Все права на текст принадлежат автору: М С Парфенов, Михаил Сергеевич Парфенов, Александр Александрович Матюхин, Оксана Ветловская, Александр Подольский, Вадим Громов, Иван Белов, Елена Щетинина, Ярослав Землянухин, Анатолий Уманский, Алан Кранк, Лариса Львова, Ксения Кошникова, Юрий Лантан, Максим Ахмадович Кабир, Станислав Минин, Мария Анфилофьева, Юлия Саймоназари, Михаил Закавряшин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Самая страшная книга 2019М С Парфенов
Михаил Сергеевич Парфенов
Александр Александрович Матюхин
Оксана Ветловская
Александр Подольский
Вадим Громов
Иван Белов
Елена Щетинина
Ярослав Землянухин
Анатолий Уманский
Алан Кранк
Лариса Львова
Ксения Кошникова
Юрий Лантан
Максим Ахмадович Кабир
Станислав Минин
Мария Анфилофьева
Юлия Саймоназари
Михаил Закавряшин

Самая страшная книга 2019 Сборник (сост. М. Парфенов)

© Авторы, текст, 2018

© М. С. Парфенов, составление, 2018

© А. Провоторов, иллюстрация на обложке, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Писатели и критики о «Самой страшной книге»

«Вот они наконец-то: новые голоса!»

Клайв Баркер


«Концепция „Самой страшной книги“, несомненно, изобретательна и уникальна».

Томас Лиготти


«Надеюсь, эту книгу прочитает каждый!»

Роберт Маккаммон


«Пусть эта антология, созданная моими собратьями из России, разлетится по всему миру на своих черных крыльях!»

Адам Нэвилл


«Я приветствую „Самую страшную книгу“. Новый хоррор для новых читателей!»

Саймон Кларк


«…И ни в коем случае не читайте эту книгу перед сном – иначе не уснете».

Грэм Мастертон


«Знакомство с современным русским хоррором нужно начинать с антологии „Самая страшная книга“».

ГОРЬКИЙ / gorky.media


«Более представительной антологии хоррора и мистики от современных русскоязычных авторов в нашей стране еще не выходило».

«Мир Фантастики» / mirf.ru


«Это прорыв в русскоязычном хорроре, важное явление в жанровой литературе в целом».

DARKER / darkermagazine.ru


«В отечественной жанровой прозе у „ССК“ есть аналоги, но нет ни одного конкурента».

Буквоед / vk.com/bookvoed

Читатели о «Самой страшной книге»

«Серия „Самая страшная книга“ из года в год не теряет в качестве».

А. Миронов / bookvoed.ru


«Спасибо составителям! Каждая антология получается все лучше и лучше!»

Ersh / labirint.ru


«„Самая страшная книга“ – флагман русского хоррора, площадка для роста новых звезд и просто прекрасная книга».

ingvar1969 / livelib.ru


«Сборники рассказов из этой серии уже стали для меня не только долгожданными, но и неизменно оправдывающими надежды!»

Елена / ozon.ru


«Однозначно читать самому и рекомендовать друзьям и знакомым!»

Erretik / livelib.ru


«Это не культовые мастера ужасов, как Кинг, По, Лавкрафт и др. Это отечественные! Повторяю, отечественные рассказы, со всей России… И они годные, действительно годные, читая под покровом ночи в пустом и тихом доме, реально становится не по себе».

Valeria_book_gerl / instagram.com


«Великолепно!!!.. Я даже не могу сказать, что мне что-то не понравилось. На базе некоторых рассказов смело можно написать романы».

М. Тарасова / labirint.ru


«С каждым годом сборник „Самая страшная книга“ становится все лучше, интереснее, сильнее».

Sergej210477 / fantlab.ru


«Получил удовольствие и осознал, что жанр хоррор в России скорее жив, чем мертв».

Nonameman / labirint.ru


«Даже если будет не страшно, то интересно будет точно».

Е. Баранова / bookvoed.ru

И, наконец, про Стивена Кинга

Когда в начале 2014 года вышла самая первая «Самая страшная книга», мало кто мог представить, что томику этому суждено стать началом целой серии. Это был эксперимент… Черт побери, это был классический «первый блин».

Вышел он, как водится, комом. «Самую страшную книгу 2014» издали минимальным тиражом – всего лишь в две тысячи экземпляров. Под простоватой обложкой, на дешевой и маркой газетной бумаге оказались собраны истории никому на тот момент не известных авторов. Не все из этих историй были по-настоящему хороши, но тем ярче блистали истинные жемчужины, которым в той подборке, по счастью, также нашлось место.

Ныне общий тираж «страшных книг» перевалил за отметку в пятьдесят, а впереди уже виден знаковый рубеж в сто тысяч. В серии выпускаются тематические антологии («Хеллоуин», «13 маньяков», «13 ведьм», «13 монстров»), авторские сборники («Запах», «Зона ужаса», «Чертовы пальцы»), романы («Фаталист», «Скелеты»), а прямо сейчас в руках вы держите – подумать только! – уже шестую ежегодную антологию ССК. Приятно осознавать, что книги нашей серии собирают, коллекционируют…

Что ж, здравствуй, Постоянный Читатель.

Звучит знакомо, да?.. Долгих шесть лет мы этого всячески избегали, но уж теперь-то можно. Давайте, наконец, честно и откровенно поговорим о Нем, о Его Величестве.

Отношение к Королю Ужасов у отечественных авторов хоррора, надо сказать, довольно сложное. С одной стороны, после унылых опытов девяностых годов прошлого столетия словосочетание «русский Стивен Кинг» многими воспринимается почти как ругательство – больно уж часто в рекламных целях этот ярлычок навешивали на книжки беспомощных эпигонов и откровенных графоманов.

С другой стороны…

Во время встреч с читателями, в интервью и на разных публичных мероприятиях Кинг любит рассказывать анекдот из собственной жизни – историю о том, как, будучи на какой-то пафосной писательской конференции, он заглянул в туалет дорогого отеля, где его узнал тамошний работник. Только представьте: стоите вы перед писсуаром, слегка напряженный, сражаетесь с заевшей молнией брюк – и тут вас по плечу хлопает пожилой негр. И громко говорит, почти орет вам в ухо (очевидно, потому, что сам он, в силу возраста, несколько глуховат): «Эй, мужик, а я тебя знаю! Ты этот, из телика, который страшилки сочиняет!»

Ужасно неудобная ситуация. Но я уверен, что девять из десяти авторов хоррора, живущих на планете Земля, эту и ей подобные байки слушают… с завистью. Они могут это скрывать, могут все гневно отрицать или смеяться (быть может, немного нервно смеяться), но факт в том, что большинство из нас были бы вовсе не прочь оказаться в том туалете на месте Стивена Батьковича.

Эй, многие согласились бы испытать и что-нибудь похуже приставаний взбалмошного престарелого афроамериканца, лишь бы их вот так же узнавали в общественных местах. И дело тут не в деньгах и славе.

Нет, я не знаю никого, кто был бы против того или другого, но дело ведь правда НЕ ТОЛЬКО в этом.

Для нас, для того поколения авторов, что пишут хоррор на русском языке здесь и сейчас (те, кого называют «темной волной»), Стивен Кинг – больше, чем громкое имя. И уж конечно гораздо больше, чем бренд, в который это имя давным-давно превратилось.

Стивен Кинг – это путеводная звезда. Маяк, светивший в самые темные ночи. Объект веры, если угодно. Не как литературный «отец» или учитель – авторы русского хоррора учились у многих, от По и Лавкрафта до Лаймона и Кетчама, от Гоголя и Бестужева-Марлинского до братьев Стругацких. И у Короля, естественно, тоже учились, но – не только у него. Кинг важен в более широком смысле: как личность, как человек с собственной уникальной историей и как сочинитель тех историй, которые мы все читали.

В конце двадцатого века, когда мое поколение делало первые неуверенные шаги в жанре, когда на прилавках появлялись те самые позорные «русские Стивены Кинги», – мы читали книги Короля, читали Роберта Маккаммона, Клайва Баркера (спасибо, к слову, этим и другим зарубежным мэтрам за теплое отношение к «Самой страшной книге»). И понимали, что на самом деле – можно. Можно писать о страшном так, что это интересно и приятно читать. Можно сочинять пугающие истории – и иметь успех.

Конечно, судьба Короля сама по себе вдохновляет многих, ведь это классический образец того, что на Западе называют «американской мечтой», но что на самом деле близко и знакомо каждому. Как сказка о Золушке, то есть как история о том, что трудолюбие и талант (и капелька волшебства, то бишь удачи) помогают достичь вершины. Несмотря ни на какие трудности.

Когда нас отвергали издатели и критики, когда в народе говорили, что хоррор в России никому не интересен, что хоррор – это вообще не литература, пример Стивена Кинга доказывал обратное. Служил напоминанием о том, как на самом деле обстоят дела.

И вот теперь мы в чем-то сравнялись. Нет, выдающийся карьерный взлет Короля уже вряд ли кому удастся повторить – все-таки времена меняются, как и обстоятельства. Но, по крайней мере, у нас тоже появились свои Постоянные Читатели. Учитывая, с чего все начиналось – это самое главное.

Забавно, но и по сей день иногда кого-то из отечественных писателей сравнивают с Королем. В последние годы особенно «везет» в этом плане писательницам – то Марьяне Романовой, то Анне Старобинец… Но я прошу не называть «русским Кингом» никого из авторов, чьи истории собраны в «Самой страшной книге 2019». Потому что они – мы – совсем не похожи. У них – у нас – свои голоса.

И потому что, признаюсь: хоть я и обещал тебе, Читатель, говорить честно, но солгал уже в заголовке этой статьи. Ведь на самом деле она вовсе не про Стивена Кинга…


М. С. Парфенов

Господин Элефант

Владу Маслову, подавшему мне эту идею

1
План пришел в голову Павлу в одну из бесконечных бессонных ночей, когда он лежал на жесткой постели, накрывшись армяком, вслушиваясь в настырный комариный звон и скрип ветхих половиц. План отчаянный, нелепый, даже комичный… но после череды блистательно задуманных и с треском проваленных покушений, стоивших жизни многим его товарищам по борьбе, быть может, такой только и мог сработать.

На эту идею его натолкнули объявления, расклеенные по всему городу недавно прибывшим разъездным цирком: ищут человека для работы со слоном. Поначалу Павел думал наняться туда безо всяких задних мыслей. Скудные сбережения неумолимо подходили к концу, кишки исполняли по ночам голодные марши, не давая уснуть, а квартирная хозяйка все настойчивей интересовалась, когда он намерен съехать. Лишь потом он осознал, что в цирке окажется как никогда близок к почти недосягаемой цели.

К губернатору.

Разумеется, после не столь давнего убийства Столыпина подобраться к цели со стороны зала сделалось решительно невозможно – охранители умели учиться на своих ошибках. Однако выстрела со сцены никто ожидать не будет. А между тем само устроение цирка-шапито, с его приземистыми трибунами, отделенными от арены лишь низеньким барьером, подходит для этого как нельзя лучше.

Губернатор всегда любил цирк, любил какой-то восторженной детской любовью – да и не только детской: по молодости, говорят, изрядно крутил с разбитными акробатками. Даже сейчас он не мог пропустить ни одного представления самой захудалой бродячей труппы. Об этой его страсти было известно всем. Ходила злая шутка, что градоначальнику больше пристало бы управлять цирком – с этим Павел был совершенно согласен. Еще шутили, что старик не отказался бы и умереть в цирке.

А хотя бы и нет! Павел все равно не собирался его спрашивать.

2
С самого первого взгляда директор цирка господин Шульц вызывал неприязнь. Он был молод, немногим старше Павла, и, пожалуй, хорош собой – волосы цвета воронова крыла, мрачный блеск в глазах и язвительная манера речи вызывали в памяти образ байронического героя, что в реальной жизни зачастую вызывает отторжение.

– Отчего же вы, молодой образованный человек, решили поступить в услужение к нашему Господину Элефанту? – осведомился он, сцепив перед собой бледные, словно из слоновой кости выточенные пальцы.

– Видите ли, – проговорил Павел, – я остался без средств к существованию и…

– Весьма сочувствую, – перебил Шульц, – однако не рассчитывайте поправить здесь свое положение. Две трети нашей выручки уходят на перевозку и поддержание цирка, оставшегося едва хватает, чтобы сводить концы с концами. Если вам нужны только пища и кров – этим мы можем вас обеспечить, при условии, что вы будете работать на совесть.

– Я постараюсь, – сказал Павел. – Конечно, у меня нет опыта в работе с животными…

– Моя бы воля, – мрачно произнес Шульц, – я на пушечный выстрел не подпустил бы вас к Господину Элефанту, но выбирать не приходится. Настоятельно рекомендую соблюдать осторожность, если, конечно, вам дорога жизнь.

Жизнь давно не была дорога Павлу, однако он не испытывал ни малейшего желания пасть жертвой разъяренного слона.

– Три сажени в длину, четыре в высоту и почти полтысячи пудов весу, – продолжал Шульц. – Господин Элефант, вероятно, самый крупный слон из ныне живущих, включая даже его африканских собратьев… – Он усмехнулся. – Гневить эдакую махину я бы не посоветовал.

– Я не из склочников, – улыбнулся Павел. – Думаю, мы с махиной поладим.

– Что ж… – Шульц поднялся из-за стола, достал из кармана жилета золотой брегет на цепочке, откинул крышку. – Сейчас у нас начинается репетиция. Пойдемте, я покажу вам вашего подопечного.

Они вышли из директорского фургона, украшенного сбоку изрядно потрепанной афишей, на которой едва можно было различить силуэт слона, нескольких ревущих львов и фигуру с хлыстом. Цирк раскинулся посреди угрюмого голого поля за железнодорожным полотном – кричащее многоцветье шатров, палаток, будочек и пестро размалеванных фургонов. Среди этой радостной пестроты лениво, вразвалочку, бродили немногочисленные служители. Над огромным желтым куполом шапито, словно язык гигантской змеи, трепетал на ветру раздвоенный красный флажок.

– Матвей! – крикнул Шульц.

Тотчас невесть откуда нарисовался серый, будто золою присыпанный, усатый мужичок в мятой косоворотке и фуражке с треснутым козырьком.

– Чегось изволите, господин Шульц? – спросил он сипло, постреливая из стороны в сторону хитрыми глазками.

– Слетай, голубчик, к Кларе да передай, чтобы через десять минут была на арене с Господином Элефантом.

– Сей секунд! – сказал серый человечек, бросил на Павла какой-то странный взгляд и тут же растворился среди повозок.

Конюшня и платформы с клетками размещались позади главного шатра, дабы зверей можно было в любой момент вывести на арену. По завету Ноя, каждой твари содержалось по паре. Цирковые собачонки встретили Павла и Шульца визгливым лаем, обезьянки, медведи и лошади провожали их печальными глазами. В воздухе витали пряный аромат опилок и кислый запах навоза, извечно сопровождающие разъездные цирки.

– Львов давеча пришлось пристрелить, – вздохнул директор. – Они, видите ли, отобедали вашим предшественником. Еще в Петербурге. Невелика потеря! За каким чертом этот пьяница полез в клетку? Однако с этих-то пор все и пошло наперекосяк.

Они вошли в бархатистый сумрак шатра. Посреди усыпанной опилками арены стояла огромная разноцветная тумба. Рядом двое одетых в мешковатые балахоны молодцев с одутловатыми физиономиями вовсю лупили надувными дубинками по голове третьего, а тот в ответ лихо сшибал их лбами.

– Братья Бобенчиковы! – объявил Шульц. – Три величайших комических дарования, успешно загубленных пьянством и блудом.

Клоуны перестали тузить друг дружку и посмотрели на него с таким угрюмым выражением, какого никак нельзя было ожидать от представителей их профессии.

Павел огляделся; ряды скамей терялись в темноте. А вон там, по правую руку, отдельная ложа на три персоны с мягкими креслами, где вместе с охраной будет сидеть губернатор…

– Внимание, – тихо проговорил Шульц, тронув Павла за плечо, а затем повернулся к воображаемой публике и громогласно провозгласил: – Дамы и господа, представляю вам Господина Элефанта – величайшего слона в мире!

Господин Элефант торжественно вступил на арену.

Он и впрямь был огромен. Бугристая, точно из утеса высеченная голова, украшенная золоченым бархатным налобником, венчала массивные плечи, под задубелой кожей которых незримо перекатывались литые мышцы; гибкий хобот извивался между бивней, длинных, острых, точно костяные сабли – от одного их вида делалось не по себе. Большинство слонов, виденных Павлом в цирке, были лишены клыков, вид имели самый благодушный и более всего походили на огромные, изрядно обвисшие кожаные бурдюки. Господин Элефант же будто сошел беззвучной, призрачной поступью с одной из гравюр великого Доре.

Восседавшая на нем наездница – очевидно, та самая Клара – была настоящей красавицей. Белокурая и цветущая, она вызывала желание немедля схватить ее в объятия и расцеловать. Ее коротенькое белое платьице в блестках и с вырезом на спине не скрывало почти ничего. Рядом с этой сияющей белизной Павел вдруг остро почувствовал, что одежда его больше напоминает тряпье, а лицо покрыто трехдневной щетиной.

Обняв Клару за талию могучим хоботом, слон как пушинку снял ее со спины и бережно поставил на манеж. Перекрестясь на западный манер – слева направо, – она опустилась на колени и положила голову на тумбу, словно на плаху, а Господин Элефант шагнул вперед, занося свою огромную ногу…

И опустил ее на голову Клары.

Трио клоунов в притворном ужасе заламывали руки; лицо директора было непроницаемо. Клара лучезарно улыбалась из-под чудовищной стопы, способной в мгновение расплющить ей череп. Павел боялся дышать. Струйка пота сбежала по его лбу, обожгла глаз. Вонзив ногти в ладони, он молился, сам не зная кому, чтобы все быстрее закончилось. Наконец Шульц вскинул руку, Господин Элефант медленно, будто нехотя, снял ногу с головы Клары и подался назад. Павел шумно выдохнул.

– Я смотрю, вы впечатлены! – улыбнулся Шульц. – Итак, первая ваша обязанность… Взгляните на мою дорогую сестру. Чего нет на ее волосах?

Павел, изумленный тем, что кто-то может позволить родной сестре класть голову под ногу слона, невпопад брякнул:

– Головного убора?

Клара фыркнула.

– Навоза, любезнейший, навоза, – сказал директор. – Слон – существо величавое, навоза производит в избытке и иногда в него наступает. Ежели сия мерзость окажется на белокурой головке Клары, получится номер в духе вот этих, – он мотнул головой в сторону Бобенчиковых, – к чему мы отнюдь не стремимся.

– Я полагал, что буду работником арены… – неуверенно начал Павел.

– Как я уже сказал, давая согласие, вы поступаете в полное распоряжение к Господину Элефанту. Кроме вас, этим заниматься некому. Из-за вот этих прекрасных клыков, – Шульц с гордостью провел пальцами по грозному бивню, – никто не хочет с ним работать, а спиливать их я не намерен. Слон без клыков – не слон. Полагаю, вы не станете настаивать.

– А по-моему, мы бы и сами прекрасно справились! – вмешалась Клара. – Право, Генрих, какой из него слоновщик? Посмотри, какой он заморенный.

Павел почувствовал раздражение. Да что она позволяет себе, эта актриска?

– Ну, это-то легко поправимо! – сказал Шульц. – Вот что, любезнейший: сейчас вы отобедаете с нами чем Бог послал, потом пойдете домой – ведь у вас покамест имеется какое-никакое жилье? – и хорошенько выспитесь. А завтра жду вас с утра. Клара разъяснит вам, что нужно делать.

Они пожали друг другу руки. Покидая манеж вслед за директором, Павел буквально ощущал спиною недовольный взгляд Клары.

3
Завтрак проходил под открытым небом. Столами и стульями служили поставленные на попа фанерные ящики, а скатертями – пожелтевшие газеты. Рядом с уже знакомыми Павлу Бобенчиковыми и Матвеем здесь были четверо лилипутов, громадный негр (очевидно, штатный силач), несколько девиц, одетых даже откровеннее Клары, двое хрупких юношей, которые держались за руки, глядя друг на друга влюбленными глазами, и с десяток служителей, косившихся на эту парочку с нескрываемым отвращением.

Никто не выказал к новому работнику ни малейшего интереса. От запаха горячей похлебки у Павла закружилась голова.

Взгляд Шульца остановился на пустующем столе:

– Где Великий Сандини?

Тишина была ему ответом.

– Матвей, голубчик, слетай-ка за ним!

– Так ить… – промямлил Матвей.

– Что «так ить»? – угрожающе спросил Шульц.

– Убег, подлец! – развел руками Матвей. – Все с фургона забрал и убег.

Шульц скрипнул зубами:

– Еще один. Корабль тонет, крысы бегут. Другие желающие есть?

Артисты что-то невнятно забормотали, качая головами.

– Есть, есть, знаю я вас, – махнул рукой директор и посмотрел на Павла. – Вы, любезнейший, часом не умеете глотать шпаги и распиливать даму пополам? – И безрадостно засмеялся собственной шутке.

4
На следующее утро Павел расплатился с хозяйкой и пришел в цирк, неся весь свой нехитрый скарб – накинутый на плечи армяк с револьвером Нагана в кармане, да потертый саквояж с четырьмя жестяными бонбоньерками внутри.

У директорского фургона в него врезался Матвей, очевидно «летевший» исполнять очередное поручение, и едва не выбил саквояж из рук.

– Разуй глаза, дурень! – рявкнул Павел, срываясь от испуга на позорный фальцет.

– На сердитых воду возят! – парировал Матвей и поспешил дальше, не подозревая, что только что был вместе с Павлом на волосок от смерти.

Смерть была заключена в круглые бонбоньерки и кокетливо перевязана красными ленточками.

Выделенный Павлу фургон беглого иллюзиониста располагался на самом краю поля. Обстановка внутри оказалась самая спартанская – узкая койка с голым матрасом да грубо отесанный стол с табуретом.

С великой осторожностью Павел поместил саквояж под кровать. Сев за стол, достал из кармана промасленную тряпицу, развернул. Наган тускло блеснул в луче света, сочившемся из запыленного оконца. Рядом маслянисто поблескивали патроны.

Последний раз на губернатора покушались в Ярославле. Некая девица Ляхович смогла добиться приема под видом просительницы и, оставшись с градоначальником наедине, всадила ему два заряда из двуствольного «дерринджера» в раззолоченную медалями грудь. Обливаясь кровью, старик все же сумел повалить нападавшую на пол и удерживал до прихода подмоги. Ляхович повесилась в камере на собственном поясе, не выдержав допросов, а губернатора от греха подальше перевели в самую глухую провинцию. Могли бы и не стараться: неудача Ляхович, хоть и вполне предсказуемая (Павел советовал ЦК вооружить барышню калибром побольше; ему ответили, что в покушении на Линкольна «дерринджер» зарекомендовал себя наилучшим образом), стала последней каплей. Комитет постановил: рисковать всей группой ради убийства одного мерзавца не стоит, а ежели кто имеет к старику личный счет, ему лучше вовсе покинуть организацию и действовать на собственное усмотрение.

Расстались без сожалений – товарищи давно поняли, что не верит он во всеобщие свободу-равенство-братство и справедливость. И только ближайший приятель, студент-химик Самуил Френкель, тайком передал ему начиненные гремучим студнем снаряды Кибальчича с уже встроенными взрывателями, сказав на прощанье:

– Гляди не подорвись сам – там небольшой встряски достаточно. И еще прошу – не применяй их в толпе. Не пятнай наши руки в невинной крови.

А губернатор нарочно – Павел в том нисколько не сомневался! – ездил исключительно людными улицами. Тем не менее избавиться от снарядов молодой человек не решался. Так они и кочевали с ним вместе с одного жилья на другое, повиснув мертвым грузом.

Павел поднял револьвер, откинул барабан. Зияющие гнезда наполнились светом. Возможно, у него не будет и двух выстрелов…

Громкий стук в дверь застал его врасплох. Чертыхнувшись, он выронил тряпку, патроны раскатились по столу. Павел лихорадочно сгреб их, завернул вместе с пистолетом обратно в тряпку, убрал под матрас и только после этого открыл дверь. На пороге стоял улыбающийся Шульц с хлыстом в руке.

– Доброе утро! – сказал он. – Готовы поближе познакомиться с Господином Элефантом?

Знакомство, однако, не задалось.

Господин Элефант ждал их посреди просторного шатра, служившего слоновником. Вьющаяся среди опилок толстая стальная цепь приковывала его ногу к глубоко врытой в землю железной балке. Рядом с ним стояла Клара, уже одетая в свой цирковой наряд. При виде Павла она нахмурилась.

– Доброго утречка, Господин Элефант! – провозгласил директор. – Как вы спали? Мышки не докучали?

Слон благодушно зарокотал, помахивая ушами.

– Клара, оставляю молодого человека на тебя, – сказал Шульц. – А мне пора бежать…

– Ничего объяснять я не стану, – отчеканила Клара. – И вообще не подпущу посторонних к нашему слону.

На взгляд Павла, ее поведение становилось довольно странным.

– Послушай, милая, все уже решено, – с безграничным терпением в голосе произнес директор. – Этот человек будет работать со слоном, нравится тебе это или нет.

– Если я скажу ему правду, – произнесла Клара, с вызовом глядя брату в глаза, – он вылетит отсюда к чертовой матери.

И вот тут-то все и произошло. Что-то неуловимо изменилось в лице Шульца. Только что оно было спокойным, а уже в следующий миг губы директора задрожали, глаза наполнились слезами, словно у обиженного мальчишки. Внезапно он ударом по лицу сбил девушку с ног и тут же перетянул хлыстом по оголенной спине. Клара отчаянно закричала. Между ее лопаток вздулась багровая полоса.

Павел был настолько поражен случившимся, что не успел ничего предпринять. Его опередил Господин Элефант. Загремев цепью, он сделал несколько шагов вперед, взмахнул хоботом – и Шульц врезался в стену шатра, отчего все сооружение заходило ходуном.

Павел вскрикнул. Шульц распрямился, медленно, словно змея, поднимающаяся из корзины факира. Голова его тряслась, по щекам струились слезы, но на губах блуждала усмешка, больше похожая на оскал. Хлыст со свистом рассек воздух. Господин Элефант взревел, закрутив спиралью ожженный хобот, попятился, а Шульц бросился на него, в молчаливом исступлении нанося удар за ударом.

– Прекратите! – Павел схватил директора за плечо. – Вы с ума сошли?

Шульц оттолкнул его с поразительной силой. Потеряв равновесие, Павел свалился прямо на Клару. Та сдавленно охнула. От ощущения ее извивающегося тела под собой у него совершенно некстати перехватило дыхание. Он поспешил откатиться в сторону.

Слон жалобно заревел.

– Вилли! – закричала Клара. – Вилли, на помощь!

Послышался громовой топот, в шатер влетел черный гигант и обхватил Шульца сзади, прижав его руки к телу.

– Пусти! – прохрипел директор. – Убери от меня лапы, черная обезьяаааа… – Его пальцы разжались, выпуская хлыст, глаза закатились под лоб, зубы заскрежетали, и весь он мелко-мелко затрясся, выбивая каблуками дробь.

С трудом поднявшись на ноги, Павел подошел к перепуганному негру, по-прежнему сжимавшему Шульца в медвежьих объятиях, и подобрал кнут.

– Не бейте его! – жалобно крикнула Клара.

– Не говорите ерунды, – устало проговорил Павел. – Ему нужна помощь.

Он с усилием разжал намертво сомкнутые челюсти директора и втиснул ему между зубов рукоять хлыста.

5
– Поверьте, мне очень жаль, – умирающим голосом проговорил Шульц. – И ты, Клара, прости меня…

– Это не твоя вина, Генрих, – мягко отвечала она, поправляя под его головой подушку. – Я сама виновата. Мне не следовало устраивать этот… этот цирк! – Она засмеялась сквозь слезы.

– Давно у вас такие припадки? – осведомился Павел. Промокнув марлю водкой, он осторожно протирал ею рубец на спине Клары, а девушка тихонько шипела от боли.

– С детских лет, – уныло ответил Шульц. – Папашино наследство. Тоже, бывало: сперва осатанеет, а потом – бряк! Однажды неудачно – об колесо фургона.

– Соболезную…

– Не стоит. Он был сущий зверь. Вон, видали? Это во мне его кровь взыграла. Во всех смыслах! – Шульц мрачно хохотнул.

– А ваша сестра…

– Бог миловал! – сказала Клара.

– И часто с вами такое?

– Последнее время все чаще.

– После случая со львами, я полагаю? Если, конечно, это были львы…

– Вы чертовски догадливы, – проворчал Шульц. – Пожалуй, дальше скрывать не имеет смысла. Разумеется, вашего предшественника убил слон. Мы боялись, что власти потребуют его пристрелить, и все свалили на львов.

– Тот человек был сам виноват, – добавила Клара. – Зачем мучил его? Теперь вы понимаете, почему я боялась вас к нему подпускать. Ай!

– Ничего-ничего, я уже закончил, – сказал Павел, силясь побороть дрожь в голосе. Последний раз он прикасался к женщине два года назад.

– Я больше не справляюсь, – плаксиво заговорил Шульц. – Кручусь как белка в колесе, а все сыпется в тартарары…

– Все хорошо, – мягко оборвал его Павел. – Теперь вам нужно поспать. И если это вас успокоит: работу я не брошу.

– Я позабочусь, чтобы все было хорошо, – добавила Клара. – Спи, Генрих.

Шульц едва заметно кивнул и закрыл глаза. Павел тронул Клару за плечо, и они на цыпочках вышли из фургона. У подножия лесенки, тихо переговариваясь, собрались мрачные циркачи.

– Расходитесь, – велел Павел, чувствуя невольную радость от неожиданно свалившейся на него власти. – Больному нужен покой.

Труппа смолкла и расступилась, пропуская их. Когда они отошли достаточно далеко, Клара повернулась к нему и нежно взяла за руку.

– Я должна просить у вас прощения, – сказала она, потупившись. – Вы проявили такое участие к моему брату…

– Пустое, – сказал Павел. – Было приятно снова вспомнить клятву старика Гиппократа.

– Вовсе не пустое! Ведь я очень люблю брата. Мы неразлучны с самого детства. Не поверите, он даже принимал у меня роды.

– У вас есть ребенок? – удивился Павел.

– Был, – вздохнула Клара. – Я была матерью всего несколько минут. Генрих сделал все, что мог, но… Как жаль, что вас тогда с нами не было!

– Не уверен, что от меня было бы больше толку. Я не закончил и первого курса. Будь я врачом, разве прислуживал бы слону? – Он невесело рассмеялся.

– Что же такого вы натворили?

Слова вырвались у него помимо воли:

– У меня тоже был старший брат, вот что я натворил. Алексей… он постоянно участвовал в студенческих демонстрациях. С детства был возмутителем спокойствия. Одна из акций приняла стихийный характер, и губернатор распорядился «с бунтовщиками не церемониться». В случае Алексея это означало «бить сапогами по голове до смерти».

– Боже мой, какой ужас!

– Я искал правды, – продолжал Павел. – Обивал пороги, бросил учебу. Отчислили с волчьим билетом, как неблагонадежного. Такая вот, понимаете, оказия.

Он смолчал, разумеется, обо всем остальном. Он вообще уже досадовал о своей откровенности. Только жалости ему не хватало! И верно, Клара привстала на цыпочки и робко коснулась губами его щеки, заставив его вздрогнуть. Покраснев, она отступила на шаг и вдруг воскликнула:

– Бедный Господин Элефант! Мы совсем забыли о нем!

6
А забытый Господин Элефант стоял тем временем в полумраке слоновника. Лишь его хриплое дыхание нарушало тишину, да цепь бренчала изредка тяжелыми звеньями. Ссадины, оставленные бичом, горели, но куда сильнее жгла старого слона горечь обиды.

Никто не мог бы постичь всю глубину терзавшей его тоски. Как и большинство его сородичей, имевших сомнительное счастье стать цирковыми артистами, за полвека жизни он успел хлебнуть лиха.

Как и большинство его сородичей, он не забывал ничего.

Он помнил себя неуклюжим щетинистым слоненком, цеплявшимся за хвост матери. Мир тогда казался гораздо больше и таил в себе множество чудес и опасностей, но и мать была огромной, и он верил, что она всегда будет рядом, а значит, бояться нечего. Но вот однажды, когда они мирно паслись на поляне, из зеленой чащи прогремел гром, и мать, протрубив один раз, повалилась в кусты, чтобы больше уже не встать. Жалобно повизгивая, он дергал ее за уши тоненьким хоботком, но она лежала неподвижной серою глыбой, а со всех сторон возникали страшные двуногие силуэты со сверкающими палками в руках…

Он часто пробуждался, увидев эту сцену во сне, и долго стоял, уставясь в темноту, охваченный благоговейным ужасом. Власть маленьких громовержцев абсолютна и неоспорима – вот урок, который он запомнил лучше всего.

Он помнил следующие два года, проведенные на плантации офицера-англичанина, заядлого охотника, в качестве живой забавы для его изнывающей от скуки леди и безобразно избалованных отпрысков. Однако забава так быстро росла и так много ела, что практичный сын Альбиона вскоре решил пустить ее на мясо гончим, и юного слона спасло лишь то, что проезжий путешественник выиграл его у хозяина в карты.

Он помнил долгую череду хозяев и кличек, которые сменил, прежде чем попасть к Шульцу-старшему и стать Господином Элефантом. Помнил каждый удар, каждый окрик, помнил свою бессильную ярость и всепоглощающий страх.

Но он помнил не только зло.

Худенький бледный мальчик и белокурая цветущая девочка всегда были добры к нему, тайком угощали разными лакомствами, омывали раны, оставленные страшным слоновьим багром папаши Шульца. Слон проникся к юным хозяевам той самоотверженной любовью, на какую способен только обласканный зверь, и не раз они в слезах прибегали к нему за утешением после отцовских побоев.

Он помнил, как дети росли, а папаша Шульц дряхлел, и как однажды его не стало. Господин Элефант первым ощутил на себе воцарившиеся в цирке новые порядки. Никто больше не обижал его, а молодой хозяин, вступивший во владение цирком, трогательно заботился о слоне на пару с сестрой.

Но, как часто бывает после краха тирании, на ее место пришла вседозволенность, и мало-помалу труппа погрузилась в чад беспробудного кутежа. Пытаясь восстановить порядок самыми суровыми мерами, Генрих все более озлоблялся и вскоре превзошел жестокостью покойного отца. Лишь Господин Элефант, добрый друг его безрадостного детства, до поры избегал его гнева.

Трагедия произошла, когда слоновщик Егор, на редкость прожженный малый, устав от гнета директора и бесконечных задержек жалованья, задумал удрать из цирка, поохотившись напоследок за слоновой костью. Глухой ночью он явился в слоновник с пилой-ножовкой и большим ведром, куда предварительно слил все цирковые запасы спиртного, для верности сдобрив побегами хмеля.

Старый слон благосклонно принял подношение. Спустя какое-то время голова его закружилась. Он грузно опустился на колени, а хитрец выждал несколько минут и принялся за дело.

Только то, что произошло потом, Господин Элефант помнил плохо. Он очнулся от дикой боли, когда пила в нетвердой руке соскользнула, взрезав чувствительную плоть его десны. «А ну лежать, скотина!» – гаркнул слоновщик, и то были последние его слова. Одурманенный болью и алкоголем, слон дернул головой, и человек вдруг забился в крови на полу у его ног, скуля и пытаясь удержать в животе лезущие наружу внутренности.

В ту ночь молодой хозяин впервые поднял руку на Господина Элефанта. Но жестокое избиение уже не могло вытравить крамолы из головы огромного зверя.

С каждым днем, ощущая растущие среди двуногих напряжение и страх, он все сильнее укреплялся в своих подозрениях.

Может, они вовсе не всесильны?

Может, их власть не вечна?

И сейчас эти мысли не давали ему покоя. Обида сменялась злостью. Он несколько раз впечатал ногу в опилки, представляя, что топчет тело молодого хозяина, превращая его в бесформенную кровавую массу…

– Бедный мой! Тебе больно? – услышал он ласковый голос хозяйки. – Сейчас, милый, сейчас мы тебя полечим…

И гнев, словно по волшебству, сразу утих, съежился, ушел куда-то в самую темную глубину его сознания.

Ведь он не забывал ничего.

7
Шульц отлеживался несколько дней. Павел был уверен, что директор решил воспользоваться случаем и хоть на время переложить заботы о цирке на плечи сестры. Впрочем, отдохнуть ему действительно не мешало.

Клара же подошла к делу со всей ответственностью. Она не давала актерам спуску, безжалостно выгоняя на репетиции, а в свободное время обучала Павла работе с Господином Элефантом. Через два дня он уже не хуже ее умел поливать слона из шланга, очищать его чувствительную кожу специальным скребком и драить круглые мягкие подошвы ног. Кормили они его вместе – Клара приносила различные лакомства, а Павел, обрывая руки, таскал ведрами сено и овощи. Хуже всего предсказуемо оказалась уборка навоза.

– Ой, мамочки! – расхохоталась Клара в первый раз, когда Павел, взмокший и злой как черт, вывалился из слоновника, распространяя вокруг себя зловоние. Он с размаху вогнал лопату в землю и заявил:

– Теперь я как никогда понимаю вашего брата.

Закончив, они поочередно споласкивались над железным рукомойником, пристроенным в закутке между фургонами, переодевались, и Клара отправлялась на репетицию. Иногда она приглашала Павла. С замиранием сердца он смотрел, как она мчится на спине галопирующей лошади, точно сказочная амазонка, выполняя самые невообразимые прыжки, пируэты и сальто. Как-то раз она предложила ему держать для нее обруч, но Павел наотрез отказался, опасаясь, что в момент ее прыжка у него дрогнет рука.

Она подобрала ему униформу по размеру – красную ливрею с золочеными шнурами, больше похожую на гусарский мундир, чем на костюм служителя, и строгие черные брюки.

– Вы похитили мое сердце! – сказала она, пытливо оглядев его с ног до головы. – Настоящий кавалерист! Хотите, я научу вас верховой езде?

Павел всерьез подумал, что было бы довольно эффектно всадить пулю в губернатора на полном скаку. Впрочем, тогда будет трудновато прицелиться… Он улыбнулся и сказал:

– Боюсь, наездник из меня неважный.

Одним словом, они сделались неразлучны.

Он даже столовался теперь вместе с нею и ее братом в директорском фургоне. Остальные циркачи прозвали его «Любимчиком», но Павлу было все равно. Он больше ни с кем из них не свел знакомства – да не больно и хотелось. Лишь чернокожий силач Вилли внушал приязнь своим кротким нравом, но он всегда держался особняком, почему-то пуще всех избегая Клары, хотя она, в отличие от своего брата, всегда была к нему ласкова. По ее словам, Вилли был родом из какого-то южноамериканского штата и привык опасаться белых. Павел, впрочем, подозревал, что бедный негр тайно влюблен в нее. Но когда он завел об этом речь, Клара поспешила сменить тему.

Он прекрасно понимал Вилли.

Не раз и не два он ловил себя на том, что забывает о своей истинной цели. Цирковая жизнь во всем ее противоречивом, неприглядном очаровании захватила его с головой. А мысли о губернаторе все настойчивей вытесняла собою Клара. Он не мог нарадоваться, что Шульц пока что не репетирует ужасный номер со слоном.

– Как вы можете подвергать свою сестру такому риску? – однажды спросил он директора за ужином.

Шульц лишь усмехнулся, а Клара сказала:

– Вы не знаете нашего Господина Элефанта. Он скорее сам умрет, чем причинит мне вред.

– Поразительно, насколько он кроток при его силе! – добавил Шульц.

– И все же при известных обстоятельствах он вас отшвырнул, – не без ехидства заметил Павел.

Директор, похоже, ничуть не обиделся.

– Именно отшвырнул, хотя один удар его хобота мог бы раздробить грудь мужчине куда более крепкого сложения. Причем я, как вы сами могли видеть, усердно напрашивался. Чего уж говорить о нашем папеньке, – он скорчил гримасу, – видели бы вы, как он терзал бедное животное! Хотел обучить его стоять на голове, это немолодого слона-то. А когда ничего не вышло, решил угостить булкой с цианистым калием… Чтобы спасти нашего друга, мы и придумали этот номер.

– Генрих придумал! – с гордостью уточнила Клара. – Вычитал в одной из своих книжек. Он много читает, не то что я.

– Слыхали о такой затее, как казнь слонами? Восточные правители знали немало способов вселять ужас в сердца своих подданных, но казнь слонами по праву считалась одним из самых зловещих. – Шульц выдержал эффектную паузу и продолжал: – Хорошо натасканный слон-палач мог пытать приговоренного днями и даже неделями, дробя ему кости и хоботом выворачивая суставы. Некоторых несчастных четвертовали, прижимая ногой к земле и отрывая конечности – собственно, в природе слоны именно так расправляются с не в меру дерзкими хищниками. Чаще же слон либо протыкал человека бивнями, либо делал то же самое, что вы видели на арене.

– Только насмерть?

– В том-то и дело, что нет! Он точно так же осторожно придавливал ногой голову осужденного и ждал знака от своего повелителя: казнить или помиловать? При любом исходе именно этот момент тягостного ожидания производил на зрителей наибольшее впечатление; на том сыграли и мы сейчас. В сущности, номер простейший, а между тем он всегда обеспечивает нам успех.

– И все же…

– Я с радостью рисковал бы собственной головой, – перебил Шульц. – И на стадии постановки номера так и делал. Однако зрители, как вы знаете, предпочитают видеть в смертельной опасности прекрасную даму.

– Профессия циркача – всегда риск, – добавила Клара. – Если на то пошло, я рискую гораздо меньше, чем любая воздушная гимнастка или канатоходец.

Павел рассеянно кивнул, а сам подумал, что губернатора надо будет застрелить непременно до начала номера, чтобы не видеть, как Клара снова кладет свою бедную голову под пяту слона.

8
Артисты роптали. Отряженный переговорщиком Матвей стоял перед директорским фургоном и докладывал:

– Застряли, дескать, в этой дыре, директор носу не кажет, представлений не даем, жалованья три месяца не видали… Расходиться, говорят, надо…

Приставив руку козырьком ко лбу, Шульц задумчиво посмотрел на небо, словно примерялся сбить солнце ударом хлыста. Наконец он сказал:

– Ты, голубчик, слетай к ним и скажи, что завтра устраиваем парад, а на следующий день даем представление. И вот еще, – добавил он вполголоса, – гляди в оба! Ежели кто опять надумает сделать ноги – зови Бобенчиковых. Они враз окоротят.

У присутствовавшего при разговоре Павла екнуло сердце. Так значит, уже послезавтра! Ему вдруг ужасно захотелось сделать ноги самому. Несмотря на Бобенчиковых.

– Воля ваша, – буркнул Матвей. – А только скажу как есть: на одних колотушках долго не продержитесь. Все одно разбегутся.

– Ну пес с вами… После парада можете погулять за мой счет. Только без меня, и чтобы к представлению были как стеклышко.

Павел осторожно попробовал возразить:

– Если они напьются накануне представления, то не смогут толком выступать.

– Зато и сбежать не смогут! – огрызнулся директор. – Бог даст, к полудню оклемаются. А если какая дура-гимнастка свернет себе шею, то моей вины в том не будет. Вилли! Где тебя носит, черная макака!

– Был бы вам бесконечно признателен, если бы вы перестали постоянно оскорблять этого человека, – холодно произнес Павел. – Насколько я знаю, он не причинил вам никакого зла.

– Вот как? – недобро усмехнулся директор. – Боюсь, вы знаете слишком мало, а наши представления о добре и зле сильно разнятся. – Он повернулся навстречу подошедшему Вилли. – Вот что, приятель: подготовь мой костюм да начисти как следует сапоги.

Силач покорно склонил огромную курчавую голову и побежал исполнять приказание.

Шульц, заложив руки за спину, обводил воспаленным взором свои цирковые владения, и Павел решил поискать более приятного общества.

Клару он нашел на арене. Она гарцевала на грациозной белой лошади, время от времени высоко поднимая ногу и делая поворот на носочке.

– Гоп-ля! – воскликнула она, ловко соскочив на манеж, и шлепком по крупу направила лошадь к выходу, где ее подхватил под уздцы и увел с арены один из служителей.

– По улицам слона водили… – продекламировал Павел.

– Не может быть! – искренне удивилась Клара. – Только что Матвей сказал, что парад назначен на завтра.

Павел хмыкнул, не в первый раз пораженный ее невежеством. Кларе действительно не мешало бы побольше читать; зачастую бедная девушка выказывала незнание самых элементарных вещей. Он подозревал даже, что она верит, будто Земля плоская.

– Клара, – засмеялся он, – ведь это же Крылов!

Она зарделась и стала дивно хороша.

– Простите… Я, наверное, кажусь вам очень глупой?

– Вы очаровательны, Клара, – искренне сказал он. – Прошу, оставайтесь такой, как есть.

– Вы совсем не умеете врать. Но знаете, никто никогда не разговаривал со мной так хорошо… Только Господин Элефант по-своему, по-слоновьи. Да-да, не смейтесь, не вздумайте смеяться! – Она погрозила ему пальчиком. – Генрих всегда заботился обо мне, но он считает меня дурочкой. А вы… вы совсем другое дело. Иногда мне кажется, что я знала вас всю жизнь.

И снова это произошло – привстав на цыпочки, она поцеловала его. Снова в щеку, но на этот раз ее губы коснулись уголка рта, и Павел, охваченный каким-то сверхъестественным ликованием, вдруг точно понял, что не убьет губернатора ни послезавтра, ни когда-либо вообще.

9
– Цирк! Цирк идет!

Первыми, как всегда, сбежались неугомонные мальчишки, отбросив свои бесконечно важные детские занятия. За ними поспевали и девочки – многие из них уже вели с собой взрослых. Наконец, заслышав звуки фанфар, оторвались от дел и самые занятые горожане. Все больше и больше народу от мала до велика вливалось в толпу, сопровождавшую цирковую процессию, которая пестрой змеей вилась по узеньким пыльным улочкам.

Впереди, облаченный в расписной алый кафтан, вышагивал сам директор, его голову венчал белоснежный тюрбан, украшенный кроваво мерцающим рубиновым оком. В этом живописном одеянии Шульц выглядел еще мрачнее, похожий на жестокого индийского правителя, практикующего казнь слонами. Благо и слон величественно шествовал рядом, вздымая огромные клубы пыли. Сияющая Клара в своем легкомысленном наряде восседала на шее Господина Элефанта, посылая в толпу воздушные поцелуи, и восхищенные мужчины отвечали ей тем же, презрев недовольные взгляды своих спутниц. Разодетый Матвей заглушал музыкантов, звонким петрушечьим голосом выкрикивая:

– Спешите видеть! Только одно представление! Знаменитые клоуны братья Бобенчиковы! Чудеса гимнастики! Акробатки под куполом цирка! Ужасный силач из дебрей Конго! И, наконец, гвоздь программы – жестокая казнь прекрасной девы под пятою гигантского слона!

И тут же Вилли всячески демонстрировал, что он именно ужасный, именно силач и именно из Конго, причем из самых что ни на есть глухих дебрей: угрожающе вращал глазами, потрясал над головой двухпудовою палицей и рычал гориллою. Никто бы не узнал сейчас в этом кровожадном людоеде кроткую жертву нападок Шульца.

Павел шел рядом с Господином Элефантом. Все казалось ему прекрасным – и теплый ветерок, ерошивший ему волосы, и благоухание палисадников, и эти тесные улочки, и эти радостные обыватели, на время вырвавшиеся из паутины сонного провинциального существования, но более всего…

Он старался не глазеть на налитые гладкие бедра Клары, крепко обхватывающие массивный загривок слона – от этого возникали мысли, бросающие в жар.

Путь лежал мимо губернаторского дома.

Там, на балконе, положа руки на мраморные перила, собственной персоной стоял губернатор и любовался Кларой. Постаревший сатир прятал грустную улыбку в окладистой серебряной бороде. Быть может, он вспоминал сейчас безвозвратно ушедшую юность в окружении таких же красавиц, когда он не стал еще символом тирании и угнетения, узником собственного дома, живущим в постоянном ожидании приговора.

По привычке Павел старался почувствовать ненависть – и не мог.

Доживай свой век, несчастный старик; видит Бог, тебе недолго осталось!

А он – он будет жить дальше. Пока в мире есть Клара, умирать просто глупо.

Нынче же ночью он заберет бомбы и взорвет далеко-далеко в степи. А наган зашвырнет подальше, к чертовой матери, как говорит Клара. И вернется в цирк. К ней.

Он ликовал – и вместе с ним ликовал весь город, еще не ведающий об уготованном ему кошмаре.

10
Сразу по возвращении циркачи потребовали, чтобы Клара непременно присоединилась к застолью, проводившемуся в одном из шатров.

– Не ходите, – успела она шепнуть Павлу.

Но он пошел. Пошел, только чтобы быть с ней.

Ему пришлось стать свидетелем и участником самой безобразной попойки, какая пристала бы скорее разбойникам, нежели артистам, пусть даже и разъездного цирка. Выпивка лилась рекой, циркачи отпускали грязные шуточки и горланили похабные песни, состязаясь в громкоголосии и сквернословии. Двое юношей-гимнастов бесстыдно целовались у всех на виду. Визжащие акробатки барахтались в жилистых руках служителей, каким-то образом все время переходя с коленей одного на колени другого. Клара не отставала от остальных – глушила водку вместе со всеми, вместе со всеми выкрикивала непристойности… Казалось, она нарочно стремится выставить себя в самом дурном свете.

Павел выпил немного водки, чтобы не привлекать внимания, а остальное украдкой подливал сидевшему рядом Матвею, на что тот благодарно кивал. И все равно в голове вскоре зашумело, а голоса циркачей временами сливались в неразличимый гул. В самый разгар веселья Клара вдруг вскочила на стол, одним глотком осушила стопку и, швырнув ее через плечо, принялась отбивать лихую чечетку под звон подпрыгивающих бутылок и ритмичное хлопанье в ладоши захмелевших товарищей. Ее гибкое тело извивалось в мерцании свечей, глаза сверкали шальным блеском, руки порхали над головой, точно белые птицы…

Павел сидел с раскрытым ртом, не в силах отвести от нее глаз. Ему хотелось провалиться сквозь землю, чтобы не видеть этого волнующего бесстыдства – и в то же время он мог бы любоваться им вечно.

– Гляньте, как Любимчик глазищи вытаращил! – крикнула одна из девиц.

– Да ведь он влюблен по уши!

– Гляди, гляди, покраснел, как его ливрея!

– Оставьте его в покое, – бросила Клара, не прекращая танца.

– Точно, оставьте, – подхватил Матвей, обнимая Павла рукой за плечи и обдавая запахом перегара. – Паренек-то хороший… щедрый…

– И то, может, повенчать их! – предложила неугомонная акробатка. – А Господин Элефант сватом будет!

– Ве-е-енчать меня с ним не нужно… – оскорбленно протянул Матвей и поскорей убрал руку. – Я ж по-дружески… я ж не из этих… – Он показал на милующихся гимнастов.

– Да с Кларой же, дурень, – отозвался один из них, вызвав всеобщий смех.

– С Кларой я завсегда готов! – глупо хихикнул Матвей.

– Да Любимчика же! Закатай губу, Матвейка!

– Ты свидетелем будешь!

– Я чего… я губу не раскатывал… я ж не Господин Элефант…

– Опять сказки рассказываешь! Никакая это не губа, а нос! – подал голос один из Бобенчиковых. – Огромный жидовский носяра!

– И вовсе не носяра, – уперся Матвей. – Мне директор рассказывал. Хобот – энто ихняя раскатанная губища.

– Ну уж ему-то мы Клару не отдадим! – загоготал другой брат.

– Он ее, бедняжку, в первую ночь порвет! – подхватил третий.

– Раздавит!

– У-у, душегуб проклятый!

Клара пьяно расхохоталась, а Павлу захотелось подойти к Бобенчиковым и обтесать кулаком наглые размалеванные физиономии. И он уже начал было вставать, как вдруг Матвей задиристо выкрикнул:

– От душегубов слышу!

Зловещая, тяжелая тишина повисла в шатре. Все взгляды были устремлены теперь на Матвея, но страшнее всех смотрели налитые кровью глаза клоунов.

– Ну-кась, повтори?

– Да-с, да-с! Слон что? Животина бессловесная, а вот вы с директором – как есть душегубы! Ну-ка, что там с Егоркой-то приключилось, расскажете?

Все трое братьев угрожающе поднялись на ноги. Но в тот же момент Клара соскочила со стола, бросилась Павлу на шею и прильнула губами к его губам.

Все закружилось перед глазами; словно издалека слышались смех и улюлюканье циркачей, но это казалось совершенно не важным – сейчас имел значение лишь хмельной вкус ее губ, жар ее тела, упругая мягкость груди… Дальше было как в тумане. Он слабо помнил, как она тащила его за руку из шатра, потом они оказались в ее фургончике, лихорадочно срывая друг с друга одежду, а к окошку, тесня друг друга, приплюснулись ухмыляющиеся рожи. Павел глупо улыбался. Клара, хихикая, показала в окошко кукиш и задернула занавеску.

Они повалились на койку, Павел оказался сверху. Ощущая дурманящий запах и жар разгоряченного молодого тела, он как безумный принялся целовать ее волосы, лоб, глаза, губы, шею.

– Раздави меня… – выдохнула Клара, направляя его рукой.

11
Они долго лежали в темноте, не говоря ни слова. Клара прильнула к его груди, обдавая жарким дыханием его шею. Он скользил пальцами по крутому изгибу ее бедра.

Вот все и случилось, думал он. Как просто. Как внезапно…

Отчаянный крик разбил тишину. Павел сел, будто подброшенный. Крик повторился, пронзительный, полный ужаса. А потом раздались грязная брань и глухие звуки ударов.

Павел скатился с кровати, нашарил в темноте брюки.

– Не надо, не ходи! – крикнула Клара.

Но он уже выскочил из фургона. Силуэты шатров и повозок смутно вырисовывались в темноте, и где-то среди них верещал Матвей:

– Спасите, родненькие! Убивают!

Очертя голову Павел бросился на крик.

Матвей, жалкий, дрожащий, скорчился у повозки, прикрывая голову руками, а вокруг него приплясывали три пестрых фигуры, нанося ему безжалостные удары ногами в слишком больших башмаках. Вся троица обернулась на окрик Павла. Призрачно-белые рожи с багровыми носами расплылись в кроваво-красных ухмылках. В руках блеснули ножи. Тут только Павел осознал, что стоит один против троих головорезов, полуголый и безоружный.

– Ба, Любимчик нарисовался! – гоготнул один из них, поигрывая ножом. – Герой-любовничек! А не кажется ли вам, что для нашей Клары он недостаточно хорош? Не изукрасить ли ему перышками фронтон?

Остальные визгливо захихикали.

– Лучше пощекотать с торца!

– Загнать с черного хода!

Пользуясь случаем, Матвей извернулся ужом и исчез под повозкой, но троим белым призракам, похоже, и дела не было – они всецело увлеклись новой жертвой. Павел лихорадочно огляделся, ища хоть какого-нибудь оружия. И тут подоспела Клара, задыхаясь и на ходу затягивая поясок халата:

– Не троньте его, зверье!

– Клара, если сделают к нам еще хоть шаг, беги в полицию, – проговорил Павел, подавляя дрожь в голосе.

Это вызвало взрыв издевательского хохота:

– Да, Клара, беги в полицию!

– Беги-беги, да смотри, говори все, без утайки!

– Не то мы расскажем: одним, что ли, пропадать?

Клара замерла на месте, бледная, как смерть. В ее распахнутых глазах плескался ужас.

– Что здесь происходит? – Шульц выступил из темноты, спокойный и обманчиво хладнокровный, но при виде хлыста в его руке страшные белые призраки тотчас съежились, превратившись в пьяных и жалких клоунов.

– Мы ничего…

– Матвейке язык хотели укоротить слегонца…

– А тут этот…

Шульц перевел взгляд с Павла на Клару и сказал:

– Ты опять взялась за старое, дорогая сестра. А вы, – он повернулся к притихшим Бобенчиковым, – марш к себе, и чтоб до завтра я вас не видел!

Клоуны бросились наутек.

– Генрих, я… – начала Клара.

– Ничего страшного, лишь бы не черномазый, – бросил Шульц и пошел прочь.

Клара вздрогнула, словно он опять ударил ее. Когда Павел отвел ее обратно в фургон, она опустилась на банкетку перед зеркалом и закрыла лицо руками.

– Значит, твой ребенок был от Вилли? – спросил Павел.

– Я даже не знала, от кого, пока он не родился, – угрюмо ответила Клара. – Наверное, потому и умер. Кровь немцев плохо сочетается с кровью чернокожих.

– Кто сказал тебе такую чушь?

– Генрих.

– Генрих либо негодяй, либо невежа. Впрочем, я больше склоняюсь к первому. Негры ничем не отличаются от белых, это известно всякому приличному человеку.

– Может, он иногда бывает несправедлив, но не смей его оскорблять, – холодно произнесла Клара. – Ты не знаешь его. И потом, только что он спас твою жизнь.

– О, я узнал вас обоих достаточно! – Голос Павла дрожал от негодования. – Ты отвлекла меня, чтобы эти бандиты смогли заткнуть рот Матвею, я прав?

Голос Клары сделался совсем ледяным:

– Собирай вещички и вон из моего фургона.

– А все-таки, кто убил слоновщика? Львы? Слон? Клоуны? Твой братец? Может быть, ты, Клара? Или весь ваш проклятый цирк поучаствовал?

– Он уже не двигался! – В ее голосе звучали слезы. – Генрих сказал, что тело нужно бросить в клетку ко львам, иначе прозектор определит истинную причину смерти. Вызвались Бобенчиковы… Мы не знали, что он еще жив. А когда львы стали его рвать… он вдруг очнулся и закричал! Я до сих пор слышу этот крик…

Издав дрожащий вздох, она продолжала:

– Мы не могли поступить иначе… Год назад в Одессе расстреляли слона Ямбо. Его изрешетили разрывными пулями… полчаса он умирал в муках на глазах у зевак… Разве мы могли обречь на такое нашего единственного друга?

Теперь Павел понимал, почему бегут люди. Они боялись не слона, а его хозяина. Желая спасти Господина Элефанта, Шульц впал в безумие и обрек на гибель весь цирк.

– Но отвлекла ты меня нарочно? – настаивал он.

– Да, – призналась она. – Поверь, я не знала, что они задумали! Я лишь боялась, что Матвей расскажет тебе про Генриха… А из-за них ты и сам обо всем догадался.

Если она и лгала, он слишком хорошо понимал ее, чтобы осуждать. Разве он сам не готов был ради давно умершего брата лишить человека жизни?

Повинуясь порыву, он опустился перед ней на колени, взял ее за руку и заговорил с жаром:

– Теперь я все понимаю Клара… нам надо бежать! Подальше от этого страшного цирка! Мы могли бы жить вместе… я устроился бы на службу…

Клара высвободила руку и отстранилась:

– Если и я отвернусь от Генриха, он сойдет с ума, неужто не понимаешь?

– Пойми, Клара, ведь он уже безумен! Он погубит тебя…

– Будь что будет. Нам не по пути, дорогой сударь. Пусть лучше Господин Элефант раздавит меня.

– Если понадобится, я уведу тебя силой.

Она рассмеялась:

– В следующий раз тебе придется и брать меня силой. Я уже жалею, что отдалась тебе в первый.

Он вскочил, непроизвольно сжав кулаки. Клара дерзко усмехнулась сквозь слезы:

– Давай! Ударь меня, если тебе станет от этого легче. Ведь я гадкая, распутная, дерзкая, я плоть от плоти этого цирка! Бей! Генриху помогает. Мы могли бы одолжить у него хлыст…

Плечи Павла поникли. Он понял, что все кончено.

Неужели он едва не отрекся от цели ради этой наглой, бесстыжей, невежественной циркачки?

Молча собрал он свои вещи, наспех оделся и покинул ее фургон.

Цирк был тих, будто вымерший. В предрассветных сумерках Павел столкнулся с Матвеем. Лицо бедолаги превратилось в сплошной лиловый кровоподтек, один глаз заплыл, губы вздулись лепешками. Он затравленно глянул на Павла здоровым глазом и поспешил прочь, прижимая к груди узелок с вещами.

12
Послеполуденная жара укутала город изнуряющим покрывалом, но оказалась бессильна остановить стекающиеся в цирк толпы, привлеченные вчерашним парадом. Словно подтверждая известное выражение о «самом демократичном из искусств», перед куполом шапито вскоре собрался самый разнообразный люд.

Впрочем, иллюзию демократичности быстро развеял взвод солдат, проводивших досмотр посетителей на входе, и появление губернаторского экипажа, окруженного отрядом конной стражи.

Губернатор вышел из кареты в сопровождении двух дюжих румяных молодцев. Он поднял руку, приветствуя народ, офицеры опустили руки на тяжелые кобуры, предостерегая его. Неприязненный ропот прошел по толпе.

Павел, уже облачившийся в униформу, остановился у входа в слоновник. Массивная фигура губернатора с поднятой ладонью колебалась в знойной зыби, словно само солнце защищало его, искажая прицел для возможного стрелка. Рука Павла непроизвольно коснулась ливреи, за полой которой был припрятан наган.

Он вошел в слоновник.

Клара лежала на спине Господина Элефанта, поглаживая рукой его массивную голову, а слон, причудливо изогнув хобот, вытирал ей слезы. При виде этой трогательной картины у Павла защемило сердце. Он хотел сказать что-то, но не находил слов. Слишком многое было высказано прошлой ночью.

Они молча ждали, стараясь не смотреть друг на друга. Клара то и дело поглядывала на брегет, оставленный ей братом, – без Матвея некому было «слетать» к ним, чтобы вызвать на сцену. Из главного шатра доносились отголоски представления.

Так прошло около часа.

Брегет заиграл веселый мотивчик. Не говоря ни слова, Павел дрожащей рукой ухватил Господина Элефанта за узду и повел из слоновника.

Легкий ветерок гулял среди палаток, освежая взмокшие лица солдат, оцепивших входы в главный шатер с оружием в руках. Солнечные зайчики играли на стволах винтовок.

– Э, брат! – крикнул вдруг юный солдатик, переложив винтовку из руки в руку. – Не торопись!

Попался, подумал Павел почти с надеждой. Но солдатик разулыбался по-детски:

– Эх, как представление-то посмотреть охота! Хоть на слона вашего погляжу…

– Сашка зеленый у нас еще! – хмыкнул командир, крутнув ус. – Такая мамзель тут, а он, вишь-ты, слоном любуется!

Солдаты расхохотались, засмеялась и Клара, хоть и вымученно. Щеки паренька, едва тронутые пушком, залил румянец. Он махнул Павлу рукой – проходи, мол. Совсем ведь мальчишка, с горькой завистью подумал Павел. У него-то целая жизнь впереди… Еще подумал, что на губернаторе, должно быть, поставили крест даже свои, раз дают в охрану таких вот молокососов.

Наверное, волнение передалось и слону, который вдруг грузно переступил с ноги на ногу.

Но на самом деле Господин Элефант переживал сейчас свой собственный кошмар.

Он помнил. Помнил эти громовые палки в руках двуногих.

– Спокойно, дружок, спокойно, – шептала Клара, похлопывая его по шее, но слон не мог быть спокоен. Это был даже не страх, а то неистовое отчаяние, которое заставляет загнанного зверя бездумно кинуться на врага. Одно лишь присутствие Клары усмиряло его.

Он шел навстречу двуногим, ожидая, что в любой момент страшные палки в их руках сразят его громом, как когда-то сразили мать.

Но двуногие расступились, пропуская его.

13
За краткий момент до выхода на сцену Павел испытал все то, что чувствует приговоренный, восходя на эшафот… или на арену, где уже поджидает слон-палач, готовый раздробить ему голову.

– Дамы и господа, представляю вам Господина Элефанта, величайшего слона в мире! – донесся до него голос Шульца.

Павлу казалось, что ноги набиты мякиной; что брезентовые стенки судорожно сжимаются, норовя вытолкнуть их троих туда, где сверкают огни и ревут фанфары, где ему предстоит убить и быть убитым. Вот арена, вот зрители – звонко плещущие руки, восторженное мерцание глаз, вот директор в своем наряде индийского раджи, а вот и клоуны – кривляются, перекидываясь глупыми шуточками. Все будто сон, причудливый, яркий, страшный; сейчас он проснется, и окажется, что не было ни цирка, ни Клары, ни Шульца, ни Господина Элефанта, ни губернатора, будь он проклят; что лежит Павел в своей постели, а за окном под пение птиц пробуждается умытый росою мир. И Алексей скажет: «Здоров спать, братец!»

А потом они вместе будут долго смеяться над бредовым его сновидением.

Он повел слона вокруг арены, чувствуя, как дрожат ноги, а в горле разрастается тугой ком. Нет, он не проснется, и Алексея не будет больше, а виновник сидит в кресле, расстегивая ворот кителя, точно ему вдруг стало душно, и его молодые спутники пожирают глазами Клару…

Грохот аплодисментов оглушал.

…Клару, которая, когда он поднимался к свету, предательски столкнула его обратно в пропасть.

Сияние прожекторов резало глаза. Рука отказывалась подчиняться.

И тут Господин Элефант подмигнул ему.

Быть может, слона ослепил луч света или в глаз ему попала соринка, но Павлу в его лихорадочном состоянии почудилось: это знак.

Давай, говорил Господин Элефант, покажи им всем.

Поравнявшись с губернаторской ложей, Павел сунул руку за пазуху и выхватил револьвер.

14
Мгновения растянулись в бесконечности. Он видел, как офицеры разинули рты, одновременно потянувшись к кобурам, как губернатор с изумлением на лице начал подниматься… Первая пуля пробила старику горло, следующие две вошли в живот. Музыка, взвизгнув, захлебнулась, а губернатор рухнул обратно в кресло, уронив голову на грудь, точно сломанная марионетка.

Испуганные крики огласили цирк. Офицеры вскочили, выхватывая пистолеты, но в тот же миг кто-то прыгнул на Павла сверху, обхватил руками за шею и сбил с ног.

Клара!

Он упал, треснувшись подбородком и прикусив язык, рот наполнился металлическим привкусом крови. Пули, предназначенные ему, просвистели над головой Клары и наповал сразили опешивших братьев Бобенчиковых.

Еще несколько пуль поразили Господина Элефанта.

Огромный зверь на мгновение замер, точно каменное изваяние. Глаза его вращались от боли и ужаса. А потом он взметнул хобот и затрубил, и такая неистовая ярость была в его голосе, что публика умолкла, охваченная первобытным, животным страхом. Снова и снова ревел Господин Элефант, разевая треугольную розовую пасть. Он осознал, что подчинение бессмысленно, что даже Клара не защитит его, что пока он жив, двуногие будут причинять ему боль, и что он больше не намерен этого терпеть.

Он сделал несколько шагов вперед, туда, откуда в него стреляли, где застыли два потрясенных человека, так и не опустившие пистолетов.

Павел откатился подальше от раненого зверя, увлекая за собой Клару. Она на четвереньках отползла в сторону.

Господин Элефант вскинулся на дыбы, воздев ноги-колонны над головами офицеров, и один из них допустил роковую ошибку: разрядил пистолет в огромное серое брюхо.

Бешеный вопль вырвался у слона. Тяжелая нога обрушилась на голову стрелка, словно молот, разметав во все стороны осколки черепа и ошметки мозга. Второй офицер с удивительным проворством начал карабкаться по рядам, но хобот Господина Элефанта настиг его. Офицер взмыл под самый купол, описал в воздухе сальто-мортале на зависть любому акробату и мешком грянулся на арену, где и остался лежать, неестественно вывернув шею. Из его уха тоненькой струйкой побежала кровь.

Снова заревев, Господин Элефант развернулся и сделал несколько шагов к своему хозяину, но путь ему решительно преградила Клара.

Слон остановился, протягивая к ней хобот. Ноздри на конце его шумно раздувались, поднимая ветер, растрепавший волосы девушки.

Клара доверчиво протянула руку навстречу грозному хоботу.

– Господин Элефант, что же ты? – ласково приговаривала она. – Успокойся, милый… Это я, Клара…

Не выпуская из руки нагана, Павел как завороженный смотрел на гигантского зверя и маленькую женщину, застывших друг против друга. Краем глаза он видел и Шульца – тот тоже не сводил глаз с сестры.

Господин Элефант долго смотрел на девушку, будто решая, казнить или миловать. Неизвестно, к чему бы он в итоге пришел, если бы на манеже откуда ни возьмись не возник Вилли, занося над головой, словно копье, слоновий багор.

– Клара! – выкрикнул он и со всей своей недюжинной силой вогнал стальное острие в бок слона. – Спасайся!

С воплем визгливой ярости Господин Элефант круто развернулся и сшиб Вилли ногой. Глаза бедного негра вылезли из орбит, из раздавленного тела хлынули во все стороны склизкие змеи кишок. В последней судороге он вскинул руку, но могучий хобот тотчас перехватил ее и одним рывком выдрал из плеча, окропив кровавым фонтаном арену…

Перепуганные зрители рванули к выходу, опрокидывая скамьи и сшибая друг друга с ног. Несколько трибун с грохотом обрушились, упавшие смешались в кучу, а по их телам и головам уже безжалостно перли другие. Ворвавшиеся в шатер солдаты с винтовками наперевес тут же застряли в людской лавине, которая вынесла их обратно. Схватив кричащую сестру за плечи, Шульц потащил ее с залитой кровью арены, мимо неподвижных тел Бобенчиковых, подальше от взбесившегося зверя и ополоумевшей толпы.

Павел был поражен самопожертвованием силача, но печалиться не было времени: Господин Элефант уже шагал к нему, все еще держа в хоботе мускулистую черную руку с болтающимися обрывками мышц, и под ногами его влажно чавкало.

Вскочив, Павел два раза выстрелил слону в голову. Пули расплющились о толстый череп животного, но боль на мгновение ослепила его, и слон завертелся на месте. Этого Павлу хватило, чтобы добежать до выхода и выскочить из шатра вместе с последними зрителями. Перед шапито, сжимая в дрожащих руках винтовки, нестройной шеренгой сгрудились перепуганные солдаты.

– Бегите! – крикнул Павел и прыгнул в сторону. Он успел нырнуть под ближайшую повозку в тот самый момент, когда из шатра тяжелым галопом вырвался разъяренный Господин Элефант.

Оправившись от первого шока, солдаты открыли огонь по обезумевшему животному. Несколько пуль продырявили чувствительные уши гиганта, окончательно лишая его рассудка. Снова затрещали выстрелы. Пули с визгом впивались в бока слона, но не могли остановить его. Солдаты рассыпались в стороны, и когда ослепленный яростью зверь пронесся мимо, дали вслед ему еще один залп.

Гигант с разбегу врезался в фургон, разнеся его в щепки. Солдаты снова сомкнулись в шеренгу, перезаряжая винтовки. Но то, что случилось потом, стало для них полнейшей неожиданностью.

Изогнув хобот, Господин Элефант выдернул из своего бока слоновий багор и снова пошел в атаку, раздавая удары направо и налево. Стальной наконечник вспарывал животы, разбивал черепа. Люди разлетались, точно кегли. Уцелевшие в панике бросились врассыпную. Отшвырнув окровавленное орудие, слон пустился в погоню. Он настиг одного из солдат, поймал хоботом за ногу, с размаху ударил затылком об угол повозки, вдребезги размозжив череп, а потом швырнул еще бьющееся в конвульсиях тело вдогонку убегающим.

Теперь он видел, что их громовые палки лишились силы.

Двуногие перестали быть грозными и всемогущими. Точно перепуганные крысы метались они, отталкивая друг друга, топча своих же, истошно вопя… Запах страха витал над полем.

И эти жалкие твари столько лет держали его в подчинении?!

Отныне он сам себе хозяин. Он волен идти куда захочет и делать что пожелает.

А желает он, чтобы двуногие заплатили за все.

Ведь он не забывал ничего.

Он двинулся в город вслед за убегающими людьми.

15
– Зачем? Зачем он это сделал, Генрих? – всхлипнула Клара.

Шульц зажал ей рот рукой. И вовремя: фанерные стены киоска, где они прятались, затряслись мелкой испуганной дрожью. Свет в окошке померк, заслоненный – в самом прямом смысле! – громадной тушей Господина Элефанта.

Шульц стискивал сестру в объятиях, стараясь даже не дышать. У слонов ведь тончайший слух…

А ему пока рано умирать. Пусть его жизнь разрушена, осталось еще одно незавершенное дельце.

Ярость, которую он испытывал сейчас, не имела ничего общего с изводившими его буйными приступами. Эта ярость была холодной и острой, как отточенный клинок. Благородной. Очищающей.

Солнечные лучи снова хлынули в окошко. Земля снова задрожала – Господин Элефант удалялся.

Сестрица, стоило ее отпустить, опять запричитала, на сей раз оплакивая «бедного, бедного Вилли». Он почувствовал, как все закипает внутри. Держись. Держись. Только очередного припадка сейчас не хватало.

Почему Клара так падка на всякую сволочь? Он до сих пор помнил, как «бедный Вилли» надолго лишил ее возможности выступать. Шульц тогда с ужасом думал, что после рождения ребенка станет только хуже: кормление грудью, пеленки-распашонки, детские хвори – какая уж тут работа? Кормящие матери частенько еще и толстеют… Как ему хотелось узнать, что за подлец обрюхатил его сестру, осквернил ее своим гнусным семенем! Тайна раскрылась несколько месяцев спустя, когда Клара, взмокшая и охрипшая от крика, разрешилась от бремени у него на руках и тут же потеряла сознание. Скоты Бобенчиковы померли бы со смеху! Маленький орущий комочек весь был в крови и слизи, но даже это обстоятельство не могло скрыть черной кожи, курчавых волос и вывороченных губ.

К счастью, поставить простака Вилли на место не составило труда. Шульц знал, что в России к неграм относятся скорее с благодушным любопытством (по его мнению, русские сами недалеко ушли от них), но для Вилли за пределами цирка всегда был штат Миссисипи, так что слова «расовое преступление» и «суд Линча» оказали должное воздействие. Пришедшей в себя сестре Генрих сказал, что ребенок был все равно не жилец – забавно, учитывая, сколько времени ему пришлось держать маленькое тельце в бадье с водой, прежде чем оно перестало дергаться.

Он вспомнил, как сестра билась в истерике – глупое создание! – и губы его растянулись в злорадном оскале. Черномазый отправился вслед за своим выблядком. Господин Элефант отменно расправляется с предателями – уж не затесались ли в его роду слоны-палачи, служившие жестоким восточным владыкам? Впрочем, Шульц не хотел, чтобы человек, разрушивший его цирк, стал жертвой слона.

– Оставь его мне, – хрипло прошептал он, до боли в руке стискивая хлыст. – Оставь его мне.

16
– Бешеный слон! Бешеный слон!

Семилетняя Лизанька Ртищева от удивления приоткрыла рот, прекратив ненадолго истерику. Единственная и поздняя дочка коллежского советника не терпела запретов, а сегодня родители отказались взять ее с собой в цирк, оставив на попечение гувернантки Елены Платоновны, незамужней девицы тридцати семи лет, которая, несмотря на от природы незлобивый нрав, в тот вечер с трудом преодолевала желание удавить свою воспитанницу.

Елена Платоновна чеканным шагом подошла к окну и выглянула на улицу. По дороге, шатаясь, бежал Тришка – известный в городе забулдыга. Грязный и оборванный, с окровавленным лицом, он размахивал руками над головой, точно свихнувшийся пророк, и орал дурным голосом:

– Бешеный слон! Спасайся кто может!

Досадливо фыркнув, Елена Платоновна задернула штору – чего не помстится дураку с пьяных глаз! – и противостояние возобновилось.

– Лизавета Сергеевна, душечка, успокойтесь Христа ради! Будто вас убивают! – увещевала она, таща визжащую и брыкающуюся барышню к столу.

– Пусти, пусти, гадкая! – верещала девочка. – Не хочу за стол! В цирк хочу-у-у!

Между тем цирк сам уже шел к Лизаньке. Господин Элефант, проходя по улице, услыхал детский визг, доносившийся из окна дома Ртищевых. Ярость снова овладела гигантом.

Ведь он не забывал ничего.

Он помнил, как маленьким слоненком спасался от сыновей офицера-плантатора, которые, вот так же визжа, гоняли его по саду, норовя выткнуть глаз самодельными копьями.

Он помнил, как сам офицер, отринувший при виде потоптанных цветников хваленое британское хладнокровие, остервенело колотил его палкой.

Жажда мести вспыхнула в нем с новой силой.

Между тем барышня с гувернанткой заключили мирное соглашение. Лизанька согласилась сесть за стол, но только в компании всех своих кукол. Теперь она накладывала себе в чай варенья из блюдечка, жалобясь фарфоровым подружкам на глупых взрослых. Елена Платоновна облегченно вздохнула и на мгновение прикрыла глаза.

Именно поэтому она не увидела, как в окне возник огромный темный силуэт.

Стекло брызнуло градом осколков. Порыв ветра взметнул к потолку тюлевые занавески. На глазах пораженной ужасом гувернантки что-то огромное, серое, страшное, похожее на изборожденную трещинами исполинскую змею, ворвалось в окно, обвило Лизаньку за талию и унесло с собой, прежде чем последние осколки осыпались на подоконник. Туфелька, слетевшая с детской ноги, брякнулась на стол, опрокинув чашку и расколов блюдечко. Варенье расплылось на скатерти багровой лужицей. На мгновение воцарилась тишина, а потом ее расколол мучительный детский крик, тут же прерванный глухим ударом. И раздался рев – трубный, визгливый, исполненный неистовой ярости… Елена Платоновна почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног, а сама она летит куда-то вниз, вниз…

Очнулась она на полу и сразу уставилась в зияющий проем окна, пытаясь сообразить, что же произошло. Наконец, дрожа, точно в лихорадке, она сумела подняться на ноги, шатаясь, подлетела к окну, ухватилась за раму с обеих сторон, не обращая внимания, что осколки стекла режут пальцы, и выглянула наружу.

Там, в палисаднике, который выглядел так, словно по нему прошелся ураган, среди растоптанных в пеструю кашу цветов лежала бесформенная куча тряпья и измочаленной плоти, из которой торчали обломки костей…

Долго смотрела Елена Платоновна, не в силах осознать, принять, смириться.

Куклы таращили на нее осуждающие стеклянные глаза.

Она раскрыла рот и завыла зверем.

Господин Элефант тем временем нашел себе новые жертвы. Ими стали двое влюбленных, на свою беду решившие в тот вечер прокатиться по бульвару в бричке. Огромный зверь, жгучая злоба которого к тому времени сменилась мстительным хладнокровием, подобрался к ним сзади так тихо и незаметно, что даже норовистая кляча не заметила его приближения.

Страшный удар разнес бричку в щепки. Одно из колес отлетело, вдребезги расколотив витрину ювелирного магазина. Молодому человеку несказанно повезло: его отшвырнуло в сторону. Свалившись в канаву, он потерял сознание и уже не видел, как его пораженная ужасом спутница, не издав ни звука, исчезла под ногами чудовища. Извозчик рухнул на мостовую; перепуганная лошадь шарахнулась, натягивая поводья, обмотанные вокруг его запястий. Отчаянный вопль мужика оборвался, когда в лицо ему с размаху влепилось копыто, раздробив глазницу; выбитый глаз склизким сгустком повис на щеке. Лошадь поволокла несчастного прочь, ударяя головой о брусчатку и оставляя широкую кровавую полосу.

Господин Элефант ликующе протрубил им вслед.

Но торжествовать было рано. Уже со всех сторон бежали городовые, на ходу передергивая затворы винтовок. Снова засвистели пули, впиваясь в его плоть.

Слон распростер парусами кровоточащие уши и кинулся в узкий проулок. В пылу погони городовые устремились за ним. Они осознали свою ошибку, лишь когда в самом конце проулка Господин Элефант неожиданно развернулся им навстречу, и оказалось, что бежать можно только назад, причем противник бегает гораздо быстрее…

Бешеный рев зверя заглушил грохот, звуки ударов и душераздирающие крики гибнущих людей.

17
Павел вылез из своего укрытия и огляделся.

Огромный желтый купол как ни в чем не бывало высился посреди поля. Как и прежде змеиным языком трепетал над ним красный флажок. Но теперь часть фургонов была перевернута и разбита в щепки. Кругом рваными тряпками пестрели втоптанные в землю шатры и палатки. Громко кричали вороны, и где-то позади шатра жалобными голосами вторили им брошенные в клетках животные. А посреди всего этого разрушения, вывернув изломанные конечности, валялись мертвецы. Одни распластались лицом в грязи, другие слепо уставились в темнеющее небо, третьи были так изувечены, что и лиц не разберешь… Бросился в глаза давешний мальчишка-солдатик, который хотел поглядеть на слона и которому Павел так опрометчиво предсказывал в мыслях «многия лета»; лежал с развороченной грудью, цепляясь за воздух скрюченными пальцами, словно еще пытался ухватить ускользающую жизнь, кровь запеклась вокруг рта, застывшего в мучительном беззвучном крике. Павел зачем-то наклонился смежить убитому веки, но пальцы соскользнули, задев мертвые глаза, и от их студенистой стылости его пробила дрожь.

– Боже… – прошептал Павел. – Боже, что я наделал?

Боженька, разумеется, не отвечал. Наверное, его все-таки не было. За все случившееся придется отвечать только перед своей совестью, а он не знал ответов.

Черт возьми, лучше бы он воспользовался бомбами!

Впрочем, теперь-то, пожалуй, самое время.

Громовой студень остановит смертельное веселье Господина Элефанта. Бомбы раздробят слону колени, оторвут хобот, разворотят брюхо, выпустив наружу кишки… Он больше никому не сможет причинить зла.

Стараясь не наступать на мертвецов, Павел добрался до своего жилища.

Старый саквояж ждал его на привычном месте под койкой. Павел осторожно извлек его, взвесил в руке. Какая все же ирония: снаряды, от которых он отказался в пользу револьвера, чтобы не губить горожан, теперь для них же станут спасением. Френкель бы оценил.

С саквояжем в руке он шагнул из фургона.

Удар бича едва не ослепил его, наискось расчертив лицо безобразным алым рубцом. В глазах сверкнуло, и Павел разжал пальцы. Саквояж ухнул между ступенек, угрожающе брякнув содержимым, но взрыва так и не последовало.

Павел скатился с лесенки и рухнул навзничь. Он успел отползти достаточно далеко и даже подняться на колени, зажимая рукой окровавленное лицо, но тут бич звонко ударил по пальцам, разодрав их до костей, и все поглотила боль – нестерпимая, жгучая.

– Генрих, прошу, не надо! – донесся до него отчаянный вопль Клары.

Павел опрокинулся на спину, заходясь криком. Шульц навис над ним, его глаза под тюрбаном сверкали безудержным злым весельем. Он снова размахнулся хлыстом, но тут Клара набросилась на брата сзади и обхватила за плечи. Шульц вогнал локоть ей в живот, а когда она, охнув, разжала пальцы и скорчилась в три погибели, ударил кулаком в лицо. Захлебываясь кровью, Клара отлетела к фургону.

– Шлюха! – сплюнул Шульц.

Павла трясло. От боли, от страха, от ненависти, какой он никогда не испытывал даже к губернатору. Шульца, вот кого следовало пристрелить как бешеного зверя! Искалеченной рукой он сумел-таки выхватить из кармана наган с единственным уцелевшим патроном и направить его на безумца.

– Нет, брат, шалишь! – Удар бича разорвал Павлу щеку. Ослепленный болью, он выпалил наугад.

Звонкий, мучительный крик вонзился в уши.

Оцепенев от ужаса, Павел смотрел, как Клара, бедная маленькая Клара, которая до последнего пыталась его защитить, съезжает спиной по стене фургона, прижимая руку к животу. Под ее пальцами расползалось алое пятно. В широко раскрытых глазах застыло обиженное удивление.

– Клара… – хрипло выдавил Шульц. – Клара, ты что? – Он бросил хлыст и сделал несколько шагов к сестре, протягивая дрожащие руки.

И тут неожиданно сработали бомбы.

Словно бесплотная горячая рука оттолкнула Павла назад, а потом сверху обрушился град из комьев земли и обломков. Ни фургона, ни Шульца, ни Клары не было больше. Никто не опознал бы в дымящихся среди горящих досок ошметках плоти грозного директора цирка и его прекрасную сестру.

Много часов пролежал Павел скорчившись, устремив невидящий взор в никуда. Он не слышал ни карканья воронья, ни плача животных. Он вообще ничего не слышал, кроме низкого гудения в голове, ничего не видел, кроме какого-то багрового марева.

Медленно поднялся он на ноги и, шатаясь, побрел с поля. Сам не зная как, добрался до города. Слезы прочертили дорожки в кровянисто-земляной корке, покрывавшей его лицо, кровь ручейками бежала из ушей, исчезая за воротом разодранной грязной ливреи. Он бормотал себе под нос какую-то невнятицу – лишь бы приглушить хоть немного нестерпимый гул в голове.

Земля задрожала.

Господин Элефант бесшумно выплывал из переулка – темная гора в сгущающихся сумерках. При виде человека он издал угрожающий рокот.

Подняв голову, Павел шагнул навстречу надвигающейся громаде. Он видел злобу, горящую в маленьких глазках чудовища, видел кровь, струившуюся по его вздымающимся бокам из десятков пулевых дыр. Мертвенно белели во мраке страшные бивни с запекшимися на них темными брызгами. Павел понимал, что сейчас эта взбесившаяся махина казнит его. И знал, что так и должно быть.

– А я, брат, хотел убить губернатора, – сказал он.

Он почувствовал, как могучий хобот обвивается вокруг талии и отрывает его от земли. Бивень насквозь пробил грудь; боль огнем разлилась по телу и наполнила рот вкусом расплавленной меди. Господин Элефант дернул головой, высвобождая бивень, Павел рухнул ничком и успел еще увидеть, как кровь, хлынувшая изо рта, змеится между булыжниками мостовой. Огромная, мягкая, неумолимая тяжесть опустилась на затылок, надавила – и череп лопнул. Мир исчез в ослепительной белой вспышке, которая тут же угасла, сменившись дрожащей чернотой.

А потом не было ничего.

Господин Элефант двинулся дальше, оставив человека лежать позади, точно ненужный ворох тряпья.

Точно отброшенное воспоминанье.

Никто больше не пытался остановить его. Никто не осмелился бросить ему вызов. К тому времени, как поднятый в ружье гарнизон вошел на опустошенные страхом улицы города, Господин Элефант был уже далеко.

Он держал путь через степь. Теплый ветерок ласкал его израненное тело, и шелестел ковыль, усмиряя нежным шепотом его гнев. Впервые за бесконечно долгие годы Господин Элефант был счастлив. Время от времени он поднимал хобот и ликующим ревом оглашал темноту.

Опьяненный волей, он не чувствовал, как жизнь покидала его вместе с кровью, бегущей из множества ран. Шаг слона сделался нетвердым, его шатало, а он все шел и шел. Лишь когда над стеною леса далеко впереди забрезжил рассвет, слон-убийца наконец остановился.

Заря разливалась над горизонтом. В последний раз Господин Элефант воздел хобот и заревел, исторгнув в рдеющее небо кровавый фонтан. Черные птицы снялись с деревьев и с криком заметались в вышине. Эхо подхватило вопль, и уже сам гигант рухнул замертво, а его трубный глас еще долго гулял над дрожащей землей, словно предвестье чего-то великого, страшного, непостижимого…


Анатолий Уманский

Семечко

1
Дед прикрыл ладонью глаза от солнца и сквозь дрожащее, тяжелое марево различил вдалеке клубы пыли, вьющиеся по дороге.

Лето стояло жгучее – хоть помирай. Воздух словно налился свинцом, сделался плотным и тяжелым. Которую неделю не шел дождь, земля покрылась паутиной трещин, а деревья склонились к земле в слабой надежде укрыться от бесконечного зноя. Клубника пропадала.

От такой жары не избавиться. Ее надо пережить, укрывшись в прохладе дома. А если найдет нужда выйти на улицу, то следует перебегать от одного пятна спасительной тени к другому. Иначе дурно станет, как будто на раскаленную сковороду угодил.

Горячий воздух обжигал легкие. Глаза слезились. Налетела мелкая мошкара, от которой не было здесь спасенья.

Клубы пыли извивались в воздухе, точно повторяя изгибы дороги. Прошло несколько секунд, из-за рыжих холмов выскочил автомобиль, подъехал к забору и затормозил, брызгая в стороны мелкой галькой.

Хлопнула дверца, скрипнула калитка, и дед разглядел вошедшего во двор.

Вернее – вошедшую.

– Деда, здравствуй! Разрешишь?

Ленка почти не изменилась. Такая же бледнолицая, одетая черт те во что – очередная городская мода – и в черных очках на пол-лица. Когда он ее видел в последний раз? Около года назад. Приезжала на новенькой машине, просила о помощи. К старым родителям только за двумя вещами и приезжают – либо похвалиться, либо попросить чего-нибудь. Иной нужды нет.

– Заезжай. Защелка знаешь где, – сказал дед и, развернувшись, вернулся в дом.

За его спиной заскрипели ворота, горячий воздух тяжело вздохнул. Дед не обернулся, а только стряхнул пот со лба и, переступив порог, нырнул в спасительную прохладу.


Он как раз доставал из холодильника кастрюлю с окрошкой, когда через сени, пригнувшись, прошла Ленка, заглянула в комнатку и сказала:

– А я не одна… – В полумраке дома, под этими низкими потолками, среди побеленных известкой стен, старых кроватей, шкафов и столов ей явно было неуютно. Отвыкла. – Внучку привезла. Она по дороге заснула. Там, на заднем сиденье спит пока.

– Внучка, значит, – пробормотал дед.

Ленка потопталась на пороге, потом прошла в уголок, где сидела обычно, когда приезжала – и год, и пять лет назад, – опустилась на скрипучий деревянный стул, между столом и оконцем. Несколько минут наблюдала, как дед расставляет посуду, наливает окрошку и нарезает кусками хлеб.

– Ешь, – буркнул он, пододвигая тарелку. – Свежая, на кефире. Редиска с огорода, никакого этого вашего шлака.

Сам сел с противоположной стороны стола, налил из графина воду и принялся пить небольшими глотками, ощущая, как снова выступает на висках холодный мерзкий пот.

До вечера он старался из дома не выходить. В его возрасте схлопотать солнечный удар – плевое дело. А с недавних пор еще и заносить стало. Ощущение, будто внутри головы запускался волчок, и все тело приходило в движение, крутилось следом за ним. Не было сил сопротивляться. Крутился, терял равновесие, падал. От последнего такого падения на губе осталась тонкая темная ссадина, было больно жевать.

Ленка сняла очки, и дед увидел мешки под глазами, а еще – бледный желтоватый синяк на скуле справа.

– Вкусная окрошка, – пробормотала Ленка, хотя успела съесть всего одну ложку.

– Другого не держим.

– Как ты тут?

– Потихоньку. Огород вон вычистил. Ни одного сорняка. Картошку собрал, огурцы тоже… Колодец выкопал новый. Вода в нем чистая, родниковая, холодная, аж зубы сводит.

– А я на работу перешла в администрацию. Надоела старая, плюнула, дай, думаю, посижу в кабинетах, с бумажками. Пусть на окладе, но зато тихо и спокойно. Свету надо нормально воспитать, а не как меня в свое время…

Ленка говорила еще минут десять, будто только и ехала затем, чтобы выговориться. Про работу, жизнь в Москве, столичную жару, затаившуюся среди многоэтажек, асфальта и на забитых автомобилями дорогах. Потом как-то резко замолчала, зачерпнула окрошку и посмотрела на деда исподлобья, выжидающе.

– Как голова? – спросил дед. – Беспокоит?

– Нет, а должна? – Ленка шевельнула плечом и сама не заметила, как ее рука потянулась к затылку, примяла волосы за левым ухом.

Дед проследил взглядом, потом отломил мякиш хлеба, забросил в рот и принялся жевать.

– Дело есть, – сказала Ленка. – Помощь нужна.

– Ты бы по другому поводу и не приехала, верно?

– Знаю, что виновата. После маминых похорон не заглядывала. Жизнь закрутила знаешь как?

– Рассказывай.

Ленка вздохнула, отодвинула тарелку с окрошкой.

– С Пашей не сложилось. Помнишь моего молодого человека? Отец Светы. Приезжали как-то.

– Бьет?

– И не только… – Ленка тряхнула головой. – Курить в доме можно?

– На крыльцо ступай. А я следом.

Он прихватил графин с водой. От проклятой жары всегда хотелось пить, а еще лучше – положить бы на голову влажное холодное полотенце и вздремнуть около печки, на деревянной лавочке. В доме пол земляной, стены отштукатурены – жара внутрь никогда не пробиралась.

Ленка спустилась к машине, стояла, облокотившись о багажник, и курила, разглядывая ухоженный чистый двор, с несколькими яблонями вдоль забора и аккуратным палисадом. Дед неторопливо подошел, ощущая плотную тяжесть воздуха. Снова закружилась мошкара, будто ждала.

Стекла у новенькой «мазды» были темные, не разглядеть, кто в салоне. Мягко урчал работающий двигатель. Такая машина, прикинул дед, миллиона два стоит, не меньше.

– Чтоб долго не объяснять, вот… – Ленка открыла багажник, и дед увидел лежащее внутри скрюченное тело.

Лица было не разглядеть – вместо него кровавая каша с желтыми и синеватыми подтеками. В согнутых ногах валялась пластиковая канистра. Руки на запястьях были связаны скотчем – кожа на пальцах потемнела и вздулась. Человек был одет в серый деловой костюм. Галстук плотно стянул шею. Брюки взбились, обнажая носки и волосатые лодыжки. На правом ботинке размазались кляксами капли крови.

– Кто это? – спросил дед.

– Пашка. Тот самый. – Голос у Лены был спокойный. Только дрожали пальцы с зажатой сигаретой.

– Что случилось?

Ленка выдохнула сизый дым:

– Ну, знаешь, как это и бывает… в фильмах или книгах… поссорились слегка. Слово за слово, он руки распустил, ну я и…

Было видно, что говорить ей тяжело, слова вязли в жарком воздухе, словно мухи в варенье.

– Не очень хорошо у вас жизнь сложилась.

Ленка посмотрела на деда, видимо, пытаясь понять, шутит он или нет. Выдохнула.

– Не очень, верно. Оказалось, знаешь ли, не судьба.

– Слегка поссорились, значит? – Дед склонился над телом. Из багажника дыхнуло спертым горячим воздухом, стало как-то совсем нехорошо. – Чтобы так человека, прости, конечно, изуродовать, надо было его молотком по голове минут десять бить. Ни одна домохозяйка бы не справилась.

– Ты же меня знаешь, – буркнула Ленка. – Долго терплю, а потом срываюсь. Он решил, что я изменяю. Начал проверять телефон, компьютер. Закатил скандал. Раз, другой. При ребенке. Потом руки распустил. Опять же, при Свете. Ну, я дождалась, пока уснет, взяла молоток… А дальше вот. К тебе поехала, больше не к кому.

– Ага. И руки спящему скотчем связала?

Ленка не ответила, лишь неопределенно пожала плечами.

– Сколько дочери лет? – спросил дед, все еще разглядывая труп.

– Что?

– Сколько лет, спрашиваю, дочери.

– Ты серьезно? – Ленка нахмурилась, будто пыталась вспомнить. С трудом выдавила: – Дед… У тебя все хорошо с памятью? Света, милая наша, пять лет ей. На похороны же мамы приезжали вместе. Забыл совсем?

Дед захлопнул багажник и направился к дому. Жара сковывала. Хотелось быстрее окунуться в прохладу.

– Деда! – спросила в спину Ленка. – Так ты поможешь или как?

– Помогу, – ответил он, не оборачиваясь. – Окрошку только доешь. Жалко выбрасывать.


Дед выстукивал костяшками пальцев дробь по столу, дожидаясь, пока дочь доест. Разглядывал ее синяк под глазом, приметил несколько царапин на щеке, пятно грязи на скуле; еще грязь под ногтями, а верхняя пуговка на блузке оторвана – торчат кусочки белых нитей.

– То есть ты его ночью?

Ленка кивнула, скребя ложкой по тарелке.

– Потом до утра ждала и сразу ко мне?

– Извини, что не позвонила. Не подумала. Свалилась как снег на голову.

Ленка принесла в дом едкий запах табака. Тотчас захотелось раскрыть окна и проветрить, но дед знал, что вместо ветра в дом ввалится маслянистая летняя жара, выдавит остатки свежего воздуха и станет здесь полноправной хозяйкой.

– Доела?

Ленка кивнула и, как в детстве, показала пустую тарелку с зелеными пятнышками укропа на дне.

Дед поднялся, поманил дочь за собой. Вдвоем они вышли на улицу, обогнули дом по узкой бетонной тропинке. Дед отметил мимолетом клочья рыжей травы, торчащей из трещин в бетоне. Надо бы выдрать к чертям.

За домом, в глубине двора, стояла саманная летняя кухня. Справа от нее пристроился летний же душ с ржавым баком от «КамАЗа» наверху. Сразу за душем – сарай с подвалом.

– Сначала избавляешься от этого мужика из машины, – сказал дед, снимая навесной замок с двери сарая. – Потом решаем, что делать с девочкой.

– То есть как – что делать? – не поняла Ленка и добавила быстро: – Она ничего не видела. Спала уже. Я тихонько все сама…

Дед молча отворил дверь. Сарай был забит хламом. Выбросить жалко, использовать незачем. Тут тебе и разобранные старые велосипеды, давно неработающий холодильник, сгоревший телевизор, ржавые обухи, запылившиеся ящики с одеждой, постельным бельем, рулоны обоев. Что-то от жены осталось, что-то от дочери. Отдельной большой кучей лежали автомобильные шины.

– Свету мы не тронем, – повторила Ленка нерешительно. – Это же внучка твоя!

– Ага. Не тронем, – буркнул дед, расчистил носком калоши мусор под ногами, поднял пыль и расчихался шумно, звонко, чувствуя, как закладывает уши и бьется гулко сердце. Перед глазами потемнело, пришло головокружение, даже вроде занесло немного в сторону – пришлось опереться о полку, чтобы удержать равновесие.

Ну почему именно сейчас, в жару, нужно было ей приезжать?

Дед злился. На Ленку, на мертвого человека в багажнике, но прежде всего – на себя. Потому что знал причину, по которой все это происходило. И изменить ничего было нельзя.

Жена говорила: главное – смирение. Бог не дает нам испытаний больше, чем мы можем вынести. Когда-нибудь Бог простит, и мы умрем с улыбкой на губах.

Она умерла без улыбки. Бог не простил. Дед был уверен, что не простит никогда.

Из пола торчал металлический загнутый крюк.

– Хватай и тяни, – распорядился дед.

Ленка безропотно бросилась выполнять приказ. Скрипя, распахнулась деревянная квадратная крышка, с которой ссыпались в черноту подвала опилки и песок. Изнутри дыхнуло спертой влагой и гнильем. Похоже, от жары лопнуло несколько закруток с помидорами.

– Лезь.

– Что там?

– Слева внизу выключатель. На полках надо найти свернутый брезент, серого цвета. Старый такой.

Ленка посмотрела в темноту, погладила неосознанно затылок, где под всклоченными волосами давным-давно была прилажена титановая пластина.

– Ну же, – поторопил дед. – Возиться тут с тобой до ночи, что ли?

Ленка нырнула в темноту. Зажегся свет.

– Компот прихвати! – посоветовал дед, вспомнив, что закручивал в прошлом году яблочный, четыре банки. Кислый, как муравьиная задница. Но полезный.

В квадрате света появилась Ленка, тащившая на плече сложенный брезент. Поднялась, тяжело перевалила его на пол, взбила пыль. Спустилась обратно. Подняла на поверхность запыленную и темную банку с компотом.

– Одной хватит?

– Вполне. Пошли.

Через калитку за забор, где высыхал под жарой огород. Овощи давно были собраны. Подвязанные хвосты огурцов и помидоров пожелтели и съежились. Трава тоже пожелтела и размазалась по земле, будто кто-то набрызгал кляксами чернила.

Ленка плелась сзади. В глубине огорода у деда росли фруктовые деревья. За двумя толстыми яблоневыми стволами высился оголовок старого кирпичного колодца. Верх был прикрыт железным листом и придавлен несколькими кирпичами. На вороте болтался обрывок ржавой цепи.

Дед поставил банку с компотом на землю, стал стаскивать кирпичи.

– Мы его… туда? – оторопело спросила Ленка.

– Нет тела – нет дела, – ответил дед. – Помощи просила? Получай. Вечером поедешь домой, к себе на квартирку, а завтра как ни в чем не бывало отправишься на работу, будешь строить карьеру, забудешь об отце еще на какое-то время. Я все равно трубку не беру, на письма не отвечаю, на праздники не езжу. Да?

Дед стащил железный лист, посмотрел в черное нутро старого колодца. В который уже раз за много лет пытался разглядеть дно, хотя бы блики света в мутной воде, движение. Не видел ничего.

– Сиди и жди, – велел он Ленке и вернулся к машине, прихватив брезент.

Солнце стояло в зените, пекло нещадно, прожаривало старые косточки. Пот сначала катился градом, потом высох, оставшись только под мышками и в области паха. Дед зашел в дом, поставил банку с компотом на стол, приник к графину с водой и долго, жадно пил. Знал, что скоро почувствует себя еще хуже, потому что нельзя вот так сразу много пить, вредно; но не останавливался, пока не заныло внизу живота.

Наконец он вышел к автомобилю. Подошел к багажнику, распахнул его. Похлопал руками по карманам мертвеца, стараясь смотреть куда угодно, только не на размозженное до осколков черепа лицо. Вытащил из нагрудного кармана пиджака документы – паспорт, водительские права. Еще там лежало несколько пятитысячных купюр, пара кредитных карточек. Все это засунул себе в карман. Потом расстелил старый брезент, густо усеянный темными разводами, обхватил тело, перевалил его через багажник.

– Бог простит, – буркнул дед, взялся за край брезента и потащил через двор к колодцу.

Ленка ждала под деревьями, суетливо нарезая круги, не в силах успокоиться. То и дело чесала затылок, но не замечала этого.

– Хватайся, – кивнул дед на брезент. – Надо сбросить вниз. Как обычно.

Ленка посмотрела странно, как на безумца. Впрочем, деду было все равно. Вместе они подняли тело и сбросили в нутро колодца.

– Займись уборкой, – сказал дед. – Сложи, как надо. И обратно в подвал.

Он отошел в сторону и, пока Ленка возилась с брезентом, достал паспорт, пролистал.

С фотографии смотрело молодое лицо, все в веснушках, с небольшой рыжей бородой.

Пареньку едва стукнуло двадцать четыре. Молодой еще совсем. На десять лет младше Ленки, но по возрасту – как ее парень, который пропал пять лет назад.

Он даже похож был немного на того самого Пашку. Улыбкой, что ли. Ямочками на щеках. Цветом глаз… Но звали его по-другому – Леонидом.

– Деда, а где звуки? – спросила Ленка. – Когда упало тело?

– Об этом, дочка, лучше не спрашивай, – ответил дед, убирая паспорт обратно в карман. – Пойдем, займемся девочкой.

2
Пять лет назад Ленка тоже прикатила в такую вот несусветную жару, на закате лета, на каком-то дорогом автомобиле. Залетела, не поздоровавшись, закрыла ворота и бросилась к деду, испуганно тараторя:

– Я не хотела! Я правда не хотела! Как-то само собой получилось. Понимаешь… не хотела! Не знала, что делать. Не поехала в больницу. Не собиралась. Подумала, вы поможете! Поможете ведь? Поможете?

А потом рухнула у дедовых ног без сознания.

Низ живота – край джинсов и выбившийся ворот рубашки – будто окунули в красную краску. Кровь. Вся рубашка была в мелких частых каплях. Руки тоже заляпаны. Лицо в ссадинах, а над правой бровью глубокая рваная рана.

Бабка запричитала, крестясь. С крыльца ей было тяжело спускаться, поэтому она торопила:

– Тащи живее в хату! Забинтовать надо! Отпоить! Промыть! Что творится, прости господи, что творится!..

Дед приобнял дочь, поволок по ступенькам. Угодил пятерней во влажную дыру на затылке, разглядел между волос кровь, а еще – кусочки черепа, будто кто-то разбил Ленке голову, как фарфоровую вазу. Как она вообще сюда добралась живая?

В груди гулко колотилось сердце, и с каждым его ударом дед чувствовал, как уходят силы. Сердце могло не выдержать. С ним уже случались перебои. Будет тогда у бабки в доме два трупа разом.

Все же справился, затащил. Пронес сквозь сени в комнатку, уложил на диван, а сам растянулся на полу, тяжело дыша. Пот катился по глазам, жег.

– Что стряслось-то? Что случилось? – причитала бабка, суетясь вокруг дочери.

Нашла где-то йод, шмат ваты. Принесла влажную тряпицу. Принялась вытирать кровь. Дед то и дело ловил бабкин испуганный взгляд. Она боялась произнести вслух то, что и так было видно.

– Ребенка нет, – подтвердил дед. – Нет внучки, видишь?

Бабка застыла, тревожно жуя губами. Глаза вращались в желтых морщинистых глазницах.

– Я не перенесу, – наконец сказала она. – Ей же рожать через три месяца только…

– Проверю в машине. Отдышусь и проверю. Ты на затылок посмотри. Там пробито.

Бабка когда-то давно проходила фельдшерские курсы, а потом работала в сельской школе медсестрой: бинтовала разбитые коленки детям, смазывала зеленкой ссадины, закапывала в носы капли. Кое в чем разбиралась, одним словом. Она тут же раздвинула волосы, охнула, принялась суетиться еще больше.

Дед же пытался осознать случившееся.

Дочка стабильно приезжала раз в месяц, проведать. Много лет назад она уехала из села в город, поступила учиться на PR-менеджера – современная, непонятная профессия, – закрутилась в студенческой жизни, потом быстро нашла работу, взяла в ипотеку квартирку и вроде как стала совсем взрослой.

Где-то около двух лет назад случился в ее жизни мужчина, какой-то знакомый по Интернету. Влюбилась, значит, начала привозить его тоже. Мужчину звали Пашей, был он бизнесмен средней руки – выкупал вокруг города земельные участки и сдавал фермерам в аренду.

Паша сюда ездить не любил, и это было видно. Держался отстраненно, все время, что называется, сидел в телефоне и при удобном случае предпочитал уезжать «по делам». Оставлял Ленке деньги на такси, забирал автомобиль и мчался в город.

Ленка ночами сиживала с бабкой в летней кухне. Пили чай, откровенничали. Дочь вываливала на мать все свои городские проблемы. Ну, а кто еще выслушает?

У Пашки был скверный, тяжелый характер. Мог вспылить просто так, мог наорать, оперировал шаблонами поведения из Интернета – считал, что девушка должна готовить, убираться, стирать, ждать своего мужчину у окна, денно и нощно тоскуя о любимом. Иногда запрещал общаться с подругами, иногда – проверял переписки в телефоне и устраивал скандалы, если начинал подозревать Ленку в измене. Такое поведение вскрылось не сразу, а походило на тягучий, желтоватый гной, вытекающий из вздувшегося пузыря. Сначала вспышки гнева носили локальный характер, потом их становилось больше, а затем Ленка не успела оглянуться, а уже погрузилась в вонючую жижу подозрений, скандалов и ссор с головой.

Однажды во время такой ссоры Пашка не удержался и отвесил Ленке звонкую оплеуху за то, что она приготовила окрошку не так, как надо.

Вареной морковки не добавила!

Ленка тут же собрала вещи и съехала к подруге. Два дня Пашка искал, звонил, извинялся, просил вернуться, а потом написал: «Прощай, дурочка», – и удалил ее из всех социальных сетей, заблокировал во всех мессенджерах и вроде бы пропал навсегда.

Через несколько дней после ухода Ленку начало тошнить, появилась слабость во всем теле, разрослась непонятная ломота без температуры. Уже в больнице ей сообщили, что это токсикоз, шестая неделя беременности.

Если проблемы приходят, говаривала бабка, то сразу все вместе.

Ленка размышляла, надо ли оставлять ребенка. Стандартная мысль: «ребенок ни в чем не виноват» накладывалась на другую: «а зачем он вообще нужен в ее жизни?». Вечное напоминание о несчастной любви? Постоянные мысли о том, каким отцом был бы Пашка? Растерянная Ленка решила пока не торопиться, подождать немного, собраться с силами.

Первый месяц провела в раздумьях. А потом в ее жизнь внезапно вновь вернулся Пашка. Кто-то ему рассказал о беременности (наверняка подруга, кто же еще?).

Он остановил Ленку около работы – вышел из машины с огромным букетом роз, в дорогущем костюме, прилизанный, вкусно пахнущий, красивый. Упал перед Ленкой на колено, признался в любви, просил прощения, чуть ли не рыдал. У Ленки на душе было тяжело. Она сказала, что подумает, и с того момента Пашка уже не отступал.

Прошло две или три недели, они сблизились: сначала вместе обедали, потом Пашка сводил Ленку в кино. Потом она вдруг оказалась у него в квартире и провела там ночь. Вернулись старые эмоции, старые чувства. Как будто не было скандалов, мелких придирок, тяжелого Пашкиного характера. Как будто он действительно изменился.

Где-то через два месяца Пашка вдруг задал вопрос:

– А ребенок действительно мой?

Ленка от удивления не нашлась сразу что ответить – и это ее неловкое молчание стремительно, как выбитая из камня искра, взорвало Пашку. ...



Все права на текст принадлежат автору: М С Парфенов, Михаил Сергеевич Парфенов, Александр Александрович Матюхин, Оксана Ветловская, Александр Подольский, Вадим Громов, Иван Белов, Елена Щетинина, Ярослав Землянухин, Анатолий Уманский, Алан Кранк, Лариса Львова, Ксения Кошникова, Юрий Лантан, Максим Ахмадович Кабир, Станислав Минин, Мария Анфилофьева, Юлия Саймоназари, Михаил Закавряшин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Самая страшная книга 2019М С Парфенов
Михаил Сергеевич Парфенов
Александр Александрович Матюхин
Оксана Ветловская
Александр Подольский
Вадим Громов
Иван Белов
Елена Щетинина
Ярослав Землянухин
Анатолий Уманский
Алан Кранк
Лариса Львова
Ксения Кошникова
Юрий Лантан
Максим Ахмадович Кабир
Станислав Минин
Мария Анфилофьева
Юлия Саймоназари
Михаил Закавряшин