Джасинда и Джек Уайлдер  Захвачненные Серия: Вне серии (но герои книги связанны с книгой "Раненые". Действия романа разворачиваются после событий в книге "Раненые")

Переводчик: Niki

Редактор:Niki

Вычитка:Ms.Lucifer

Переведено специально для группы https://vk.com/book_in_fashion

Любое копирование без ссылки на группу ЗАПРЕЩЕНО! Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Пролог

Письмо

Томас, любовь моя. Я пишу тебе это письмо в нашей постели, пока ты спишь рядом. Мне многое нужно сказать тебе, но я знаю, что время на исходе. Ты отправляешься завтра. Снова. Я не могу сказать, что меня это не волнует. Волнует. Конечно, волнует. Это всегда причиняет боль. Я притворяюсь смелой ради тебя, но я ненавижу это. Я не хочу смотреть, как ты зашнуровываешь свои ботинки, как ты упаковываешь свой чемодан, как ты поправляешь свой галстук перед зеркалом. Я ненавижу, что ты чертовски сексуально смотришься в форме. Больше всего я ненавижу целовать тебя на прощание. Ненавижу смотреть, как ты разворачиваешься, выпрямляешь свою широкую спину и исчезаешь, двигаясь вдоль по трапу. Ненавижу, что твои глаза остаются сухими, в то время как мои мокры от слез.

Я ненавижу все это.

Я знаю, что сама выбрала такую судьбу, когда вышла замуж за морского пехотинца. С самого начала я знала, что ты отправишься в бой. Я знала это и все равно вышла за тебя. Как я могла не сделать этого? Я влюбилась в тебя с момента нашей первой встречи, с первого взгляда, и продолжаю любить тебя все эти годы.

Ты помнишь? Я навещала своего брата в Твентинайн-Палмз, и увидела, как ты бежишь вместе со своим подразделением. Ты посмотрел прямо на меня, и в этот самый момент я поняла, что мы будем вместе навсегда. Ты вышел из строя, подошел ко мне. И поцеловал… Прямо там старший сержант кричал на тебя перед всем составом этой проклятой базы. Ты даже не спросил моего имени. Ты просто поцеловал меня и вернулся в строй. Из-за этой выходки тебе светили большие неприятности.

Я никогда не предполагала, что встречу тебя вновь, но ты нашел меня. Ты знал моего брата, который в то время был со мной, спустя пару дней ты расспросил его обо мне. Брат ответил, что разрешает нам быть вместе, если я к этому готова, но, если ты разобьешь мне сердце, он разобьет тебе лицо.

Ты появился на пороге моего гостиничного номера, одетый в штатское, и отвел меня в Оливковый сад, там мы пили красное вино. Той ночью мы впервые занялись любовью у меня в номере. Ты помнишь ту ночь? Я уверена – помнишь.

Я до сих пор помню каждый момент, точно так же, как я помню все другие моменты нашей совместной жизни. Восемь лет. Знаешь, что? Завтра ты отправляешься, и завтра наша восьмилетняя годовщина, годовщина с момента, когда мы первый раз встретились. Когда ты поцеловал меня. Боже, Том. Знаешь, почему я помню все это? Каждое мгновение? Потому что в течение восьми лет ты всегда находился в боевой готовности. Три поездки в Ирак, и сейчас ты в третий раз отправляешься в Афганистан.

Я скучаю по тебе, Том. Каждый день я скучаю по тебе. Даже когда ты дома, рядом со мной, я скучаю по тебе. Потому что знаю, что в любую секунду ты можешь снова внезапно уехать. Но сейчас? Опять командировка? В этот раз мне тяжелее всего. Настолько тяжело, что я не могу с этим смириться. Не в силах это вынести. Не могу, Том. Я не могу смотреть, как ты вновь уезжаешь, зная, что ты можешь погибнуть, можешь не вернуться назад.

Ты не говоришь мне о том, что произошло с твоим другом Хантером из вашего подразделения, когда он без вести пропал. Я понимаю, что это было болезненно для всех. Слава Богу, Хантер вернулся, но я видела, что с тобой происходило. Ты звонил мне с базы. Ты сходил с ума от беспокойства, думая, что он мертв. Твой другой друг Дерек тоже был ранен. Я помню все это. Но я просто... Я не думаю, что смогла бы справиться, если бы это случилось с тобой. Особенно сейчас. Я прокручиваю это в голове миллионы раз. Не единожды я пыталась рассказать тебе, но я не могу. После такого нам стало бы тяжелее выносить разлуку друг с другом. Поэтому мне трудно сказать тебе это в лицо. Я знаю – ты рассердишься на меня за то, что не рассказала тебе о такой важной вещи. Мне очень жаль, но это единственный путь, который кажется мне правильным…

Я беременна, Том. Я ношу под сердцем твоего малыша.

Сначала я не была в этом уверена. Я думала, что это просто стресс из-за того, что твой отпуск подходит к концу, поэтому и возникла задержка. Но затем я купила тесты. Три из них подтвердили результат. Я беременна. Боже, я беременна! У меня будет ребенок!

Пожалуйста, вернись домой, Том, ко мне. Вернись домой живым. Не смотря ни на что, ты должен вернуться. Ты нужен мне. Ты нужен нашему малышу. Я так сильно тебя люблю, Том. Так сильно, что не могу передать это словами. С тобой всё будет хорошо. Ты вернешься ко мне. К нам.

Навечно твоя, Рейган.

P. S. Я надеюсь, что это будет мальчик. Я хочу, чтобы он был похож на тебя.

Глава 1  Дерек

Восточный Афганистан, 2007 год. 

«Хамви» пропитан вонью, а в воздухе витает напряжение. В моей голове вертится песня «Где зеленая трава растет...». Какой-то тупица около двух часов крутил альбом Тима МакКау, пока я не пригрозил засунуть кулак ему в глотку, если он не перестанет. И он сразу же послушался, но дело уже сделано — эта проклятая песня вертится в моей голове в течение трёх долбаных дней.

Поэтому сейчас, когда мы с грохотом мчимся вниз по середине грунтовой дороги, я все еще не могу выкинуть эту песню из головы. Напеваю ее, как проклятый, а парни подкалывают меня. 

Я даже не люблю песни в стиле кантри! Барретт сидит позади меня, а Льюис ведет машину, МакКоннелл – на переднем сиденье. В колонне из четырёх машин наш «хамви» едет третьим. 

Мы движемся по самому плоскому и сухому ландшафту, какой я когда-либо видел, но всё меняется, когда мы начинаем подниматься в гору. Местность становится всё извилистей и круче, и нам предстоит ехать мимо этих дерьмовых заросших холмов, что объясняет нашу напряженность. 

Это своего рода «кишечниковспенивание» – ожидание, которое, по моему опыту, всегда предшествует чему-то поганому и очень опасному. Вам нечего больше делать, как только пялиться в окно, рассматривая Афганистан, но перед вами лишь цепь коричневых холмов, пыль и бесконечно синяя чаша неба. И, как всегда, прямо посреди этой отупляющей скуки вас выдергивают обратно в реальность… 

Я вдруг почувствовал, как грузовик наклоняется, услышал жалобный стон двигателя, когда мы проезжали по наклонной плоскости. 

— Смотрите в оба, засранцы, — рявкнул Льюис. — Это – место, где может быть засада! 

Меня охватила тревога за нашу безопасность, сердце бешено забилось. Мой живот превратился в ревущую пропасть с бешено несущейся рекой адреналина на дне. Барретт приник к окну, сгорбившись для лучшего обзора за хребтом, поднимающимся вокруг нас по обе стороны, как зубчатый край ржавого ножа. Я занял наблюдательную позицию, мой палец – на спусковом крючке. 

Здесь, в предгорьях, мы окружены голыми скалами, которые поглощают солнечный свет и отражают его обратно, тем самым создавая невыносимую жару. Там, выше, будет растительность, а все что здесь — просто скалы и голые камни, покрытые слоем грязи. Горные хребты поднимаются и будто складываются друг в друга, скученные и будто изрезанные ножом, создавая несметное количество укромных уголков, трещин, гротов, пещер и мест, где человек с РПГ может спокойно лечь и быть невидимым с нашей точки обзора. Это именно то, чего мне было сказано ожидать. То, чего ожидал лейтенант, когда получил приказ отправить нас обследовать несколько сел по другую сторону этих холмов. Он что-то скулил по поводу последовательности нашей миссии, но грёбаное начальство знало, что нас отправляют на территорию, полную засад! Они отправили бы нас в любом случае, и отвергли наши просьбы о дополнительном резерве, авиационной поддержке или хоть какой-нибудь тяжёлой броне. «Просто проверьте сообщения о вражеской активности в этом районе и возвращайтесь обратно», – сказали они.

Направо. 

Я начинаю нервничать, чувствуя, как замерзаю, несмотря на высокую температуру в автомобиле. Моя грудь сотрясается, а руки дрожат. 

— Льюис? — зову я. 

— Что? — рявкает он. Льюис всегда грубо разговаривает. Это его естественное состояние: угрюмость, агрессивность, раздражительность. 

— У меня плохое предчувствие… 

— Да, у меня тоже, — говорит МакКоннелл, ухмыляясь мне. 

— Может, вы, слабаки, цитирующие «Звездные войны», замолчите на одну секунду? Похоже, у меня есть контакт, — низкий голос Барретта врывается в нашу болтовню. 

— Где? — спрашиваю я. 

Он указывает на окно, выше нашего расположения: 

— На два часа. Направление – вон там. Возможно, это был просто проблеск движения, но я знаю – я что-то видел. 

Льюис настраивает рацию: 

— Возможен контакт, на два часа, на высоте! 

В наши уши врывается голос Эддиссона – он в машине прямо перед нами: 

— Вас понял, я тоже это видел. 

Я засекаю следующие шестьдесят секунд, которые текут как патока в январе. Мы проезжаем мимо низкого кустарника, располагающегося на краю дороги, вокруг нас порывами ветра разносится пыль. Резкий звук, хруст шин… МакКоннелл заряжает свой M4, Льюис матерится себе под нос. 

— КОНТАКТ! — раздается по радио пронзительный испуганный крик. — ВПЕРЁД! ВПЕРЁД! ВПЕРЁД! ВПЕРЁД! Он собирается нас поджарить!.. 

ИУУУУУУУУШ! БУММММ!!! 

РПГ. Дерьмо, дерьмо! Черт подери! Я ненавижу этот проклятый звук! 

Чувствую под собой ударные волны от взрыва гранаты и – БАБАХ – наш «хамви» качается от второго взрыва – самодельной мины. 

В моих ушах стоит звон. 

Автоматная очередь – АК-47, высоко! Двое! ТРОЕ! ЧЕТВЕРО – ПЯТЕРО – ШЕСТЕРО! Я сбиваюсь со счета. 

Жарко. Кто-то кричит. БАХ-БАХ-БАХ – карабин М4 спереди и слева от меня. Я чувствую запах дыма и ужасный, неповторимый запах горелой плоти. Выскакиваю из грузовика, приземляюсь на колени, возле открытой двери «хамви». Барретт сползает следом и садится около меня на корточки, когда мимо со звоном пролетают пули, попадая в борт вездехода, в его стёкла и в землю вокруг нас. Впереди, освещённый пламенем, яростно поднимается шлейф серо-черного дыма. Первый грузовик в колоне подорвался на СВУ, а последний был взорван гранатой из РПГ, тем самым, весь наш конвой заперт в ловушке. Нелепо, но я слышу, как машинально начинаю петь себе под нос Тима МакКау: «Кукуруза появляется на грядках…» 

— Закрой рот, Уэст! — огрызается на меня Барретт. — Я ненавижу эту чертову песню! 

— Я тоже. 

— Тогда почему ты её поешь? 

— Она застряла в моей голове, ясно? Я ничего не могу с ней поделать. 

Сзади мы слышим голос Льюиса: 

— Вы, двое, кончайте болтать! — он указывает нам вперёд, на Авраама, Нильсена, Мартинеса и Окузаву из Echo Company, которые сидят позади их пока ещё неповрежденного грузовика. 

— Нам нужно перенести огонь на гребень этого хребта. Пробраться к Echo, залечь в укрытие и открыть заградительный огонь так, чтобы Нильсен мог использовать свой SAW и начать действовать. 

— Да, сэр, — я выглянул в окно, увидел вспышку дульного пламени, подождал, пока огонь стихнет, и со всей скоростью понесся вперёд, к краю грузовика. Я осмотрелся вокруг «хамви». Баррет позади меня, потом МакКоннелл, следом Льюис. Я всегда первый, а Льюис замыкает наш строй. Я начинаю считать... один-два-три... затем поворачиваюсь к капоту, беру свой автомат, закидываю его на плечо. Резкий толчок, и я, едва слыша звук выстрелов, начинаю стрелять в то место, где видел вспышку. Трое из моей команды катятся мимо меня, а Льюис завис в конце грузовика. Авраам стреляет над капотом, Нильсен разворачивает свою сошку, со стуком опуская ее на капот, намереваясь поразить огневую точку на горном хребте, откуда ведётся самый сильный огонь. Пули попадают в землю рядом с Нильсеном и в вездеход, а затем, вращаясь, скатываются, падая около Авраама. Я выстреливаю полдюжины патронов и слышу всхрип, вижу, что обстрел неожиданно прекращается. 

— Уэст, Барретт, — Льюис указывает на каждого из нас, а затем на горящие обломки впереди. — Посмотрите, не осталось ли кого в живых. Нильсен, прикрой их. 

SAW бьёт, перекликаясь, короткими очередями, пока Барретт и я бежим к обломкам машины. Грузовик горит спереди. Я доползаю до места остановки, низко приседаю и заглядываю в боковое водительское окно. Никого живого. Бласковски и Аллен, все с ног до головы в кровавом месиве, мертвы. Мне придется оставить их. Барретт, стреляя, прикрывает меня с тыла, и я рывком открываю пассажирскую дверь. Сильва жив, у него кровотечение из раны на лбу, Глидден стонет, схватившись за живот. Я закидываю автомат за спину, хватаю Глиддена под мышки и тяну из машины. Он падает на землю и кричит. 

— Извини, приятель, — говорю я ему. — У нас все получится. Ты можешь двигаться? 

— Ч-ч-чёрт! — Он напрягается, упираясь пятками в грязь. — Пытаюсь. 

Я волоку его по земле к остальным парням из Echo и к моим ребятам из «Фокстрота». Он тяжелый, двести фунтов, плюс полная амуниция и оружие, но всё-таки я дотаскиваю его до неповреждённого «хамви», оставляя под присмотром Льюиса. Возвращаюсь обратно за Сильвой, грубо выдёргиваю его из машины. Голова парня безвольно склонилась к плечу, по лицу размазана кровь вперемешку с грязью. Его глаза широко открыты, но взгляд будто стеклянный, невидящий. Я трясу его: 

— Сильва! 

Он моргает: 

— Ди? Какого?!..

— Засада, приятель. Ты в порядке? 

Он отвечает не сразу: 

— Голова. Больно. Ничего не слышу. — Сильва смотрит мимо меня, и что-то непонятное мелькает в его пристальном взгляде. Он возится со своим карабином, поднимает его и выстреливает. Ствол меньше чем на расстоянии шести дюймов от моего уха. Я оглушен. Хлопаю руками по ушам и отползаю в сторону. Вокруг свистят и жужжат пули, и я вижу, как они ударяют в Сильву: плечо — шея — лицо. Весь в брызгах крови, он сползает вниз, но огонь прекращается, что говорит о том, что пули Сильвы нашли нападавшего. 

— Бл**ь, — я смотрю на его мертвое тело, на секунду замерев. 

Барретт, не обращая внимания на произошедшее с Сильвой, весь сосредоточен на противоположном хребте, находя цель и стреляя: перезарядка, огонь, перезарядка, огонь. Я слышу звук выстрела его автомата: краккраккракрак-кракракрак...краккрак. 

Его действия возвращают меня к реальности, я опираюсь спиной о дверцу грузовика, моя грудь вздымается от прерывистого дыхания, и я чувствую, как в животе бурлит паника. Слишком знакомые чувства. Любой, кто скажет вам, что не боится боя – это, бл**ь, чертов лгун. Я столько раз участвовал в боях, что не сосчитать, и каждый раз до смерти боюсь. Как и сейчас. Сильва был моим другом. Мы вместе устраивали спарринги, шутили, смеялись. А теперь он, черт возьми, мертв. Также как и Бласковски, и Аллен. И кто знает, кто будет следующим. 

Соберись уже, на хрен, Дерек! 

Я встряхнулся, проверил, сколько патронов осталось в обойме, и захлопнул магазин. 

Итак, выкатываюсь, обнаруживаю вспышку, определяю цель, откатываюсь обратно. Пауза. Рывок, ОГОНЬ! БАМ! Он – мясо! 

— Уэст, Баррет, — кричит Льюис. 

Я смотрю на него. Льюис подает нам сигнал, чтобы мы переместились и образовали полукруг. Потом дает такие же указания Мартинесу и Окузаве, только для противоположного направления. Льюис начинает обратный отсчет, загибая пальцы: пять... четыре... три... два... один. И затем Авраам, Льюис и МакКоннелл обрушивают на хребет всю огневую мощь своего вооружения. Барретт и я рвём когти, перебираясь через дорогу, и прижимаемся к скале. На моих зубах хрустит песок. Мне тяжело дышать, в лёгких оседает пыль, и я сплевываю. В это время Барретт исследует местность вокруг и указывает на участок скалы, на который мы можем взобраться. Он становится на колени, указывает своим M4 в сторону гор, я закидываю карабин за спину, сердце в груди бешено колотится. Я карабкаюсь примерно на десять метров вперед. Вскоре ландшафт холма достаточно выравнивается, и я приседаю на корточки. Слышу, как пыхтит, карабкаясь следом, Барретт, и жду, пока он заберется до конца. 

Мы двое крупных мужчин в полной боевой амуниции, пытаемся влезть на узкий уступ. Расстояние между нами всего четыре фунта, так что мы вынуждены обняться, чтобы не упасть. Баррет усмехается, несмотря на грязь на лице: 

— Только поцелуй меня, и я сброшу тебя с этой скалы, киска, — говорит он низким голосом. Я перемещаю ногу на откос и поднимаюсь. 

— Кто, черт возьми, захочет поцеловать твою уродливую рожу? 

— Самая горячая женщина Техаса, вот кто. 

— Хороший ответ, — отвечаю я, смеясь, потому что – Бог свидетель – он говорит правду. 

Рейган Барретт чертовски горяча, как огонь в аду. Она устраивала проводы в их доме, за пределами Хьюстона, перед тем, как мы отправились на последнее задание. В течение нескольких лет я страдал от бесконечной болтовни Барретта о том, как прекрасна и удивительна его жена, и думал, что, как и большинство парней, он был лжив и полон дерьма. Я тогда приехал, чтобы узнать, не преуменьшал ли он. Но она – жена моего друга, а значит, что для меня она табу. 

Резким ударом Барретт вцепляется в мой бицепс: 

— Эй, ублюдок, она моя жена! 

— Я просто согласился с тобой, вот и все. 

— Ну, значит, не надо со мной соглашаться. 

— О`кей. Твоя жена страшна, как смертный грех. Ты уже запасся бумажными пакетами? — я рад, что наш стёб не даёт мне сойти с ума от мысли, что я, по сути, совершенно беспомощный, взбираюсь по обрыву прямо в гостеприимные лапы врага. 

— Мудак, — бормочет Барретт. — Ты знаешь, что я имел в виду. 

Я чуть не упустил тот момент, когда АК вновь разразился выстрелами. Мы уже близко. Это плохо. Плохая идея. Я полз буквально им в руки, а мой автомат висел за спиной. Я слышал, как вслед за мной поднимается Барретт. Взглянув вверх, я вновь вижу остроугольные скалы. Взбираюсь осторожно, медленно. Смотрю вверх, оглядывая убегающие вдаль выступы. Мы поднялись примерно на пятьдесят футов вверх, и по отчетливо слышимым совсем рядом звукам можно смело сказать, что нас ждет хорошенькая стычка с этими долбаными талибами, прямо как в старые добрые времена. 

Я плюхаюсь на живот, перекатываюсь к стене, приседаю на корточки, поводя своим M4 вокруг. Барретт рядом, заменяет обойму и взводит курок. Мы обмениваемся взглядами. Я киваю ему и как можно тише двигаюсь вперед, хотя это глупо, так как выстрелы достаточно громкие, чтобы заглушить любые звуки, которые мы издаём, но я действую по привычке.

Этот склон выгибается дугой, и, чтобы заглянуть за него, мне пришлось изогнуть шею. Бинго. Я сделал быстрый подсчет, повернулся к Барретту, и показал ему шесть пальцев. Он кивнул. 

Я включаю микрофон и бормочу в него: 

— Мы вступили в контакт. Прекратить огонь. 

— Прекращение огня! — отзывается Льюис. — Давайте быстро! 

— Понял вас, — отвечаю я. 

Я делаю глубокий вдох, задерживаю дыхание, медленно выдыхаю. Вскидываю оружие на плечо, и, передвигаюсь боком дюйм за дюймом до тех пор, пока не могу прижаться прямиком к скале, и слева от меня, в пределах видимости, не появляется ближайшая цель.

Барретт, бесстрашный ублюдок, в этом весь он, опускается на колени на краю отвеса, готовый стрелять вправо от меня. Еще один вдох. 

БАХ– БАХ– БАХ! – первый готов. БАХ– БАХ– БАХ! – падает второй. Барретт стреляет рядом со мной, вокруг страшный шум. Противник взят врасплох, я слышу, как с другой стороны тем же отвечают M4. Тела истекают кровью и падают вниз. Мы отступаем по кривой дуге, вне пределов их видимости. Мое сердце замирает, и тут на нас низвергается ад. 

ИУУУУУУУУШ! БУММММ! «хамви», позади которого скрывался Льюис и другие, взрывается, освещаясь оранжевым пламенем. Черный дым валит из грузовика, пронизанный пламенными языками огня. Осколки и обломки падают с неба как дождь. 

БЛ**Ь!!! 

Барретт и я смотрим друг на друга. Мы оба тоже станем трупами, мы это знаем. Четверо из нас – это все, что осталось от конвоя из четырнадцати человек. И мы разделены по двое, с неизвестным числом противников между нами. Остался лишь один неповрежденный «хамви», но он зажат между трех громадных пылающих обломков, и находится в зоне истребления, как раз на линии огня. Мы с Барреттом меняем обоймы. 

— Мартинес? Окузава? — бормочет в микрофон Барретт. — Парни, вы живы? 

— Так точно, — отвечает Мартинес. — Мы оба целы. А вы с Уэстом? 

— Отлично. Да, за исключением того, что мы в полном дерьме. 

— Да, за исключением этого маленького факта, — отвечает гладкий музыкальный голос Окузавы. — У кого-нибудь есть план? 

— Нам нужно окружить их, — отвечает Мартинес. — Одни отвлекут их внимание на себя, пока другие подкрадутся и уничтожат их. 

— Звучит неплохо, — говорю я. — Кто отвлекает, а кто нападает? 

Барретт смотрит на меня, кусая губу: 

— Дерек и я отвлечем их, а вы, киски, их расстреляете. Дайте нам тридцать секунд после отключения связи. А потом прицеливайтесь, ребята. 

— Хорошо, — соглашаюсь я. 

— Хорошо, — в унисон мне отвечают трое мужчин. 

Руки Барретта сжимаются и впиваются в автомат. Капля пота стекает по его носу, и он быстро вытирает ее пальцем. Друг делает глубокий вдох, несколько раз моргает, а затем кивает мне. Мы выбираемся из укрытия. Оружие на плече, наклоняемся и медленно двигаемся вперед, тихо, как кошки. Барретт всегда был самым тихим из нас, как чертов ниндзя. Я же немного шумно следую за ним. Мое дыхание медленное и глубокое. Я стараюсь сглотнуть, но горло пересохло. Закрываю глаза от жалящего пота вокруг глаз. 

Барретт опускается на одно колено, замирает с рукой, сжатой в кулак. Продвигается вперед на дюйм. Немного высовывается. Снова поднимает руку и показывает пять пальцев дважды. Десять? И откуда только эти придурки появились? 

Ответ приходит моментально: они прятались в пещерах, тупица. Это же Афганистан. 

Я пытаюсь сдержать свой страх. Барретт принимает такую позу, что он практически сливается с выступом скалы. 

Вы думаете после всех боев, в которых я побывал, я уже должен не бояться. Но, дерьмо, страх всегда поблизости. Вы слышите, как АК стреляет. Вы слышите взрывы РПГ. Вы вгрызаетесь в землю, обливаетесь холодным потом, и надеетесь, что выживете. Вы ведь хотите жить, не так ли? И каждый раз перед боем вы будете бояться. Если вы не боитесь – вы или сумасшедший, или лжец. 

Я боюсь, черт подери. Но я знаю, что делать: оттолкнуть страх. Игнорировать его. Выполнить свою работу. Остаться в живых. 

Автоматные очереди. Стук М4 Барретта сливается со звуками АК, а также откуда-то разносится крик на непонятном мне языке, кажется, на пушту, или еще каком-то диалекте, на котором они здесь говорят. В Афганистане, блин, миллион диалектов! И я не могу определить, какой это из них. Афганцы так кричат, как будто они пьяны, очень пьяны. Я слышу, как Мартинес и Окузава открыли огонь, и их злые крики превращаются в панические. Я хлопаю Барретта по плечу; он ведёт огонь, а я суечусь вокруг. 

Твою мать, их там выше крыши! Они вылезают из той пещеры, как муравьи из муравейника. Я не заморачиваюсь подсчетом, просто поливаю их огнём, слежу, как падает один, второй, третий. Талибы крутятся на месте, бешено стреляя, высматривая, откуда летят пули. 

Пули свистят, проносясь над головой, я невольно приседаю, перезаряжаюсь и снова отстреливаюсь. Барретт занимает мое место впереди, но вскоре чертыхается и смещается назад. 

— Они идут сюда, приятель, — говорит он. 

— Сколько? 

— До фига! — Барретт стреляет еще несколько раз, затем поворачивается и бежит мимо меня. — Беги, тупица! Беги! 

Мне не нужно повторять дважды. Я бегу позади Барретта, подставляя спину, поклонником чего совсем не являюсь. Поворачиваюсь на пятках, не сбавляя темпа, и иду спиной вперед, автоматом выцеливая мишени. Одна поражена: треск карабина – выплеск крови из грудной клетки, и тело падает, заменяется другим. И этот. И следующий. Вот дерьмо, их еще много. Я выстреливаю добрый десяток патронов, и каждый из них попадает в цель. Треск, ещё треск. Кончились патроны. Я вставляю другую обойму, передергиваю затвор. Барретт отпихивает меня к скале, клонится и бросает гранату. БАХ! Раздается взрыв. Крики. Запах смерти, дерьмо из разорванных кишок. Кровь. Кордит. Обугленная плоть. Запахи, которые заставляют мой желудок каждую секунду сжиматься. 

Очередь, ещё одна. 

Лай автомата внезапно прерывается. 

— Мартинес? — говорю я в микрофон. 

— Он внизу. Он внизу! Вот дерьмо, бл**ь, он мертв! — Oкузава в панике задыхается. 

— Все будет хорошо, — говорю я. — Просто продолжай стрелять, Оки. Я иду к тебе. 

— Ты не сможешь, — отвечает он, а затем связь обрывается. Я слышу звук его карабина: бах-бабах-бах! 

— Они идут прямо на меня... — Голос Окузавы хриплый, низкий, задыхающийся. 

— Беги! Просто беги, черт тебя возьми! 

Спустя несколько мгновений я слышу крик, проклятия на английском языке, затем звук разорвавшейся гранаты, и все стихает. Барретт смотрит на меня, его глаза слишком быстро моргают. А грудь слишком быстро поднимается и опускается. Его челюсть скрежещет. Он стреляет, заменив свою последнюю обойму. 

— Я думаю, что мы в заднице, Том, — я собираю слюну и сплевываю. Мой желудок будто в узлах. 

— Я думаю, ты прав, Дерек, — он кивает на спуск со скалы, на которую мы забирались несколькими минутами ранее – ощущение, что прошло несколько часов. — Спускайся туда. Иди. Я тебя прикрою. 

— А не пошёл бы ты… 

— Это не просьба, мудак! 

Ублюдок. 

Я наполовину падаю, наполовину скольжу по почти вертикальной поверхности. Выступы скал цепляются за мою одежду, удерживая, ветер продувает до костей. Я слышу, как наверху стреляет без остановки Барретт. Взглянув вверх, вижу, что он спускается вслед за мной. Я отцепляю свое снаряжение от очередного выступа и продолжаю скользить. 

Падаю, ударяясь о землю, спотыкаюсь, бегу. Впереди горит наш конвой из «хамви». Я бросаюсь к машинам, Барретт за мной, проклиная меня, на чем свет стоит. Добегаю, перепрыгнув через Авраама, ощущая огромное чувство вины за то, что обшариваю его труп в поиске полных магазинов, но мне это жизненно необходимо. Хватаю пистолет и прячу его в мое снаряжение. 

Барретт опускается на колени на землю позади меня, и я протягиваю ему обойму. Слышу крики и звуки шагов. От страха в моем животе вновь террористический переворот. Секунды тянутся вечно. Барретту так же страшно; я вижу это в его стойких спокойных карих глазах. Вижу по тому, как он сжимает и отпускает рукоять карабина. Как стискивает челюсти. 

— Давай просто сделаем это, — он, пригнувшись, меняет позицию, чтобы подогнуть под себя ноги. Теребит затвор. — Бл**ь, — процеживает сквозь зубы. 

— Да. 

— Готов? — Его дыхание короткое и быстрое. Он, как и я, знает, что это оно. 

— Нет. — Носком ботинка я упираюсь в землю. 

— Очень плохо! — Баррет в немом разговоре встречается глазами с моим взглядом, и этого нам достаточно. — Один... два... три... 

На «три», он выскакивает, а я у его пяток. Стреляю поверх его плеча. Тела падают. Вокруг свистят пули, кругом шум, гул. Поднимается пыль. Звон отскакивающих от «хамви» пуль, крошащихся скал. К нам идут талибы. 

В Барретта попадают, два-три-четыре-пять раз и раздается влажный хруст, когда пуля входит в живую плоть. Он падает на меня. Я оступаюсь назад, подхватывая Барретта за лямки, и тащу. Он, задыхаясь, сучит ногами. Я отпускаю его, встаю перед ним на колени, и устраиваю ад, безостановочно посылая шквал огненных вспышек. Мой магазин опустел. Черт, они повсюду! Сползают вниз по скале, бегут ко мне навстречу, кричат, стреляют. В основном мимо, но одна, все же, достигла своей цели. Тепло жалит меня в щеку. Я даже не почувствовал, что один из них подкрался так близко. 

Что-то горячее и жесткое вонзается в мое левое плечо. Я откидываюсь, еще одна – в то же плечо, только ниже. Мой карабин отлетает, а я оказываюсь на спине рядом с Барреттом, чувствуя кровотечение. Правой рукой вскидываю пистолет и открываю огонь вслепую.   

Земля хрустит под черными мокасинами – совсем неуместная обувь для этого типа местности. Шаги замолкают, горячий ветер развивает белые штанины. Солнце светит прямо над головой, ослепляя. 

Едва близиться полдень, а я скоро умру. 

Нога в мокасине поднимается, покачивается, бьёт. Мое табельное оружие отлетает в сторону. 

Капелька пота стекает в мои глаза, и, несмотря на всю боль, весь страх – горячее жжение от пота в глазах – это все, что я могу, бл**ь, сейчас ощущать. 

Рядом со мной на колени опускается человек. Темная кожа, жемчужно-белые зубы, густые черные волосы. Молодой, может быть около двадцати. Черный тюрбан намотан на голову, конец ткани лежит на плече. Он усмехается. Говорит, но я не понимаю. Я почему-то его не слышу. Я просто вижу, как двигается его рот. В его руке АК, приклад воткнут в землю, кулак сжат вокруг ствола. Он тянется, наклоняясь, хватает мой пистолет. Сильно ударяет по моему раненому плечу. 

— Ты захвачен! — он снова тыкает стволом пистолета в моё раненое плечо, да так сильно, что я кричу. — Американский урод! 

Черт, теперь я пленный! Бл**ь! Рядом я слышу стон Барретта. Он все еще жив. Но надолго ли?  

Глава 2  Рейган

Окрестности Хьюстона, Техас, 2007 год.

Почему я чищу картошку? Ненавижу чистить картошку. Я готовлю только для себя, так что нет никаких причин готовить что-то замысловатое. Но за последние несколько месяцев я ела только пиццу, разогретую в духовке, и блюда из микроволновки, поэтому мне необходимо хоть какое-нибудь разнообразие. И вот, я готовлю картофель, обжаренный в сухарях с курицей и красным перцем. Кроме того, уж лучше маяться от скуки, пока чистишь картошку, чем мучиться от чувства надвигающейся беды, которое терзает меня в последнее время. 

По крайней мере, идея была такая. Чистка картофеля действительно отвлекает меня от навязчивых мыслей. 

Что-то случилось. Что-то случилось. Что-то случилось. Это все, о чем я могу думать. Я не позволяю себе предполагать… или воображать. Но я не могу игнорировать это волнение, это постоянное напряжение и покалывание в шее, которое не дает расслабить мышцы плеч.

Что-то произошло с Томом. Я знаю это. 

В прихожей стучат старинные, с маятником, дедушкины часы: тук-тук-тук. Из крана капает вода. В старом фермерском доме что-то поскрипывает. У нас снова сломался кондиционер, поэтому этим летним техасским вечером жарко, как в аду. 

Ненавижу этот старый дом! 

Я смотрю в окно над раковиной, и мой желудок тревожно сжимается: поднявшееся облако пыли свидетельствует о чьём-то визите, кто-то движется по длинной грунтовой дороге, которая ведет к нашей ферме. Я бросаю нож в раковину. Выпускаю из рук картофелину. Выключаю кран. 

Дыши, Рейган. Дыши. 

Посетитель всё ещё в полумиле от дома, а я не могу заставить себя двигаться, не могу ничего, кроме как ждать. Кажется, проходит вечность, прежде чем я, наконец, вижу низкий громоздкий автомобиль – черный седан без номеров. Правительство. 

Нет. Нет. 

Я вытираю руки полотенцем. На дрожащих ногах иду к входу, отталкиваю в сторону предваряющий входную дверь противомоскитный экран. 

Хлопок. На крыльце под потолком без всякого энтузиазма вращается, разнося густой горячий воздух, древний потолочный вентилятор. Я стою в ожидании прямо под ним. Сжимаю сцепленные руки. 

Машина останавливается, двигатель замолкает. Раздаётся хлопок и тиканье. Я задерживаю дыхание. Пассажирская дверь седана открывается, появляется коричневая штанина, на землю опускается блестящий черный ботинок. Следом – высокая прямая худощавая мужская фигура. Черные волосы, на вид лет сорок пять. Жёсткие глаза. На плечах – лычки офицера, но я не могу вспомнить, какое звание они означают. Через секунду открывается водительская дверь, и из автомобиля выходит еще один офицер. Он старше, его волосы с проседью. Мужчины медленно приближаются ко мне, их фуражки у них в руках. 

Офицер постарше останавливается на нижней ступеньке крыльца: 

— Рейган Барретт? 

Я киваю: 

— Да, это я. 

— Я сержант-майор Брэдфорд, — он указывает рукой на другого мужчину, — а это штаб-сержант Оливер. Мы можем войти? 

Я прислоняюсь к столбу, мои колени слабеют: 

— Что с ним произошло? Что случилось с Томом? 

Взгляд сержанта Брэдфорда немного смягчается, он поднимается по ступенькам, постукивая пальцами по полям своей фуражки. 

— Я думаю, нам лучше поговорить в доме, миссис Барретт. 

Я втягиваю воздух, выдыхаю. Отступаю от столба, поворачиваясь к двери, но мои дрожащие колени подгибаются, и я спотыкаюсь. Твердая, но нежная рука сержанта поддерживает мой локоть, не давая мне упасть. Он ничего не говорит, не спрашивает в порядке ли я – он здесь, поэтому я не в порядке. Я цепенею, ладонь прижата к животу, как бы удерживая меня в вертикальном положении. Я провожаю их в гостиную, которая граничит с прихожей. 

— Хотите чаю со льдом? — спрашиваю я. 

— Да, было бы не плохо, — отвечает Брэдфорд. — Снаружи очень жарко. 

Я наливаю три стакана чая и ставлю их на серебряный поднос. Ощущение, будто я следую какой-то традиции. 

Позвякивают кубики льда, подстаканники расставлены. Фуражки отложены в сторону. Я разглаживаю на бедрах платье. Жду. 

— Как я уже сказал, меня зовут Адам Брэдфорд, я сержант-майор, а это – штаб-сержант Трэвис Оливер. Мы из Кэмп-Лэджен, — он откашливается. — Вы жена младшего капрала Томаса Барретта? 

Я киваю: 

— Да. 

Он проверяет номер страховки Тома, а затем останавливается, чтобы выдохнуть: 

— Я сразу перейду к делу, миссис Барретт. Ваш муж официально объявлен DUSTWUN, «в результате несчастного случая подневольно покинувший пост и исчезнувший», как говорят военные… 

— Пропавший без вести, — прервала его я. 

Брэдфорд кивнул: 

— Ваш муж был в составе конвоя, который получил приказ проверить сообщения об активности талибов в восточной области Афганистана. В горах конвой попал в засаду, — он делает паузу, моргает и опускает свой взгляд. Рассказывать об этом тяжело даже ему. — Когда конвой не доложил о результатах и не ответил по рации, мы послали на поиски небольшую группу. В том конвое было шестнадцать человек, миссис Барретт. Четырнадцать тел были найдены. 

Я начинаю безудержно рыдать: 

— Остановитесь... пожалуйста, остановитесь. 

— Мне так жаль, мэм. Я ненавижу приносить такие вести. Это… одна из худших потерь среди американских военнослужащих за долгое время. В том конвое были мои друзья. Близкие друзья, — Брэдфорд снова делает паузу, собираясь с силами. — У нас всё ещё есть шанс найти вашего мужа и капрала Уэста живыми. За ними отправлены поисковые отряды, и, учитывая количество потерянных жизней, те, кто участвует в поисках Уэста и Барретта, будут действовать жёстко и бескомпромиссно. 

— Капрал Уэст? — спрашиваю я слабым голосом. — Вы имеете в виду Дерека? 

— Да, Дерека, — кивает сержант. 

Я пытаюсь улыбнуться: 

— Эти двое всегда вместе попадали в неприятности. 

Брэдфорд тоже пытается натянуть на лицо улыбку. Но мы двое плохие актеры. 

— Да, они – смутьяны, это точно. Они... судя по отчетам, которые я читал, Дерек и Том – они... оправдали себя. 

Я вздыхаю: 

— Если вы знаете Тома и Дерека, то не будете удивлены. 

Брэдфорд кивает: 

— Проклятая правда, — он склоняет голову, глубоко вздыхая, а затем поднимает глаза, встречаясь с моим пристальным взглядом. — Мы найдем их, мэм. Так или иначе, мы найдем их и вернём домой. 

— Мертвыми… Вы имеете в виду, мёртвыми или живыми? — мой голос ломается. 

Сержанту не нужно подтверждать мои слова. 

— И мы найдем тех ублюдков, которые заманили их в ловушку. Я обещаю вам, миссис Барретт. 

— Я знаю, сержант Брэдфорд. Я знаю. Но месть не оживит моего мужа и не вернет его домой. 

Тут подаёт голос мужчина помоложе. Кажется, его фамилия Оливер. 

— Я знаю, что не должен говорить вам, мэм, но, если раскапывая произошедшее, с вами свяжутся СМИ, очень важно, чтобы вы никак не комментировали данную ситуацию. 

Брэдфорд посылает штаб-сержанту уничтожающий взгляд, а затем вновь поворачивается ко мне. 

— Мы будем на связи, миссис Барретт. Как только мы что-то узнаем, то, не зависимо от времени суток, свяжемся с вами. 

— Спасибо, сержант Брэдфорд, — я могу лишь скривить губы в подобии улыбки. Поворачиваюсь в сторону другого мужчины. — И вам тоже, сержант Оливер. Я представляю, как трудно вам было приехать сюда. 

Брэдфорд качает головой: 

— Такие визиты всегда трудны. Я знал Тома и Дерека лично, и я был… я рос вместе с их лейтенантом, Джонатаном Льюисом. Мы вместе состояли в Корпусе 9-11, и вместе участвовали в операции «Буря в пустыне». Он был для меня как брат, — Брэдфорд несколько раз моргает, зажмуривается, потом открывает глаза. В его взгляде океан эмоций. — Его жена живет в Далласе. После вас я направляюсь туда. Этот визит… это будет тяжело. 

— Я сожалею о вашей потере, сержант. 

— Спасибо, — он встает, поправляет край своего кителя и осторожно надевает фуражку. Я вижу, что его глаза наполнены влагой. К тому времени, как я встаю со стула, он уже застегнулся и твердо смотрит мне в глаза.

— Мы найдем их, Рейган. Я обещаю, — он вручает мне визитную карточку со своим именем и номером телефона. — Я всегда буду на связи, пожалуйста, звоните мне, если вам что-нибудь понадобится. 

Я могу лишь кивнуть, и держусь за спинку стула, пока мужчины покидают дом. На второй ступеньке Бредфорд задерживается и оглядывается на меня: 

— Я не знаю, поможет ли моя просьба, миссис Барретт, но... помолитесь за ребят. 

— Конечно. 

— Я тоже буду молиться за них, — Брэдфорд старомодным жестом касается своей фуражки. — До свидания, миссис Барретт. 

Я делаю прощальный жест рукой, горло перехватило. Прислоняюсь к спинке дивана и наблюдаю, как они уезжают. Когда, наконец, на дороге остается лишь пыль, я позволяю себе упасть на пол. 

И начинаю рыдать. Захлёбываясь, задыхаясь. 

Кладу руки на живот, который только-только начал расти. 

И я кричу. 

Из-за себя. 

Из-за моего ребенка. 

Из-за моего мужа.  

Глава 3  Дерек

Афганистан, 2007 год.

Трудно глотать. Вчера они дали нам воды и единственный кусок заплесневелого лаваша. За день до этого – рис и немного каши. И никакой медицинской помощи ни для одного из нас.

Я чувствую себя хорошо. В смысле, мое плечо, конечно, ранено, но я был в состоянии слепить из грязи вокруг и своей мочи лепёшку, чтобы остановить кровотечение. Я делаю для Тома всё, что в моих силах, но его раны слишком серьёзные, и много тут не сделаешь.

Бронежилет остановил первые пару пуль, но затем ударной волной его сместило в сторону, оставив живот Тома без защиты, поэтому следующие три выстрела буквально выпотрошили его кишечник.

Никто и никогда не скажет вам, сколько времени понадобится, чтобы умереть от ранения в живот. Это могут быть дни, даже недели. Но Том держится. Упрямый придурок! Я отдаю ему большую часть еды, чтобы он поправился. Дома его ждет жена. А у меня никого нет, кроме родителей и младшей сестры Ханны там, в Айове. Они будут скучать по мне. Но это не то же самое, что оставить дома жену. Оставить вдову.

Том то приходит в сознание, то теряет его. Если честно, когда он без сознания – это благословение. Тогда он тих. Очнувшись же, Том стонет, пытаясь не кричать, так как желудочный сок жжёт открытую рану. Том продолжает сжимать письмо Рейган. Нераспечатанное, непрочитанное. Бережёт его, я думаю. Я беспокоюсь, что он ждёт слишком долго, чтобы прочитать его...

Дверь хижины открывается, яркий солнечный свет обрисовывает в дверном проеме силуэт в форме. Я тут же напрягаюсь и жду его действий. Мужчина ничего не говорит, просто наклоняется, хватает меня за грудки и рывком тянет на себя, ставя на ноги. Я, не сопротивляясь, изо всех сил пытаюсь сохранить равновесие. Он тащит меня из хижины, тыча стволом АК в позвоночник, и пролаивает команду, которую я понимаю как «гуляй» или «иди». Я двигаюсь вперед, моргая от яркого света. Стараюсь оглядеть окрестности. Вокруг нас низенькие хижины, вдали горы и скалы, несколько больших зданий с выбитыми стёклами и пустыми дверными проёмами. Есть почти целиком разрушенные. Как я понял, часть из них была уничтожена ракетами или ударами с воздуха. Я совсем не вижу людей на улицах, может, испугавшись, они покинули свои дома, или мы находимся на изолированной от посторонних базе Талибана, а, может быть, и то, и другое.

Я прохожу около трехсот ярдов от хижины, где держат нас с Барреттом, затем меня вталкивают в дверной проем, я натыкаюсь на щебень и куски поломанной древесины. Потолок здесь такой низкий, что мне приходится согнуться в три погибели. Вокруг темнота, все окна заколочены, из одного из них чуть пробивается дневной свет. Прозрачная пластиковая бутылка вбита в отверстие в крыше в качестве импровизированной лампочки. У одной стены расположен истёртый диван, на котором сидят четверо мужчин с винтовками, зажатыми между колен. На троих тюрбаны, один с непокрытой головой. В центре комнаты, перед видеокамерой на штативе – стул. Я не в силах пошевелиться, потому что знаю, что сейчас будет. Приклад винтовки бьёт мое травмированное плечо, посылая по телу невыносимую муку, разрушающую способность сопротивляться. До этого момента они просто держали нас в хижине и морили голодом. Что-то мне подсказывает, что веселье только начинается.

Кто-то грубо хватает меня за кисть руки, скручивает меня и толкает на стул. Десятисекундная пауза, а затем – удар прикладом по скуле, мгновенно ее разрезающий, удар по раненому плечу, удар в живот.

После долгого тщательного избиения меня оставляют, окровавленного и замирающего от адской боли. Затем, что совершенно абсурдно, с меня смывают кровь. Дают глоток солоноватой воды и кусок хлеба. Мужчина, тот, что с непокрытой головой, берет в руки винтовку и встает позади камеры, включает ее, и направляет на меня.

— Имя, — рычит он.

— Капрал Дерек Аллен Уэст, Корпус морской пехоты Соединенных Штатов Америки, — я оттарабаниваю свой регистрационный номер и замолкаю.

Напрягаюсь, готовлюсь к полному допросу и еще более сильным ударам, но вместо этого меня, в сопровождении двух мужчин, отводят обратно в хижину. Они запихивают меня внутрь, проходят следом и хватают Барретта за руки, заставляя встать.

Я рвусь следом, проклиная их. Том не выдержит. Если его изобьют, он не выживет. Удар прикладом в лоб выбивает из-под меня почву. Голова пульсирует от боли, перед глазами мерцают звезды, но я всё-таки поднимаюсь на ноги, смаргивая кровь, и тянусь к Тому.

Вдруг что-то холодное касается моего лба, мое плечо грубо сжимают и заталкивают меня обратно.

— Утихни, — рычит голос на ломаном английском. — Или мы убьём. Не тебя. Его.

Я всё ещё не остыл, протираю глаза тыльной стороной ладони, и вижу Барретта, стоящего на коленях на земле, возле хижины, ему в голову упирается дуло автомата.

Он едва в состоянии держаться вертикально, но моргает и смотрит на меня. На его лбу бисеринками скапливается пот, скатываясь вниз по бледному лицу.

— Отставить, — говорит он, тяжело дыша.

Я опускаюсь на корточки, а потом и вовсе приземляюсь на задницу. Барретта тащат прочь.

Я жду, сидя на полу, из раны на лбу тонкой струйкой стекает кровь, всё тело ломит. Понятия не имею, сколько сейчас времени, но, похоже, прошло около двадцати минут до того, как они вернули Тома. Он без сознания, его лицо разбито. Из живота сочится ярко-алая струйка крови. Они швырнули его на меня, уронив этой тяжёлой окровавленной массой. Я принимаю его вес и переворачиваю на спину. Его рубашка черная и влажная, пропитанная многодневной затвердевшей грязью и запекшейся кровью, она прилипла к телу. Он стонет, кашляет.

Его глаза открываются, моргают, находя мои:

— Письмо.

Я засовываю руку в карман его армейских штанов, нащупываю измятый, сложенный конверт.

— Вот оно. Ты собираешься распечатать его или что?

Барретт фыркает, морщится и выдыхает длинный стон. Делает глубокий вдох, облизывая пересохшие губы:

— Прочитай его.

— Конечно, дружище, — я сажусь, скрестив ноги, рядом с ним и разворачиваю конверт.

Я оставляю кровавый отпечаток пальца на грязно-белом конверте, когда пытаюсь его распечатать. Вытираю пальцы о штаны в бесполезной попытке сделать их чище. Мои руки дрожат. Я разворачиваю два листа трижды свернутой бумаги. Вырванные из блокнота, жёлтые с синими линиями. Аккуратный округлый женский почерк.

— Томас, любовь моя, — читаю я. Откашливаюсь и смотрю на Барретта. — Ты бы, бл**ь, больше ценил это дерьмо, чувак!

— Заткнись и читай, — на его губах появляется намек на улыбку. — Я хранил это письмо с тех пор, как мы вернулись, ну... из отпуска. Она отдала мне его как раз перед – черт, так больно, мужик – перед тем, как я сел в самолет. Я ждал.

— Чего? — спрашиваю я.

— Я всегда знал. Я знал, что на этот раз... не вернусь домой. Всегда это чувствовал.

— Это глупо, — я не могу смотреть ему в глаза. — Ты вернёшься домой. Мы вернёмся домой. Наши ребята погибли за нас. Ты знаешь это. Все эти ублюдки вокруг – они мертвы, просто ещё не знают об этом. А нам с тобой просто надо выжить.

— Не будь придурком, Ди. Ты знаешь, что это не так. Просто прочитай мне моё… это проклятое письмо, — он закрывает глаза, медленно вдыхает. Выдыхает. — Просто прочитай его. Пожалуйста.

«Томас, любовь моя, – читаю я снова. – Я пишу тебе это в нашей постели, пока ты спишь рядом. Мне многое нужно тебе сказать, но я знаю, что время на исходе. Ты отправляешься завтра. Снова…»

Я медленно читаю, забегая глазами вперёд. Том не открывает глаз, слушая. Впитывая каждое слово. Черт подери! Неприкрытая любовь, которой кровоточат эти строчки, буквально сжигает меня заживо. Скручивает живот, жалит глаза. Это так красиво и чертовски романтично. И больно. Барретт умирает. Это я должен умирать здесь, а он – вернуться домой живым к своей девочке, а не умирать на полу этой чертовой хижины в этом грёбаном Афганистане. И ради чего? Для чего мы здесь? Я не знаю. Я записался в армию, чтобы воевать. Чтобы достичь чего-то. Служить моей стране. Я записался, потому что не знал, что ещё делать со своей жизнью. И потому что однажды в мою школу приехал военный в мундире. Он выглядел так здорово, что мне захотелось быть похожим на него. Показалось, что такая жизнь лучше, чем строительство домов вместе с отцом в нашей захолустной дыре в Айове. А теперь я здесь, в плену, в ещё более забытом Богом месте, в Афганистане, вместе с умирающим другом, лежащим рядом со мной на земле. И я не могу вспомнить, почему я здесь? За что, предполагалось, я воевал?

А Том? У него есть ради кого жить. У него есть женщина, которая безумно любит его, и ждет, когда он вернется домой.

— Прочитай это еще раз.

— Сыграй еще раз, Сэм, — я довольно паршиво изображаю актера Джеймса Кэгни или как его там зовут в том фильме.

Том смеётся, а потом закашливается.

— Идиот. Это... не точная цитата. Надо... «Играй, Сэм». Кино по пьесе «Все приходят к Рику», — он несколько раз моргает, облизывая пересохшие губы. — Рейган ненавидит этот фильм. Когда она была совсем маленькой, ее бабушка... заставляла смотреть вместе с ней этот фильм каждые выходные. Рейган и со мной так поступила – заставляла его смотреть, когда я был в отпуске после Ирака, перед отправкой сюда. Она смотрела его вместе со мной три раза подряд.

— Если честно, я даже не знаю название этого фильма, — признался я.

— «Касабланка», — он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня одним открытым глазом. — Теперь прочитай это чертово письмо.

Я начал перечитывать его.

И еще раз.

В конце концов, Том отключился.

Он проснулся, когда луч света, пробивающийся через щели в двери, показал, что уже вечер.

— Прочитай мне еще раз письмо, Дерек.

«Боже, Том. Знаешь, почему я помню все это? Каждый эпизод? Потому что в течение восьми лет ты всегда находился в боевой готовности. Три поездки в Ирак, и сейчас ты в третий раз отправляешься в Афганистан.

Я скучаю по тебе, Том. Каждый день я скучаю по тебе. Даже когда ты дома, рядом со мной, я скучаю по тебе. Потому что знаю, что в любую секунду ты можешь снова внезапно уехать».

Я перечитываю ему письмо. Каждый раз читая, я чувствую себя виноватым. Потому что не прочитываю его целиком. Я не могу заставить себя прочитать ошеломительную новость в конце письма. Я пропустил её, когда читал письмо в первый раз. И я пропускаю строчки: «Я не думаю, что смогла бы справиться, если бы это случилось с тобой…» и «Пожалуйста, вернись домой, Том, ко мне». Я пропускаю предложение про ребенка и слова про «нас».

Я не могу сказать ему про малыша. Не теперь. Сейчас он все чаще находится без сознания. Очнувшись, Барретт заставляет меня читать письмо снова и снова, и это всё, что я делаю, пока он не в отключке. «Прочитай мне письмо. Прочитай мне письмо».

В конце концов, по прошествии четырёх дней, я могу цитировать этот текст слово в слово, не глядя на бумагу.

Я смотрю на слова на листочке – он покрыт грязью и кровью, и ещё слезами – и притворяюсь, что читаю. Барретт тоже знает письмо наизусть. Он беззвучно произносит знакомые слова в унисон со мной.

Мы заканчиваем чтение вместе: «Я так сильно тебя люблю, Том. Так сильно, что не могу передать это словами. С тобой всё будет хорошо. Ты вернешься ко мне».

После чего Том всегда делает паузу, а потом шепчет:

— Я тоже люблю тебя, Ри.

* * *

Прошла неделя. Том почти всё время в отключке. Очнётся на час или два, а потом снова проваливается в бессознательное состояние. Задыхается. Стонет. Всё, что он может делать – тихо бормотать «письмо». Это всё, на что у него хватает сил.

Я снова читаю письмо и снова пропускаю новость о ребенке. Я лгу ему. Я не говорю ему, что он – папа.  

Я трус. Он заслуживает того, чтобы знать, но я просто... не могу сказать ему. Я засыпаю, проклиная себя за эту боязнь, за то, что больной уёбок. Но я никогда не скажу ему. Потому что для Тома это будет слишком тяжело. Он будет сражаться. Он постарается держаться, но... в глубине души я знаю, что он не выживет. Он умрет со дня на день.

Наши захватчики оставили нас в покое. Они кормят нас время от времени, чтобы мы не сдохли от голода. Но Том отказывается от еды в последнее время. Он говорит мне, чтобы я ел сам. Так что я ем, потому что...

Потому что я всё ещё хочу жить. Я до сих пор надеюсь, что американские ребята придут за нами. Что они прилетят на SuperCobras с пушками наперевес и заберут нас домой. Спасут Тома.

И он еще надерет мне задницу за то, что я не рассказал ему о его малыше.

Но, поскольку на исходе уже вторая неделя, а его рана гноится и ужасно пахнет, да и моя тоже инфицирована и выглядит погано, я просто знаю, что наступит день, когда мой друг не проснётся и не попросит прочитать ему письмо.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Я не хочу, чтоб он умер. Я умер бы вместо него, если бы мог.

Занял бы его место на смертном одре.

Но вместо этого, я читаю ему письмо, пропуская важные строчки.

* * *

— Де... Дерек, — шепот из темноты зовет меня.

Я моргаю, просыпаясь:

 — Да, друг.

Я чувствую, как его пальцы впиваются в землю:

— Я ухожу... сейчас.

Я беру Тома за руку:

— Не, мужик, мы поедем домой.

— Лжец!

Я давлюсь:

— Я здесь, Томми.

— Рейган... ты должен вернуться домой. Скажи ей… скажи ей, что я люблю ее…

— Иисусе, Том. Держись, мужик. Ты сам ей это скажешь!

— Нет, — он сжимает мою руку, — я не скажу, и ты это знаешь. И я это знаю. Отнеси ей письмо. Это все, что я могу передать ей. Скажи, что ее письмо заставляло меня жить.

— Я скажу ей.

Он слабо кашляет.

— Скажи ей, что она – всё для меня… Именно эти слова.

— Я скажу ей.

— Поклянись.

Я сжимаю его руку так сильно, как могу, моргая от слёз, которые отказываюсь проливать.

— Клянусь. Своей душой. Клянусь.

— Она должна знать, что все мои мысли были… о ней. Я держался... хотел… я хотел вернуться домой, к ней. Я боролся ради неё. Она должна это знать.

— Она узнает. Я обещаю, — что-то влажное и горячее стекает по моей щеке. Нет, это не слезы. Я — чёртов морской пехотинец США! Я не могу плакать! Я не плакал со второго класса.

— Я люблю тебя, брат!

— Да пошел ты!

— Ладно.

Длинная-длинная пауза между вдохами. Стон боли…

— Я люблю тебя, Том, — я заставляю себя сказать это прежде, чем он уйдет навсегда.

Он сжимает мою руку, дергая пальцами. Делает вдох.

И тишина…

С кончика моего носа соскальзывает слеза. Он держит письмо теперь в уже ослабевших пальцах.

Я складываю листы желтой бумаги, тщательно засовываю их в конверт, отрываю длинную широкую полоску ткани от моей рубашки, оборачиваю ею конверт и кладу его в карман своей формы, застегивая клапан.

Держу пальцы под носом Тома. Щупаю его пульс. Он ушел…

— Ты – папа, Том, — слова вырываются из меня сами собой. ...