Олег Мушинский Маяк Петра Великого

В России инспектор всегда прав. Вот в Европе он — человек маленький. Довелось мне по случаю бывать в Англии, так у них в Скотланд-Ярде инспектор всего на один ранг старше сержанта. Мелкая сошка, что и говорить. У нас же в России всё наоборот.

Маленький человек, став инспектором, сразу превращается в гиганта. Инспектор из Санкт-Петербурга выступает, словно колосс, и все вокруг него кажутся скромными букашками, которых он того и гляди раздавит. Ну, а инспектор, назначение которого утвердил самолично Государь Император, и вовсе человек-гора!

Надо сказать, что Вениамин Степанович Гаврилов и без императорского назначения выглядел как гранитная скала: под два метра ростом, крепкий и широкоплечий, а сверх того абсолютно лысый. Его костюм-тройка, рубашка под ним, галстук, ботинки и даже зонтик — всё это было одинакового тёмно-серого цвета. Говорил Вениамин Степанович так уверенно, словно бы опирался на несокрушимую стену из аргументов. Причём когда этих аргументов не было, всё равно казалось, как будто они были, просто ещё не прозвучали.

Вот и в этот раз он уверенно сказал:

— Это, Ефим, убийство. Тщательно продуманное убийство.

И, разумеется, оказался прав.

* * *

Для меня эта история началась за день до убийства. Если быть совсем точным, то в ночь на седьмое октября 1908 года. Примерно в половине первого на окраине Кронштадта обокрали дом Фроловых. Добычей вора стало столовое серебро общей стоимостью рублей на сто и скатерть со стола. В ней он, по всей видимости, унёс краденое.

Унёс недалеко. Городовой Матвеев, подоспев на крик «держи вора!», увидел убегавшего от дому мужчину. Догнать он его, к сожалению, не смог, но рассмотреть успел. Вор был невысокий и худой — Матвеев употребил слово «плюгавенький», и никакого свёртка в руках не держал. Более того, с этим серебром он вряд ли сумел бы развить такую прыть. Матвеев-то у нас бегун известный, даже призы выигрывал. Удрать от него с грузом — затея безнадёжная.

Собственно, от него и налегке редко кому удавалось сбежать. В этот раз вору, можно сказать, повезло. Он сходу перемахнул через забор, а Матвеев там замешкался. Ненадолго, но этого времени хватило, чтобы беглец успел скрыться в темноте. Однако, опять же, сигать через забор лучше налегке.

Вот так по всему и выходило, что вор припрятал добычу где-то неподалёку. Отсюда идея с засадой напрашивалась сама собой. Тем же вечером я изложил её Вениамину Степановичу, тот минуту подумал и сказал:

— Действуйте, Ефим.

Я спросил, будут ли какие-нибудь указания, и в ответ услышал фразу, которую мне потом доводилось слышать излишне, на мой взгляд, часто:

— Напоминаю вам, Ефим, что я приехал в Кронштадт для того, чтобы инспектировать вашу работу, а не делать её за вас. Вы ведь, согласно платёжной ведомости, агент сыскной полиции, а не мальчик на посылках. Вот будьте любезны и соответствовать.

Я сказал: «слушаюсь!» и отправился соответствовать.

По правде говоря, жилище Фроловых не выглядело местом, где можно было серьёзно поживиться. Нет, конечно, это была не хибара, а деревянный дом в два этажа, хотя он определённо знавал лучшие времена. К дому примыкал маленький дворик. В нём были туалет, колодец и дровяной сарай с покатой крышей. Её я и выбрал в качестве наблюдательного пункта.

С крыши был отлично виден вход в дом, весь двор и часть улицы поверх забора. Сам забор изрядно покосился и местами держался опираясь исключительно на сорняки, которые вымахали с него ростом. Бороться с ними тут было некому. В домике обитали две сестры-старухи — обеим далеко за девяносто — да племянница их Катерина двадцати лет отроду. Девушка была симпатичная, но такая худенькая, что я совершенно не представлял её с косой в руках. Она, судя по сорнякам, тоже.

Зато я очень хорошо представлял себе, что именно легкомыслие девушки навело преступника на дом. Матвеев описывал его как прилично одетого человека: костюм, галстук, который на бегу выбился наружу, начищенные до блеска ботинки. Последнее городовой заметил, когда тот перемахнул через забор перед самым его носом. Такой человек больше походил на гостя, чем на вора.

Правда, сама Катерина визит ночного гостя с жаром отрицала, однако её горячность убедила меня в одном: он был для неё человеком не случайным, и девушка всё ещё надеялась на возвращение вороватого визитёра. Я не стал её разочаровывать, тем более что и сам на это рассчитывал.

Едва стемнело, я устроился на крыше. Трое городовых, получив строгий наказ без команды носа не высовывать, прикрывали меня с улицы, не оставив вору ни единого шанса на повторное бегство.

Вскоре после полуночи в дверях появилась Фёкла Ильинична, младшая из двух сестёр. В руках она держала лопату.

— Ну и ну, — не удержавшись, прошептал я, после чего мысленно поздравил себя с быстрым раскрытием дела.

Воровато оглянувшись по сторонам, бабка засеменила к забору. Я подобрался. Спустя час выяснилось, что поздравления были преждевременны. Бабка прошерстила все сорняки вдоль забора от угла дома почти до самого сарая, но без видимого результата. Наконец терпение у неё лопнуло — от моего к тому времени тоже мало что осталось — и, бросив в сердцах лопату на землю, старуха ушла обратно в дом.

Я разочарованно вздохнул и уставился в ночное небо. По небу плыли тучи, похожие на тени огромных аэростатов. Сами аэростаты, а вместе с ними и мои мысли, были в далёком Берлине. Там сегодня должен был состояться финал международного перелёта воздушных шаров. Тридцать два аэростата из разных стран, и только меня там не было! А у меня бы, небось, шар не лопнул на высоте, как у тех бестолковых испанцев. Я снова вздохнул и замер.

С улицы послышались шаги. Я осторожно выглянул. У калитки остановился мужчина. Лунный свет едва пробивался сквозь тучи, и мне удалось разглядеть лишь то, что он был среднего роста и носил широченное пальто с белым меховым воротником.

Мужчина вытащил из кармана не то монетку, не то пуговицу и бросил её в окно на втором этаже. Тихо звякнуло стекло. Метательный снаряд упал в сорняки под домом. Я склонен считать, что это всё-таки была монетка, поскольку мужчина не поленился залезть в сорняки и, чертыхаясь, отыскать там свою потерю. Для вернувшегося за добычей вора он вёл себя малость шумновато, да и комплекцией никак не подходил под описание, которое дал мне Матвеев.

Спустя минуту из дома выскользнула Катерина. Она выскочила за калитку и, прикрыв её за собой, прижалась к ней спиной. Мужчина с грацией контуженного медведя скакнул к девушке. Минут десять они шептались. Точнее, шептала в основном Катерина. Мужчина, когда ему представлялся шанс вставить слово, бубнил что-то себе под нос и смешно пожимал плечами — вначале левым, потом правым. Затем Катерина вновь скрылась в доме. Мужчина громко вздохнул и, понурив плечи, побрёл прочь. Я проводил его взглядом и вытащил из кармана часы. Было ровно два часа ночи.

На крышу сарая запрыгнул серый кот. Заметив меня, он возмущённо мявкнул и в два прыжка перебрался под крышу. Я подумал, что это не такая уж плохая идея — начал накрапывать мелкий дождик, но тут вновь появилась Фёкла Ильинична.

На этот раз бабка держала в руках керосиновую лампу. Стекло лампы было замотано тряпкой, но спереди оставалась щель, превращая лампу в подобие фонаря. Фитиль едва горел, и свет был неярок. Бабка определённо не хотела, чтобы её кто-то заметил.

— Ну что, Фёкла Ильинична, — прошептал я. — Вспомнила, где лежит серебро?

Поначалу казалось, что да. Бабка первым делом отыскала лопату и решительно направилась к туалету. Она подступила к этому невзрачному домику с таким энтузиазмом, с каким, наверное, начинающий археолог раскапывал свою первую гробницу. Вот только сокровищ там не оказалось.

Отставив лопату к стене, бабка окинула взглядом двор и с не меньшей решимостью переключилась на кусты смородины. Те мирно соседствовали с сорняками у забора, и в темноте я не мог разобрать, где кончалось одно и начиналось другое. Бабка, подсвечивая себе лампой, начала прочёсывать исключительно смородину. Я ждал. Бабка шуршала в зарослях не менее четверти часа, и нашла там свой радикулит. Так и уползла в дом, согнувшись, ведьма старая.

Едва она скрылась в доме, в небе окончательно потемнело, загремело и налетел такой ветер, что я запросто мог улететь в Берлин своим ходом, и даже поспел бы к финалу.

С каждым новым шквалом мне казалось — вот теперь точно унесёт! Вместе с крышей. Я уж, грешным делом, представлял себе завтрашние заголовки в газетах: «Ефим Кошин летал по небу, будто ангел». Или не ангел. В своём чёрном плаще я бы, скорее, сошёл за беса, да и бабка моя всегда про меня говорила: «худой как чёрт». В общем, это зависело от зубоскальства газетчиков.

Могли бы, к примеру, и такое написать: «Ефим Кошин проплыл рекордную дистанцию на крыше сарая». Хлынул такой дождь, словно кто-то наверху решил, что настало время второго потопа и этот дождь — ответственный за его водоснабжение. Поливало так, что я порой чувствовал себя не только пловцом, но и ныряльщиком. Особенно ближе к утру. Помнится, за день до того я читал в газетах про американский экипаж, который вместе со своим воздушным шаром упал в море, и газеты от души позубоскалили над едва не утопшими воздухоплавателями, так сказать, наглядно показав, что было бы, попадись я им на карандаш.

Но вот чего бы они точно не написали, так это: «кража столового серебра у Фроловых раскрыта». Вор, к сожалению, не воспользовался возможностью вернуться под шумок за добычей. То ли затаился, то ли махнул рукой на столь скудный улов. Когда буря утихла, а на востоке забрезжил рассвет, я стёк с крыши на улицу.

Рядом, словно бы из ниоткуда, возник городовой Матвеев.

— Рановато ты, — сказал он. — А хотя какая разница? Не придёт он. Хотел бы — давно бы наведался.

— Что значит — рановато? — удивился я и обернулся.

На востоке было темно. Должно быть, я принял за рассвет последнюю молнию уходящей бури, но лезть обратно, на мокрую крышу, не было никакого желания. В борьбе с собственной совестью я положился на монетку. Подбросил, поймал — выпала решка, и я махнул рукой.

— Да, наверное, — сказал я городовому. — Тоже думаю, что не придёт, но вы с ребятами всё-таки присматривайте за домом. Мало ли что.

Матвеев кивнул. Мол, конечно, само собой.

— Ну, тогда бывай, — добавил я, и побрёл докладывать, что идея с засадой оказалась неудачной.

* * *

Тем временем над городом занимался настоящий рассвет. Дождь всё ещё накрапывал, но уже редкий и мелкий. С деревьев за ночь облетели последние листья. Вдоль по Соборной улице их прибило к тротуару, и получилась узенькая золотая тропинка на безысходно-чёрном фоне. Трава на газоне зеленела по-прежнему, будто ещё на что-то надеялась вопреки календарю. Ветер сгонял тучи прочь, расчищая путь солнечным лучам. Точь-в-точь наш дворник. Тот тоже, бывало, всю ночь куролесил, а утром глядишь — как ни в чём не бывало, исправно мёл себе двор.

На улицах было немноголюдно. Большей частью всё те же дворники спешили прибрать учинённый природой беспорядок. У Гостиного двора двое торговцев торопливо перебрасывали с повозки свой товар под крышу. Рядом, лениво поглядывая по сторонам, скучал пузатый городовой.

За углом я свернул в сквер, и там мне навстречу попался какой-то оборванец. Он явно спешил, хотя едва переставлял ноги. Поначалу я принял его за нищего. За сквером находился Андреевский собор, где служил отец Иоанн, и эта братия завсегда подтягивалась к его выходу. По времени, кстати, он должен был скоро появиться, но оборванец шёл не к собору, а от него.

Едва мы с ним разминулись, как впереди раздался вскрик. Звали на помощь. Кричали, скорее всего, не у собора, а чуть левее, возле канала, но за изморосью я там никого не разглядел. Оборванец, втянув уши в плечи, торопливо засеменил прочь. ...