Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Купить эту книгу в ЛитРесМарк Курлански Гавана. Столица парадоксов
Mark Kurlansky HAVANA A Subtropical Delirium© Kurlansky Mark, 2017 © Kurlansky Mark, sketches, 2017 © Матвеева Е. В., перевод на русский язык, 2018 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018 КоЛибри®
* * *
Кубинским писателям: тем, кто поддержал революцию, тем, кто выступил ее противником, и тем, кто сделал и то и другое
Esta especie de ensoñacíon o desvario subtropical, bajo el sol, al borde de la bahía hermosa, diabólicamente hermosa, abierta a las peligrosas aguas del golfo de México, atestadas de tiburones y de almas en pena.
Этот субтропический абсурд под солнцем, на краю прекрасной бухты, дьявольски красивый, открытый опасным водам Мексиканского залива, кишащим акулами и потерянными душами.Абилио ЭстевесДалекие дворцы(Los Palacios Distantes), 2002
Хабана-Вьеха, вид с моря. Из журнала Illustrated News, 23 июля 1853 г.
Пролог. Черно-белое великолепие
El corazón es un locono sabe de un color.
Потеряло сердце разум,Сердцу чужд единый цвет[1].Хосе МартиПростые стихи(Versos Sencillos), 1891
Если бы мне понадобилось снять старомодный фильм-нуар — с циничным сюжетом, полным интриг, насилия и неожиданных поворотов, разворачивающийся на темных и зловещих улицах в размытом черно-белом цвете, — я бы сделал это в Гаване. Мое решение снимать в черно-белом может показаться неочевидным тем, кто знает Гавану. Кубинская столица — это карибский город с желтыми, розовыми и бирюзовыми зданиями на фоне жаркого лазурного неба и ярко-голубого моря с темной, всегда хорошо заметной кобальтовой полосой, прочерченной Гольфстримом[2]. Иногда, что чаще других подчеркивают американцы, море у Гаваны отражает небо за несколько секунд до рассвета и может казаться фиолетовым. Эрнест Хемингуэй, для которого слово «фиолетовый» было чересчур «цветочным»[3], описывал Гольфстрим как «почти пурпурный». Но хабанерос — то есть жители Гаваны — склонны относиться к морю менее поэтично, и единственным, кто называл воды у Гаваны фиолетовыми, был гаванский поэт и писатель середины XIX века Хосе Лесама Лима, которому принадлежат такие строки:
Фиалковое море ждет рожденья
богов: родиться — несказанный праздник…[4]
* * *
Одна из причин, объясняющих разницу между впечатлениями этих авторов (по крайней мере, в их ранних работах) и моими, заключается в том, что в первый раз они Гавану увидели с моря. Город расположен на северном побережье Кубы на крупном торговом пути, который соединяет Северную Америку и Европу, а также через Карибы ведет в Мексику и Южную Америку. Гавана и пуэрто-риканский Сан-Хуан, лежащий намного дальше от Северной Америки и Мексики, — единственные большие порты в этой части Атлантического океана. Большинство портов Карибского моря находятся на западной стороне своих островов, и корабли вынуждены пробиваться через предательские межостровные проходы, чтобы выйти в Атлантику. Французы знали, где правильно разместить порт, и основали столицу того, что стало современным Гаити, в Кап-Аитьен, на атлантическом берегу, но после Гаитянской революции 1791–1804 годов столицей стал Порт-о-Пренс на карибском берегу. На Кубе же испанцы поначалу действовали не так и заложили столицу острова в Сантьяго, на карибской стороне, и только позднее перенесли ее на атлантический берег. Гавана обладает превосходным портом с длинным, узким проливом, ведущим к широкой и хорошо защищенной Гаванской бухте. Эта бухта и ее береговая линия в старом районе города, который сегодня называется Старой Гаваной, Хабана-Вьеха (Habana Viejo), некогда составляли сердце столицы: то место, где сходил на сушу каждый вновь прибывший, где таможенные чиновники осматривали привезенные товары и где огромные запасы роскошного кубинского сахара и табака загружались на суда и уплывали за границу. В опубликованном в 1937 году романе «Иметь и не иметь» — единственной книге Хемингуэя, действие которой происходит в Гаване, — сюжет разворачивается на восточном берегу Хабана-Вьеха с ее доками и складами, грузчиками, незамысловатыми барами и кафе. В те времена прибрежный район населяла беднота, ищущая работу, уличные попрошайки, спавшие под стенами, моряки, бандиты и их кровожадные приспешники. Туристам, посещающим отреставрированные колониальные памятники в старом городе, сегодня надо только повернуть направо и пройти квартал-другой, чтобы выйти к некогда знаменитому району. Но почти никто так не делает. Большинство туристов слабо ощущают близость берега и гавани. Бродяги, бандиты и большинство моряков тоже покинули эти места. Сегодня люди прибывают самолетом, а потому им открывается совсем другой вид на город, нежели у тех, кто приплывал по морю. Вы летите над обширными, зелеными и тщательно ухоженными фермами за городом. Такси везет вас по ухабистой дороге мимо нескольких среднего размера многоэтажек, необычных для Гаваны, вроде крупной государственной психиатрической клиники, мимо зданий тускло-серого цвета либо с потеками ржавчины, бирюзовых, розовых — похожих на праздничные торты, если те слишком долго постоят. Через поразительно короткое время вы уже резво мчите — если у вас такси поновее, покрепче — по изгибам прибрежной дороги, по Малекону в центральную часть Гаваны, достигая ее так быстро, что трудно поверить в два миллиона человек, официально населяющих город. Почти отовсюду в городе виден океан, синий и пустой. Изредка появляется какое-нибудь судно — конечно, не прогулочное, но и не рыбацкое. Это кажется странным, поскольку очевидно, что рыба там есть. Темная полоса богатого рыбой Гольфстрима, многочисленные марлины[7] которого так манили Хемингуэя, видна с берега. Мужчины и мальчики стоят вдоль прибрежной стены и удят рыбу. Иногда они выплывают на камерах от шин, чтобы добыть что-то покрупнее. Награда за это — парго, крупный местный окунь. Хемингуэй называл парго его американским именем — muttonfish — и говорил, что его хорошо ловить на скалах у Эль-Морро, замка, охраняющего бухту. Местные в качестве наживки используют мелкую рыбу или кальмаров, которых достают сетью. Но есть и масса других карибских видов, в большинстве своем это рифовые рыбы, у многих из них фольклорные имена вроде pez perro, лучеперый губан — глупого вида существо с выдвинутой вперед челюстью. Но с лодок никто не рыбачит. Даже в соседнем Кохимаре, «рыбацком пригороде» Гаваны, лодок не видно, а те немногочисленные рыбаки, что остались, — пожилые; они уже не ловят, но они полны воспоминаний, в том числе и о рыбалке с Хемингуэем. Объяснения отсутствия лодок варьируются от дефицита топлива до теории, что все рабочие лодки уплыли во Флориду. Настоящая причина, вероятно, и впрямь связана с близостью города и Флориды, поскольку на южном берегу Кубы до сих пор базируется действующий рыболовецкий флот, только он сосредоточен на лобстерах и моллюсках. Начиная с Кубинской революции 1959 года и последующего объявления Соединенными Штатами торгового эмбарго, морской трафик из Гаваны и в Гавану невелик. Даже в годы тесных связей Кубы и Советского Союза, когда регулярно приходили суда из Восточной Европы, ресурсов, чтобы создать суматоху старых времен, не было. В итоге Гаванская бухта заросла илом и грязью и до середины 1980-х годов, когда Куба получила от ООН деньги на расчистку гавани, огромное количество мусора через реки и ливнестоки попадало в ее воды. Бойни, фабрика дрожжей, две винокурни, кожевенный завод и пылающий нефтеочистительный завод в Регле на восточной стороне бухты способствовали загрязнению. Тридцать лет работ по очистке бухты тоже не привели к росту ее использования. Более того, после распада Советского Союза в 1991 году гавань стали использовать еще меньше. Возможно, это изменится. Сразу после того, как в 2015 году президент Барак Обама объявил об оттепели в отношениях с Кубой, американские предприниматели стали предлагать планы по организации судоходства в Гавану, притом что торговое эмбарго никуда не делось. Все же маловероятно, что старая гавань и берега бухты снова станут тем, чем были раньше. Если бухта оживет, то, скорее всего, превратится в туристический порт, а не в коммерческий. По правде говоря, то, что некогда было идеальной гаванью на Карибах, что когда-то вдохновило на постройку Гаваны, сегодня немного устарело. Во времена кораблей поменьше подобная гавань с узким проливом — всего метров триста шириной на протяжении почти километра, расширяющегося затем до нескольких квадратных километров закрытой акватории, — давала военные преимущества как для обороны, так и для нападения. Атакующий, решивший запереть флот в бухте, мог затопить судно у начала гавани и перекрыть входы и выходы. Гавань до сих пор представляет собой прекрасное убежище, чтобы переждать ураган, но она недостаточно глубока для современного судоходства, и к западу от города строят более глубоководную гавань. В старой гавани и проход слишком узок. Кроме того, хотя Регла (Regla) до сих пор способна обслуживать судоходные маршруты в Восточную Кубу и из нее, улицы Старой Гаваны слишком узки, чтобы перевозить товары на грузовиках.* * *
В этом тесном, многолюдном мире узких пространств Хабана-Вьеха и мог бы разворачиваться сюжет моего фильма в стиле нуар. Свет там жаркий до белизны, а тени контрастны. Этот тропический город строили, чтобы тени было как можно больше, и на узких улицах, как правило, царит полумрак. Улицы Хабана-Вьеха такие узкие, что до недавнего времени между зданиями натягивали навес, чтобы затенить то, что внизу. Но есть и другие причины видеть Гавану черно-белой. Из-за американского торгового эмбарго цветную пленку и все, что нужно для ее обработки, купить было негде, потому многие годы после революции ведущие фотографы страны, например Рауль Корралес и Альберто Корда, снимали в черно-белом. (Истинный гаванец Корда, автор знаменитого черно-белого портрета Че Гевары, говорил, что стал фотографом, чтобы «знакомиться с женщинами».)
Навес между зданиями на улице О’Рейли в Старой Гаване дает тень для покупателей, 1871 г.
Один из лучших гаванских романов читается словно фильм-нуар. Не возникает мыслей о цвете, когда читаешь «Погоню» (El Acoso) Алехо Карпентьера. Об открытости гаванцев иноземцам свидетельствует то, что Карпентьер — он родился в Швейцарии у отца-француза и матери-русской, умер в Париже и говорил по-испански с французским акцентом — был принят в городе и причислен к великим гаванцам. Большинство горожан даже не догадываются, что он родился не здесь. Действие «Погони» происходит в 1950-е годы при диктатуре Фульхенсио Батисты; это рассказ о политическом активисте, которого преследуют в Гаване секретные полицейские агенты. Это один из тех романов Карпентьера, благодаря влиянию которых колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес и другие латиноамериканские писатели обратились к тому, что называют «магическим реализмом». Но, несмотря на магическое в книге, она полна неприукрашенного реализма, поскольку сюжет разворачивается на улицах Гаваны. Она передает то, как город выглядит, ощущается и особенно как он пахнет. Впрочем, отсылки к цвету изредка попадаются: «Вслед за пятнами краски на домах он шел, двигался от охры к пепельному, от зеленого к малиновому, переходя от дверей со сломанным гербом к дверям, украшенным грязными рогами изобилия». И Гавана всегда была такой — нарядной, но потрепанной, чем-то напоминающей небритого мужчину в поношенном смокинге. Возможно, на мысль о фильме-нуар наводит сам сюжет книг или тот факт, что события происходят преимущественно ночью, отчего погоня разворачивается словно в черно-белом городе. Карпентьер нашел истинную суть Гаваны, когда написал в своем произведении 1970 года «Город колонн» (La Ciudad de las Columnas): «Старый город… это город теней, построенный тенями». Гавану строили европейцы, мечтавшие о тени в жаркой стране; они и создали мир теней. В «Погоне» тьма усиливает запахи. Ведь, как и большинство тропических городов, Гавана наполнена сладкими, кислыми и горькими ароматами, многие из них неприятны. Помогло бы выносить мусор чаще, но есть и другие запахи. Карпентьер писал о «вони из кухонь бедноты». Он писал даже о «запахе пожранных термитами бумаг». Поищите старые, бывшие в использовании книги со слегка поеденными страницами на прилавках Пласа-де-Армас, самой старой площади города, и вы узнаете, как это пахнет. Никто не напишет о городе подробнее, чем Карпентьер, если не полюбит его со всем его зловонием. Как однажды сказал о Чикаго Нельсон Олгрен: «Прежде чем ты заработаешь право что-то сказать о нем, попробуй его немного полюбить». «Погоня» — это дань Карпентьера темному и суровому городу. Еще один стойкий черно-белый образ Гаваны возникает из фотографий Уокера Эванса. Карпентьер даже упоминает одну из них в «Погоне». В 1932 или 1933 году Эванс приезжал на Кубу с заданием проиллюстрировать книгу, которая так и не была издана, — «Преступление Кубы». За три недели фотосъемок, сопровождаемых обильными возлияниями с Хемингуэем (Папа[8] угощал) в отеле «Амбос Мундос» (Ambos Mundos), Эванс сделал свои гаванские черно-белые шедевры. Его работы показывают не бедность эпохи Великой депрессии, как на американских фотографиях, а просто улицы, полные людей, стремящихся выглядеть «как надо» в безнадежно потрепанном мире. В городе снимались и настоящие фильмы-нуар, например, в 1959 году Кэрол Рид снял черно-белую адаптацию романа 1958 года «Наш человек в Гаване». Сценарий написал сам автор книги, Грэм Грин, благодаря чему получился один из тех редких фильмов, который не уступает роману, по которому снят. Это история об англичанине, торговавшем пылесосами и убедившем британскую разведку, что чертежи пылесосов — это план систем вооружения в кубинских горах. Он задумал выбить из разведки деньги, чтобы отправить дочку учиться в Швейцарию. Можно возразить, что сюжет слишком комичный для фильма-нуар. Фидель Кастро, разрешивший съемочной группе поработать в Гаване, ворчал, что шпионы Батисты показаны слишком позитивно. Но в истории есть и темная сторона, например, полицейский агент-садист с портсигаром из человеческой кожи и сцены расстрела людей на улице — драматичные вспышки ружейных выстрелов в темноте. Книга Грина в основе своей смешная, но, как замечено в романе: «кто-то всегда оставляет банановую кожуру на сцене трагедии». Изначально автор выбрал в качестве места действия Эстонию 1938 года, но потом подумал, что нацистская оккупация — все же слишком мрачный фон для шпионской комедии. Позже он решил, что в «фантастической Гаване» комедия может разворачиваться посреди «абсурда холодной войны». Грин рассудил: «Ведь кто здесь может подумать, что выживание западного капитализма — стоящее дело?» Но, как заметил Кастро, если ты кубинец, то при диктатуре Батисты тебе приходилось не так-то весело. Бесчеловечная клептократия в тесном партнерстве с американской организованной преступностью проявлялась как в ужасающей бедности, так и в показном богатстве. Иностранцы вспоминают Гавану тех времен как своего рода романтический бордель с красивыми людьми, которые элегантно одеты и слушают хорошую музыку в знаменитых ночных клубах. А у местных в памяти — террор, когда невиновных, даже героических людей избивали, тащили по улицам и убивали и при свете дня, и ночью.
Скованные каторжники на Пласа-де-ла-Катедраль во времена заключения Марти. Журнал Harper’s Weekly, 3 декабря 1871 г.
На самом деле Гавана, которая издавна славилась атмосферой веселья, опутана воспоминаниями о трагичной и страстной истории. На городских улицах в разных кварталах висят памятные таблички там, где убивали жертв Батисты. Есть места, где раньше находились бараки, там держали рабов в загонах и выставляли на потеху богачам вплоть до конца 1870-х годов. Один из загонов стоял на границе Хабана-Вьеха, второй — там, где раньше лежала западная оконечность города, а сегодня — центральный квартал Ведадо (Vedado). У живописной каменной кладки возле входа в порт когда-то находились охраняемые военными лагеря, куда хозяева могли отправить своих рабов, чтобы их там профессионально избили или изувечили, а прохожие невозмутимо слушали их крики. Возле западного загона висит памятная табличка на месте карьера, где в 1869 году главный герой кубинской истории Хосе Марти, в юном возрасте став политическим заключенным, работал, скованный цепями с другими каторжниками. Освобожденный и сосланный в Испанию, он написал письмо испанскому народу: «Бесконечная боль: ибо боль заключения это самая страшная, самая разрушительная боль, убивающая разум, сжигающая душу, оставляющая следы, которые никогда не исчезнут». Ниже Эль-Морро находятся укрепления Ла-Кабаньи XVIII века, любимая достопримечательность туристов, где Че Гевара — человек с внешностью киногероя — казнил так много людей с помощью расстрельной команды, что Кастро убрал его с должности руководителя апелляционным трибуналом и взамен сделал президентом национального банка. С другой стороны входа в гавань стоит крепость Ла-Пунта, где в 1852 году публично повесили бунтовщика Нарсисо Лопеса. В Гаване на каждую вспышку света приходится по темному пятну.
* * *
В Гаване жарко, и борьба с жарой играет важную роль в здешней жизни. «Жара — злобная чума, проникающая повсюду», — писал Леонардо Падура Фуэнтес в начале своего мистического детектива «Маски» (Máscaras, английское название Havana Red). «Жара спускается словно тесный, тянущийся колпак из красного шелка, она обвивается вокруг тел, деревьев и предметов, чтобы впрыснуть темный яд отчаяния и медленной, неотвратимой смерти». Главный герой книги полицейский Марио Конде спрашивает: «¿Pero cómo puede hacer tanto calor, coño?» Это извечный гаванский вопрос: «Какого черта так жарко?» В декабре более прохладный воздух приходит с моря, из Флориды, поднимает волны прибоя и заставляет их пениться вдоль Малекона (Malecón). В январе и феврале температура падает до приятных 75°[9]; есть мнение, что это лучшее время для поездки на Кубу. Но если вы не испытаете на себе жару, вы не испытаете на себе Гавану. Гаванцы приобрели немалый опыт насчет того, по каким улицам стоит ходить, и стараются держаться тех, что тянутся вдоль берега, чтобы иметь возможность ощутить морской бриз. Тень встречается повсюду; никогда не увидишь, чтобы гаванцы жарились на солнце, если есть шанс спрятаться. Они блестят от пота, потому славятся еще и привычкой часто мыться. В Гаване не сможет жить тот, кого раздражает пот. Пот — один из многочисленных определяющих ароматов в пахучей Гаване, лейтмотив почти всей гаванской литературы. Потеют во всех мистических романах Падуры. Потеют в великом классическом романе XIX века «Сесилия Вальдес, или Холм Ангела», написанном Сирило Вильяверде. Пот стирал четко прописанные классовые границы — в городе все потеют. В «Погоне», где пот — это, можно сказать, один из главных героев, Карпентьер описывает богатую, хорошо одетую женщину в театре: «Из-за мехов, которые они носили, несмотря на жару, влага собиралась у них на шее и груди». Богачи просто потели в одежде получше. Почти все центральные персонажи гаванской культуры пережили изгнание — вынужденно либо добровольно — в какой-то из периодов своей жизни. И уехавшие гаванцы редко утрачивают чувство мучительной ностальгии по своему городу, ведь он не похож ни на что на свете. Кажется, люди безвозвратно попадают под чары Гаваны. Нельзя приехать в этот город — тем более пожить в нем — и забыть его. История Кубы не похожа на историю ни одной страны и уж точно ни одной другой испанской колонии, а история и культура Гаваны стоят особняком от остального острова. Гаванцы с трудом представляют себе остальной остров, а остальной мир и подавно, — это отношение понятно большинству ньюйоркцев и парижан. За пределами города жизни нет. Хотя Куба — это остров, жители Гаваны склонны воспринимать свой город как остров на острове. Почти так и было. В XIX веке Гавана представляла собой окруженный стенами город на оконечности полуострова, выступающего в Гаванскую бухту, защищенный с трех сторон водой, а с четвертой — почти прямой стеной. Стена идет от входа в гавань по западной границе старого города до залива с южной стороны. Прикрытая стеной сторона была единственной связью с землей, и в XVII веке колониальные власти предложили вырыть ров вдоль стены, что превратило бы Гавану в остров в буквальном смысле. Но в этом не было необходимости. Еще с XVIII века в девять часов вечера в укреплениях Ла-Кабаньи стреляла пушка и запирались ворота. Вы могли не спать всю ночь в Гаване. Многие так делали. Но как только стреляла пушка, до утра никто не мог ни войти в город, ни выйти. Сегодня стены нет, ворот нет, но из пушки на входе в гавань до сих пор в девять вечера стреляют солдаты в форме XVIII века, под барабанную дробь, чтобы напомнить людям, что столица и по сей день ведет жизнь острова. Изоляцию Гаваны редко оценивают позитивно. Для Дульсе Марии Лойнас, ведущей гаванской поэтессы XX века, слово isla (остров) всегда подразумевало одиночество:Окруженный со всех сторон морем,
Я — остров, цепляющийся за стержень ветра.
Кричу я или умоляю,
Никто меня не слышит.
Один. Перемена
Todo el mundo tiene una ciudad distinta en la cabeza.
Каждый представляет себе город по-своему.Эдмундо Десноэс о Гаване.Безутешные воспоминания(Inconsolable Memories), 1965
О Гаване немало спорят, в том числе потому, что в Гаване противоречия — это стиль жизни. Впрочем, почти все соглашаются, что второго такого города нет на земле. Как же Гавана стала такой непохожей на другие города (впрочем, не в той степени, в какой полагал Колумб, когда написал в отчете о своем путешествии, что существует место под названием Аван и там «жители рождаются с хвостами»)? Историки указывают на очередное восстание или бунт, создавшие облик города, но на самом деле главное качество Гаваны — это процесс изменения сам по себе. Такой истории потрясений и перемен нет ни у одного другого места на свете. Перемены — одно из фундаментальных условий здешней жизни. Начнем с того, что Гавану основали трижды и в трех разных местах. После того как Христофор Колумб в 1492 году объявил остров Куба «самым прекрасным из всех, что когда-либо видели глаза», он отправил посланника, чтобы тот поговорил с местными жителями, каковых мореплаватель считал китайцами. В команде Колумба по-китайски никто не говорил, и потому он послал человека, знавшего арабский, рассудив, что по крайней мере он хоть что-то понимает в Азии. Есть свидетельства, что Колумб знал, что он находится не в Азии, и непонятно, с чего он решил, что арабоговорящий спутник может ему помочь. О таино, коренном населении региона, известно немного. Едва Колумб понял, что перед ним не китайцы, он отметил в дневнике, что они кажутся «добрыми людьми» и из них выйдут отличные слуги. Он захватил в плен нескольких таино, чтобы отвезти их своим спонсорам в Испанию. В 1511 году испанцы отправили на Кубу Диего Веласкеса де Куэльяра с тремя сотнями человек, чтобы он осуществил то, что испанцы называли конкистой, а мы — геноцидом. Немногие таино выжили. По легенде, вождя таино по имени Атуэй, в честь которого в Гаване позднее назвали знаменитую марку пива, привязали к столбу, чтобы сжечь. Несмотря на угрозу страшной смерти, он отказался рассказать, где на острове находится золото. Скорее всего потому, что его там не было. Тогда испанцы предложили ему креститься и сказали, что если он примет христианского бога, то отправится на небеса. Легенда утверждает, что затем Атуэй спросил: правда ли, что христиане попадают на небо, и испанцы заверили его, что непременно. Перед тем как враги подожгли костер, Атуэй произнес свои последние слова: «Раз испанцы уходят на небо, я туда идти не хочу». Одна из причин заподозрить, что эта растиражированная байка не совсем правдива, заключается в том, что она слишком напоминает гаванский юмор. Гаванцы обожают рассказы, где с героем происходит что-то плохое. Начало у них спокойное, ничего не предвещающее, а концовка неожиданная. История про Атуэя похожа на анекдоты про Пепито, популярные сегодня на Кубе (обычно они связаны с Фиделем Кастро, которого называют просто по имени). Возможно, эта байка и положила начало подобным анекдотам. Вот пример поновее:
Когда Кастро старался не допустить перенаселения Гаваны, он предложил, чтобы все, кто приехал из провинции Орьенте, вернулись домой. Пепито посоветовал ему выделить триста автобусов и мерседес. «А мерседес для кого?» — спросил Кастро. «Для вас, команданте». (Кастро сам родом из Орьенте.)25 июля 1514 года Веласкес отправил одного из своих помощников по имени Панфило де Нарваэс заложить город, названный Сан-Кристобаль, поскольку мореплаватели пустились в путь в День святого Кристобаля. По словам Бартоломе де Лас Касаса (он вошел в историю как конкистадор, оставивший описание геноцида таино), Панфило был здоровенным, рыжим и отличался не только исключительной (даже по меркам той своры) жестокостью, но и крайней глупостью. Таким образом, есть свидетельство, что Гавану основал слабоумный головорез. Панфило решил построить город в бухте на западе острова с его южной, карибской стороны. Очевидно, он не был достаточно хорошим моряком — в конце концов он пропал в море во время экспедиции во Флориду, — чтобы догадаться основать поселение в более выгодном месте на северном, атлантическом берегу. Он назвал город «Сан-Кристобаль-де-ла-Абана», и кажется, никто не знает, откуда взялась эта самая «Абана». По одной из версий, вождя таино в этой области звали Абагуанекс. Однако почему Панфило выбрал для названия города имя вождя, правившего людьми, которых он убивал? Есть мнение, что он стал строиться на том самом месте, которое Колумб называл «Аван». Впрочем, этот аргумент опирается на отдаленное сходство двух названий и на то, что, по словам Колумба, «Аван» находился в западной части острова. Сегодня там находится порт Батабоно — маленькая деревушка, мало отличающаяся от других, за исключением того факта, что именно здесь Эрнан Кортес снарядил свою первую экспедицию в Мексику. Сан-Кристобаль-де-ла-Абана не просто был построен на неправильном берегу. Он был расположен возле кишащего москитами и разносимыми ими инфекциями болота. Поселенцы промучились там несколько лет, а потом переместились точно на север миль на тридцать[10] — это как раз была самая узкая часть острова — на северное побережье, где обнаружили еще одно гиблое местечко. Там они основали новый Сан-Кристобаль-де-ла-Абана в устье реки, которую таино называли Касигуагуа, а сегодня она носит имя Альмендарес (Almendares). Река течет через жилые районы современной Гаваны, отделяя некогда модный район Ведадо от более нового, но не менее фешенебельного района Мирамар. Река чистая, она издавна снабжала Гавану питьевой водой, но, несмотря на это, непонятно, почему поселенцы остановили выбор именно на этом участке, ведь от него рукой подать до превосходно защищенной бухты, где есть более удобная для жизни и обороны возвышенность. Ее потом назвали Пуэрто-де-Каренас, поскольку стали использовать для килевания кораблей (то есть для перемещения судна в сухой док, чтобы обработать его борта смолой, которую собирали на скалистом берегу)[11]. Во втором Сан-Кристобаль-де-ла-Абана поселенцев снова донимали москиты и болезни. Поэтому в 1519 году они все-таки передвинулись на холмистый берег залива Пуэрто-де-Каренас, на то место, которое сегодня называется Пласа-де-Армас, самая старая площадь Гаваны. Наконец-то они поняли, что раз уж живешь у воды, то куда выгоднее расположиться на возвышенности, а не в низине. Официальная дата основания третьего Сан-Кристобаль-де-ла-Абана — 16 ноября 1519 года. Не потому, что в этот день случилось что-то особенное, а потому, что папа перенес День святого Кристобаля с 25 июля на 16 ноября. По легенде, колонисты отслужили мессу под большой сейбой (хлопковым деревом), а затем убрали имя святого из названия города.
* * *
Первые дома в третьей по счету Гаване представляли собой временные хижины с глиняными стенами, крытые соломой и смотревшие на море. Вскоре бухту заполнили галеоны с награбленной в Мексике и других странах обеих Америк добычей, которую они переправляли в Испанию. Несмотря на все богатства, проходившие через Гавану, она жила довольно скромно. По молодому городу ползало столько черепах и крабов, что, как говорят, после наступления темноты слышался ужасающий треск, и этот надоедливый шум звучал в Гаване каждую ночь. В 1655 году моряки с английского пиратского корабля решили устроить налет на город, но, услышав в темноте то, что напоминало поступь огромной армии, ретировались на свое судно. Их отбросила армия черепах. Первые жители Гаваны убивали черепах, разрезали их мясо на полоски и сушили, чтобы получилось тасахо, крайне неаппетитное блюдо, которое можно было размягчить в горячей воде, чтобы питаться во время плавания обратно в Испанию. Очевидно, в процессе вяления черепаха (или это ее гниющие остатки?) пахнет неприятно, поскольку в конце концов из-за вони власти Гаваны запретили делать тасахо в черте города. Такой была юная Гавана. С тех пор произошло много разных событий.
Два. Ненавистное море
Odio el mar, sólo hermoso cuando gime.
Ненавистно мне море. Оно прекрасно, лишь когда ревет.Хосе МартиНенавижу море(Odio el Mar), 1882
Для путешественника одной из главных прелестей Гаваны всегда была та узкая часть города, что выходит на сверкающее тропическое море с темной линией Гольфстрима на горизонте. Хемингуэй — не единственный иностранец, считавший море главной достопримечательностью Гаваны. Но местные жители не всегда разделяли этот взгляд. ...
Все права на текст принадлежат автору: Марк Курлански.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.