этого отрицать.

Тарзан улыбнулся и повернулся к полковнику.

— Я подслушал ваш разговор,— сказал он.— Я только что явился с немецких позиций. Возможно, я могу помочь вам разобраться, что произошло сегодня в немецких траншеях.

Полковник вопросительно взглянул на майора. Майор Пресуик подошел и представил человека-обезьяну офицеру, рекомендуя его, как английского аристократа. Тарзан вкратце рассказал им, что привело его к преследованию немцев.

— А теперь вы пришли, чтобы присоединиться к нам? — спросил полковник.

Тарзан покачал головой.

— Не совсем так,— ответил он.— Я должен бороться своими средствами и возможностями, но могу помочь вам. Всякий раз, когда мне нужно, я могу выйти к немецким позициям.

Кэмпбелл улыбнулся и покачал головой.

— Это не так легко, как вы думаете,— сказал он,— я уже потерял двух хороших офицеров на прошлой неделе. Они пытались это сделать, а ведь они бы я опытными людьми, лучшими, таких больше нет в разведывательном управлении.

— Разве это сложней, чем пройти незамеченным к британским позициям? — спросил Тарзан.

Полковник собирался ответить, когда новая мысль возникла у него, и он лукаво взглянул на человека-обезьяну.

— Кто привел вас сюда? — спросил он.— Кто пропустил через наши охранные посты?

— Я только что пересек немецкие линии и прошел через ваш лагерь,— ответил Тарзан.— Дайте приказ, чтобы проверили, видел ли меня кто-нибудь?

— Но кто сопровождал вас сюда? — настаивал полковник.

— Я пришел один,— ответил Тарзан, а затем встал во весь рост.— Вы, цивилизованные люди, когда приходите в джунгли, то быстро погибаете. Ману-мартышка — кладезь мудрости по сравнению с вами. Я удивляюсь, как вы вообще существуете. Только ваша численность и ваше вооружение — вот преимущество, спасающее вас. Имей я несколько сот больших обезьян с вашей мощью рассудка, я загнал бы немцев в океан с такой скоростью, с какой они смогли бы достичь побережья. К счастью для них, эти бедные животные не могут объединиться. Если бы они могли стать войском, Африка освободилась бы от присутствия человека навсегда. Ну, так чем я могу вам помочь? Вы хотели бы знать, где укрыты несколько немецких пулеметов?

Полковник заверил его, что это им знать чрезвычайно необходимо, и через некоторое время Тарзан отметил на карте расположение трех пулеметных точек, так беспокоивших англичан.

— Имеется там слабое место,— сказал он, ткнув пальцев в карту.— Его защищают негры, но сами пулеметы обслуживают белые люди. Если сможете подождать!..— У меня есть план. Вы будете способны заполнить эту траншею своими людьми и обстреливать немцев продольным огнем справа их же собственными пулеметами.

Полковник улыбнулся и пожал плечами.

— Звучит очень заманчиво,— сказал он.

— Это легкое задание для меня,— ответил человек-обезьяна.— Я могу опустошить ту часть траншеи без единого выстрела. Я же вырос в джунглях! Мне знаком нрав народа джунглей — Томангани — чернокожих так же, как и всех остальных обитателей черного континента. Ждите меня в следующую ночь,— и он повернулся, чтобы уйти.

— Подождите! — воскликнул полковник.— Я пошлю офицера, чтобы провести вас через оборонительные линии.

Тарзан улыбнулся, помахал на прощание рукой и удалился. Покидая небольшую группу штабников, он заметил невысокую фигуру, одетую в теплую офицерскую шинель. Воротник был поднят, а козырек военной фуражки был надвинут на глаза, но когда человек-обезьяна проходил мимо, свет от костра осветил на мгновение черты закутанного человека, открыв Тарзану, что перед ним известная ему персона. «Возможно, мы знакомы по Лондону,— подумалось ему,— однако, сомнительно. Я где-то недавно видел это лицо...»

И Тарзан продолжил свой путь по лагерю и британским оборонительным линиям, невидимый для наблюдателей часовых, стоящих на постах.

Почти всю ночь он шел через горы Килиманджаро, придерживаясь подножия главной вершины, инстинктивно пользуясь нехожеными тропами, так как понимал: то, что он ищет, может быть найдено на лесном склоне именно где-то здесь, но никак не выше той дороги, по которой он уже проходил недавно.

За три часа до рассвета его обостренное обоняние известило его, что где-то поблизости и находится то, что ему нужно, поэтому он взобрался на высокое дерево и устроился поудобнее, чтобы несколько часов поспать.

 Глава 4 КОГДА ЛЕВ ПИТАЛСЯ

Тарзан проснулся, когда солнце стояло уже высоко it небе. Человек-обезьяна расправил свои могучие члены, запустил пятерню в густые волосы, приглаживая их, и легко спрыгнул на землю. Он сразу нашел нужный ему путь, идя по следу в глубокую лощину. Он продвигался осмотрительно, так как чутье подсказывало ему, что намеченная жертва находится недалеко. Наконец через свисающие ветви он посмотрел вниз и увидел Хорту-кабана и окружении множества его сородичей.

Отвязав лук и выбрав стрелу, Тарзан оттянул тетиву далеко назад, прицелился в одну из самых больших свиией. В зубах человек-обезьяна держал еще одну стрелу, п как только выпустил первую, он тут же зарядил лук и выпустил вторую. Среди свиней немедленно поднялся переполох, так как они не знали, откуда им угрожает опасность. Они глупо визжали и бешено метались по поляне, а затем начали бой друг с другом и дрались до тех пор, пока шестеро из них не пали замертво или тяжело раненными. После таких опустошений стадо с хрюканьем и визгом пустилось в паническое бегство и быстро скрылось в густых зарослях.

Только тогда Тарзан спустился с дерева и прикончил тех, которые еще не были мертвы. Он начал снимать шкуры с туш. Работая с большим умением и очень быстро, он не напевал и не насвистывал сквозь зубы, как это обычно делает цивилизованный человек. Многим в таких мелких поступках, как этот, он отличался от воспитанных себе подобными людей, благодаря, возможно, его детству, проведенному в джунглях.

Звери джунглей, среди которых он вырос, были резвы и склонны к играм, пока молоды, до зрелости, но редко сохраняли игривость после ее наступления. Его дикие собратья делались свирепыми и угрюмыми. Жизнь становилась серьезным делом, особенно во время неурожайных сезонов. Тогда каждый должен был бороться за то, чтобы обеспечить себе свою долю пищи, а раз приобретенные привычки остаются при нас на всю жизнь. Охота за пищей была тяжким трудом всех поколений живых существ, сменяющих друг друга в вечных джунглях, а жизненный труд — это занятие, к которому нельзя подходить легкомысленно или вести себя при этом игриво.

Поэтому за всякой работой Тарзан был серьезен и сосредоточен, хотя он все еще сохранял то, что другие животные теряют, становясь взрослыми,— чувство юмора, которого он не чуждался, когда для этого у него было настроение. Но это был мрачный юмор, а иногда и неприятный, но таков уж был Тарзан. Кроме того, чтобы петь и насвистывать во время работы, надо относиться к ней легкомысленно. Концентрация внимания невозможна, если кроме одного дела, занимаешься чем-то еще. Тарзан обладал способностью сосредоточивать каждое из своих пяти чувств на определенной работе. Сейчас он сдирал шкуру с шести свиней, и казалось, все его органы чувств были поглощены работой так, как будто ничего другого в мире не существовало, кроме этих шести туш! Но его слух и обоняние неизменно служили ему — слух помогал разбираться в лесных шорохах, а обоняние предупреждало о каждой приближающейся опасности.

На сей раз его выручило обоняние, обнаружившее приближение Сабор-львицы, когда ветер донес до чутких ноздрей ее острый аромат. Тарзан почувствовал ее так ясно, как если бы увидел собственными глазами в чаще леса. Он знал, что львица уловила запах освежеванных свиней и немедленно направилась туда, откуда ветер донес аппетитный дух. Он знал по насыщенности воздуха ароматом зверя и силе ветра, как далеко львица находится и что приближается она к нему сзади. Заканчивая обдирать последнюю тушу, он не торопился. Пять шкур лежало около него, обширное дерево раскинуло над ним свои низкие ветви... Тарзан даже не повернул головы, так как знал, что львицу еще не видно, но навострил уши, чтобы услышать первый звук ее приближения. Наконец, он услышал крадущиеся шаги Сабор в кустах позади себя, но она еще не приблизилась на расстояние прыжка. Он неторопливо собрал шесть шкур и прихватил с собой одну из освежеванных туш, и когда львица появилась меж древесных стволов, он подпрыгнул и оказался на раскидистых ветвях дерева. Здесь он развесил шкуры на сучьях, устроился поудобнее и, опершись спиной о ствол дерева, отрезал кусок задней части от туши, втащенной им на дерево, затем неспешно принялся утолять свой голод. Сабор, рыча, подкралась из-за куста, взглянула осторожно вверх на человека-обезьяну и набросилась на ближайшую тушу.

Тарзан смотрел на нее и усмехался, припомнив спор, возникший однажды у него с одним знаменитым охотником на крупного зверя. Тот утверждал, что царь зверей — лев ест только то, что он добывает сам. Тарзан знал лучше повадки львов, он не раз видел как Нума или Сабор не брезговали даже падалью, если были голодны.

Наполнив свой живот, человек-обезьяна стал трудиться над шкурами. Все они были большие и красивые. Вначале он разрезал их на узкие полосы примерно в полдюйма шириной. Когда у него оказалось достаточно этих полос, он сшил две шкуры вместе, а затем по краям через каждые три или четыре дюйма проколол дыры. Пропустив узкую полосу через эти отверстия, он получил мешок с затяжкой. Тем же способом он сделал еще четыре мешка, но поменьше размерами, а от нарезанных полос у него осталось еще несколько.

Покончив с этим, он швырнул большой сочный плод в Сабор, спрятал остатки свиной туши в развилке ветвей и стал пробираться в юго-западном направлении по средним лесным террасам, неся с собой все пять мешков. Он направился прямо к краю ущелья, где заточил людоеда Нуму.

Очень осторожно Тарзан подошел к краю отвесной скалы и огляделся. Нумы нигде не было видно. Тарзан втянул носом воздух и прислушался. Он ничего не обонял и не слышал, однако знал, что Нума должен быть в пещере. Была надежда, что он спит. Многое в его планах зависело от того, обнаружит его Нума или нет.

Медленно перевалил он через край скалы и беззвучно стал спускаться на дно ущелья. Он часто останавливался и напрягал свои зоркие глаза и навострял уши. Особое внимание он уделял входу в пещеру, находящуюся в самом конце ущелья, на расстоянии примерно в сто футов.

Когда он приблизился к подножию скалы, опасность значительно возросла. Если бы ему посчастливилось добраться до дна ущелья и пробежать половину расстояния до дерева, растущего в центре колодца, он почувствовал бы себя в сравнительной безопасности. Но если бы Нума появился раньше, то мог бы прижать Тарзана или к скале, или к дереву. Для преодоления первых тридцати футов скальной стены во избежание прыжка разъяренного хищника потребовался бы разбег, по крайней мере, в двадцать футов, поскольку не за что было уцепиться руками или упереться ногами у подножия,— нужно было пробежать первые два десятка футов скалы по вертикали, как взбегает на дерево белка, когда ее преследует ваша собака. У Тарзана не было желания повторять такое упражнение еще раз, если можно было бы как-нибудь обойтись, так как в прошлый раз он избежал когтей Нумы, только выиграв какие-то жалкие пару дюймов.

Наконец встав на дно ущелья и сложив на камни тяжелый груз, он перевел дыхание и, осмотревшись еще раз, стал продвигаться к дереву. Он добрался до половины пути, но не заметил никаких признаков Нумы. Когда же он достиг дерева, то увидел, что голодный лев содрал со ствола не только кору, но и повредил древесину. Однако Нума все не появлялся. Подтянувшись на нижние ветки, он уже начал сомневаться в том, а есть ли Нума в пещере вообще.

Может быть, он смог сдвинуть камни, которыми Тарзан заложил выход во внешний мир, к свободе? Может, Нума умер? В этом человек-обезьяна сомневался, поскольку он накормил льва целой тушей оленя, да еще трупом гиены всего несколько дней тому назад. Лев не мог умереть от голода и жажды за такое короткое время, поскольку бегущий вдоль ущелья ручей обеспечивал льва водой в избытке.

Тарзан стал спускаться для обследования пещеры, а потом ему пришла мысль, что он сэкономит свое время и усилия, если ему удастся как-нибудь выманить зверя наружу. Подумав минуту, он издал рычание и тут же был вознагражден звуком какого-то движения в глубине пещеры. Немного времени спустя Нума, изможденный, с глазами, полными бешенства, бросился к дереву, готовый слопать даже самого дьявола, если тот годится в пищу.

Когда Нума увидел Тарзана, упитанного и лоснящегося, весело восседающего на дереве, он вдруг стал воплощением демона ярости. Его глаза и нос подсказали ему, что именно это существо и является причиной всех его бед, а, кроме того, оно вполне пригодно для еды. Лев неистовствовал, пытаясь взобраться по стволу дерева. Дважды он подпрыгивал настолько высоко, что обламывал своими лапами нижние ветки, но оба раза срывался и падал на землю. С каждым разом он становился все свирепее. Его злобный рев был страшен, а Тарзан все это время сидел и усмехался, глядя на рассвирепевшего людоеда и отпуская в его адрес колкости, но жалея по такому случаю площадной брани, принятой в джунглях. Он знал, что противник не может его достать, и мысленно торжествовал, видя, что Нума с каждым прыжком теряет уже подорванные голодовкой силы.

Наконец человек-обезьяна встал, отвязал свою веревку, положил ее аккуратно в кольцо, держа в левой руке, а петлю взял в правую, затем поднялся, упершись одной ногой в толстую ветвь, а другой в соседнюю, и плотно прижался спиной к стволу. Стоя так, он бросал оскорбления Нуме, пока зверь, снова доведенный до бешенства, не начал подпрыгивать еще выше, пытаясь добраться до него. И вот когда Нума встал на задние лапы, собираясь передними достать обидчика, петля была быстро наброшена ему на шею.

Молниеносным движением Тарзан затянул петлю, и когда Нума соскользнул со ствола, он не мог коснуться земли, так как человек-обезьяна держал его на весу. Медленно передвигаясь по двум веткам, Тарзан повернул Нуму так, чтобы тот не мог лапами достать ствол дерева, а затем закрепил веревку с висящим на ней на весу львом. Затем сбросил свои пять мешков из свиной кожи на землю и спрыгнул сам. Нума с остервенением рвал пеньковую веревку своими могучими когтями. В любой момент она могла лопнуть, и потому Тарзан должен был действовать быстро. Вначале он накинул большой мешок на голову Нуме и закрепил вокруг шеи затяжным шнуром, затем, после изрядного усилия, во время которого едва не был разорван могучими когтями, равными по остроте бритвам, связал Нуме все его четыре лапы вместе, закрепив их ремнями из свиной кожи. На это Тарзану потребовалась вся его сила и ловкость.

Все усилия льва вернуть утраченную свободу почти прекратились — стало очевидным, что он быстро начинает задыхаться, а поскольку его смерть не входила в намерения Тарзана, то он снова вспрыгнул на дерево и опустил льва на землю, последовал тут же за ним и ослабил петлю вокруг львиной шеи. Затем вынул свой охотничий нож и вырезал два круглых отверстия в мешке на голове напротив глаз Нумы для того, во-первых, чтобы тот мог видеть, а во-вторых, чтобы лев мог дышать.

Покончив с этим, Тарзан занялся другими мешками — теми, в которых были закреплены огромные лапы зверя. Мешки на задних лапах он закрепил, не только завязав шнурками, но также приспособил повязки, туго затянутые вокруг лодыжек повыше сухожилий. Затем закрепил мешки на передних лапах тем же способом, затянув шнуры над мощными коленями. Теперь Нума стал действительно безвредным, как олень.

До этого лев не подавал признаков жизни. Он ловил воздух пастью и ноздрями и напрягался. Но полосок свиной кожи, скреплявших все его четыре лапы, было слишком много, и они были достаточно крепкими. Тарзан наблюдал за зверем и был уверен, что ремни выдержат, однако Нума был необычайно мускулист и каждую минуту мог освободиться от своих пут, после чего все зависело бы только от прочности мешков и затянутых шнурков.

Когда Нума вновь обрел возможность дышать нормально и был в состоянии ревом выразить свой протест и ярость, его усилия освободиться на короткое время увеличивались до титанических размеров, но так как выносливость льва была ослаблена длительным заточением, а доставленная Тарзаном пища не соответствовала габаритам хищника, а всего лишь не дала ему умереть, зверь скоро устал и, чувствуя свое бессилие, безвольно растянулся под деревом.

С этого момента, когда всей энергии животного не хватило для обретения свободы, Нума, наконец, был вынужден покориться дальнейшим оскорблениям и дал закрепить веревку вокруг своей шеи, но на этот раз без петли, которая могла бы затянуться и задушить его, а лишь специальным узлом, не затягивающимся под натяжением.

Другой конец веревки Тарзан прикрепил к стволу дерева, затем быстро разрезал ремни, стягивающие все четыре лапы Нумы, и отпрыгнул в сторону. Зверь вскочил на ноги. Какое-то мгновение лев стоял на широко расставленных лапах, затем он поднял сначала одну лапу, а затем другую, энергично встряхивая ими и пытаясь освободиться от странной обуви, намертво закрепленной ремнями на лодыжках. В конце концов лев начал скрести обутой в шкуру лапой мешок, надетый ему на голову. Человек-обезьяна стоял с копьем наготове, внимательно наблюдая за усилиями Нумы. Удержатся ли мешки? Он так надеялся! Неужели весь его труд окажется напрасным?

Так как все, что было надето на ногах и морде, не поддавалось титаническим усилиям избавиться от унизительной сбруи, Нума вновь обезумел. Он катался по земле, кусался, царапался и ревел. Он вскочил на ноги и подпрыгнул в воздух, он атаковал Тарзана, что привело лишь к тому, что веревка, привязывающая его к дереву, натянулась и сразу же заставила прекратить буйство. Тогда Тарзан подошел к нему и мягко похлопал его по голове древком копья. Нума повернулся на задних лапах и замахнулся на человека-обезьяну, в ответ получил крепкий удар по уху, что заставило его откатиться в сторону.

Когда он попытался напасть вновь, то был опять отброшен. После четвертой попытки царю зверей стало ясно, что он встретил своего хозяина, голова и хвост зверя опустились, и когда Тарзан подошел к Нуме, тот попятился назад, хотя все еще злобно рычал.

Оставив Нуму на привязи, Тарзан вошел в туннель и разобрал преграду с противоположного конца, после чего вернулся в ущелье и направился прямо к дереву. Нума лежал на его пути и, когда Тарзан приблизился к нему, угрожающе зарычал. Человек-обезьяна ударом кулака отбросил льва с дороги, затем отвязал веревку от дерева, и ему потребовалось полчаса упорной борьбы, пока удалось выгнать Нуму через туннель впереди себя. Нума упорно отказывался идти. Наконец пришлось вовсю использовать воспитательное действие копья. Человек-обезьяна преуспел в этом, заставив наконец льва двинуться впереди себя по направлению к выходу.

Оказавшись внутри туннеля и следуя сзади за львом, Тарзан, решил проблему послушания хищника весьма просто. Он преодолевал сопротивление зверя, орудуя острием копья. Если тот пятился назад, его встречал укол большой силы, и поэтому, будучи мудрым львом, Нума быстренько начал всему обучаться и резво побежал по туннелю туда, куда хотел Тарзан. Внезапно выбравшись из тюрьмы во внешний мир, лев почувствовал свободу. Он поднял голову, задрал хвост и припустился во всю прыть. Тарзан, все еще ползущий на локтях и коленях в узком туннеле, был этим захвачен врасплох. Он упал плашмя на лицо и грудь, лев проволок его несколько сот ярдов по каменистой почве. Человек-обезьяна чуть не лишился кожи, прежде чем удалось остановить прыткого Нуму. Исцарапанный и злой Тарзан вскочил на ноги и хотел немедленно подвергнуть льва наказанию, но будучи по натуре весьма сдержанным человеком, он редко разрешал порывам брать верх над собой. Он умел сдерживать страсти. Научив Нуму элементарным зачаткам познания, как должен воспитанный лев двигаться вперед на поводке, он снова воспользовался тем же методом.

Так начался страшный поход, который остался навек в неписаной истории джунглей. Итоги этого дня были полны событий как для Тарзана, так и для Нумы. Начав с открытого бунта, к концу пути лев прошел все стадии от упорного сопротивления и неохотного послушания до полной ягнячьей покорности. Лев был очень усталый, голодный, томимый жаждой, когда их застигла ночь, но ни в этот день, ни в другой никакой еды для него не могло быть — Тарзан не смел рисковать и снимать с головы льва мешок, хотя вырезал еще одно отверстие, которое позволяло Нуме утолять жажду. После наступления темноты он отвел зверя к источнику, из которого тот и напился. Затем Тарзан снова привязал его к дереву, приготовил еду для себя, поел и растянулся среди ветвей над своим пленником, чтобы поспать несколько часов.

Рано утром следующего дня они продолжали свое путешествие. Путь их лежал через низкое предгорье Килиманджаро, огибая с южной стороны знаменитую гору и вел дальше на восток. Звери джунглей, которые попадались им по дороге, завидев такое шествие, пускались в паническое бегство. Лишь одного запаха Нумы было достаточно, чтобы вызвать во многих зверях желание бежать без оглядки, но вид странного существа, издающего запах льва, но не похожего ни на кого и ни на что ранее виденное ими, и то обстоятельство, что его вел, держа на поводу, гигант—Тармангани — это было слишком даже для грозных обитателей дикого мира.

Сабор-львица, почуяв на расстоянии запах своего повелителя и хозяина, смешанный с запахом Тармангани и запахом Хорты-кабана, рысью пустилась по прямой через лес для выяснения непонятного явления. Тарзан и Нума слышали ее рычание, перешедшее в жалобный визг. Львица, трогательно скулила, сбитая с толку. Распространяемая странной парой смесь запахов вызывала в ней любопытство и страх. Львы, какими ни кажутся страшными, зачастую очень робкие животные, а Сабор принадлежала к слабому полу и, естественно, обладала женским любопытством и женской робостью,

Тарзан отвязал копье, зная, что ему, возможно, придется сейчас бороться за удержание добычи. Нума остановился и повернул свою оскорбленную голову в направлении приближающейся самки. Он издал горловой рык, похожий скорее на мурлыканье, Тарзан собрался было уже его кольнуть, но тут появилась Сабор, а позади нее Тарзан увидел то, что заставило его вмиг остановиться,— четырех взрослых львов, следовавших за этой львицей.

Разбуженное в Нуме достоинство и готовность к активному сопротивлению могли бросить весь клан ему на помощь. Поэтому Тарзан остановился, чтобы сначала выяснить, какую звери займут позицию по отношению к оскорбленному собрату. Он не собирался уступать своего льва без боя, но, зная львов, как знал их он, вовсе не имел полной уверенности насчет дальнейшего поведения этих непредсказуемых хищников.

Львица была молода, а четверо самцов находились в расцвете сил и красоты. Таких красивых львов Тарзан никогда не видел. У трех львов были довольно скудные гривы, но у одного из них, вышагивавшего впереди, голову украшала прекрасная черная шевелюра, она колыхалась на легком ветерке.

Львица остановилась в ста футах от Тарзана, а львы следовали за ней и застыли на несколько футов дальше. Уши у них приподнялись, а глаза были полны любопытства. Тарзан не мог даже предположить, что они могут предпринять. Лев в сбруе, стоящий рядом с ним, пристально смотрел на собратьев, но ни звука больше не издал: молча стоял и наблюдал за ними.

Вдруг львица опять тихо заскулила, после чего лев Тарзана дико взревел и прыгнул вперед по направлению к самцу с пышной черной гривой. Вид этого неизвестного существа со страшной мордой и непонятным запахом был непереносим для молодого самца. Лев, к которому рванулось, таща Тарзана за собой, страшилище, с испуганным рыканьем повернулся и пустился наутек. За ним последовали остальные львы вместе с самкой.

Нума попытался преследовать их, но Тарзан крепко держал его на поводке, и когда лев в ярости поворачивался к нему, получал удар копьем по голове.

Потряхивая головой и рыча, лев наконец вынужден был снова последовать туда, куда хотел Тарзан, но прошел час, прежде чем утих его гнев, и Нума успокоился. Он был голоден, в сущности голоден давненько и, следовательно, пребывал в дурном настроении, но, будучи основательно покорен педагогическими методами Тарзана, славного дрессировщика, шагал спокойно рядом с человеком-обезьяной, напоминая походкой огромного сенбернара.

Было уже темно, когда Тарзан со львом приблизились к британским позициям. На небольшом расстоянии от сторожевых постов Тарзан привязал Нуму к дереву и пошел дальше один. Он уклонился от часового, обошел стражу и окольными путями заявился снова в штаб полковника Кэмпбелла, где и предстал перед офицерами, как бестелесный дух, возникший из воздуха. Когда они увидели, кто появился таким странным образом, без уведомления, то радостно приветствовали его, наслушавшись о нем много рассказов за эти сутки. Много чего болтали об этом странном лорде из джунглей, оказалось, почти все правда, даже полковник в недоумении почесал затылок.

— Кто-то должен быть расстрелян за это! — сказал он.— Я не вижу необходимости ставить часового, если человек может незаметно проникнуть в штаб или куда угодно.

Тарзан улыбнулся.

— Не вините их, так как я не человек. Я же Тармангани, каждый Тармангани, которому захотелось бы сюда попасть, явился бы в ваш лагерь, но если бы мангани стояли на часах, никто не прошел бы без их ведома.

— Кто такие Тармангани? — спросил полковник.— Может быть, вы могли бы завербовать их на военную службу? У нас хорошо платят!

Тарзан отрицательно покачал головой.

— Это Большие обезьяны,— объяснил он.— Это мои люди, но вы не смогли бы использовать их. Они не могут сосредоточиться достаточно долго на одной мысли. Если бы я им рассказал о воинском поприще, они заинтересовались бы на какое-то время. Я мог бы даже в некоторых из них придерживать интерес настолько, чтобы доставить их сюда и объяснить им их обязанности, но они вскоре потеряли бы всякий интерес к военному делу и могли унестись в лес в поисках жучков именно тогда, когда вы больше всего нуждались бы в них. Вместо того чтобы охранять свои посты, они принялись бы заниматься, например, любовью. Это такой народ. У них рассеянный ум маленьких детей, вот почему они остаются теми, кто они есть.

— Вы называете их «мангани», а себя Тармангани — в чем разница? — спросил майор Пресуик.

— «Тар» — означает «белый»,— ответил Тарзан.— А «мангани» — Большая обезьяна. Мое имя, которое было дано мне в племени Керчака, означает «Белая кожа». Когда я был маленьким ребенком, моя кожа, я думаю, выглядела очень белой по сравнению с красивым черным мехом Калы, моей приемной матери. Поэтому соплеменники называли меня «Тарзан», или Тармангани. Вас они тоже называют Тарзанами,— успокоил он своих собеседников, улыбаясь при этом.

Кэмпбелл тоже улыбнулся.

— Это не упрек, Грейсток, и клянусь Богом, уметь быть призраком — отличное качество. Теперь, как насчет вашего плана? Вы все еще считаете, что сможете опустошить ту немецкую траншею, что напротив наших позиций?

— А ее все еще удерживают Гомангани? — спросил Тарзан.

— Кто такие Гомангани? — поинтересовались на этот раз майор и полковник вместе.— Траншея все еще удерживается туземными войсками, если вы это имеете в виду.

— Да,— ответил  человек-обезьяна.—«Гомангани» — это значит «большие черные обезьяны», то есть негры.

— Что вы намерены делать и какой помощи хотели бы от нас? — спросил Кэмпбелл.

Тарзан подошел к столу и указал пальцем место на карте.

— Вот здесь у немцев пост прослушивания,— сказал он.— У них там имеется пулемет. Туннель соединяет его с траншеей в этой точке.— Разговаривая, он передвигал палец по карте с одного места на другое.— Дайте мне бомбу, и когда вы услышите, как она взорвется на этом посту, пусть ваши люди не спеша перейдут ничейную землю. Вскоре они услышат суматоху во вражеской траншее, но пусть не спешат и, чтобы ни делалось и какие крики ни раздавались бы в траншеях, пусть ждут спокойно. Вы должны предупредить своих людей, что я могу оказаться в траншее и что мне не хочется быть застреленным или заколотым штыком!

— И это все? — с сомнением в голосе сказал Кэмпбелл после того, как послал офицера выдать Тарзану ручную гранату.— И вы в одиночку опустошите траншею?

— Не совсем в одиночку,— уклончиво ответил Тарзан, загадочно улыбаясь,— но я ее опустошу. И, между прочим, ваши люди могут подойти через туннель от поста прослушивания примерно через полчаса после взрыва гранаты.— Повернувшись, он вышел и оставил штабников в полном недоумении.

По дороге через лагерь в мозгу Тарзана вдруг всплыло воспоминание, вызванное его предыдущим визитом в штаб. Вероятно, образ офицера, мимо которого он проходил, когда покинул общество полковника Кэмпбелла, и невозможность вспомнить, как зовут обладателя столь знакомого лица, вызвало его досаду. Тарзан тряхнул головой. «Сомнительно, нет, этого не может быть,— думал он,— но все же черты молодого офицера, закутанного в шинель, так схожи с чертами фройляйн Кирчер — немецкой шпионки». Ее он видел в немецком штабе в ту ночь, когда утащил из-под носа генерала и его штабных офицеров немецкого майора.

За последней линией часовых Тарзан быстро направился к Нуме. Зверь лежал и казался спящим, но как только Тарзан подошел и склонился к нему, лев встал; он издал тихий жалобный вой. Тарзан улыбнулся, так как различил в голосе царя зверей новые нотки — мольбу. Это был скорее скулеж голодной собаки, просящей у человека пищи, нежели голос гордого хищника.

— Скоро ты поохотишься, Нума, и наешься до отвала! — пробормотал Тарзан на понятном зверю языке Больших обезьян.

Он отвязал веревку от дерева, и Нума рядом с ним ступил, крадучись, на ничейную землю. Раздавались редкие винтовочные выстрелы, и только гулкие разрывы орудийных снарядов напоминали о присутствии артиллерии позади немецких и британских позиций. Поскольку снаряды с обеих сторон падали далеко за траншеями, они не представляли опасности для Тарзана и льва, но шум их полета, выстрелы и взрывы раздражающе действовали на Нуму, припадавшего при каждом звуке к земле от страха; он дрожал и жался к Тарзану, как бы ища у него защиты.

Осторожно два зверя двигались вперед к посту прослушивания немцев. В одной руке Тарзан нес гранату, данную ему англичанами, в другой сжимал веревочную петлю от поводка, на котором он вел льва. Наконец Тарзан добрался до того места, которое и входило в его план. Его зоркие глаза увидели голову и плечи часового, стоящего на посту. Человек-обезьяна крепко зажал в руке гранату. Он прикинул глазом расстояние, присел, а затем единым движением встал и бросил гранату, упавшую плашмя на землю.

Через пять секунд раздался сильный взрыв в траншее, где находился немецкий пост прослушивания. Нума нервно дернулся и попытался убежать, но Тарзан удержал его и, вскочив на ноги, побежал вперед, таща упирающегося Нуму за собой. У края траншеи он остановился и заглянул в нее. Там он увидел, что в живых осталось вообще немного врагов. Кругом валялись клочья разорванных тел. Единственное, что не было уничтожено взрывом, это пулемет, защищенный мешками с песком.

Нельзя было терять ни одной минуты. Подмога на пункт могла быть уже выслана по туннелю связи, ведь очевидно, что часовые на ближних постах слышали взрыв в пункте прослушивания и поняли, что он уничтожен. Нума не решался следовать прямиком по темному туннелю в вырытую яму, пропахшую порохом после взрыва, но человек-обезьяна не был настроен медлить — одним пинком сбросил он льва на дно траншеи. Перед ним зияло отверстие туннеля, ведущего с ничейной земли в немецкие окопы. Тарзан втолкнул Нуму в туннель и тут кое-что вспомнил: он бегом вернулся назад, снял пулемет с бруствера и поставил рядом со входом в туннель. После чего снова повернулся к Нуме и своим ножом быстро разрезал шнурки, удерживающие мешки на его передних лапах. Прежде чем лев смог понять, что когти его страшных лап снова свободны к действию, Тарзан срезал веревки с шеи и мешка на голове льва, толкнул его в глубину туннеля по направлению к траншеям и наподдал увесистого пинка, придав зверю ускорение.

Нума задержался, как бы упираясь против силы, толкавшей его вперед. Только почувствовав укол лезвием острого ножа в ляжку, он рванулся вперед. Вернуться обратно или бросаться в сторону было невозможно — оставался только один путь — бежать, или из дикого упрямства пятиться назад и наткнуться на острие ножа. Тем временем Тарзан срезал мешки с его задних лап. Прижал кончик ножа к ягодице льва, крепко уперся ногами в мягкую землю, разрыхленную взрывом гранаты и вновь толкнул хищника.

Вначале Нума двигался вперед дюйм за дюймом, недовольно ворча, и вдруг издал торжествующий рев и стремительно прыгнул вперед. Тарзан понял, что зверь уловил запах мяса впереди. Волоча пулемет за собой, человек-обезьяна быстро следовал за львом, чей рев ясно слышался впереди. Вскоре голос хищника смешался с дикими криками испуганных людей. Еще раз усмешка коснулась губ человека-обезьяны.

— Они убивали моих вазири,— шептал он.— Они распяли Васимбу, сына Мувиро!

Когда Тарзан добрался до передних окопов, поблизости никого не было видно. Они были пусты. Следуя дальше, он везде находил пустые траншеи и пустые окопы. Приближаясь к центру немецкой обороны, он увидел в окопе примерно дюжину солдат, сбившихся в кучу и вопящих от ужаса. Нума терзал их своими когтями, он активно работал лапами и клыками, являя собой ужасное зрелище — воплощение свирепости и дикого голода.

Если что-либо человеческое оставалось в этих нелюдях, какими бесспорно были немецкие туземные солдаты, то перед лицом ужасной смерти они утратили последние остатки человечности. Солдаты яростно дрались друг с другом в попытке избежать когтей страшного существа, которое с раннего детства наполняло их души ужасом, они продолжали отступать. Некоторые пытались выкарабкаться через земляной вал траншеи, некоторые прыгали через бруствер, предпочитая опасности ничейной земли этому леденящему душу зрелищу.

По мере того, как английские войска медленно приближались к немецким окопам, они столкнулись сначала с перепуганными неграми, бежавшими прямо им в руки и готовыми сдаться в плен. В траншеях разыгрался кромешный ад, что было очевидно не только по появлению дезертиров, но и по крикам, проклятиям, доносившимся до ушей англичан, но солдат полковника Кэмпбелла сбивало с толку то, что из траншеи раздавалось кроме всего прочего дикое рычание разъяренного льва.

Когда же почти все англичане нырнули в окопы противника, они услышали стрекот пулемета где-то впереди и увидели, как огромный лев перемахнул через немецкий тыльный траверс с телом вопящего солдата в окровавленной пасти и исчез во мраке ночи. Слева от вбежавших в траншею солдат, на траверсе окопа, присел на корточках Тарзан-обезьяна и ловко управлялся с пулеметом, из которого обстреливал продольным огнем немецкие траншеи.

Англичане увидели на передовой еще кое-что. Они увидели, как рослый немецкий офицер выскочил из блиндажа как раз позади человека-обезьяны. Он схватил брошенную кем-то винтовку с закрепленным на ней штыком и стал подкрадываться к Тарзану, очевидно, увлекшемуся стрельбой и не замечавшему ничего из того, что делалось вокруг... Солдаты бросились вперед, выкрикивая предостережения, но из-за дальности расстояния и грохота выстрелов голоса их не достигали слуха Тарзана. Крупные руки немца легко подняли винтовку для трусливого выстрела в обнаженную спину, но вдруг Тарзан-обезьяна вскочил на ноги. Все произошло с такой быстротой, будто сверкнула Ара-молния.

Не человек прыгнул вперед на офицера-боша, вырвав и отбросив в сторону острый штык. Так могла быть отброшена соломинка, выхваченная из рук ребенка. Это был дикий зверь, и рев дикого зверя срывался с его уст, так как то странное чувство, которым был обуян Тарзан, свойственно только диким существам. Это обостренный инстинкт зверя предупредил его о чьем-то недобром присутствии за спиной, а, обернувшись, чтобы встретить врага лицом к лицу, Тарзан увидел знаки отличия рода войск и эмблему полка на кителе. Это были те же знаки, что носили убийцы его жены — люди, лишившие его крова и счастья.

Немец опешил. На него напал дикий зверь, зубы его впились в плечо гунна, руки искали жирную шею. Подоспевшие наконец ребята из второго Родезийского полка увидели такое, что навек осталось в их памяти. Они увидели, как гигантский человек-обезьяна подхватил тяжелого немца с земли и тряс его, как терьер трясет крысу, как Сабор-львица трясет свою жертву, чтобы та испустила дух.

Они видели, как глаза гунна вылезли из орбит от страха, когда он тщетно упирался изо всех сил руками и ногами в широкую грудь своего противника. Они видели, как Тарзан вдруг развернул офицера и положил его к себе на колено, рукой обхватил шею и наклонил его плечами назад. Колени немца подогнулись, и он упал, но непреодолимая сила продолжала складывать его пополам. Раздался страшный хруст ломающихся костей, немец протяжно вскрикнул в агонии, забился, как вытащенная из воды рыба. Но все это продолжалось считанные мгновения. Тарзан отбросил в сторону мягкий и безжизненный предмет, еще недавно бывший человеком.

Англичане зашагали вперед. Они уже хотели было поздравить Тарзана, высказав ему свое одобрение. С губ готовы были сорваться приветственные слова. Но они так и не были произнесены, ибо в этот самый момент Тарзан поставил ногу на поверженного врага и, подняв свое лицо к небу, издал грозный и устрашающий победный клич обезьяны-самца.

Убитый немец был тот самый старший лейтенант фон Госс, который дал распоряжение чернокожим солдатам пытать доброго Васимбу и сеять всяческие разрушения в поместье Грейстоков.

 Глава 5 ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬОН

Небольшая британская армия в Восточной Африке, понеся тяжелые потери от превосходящих сил противника, наконец начала приходить в себя. Немецкое наступление было сломлено и теперь гунны, упорно обороняясь, медленно отступали вдоль железной дороги к Танге. Прорыв немецких позиций последовал после того, как часть их левофланговой траншеи, защищаемой туземными войсками, были защищена Тарзаном и Нумой львом. А это произошло в ту памятную ночь, когда человек-обезьяна спустил голодного людоеда на суеверных, охваченных ужасом негров. Второй Родезийский полк немедленно занял покинутую траншею, и с этих позиций огонь их флангового пулемета, которому они подвергли смежные траншеи противника, отвлек внимание обороны и тем самым дал возможность провести основным силам англичан успешную ночную атаку и без больших потерь установить равновесие британских и немецких сил.

Прошли недели. Немцы боролись за каждую милю безводной, покрытой колючей растительностью земли, отчаянно удерживая свои позиции вдоль железной дороги. Офицеры Второго Родезийского полка не видели больше Тарзана-обезьяну с тех пор, как он, убив старшего лейтенанта фон Госса, исчез в глубине немецких позиций. Среди англичан были и такие, которые считали Тарзана убитым или угодившим в плен в немецких окопах.

— Немцы могли убить его,— согласился полковник.— Но я полагаю, что они никогда бы не взяли беднягу живым.

Но немцам не удалось ни пленить, ни убить человека-обезьяну. Тарзан провел эти недели приятно и с пользой. Ему удалось собрать весьма ценные сведения, касавшиеся расположения сил немецких частей, их методов ведения войны. Располагая этими сведениями, Тарзан мог в одиночку доставить немецкой армии много неприятностей, досаждая бошам и подрывая их моральных дух.

Доставлять немцам неприятности было само по себе целью Тарзана, но, кроме того, у него появился еще один замысел. Он знал, что на этой линии фронта в расположении англичан действует немецкий шпион. Он хотел его захватить живым и доставить британцам. Когда Тарзан впервые навестил немецкий штаб, он видел, как молодая женщина передала бумагу немецкому генералу. Позднее он заметил эту же женщину на территории английского лагеря. Она была в форме английского офицера. Вывод напрашивался сам собой: это была ловкая и опасная шпионка.

Поэтому Тарзан навещал немецкий штаб в продолжении нескольких ночей, надеясь увидеть эту женщину снова или хотя бы уцепиться за какую-нибудь нить, ведшую к ней. Где могла находиться шпионка? Одновременно, дабы не тратить силы попусту, Тарзан многими проделками приводил в смертельный страх немцев. Он подслушивал обрывки разговоров, когда пробирался через немецкий лагерь, и это помогало ему успешно строить козни, разрушая все планы противника.

Однажды ночью, затаившись в кустах вблизи полкового штаба, Тарзан прислушался к разговору нескольких офицеров. Один из них рассказывал то, о чем говорили туземные солдаты в связи с их поражением, вызванным появлением на позициях несколько недель тому назад голодного льва. Офицер рассказывал, что чернокожие солдаты видели, будто одновременно со львом в той траншее появился обнаженный белый гигант. Туземцы были убеждены, что это был демон джунглей.

— Демон, должно быть, был тот же самый, что вскочил через окно в штаб генерала и унес Шнайдера,— заявил офицер.— Я хотел бы знать, как случилось, что он выбрал бедного майора. Говорят, этот человек, если он действительно человек, а не демон, как уверяют черномазые, видимо, разыскивал именно Шнайдера. Он ведь мог легко утащить самого генерала, но пренебрег всеми, кроме майора. Его он предпочел всем, бывшим в комнате, схватил и унес в ночь. Один Бог знает, какова дальнейшая судьба майора Шнайдера.

— У капитана Фрица Шнайдера имеются некоторые предположения,— поддержал разговор один из собеседников.— Он рассказывал мне всего неделю назад, что догадывается, почему его брата захватили — это вышло по ошибке. Он не был так уверен в правильности своих предположений, пока не был убит фон Госс, очевидно, тем же человеком в ту ночь, когда лев забрался в траншею. Фон Госс участвовал в одной экспедиции вместе со Шнайдером. Один из людей Шнайдера был найден со свернутой шеей тогда же, когда утащили майора. Шнайдер считает, что этот демон охотился за ним и его командой — что он явился по его душу в ту ночь, но по ошибке схватил его брата. Крафт сказал ему, что когда он представлял майора фройляйн Кирчер и назвал ей его фамилию, этот голый дикарь прыгнул через окно и ринулся прямо к майору.

Вдруг офицеры прекратили разговор и прислушались.

— Что бы это могло быть? — спросил один из них.

Они осмотрели кусты, откуда послышалось приглушенное рычание, так как Тарзан-обезьяна понял, что благодаря его ошибке виновный в страшном преступлении, совершенном в его бунгало, все еще жив, и убийца его жены до сих пор не наказан.

В течение долгих минут офицеры стояли, напряженно прислушиваясь. Все уставились на кусты, откуда донесся зловещий звук. Каждый припомнил недавние таинственные случаи исчезновения офицеров из самого центра лагеря, а также часовых с одиночных постов: мертвецов, найденных там, где проходила оживленная лагерная жизнь. Люди были убиты почти на глазах своих товарищей. Все это проделывало загадочное существо, остающееся всякий раз невидимкой. Они думали о следах, оставленных странными когтями гиганта на шеях мертвецов, об отпечатках мощных зубов на телах товарищей.

Офицеры стали поспешно расходиться, держа пистолеты наготове.

Кусты шевельнулись почти незаметно, но тут же один из офицеров без предупреждения выстрелил в них: однако Тарзана-обезьяны там уже не было. В интервале между движением куста и выстрелом он испарился в темноте. Через десять минут он уже находился на окраине той части лагеря, где были расквартированы на ночь чернокожие солдаты туземной группы под командованием Фрица Шнайдера. Туземцы располагались прямо на голой земле, но для офицеров были разбиты палатки. К ним-то и подползал Тарзан. Это была медленная и опасная работа, поскольку немцы были сейчас настороже, так как сверхъестественный противник проникал в их лагерь, чтобы получать кровавую дань, каждую ночь, но все же человек-обезьяна обошел всех часовых, избежал бдительности внутренней стражи и наконец дополз к тылу офицерской палатки.

Здесь он вплотную припал к земле и прислушался, что делается за полотняной стенкой. Оттуда раздавалось обычное дыхание одного спящего человека. Тарзана это устраивало. Своим ножом он разрезал веревки задней створки и вошел. Все было проделано беззвучно. Лист, падающий с дерева в тихий день, не мог бы упасть более бесшумно. Тарзан подвинулся в сторону спящего человека и медленно склонился над ним. Он, конечно, не мог знать, Шнайдер ли это или, может быть, кто-то иной, поскольку ранее не видел Фрица Шнайдера, но намерен был узнать имя спящего и немедленно. Он тихонько тронул человека за плечо, тот тяжело повернулся и выругался густым гортанным голосом.

— Спокойно! — тихим шепотом предостерег его человек-обезьяна.— Спокойно, или я убью тебя!

Гунн открыл глаза. В тусклом свете ночника он увидел гигантскую фигуру, склонившуюся над ним. Затем неизвестный гигант схватил его за плечо сильной рукой, а его стальные пальцы сжали его горло.

— Не кричи,— скомандовал Тарзан,— а отвечай шепотом на мои вопросы. Как твое имя?

— Люберг,— ответил офицер. Он дрожал. Невероятное присутствие в его палатке обнаженного гиганта наполняло немца страхом. Он тоже припомнил людей, таинственно убитых ночью в лагере.— Что вам нужно?

— Где гауптман Фриц Шнайдер? — спросил Тарзан.— В какой палатке?

— Его здесь нет,— ответил Люберг,— он был отправлен вчера в Уилхемстал...

— Я не стану тебя убивать сейчас,— сказал человек-обезьяна.— Сначала пойду и узнаю, солгал ты мне или нет, и е-:ли узнаю, что солгал, твоя кончина будет ужасной. Ты знаешь, как умер майор Шнайдер?

Люберг отрицательно покачал головой.

— Я знаю,— продолжал Тарзан,— и его смерть была не из лучших, даже для проклятого немца она была тяжела. Повернись лицом вниз и закрой глаза, не двигайся и не издавай никаких звуков.

Человек сделал, как ему было приказано. Как только он закрыл глаза, Тарзан выскользнул из палатки. Через час он был уже вне немецкого лагеря и направлялся к небольшому городку Уилхемсталу, в летнюю резиденцию правительства Немецкой Восточной Африки.

Фройляйн Берта Кирчер растерялась и была унижена, ей потребовалось довольно много времени, прежде чем она смогла примириться с тем, что она, гордившаяся всегда своим знанием леса, заблудилась в этой небольшой части страны между местечком Пангани и железной дорогой, ведущей в Тангу; она знала, что Уилхемстал лежит на юго-востоке от нее, примерно в пятидесяти милях отсюда, но по ряду непредвиденных обстоятельств обнаружила, что не в состоянии определить, где же находится этот юго-восток.

Вначале Берта двинулась от немецкого штаба по дороге с хорошо расставленными указателями. По этой дороге шли войска, и фройляйн пребывала в полной уверенности, что быстро доберется до Уилхемстала. Позднее встреченный дозор предупредил ее, что усиленный британский патруль прошел по западному берегу реки Тангани, двигаясь немного южнее по этой дороге, и маршем продвигается к железной дороге, ведущей в Тангу.

Покинув дорогу, фройляйн Кирчер оказалась в густом кустарнике и, так как небо было плотно прикрыто тучами, решила прибегнуть к помощи своего компаса. Только тогда она обнаружила к своему ужасу, что компаса при ней не оказалось. Однако, полагаясь на свое знание леса, фройляйн Кирчер продолжала идти в направлении, которое считала западным. Пройдя довольно большое расстояние, Берта все еще была уверена в своей интуиции и решила повернуть на юг. Теперь ей казалось, что она в полной безопасности и скоро окажется в тылу британского патруля.

Еще долго она не допускала никаких сомнений, даже после того, как повернула на восток, а затем вновь на юг, все время помня о патруле. Было уже далеко за полдень, и ей уже следовало подойти к дороге, огибающей Тангу с юга, но этой дороги все не было. Кругом простирался девственный лес. Девушка начала испытывать настоящую тревогу.

Ее лошадь провела весь день без пищи и воды, близилась ночь, а с нею и сознание того, что она безусловно заблудилась в дикой и бездорожной местности, хорошо известной в основном изобилием мух це-це и диких зверей.

Девушку сводило с ума сознание того, что она не имеет никакого представления, куда идти дальше, и не знает направления, по которому двигалась. Возможно, она вовсе не приближается, а наоборот — удаляется в мрачную и опасную зону, куда запрещен въезд, в местность Пангани. Однако останавливаться было нельзя — нужно было двигаться.

Берта Кирчер была не из робкого десятка, ее можно было считать кем угодно, но только не трусихой, однако при приближении ночи, когда вокруг стала сгущаться темнота, она не могла выбросить из головы мысли о тех ужасах, которые ее поджидают. На протяжении нескольких часов ее будут мучить кошмары наяву, пока восходящее солнце не развеет кромешный мрак — страшную ночь джунглей, питающую всех ревущих, устрашающих демонов уничтожения.

В сгущающихся сумерках она успела найти нечто похожее на лужайку, затерявшуюся в сплошных зарослях кустарника. В центре лужайки росла небольшая группа деревьев. Вот здесь-то Берта решила устроить ночевку.

Трава была высокая и густая, девушка стреножила лошадь и решила соорудить себе удобную постель. Вокруг деревьев было больше чем достаточно сухих сучьев, чтобы развести хороший костер.

Сняв седло и сбрую с лошади, Берта положила их у подножия дерева, а затем поблизости привязала лошадь и занялась сбором сушняка. С наступлением темноты на полянке весело пылал костер, и топлива для него было запасено вдосталь.

Из седельных вьюков она вынула пакет с едой, отпила глоток воды из фляги. Фройляйн Кирчер не могла позволить себе больше, чем глоток, ибо не знала, сколько времени пройдет, пока она сумеет найти воду. Ее сердце наполнилось жалостью к своей бедной лошади — ей-то не хватит воды. Даже у немецких шпионок может быть доброе сердце, а фройляйн Кирчер была, как вы помните, очень молода и сентиментальна.

Наступила ночь. На небе отсутствовали луна и звезды, а свет костра только подчеркивал черноту ночи, как бы еще больше сгущая мрак. Девушка различала небольшое пространство, поросшее травой. Пламя костра выхватывало из тьмы стволы деревьев, которые, поблескивая шероховатостями на коре, выступали на фоне темной земли и непроглядной ночи. В трех шагах от костра ни зги не было видно, кроме траурного занавеса, за которым готовились к выходу будущие артисты наступающей трагедии джунглей.

Джунгли казались зловеще спокойными. Издалека на большом расстоянии от места ночевки доносился слабый грохот крупнокалиберных пушек. Определить направление стрельбы девушка не могла.

Берта напрягала слух, ее нервы были готовы вот-вот лопнуть от напряжения, но все-таки она не могла понять, откуда слышатся звуки. А знать это было для нее важно, так как линия фронта проходила на севере. О, если бы она только могла определить направление грохота артиллерийских орудий, она бы знала, каким путем ей двигаться на следующее утро.

Утро! Доживет ли она до того момента, чтобы увидеть еще одно утро? Расправив плечи, Берта встряхнулась и сбросила оцепенение. Такие мысли надо было гнать, они ни к чему хорошему не приведут. И укладывая свое седло возле огня, Берта негромко, для смелости, начала напевать. Собрала охапку мясистых листьев и мягкой травы, чтобы было удобно сидеть, покрыла ее попоной. Затем отстегнула тяжелую шинель от задней луки седла и накрылась ею — в ночном воздухе уже было сыро и прохладно.

Устроившись так, что можно было с удобством облокотиться на седло, Берта приготовилась к бодрствованию на протяжении всей ночи. В течение часа тишина нарушалась лишь отдаленным грохотом орудий и тихим похрустыванием жующей лошади, как вдруг вдали, на расстоянии не более мили, послышался рокочущий раскат львиного рева. Девушка вскочила и положила руку на винтовку, лежавшую возле нее. Легкая дрожь пробежала по хрупкой фигурке. Берта почувствовала, как ее тело покрылось гусиной кожей.

Снова и снова повторился этот ужасный звук. Девушка была уверена, что лев приближается. Она не могла определить на слух направление звука, как не могла определить и направление, в котором стреляли пушки, но несомненно, рев льва раздавался с каждым разом все ближе. Зверь шел против ветра и не мог уловить ее запах, но, может быть, он шел на огонь. Но вряд ли огонь мог быть виден в лесу на значительном расстоянии...

Прошел еще час, наполненный страхом. Девушка напрягала слух и зрение, вглядываясь в темноту, заливавшую весь лес, за исключением маленького островка света, где находилась она сама. За все это время лев больше не подавал голоса, но у Берты было такое ощущение, что он тут и потихоньку подбирается к ней. Снова и снова она вскакивала, чтобы вглядеться в темноту за деревьями. Ее возбужденные нервы вызывали в воображении шорох подкрадывающихся лап. Она положила винтовку к себе на колени и сняла предохранитель, чтобы в случае чего быть наготове. От напряжения она дрожала с головы до ног.

Вдруг лошадь подняла голову и заржала. Издав слабый крик испуга, девушка вскочила на ноги. Лошадь повернулась и потянулась к костру, пока веревка, привязывающая ее к дереву, не натянулась и не остановила ее. Тогда она завертелась на месте, прядая ушами и испуганно косясь в темноту. Но девушка ничего не видела и не слышала.

Еще час напряжения и страха. Все время лошадь поднимала голову и подолгу всматривалась в темноту. Девушка время от времени помешивала огонь в костре и подбрасывала топливо. Наконец усталость дала себя знать, и Берта почувствовала, что начинает дремать. Все тяжелей становились веки, но она не осмеливалась уснуть. Боязнь, что дремота может одолеть, заставила ее подняться. Она начала расхаживать взад и вперед, затем побродила возле охапки собранных сучьев, подбросила еще дров в костер, подошла к своей лошади, погладила ее, поцеловала в теплую морду и снова села на свое место. Вновь, удобно облокотившись на седло, она старалась занять свои мысли планами на завтра, но, видимо, все-таки задремала. Неожиданно она проснулась. Было светло, занимался новый день. Страшная ночь незаметно прошла.

Фройляйн Кирчер едва могла поверить своим ощущениям. Она проспала несколько часов, однако несмотря на то, что погас костер, и она, и лошадь были живы, к тому же никаких признаков дикого зверя вокруг не было. А радостнее всего было то, что тучи исчезли, и сияло солнце, указывая прямую дорогу на восток.

Девушка быстренько проглотила несколько кусочков из своего сухого пайка, завершив завтрак глотком воды. Затем оседлала лошадь и вскочила на нее. Берта снова почувствовала себя в безопасности, отправляясь в Уилхемсал. ...