Альфред Козинг «Сталинизм» Исследование происхождения, сущности и результатов

Перевод с эсперанто: Юрий Финкель.Редакторы: Ю. Лиморенко, И. Ряшко.

Переведено с эсперанто-версии: Alfredo Kozingo: „Stalinismo“. Esploro pri origino, esenco kaj efikoj. Перевод с немецкого В. Лютермана. — Monda Asembleo Socia (MAS), 2017 ISBN 978-2-36960-093-0

Оригинал на немецком языке: Alfred Kosing: »Stalinismus«. Untersuchung von Ursprung, Wesen und Wirkungen. — Berlin, 2016, verlag am park ISBN 978-3-945187-64-7

1. Предварительные теоретические вопросы

1.1. О трудности определения сталинизма

Со смерти Сталина прошло более шестидесяти лет, а после закрытого доклада Хрущёва на XX съезде КПСС в 1956 году — почти шестьдесят лет, но дебаты и споры о таком сложном историческом явлении, как сталинизм, не только продолжаются, но и в последнее время приобрели даже больший масштаб и интенсивность. Несомненно, этот факт следует рассматривать как указание на то, что сталинизм, очевидно, оставил глубокий и обширный след в новой истории.

Мнения о том, что́ именно следует понимать под словом сталинизм, пока ещё сильно разнятся, и убедительные объяснения его происхождения, его сущности, форм его проявления и его влияния на историю марксизма и социализма во многих отношениях остаются неудовлетворительными, хотя ему и посвящена обширная литература. Ситуация ещё более осложняется легендами и мифами об истории КПСС, большевизме, ленинизме, а также о троцкизме, распространявшимися в течение многих десятилетий главным образом печально известным сталинским «Кратким курсом истории ВКП(б)» и сталинской версией «марксизма-ленинизма» в целом, которая и поныне находит своих приверженцев и защитников.

Поскольку в случае сталинизма речь идёт о достаточно сложном явлении, трудно сформулировать определение, которое вобрало бы в себя все его сущностные характеристики. Историк Рой Медведев дал своей книге «К суду истории»^[1] подзаголовок «О Сталине и сталинизме», а целый раздел озаглавил «Сущность сталинизма»; однако там не найти ни подходящего определения, ни даже краткого описания сталинизма, хотя книга и содержит большое количество материала и много мыслей и суждений, которые вносят вклад в понимание становления сталинизма и его действий.

В заключительных замечаниях третьего тома Медведев пытается охарактеризовать сталинизм, однако обходится довольно общими словами. Он пишет:

«Является фактом, что Сталин в качестве вождя мирового коммунистического движения и ВКП(б) наследовал Ленину. Но это был такой наследник, который не столько приумножал, сколько проматывал полученное им наследство.

Поэтому мы никак не можем отождествлять сталинизм ни с социализмом, ни с марксизмом, ни с ленинизмом, как бы ни несовершенны во многих частях были эти учения. Сталинизм — это те извращения, которые принес Сталин в теорию и практику научного социализма, это явление, глубоко чуждое и марксизму, и ленинизму»^[2].

Помимо верного высказывания, что речь идёт об извращениях марксизма и социализма, итоговый вывод столь обширного и богатого материалом исследования остаётся крайне общим, ведь эти извращения не ограничиваются только научным социализмом, а тезис о том, что сталинизм глубоко чужд и марксизму, и ленинизму, не подкрепляется аргументами. В случае верности этого тезиса едва ли можно было бы понять, почему сталинизм вообще мог возникнуть. Соотношение теоретических воззрений сталинизма с теорией марксизма гораздо более сложно.

Даже если не принимать это во внимание, то остаётся столь же непонятным, почему созданный Сталиным «марксизм-ленинизм» в течение долгого времени принимался многими марксистскими теоретиками как более-менее адекватное дальнейшее развитие марксизма. В этом я не был исключением. Без анализа так называемого ленинизма и его роли в возникновении сталинизма переплетение сталинизма с марксизмом едва ли можно понять.

То, насколько беспомощно некоторые стоят перед вопросом о сущности сталинизма, видно также по формуле Д. А. Волкогонова, который в своей книге «Триумф и трагедия» писал: «Феномен Сталина — социальный, исторический, духовный, моральный и психологический феномен», что, хоть и звучит наукообразно, но по сути не говорит ни о чём, как, к сожалению, и многие другие его изречения, украшающие книгу Волкогонова (впрочем, изобилующую материалом, путь подчас и далёким от темы).

Не подлежит сомнению правота историка Олега Хлевнюка, автора недавно вышедшей биографии Сталина, отозвавшегося о работе Волкогонова как об «архивной публицистике».

Попытки сформулировать относительно ёмкие определения, предпринимающиеся ныне в большом количестве, чаще всего страдают односторонностью или выливаются в чрезвычайно детальные описания — и тогда речь идёт уже не об определении. Когда же такие тексты дополнительно перегружены эмоциональными и моральными аспектами и суждениями, тогда характер определения полностью теряется.

Словообразование с добавлением к имени собственному суффикса -изм (или аналогичного -ство) издавна следует привычной модели, когда течение мысли или направление деятельности связывается с именем его зачинателя или наиболее важного представителя. Эта привычка вошла также и в рабочее движение — и так установились такие понятия, как марксизм, лассальянство, ленинизм, люксембургианство, троцкизм, брандлеризм, маоизм, а также и сталинизм — совершенно независимо от того, согласны ли были на это сами соответствующие личности. Известна фраза Маркса: «Я знаю только одно, что я не марксист», которую он по преданию обронил, чтобы отмежеваться от воззрений, в те времена отождествлявшихся с марксизмом, однако весьма далеких от воззрений самого Маркса.

1.2. За и против понятия «сталинизм»

О понятии «сталинизм» много спорят из-за целого ряда причин. Многие марксисты резко отвергают его, поскольку понимают его исключительно как антикоммунистический ярлык агрессивных противников марксизма и социализма, используемый лишь для клеветы на социализм. Несомненно, есть и такое, и если бы это было его единственным значением, его непременно нужно было бы отвергнуть на том основании, что речь здесь идёт лишь о политико-идеологическом ярлыке без сущностного содержания, который отражает определённые легко заметные интересы.

В течение долгого времени и я рассуждал схожим образом, из-за чего однозначно отрицательно относился к использованию этого понятия.

Но, к сожалению, фактическая ситуация более сложна, и, прежде чем судить о смысле или бессмысленности и бесполезности этого понятия, лучше сначала прояснить не только его происхождение, но также и его использование в рабочем движении и в марксистской мысли. После того как я несколько глубже занялся этими вопросами, я обнаружил, что должен изменить своё мнение об этом понятии, так как своё начало оно берёт отнюдь не в кругах противников социализма — напротив, оно появляется в коммунистическом движении и в марксистской теоретической мысли, где, однако, играет очень противоречивую роль. Оно используется вовсе не только как негативное понятие, но и как позитивное, для того, чтобы представить деятельность Сталина как бы на одном уровне с деятельностью классиков марксизма.

После того как Сталин уже достиг правящего поста и власти в ВКП(б) и начался культ его личности, после XVII съезда ВКП(б) в газете «Правда», центральном органе партии, появилась статья известного журналиста Карла Радека (прежде одного из ведущих оппозиционеров Сталину), в которой превозносился Сталин. В этой статье впервые появилась формула «марксизм-ленинизм-сталинизм». Этой формулой Радек намеревался внушить, будто теоретические и политические достижения Сталина — того же уровня, что и достижения Маркса и Ленина, и что Сталина так же следует относить к классикам марксизма.

Говорят, что и Лазарь Каганович, в те времена член Политбюро и заместитель Сталина в партаппарате, выдвинул такое же предложение. «Мы всё говорим „ленинизм“, „ленинизм“», — сказал он на встрече на даче Сталина, — «а ведь Ленина давно нет. Сталин сделал больше, чем Ленин, и надо говорить о сталинизме, а о ленинизме хватит»^[3].

Этим устанавливалась прямая теоретическая преемственность между воззрениями Маркса, Ленина и Сталина, так что сталинизм представлялся теоретическим развитием и логическим дополнением марксизма. Если бы эти предложения были приняты, то сторонники и почитатели Сталина, конечно же, до сих пор защищали бы это положение. Однако очевидно, что они не получили одобрения у Сталина, из-за чего эта формулировка в своей позитивной форме не использовалась официально. Сталин предпочитал видеть себя в роли «ученика Ленина», однако единственного способного правильно интерпретировать его теоретические взгляды и развивать их в своём духе.

Из «ученика Ленина» он позднее, в 1939 году, в своей официальной биографии собственными руками создал образ «Ленина сегодня», чем достиг того же самого эффекта с несколько меньшим привлечением внимания и внешне куда более скромным образом. Потому что, раз Ленин был классиком марксизма, то это, разумеется, было так же верно и в отношении сегодняшнего Ленина!

Однако отрицательный смысл понятия «сталинизм» установился ещё до указанной попытки интерпретировать его позитивно — во внутрипартийных дискуссиях в ВКП(б). После смерти Ленина в 1924 году проходили острые дискуссии, а также шла борьба за власть между различными группировками в Политбюро партии. Зиновьев, Каменев и Сталин создали так называемую тройку — фракционный триумвират — с целью изгнать Троцкого из руководства (способы и мотивы этих действий ниже будут обсуждены подробнее). Споры, чьим зачинщиком являлся по преимуществу Зиновьев и в которых Сталин, однако, преследовал свои собственные властно-политические цели, характеризовались (главным образом с его стороны) использованием интриг, клеветы, дезинформации, фальсификаций и лжи, направленных против Троцкого, дабы политически и идеологически дискредитировать его и в дальнейшем вывести его из состава Политбюро и сместить с ведущих позиций.

Троцкий и его сторонники называли указанные недопустимые методы внутрипартийной дискуссии «сталинистскими» — в связи с определёнными чертами характера Сталина (решительно раскритикованными ещё Лениным), а также ещё и потому, что Сталин в известной степени навязал свои методы Зиновьеву и Каменеву. После того как в течение последующей эволюции такая практика и такие методы постепенно распространились на всю организационную и идеологическую систему и приняли доминирующий характер, их стали объединять под названием «сталинизм» в более широком и одновременно критически-негативном смысле.

В этом критическом марксистском смысле понятие «сталинизм» использовалось в работах и речах тех представителей коммунистического движения, которые в 1920-х годах выступили против сталинского курса построения социализма в СССР, который они считали ошибочным, и подвергли критике используемые Сталиным методы — таких как Троцкий, Радек, Раковский, Иоффе, Смирнов, Преображенский, Смилга, и многих других. Позже к этой критике подключились и Каменев с Зиновьевым — после своего разрыва со Сталиным. Кроме того, Рютин, партработник среднего уровня, в 1930-х годах выступил с критикой сталинской политики и написал работу, в которой резко осуждал систему сталинизма.

Так как эти внутренние дискуссии ВКП(б) переносились также и в Коммунистический Интернационал, они неизбежно перешли и в другие компартии — и в них тоже сформировались группы с разным отношением к политике Сталина и к его методам. Так понятие сталинизма — как и троцкизма — вошло в международное коммунистическое движение и использовалось во внутренних дискуссиях этих партий.

Противники Сталина в ВКП(б) после долгих дискуссий, связанных с клеветой и дискриминацией, были исключены из партии, затем объявлены преступниками и, в конце концов, репрессированы. Большинство вождей оппозиции было объявлено «врагами народа», приговорено к смерти и расстреляно, а бо́льшая часть их сторонников надолго оказалась в лагерях.

В других партиях Коминтерна силы, противостоявшие сталинской политике, были во время так называемой большевизации исключены из своих партий. Малая их часть (Леви, Рейтер-Фрисланд и др.) вернулась в Социал-демократическую партию, однако большинство оставалось на революционных позициях, организовывая со своими сторонниками независимые партии, например в Германии (Брандлер, Тальгеймер и др.) относительно сильную КПО (Коммунистическая партия — Оппозиция) или «троцкистски» ориентированные партии в США и в различных западно-европейских странах; при этом достаточно неопределённое понятие «троцкистский» означало главным образом «антисталинистский».

Также и другие марксисты (такие как Дьёрдь Лукач, Адам Шафф, Исаак Дойчер, Теодор Бергманн, Вольфганг Харих, а также Лео Кофлер, Предраг Враницки и другие) после Второй мировой войны использовали понятия «сталинистский», «сталинизм», хотя и не всегда понимая под ним одно и то же. В социалистических странах, находившихся под прямым влиянием сталинизма, за исключением Югославии, по понятным причинам это понятие не использовалось в публикациях; после XX съезда КПСС часто говорили и писали «культ личности», подразумевая под ним сталинизм, однако чуть позже и само понятие «сталинизм» в некоторых из этих стран стало использоваться с большей или меньшей степенью осторожности.

Из сложной истории коммунистического движения естественно вытекал ряд причин, способствовавших тому, что понятие «сталинизм» у многих должно было вызывать резкое отторжение. Успехи и прогресс Советского Союза на пути социалистического строительства в 1920-х и 1930-х годах для коммунистов, последовательных социалистов и многих прогрессивных людей во всём мире стали решающим историческим событием. Эти успехи на практике показали, что социальный прогресс возможен, что капиталистическое общество со своими кризисами, массовой безработицей и нищетой войн может быть преодолено и заменено мирным, социально более справедливым обществом. Надежды всех прогрессивных сил были направлены на успешное дальнейшее развитие СССР, тем более, что угрожающе выросла опасность фашизма, и люди видели именно в Советском Союзе его решительного противника.

Однако в коммунистической пропаганде все успехи СССР всё более связывались с именем Сталина, отчасти небезосновательно, однако по большей части неправомерно, так как тем временем расцветший культ личности очень заметно исказил историческую картину. Сталин, без сомнения, внёс свой вклад в успехи, однако они были не просто плодом его деятельности, а результатом труда миллионов и миллионов усердных рабочих, крестьян, служащих, сотен тысяч инженеров, техников и учёных, государственных и партийных работников. Коммунистическая партия как ведущая и направляющая сила в этом имела, естественно, главную заслугу, но партия не сводилась и не сводится к одной личности. Безмерно преувеличенные дифирамбы одному Сталину в некоторой мере бессознательно вели к отождествлению имени Сталина с социализмом — оно стало как бы символом социализма. Такой способ мышления и такое поведение затем были усилены грандиозным вкладом СССР в победу над фашистской Германией, потому что и военные успехи теперь — в апогее культа личности — приписывались великому стратегу и полководцу Сталину. Вполне понятно, что для всякого, кто находился или ещё находится под гипнозом этих идей, критика Сталина равносильна неприятию и клевете на Советский Союз в целом, хотя такое отношение противоречит марксистской концепции личности в истории.

Но есть и другие обстоятельства в истории коммунистического движения, позволяющие правильно понять такое отношение.

После угасания партийной оппозиции в ВКП(б) понятие «сталинизм» использовалось изгнанным из Советского Союза Троцким, а также работниками и членами коммунистических партий, не принявшими курс и методы Сталина и выступавшими с их критикой. Поскольку Сталин и Коминтерн предприняли широкомасштабную клеветническую кампанию против Троцкого и его сторонников в других странах и представили их предателями социализма, наймитами империализма и наконец даже фашизма, в силу чего так называемый троцкизм был объявлен смертельным врагом социализма, то из этого логически и почти автоматически следовало, что всякая критика Сталина, его воззрений и его политики считалась «троцкизмом». Этой ассоциацией понятие сталинизма внутри коммунистического движения было настолько дискредитировано, что оно расценивалось почти исключительно как вражеский ярлык для дискредитации социализма. Такой взгляд и такое отношение в течение поколений настолько укоренились и эмоционально закрепились, что в марксистских кругах стало достаточно распространённым неприятие и сопротивление использованию этого понятия.

К этому добавилось то, что секретный доклад Хрущёва совершенно естественно вызвал у многих коммунистов достаточно противоречивые соображения и чувства, а также то, что возникло очень сильное эмоциональное сопротивление принятию, к сожалению, неоспоримых фактов именно как фактов, поскольку идеальный образ великого Сталина этими фактами низвергался с пьедестала. Слишком много воспоминаний было связано с его именем, и для многих уже было трудно понять, что возведение такого идола для культа не было оправданным даже в том случае, если бы Сталин не совершал преступного произвола, потому что такое квазирелигиозное почитание вообще не соответствует марксистскими принципам. Однако тот факт, что эти преступления действительно были им совершены, так и не вошёл в головы и сердца многих коммунистов и социалистов — против этого было воздвигнуто слишком много рациональных и эмоциональных барьеров. Трудно избавиться от взглядов и убеждений, которые устанавливались в течение долгого времени и в конце концов закрепились. Это совершенно понятно. Однако всякое убеждение обязано, в конце концов, склониться перед объективной реальностью и критерием истины — если, конечно, вы не желаете превратиться в засохшего догматика.

Недоверие к предаваемым огласке фактам усиливалось ещё и особенностями их подачи (нерешительностью обличений, попытками оправданий, завуалированной манерой изложения), что развязывало противникам социализма руки для их использования в своих, зачастую чудовищных, целях.

Другой важный аргумент заключается в том, что многие трактуют гибель Советского Союза и социализма как следствие отказа от сталинской политики, совершённого Хрущёвым и последующими руководителями КПСС, перешедшими, как утверждается, на позиции ревизионизма. Такой взгляд на историю достаточно наивен, но в его распространённости, без сомнения, также играет роль то, что немало высокопоставленных и самых высоких функционеров КПСС, которые когда-то были горячими сторонниками Сталина, во времена кризиса и распада СССР через разные промежуточные ступени (такие как перестройка и гласность) обратились к слепому «антисталинизму». Для них он лишь послужил мостом, по которому они эволюционировали далее в социал-демократов или националистов. Другие функционеры оказались изобретательнее: они быстро избавились от всяческих «устаревших» убеждений и использовали своё положение для обогащения за счёт расхищения народной собственности и для своего продвижения в нарождавшийся во время контрреволюции класс олигархической буржуазии.

Всё это — обстоятельства и соображения, от которых нельзя отмахнуться, просто назвав их абсурдными, поскольку известно, что слепой и необдуманный антисталинизм зачастую ведёт к антикоммунистическому ренегатству. Хотя не все проходят этот путь до конца: многие останавливаются на реформистском социал-демократизме, на светском или даже религиозно завуалированном национализме или просто на аполитичном цинизме.

Однако причины гибели и распада социалистической системы не столь просты; не только несерьёзно, но и наивно полагать, будто судьба Советского Союза зависела целиком от Сталина и продолжения его политики. Чтобы достигнуть более глубокого понимания, нам следует рассмотреть процессы возникновения в ходе исторического развития СССР обстоятельств, имевших свои последствия: как неравномерно и со множеством колебаний и зигзагов они формировались и как постепенно наращивали своё совместное влияние.

Более детальное изучение истории КПСС и СССР (не по сталинскому «Краткому курсу», а по основательным работам и историческим источникам), несмотря на внутреннее сопротивление на уровне рассудка и эмоций, привело меня к пониманию того, что употребление понятие «сталинизм» не только оправдано, но и необходимо для понимания и освещения этих событий во всей их противоречивости. Иначе едва ли будет возможно понять, как в очень сложном переплетении и взаимодействии объективных условий и обстоятельств с субъективными факторами и со случайными событиями всё же осуществлялось развитие, создавшее некий тип социалистического общества, по Бухарину — лишь «отсталый тип», однако в своих главных чертах и свойствах уже ставший «формой социализма»^[4], и вместе с тем отличавшийся деформациями, отклонениями и заметными извращениями социалистических принципов. Проще говоря: по ходу установления данного типа социалистического общества в нём как историческое побочное явление закрепилась целая система искажений социализма, в своей сущности тесно связанных с воззрениями Сталина (во многих отношениях представлявшими собой вульгаризацию и извращение марксизма) и с его практической политикой. Эта последняя характеризовалась чрезмерным использованием принуждения и насилия для ускорения социального развития, установлением диктатуры в качестве формы правления и террористическим произволом.

При детальном анализе мы сталкиваемся с трудной задачей: проработать разнообразные аспекты в развитии СССР и отделить содержательную часть и основные тенденции от исторически побочных явлений; в противном случае мы сами невольно подготовим почву для отождествления социализма в целом со сталинизмом. Поэтому необходимо воспользоваться максимально точным понятием для обозначения системы указанных деформаций марксистской теории и социалистической политики и для связанной с ними диктаторской формы правления и её самоуправных, беззаконных и в известной степени преступных методов, средств и поступков.

Поскольку все стороны этой системы были главным образом связаны со взглядами и практической деятельностью Сталина (хотя и не только с ними), то по мере развития этой системы, деформировавшей марксизм и социализм, сформировалось само название сталинизм, постепенно получившее содержательное определение.

Формирование названия — тоже часть долгого процесса. Отсюда следует вывод о необоснованности и бесполезности (с практической точки зрения) простого игнорирования и отбрасывания понятия «сталинизм», ибо этим не перечёркиваются факты, к сожалению, связанные с историей социализма. Наша задача — объяснить их, не стремясь оправдать то, для чего не может быть оправдания.

Тот, кто опасается, что использование понятия «сталинизм» лишь играет на руку противникам социализма, попросту упускает из виду, что сильнее слов действуют неопровержимые факты, свидетельствующие о деформациях и искажениях в социалистическом обществе — не важно, как мы их называем. Мы должны тщательно их проанализировать в рамках всей эволюции социализма и объяснить, как они могли возникнуть, почему оказалось возможным столь долго их скрывать, какой ущерб они нанесли развитию социализма и, не в последнюю очередь, в чём они содействовали его гибели. Тот, кто считает, что эта исторически-политическая проблематика может быть осознана и представлена без подходящего понятия, без сомнения, встретится с заметными трудностями.

Именно в этом смысле мы разграничиваем сталинизм как теоретическое понятие социальной и политической науки от неясного и эмоционально нагруженного политически-идеологического ярлыка, служащего реакционным силам лишь для очернения существовавшего советского общества и для предания анафеме всякой будущей социалистической альтернативы и перспективы развития человечества.

В своей лекции о государстве Ленин однажды сказал, что наилучший способ объяснить и понять историческое явление — это исследовать, как оно возникло, как оно развивалось и чем оно стало. Этот исторически-диалектический подход так же лучше всего годится для объяснения и понимания сложного феномена сталинизма без впадения в слепой антисталинизм. Именно по этой причине я считаю нужным и важным достаточно подробно исследовать и показать ход исторического становления сталинизма.

1.3. Сталинизм как культ личности?

После смерти Сталина в СССР появились слабые признаки того, что руководство КПСС хотело осторожно отмежеваться от бывшего вождя. В сентябре 1953 года отмечалась 50-я годовщина II съезда РСДРП в Лондоне, дата которого считалась днём основания партии, и по этому случаю Центральный Комитет КПСС опубликовал тезисы «Пятьдесят лет КПСС». Уже в тексте этого документа делался намёк на то, что Сталин и его деятельность будут оценены по-новому, хотя высказывания по этому поводу были ещё весьма половинчатыми. Особо подчёркивалась «коллективность руководства», роль народных масс в историческом развитии Советского Союза и необходимость соблюдения «ленинских норм» партийной жизни. Разумеется, также превозносились великие заслуги Сталина, особенно его борьба против оппозиционных левых и правых уклонов, однако внимательный читатель мог без сомнений констатировать определённое изменение в отношении к Сталину.

Утверждают, что, как ни странно, инициатором этих тенденций в Политбюро являлся Лаврентий Берия, который с 1938 года, как преемник Ежова на посту наркома внутренних дел и руководитель госбезопасности, был важнейшим помощником Сталина в организации «чисток» и репрессий, осуществлявшихся до самого начала войны и продолжившихся после неё до начала 1953 года. О причинах таких действий Берия можно лишь догадываться, так как во время схватки за власть, разгоревшейся после смерти Сталина среди «диадохов», у него, очевидно, могли быть самые разные мотивы для этого. Если верно, что он хотел стать преемником Сталина, то у него, несомненно, была причина представить того виновником всех совершённых репрессий и преступлений, чтобы завуалировать свою собственную роль; вместе с тем он, таким образом, выступал первопроходцем в разъяснении необходимости преодоления злоупотреблений. В пользу такого предположения говорят, в частности, срочное прекращение «дела врачей», освобождение невиновных арестованных (среди которых находилась и жена Молотова), а также и нападки на Берия со стороны Кагановича, обвинившего его в клевете на память Сталина. В итоге Берия проиграл борьбу за власть и на закрытом процессе в декабре 1953 года сам стал жертвой тогдашней практики сталинского произвола. Так что в написании тезисов «Пятьдесят лет КПСС» он не участвовал, так как был арестован уже в июне 1953 года.

Ситуация вновь осложнилась (главным образом в СССР и других социалистических странах, но также и во всём мировом рабочем движении) после сенсационного закрытого доклада Хрущёва на XX съезде КПСС в 1956 году, где он впервые сообщил о сталинском произволе, о постановочных московских процессах и о многочисленных преступлениях и подверг Сталина резкой критике. Его речь под названием «О культе личности и его последствиях» не была внесена в официальную повестку дня съезда, а была произнесена на специальном закрытом заседании. Уже из этого следует, что в Политбюро КПСС отсутствовало единодушие и шли споры. Поскольку этот доклад не был внесён в протоколы съезда, то есть не являлся официальным документом, то впоследствии это позволило противникам Хрущёва утверждать, что речь шла о его единоличном поступке, которым съезд был хитро обманут. Так утверждает, например, Р. И. Косолапов, бывший главный редактор журнала «Коммунист», ныне один из видных идеологов Российской компартии, ссылаясь на Д. Т. Шепилова, которому Хрущёв ещё во время съезда поручил обработку текста, представленного П. Н. Поспеловым. Вероятно, Хрущёв считал, что таким образом он сможет оказать давление на ещё сохраняющих влияние важнейших соратников Сталина (таких как Молотов, Каганович, Ворошилов и Маленков) и сумеет сломить их сопротивление планировавшейся им «десталинизации». Для него было очевидным, что после смерти Сталина потребуются определённые действия для слома сталинской системы насилия.

Чувствовал ли он угрызения совести из-за того, что и он сам принимал участие в тех преступлениях, — это другое дело. Его позднейшие мемуары создают такое впечатление, хотя ему и не хватило мужества признаться в собственном участии и взять на себя ответственность за некоторые из преступлений, которые он предал огласке. Себя он представил скорее как наблюдателя и призывал остальных партийных руководителей также написать воспоминания, не боясь «перед историей рассказать о недостатках Сталина, обо всём том, что они знали. Сталин же то, о чем я сейчас рассказываю, обычно говорил не один на один, а в беседах, в которых участвовало 5, 7, 10 человек». Он считал, что «...тот, кто действительно хочет установления в нашей партии ленинских порядков, а не сталинских, должен приложить все силы к разоблачению Сталина и осуждению сталинских методов».

После смерти Сталина было прежде всего необходимо срочно освободить большое число невинно осуждённых, находившихся в лагерях якобы за «контрреволюционную деятельность» и «антисоветскую агитацию», а многие из этих лагерей ликвидировать. В свою очередь, это неизбежно приводило к большей огласке случаев произвола, в результате чего разгоралась полемика, сдержать которую было невозможно. Раньше или позже неизбежно встал бы и вопрос об ответственности. Хрущёв, очевидно, хотел прекратить всё это положение, что было смелым поступком и относится к его заслугам.

Но при этом он пытался обойти вопрос об ответственности, так как не хотел очернить репутацию КПСС, в свою очередь, потому, что он сам был не без греха. Будучи членом сталинского Политбюро, он по крайней мере с 1938 года был вовлечён в эти беззакония (хотя и не в той мере, как Молотов, Каганович, Маленков и Ворошилов), однако ему не удалось обойти вопрос об ответственности и о своём отношении к этим событиям. Поэтому его решение было очень простым: возложить всю вину на Сталина и на его прямых сообщников в НКВД, таких как Ягода, Ежов и Берия, и назвать главной причиной всего произвола, репрессий и террора отрицательные черты характера Сталина, то есть «убежать вперёд». Девиз звучал так: никакой дискуссии о допущенных в прошлом ошибках; ошибки преодолевают, идя вперёд, согласно тогдашней формулировке руководства СЕПГ.

Но, как очень скоро выяснилось, такой подход дал осечку, ибо он изначально содержал в себе два важных момента. Во-первых, закрытый доклад не мог долго оставаться закрытым. На чрезвычайном заседании присутствовали также руководители коммунистических и рабочих партий многих стран, принявшие участие в XX съезде КПСС, и они (или по крайней мере некоторые из них) получили экземпляр доклада, чтобы соответствующим образом проинформировать своё партийное руководство. Однако обычно соответствующее руководство не желало возникновения публичных дискуссий и предпочло, чтобы информирование партийных активистов проводилось исключительно устно.

Вероятно, текст выступления Хрущёва достиг Запада через Польшу и был тут же опубликован сперва в США, а затем и в других странах. Выступление вызвало в международном коммунистическом движении глубокий шок и почти везде привёл к острым дискуссиям и спорам. И в самом СССР секретный доклад не остался в секрете, так что ЦК КПСС через некоторое время был вынужден в июне 1956 года опубликовать постановление «О преодолении культа личности и его последствий», которое в основном соответствовало тексту выступления Хрущёва, однако не содержало относящихся к делу фактов и подробностей. В нём утверждалось, что культ личности Сталина привёл к серьёзным искажениям и деформации социалистического общества, при этом не коснувшись сущности этого общества, нисколько не изменив её — странный тезис, просто-напросто игнорировавший диалектическую взаимосвязь сущности и явления.

Как хрущёвское выступление, так и решение ЦК КПСС можно трактовать, с одной стороны, как попытку критически отмежеваться, а с другой — как замазывание и приукрашивание, не позволившее приблизиться к выявлению более глубоких причин этих деформаций не только явления социализма, но и его сущности. Решающий вопрос: как такой беззастенчивый произвол, массовые репрессии и ужасающие преступления, от которых пострадало или даже погибло большое количество людей (счёт идёт на миллионы), могли не просто возникнуть, но и, продолжаясь в течение десятилетий, привести к столь серьёзным последствиям? — этот вопрос в данном, весьма поверхностном постановлении так и остался без ответа.

Поэтому легко понять, почему в марксизме вообще и в коммунистических и социалистических партиях в частности поднялась справедливая критика такого совершенно немарксистского подхода. Во многих партиях вспыхнули острые дискуссии и споры. В Польше вновь избранный Первый секретарь ЦК ПОРП Владислав Гомулка (который в 1948 году по воле Сталина был изгнан с поста генерального секретаря и арестован) пошёл против этой линии; известные теоретики марксизма (например, Дьёрдь Лукач, Адам Шафф и многие другие) резко критиковали её. Генеральный секретарь итальянской компартии Пальмиро Тольятти публично потребовал от руководства КПСС исчерпывающего анализа глубоких социальных причин указанных искажений, чтобы их можно было действительно преодолеть.

Кроме того, действия Хрущёва привели к тому, что его возможности и пространство для манёвров по «самоочищению партии» на пути преодоления сталинизма (к чему он, вне всяких сомнений, стремился) остались достаточно ограниченными, так как они постоянно встречали решительное сопротивление тех членов сталинского Политбюро, вина которых в совершении преступлений была гораздо больше, чем у Хрущёва. Поэтому его влияние оставалось ограниченным. Руководство КПСС настаивало на своих поверхностных оценках деформаций и искажений, таких как «культ личности», и этим само преграждало путь к более глубокому анализу, критике и преодолению серьёзных отклонений в партии, государстве и обществе. Это имело весьма серьёзные последствия для дальнейшего развития Советского Союза, а также последствия в международном масштабе для других коммунистических и социалистических партий, заметно потерявших своё влияние, престиж и множество видных членов, главным образом из интеллектуальных кругов.

Тем временем руководство Коммунистической партии Китая выступило с довольно критической оценкой закрытого доклада Хрущёва и постановления ЦК КПСС. В своём документе «Об историческом опыте диктатуры пролетариата» оно значительно умалило упрёки Хрущёва в отношении Сталина, связав «перегибы» с соответствующими историческими условиями и обстоятельствами развития СССР и объяснив их таким образом. Безусловно это было отчасти верно, поскольку при анализе и попытке объяснения решений и действий Сталина в первую очередь следовало принять во внимание объективные условия и предоставленные ими возможности, в то время как субъективные элементы (в частности, отрицательные черты характера Сталина и мотивация его действий), оказывались второстепенны, хотя и не лишены важности. В то же время нельзя было не заметить, что доклад Хрущёва был довольно односторонним и недостаточно следовал объективным событиям. Мотивы Хрущёва также не до конца выяснены, ведь в качестве многолетнего члена Политбюро при Сталине он несомненно нёс часть ответственности за беззаконие и репрессии.

Ставшие заметными расхождения мнений в КПСС и других партиях вылились в дискуссиях в различные тенденции. Отчасти они привели к резкому упрёку в сторону Хрущёва, будто бы он покинул позиции марксизма-ленинизма, переметнувшись в ревизионизм. Этим также была вызвана консолидация большинства вокруг могущественной группировки в составе Политбюро ЦК КПСС во главе с Молотовым, Маленковым, Кагановичем, Шепиловым и др., в результате чего было принято решение о смещении Хрущёва. Однако ему удалось воспрепятствовать этому благодаря срочно созванному заседанию Центрального Комитета. В прениях он сумел завоевать большинство и вытеснить своих сталинистских противников из руководства как «антипартийную фракцию», назначив их на сравнительно маловажные посты, а впоследствии и исключить их из партии. Как бы то ни было, он покончил со сталинистской практикой, не выставив их всего лишь из-за политических разногласий преступниками и не приговорив их к смертной казни — за исключением Берия, приговорённого к смерти на закрытом процессе и затем расстрелянного.

Однако торжествовать Хрущёву пришлось недолго, так как в ходе осуществления политики половинчатой десталинизации ему не удалось ликвидировать достаточно укоренившиеся социальные, политические и идеологические опоры сталинизма в советском обществе. Здесь он столкнулся с естественным неприкрытым сопротивлением, ибо он вынужден был действовать против жизненно важных интересов широкого слоя «номенклатуры». Но что ещё важнее: он не выработал последовательного плана необходимых реформ и преобразований общества, которые бы освободили и очистили его от наследия сталинизма, так как сам не осознал причин деформаций и искажений социализма, коренившихся во всей партийной, государственной и общественной системе, а лишь стремился объяснить их темпераментом и самоуправством Сталина. Возможно, этому способствовало ещё и то, что Никита Хрущёв часто был склонен к совершению слишком поспешных и непредсказуемых действий.

Однако в 1961 году XXII съездом партии была предпринята очередная попытка углубить критику сталинизма, в которой дальше всех зашёл секретарь ЦК по идеологии Л. Ф. Ильичёв. Но и его критический анализ не отличался глубиной, так как он не шёл дальше осуждения культа личности Сталина. Очень может быть, что его главным побудительным мотивом послужила обида на Сталина, который в сентябре 1952 года заставил его, как главного редактора «Правды», написать большую статью о своём гениальном труде «История ВКП(б). Краткий курс», — хотя Ильичёву было хорошо известно, что авторами работы являлись Ярославский, Кнорин и Поспелов, а Сталин лишь принимал участие в редактировании текста. Разумеется, он не забыл, как Сталин просто-напросто сместил его с поста главного редактора и обругал «идиотом» за то, что он в одном из выпусков «Правды» поместил на первую полосу изображение коровы.

Насколько противоречиво происходила половинчатая десталинизация, можно судить и по тому факту, что на том же съезде была принята новая программа КПСС, ставящая СССР цель за двадцать лет построить коммунистическое общество. В этом программа основывалась на старых, совершенно неверных теоретических предпосылках, сформулированных Сталиным ещё на XVIII съезде в 1939 году, когда он объявил, что социалистическое общество в основном построено, и на повестке дня стоит постепенный переход к коммунизму. Выходит, что и в 1961 году Хрущёв и его окружение не только не сомневались в истинности сталинского положения о возможности полного построения социализма в отдельно взятой стране, но и разделяли его тезис об осуществимости построения в ней и коммунизма. Даже существование других социалистических стран, которое с тех пор серьёзно изменило ситуацию, не вызвало новых вопросов. Время критической дискуссии об отдельных аспектах политики Сталина (в то время как его теоретические взгляды продолжали считаться марксистско-ленинскими), так же, как и время «идеологической оттепели», закончилось в 1964 году — со смещением Хрущёва и приходом к власти Брежнева, сделавшего невозможной всякую критику Сталина и его политики и вернувшегося к «умеренному сталинизму».

С тех пор разгораются бесчисленные споры по всем аспектам сталинизма, характеризующиеся разнообразием оценок и зачастую прямо противоположными точками зрения, особенно после распада Советского Союза и гибели «реального социализма». В то время как некоторые видят в сталинизме и его влиянии главную причину поражения социализма и обосновывают это серьёзными аргументами, другие объявляют такой взгляд ревизионизмом и видят причину гибели социализма, напротив, именно в отходе от сталинской политики.

В КПРФ и в некоторых других компартиях (главным образом в европейских и азиатских странах) обнаруживается — особенно в полемике о «закрытом докладе» Хрущёва — устойчивое стремление прежде всего оправдать и защитить теоретические взгляды Сталина и проводившуюся им политику. В России, помимо обильного потока чисто антикоммунистического хлама, наряду с многочисленными работами, посвящёнными анализу и критике сталинизма, появилось также заметное число публикаций, в которых отметается критика Сталина и защищается его политика, в том числе практика террора. В особенности это касается работ бывшего главного редактора теоретического органа КПСС «Коммунист» Ричарда Косолапова, также принимавшего участие в издании дополнительных (с 14-го по 18-й) томов собрания сочинений Сталина. Официальное издание трудов Сталина закончилось 13-м томом, так как после XX съезда их дальнейшая публикация прекратилась. Но в настоящее время в России первые тома были переизданы в этом обновлённом издании.

Известный немецкий марксистский теоретик Ганс Хайнц Хольц^[5] также принял активное участие в кампании по защите Сталина. Он пытался оправдать проводившуюся им политику, в том числе и преступления. Однако дальше всех в этом направлении зашёл американский историк Гровер Ферр^[6], утверждающий в своей книге «Ложь Хрущёва», будто все хрущёвские разоблачения Сталина (кроме одного) построены на фальсификациях и лжи. Надо сказать, что эта книга свидетельствует о невероятной наивности автора, который, по всей видимости, почерпнул свои знания о подлинных событиях и обстоятельствах развития СССР лишь из литературы и понятия не имеет о режиме и механизме сталинской власти, о мышлении и поведении членов и функционеров компартий в её рамках.

Сколь бы ни были сомнительными аргументы, нельзя их априори отбрасывать как всего-навсего апологию, ибо немало фактов и аргументов указывает на то, что озвученные Хрущёвым на XX съезде разоблачения случаев злоупотребления властью и совершения преступлений со стороны Сталина имели значительную субъективную окраску, а иной раз очевидно служили лишь для собственного оправдания. Несомненно, что для достижения объективных оценок необходимо проведение более глубоких исследований. Именно этому и посвящена работа итальянского марксиста Доменико Лосурдо «Сталин. История и критика чёрной легенды»^[7], хотя у меня и сложилось впечатление, что его правомерная оценка и историческое объяснение взглядов и действий Сталина соответствующими условиями подчас слишком сильно переходит в необоснованное оправдание.

В своей новейшей биографии Сталина^[8] Олег Хлевнюк обобщает современные данные, большей частью основываясь на ранее неизвестных архивных документах ЦК ВКП(б), НКВД, а также на личном архиве Сталина. Что же касается объективной оценки взглядов и действий Сталина, как и выяснения движущих им мотивов, она представляется мне заслуживающей гораздо больше доверия, чем все прочие работы — в той мере, в которой речь идёт о биографии, естественно, фокусирующейся на субъективной стороне дела; вместе с тем в ней уделяется недостаточно внимания связи и взаимодействию между соответствующими объективными общественными, политическими и идеологическими условиями и взглядами и действиями Сталина.

Во всяком случае, теоретический уровень хрущёвской критики «культа личности Сталина» можно назвать не более чем примитивным, так как он не удовлетворяет основополагающим требованиям марксистского анализа. В этом, однако, повинен не столько Хрущёв, который не был теоретиком, а скорее вероятный автор озвученного разоблачения П. Н. Поспелов, длительное время занимавший при Сталине должность директора Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) и являвшийся одним из авторов официальной биографии Сталина и «Краткого курса истории ВКП(б)».

В связи с исследованием истории возникновения сталинизма небезынтересной представляется собственная биография Поспелова. Перед XX съездом КПСС он был секретарём ЦК и кандидатом в Политбюро, по поручению которого (и в частности Хрущёва) он собирал факты злоупотребления Сталиным властью и информацию о его преступлениях — при этом нисколько не принимая во внимание общественные, политические и идеологические основания и прочие аспекты, благодаря которым не только стал возможным культ личности Сталина, но и сам сталинизм упрочился как целостная система, оказывавшая влияние на СССР и на всё международное коммунистическое движение. Кроме того, Поспелов был идеологической прислугой совершенно разных хозяев: в 1930-х годах был одним из главных сталинских идеологов (в основном по историческим вопросам), и, как уже упоминалось, принимал участие в качестве соавтора в написании официальной биографии Сталина и «Краткого курса истории ВКП(б)». Однако после смерти Сталина Поспелов находился в услужении у Хрущёва, поддержав его критику культа личности (формированию которого сам же и способствовал), а после смещения Хрущёва — выступал со славословиями честолюбивому Брежневу, членом Политбюро которого он тоже успел побывать.

Но Поспелов — отнюдь не единственный пример типичного сталинистского идеолога, всегда готового следовать за генеральным секретарём и его партийной линией, оправдывая любые взгляды нынешнего партийного вождя, какими бы они ни были. Ту же роль, которую Поспелов выполнял в исторической науке, в философии играл М. Б. Митин, которого Сталин ещё в начале 1930-х годов, после дискуссий со школой Деборина, поставил начальником «философского фронта».

Черновик текста, написанного Поспеловым, затем был переработан Д. Т. Шепиловым (в ту пору секретарём ЦК), который, однако, позднее заявлял о своём несогласии с его содержанием, из-за чего он и примкнул к группе членов в Политбюро, задумавшей смещение Хрущёва.

По всей видимости, в этой форме текст и не предназначался к публикации — во всяком случае, неизвестно, планировалось ли вообще издание документа. Решение Хрущёва огласить его перед делегатами во время съезда, несмотря на явное противодействие, скорее всего было спонтанным, а не заранее намеченным. Это произошло безо всякого оповещения и без получения согласия руководителей множества коммунистических партий, принявших участие в съезде, — хотя и должно было быть очевидным, что такое заявление вызовет непредвиденные последствия не только в отношении СССР, но и для международного коммунистического движения в целом.

1.4. Попытка определения 1956 года

При рассмотрении фактов в глаза бросается невероятная трудность выяснения сущности, форм проявления и сфер распространения влияния сталинизма, а также объективных и субъективных условий и решающих факторов его становления, различных этапов его формирования и развития, его теоретических и идейных форм, не говоря уже о многочисленных случайных обстоятельствах, способствовавших его формированию.

Заметную попытку описать сущность сталинизма осуществил Вольфганг Харих ещё в 1956 году, после XX съезда КПСС, когда он выступил против официальной концепции КПСС, а также руководства СЕПГ, объявившей в специальном решении о том, что она разделяет советскую оценку событий. Харихом было дано следующее определение сталинизма:

«Сталинизм не является в первую очередь следствием культа личности и не объясняется отрицательными чертами характера Сталина. Скорее сталинизм вырос (в определённой мере с исторической необходимостью) из особых условий социалистического строительства в СССР и из международных соотношений сил в первой половине XX столетия. Критиковать сталинизм с марксистских позиций — значит понять и объяснить их исторически, в какой-то мере даже исторически оправдать (хотя и без приукрашивания) и вместе с тем доказать необходимость его уничтожения. Потому что в нынешних условиях, когда существует мощный социалистический лагерь в Восточной Европе и Азии, при нынешнем мировом соотношении сил под знаком второй индустриальной революции и развивающейся колониальной и национальной борьбы, он стал основным препятствием для международного социалистического движения»^[9].

Если исключить из последнего предложения ошибочное утверждение, что сталинизм стал «основным препятствием» для социалистического движения (таковым был и остаётся в первую очередь международный империализм, в то время как сталинизм можно было бы рассматривать как существенное внутреннее препятствие), то текст Хариха заключает в себе все основные пункты для определения сталинизма с точки зрения марксизма. В этом он значительно превзошёл всё, что звучало в дискуссиях тех лет.

Если исходить из того, что сталинизм есть система искажений марксистской теории и практики, то вслед за тем необходимо подробно исследовать, в чём именно заключаются искажения и деформации марксистской теории и практики социалистического строительства. Поскольку согласно Спинозе «всякое определение есть отрицание», то необходимо найти как можно более точное разграничение между сталинизмом и явлениями, которые хотя и послужили ему основой и чью деформацию он собой представляет, но которым он не идентичен, хотя и находится в близкой связи с ними. Разумеется, найти такую грань трудно, однако необходимо, если мы не желаем впасть в грубое упрощение.

Если сталинизм является деформацией теории марксизма, то отсюда следуют два вывода, а именно: 1) что он не тождественен марксизму, при этом 2) теоретически исходит из него и потому, в свою очередь, содержит определённые марксистские положения, зачастую однобоко и утрированно развивая отдельные из них и в то время искажая и профанируя или попросту игнорируя другие. Поскольку Сталин утверждал, что в теоретической области он ленинист и продолжает дело Ленина, то это же самое верно и для отношения сталинизма к взглядам Ленина. Между тем рассмотрение вопроса затрудняется тем, что Сталин (совместно с Зиновьевым) сконструировал особую теорию ленинизма. Из этого также следует, что теоретическая часть сталинизма многими своими сторонами связана с марксистской теорией и со взглядами Ленина; тем более что Сталин всегда старался пользоваться марксистской терминологией и постоянно использовал ленинские цитаты, чтобы замаскировать собственные взгляды (в том числе отходящие от марксизма и искажающие его), выдав их за «ленинские».

Если сталинизм — это деформация принципов научного социализма, то отсюда следует, что взгляды Сталина на теории и реальность социализма (в том виде, в котором они преимущественно выражаются в теоретическом виде в советской модели социализма и в практическом виде — в советском обществе) действительно в какой-то мере основываются на идеях и концепциях научного социализма и содержат его элементы, однако наряду с этим искажают и фальсифицируют его сущностные элементы, а некоторые из них попросту игнорируют. При этом и здесь он неизменно пользуется словами и терминами научного социализма, маскируя таким образом свои действия по его извращению и фальсификации.

Если сталинизм — это искажение и деформация социалистической политики, основывающейся на марксизме, то это означает, что Сталин в какой-то мере следует принципиальным воззрениям марксизма на объективные основы и цели социалистической политики, на отношения общественных классов и на роль классовой борьбы как побуждающей силы и двигателя исторического прогресса. Однако в то же время в существенных вопросах он вульгаризирует и фальсифицирует их, из-за чего приходит к практическим результатам и методам, прямо противоречащим марксистскому пониманию социалистической политики, ибо они, с одной стороны, чаще всего основываются на субъективизме и волюнтаризме, а с другой — развивают преимущественно насильственные методы принуждения. Особенно это верно в отношении его взглядов на организацию, структуру и тактику Коммунистической партии, на формы и способы классовой борьбы, на диктатуру пролетариата как социалистическую государственную власть и на роль насилия (в том числе организованного террора как политического инструмента) при построении социалистического общества.

Именно в этой последней области Сталин покидает и полностью фальсифицирует марксистские принципы и положения, а также деформирует диалектическую связь между целями и средствами социалистической политики, приспосабливая её к иезуитской формуле, согласно которой высокая цель оправдывает сколь угодно низкое средство. Он полностью отделяет политику от морали.

Таким образом, сущность сталинизма чрезвычайно сложна и противоречива, так как в нём отдельные элементы марксизма и социализма переплетаются со своими искажёнными и фальсифицированными формами. Подробнее это проявится в различных формах, прямо воплощающих эту сущность.

Развитая сталинистская система, как правило, принимает вид диктаторски-автократической политической системы правления, при этом находя опору не только в органах власти и способе функционирования советского государства (в которой важное место занимали принуждение, насилие, а подчас и террор). При своём формировании и развитии она также нашла для себя экономическую и социальную базу в структуре и среде советского общества, поощряя определённый слой партийных работников и обеспечивая себе идеологическую и социально-психологическую поддержку в общественном сознании, благодаря тому, что сталинистская конструкция «марксизма-ленинизма» превалировала в духовной сфере, порождая соответствующее мышление наряду с соответствующим образом действий людей.

Сталинистская система проникла, деформировала и в заметной мере исказила не только партию, советское государство и советское общество, но и международное коммунистическое движение и марксистскую теорию, постепенно подменённую Сталиным «марксизмом-ленинизмом».

Как совершенно верно заметил Вольфганг Харих, сталинизм можно понять только исторически, в контексте специфических условий социалистического строительства в СССР и международной обстановки той исторической эпохи. Он не свалился в своей конечной форме с небес и не является, как это часто утверждается, логическим следствием идей Маркса и Ленина. Равным образом он не создавался Сталиным намеренно и систематически по заранее обдуманному плану, а возникал постепенно и поэтапно — в зависимости от соответствующих объективных условий советского общества и во взаимодействии с определёнными субъективными устремлениями и побуждениями Сталина, связанными как с чертами его характера, так и с упомянутыми условиями. И только при таком взаимодействии ему удалось развиться и функционировать.

Кроме того, в становлении и развитии сталинизма определённую роль сыграли и случайные элементы и обстоятельства. Оттого и определяющая структура, из которой он вырос, сложна и многообразна: она содержит в себе объективные и субъективные общественные факторы, как необходимые, так и случайные и индивидуальные, преимущественно связанные с образованием, запасом знаний и чертами характера Сталина, с его мышлением и структурой его мотивации, а также с мышлением и поведением его ближайшего окружения в высших кругах партии.

Во взаимодействии всех этих факторов в их историческом изменении и развитии сталинизм постепенно вырос в целую систему, словно рак проникшую в партию и советское общество и деформировавшую их. При этом партийный аппарат можно считать первичным раковым очагом, в то время как в остальных сферах (если и далее придерживаться этой метафоры) постепенно развивались метастазы. Однако из того факта, что в данном процессе большую роль, в свою очередь, сыграла историческая необходимость, недопустимо делать вывод, будто сталинизм явился следствием неизбежной необходимости на пути построения социалистического общества.

Историческое развитие человеческого общества отнюдь не является чётко детерминированным соответствующей определяющей структурой, основанной в первую очередь на уровне развития производительных сил и производственных отношений, — оно всегда предоставляет спектр альтернативных возможностей. Поэтому сталинизма можно было бы избежать — и развитие Советского Союза пошло бы по-другому, тем более что альтернативы-то были налицо. В определённом смысле понять сталинизм можно только при сопоставлении его с теми силами, которые пытались предотвратить его и развивали противоположные взгляды — так как сталинизм возник и вырос в том числе и в полемике с ними.

Уже из одного этого следует заключить, что совершенно неверно сводить становление сталинизма только к одной единственной причине или к одному решающему фактору. Его нельзя объяснить ни необходимым следствием объективных исторических условий, в которых оказались Советская Россия и Советский Союз (главным образом в силу большой отсталости страны), ни исключительно чертами характера и личными мотивами Сталина.

Такой односторонний взгляд часто применяется для представления сталинизма исторически необходимым и неизбежным или для его оправдания, а с другой стороны — для объяснения его феномена единственно лишь ошибками и преступлениями отдельной личности, в свою очередь вытекающими из черт её характера. Обе версии не согласуются с историческим материализмом (что, несомненно, очевидно всякому, кто знаком с марксизмом), потому что если первая версия выражает фаталистический детерминизм, то вторая впадает в идеалистический субъективизм.

2. Об историческом становлении сталинизма

2.1. Возникновение предпосылок сталинизма

Какие можно выделить этапы возникновения, последующего формирования и полного развития сталинизма? Существуют несколько этапов, непосредственно связанных с соответствовавшими объективными общественными условиями в СССР, а также с положением Коммунистической партии, с её политическими задачами и деятельностью в тот период, а кроме того — с более или менее случайными сочетаниями её личностей.

Началом этого развития, очевидно, являлся период перехода от «военного коммунизма» к «новой экономической политике» (нэп). Это был решительный поворот в политике Коммунистической партии, подготовивший путь для дальнейшего развития, но одновременно принёсший множество совершенно новых проблем и задач.

Военный коммунизм стал ответом на требования гражданской войны и на военную интервенцию империалистических государств, поддержавших контрреволюцию. Он отнюдь не был попыткой сразу «ввести» социализм, как иногда считают. Поскольку речь шла о выживании революционной советской власти, все силы и средства государства и населения были мобилизованы и подчинены одной цели: победе в этой войне.

В полную противоположность заявленной цели — путём установления советской власти создать более высокую демократическую форму государственной и общественной организации и управления — теперь необходимо было ввести строго по-военному организованный режим, обладающий открыто диктаторскими чертами и противоречивший какой бы то ни было демократии. Все ресурсы были присвоены государством и распределялись таким образом, чтобы приспособить промышленное и сельскохозяйственное производство к нуждам войны. Весь сельскохозяйственный продукт, за исключением скудных собственных нужд крестьян, насильственно реквизировался для обеспечения снабжения Красной Армии и городов. Продукты питания и прочие необходимые предметы потребления разделялись на порции и распределялись на равной основе. Зачатки государственной администрации на основе советов ещё не были способны выполнять эти огромные задачи, связанные с войной. Подчиняясь необходимости, пришлось в связи с этим вернуть на государственную службу большое число бывших царских служащих и административных работников — таким образом, воскрешались не только формы, но и практика и методы царского аппарата. Во всей общественной жизни царил полувоенный стиль и командный тон, очень быстро ставший общепринятым в силу давней привычки к нему населения.

Поначалу после окончательной победы над контрреволюцией и империалистическими интервентами было неясно, как следует приступить к постепенному строительству социализма. Этот вопрос вызывал множество дискуссий и споров. Некоторые считали, что можно продолжить или приспособить определённые методы и практику военного коммунизма для скорейшего преодоления всеобщего хаоса и для достижения социализма.

Так как, например, Троцкому на посту руководителя Красной Армии удалось добиться хороших результатов с помощью организованного участия воинских подразделений в важных восстановительных работах, то он предлагал ввести всеобщую трудовую повинность работоспособного населения и планомерно организовывать распределение работников. Этот взгляд в течение некоторого времени разделялся большинством руководителей партии — в том числе, кстати, и Сталиным. Хотя такой подход в каком-то смысле и соответствовал социалистическому лозунгу «кто не работает, тот не ест», он неизбежно должен был привести к определённой «военизации труда», и поэтому он в конце концов был отвергнут.

Позже Сталин воспользовался этой историей, чтобы и в данном вопросе представить Троцкого противником Ленина; однако он умалчивал, что в течение определённого времени и Ленин был согласен с этой точкой зрения Троцкого. При этом самое жёсткое сопротивление продолжению методов военного коммунизма было оказано крестьянством, так как оно больше не соглашалось с насильственной реквизицией зерновых излишков (продразвёрсткой). Военный коммунизм подлежал ликвидации, ибо не было другого способа сохранения и укрепления хрупкого союза рабочего класса и крестьянства. Решением стала «новая экономическая политика» (нэп), показавшаяся многим шагом назад, а некоторым — даже предательством социализма, так как вновь допускался капитализм с присущими ему рынком и торговлей, хоть и лишь в определённых границах и под контролем социалистического государства. В особенности такие взгляды выражались «рабочей оппозицией», сформировавшейся в Коммунистической партии в виде группы или фракции.

Нэп, за который на X съезде партии выступал Ленин, ставил союз рабочего класса и крестьянства, союз государственной промышленности советского государства и частной экономики крестьянства на новую основу, опиравшуюся на совпадение экономических интересов. Продразвёрстка была отменена и заменена продналогом: после того как крестьяне отдавали этот натуральный налог, они имели право свободно продавать свои хлебные и прочие излишки на рынке. Это означало не только возвращение рыночной экономики и свободной торговли, но и разрешение частно-капиталистических производственных и торговых предприятий в городах — то есть контролируемого капитализма. В связи с этим более важную роль вновь приобрели и деньги. Целью являлось оживление экономики, полностью разрушенной после войны, а также то, чтобы растущая промышленность обеспечила крестьян машинами, инструментами и бытовыми товарами, чтобы и они испытывали материальную заинтересованность в росте производства. По сравнению с суровым военным коммунизмом это стало существенной «либерализацией» всей общественной и частной жизни.

Перед Коммунистической партией, которая вела и направляла к тому времени заметно возросший централизованный госаппарат, встали новые и масштабные задачи, решение которых могло быть обеспечено лишь при росте активности парторганизаций и их членов. Однако и структура и методы руководства партии во время гражданской войны изменились: на широкие дискуссии не оставалось времени, решения руководства требовали строгого и безусловного выполнения, руководители всех уровней по большей части назначались сверху, а не выдвигались и не избирались своими собственными организациями, как это было прежде. Централизация и концентрация полномочий в немногих органах наблюдалась и в партии, так что демократический централизм как основной организационный принцип партии тогда превратился в диктаторский централизм.

К этому добавилось также и то, что наиболее активные руководители и члены партии сражались в Красной Армии, при этом очень многие из них погибли. Оттого и внутрипартийная жизнь находилась в довольно плачевном состоянии. В поисках путей выхода из сложившейся ситуации всё громче звучали призывы вернуться к внутрипартийной демократии, росло недовольство тем, что приказы шли только сверху вниз, а также командным стилем руководства.

Руководство Коммунистической партии состояло из Центрального Комитета, включавшего примерно 24 члена, и небольшого секретариата, возглавляемого Я. М. Свердловым. Руководящая верхушка, вынужденная устраивать частые заседания для принятия срочно требовавшихся решений, составила Политическое бюро, вскоре получившее сокращённое название «Политбюро». Тогдашнее Политбюро состояло из Ленина, Троцкого, Каменева, Сталина и Бухарина. Позднее к нему присоединились Зиновьев, Рыков и Томский. Так как Политбюро постепенно взяло на себя все решающие полномочия, то именно оно практически являлось реальным правительством страны, в то время как Совет народных комиссаров (официальное правительство) стал всего лишь высшим исполнительным органом. После преждевременной кончины Свердлова, руководившего секретариатом просто и вместе с тем эффективно, потребовался новый руководитель. Поскольку к тому времени объём задач чрезвычайно возрос, Каменев предложил объединить секретариат с существовавшим тогда Организационным бюро, выполнявшим скорее технические задачи, и создать таким образом генеральный секретариат партии. На пост генерального секретаря он выдвинул Сталина, с которым был сам давно знаком. Они повстречались ещё на заре своей революционной деятельности в Грузии, затем бок о бок провели немало лет в сибирской ссылке, а в марте 1917 года вместе вернулись в Петроград, где до приезда Ленина возглавляли редакцию партийной газеты «Правда». Каменев считал, что хорошо знает Сталина. Он понимал, что этот «практик» (как тот сам себя всегда называл) был теоретически малообразован, вследствие чего Каменев сознавал своё превосходство над ним не только в своём общем образовании, но также, и главным образом, в своих солидных марксистских знаниях. Очевидно, что с помощью Сталина в качестве генерального секретаря он надеялся укрепить собственное влияние и статус в Политбюро, так как его положение не было особо устойчивым из-за колебаний, проявленных им в дни Октябрьской революции.

Ленин не был доволен кандидатурой Сталина, так как считал, что «этот повар будет готовить острые блюда». И всё же он согласился с предложением Каменева, потому что Сталин действительно обладал организационным талантом и способностью проявить себя, а именно такие черты были в те дни необходимы. В результате 3 апреля 1922 года на XI съезде партии был избран генеральный секретарь.

Вскоре выяснилось, что в итоге он получил гораздо бо́льшую власть, чем ему намеревались дать те, кто его избрал. Тому было много причин, отчасти связанных с другим кругом обязанностей Сталина. Кроме всего прочего, он был также наркомом по делам национальностей, а это означало, что только он имел прямую связь с руководителями партии и государства в нерусских национальных республиках и автономных регионах. Там он подбирал и расставлял руководящие кадры, таким образом обеспечив себе сильную личную власть.

К этому добавилось также и то, что с созданием генерального секретариата в ведение Сталина была передана и партийная кадровая политика, что дало ему возможность назначать, расставлять и снимать руководящие кадры. Он использовал эту ключевую позицию очень целенаправленно для усиления своего личного влияния с опорой на лично обязанных ему функционеров. Остальные члены Политбюро не особо интересовались организационными делами, предоставив полную свободу действий генеральному секретарю.

Это ещё не было настоящим началом установления сталинизма, однако в результате этого уже возникли некоторые важные предпосылки, чьё значение проявилась лишь позже.

Пока Ленин оставался неоспоримым вождём партии (несмотря на то, что в ЦК и в Политбюро он не пользовался особым положением, так как не существовало формального поста руководителя или председателя), последствия, к которым могла привести концентрация власти у Сталина, казались не слишком серьёзными: благодаря авторитету Ленина Сталина можно было очень быстро поставить на место. Но положение изменилось, когда Ленин серьёзно заболел и отошёл от активной работы. С исторической точки зрения это было случайным обстоятельством, возымевшим, однако, серьёзные последствия. Теперь вышло наружу то, чего не терпел Ленин, а именно — личные антипатии и вражда между членами Политбюро, очень быстро приведшие к формированию фракционных группировок и к конфликтам.

Все члены Политбюро были старыми большевиками, т. е. бывшими членами возглавляемой Лениным большевистской фракции РСДРП (в отличие от меньшевиков — членов меньшевистской фракции под руководством Мартова). Постоянные споры между большевиками и меньшевиками сильно сказывались на деятельности российской социал-демократии, которая несмотря на этот раскол ещё оставалась единой партией до 1912 года. И лишь Троцкий был исключением. До II съезда он был сторонником Ленина и весьма активно сотрудничал под его руководством в редакции газеты «Искра». Тогда Ленину пришёлся по душе прибывший из России в Женеву более молодой Троцкий, так как тот уже обладал солидным марксистским образованием, а его статьи были отлично написаны (в редакции «Искры» его так и называли: «Перо»). Ленин предлагал включить его в состав редакции, но этому воспрепятствовал Плеханов. Однако на II съезде партии, в дискуссиях об уставе партии, Троцкий отошёл от Ленина, так как не был согласен с его концепцией небольшой партии, состоящей из профессиональных революционеров с суровой, почти военной дисциплиной. В этом пункте Троцкий согласился с Мартовым^[10]. Так Троцкий попал в лагерь меньшевиков, хотя очень скоро и выяснилось, что по более важным политико-идеологическим вопросам, особенно в оценке характера приближавшейся русской революции 1905 года, он больше соглашался с большевиками. По этой причине он отошёл от фракции меньшевиков, однако и не присоединился к большевикам, так как вообще считал раскол в партии неправильным. Он занял независимую позицию, которая в теоретическом отношении несомненно основывалась на марксизме, а в некоторых пунктах также совпадала с позицией Розы Люксембург, и сделал несколько безуспешных попыток воссоединить две фракции. Троцкий считал различия между двумя тенденциями — большевизмом и меньшевизмом — не столь существенными для оправдания раскола, и полагал возможным ведение совместной работы, несмотря на расхождение взглядов в практической политике.

Это вызвало возмущение и острую критику Ленина. Он, по-видимому, расценил перемену позиции Троцкого и его поведение, в частности, и как личное оскорбление, поскольку чаще всего раздражённый тон Ленина в опубликованных дебатах, а также его неадекватно острые выражения против Троцкого не имели под собой реального фактического основания. Поскольку Троцкий имел свою собственную голову на плечах и не страдал комплексом неполноценности, он отплатил той же монетой. Если сейчас прочитать те споры, нельзя избавиться от впечатления, что многое в них было преувеличено. Значительная часть тогдашней полемики в наши дни кажется результатом ложной принципиальности, а отчасти и стремлением оставить за собой последнее слово — дурной привычкой, которая была (и остаётся) характерной чертой споров в среде политических эмигрантов. Как бы то ни было, но фактически опиравшиеся на марксизм политико-идеологические взгляды Троцкого оказались ближе к взглядам большевиков, чем к меньшевикам, против которых он также выступал, хотя и (по мнению большевиков) недостаточно последовательно. Более всего Ленин многократно упрекал Троцкого в том, что тот не отмежевался решительно от центристского каутскианства — несмотря на то, что тот занял чёткую интернационалистскую позицию по отношению к империалистической войне и решительно атаковал позиции «оборончества» как в германской, так и в российской социал-демократии.

Во всяком случае, в развитии своих теоретических и идейно-политических взглядов Троцкий постепенно (особенно после краха II Интернационала) настолько приблизился к воззрениям Ленина, что после того как вспыхнула Февральская революция в 1917 году он, после своего возвращения в Россию, сразу и последовательно занял позицию, близкую к ленинской, и активно поддерживал политику Ленина. На VI съезде партии, состоявшемся в июле-августе 1917 года, он был вместе со своими сторонниками принят в РСДРП(б) и избран в Центральный Комитет, а затем вошёл и в состав Политбюро. В те дни Ленин заметил, что Троцкий, поняв необходимость последовательно отмежеваться от меньшевиков и невозможность объединения с ними, стал лучшим большевиком.

Хотя Троцкий и был «новичком» в сложившейся за многие годы команде сотрудников Ленина, а недоверие и подозрительность некоторых его прежних противников, конечно, ещё оставались, однако вскоре благодаря своим способностям и энергии Троцкий занял важное положение и выполнил миссию, которую нельзя сбросить со счетов. Как председатель Петроградского Совета и как председатель Военно-революционного комитета он сыграл решающую роль в Октябрьской революции. И тот факт, что Ленин во время гражданской войны поручил ему создание и руководство Красной Армией, от которой зависело дальнейшее существование советской власти, очень ясно показывает, что он испытывал к нему большое доверие, хоть и не мог причислить его к своим ученикам, потому что в отличие от них Троцкий обладал большей самостоятельностью.

После того, как стало ясно, что Ленин больше не сможет вернуться к активной работе, началась подковёрная битва наследников-«диадохов» за будущее. В течение ряда лет Зиновьев и Каменев оставались ближайшими и наиболее доверенными сотрудниками Ленина. Кроме того, они находились в близких личных отношениях с ним и его женой — Надеждой Крупской. Поэтому они были убеждены, что в случае печального исхода только они могут быть призваны продолжить работу Ленина во главе партии, и что Троцкого для этого даже не следует рассматривать, несмотря на то, что такое мнение тогда было весьма распространено в партии. Благодаря последовательной работе при подготовке и совершении Октябрьской революции (в сравнении с колеблющимся, а подчас и вовсе «штрейкбрехерским» поведением Зиновьева и Каменева в те дни), так же как и его значению в должности наркомвоенмора во время гражданской войны, он тогда после Ленина обладал наибольшим уважением в партии.

По этой причине Зиновьев и Каменев развернули агитацию среди старых большевиков и вместе со Сталиным создали в Политбюро «тройку» (наперекор строгому запрету на создание фракций), в которой фракционным образом обсуждали все вопросы перед заседаниями Политбюро — с целью предопределять решения так, чтобы систематически ослаблять влияние Троцкого в верхушке партии.

Сталин всегда выступал противником Троцкого. Эта вражда имела ряд оснований, берущих начало ещё со времени их первых встреч. Зависть и ревность Сталина питалась ещё и очевидным интеллектуальным превосходством и бо́льшим идейным багажом Троцкого, его знанием языков и обладанием связей среди ведущих социал-демократов Европы. В каждом высказывании Сталина о Троцком чувствовалось влияние комплекса неполноценности. При этом не только о нём, но и о Плеханове Сталин выражался тогда как молодой необразованный «практик» в неприятно снисходительной манере, хотя Плеханов — даже по оценке Ленина, несмотря ни на какие политические расхождения — был одним из самых выдающихся марксистских теоретиков.

Несопоставимость ролей Троцкого и Сталина в Октябрьской революции привела к тому, что общественное признание Троцкого оказалось намного выше, чем признание Сталина, и это усугубляло его ненависть к Троцкому. Во времена гражданской войны их конфликты обострились, так как Сталин не соглашался с военной политикой Троцкого, который как организатор и руководитель Красной Армии и в это время играл выдающуюся роль; Сталин, во всяком случае, интриговал против него и за это несколько раз получил упрёки от Свердлова и Ленина. Зиновьев и Каменев знали это, и таким образом они нашли в Сталине готового союзника в их стремлении оттеснить Троцкого от власти. При этом оба они были убеждены, что Сталин будет услужливым помощником без собственных амбиций, от которого не будет исходить опасность, потому что они считали себя интеллектуально выше него. В особенности амбициозный Зиновьев относился к нему как к подчинённому. По всей видимости, Сталин в то время ещё не поставил тех масштабных целей, которые он позднее преследовал, — даже для него тогда они были нереалистичными. В любом случае совершенно безосновательна версия Волкогонова о том, что инициатором создания «тройки» выступил именно Сталин, и что он перетянул Каменева и Зиновьева на свою сторону. Действительным инициатором этого заговора совершенно определённо являлся амбициозный Зиновьев.

Созданием фракционной тройки был заложен первый камень в основание сталинизма, так как оно послужило началом внутрипартийной практики, впоследствии неминуемо приведшей к полному подрыву доверительных отношений в среде руководства. Завистливое недоверие, интриги, лицемерие и умышленный обман, скрытое стравливание при помощи дезинформации, распространение клеветы и фальсификаций в целях дискредитации, несправедливые обвинения в отклонении от «линии партии», в создании фракций, в борьбе против Центрального Комитета и даже в том, что ты являешься «врагом партии», если в определённых вопросах ты имеешь другое мнение — всё это началось тогда, а позднее стало привычным инструментарием сталинистской культуры (точнее бескультурья) ведения дискуссий и кадровой политики.

В то время как Зиновьев и Каменев ещё считали, что могут использовать Сталина как инструмент против Троцкого, этот «инструмент» из-за поддержки этих двух влиятельных членов Политбюро приобретал всё более обширную власть. За их спиной он как генеральный секретарь имел теперь больше возможностей выстраивать партаппарат и превращать его в мощный инструмент, который он безраздельно и крепко держал в своих руках. При этом он мог по-иезуитски оставаться в тени, поскольку действия против Троцкого инспирировались и велись главным образом Зиновьевым, который, видимо, больше всего опасался Троцкого как конкурента и как помеху своим амбициям.

Личная вражда между Зиновьевым и Троцким, своими корнями уходившая ещё к дооктябрьским спорам, разгорелась сильнее в ходе их конфликта в 1919 году, когда Петроград находился под угрозой контрреволюционных армий. В те дни Зиновьев был председателем Петроградского Совета, однако показал себя совершенно неспособным организовать защиту столицы, паниковал и впадал в отчаяние. В связи с этим Ленин был вынужден командировать Троцкого на организацию защиты Петрограда, что, естественно, было воспринято Зиновьевым как личное унижение. С тех пор он выказывал настоящую ненависть к Троцкому, при всяком случае пытаясь добиться его исключения — если не из партии, то по крайней мере из её высшего руководства. Хотя Сталин стремился к той же цели, он действовал при этом гораздо более обдуманно и систематически, и потому неоднократно выступал против требований Зиновьева, поскольку в тот момент в партии они встретили бы полное непонимание. Вместе с тем он мог рассчитывать на репутацию человека, действующего беспристрастно и сдержанно.

Таким образом, благодаря сложившейся внутрипартийной ситуации и условиям, возникшим в советском обществе при переходе к нэпу, установились необходимые предпосылки для того, чтобы в определённых обстоятельствах мог начаться процесс, позже приведший к долговременной деформации властных структур в партии и в госаппарате — хотя в ту пору эти последствия ещё и нельзя было предвидеть.

2.2. Периодизация формирования сталинизма

Возникновение, формирование и полное развитие сталинизма как совокупности теоретических и практических деформаций марксизма и социализма в общих чертах можно разделить на несколько этапов. Мне они представляются следующим образом:

   — первый этап начался в 1923 г. и продолжался до 1925 г.;

   — второй этап охватывает период с 1926 по 1934 гг.;

   — третий — с 1935 по 1939 гг.; он стал решающим этапом, когда система сталинизма достаточно развилась и получила абсолютную власть;

   — четвёртый и последний этап продолжался вплоть до смерти Сталина в 1953 г.

В качестве пятого этапа можно было бы добавить отрезок времени, на который пришлись серьёзные последствия и постепенное исчезновение сталинизма в СССР и в других социалистических странах после смерти Сталина, поскольку эта система настолько обрела самостоятельность, что более не нуждалась в своём основателе.

Каждый из этих этапов обладал своим особым содержанием и характерными чертами, а переход от каждого из них к последующему отмечался значительными событиями в развитии советского общества, чаще всего имевшими заметное влияние на решения и трансформацию взглядов И. В. Сталина.

На первом этапе (с 1923 по 1925 гг.) зачатки сталинизма развивались относительно незаметно, потому что они были скрыты другими событиями и явлениями, больше привлекавшими внимание. Однако всё изменилось с распадом «тройки», с обострением конфликтом между Сталиным и Зиновьевым с одной стороны и заметным укреплением власти Сталина — с другой. В это время состояние здоровья Ленина настолько ухудшилось, что о его возвращении в центр политических событий уже нельзя было и думать. Осознавая это, Ленин обратил свои заботу и внимание на насущные проблемы дальнейшего развития Коммунистической партии и Советского Союза — прежде всего, к будущему партии как ведущей силы советского государства. В связи с этим его особенно тревожили три вопроса.

Во-первых, создание Союза Советских Социалистических Республик и, в связи с этим, решение сложного национального вопроса. На этой почве впервые произошёл конфликт между ним и Сталиным, допустившим в своих взаимоотношениях с Грузинской ССР и с руководителями компартии Грузии грубые ошибки, вызвавшие заметные трения и ленинское замечание о «великорусском шовинизме» Сталина. Ленин осудил «озлобление», с которым действовал Сталин, и сказал: «Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль». Он обратил внимание на следующее: ...