Александр Кулешов Арбатские подворотни

Глава I ТУТСИ — ВАЛЮТНАЯ ДЕВОЧКА

Она стояла у входа в кафе «Националь», кутаясь в беличью шубку. Хотя было не так уж морозно. Но, когда у Тутси не ладилось с настроением, она всегда испытывала какой-то неприятный озноб: будь то на сочинском пляже или в декабрьской Москве, пусть и не холодным днем.

Она пришла минут на десять раньше условленного, и это было досадно. «Зайти, что ль, куда-нибудь погреться, чтоб появиться, как обычно, с опозданием?» Но она не двигалась с места, устремив равнодушный взгляд на поток машин, на неторопливо ползущие троллейбусы, на озабоченных, куда-то спешащих прохожих…

Ну отчего у нее такое настроение?

Ведь Тутси «добралась» или «приехала», а может быть, «прибыла». Ее слабое знание французского языка не позволяло ей точно перевести слово «arrive». Как объяснил ей один ее французский друг, так говорят о людях, всего добившихся, сделавших карьеру, словом — счастливых.

После развода с мужем, этим лопухом, который, вот уж точно, ни до чего «не добрался», никуда не «доехал», у нее осталась отличная однокомнатная квартира на последнем этаже отличного дома, ее усилиями отлично обставленная и оформленная.

Числясь переводчиком на договоре, Тутси занималась в другой, снятой ею квартире «индивидуальной трудовой деятельностью», в коей весьма преуспела. Она работала семь дней в неделю, без выходных, зато с сокращенным рабочим днем. Ее служба начиналась часов в десять-одиннадцать вечера у входа в какой-нибудь фешенебельный ресторан — «Националь», «Интурист», «Украина» или Центр международной торговли — и заканчивалась поздно ночью на ее «служебной» квартирке.

Среди ее бесчисленных «партнеров по работе» (она терпеть не могла слова «клиент». «Что я, продавщица или портниха?» — говорила она с презрением) были, как правило, «бабочки-однодневки», люди случайные, но встречались и постоянные, имевшие свои определенные дни. Таких она особенно ценила.

Среди партнеров Тутси были ее соотечественники-москвичи и иностранцы — приезжие или постоянно работающие в столице. Были старые и сравнительно молодые, красивые и наоборот, толстые и худые, высокие и низкие, лысые и заросшие, молчаливые и болтливые. Были такие, с кем приятно провести время, и такие, после ухода которых Тутси облегченно вздыхала.

Лишь одно объединяло всех этих людей: войдя в квартиру, они клали на салфетку в передней несколько зеленых или коричневых бумажек. Тутси терпеть не могла, когда деньги ей совали в открытую да еще с какими-нибудь дурацкими комментариями. Так что объединяло всех ее партнеров богатство. Ну не богатство, конечно, но возможность платить за один вечер, проведенный в ее обществе, сумму, которую иной трудяга зарабатывает за пару месяцев.

Каждое утро, наступавшее у нее обычно не раньше полудня, Тутси придирчиво оглядывала себя в зеркало. Она долго всматривалась в свою безупречную фигуру, удивительной красоты лицо, перебирала падавшие почти до талии золотистые волосы, касалась гладкой, эластичной кожи на животе, на груди, на плечах. Маленький намек на складку, крохотный прыщик, синяк повергали ее в панику не меньшую, чем слесаря шестого разряда, у которого сломалось лекало, или крановщика, у которого заедало рукоятку.

Тело Тутси было ее рабочим инструментом, источником ее материального благополучия, и оно всегда должно находиться в идеальном порядке. Тутси дважды в неделю ходила в сауну, дважды — на массаж; она мало курила и старалась поменьше пить. Хотя партнеры не очень-то любили, когда «на работе» видели ее трезвой. Впрочем, Тутси научилась притворяться — комар носа не подточит.

Зарабатывала она своим столь древним ремеслом немало. Но расходы каковы! Надо было очень хорошо, даже изысканно одеваться. Гардеробы ее были набиты дорогими платьями, шубами, обувью, бельем… А что делать! Какой эстрадный мастер пожалеет денег на суперэлектрогитару или фотокорреспондент на аппарат «Канон»?.. Подношения — маникюршам, косметичкам, парикмахершам, швейцарам, официантам, таксистам, разным спекулянтам, приносившим туалеты и духи, деликатесы и напитки. Впрочем, напитки, как правило, приносили сами партнеры, но стол накрывала все же она — это входило в профессиональные обязанности. Да, так вот, траты. Надо было платить еще заведующей бюро переводов за то, что Тутси числилась там, ничего не делая, управдому, на всякий случай («собачке дворника, чтоб ласковой была…» — Тутси нельзя отказать в известной начитанности). А сколько она оставляла денег у продавщиц в «Березках», куда и после их закрытия через кое-каких приятелей ей удавалось проникать!

Так что деньги расходились быстро. Но Тутси, несмотря на молодой возраст, была достаточно рассудительной и трезво мыслящей и сумела кое-что отложить на срочный вклад.

Красота, здоровье, отличная квартира, деньги, туалеты, веселая жизнь, поклонение мужчин — все было.

А счастье?

Как-то по японскому телевизору, приобретенному с помощью одного уехавшего теперь в свою далекую страну друга, Тутси увидела передачу, в которой корреспондент спрашивал прохожих на улице: «Что такое счастье?» Юные и пожилые, мужчины и женщины отвечали кто длинно, кто коротко, кто остроумно, кто глупо. Ей запомнилась немолодая, совсем простая, скромно одетая женщина с усталым лицом, наверное работница, возвращающаяся с ночной смены. «Что такое счастье? — переспросила она, и усталое ее лицо залучилось в улыбке. — Господи! Да жить! Жить — вот счастье…»

«Действительно, — подумала тогда Тутси, — дышать, ходить, весело проводить время, любить — словом, жить, разве не это счастье?!»

Ну и как у нее? Она ходит, дышит, у нее все есть, она весело проводит время, любит… Стоп! Вот чего нет, того нет.

Удивительно — такая «пронзительно, невозможно красивая», как сказал один из партнеров, с таким совершенным телом, такая молодая, такая искусная в любви… А вот любви-то как раз и нет. Ну нельзя же считать любовью два-три детских увлечения да недолгую супружескую жизнь с этим мужем-лопухом, неспособным прилично заработать для своей красавицы жены. Кандидат наук! О господи, его кандидатскую зарплату со всеми аспирантскими, со всеми достающимися ночным и воскресным трудом приработками она шутя получает за два вечера.

«Так счастлива ли я?» — размышляла Тутси, устремив рассеянный взгляд на вереницу машин, на начавший падать медлительный снежок, на толпу озабоченных прохожих в бледном, каком-то стертом свете уличных фонарей.

Увы, не очень. Это если быть честной. А вот если быть очень честной, то можно доискаться и до причины. Но Тутси не хотела доискиваться — просто противная заноза застряла в сердце, в душе, в мозгу, бог ее ведает где. И из-за этой, черт бы ее побрал, занозы умчалось куда-то привычное хорошее настроение, покой (его, кажется, называют душевным), было как-то тревожно и неопределенно.

Конечно, Тутси кривила душой, играла сама с собой. Она прекрасно знала причину плохого настроения. «И с чего это невесело? Что же это происходит? Не валяй дурака! Нечего притворяться — будто ты не знаешь!»

Тутси вздохнула. Эх, сидеть бы сейчас дома, смотреть свой японский телевизор или пить чай, поболтать по телефону и пораньше лечь спать. А заветней всего просто молчать и смотреть на Игоря… Просто смотреть. Ну вот, наконец-то выдохнула имя. Хоть и не вслух, хоть и про себя. Вот она, заноза. Так что нечего изображать…

А вот и Гор, ее сегодняшний партнер. Тутси опять вздохнула и, надев на лицо обворожительную улыбку, двинулась ему навстречу.

Август Гор, корреспондент большой и солидной газеты умеренного направления, был видным мужчиной. Высокий, поджарый, быстрый в движениях, несмотря на свои пятьдесят с гаком лет. Седой, без залысин, с очень синими глазами, обаятельный, он привлекал уверенностью в себе, умением слушать людей. Гор был интересным собеседником, он много знал, многое повидал, хорошо владел русским языком и старательно в нем совершенствовался, записывая в специальную тетрадь новые выражения, каламбуры, шутки, ругательства, анекдоты и не очень приличные частушки. Впрочем, Гор знал, где и что можно сказать, в разговоре с кем какие употребить выражения.

Гор работал в Москве уже больше года и больше трех месяцев являлся постоянным партнером Тутси. Он жил здесь один, и имелась ли у него на родине семья, Тутси не знала. Вообще, она мало что о нем знала. В редких случаях, когда он знакомил Тутси со своими друзьями, те хранили на этот счет полное молчание, и простодушные попытки Тутси что-либо выяснить оканчивались неудачей.

Первое время она испытывала досаду. Ведь все ее коллеги по профессии живут тайной надеждой выйти замуж за такого вот забугорного партнера. Кое-кому это удается, большинству — нет. Но видеть в очередном немолодом партнере потенциального жениха — почему нет? В конечном счете женат ли тот, выяснялось довольно быстро и тогда намечалась соответствующая тактика. А вот с Гором беда — есть семья, нет семьи, как узнать?

Однако в последнее время у Тутси отпало желание покинуть родную землю. И потому семейное положение Гора перестало ее интересовать.

Ее гораздо больше интересовало семейное положение Игоря. Тут, правда, была полная ясность. Они были ровесниками, и, как он сам ей сказал, о женитьбе Игорь и не задумывался, аргументируя это довольно обидно: «Что я, дурак, что ли?»

Так вот Гор. Познакомились они довольно банально.

Со своей подругой Ритой, которую в действительности звали Леной, они работали в команде, имея на двоих одну квартиру. Точнее, квартиру вблизи улицы Горького, рядом с Госкино, снимала Тутси, а Рита пользовалась ею за отписку, вручая подруге четвертной билет за каждого приводимого туда клиента (фи — партнера!), будь то савок, чухонец или даже стрелец (иначе говоря, соотечественник, финн или американец). Подобные коммерческие отношения никак не портили союз подруг.

Как всегда, заказали столик в «Национале» на четверых. Как всегда, явились вдвоем, и, как всегда, не прошло и получаса, как оказались вчетвером.

А вот подсевшие к ним предполагаемые партнеры оказались не такие, как всегда. Вернее, один из них.

Тот, что явно интересовался Ритой, высокий, молодой парень, уже слегка поднабравшийся, русским языком не владел. Впрочем, большого значения это не имело, поскольку он только и делал что смеялся, издавал неясные восклицания или что-то туманно бормотал.

Второй — немолодой, интересный, пивший не меньше, но не пьяневший, — хорошо, хоть и с акцентом, говорил по-русски, был серьезен и так внимательно разглядывал Тутси своими красивыми синими глазами, что даже она в конце концов почувствовала смущение.

— Гор, — представился он. — Но зовите меня Август. Разница в возрасте не важна, — он улыбнулся. — Вы очень красивая. Вы напоминаете героиню пьесы Островского…

«Черт бы его побрал, — с досадой подумала Тутси, — Мне сотня «гринов» нужна, а не лекция по литературе. Лекции пусть Ритка слушает». Ее подруга по команде уже третий год моталась по педагогическим институтам, умело манипулируя академическими отпусками.

Пока Гор, изящно поглощая неизбежную, как смена сезонов, котлету по-киевски, продолжал свои образные сравнения, Тутси незаметно разглядывала его. Он нравился ей все больше. Она любила, когда партнер ей нравился. Хотя, конечно, это было не главное в работе. Главным были «первые», «вторые», на худой конец «третьи». И когда на следующий день она звонила своему приемщику и будничным голосом говорила: есть двести «первых» или пятьсот «третьих» и тот приезжал и забирал двести долларов или пятьсот финских марок, она испытывала удовлетворение подобно биржевику, удачно сыгравшему на разнице.

Эдакое деловое удовлетворение. Потому что Тутси жадной не была, скорей наоборот, и постоянно попадала на кабаки — бессчетно тратилась. Работа есть работа, но все же, когда среди ее бесчисленных партнеров возникали внушавшие симпатию, она радовалась. Вот и сейчас Тутси без обычной скуки думала о предстоящем вечере.

Вечер, переходящий в ночь, прошел по обычной программе — потанцевали, попили-поели, зарядили какого-то драйвера и смотались на рабочую хату, ту, что она снимала рядом с Госкино. Хоть и два шага, а нечего по улицам болтаться.

Пока совсем уже захмелевший молодой, имя которого за весь вечер так и не удалось установить, исполнял Риту в спальне, Тутси угощала Гора в кухне-баре черным кофе. Она готовила этот кофе сама, по своему специальному рецепту, которым весьма гордилась.

— Вам нравится?

— Очень, — искренне сказал Гор. — Такое вкусное — такой вкусный, — поправился он, — давно не пил. Пил в прошлом году в Рио.

Тутси с уважением смотрела на него. «В Рио!» Она, конечно, привыкла, что большинство ее партнеров повидали мир, и в их разговорах частенько мелькали названия далеких экзотических городов и стран. Но Рио! Было в этом слове что-то сказочное, влекущее и волнующее. При слове «Рио» Тутси испытывала чувства, близкие тем, что испытывал Остап Бендер. Рио! Тутси виделись утопавшие в синей дали океанские просторы, тонкие кружева брызг, необъятные золотые пляжи и белоснежные громады прибрежных отелей…

— Противный город, — говорил между тем Гор, вторым глотком покончив с содержимым крохотной чашечки, — жарища, пыль, очень старые автобусы, сильно воняют бензином. Пляж как муравейник — люди, люди, люди. В море плыть опасно. Волна хватает и под себя утапливает. Однажды утонул ваш дипломат. Нет, Париж лучше.

Тутси, неприятно пораженная такой оценкой города ее мечты, вынуждена была согласиться, что Париж лучше.

— А вы хотите жить в Париже? — неожиданно спросил Гор. — Или, или… — он нахмурил брови, вспоминая нужное выражение, и просиял, вспомнив: — Или на худой конец в Рио?

— Конечно, — усмехнулась Тутси, она возвращалась в привычный ритм, — кто же не хочет! Вот свозили бы меня.

— Не исключается, — задумчиво заметил Гор, — сделанное доброе дело заслуживает награды. — Он опять улыбнулся, довольный им самим составленной русской поговоркой.

— А что я должна сделать? — Тутси кокетливо улыбнулась, покатившись по накатанным рельсам.

— Вы сами знаете что, — Гор подмигнул и добавил: — У нас еще будет время об этом поговорить, если захотите увидеть меня. Захотите?

— Захочу, — отвечала Тутси, не успев подумать. — Я дам вам номер телефона.

Гор не спеша вынул ручку, записную книжечку и вопросительно посмотрел на Тутси. Она продиктовала ему номер и только тут подумала, что с первого раза почти никогда не делает этого.

— Вы просыпаетесь поздно? — спросил Гор.

— По-разному, — ответила Тутси. — Звоните, когда хотите. Если я сплю или… занята, то заваливаю его подушками.

— Кого? — не понял Гор.

— Ну телефон.

— Очень остроумно, — без улыбки заметил Гор. — Я тоже буду так делать.

Этот дурацкий разговор мог бы продолжаться долго, но тут из спальни возникли растрепанный, полуодетый Ритин партнер и сама Рита, свежая, причесанная, с безупречно наведенным макияжем. Не особенно стесняясь Гора, она сказала Тутси:

— Оставайся, сейчас поймаю тачку для этой свиньи и поеду домой. Чао!

Она подхватила своего плохо державшегося на ногах партнера под руку, и они прошествовали к двери, за которой исчезли, оставив Гора и Тутси наедине.

В ту ночь других ходок Тутси не делала. Гор остался у нее до утра. Был нежен, удивил Тутси своим пылом — не то что пятьдесят — и сорок ему не дашь! — и оставил после себя приятное впечатление и гораздо больше баксов, читай — монет, чем было оговорено.

Тутси вспоминала его синие-синие глаза, спортивную фигуру, его рассказы о неведомых ей вещах и особенно туманные намеки на туманное будущее их отношений. Она поймала себя на мысли, что вот за такого вышла бы хоть сию минуту. Жалко, если намеки намеками и останутся.

Ее мысли подкрепил ранний — в полдень — раздавшийся звонок Риты.

— А твой синеглазый — класс! — без предисловий сказала она. — Договорились?

— Да вроде ничего, — притворно равнодушно ответила Тутси, — договорились.

— Думаешь, есть перспектива? — настаивала Рита.

— Кто его знает.

— Жаль, если слиняет.

— Что, на нем свет клином сошелся, что ли? Ну а ты вчера?..

Поболтали с полчаса: словно год не виделись, словно не собирались встретиться в тот же вечер. А в вечер этот Тутси могла быть довольна — за две ходки нажила косарь с кусочком. Зато на следующий никого не сняла: был жуткий дождь с грозой, ветром, и она пролетела вчистую.

Ну что ж, причуды ремесла…

Она уже стала забывать того синеокого партнера: господи, сколько их проходит, не оставляя следов! (И слава богу! А то такой след оставят, что меньше, чем косую, чтоб смыть его, знакомому врачу не отвалишь.)

В тот день у Тутси как раз было хорошее настроение, потому что знакомый врач, которому они за пятьдесят рэ еженедельно сдавали кровь, позвонил и сказал, что все в порядке, нет у нее СПИДа, этой дурацкой штуки, которую придумали, чтобы отбивать у Тутси и ее коллег клиентуру. Сволочи!

Что-то напевая, Тутси уже направилась в ванную, когда опять зазвонил телефон. Она сняла трубку и не очень любезно спросила:

— Ну?

— Доброе утро, мадам Тутси, — услышала она незнакомый голос и сразу же определила: «Гор!»

— О, здравствуйте! Куда вы пропали? — оживленно воскликнула Тутси, словно Гор звонил ей десять раз на дню, а тут вдруг один день пропустил.

— Уезжал, — неопределенно ответил Гор. — Хочу вас повидать. Может быть, мы сходим в спектакль. Около «Националя» идет пьеса, которая называется «Спортивные сцены 1981 года». Про молодежь. Очень интересно. А потом пойдем поужинаем в «Националь». А потом, если пригласите, с удовольствием приду пить к вам ваш замечательный кофе.

— Идет, — согласилась Тутси, не раздумывая. — Перед театром встретимся.

— Зачем, я заеду за вами.

— Нет-нет, лучше перед театром.

Тутси не хотела говорить Гору, что живет-то она не в той «служебной хате», возле Госкино, а совсем в другой. И телефон она ему дала именно этой, жилой, а не той, где он тогда отхорил ее.

Вся эта нелепая конспирация раздражала ее. Обычно номер телефона своей настоящей квартиры она никому не давала, то была ее крепость. И почему она ни с того ни с сего дала этот номер Гору, она и сама не смогла бы объяснить.

Театр! Не то чтоб она очень стремилась туда. Но в конце концов, за вечер платит Гор, и, если он хочет часть его провести в зрительном зале, а не в постели, это его дело. Лишь бы платил. А что он не скупердяй, она уже убедилась.

Встретились у театра. Гор стоял у входа в строгом синем костюме, в белой крахмальной рубашке с лиловой бабочкой, с плащом на руке. Тутси всегда одевалась профессионально, т. е. не просто красиво и дорого, но еще и соблазнительно. Очень глубокие декольте, очень обнаженные руки, очень короткие юбки, очень обтягивающие кофточки. А поскольку фигура была у нее великолепной, то туалеты неизменно производили соответствующее впечатление.

Так было и на этот раз. Мужчины и женщины провожали ее взглядами. Нельзя сказать, что чувства, которые выражали эти взгляды, совпадали. Скорей наоборот. Так или иначе они льстили ей.

Вот она какая! Красивая, элегантная, преуспевающая в своей профессии, недавно презираемой, ныне престижной (разве что дураки не считают ее таковой).

А многие шалавы, эти жалкие пятиалтынницы, что начинали в этот час собираться возле «Марса», и те, совсем никудышницы, у Центрального телеграфа, при появлении Тутси совсем лопались от зависти. Пятьдесят рублей за ходку! Господи! Да такие вообще недостойны ходить по земле.

Тутси рассчитывала произвести на Гора ошеломляющее впечатление.

Он радостно улыбнулся, завидев ее, и пошел ей навстречу.

— Вы очень эффектны! — сказал он, оглядев ее внимательным взглядом. И все же Тутси почувствовала в этих словах какую-то почти неуловимую иронию. Наверное, будь Гор русским, он бы сказал что-нибудь вроде: «Ну даешь, мать!» И это было бы куда приятней.

Настроение у Тутси сразу испортилось. Она нарочно вульгарным движением взяла Гора под руку и, неприлично виляя бедрами, повлекла к подъезду театра. «Ах, я «эффектна», ах, может быть, тебе со мной стыдно, тогда нечего было приглашать в театр!» Но вскоре Тутси успокоилась. Она не умела долго пребывать в одном и том же настроении.

Да и молоденькая актриса — одна из главных героинь пьесы — была настолько вульгарна, что по сравнению с ней Тутси выглядела образцом скромности. Что вульгарной была не актриса, а ее персонаж, Тутси не заметила. От таких тонкостей она была далека.

В антракте они гуляли по фойе, разглядывали фотографии артистов театра, развешанные по стенам, ели орехи и шоколад. Спектакль не обсуждали, хоть он увлек обоих.

То, что происходило на сцене, было близко Тутси. Те же интересы, та же корысть, интриги, разочарования и горечь. Те же извечно наказываемые жизнью наивность и простота.

Что думал Гор, ей было неведомо.

А жаль. Проникни она теперь в его мысли, многих горестей удалось бы ей в последующем избежать…

Вечер закончился, как запланировали.

Зашли в «Националь», выпили в валютном баре пару коктейлей, поужинали и отправились к Тутси. На этот раз пешком.

Рита отсутствовала.

Так бывало. Бывало, что у Тутси или Риты происходили свидания с каким-нибудь партнером, с которым по той или иной причине встреча происходила вдвоем, а не обычной командой — два на два. Или на пару недель в Москву наезжал фирмач, уже аккредитованный при них. Порой такой фирмач жил с Тутси на ее «служебной» квартире, и на это время ее ежевечерняя деятельность прекращалась. Лавы и так хватало. Этот постоянный, точнее регулярный, партнер привозил видик, норковую шубу, мелочевку. Потом уезжал, а через полгода приезжал снова. Бывали такие. Люди из разных стран, разных профессий, характеров, привычек. Бывали и местные постоянные партнеры, возникавшие раз-два в месяц, на протяжении года-двух.

Тутси уже поняла, что Гор оккупировал ее на всю ночь, поэтому не спешила. Они прихватили из ресторана вино, фрукты, конфеты. Пили «ее» кофе, даже посмотрели какие-то эстрадные номера по видику.

Для этого видика у Тутси имелось немало кассет — фильмы, концерты, мультики. Никакой порнухи, ни-ни! Еще этого не хватало. При всей своей молодости Тутси была весьма осторожной. В той мере, в какой это позволяла ее профессия.

Благодаря этой осторожности она благополучно избегала до сих пор «госприемки» — облав, которые устраивала иногда милиция без особого, в общем-то, успеха. Тутси хорошо знала кодекс и понимала, что ей мало что угрожает. Поскольку официально ее профессии в нашей стране не существует, не существует и наказания за нее. А того, к чему могут придраться — «состояние опьянения», «приставание к иностранцам», «нецензурная брань», «мелкое хулиганство» и т. д., — она тщательно избегала, хотя главная опасность — «незаконные валютные операции» — угрожала все время. Но Тутси умела обойти эту опасность.

Хоть и на этот раз Гор, по понятиям Тутси старик, показал себя как мужчина с самой лучшей стороны, все же немалую часть той бессонной ночи заняли у них разговоры, точнее монологи, Гора.

Он не скрывал ничего из своей профессии. К сожалению, детально говоря о работе, он обходил молчанием свою личную жизнь. А задать ему вопросы впрямую она так и не решилась.

— Какая у вас интересная жизнь! — вполне искренне восхищалась Тутси. Деловые и финансовые подвиги ее обычных партнеров оставляли Тутси равнодушной, а вот у Гора такие увлекательные приключения, такие порой забавные! — Ну и что удалось вам узнать, что там было?

Гор рассказывал, как однажды во время заседания одной правительственной комиссии при рассмотрении секретного вопроса их, журналистов, удалили из зала.

— Удалось. — Гор усмехнулся. — Видите ли (то, что даже в самые интимные минуты он обращался к ней на «вы», потрясало Тутси и даже внушало ей какой-то суеверный страх), на столах совещателей лежали наушники. Их надевают, чтобы слушать перевод. Радиус… да? Радиус слышанья — тридцать метров. Вот я взял наушник незаметно. У вас говорят — спер, да? Зашел в уборную рядом с залом. Заперся, надел наушники. И все услышал.

— Ой, не могу! — Тутси заливалась смехом, представив себе сидящего на унитазе Гора с наушниками на голове и блокнотом в руках. Было жарко. Она лежала, сбросив одеяло, и тени от вращающейся ночной лампы, давно подаренной ей одним испанским другом, прометали ее обнаженное тело, придавая ему некую таинственность…

Она не видела устремленного на нее задумчивого, оценивающего взгляда Гора, иначе с ее-то интуицией сразу бы поняла, что оценивает он отнюдь не ее тело, и не разметавшиеся на подушке золотые волосы, и особенно сейчас красивое в полутьме лицо, а что-то иное и вот об этом ином думает.

Так смотрит охотник на ружье, обдумывая будущую охоту, боксер на перчатки, размышляя о предстоящем поединке.

Впрочем, Тутси не видела глаз своего остроумного партнера, так ловко обманувшего этих парламентариев-конспираторов, укрывшись в сортире.

Тутси закурила, что бывало с ней нечасто. Сигареты «Малборо», которые она обычно покупала у бармена из валютного по десять рэ за пачку, на этот раз принес Гор. Ничего необычного в этом не было. Партнеры частенько снабжали ее, как и ее коллег, насущной пищей — виски, джин, сигареты, жвачка, даже «резинки» — презервативы, приносимые в дар в количестве, явно превышающем их собственные потребности.

Ну что ж, оставалось для других…

— Наша профессия — небезопасная, — продолжал рассуждать Гор, — ведь это у вас журналист всегда представляет начальство. Его боятся и уважают…

— Какое начальство? — не поняла Тутси.

— Какое хотите. У вас в стране то, что напечатано в газете, — это истина. Раз напечатано, значит, так и есть. Правда, теперь многое меняется. Теперь у вас одна газета или журнал ругает другую, пишет, что она врет. А та ругает эту и пишет, что эта врет. Очень интересно! Читатель ничего не понимает и, когда читает, с каждым соглашается. А свое мнение пишет в газету и думает, что это гласность. Другим читателям на его мнение… наплевать, да? Наплевать, и они пишут свое мнение, на которое другим наплевать. Но все довольны.

Он помолчал. Потом заговорил снова:

— У французов есть поговорка: «Демократия — это когда все говорят, что хотят, и делают, что им говорят». У вас так всегда было.

— Нет! — в Тутси заговорили патриотические чувства.

— Было, было, — повторил Гор. — А теперь нет. Теперь нет, говорят, что хотят, но совсем не делают, что говорят. Мало делают. Пишут много.

Тутси молчала. Она чувствовала в словах Гора что-то обидное для ее страны, но не могла понять что и потому не знала, как возразить.

— У вас, — продолжал Гор, — так много говорят и пишут, что некогда делать.

— Ну… — неуверенно возразила Тутси, — так уж никто ничего и не делает, — в голосе ее звучала обида, — вон сколько всего нового…

— Делают, делают, хотят, во всяком случае. И это хорошо. Я доволен, мне это… в руку. Да? Нет — на руку.

— Не понимаю, — пожала плечами Тутси.

— Поймете, придет время, поймете, — усмехнулся Гор. — Вот вы-то, мадам Тутси, работаете, вас в безделье упрекнуть нельзя. Будем вместе делать дело.

И Гор протянул руку к выключателю…

Такие монологи Гора, прерываемые порой ее робкими возражениями, неизменно сопровождали их ночные общения. Это было непривычно для нее. И интересно.

Обычные ее партнеры не отличались ни глубиной ума, ни оригинальностью мышления. И она прекрасно знала, как с ними говорить, шутить, кокетничать. Существовал стандартный набор острот, комплиментов, пошлостей, непристойностей, реплик. Набор тем и ограниченный круг их обсуждения. И здесь Тутси чувствовала себя уверенно и привычно.

А этот Гор со своими увлекательными, новыми для нее рассказами, поворотом разговора, неожиданными вопросами ставил ее в тупик. И потом Тутси смущал какой-то подтекст, какой-то второй смысл его речей, который она никак не могла уловить.

Но вот последнее время… последнее время ее сбивал с толку Игорь! Ее ровесник, живший с ней в одном мире, обществе, он тем не менее жил в ином измерении. Словно какая-то чертова стеклянная стена оказалась между ними! Порой Тутси готова была расплакаться.

Общение с Игорем возвращало ее в тот мир, из которого она уже ушла, от которого удалилась. И не так-то просто вернуться туда.

Обычные, привычные партнеры. Загадочный, увлекательный Гор, теперь Игорь… Ну как тут разобраться, как переходить от одних к другим, менять поведение, манеру держать себя, разговаривать? Как становиться то одной, то другой? Быть самой собой она почти разучилась. Самой собой она была, только когда оставалась одна. Да и то, не случалось ли ей обманывать себя? А? Если по-честному-то? Трудные наступили времена. Она все больше досадовала: почему так? Раздражалась, нервничала.

Впрочем, сейчас она была на работе, и настроения ее никого не интересовали. Работа есть работа. А она в работе всегда была добросовестна. Уж в чем, в чем, а в халтуре ее нельзя было упрекнуть.

…Гор откинулся, тяжело дыша, включил свет, щелкнул зажигалкой. Тутси, ковыляя в одной туфле, направилась в ванную.

В полутемной комнате наступила тишина. Почти неслышно журчал какую-то тягучую мелодию приемник на тумбочке, лилась в ванной вода, что-то на далеком этаже негромко гудело — водопровод, канализация? В каком доме они по нынешним временам не гудят?

Гор притушил сигарету, встал, накинул халат, который оставлял у Тутси (из таких забытых халатов она могла бы уже составить выставку, «Выставку исчезнувших призраков»), подошел к окну. Отдернул штору. Он долго стоял у окна, устремив в ночь задумчивый взгляд, рассеянно смотрел на тусклые фонари, дремавшие у тротуаров машины, на кошек, крадущихся вдоль стен. Когда в ванной комнате с глухим стуком открылась дверь и раздалось топанье босых ног, он обернулся. Тутси, завернувшись в полотенце, вошла в спальню и устремила на Гора вопросительный взгляд.

— Спим? — спросила она.

— Спим, — подтвердил он.

Они улеглись в постель, целомудренно повернувшись друг к другу спиной.

Рабочий день Тутси закончился.

Наутро он, не разбудив ее, встал, оделся, сделал на кухне зарядку, обычную свою изометрическую — «раздвигая» стены, «поднимая» подоконник. Приготовил себе кофе, быть может и не так искусно, как она, но вполне прилично, позавтракал и, тихо прихлопнув дверь, отправился в свой корпункт.

Все это время он старался не шуметь. И напрасно. Тутси не спала. Она лежала с открытыми глазами и тосковала. О чем? Она и сама не могла бы сказать. Тосковала, и все!

Их отношения с Гором длились три месяца.

Не так уж мало в ее профессии, но и не так много. Бывало и дольше.

Гор теперь звонит по два раза в неделю и превратился чуть ли не в дежурного партнера. А хорошо б такого иметь постоянным, такого одного, если, конечно, нельзя превратить его в мужа!

Свидания их носили традиционный характер, хоть и отличались от ее свиданий с обычными партнерами. Те оприходовали Тутси в ресторане и торопились оказаться в ее спальне, там неинтересно исполняли ее, редко задерживаясь до утра, и, оставив сотню-полторы «гринов» или им равных, исчезали. Тутси брезгливо отмывалась в ванной и шла на вторую ходку.

Гор начинал вечер, как правило, с кино, концерта, театра, автомобильной прогулки, потом шел неспешный ужин, и, наконец, долгая ночь любви, наполовину составленная из его монологов. Но Тутси не жаловалась. Она стала привыкать к театрам и концертам, ей даже нравилось появляться с ним в ложе, на зависть всем. А эстраду она просто любила. Все это придавало ее работе некую изысканность, интеллектуальность. Словно главным был театр, а не постель. Что касается ночей, то они избавляли ее от изнурительных сверхурочных со вторыми и третьими партнерами.

Гор был безусловно щедр, и, не лишенная практичности, Тутси как-то подсчитала, что каждое свидание с ней обходится Гору в двести-триста зеленых, если не дороже. Это значит в месяц тысячи полторы. Сколько же он зашибает?

Она все больше привыкала к такой жизни. Теперь ее обычные партнеры казались ей еще более тусклыми, чем всегда. Ну о чем с ними говорить? Все эти набитые деньгами каталы, хлопачешники, ломщики, кидалы, у которых, кроме лавы, ничего нет на уме, господи, до чего надоели! Да и фирмачи и мелкота, что наезжала во время разных коммерческих выставок и ярмарок, — когда шла масть — тоже не больно интересны, разве что шузы начищены да одеколон дорогой. То ли Гор!..

Так бы все и шло, если б, черт возьми, не дернул ее черт отправиться к чертям собачьим с Ритой в эти чертовы Люберцы! Ну кто ее тянул?! «Поедем, ребята — класс! Лавы — навалом! Хата — Зимний дворец! Участок — зимний сад! За ночь пять ходок на месте! Две-три косых гарантирую! Солидж — таких еще не видывала!»

Как соловей распелась. И когда тачка с каким-то утюгом за рулем подкатила к подъезду, Тутси залезла в нее, преисполненная радужных надежд.

Приехали. Зимний не Зимний, но хата — будь здоров!

Тутси сразу определила общество. Тут были культурные утюги, что лопочут по-ихнему, влезают в туры, толкают икру и всякое дерьмо и вылезают, отягченные баксами; ломщики чеков, фарцовщики по мелочам, какие-то шпилевые — шулера — сомнительной квалификации, какие-то полтинниковые девки из-под Москвы и пара путанок, но не их с Ритой класса, были сутенеры с острым взглядом и вкрадчивыми манерами. Словом, как могла Рита — интердевочка высшего разряда — притащить ее в эту компанию, не укладывалось в голове!

Конечно, все эти типы денег не считали, коньяк был «Мартель», сигареты «Кемел» и «Салем», видео — порнуха — бред горячечный, а уж музыка — и говорить нечего. На деньги никто не скупился. Тут не две, а все десять косых можно было собрать. И все же Тутси внезапно испытала такое отвращение, что твердо решила слинять. Решение далось нелегко. Отказаться от такой лавы, бросить Риту одну означало совершить поступок, неприличный в таком «обществе», как, впрочем, и в любом обществе вообще. Ну и сидела бы себе! Так нет, сбежала! Почему? Много позже, вспоминая тот несчастный и счастливый вечер, Тутси не могла себе этого объяснить.

Она посидела, выпила со всеми, забралась с каким-то хмырем на второй этаж. Может быть, именно он, пьяный, слюнявый, какой-то бессильный, грязный в своих требованиях, и был последней каплей.

Оставив его храпеть и бормотать во сне, она спустилась по наружной, ведшей на террасу, лестнице и, никем не замеченная, скрываясь за деревьями, вышла на дачную аллейку, добралась до станции и, быстро сообразив, что зарядить здесь тачку не удастся, села в едва ли не последнюю электричку.

Вагон был почти пустой, только в одном его конце трое слегка поддавших ребят что-то пели, вернее хрипели, под гитару, а в другом, склонив голову на грудь, дремал русоволосый парень.

Электричка почти без остановок неслась в ночи, чего тут от Люберец ехать-то, и все шло тихо, пока один из «музыкантов» неожиданно не обнаружил, что в вагоне едет королева красоты, которая должна одарить его вниманием. Подойдя к Тутси неверной походкой, он так ей и сказал. Подкатили два других, сели напротив, запели, забренчали на гитаре. Тутси встала, хотела пересесть, парень схватил ее за руку, дернул, сажая на место. Тутси закричала — хотя кому кричать? До Москвы еще ехать неизвестно сколько (откуда ей знать, что она, в электричках трется, что ли!). А по ребятам видно, что они стесняться не будут.

Тутси едва ли не впервые испытала такой ужас, а когда один вынул нож и, громко гогоча, начал размахивать им, она едва не потеряла сознание.

Вот тогда все и произошло. Неожиданно чья-то тень загородила проход и кто-то опустился рядом с ней на скамейку. Она еще не видела кто, но по выражению лиц сидевших напротив парней поняла, что пришло спасение.

Тутси нерешительно повернула голову — ну, конечно, тот белобрысый, кто ж еще, больше никого в вагоне нет. Да, такого и эти подонки могли испугаться. Парень был высокий, широкоплечий, в рубашке с закатанными рукавами. У него были прямо-таки неправдоподобно могучие мышцы на руках, на груди. Джинсы обтягивали мощные ляжки. От всего его облика веяло такой колоссальной физической силой, что становилось страшно.

— Не волнуйтесь, девушка, — сказал он негромко, — мальчики шутят, мальчики хотели спеть вам песенку, но раздумали. И решили перейти в другой вагон. Я правильно говорю, мальчики?

Но «мальчики» исчезли после первых же его слов. Они мгновенно протрезвели, спрятали нож и, спотыкаясь друг о друга, заторопились в конец вагона, откуда пришли. И там сидели, тихо шепчась и с опаской поглядывая на Тутсиного спасителя.

А тот сел напротив. Теперь она хорошо разглядела его. Он выглядел атлетом-борцом или, может быть, штангистом, она не очень в этом разбиралась. У него было приятное, по-детски чистое, привлекательное лицо, ямочка на подбородке, длинные ресницы, голубые веселые глаза, коротко подстриженные светлые волосы ежиком.

«Да он же любер, господи! — подумала Тутси. — Как я не сообразила — ведь из Люберец еду! Надо же!»

— Я не любер, — улыбнулся парень, словно читая ее мысли, хотя качаю понемногу. Зовут Игорь, фамилия Лосев, действительную отслужил в десантных, водитель второго класса. Приводов не имею, — он весело рассмеялся. — А ты?

Тутси растерялась, что бывало с ней нечасто. Но уж слишком велико было пережитое потрясение — страх, отчаяние, радость, благодарность. Все смешалось.

— Так ты кто? — повторил парень.

«А я проститутка, — неожиданно с горечью подумала Тутси. — Еду с групешника, где меня отхорил какой-то грязный катала. Да еще и пролетела, ничего мне не заплатил! Ой не могу! Вот смехота-то!»

Она засмеялась и смеялась все сильнее и громче. Из глаз ее потекли слезы. Начиналась истерика.

Парень сначала удивленно смотрел на нее, потом, видимо сообразив, в чем дело, начал вдруг действовать уверенно и быстро.

Откинув Тутси левой рукой голову, он правой несильно, но резко несколько раз ударил ее по щекам, потом вынул из кармана платок, вытер ей губы, глаза, и, взяв обе руки в свои, сказал властно и требовательно:

— Все! А ну, все! Успокойся. Все прошло. Никто тебя не тронет. Провожу домой. Слышишь? Все. Опасность воздушного нападения миновала.

«…Он не понял, — благодарно подумала Тутси, — решил, что тех ребят боюсь. Откуда ему знать, кто я? Увидел — обижают, и вступился. А если б знал?»

Она тихо плакала, шмыгая носом, вытирая его платком глаза. Он молча смотрел на нее.

Наконец она перестала плакать, достала зеркальце, губнушку, как могла, привела себя в порядок, виновато посмотрела на него.

— Наташа меня зовут, — пробормотала тихо.

— О, хорошее имя, круглое, плотное, теплое — как печеное яблоко, — весело сказал парень.

Тутси подняла на него удивленные глаза.

— Ладно, — парень положил свою могучую руку ей на колено, — это я так, люблю выражаться образно. Есть грех. Не обращай внимания.

Он посмотрел в окно.

— Приехали. Вставай и не бойся — провожу. Ты где живешь?

— На улице Веснина, это возле Арбата, — неожиданно сказала Тутси. Впервые она назвала незнакомому человеку свой истинный адрес. Она поняла, что связать свою профессиональную деятельность с этим парнем даже мысленно не может. Вот так сразу, в первый час знакомства, поняла, что эти два мира никогда не должны пересечься.

На стоянке были такси, но Тутси почему-то постеснялась взять машину. Она все время совершала в этот день поступки, которые сама себе не могла объяснить! В метро, при ярком свете, Игорь показался ей красивым и еще более высоким.

— Сто восемьдесят сантиметров, девяносто пять килограммов. — Он словно читал ее мысли. И Тутси тихо рассмеялась.

От метро «Смоленская» они шли по Садовому кольцу. Несмотря на поздний час, оно жило напряженной жизнью. Мчались машины, ползли троллейбусы, было немало пешеходов, как и они, возвращавшихся по домам. А сами дома светились многими окнами.

Свернули в переулок, не доходя старинного особняка с запущенным садом позади. У посольства их окинул равнодушным взглядом милиционер. Пройдя коротким переулком, вышли в другой, пошире, к большому дому с потемневшей глазурованной плиткой по фасаду, дому, где жила Тутси.

Переулок когда-то назывался Денежным, а теперь улицей Веснина. Собственно, братья Веснины, академики архитектуры, по имени одного из которых и была названа улица, когда-то в этом доме жили. С тех пор дом сто раз ремонтировали, что-то в нем переделывали. Например, из огромных коммунальных квартир, во всяком случае некоторых, сделали несколько отдельных, в том числе эту, однокомнатную, доставшуюся от матери мужу Тутси, а от него, после развода, самой Тутси. Муж оставил ей все (а что, собственно, было оставлять?) и ушел.

Где-то в глубине души у нее остался осадок — может, он так стремился от нее уйти, что готов был оставить ей все, лишь бы поскорей? А ведь любил ее очень.

Из окна квартиры виднелся высокий старинный дом, где, как свидетельствовала плита, когда-то жил первый нарком просвещения Луначарский. Левее возвышалось величественное здание итальянского посольства. Берега неширокой улицы были уставлены машинами с дипломатическими номерами. Улица была с односторонним движением, по ней нечасто ездили и не так уж много возникало прохожих.

Горели уличные фонари, а милиционер у входа в посольство вышел из своей будки, наверное, подышать ночным воздухом и стал ходить взад-вперед, покуривая.

Игорь проводил Тутси до подъезда. И на какое-то мгновение у нее возникло неудержимое желание пригласить его к себе. В конце концов, он спас ее от хулиганов, пригрел, проводил домой — разве он не имел права на благодарность? А чем еще могла отблагодарить его Тутси, как не тем, за что другие платили сотни? И тут с ней снова произошло необъяснимое — она вдруг застеснялась! Она вдруг подумала, что это самое, за что другие платили сотни, ему не нужно. Что у него есть девушка, которую он любит, наверняка не такая красивая, но он ее любит! И Тутси — со всей ее красотой, богатыми шмотками, с ее отличной квартирой, видеомагнитофоном «Акай» и проигрывателем «Филлипс» — ему совершенно не нужна.

Просто увидел, что обижают девушку, и вступился. Не для того чтоб переспать с ней потом, а просто потому, что мужик, настоящий мужчина! Но ведь и не лопух же.

И, когда она представила себе, как приглашает его, а он, бросив на нее всепонимающий взгляд, со снисходительной улыбкой говорит, что спешит домой, ее обдало жаром.

У подъезда он пожал ей руку, она пробормотала «спасибо» и совсем глупо добавила: «Звоните». Он сказал: «Привет. На лестнице свет вижу, так что никто не нападет», — и рассмеялся.

Заскочив в парадное, Тутси осторожно выглянула и смотрела вслед ему, высокому, широкоплечему, твердой энергичной походкой уходившему в ночь…

Дома она быстро разделась, забыв принять душ, забыв натереться ночными кремами, и залезла под одеяло. И долго плакала, вновь переживая этот вечер, все страшное и радостное, по-бабьи жалея себя. Сколько их, готовых отдать и пятьсот и тысячу, чтоб залезть под это одеяло, а вот такой, которому она сама бы отдала, сколько попросит за одну ночь, ушел себе, посвистывая.

И никогда она его больше не увидит.

Ей было стыдно от таких мыслей и очень жалко себя. И злилась она на всех этих фрайеров и на стерву Ритку, которая устроила ей этот неожиданный бенефис. Она готова была всех убить, особенно тех подонков с гитарой.

А заодно и себя.

Запоздалый нервный стресс тряс ее, она не могла остановить слез. Принимала какие-то капли, даже выпила полстакана коньяку, отчего ей стало совсем худо.

Утром встала, подошла, как всегда, к зеркалу и чуть не разревелась опять. Нет, тело ее было все так же прекрасно. Высокая, крепкая грудь, не то чтоб с кулачок, но и не коровье вымя, что так любят рашинки — ее соотечественники. Как раз такая, что сводит с ума забугорных. Ни намека на живот — плоский, чуть мускулистый, ноги едва не из шеи растут, длинные, стройные, гладкие. У нее вообще кожа такая гладкая, нежная и смуглая, что один старый дурак фээргешник восхитился: «Из твоей кожи, красотка, в Освенциме сделали бы неподражаемый абажур!» Ну? Видели? У него такие шутки! Жаль, что из кое-чего у него подсвечник не сделали, — остряк…

Но лицо, ее необыкновенной красоты лицо! О господи, кикимора! Отворотись не наглядишься! Кошмар! Какой кошмарный кошмар! Эти синяки под глазами, и сами глаза, красные, опухшие, губы словно две улитки, нос красный, волосы — за два дня не распутаешь. Боже! Какой ужас! Ну Рита-Риточка-Ритуля, ты у меня попомнишь этот вечер! Проклиная себя, подругу, злосчастный вечер, Тутси ринулась в душ.

В конце концов, после всех своих утренних процедур, чашки крепкого кофе, после тщательного, искусного макияжа, она почувствовала себя бодрей, настроение улучшилось.

Тутси посмотрела на часы — скоро час.

Она набрала номер Риты — намылить ей голову. Но телефон не отвечал. Тутси включила музыку. Подстегнутая громким роком, она ощутила прилив новых сил и радость бытия.

И все же какая-то заноза противно саднила в душе. Ах да! Игорь. Нет, она, конечно, не забыла о нем, просто его образ как-то побледнел, стерся. Ну встретились, ну защитил, ну мужик, конечно, второго такого не встретишь. Что поделаешь! Мало чего в жизни бывает хорошего, что не повторяется…

А вообще-то, интересно, что он в этот момент делает?

Глава II «ЗВЕЗДНЫЕ РЫЦАРИ»

Игорь в этот момент заправлял машину. На чем свет стоит ругая комбинат, новаторство в современном автомобилестроении и своего начальника, не знающего покоя и мотающегося по Москве, так что приходилось заправляться по два раза на дню… Ну это ж надо! Ведь по идее-то как здорово «топить» машину газом — и дешево и чисто. В Европе, говорят, чуть не половина автомобилей газует. Да и у нас переходят на газ. Только вот кто на пропан, а кто, как он, на метан… И тут возникает закавыка. С пропаном порядок, и заправки есть, и ехать к ним на Сахалин не надо, — в городе они. А вот те, что на метане, — пардон. Для них имеется всего четыре заправочные станции, все за кольцевой дорогой, у черта на рогах. Пока доедешь, пока заправишься, чуть не полтора часа потратишь. Это если нет народа. А если есть…

И главное, всего тебе на полтораста километров накапают. Получается, что половина одной заправки на заправку и уходит. Десять красных точек под приборным щитком гаснут одна за другой с такой быстротой, что и опомниться не успеешь. А уж когда остается последняя, зеленая, впору останавливаться и просить проезжего велосипедиста взять на буксир. Нет, надо же было такое придумать!

Что касается начальника, то он ничего, мужик неплохой. Благодаря своим гаишным связям сумел поставить на свою черную «Волгу» номера с МОГ, что не раз предохраняло Игоря от напряженных бесед с инспекторами и позволяло ему оказывать случайным торопящимся гражданам кое-какие небезвозмездные транспортные услуги.

— Все! Порядок. Приедешь за мной через час, нет, лучше через два! Желаю успешной индивидуальной трудовой деятельности, — говорил начальник в конце очередной поездки и, подмигнув Игорю, скрывался в очередном подъезде. (Дежурная шутка, которую Игорь не любил, она оскорбляла его гражданскую совесть.)

Газовая заправочная станция напоминала военный объект особой важности. Она стояла изолированно, на возвышении, ее окружала мощная стена из бетонных блоков. По периметру высились многометровые монументальные стальные громоотводы.

Во дворе находилось высоченное сооружение, напоминавшее разделенный на отсеки ангар. Каждый отсек отделялся от другого крепкой стеной. Вот в отсеках и заправлялись машины. Грозные надписи во всех концах запрещали курить, входить посторонним и т. д. Окончив заправку, Игорь залез в машину и включил печку. Это немного умиротворило его. Нажав клавишу, запустил кассетофон. Хриплый голос Розенбаума запел про березки средней полосы, где так хочется стреляться, про кильватерный гордый строй, про любимый Ленинград и про Маньку-стерву, из-за которой кореша не ходят к нему смотреть по телевизору футбол. Все вперемешку. Игорь любил «музыкальный фон» во время работы.

Сначала опасался, что начальник будет ворчать, но потом заметил, что тот слушает не без удовольствия и даже порой комментирует. Причем довольно неожиданно. «Надо для всех этих рок-ансамблей ввести нумерацию, иначе не отличишь, что музыка, что лохмы, что шум-гам, — совершенно одинаковые. А так можно объявлять: «Аквариум», номер пять! громкость десять тысяч децибел! «Арсенал», номер сто! громкость десять тысяч децибел, длина волос полтора метра, посещение бани раз в два года!» Как считаешь, Игорь, по-моему, здорово? Сразу знаешь, кто есть кто». И он весело смеялся. Но Игорь такого юмора не понимал. Он с уважением относился к любому труду. Ребята прыгают, бегают, чуть не ломают свои гитары. Орут благим матом, аж мокрые от пота… Это, между прочим, требует еще каких сил! Да и работать в таком грохоте нелегко. Вон лица какие у всех желтые, заросшие, щеки впалые, глаза больные, небось колются перед концертом. Бедняги. ...