Пролог

Монах делал вид, что молится. Его костлявые пальцы в оловянных перстнях перебирали четки. На самом деле он не молился, он внимательно следил за солдатом. Густав Адольф фон Филленбург, епископ Вильбурга и Фринланда, приказал присмотреться к нему. Но присматриваться было не к чему. Солдат добрых полчаса стоял, не шевелясь, глядел в стену перед собой. Казалось, он может стоять так весь день. Но монах присматривался, как велел епископ, он знал, что это не простой солдат. Солдаты не носят шёлк, солдаты не носят мечи с золотом на эфесах, солдаты не носят сафьяновые кавалерийские сапоги до колен с дорогими шпорами. Если бы монах не знал, что это солдат, он бы принял его за благородного.

Слуги приносили блюда с жареной курицей и рисом, с черной кровяной колбасой, с белой ливерной. По зале распространился запах пряной, вкусной еды. Солдат даже не шелохнулся, не покосился на еду. Казалось, ничего не производит на него впечатления. Казалось, что он каждый день бывает в личных покоях епископа, каждый день ходит по желтым паркетам, прикасается к дорогой мебели, кладет руки на красные скатерти, видит образа в серебре, золотой крест и смотрит в огромные застекленные окна от потолка до пола. Солдат даже не обращал внимания на агрегат, стоящий в углу, из которого доносились разнообразные механические звуки и под которым качался маятник, он не глядел на удивительную вещь – на часы.

Монах еще раз отметил про себя, что если это и солдат, то он весьма не прост. Если бы он был действительно простым солдатом, то он бы разглядывал залу с открытым ртом, ведь одно блюдо из серебра с курицей и рисом сопоставимо с годовым жалованием солдата.

На самом же деле все было не совсем так. Кое-что действительно произвело на солдата большое впечатление. И это были не часы, и не серебряная посуда. И то, и другое он видел уже не раз. Он даже ел с серебра. Мало того, он был грамотен и мог различать время, но вот такие окна… Да, окна произвели на него впечатление. В комнате было светло, как на улице. Ни свечи, ни лампы, ни факела не были нужны, и это было удивительно. Но он не проявлял удивления. Взглянул, оценил, отвернулся.

Тем временем слуги почти бесшумно приносили новые блюда: серый паштет, листья соленой капусты с фиолетовой мочёной морковью и яркими красными ягодами, пирог не понятно с чем, вино в великолепном стеклянном графине, судя по цвету, не местное. Они поставили посередине стола две тарелки, одну в другую. Солдат не понял для чего это. Рядом положили несколько ножей разных видов и вилки. Рядом поставили еще тарелку, но поменьше.

Солдат был голоден, но на эту еду он не рассчитывал. Он был почти уверен, что епископ никогда не пригласит его к столу. Хотя в его жизни бывало всякое. Он сидел за столом с благородными людьми, но уж точно не с епископом. Слуги принесли блюдо с рыбой, рыба была простой, речной. Еда простолюдинов. Монах встал у окна продолжая теребить четки. Стрелка на часах казалось, замерла, а слуги носили и носили какие-то блюда на стол: соусы нескольких видов, резаный окорок, маринованный чеснок, два вида хлеба. Хлеб был горячий, только из печи. Когда они перестали носить, то встали у стены и замерли. Солдат понял, что скоро придет и сам епископ Густав. Так и случилось, вскоре он действительно появился. Шумно сопевший и шелестевший дорогими одеждами, грузный, в огромной широкополой шляпе стоимостью в целое состояние, он появился сразу, как только влетевший в залу лакей распахнул двери. Чопорная тишина и пустота мгновенно закончились. Епископ заполнил собой все пространство. В комнате появился хозяин. Он сразу сел за стол, а лакей снял шляпу с его головы. Монах встал за его спиной, сделал жест пальцами и все слуги кроме одного покинули залу. Епископ осмотрел стол и только после этого взглянул на солдата.

– Это о тебе мне писал аббат Дерингхоффского монастыря?

– Надеюсь, что так, – отвечал солдат, поклонившись достаточно низко.

Епископ посмотрел на него внимательно. Про себя он делал вывод: «Из простых, но хочет выглядеть благородным». Солдат тоже смотрел на него внимательно и тоже делал выводы.

«Попу за шестьдесят, жирный любитель излишеств, скорее всего тупой и капризный».

– Как тебя зовут? – Спросил епископ.

– Ярослав Волков, – ответил солдат.

– О, ты из этих… из восточных?

– Мой отец был с востока, а мать урожденная Руудсдорфа, господин.

Монах тут же подскочил к солдату и зашипел в ухо:

– Ты должен обращаться к епископу «монсеньор».

– А не схизмат ли ты? – Спросил епископ, указав вилкой на одно из блюд.

Слуга тут же кинулся накладывать еду из блюда в тарелку епископа.

– Нет, монсеньор, – ответил солдат. – Матушка привела меня в лоно истинной Церкви.

– Да благословлена будет мать твоя, спасшая тебя от ереси.

Солдат хотел ответить, но в этот момент один из слуг внес в залу большое блюдо с жареной свининой. Свинину только что сняли с огня. Большие куски свинины с салом, горячий жир, наполнили комнату дурманящим ароматом. Солдат невольно вздохнул. Епископ заметил это. Он стал выбирать себе куски мяса, обжигался, но вилкой не пользовался. Монах подошел к нему сзади и тихо произнес:

– Монсеньор, хочу вам напомнить, что доктор Фибер не рекомендует вам есть больше одного куска.

– Я помню, – сухо ответил епископ, бросая себе в тарелку большой кусок горячего мяса, а чуть подумав, еще один.

– У вас будет изжога, – напомнил монах.

– Ну, так сделай мне воды с мелом, – сказал епископ, с хрустом разламывая свежайший хлеб.

– Я, конечно, сделаю, но вам нужно есть меньше жирного.

– Оставь меня в покое, слуга Люцифера, – рявкнул епископ и ударил рукой по столу так, что звякнули тарелки. – Вина мне кто-нибудь нальет?

«Ну, так и есть, капризный барин» – подумал солдат.

Монах обиженно поджал губы, стал перебирать четки. Слуга кинулся наливать епископу вино. Тот отпил полстакана сразу с не малым удовольствием.

– А как же ты стал солдатом? – Неожиданно спросил он и вцепился в кусок свинины зубами.

– Мой отец сгинул, – сказал солдат, чуть помолчав, и добавил: – Я остался с матерью и сестрами. У нас были долги, дом отец заложил.

– Понятно, отец заложил дом и сбежал.

– Это маловероятно, – ответил солдат.

– Маловероятно? Почему же?

– Он и его компаньоны собрали денег, снарядили корабль, чтобы ехать на восток за пушниной. Ни команды, ни купцов, ни корабля больше никто не видел. Скорее всего, их захватили телезские пираты или разбил шторм.

– Ты сказал «маловероятно», такие слова говорят грамотные, – произнёс епископ, жуя мясо и глядя на собеседника.

– Я обучен грамоте, монсеньор.

– С каких это пор в солдатах учат грамоте? У нас и монахи на три четверти неграмотны. У нас некоторые отцы Церкви, прости Господи, читают с трудом. А ты солдат и вдруг грамотный.

– Повезло, – коротко ответил солдат.

– Что это за везение такое? Поведай уже.

– Я поступил на службу в роту лучников, в отряд графа фон Крюнендорфа. В сражении при Сен-Сьене был ранен, рейтары де Брюиза сначала растоптали ландскнехтов, а затем и нас… Меня там ранили.

– Погоди-ка, погоди, Сен-Сьен, Сен-Сьен… – Наморщился епископ. – А где это?

– На левом берегу Марты, южнее Бернандина.

– Святой крест, а когда же это было?

Солдат неожиданно для себя понял, что это вовсе не простая беседа.

– Семнадцать. – Он на секунду задумался. – Нет, шестнадцать лет назад.

– Вот оно как, – он внимательно смотрел на солдата, потом снова увлекся рыбой. – Значит, ты пошел служить, а сколько лет тебе было?

– Нас выгнали из дома, когда мне было четырнадцать, мать пошла в корчму, убирать и помогать готовить. За это хозяин разрешил ей и моим двум сестрам жить в конюшне. Мне там места не было, и я узнал, что фон Крюнендорф собирает людей. Деньги, которые он предлагал, показались мне огромными. Я был уверен, что за пять лет службы смогу купить матери дом.

– И что, купил?

– У меня до сих пор нет дома.

– Ну, ладно, что там с рейтарами де Брюиза, которые тебя немного поломали? И кто же тебя грамоте обучил?

– Читать меня еще отец научил, а все остальное сам. Ранение было тяжелым, я валялся в телеге целую неделю с другими ранеными. У меня была сломана ключица, рука и ребра. Все с левой стороны. Через неделю начал ходить, один единственный из телеги. Все остальные умерли. Ходил с трудом, поэтому меня хотели выгнать из роты. Лейтенант Брюнхвальд взял меня к себе за один талер в полгода.

– Лакеям обычно платят больше, – заметил епископ.

– Нет, лакей у него был. Он взял меня вестовым, конюхом, чтецом и всем остальным, кем только можно.

– Помощником лакея, – заметил епископ. – А что, это за Брюнхвальд? Он не из Леерзиндских Брюнхвальдов?

– Скорее всего, из них, но его никто не называл «фоном». Думаю, он был из бастардов.

– Был? – Епископ на секунду перестал жевать.

– Да, был, через четыре года, при штурме Дрофера его убил арбалетчик. Болт пробил кирасу, вошел в грудь на палец, прямо в сердце. Он умер у меня на руках.

– А ты остался без хозяина?

– Да, но к тому времени я уже умел читать, считать и писать. Знал кое-какие законы. Последний год я вел всю его переписку и писал все его приказы. А он только прикладывал свой перстень.

– Так ты стал его писарем?

– Не совсем, что бы писарем. Лейтенант был бесшабашной храбрости человек. И вечно лез в самую кашу. А мне, к сожалению, приходилось следовать сразу за ним. Так что в палатке я был его писарем, а в бою оруженосцем. Таскал щит и алебарду.

Епископ, видимо, наелся, он лениво ковырял ложкой взбитые сливки с ягодами. Теперь он не казался солдату истеричным барином. Солдат видел, что перед ним сидит тонкий интриган, мастер политики, обмана и лукавства.

– И куда же ты пошел после смерти Брюнхвальда?

– Никуда не пошел. У Брюнхвальда был контракт с фон Крюнендорфом. Я так и остался у графа в полку. Он определил меня писарем в кавалерийскую роту.

– И как тебе было в кавалерийской роте?

– Весело. Они там все воровали.

– Воровали? И что ж они воровали?

– Все, что только можно. Лошадей ставят на выпас, а фураж списывают. Коновалов вызывали каждый день. Как будто половина лошадей в роте больны.

– А они не болели?

– Конечно, болели, но не так часто как приходили коновалы, не так часто, как это оплачивал граф.

– Ха-ха-ха-ха, – засмеялся епископ. – Воровали! Какая прелесть!

– Прибавьте к этому перековку, которой не было, и ремонт сбруи, который был не нужен.

– Ты не только грамотный, ты еще и в лошадях разбираешься?

– У лейтенанта Брюнхвальда было четыре коня. У меня пятый. Четыре года ими занимался я.

– И что ж было дальше, ты пошел к графу и сказал, что его обворовывают?

– Нет, граф сам догадывался, а я не стал это отрицать.

– И что было дальше?

– В этот вечер меня пытались зарезать.

– Ах-ха-ха-ха, – снова засмеялся епископ. – Какая прелесть, люди не меняются, hoc est verum.

– Malum consilium, для нападавших, – произнес солдат, – к тому времени я уже многому научился у лейтенанта Брюнхвальда за четыре года непрерывных сражений.

Епископ перестал жевать, отложил ложку. Он едва мог скрыть удивление.

–Scitis lingua patrum nostrorum? – Спросил он.

– In mensura facultatem, – ответил солдат.

Епископ обернулся к монаху:

– Что скажешь?

– Скажу, что в этой фразе «in» не употребляется, достаточно просто сказать «mensura facultatem»

– Да не это я имел ввиду, – епископ махнул на монаха рукой. – Скажи, друг мой, а кто же тебя обучил языку знаний? Опять сам?

– Нет, монсеньор, на этот раз учитель был. Это был монах фелинганского монастыря. Фон Бок в очередной раз не заплатил своим наемникам, они начали грабить на востоке от озера Фелинга, хотели разграбить сам город Фелинга, но там все было разграблено до них. И тут им попался монастырь. Вынесли все ценное, а монастырь подожгли, мы выбили их оттуда, и из огня удалось спасти четыре сотни книг. Барон забрал их себе. Приказал мне их продать. Но в тех местах людей с деньгами не было. Мы возили их с собой. А за нами увязался один монах, брат Сульвио. Он все время ныл и просил их вернуть, бубнил, что это большая ценность. Я захотел узнать, что же в них такого ценного. А три четверти этих книг были написаны на языке древних. Брат Сульвио сначала читал мне их по ночам, а потом стал учить меня этому языку. За год я стал читать сам.

Епископ помолчал и произнес:

– Аббат писал мне, что ты редкий человек. Вижу, что он не ошибся, – он опять помолчал, а потом предложил, указав на стол. – Хочешь что-либо поесть? Присаживайся.

Сам епископ встал:

– Бери, что хочешь.

Солдат не шелохнулся. Он не ел со вчерашнего дня, но сесть за стол после того как из-за него встал хозяин, значило признать себя слугой или лакеем.

– Благодарю вас, – сухо ответил солдат. – Я не голоден.

– Ну, как знаешь, – также сухо произнес епископ. – А почему же ты ушел из своей профессии?

– Ну, мне показалось, что я уже исчерпал всю удачу, отпущенную мне. Почти двадцать лет мне везло. Везение не может быть бесконечным.

– А как ты об этом узнал? – Епископ подошел к окну. Он не смотрел на солдата.

– При штурме Эшре. Наш командир, герцог де Приньи…

– Молодой герцог? Герцог Альбер? – Перебив солдата, спросил епископ.

– Именно, герцог Альбер, его отец, к которому я нанимался, уже год как умер, решил похвастаться своей гвардией перед дружками, сановными особами и сказал, что сам с нами первый войдет в пролом

– А ты был в его гвардии?

– Я был правофланговый корпорал гвардии, охрана штандарта Его Высочества Биофра, графа де Фрэ, графа де Ганши, герцога Альбера де Приньи, его глашатаем и чтецом его приказов.

– Поэтому ты отказался от моего стола? – Спросил епископ. – Ты сидел за столом с герцогом и рассчитывал, что тебя пригласит за стол епископ?

Солдат едва заметно поклонился.

– Ладно, – епископ снова уставился в окно. – Так почему ты ушел из армии герцога? Молодой герцог был болван?

– Вы не далеки от истины. Герцог вошел в пролом первым и первым получил удар копья. Затем полдня мы занимались тем, что пытались вытащить его из города, а горожане занимались тем, что пытались его зарезать. Ближе к вечеру я тоже получил удар копья в ногу. В результате сей блестящей атаки из ста семидесяти двух гвардейцев осталось пять десятков. Два десятка убитых, остальные ранены.

– То есть молодой герцог тебя не впечатлил?

– Юнец, ищущий славы, худший командир из всех, какие могут быть.

– Значит, это был твой последний штурм?

– Да, если еще учесть, что беарийский арбалетчик со стены влепил мне болт прямо в шлем.

– Он ранил тебя?

– Нет, болт порезал кожу на виске, застрял между головой и шлемом, но уже в этот день я понял, что мое везение заканчивается, и что пора заканчивать с этим ремеслом.

– Тем не менее, ты прекрасно выглядишь после стольких лет в армии.

– Non sine fortuna, – ответил солдат.

Епископ усмехнулся и посмотрел на монаха, а тот скептически поджал губы.

– Tu quoque severus, он ведь просто солдат, а не ученый.

Монах промолчал.

– Хорошо, а у кого же ты еще служил?

– У фон Бока два года, у фон Рюгенталя. Полгода мне платил курфюрст Ренбау, пока его не разгромили у Мюлле. Вот, в общем-то, и все мои командиры.

– Ну, хорошо, – епископ помолчал, подумал,– А что ж ты совершил такого удивительного для барона фон Рютте?

– Ну, я, – начал солдат, – помог ему навести порядок в его земле.

– Секундочку, – перебил его епископ. Епископ подошел к столу и налил вина в два бокала. Один предложил солдату, а из второго отпил сам. – Что за дрянь? Вино мне возят все хуже и хуже.

Солдат отпил и решил, что вино вполне себе приличное.

– О чем мы говорили? – Спросил епископ.

– О бароне фон Рютте.

– Ну и что именно ты сделал для барона?

– А разве аббат вам не написал?

– Аббат мне пишет едва ли не каждый день. Мало ли что, но мне написал. Он написал, что барон очень щедро наградил тебя. И как щедро?

– Вполне, – скромно сказал солдат.

– И сколько же он тебе обещал за работу твою?

– Семь цехинов.

– Семь цехинов? – Епископ Густав поднял брови.

– Именно.

– Семь цехинов! А знаешь ли ты, сколько местные бароны собирают со своих земель в год?

– Не имею представления.

– А я имею! Местные бароны в год собирают 15-20 цехинов в урожай, и это зажиточные бароны. Большинство едва собирает десять. Так вот мне интересно, что же ты за подвиг совершил, что прижимистый Рютте отдал тебе половину своего дохода?

– Мне он не показался прижимистым.

– Тебе не показался, а я его знаю с детства. Я вместе с ним рос. Он всегда был тупым, спесивым и драчливым, а когда вырос, то стал еще и жадным. С мужика дерет последнее, за дочь приданое дает смехотворное. Сына, наследника, держал в черном теле, сыну едва удалось у него коня выклянчить. Так что давай, рассказывай, за что жадный Рютте дал тебе гору золота.

– Монсеньор, это долгая история.

– Долгая история, говоришь? До воскресной мессы я свободен, – епископ подошел и уселся в кресле. Слуга принес ему две подушки, а под ноги поставил скамеечку.

– Ну, рассказывай, – сказал епископ. – За что барон заплатил тебе семь цехинов?

Глава первая

– А где мост? – Спросил солдат.

– Так нету, – ответил мужик вежливо и с недоумением, мол: «Что ж вы, господин, не видите, что моста нет?».

– Был. Я три года назад здесь проезжал.

– Так был. Да, был. Только вот дожди с февраля месяца как пошли, так и идут. А в апреле его и смыло. И севернее мост тоже смыло.

– А лодка где-нибудь тут есть?

– А как же! Есть лодка, есть. У местного мельника. Только маленькая она, вас перевезет, а коня не перевезет.

Солдат посмотрел в воду. Течение было очень быстрым. Переплыть с конем было нереально.

– И мост строить никто не собирается?

– Никто не собирается, – заверил мужик. Он связывал мокрый хворост в пучок. – А кому собираться? Старый граф еще зимой помер. Да, схоронили. А молодому графу не до этого.

– Воюет?

– Не-е, поскудствует… празднует, гуляет.

– Понятно, – солдат немного помолчал, – а там, за рекой, какой-то город был.

– Почему был? Есть. Байренгоф. Стоит город, стоит. Только вам туда ехать не надо.

– А что?

– А чума там.

– Чума?

– Ага, мрут людишки, пол города осталось от былого.

– Не уж-то столько померло?

– Кто помер, кто разбежался. Язва – одно слово.

– Язва – это беда, – согласился солдат.

– Язва – это полбеды.

– А что ж еще?

– Дезертиры.

– Вот как?

– Ага, ага, лютуют. Мы на тот берег даже не суемся. И хорошо, что мосты паводком смыло, и вы, господин, подумайте хорошенько, прежде чем туда лезть. А вам куда нужно?

– В Лютцоф.

– В Лютцоф? – Мужик задумался. – Это я не знаю, где такое.

– А что ж дезертиров никто не ловит?

– Я ж вам говорю, старый граф помер, а молодому только пятнадцать годов, не до того ему.

– Ясно, а всё-таки, как мне попасть на тот берег?

– Три мили верх по реке пороги. Вода там быстрая, но конь у вас добрый, пройдет. Только вот убьют вас там.

– Думаешь?

– Ага, думаю. Обязательно убьют. Меч у вас дорогой, конь у вас дорогой, что ж не убить-то? Там и за простого мужицкого конька убивают. А за вашего красавца и подавно убьют. Да что там конь, за один ваш плащ с мехом убьют, или за сапоги.

– Какие мрачные перспективы.

– Чего? – Не понял мужик.

– Ничего, – ответил солдат. – Страшно, но мне нужно в Лютцоф. Придется ехать.

– Ну, храни вас Бог.

– И тебя, друг.

Дождь, дождь, дождь. Некогда мелкая река – полноводна. Даже на порогах вода доходила коню почти до брюха. Медленно, с трудом, солдат перебрался на другой берег и повернул на север. В чумной город резона ехать не было и, тем более не было резона встречаться с дезертирами. Уж кто-кто, а солдат прекрасно знал, что из себя представляют эти парни. Дорога сразу за рекой ушла в лес. Стена леса справа, стена леса слева, а сама дорога больше походила на обмелевшее русло небольшой реки. И дождь.

Добрый плащ, который он захватил как-то после одного небольшого сражения в обозе побежденных, полностью промок. С капюшона за шиворот то и дело скатывались капли. Спина и плечи стали зябнуть, рука – старая его боль – начала ныть. Но ни крова, ни тепла даже не предвиделось.

– Эх, найти бы хоть что-нибудь дотемна, – сам себе сказал солдат.

Ему очень не хотелось ночевать в мокром лесу. Совсем не хотелось.

– Тут можно сгинуть, брат, – сказал он коню. – Исчезнуть, как будто и не было. Два, три дезертира с арбалетом – и все. Даже костей не найдут. Да и кто искать-то будет?

Конь не отвечал, шел шагом спокойным.

– Всякое мы повидали, а такой глуши не видели, сколько уже едем, и ни единого человека, ни дома, ни следов от копыт или колес, ни кострищ, одни лужи.

А день потихоньку полз к закату. Настроение портилось, а тут вдруг конь тихонько всхрапнул. Солдат сразу осадил его и остановился.

– Ну, чего ты? Что почуял?

Конь покорно стоял, шевеля ушами. Солдат послушал, вгляделся вдаль, даже на секунду стянул с головы мокрый капюшон – ничего, только мокрый лес и дождь. Солдат пустил коня шагом вперед. Он знал, что конь просто так храпеть не будет, это был добрый боевой конь. И тут до солдата долетел едва уловимый запах. Это был дым, тяжелый дым от сырых дров. Где-то неподалеку были люди. Только что это были за люди? Солдат решил не спешить, и, не смотря на непрекращающийся дождь, капюшон не надевал. В нем было плохо слышно. Проехав еще немного, он уже не сомневался, что кто-то хотел согреться в этом сыром лесу. А еще он почувствовал сладковатый и тошнотворный запах. Запах войны. Этот запах ничего хорошего не сулил. Поэтому солдат снял с луки седла шлем с подшлемником, надел его, затем вытащил меч и опустил его вниз, к ноге, под плащ. Он похлопал коня по шее и тихо сказал:

– Поехали тихонечко, и не вздумай храпеть. Если что, вернемся к порогам.

Но проехав немного и приглядевшись, он понял, что возвращаться не придется. На развилке дороги стояла виселица с двумя повешенными, а в десяти шагах от нее дымил костер. У костра сидело два солдата. Нанизав напалки большие морковки, они их жарили. Именно этот запах, сладкий запах жареной моркови солдат перепутал с запахом разлагающихся трупов. Рядом, на треноге из палок, висел щит с гербом. Белое поле из верхнего угла в нижний – широкая голубая полоса. На полосе черная орлиная лапа. Солдат помнил соню гербов и еще пару сотен мог узнать, но этого герба он никогда не видел. Герб успокоил его. Герб – это всегда порядок. Не останавливая коня, он вложил меч в ножны и снял шлем. Солдат был уверен, что перед ним не дезертиры, не мародёры. Ни те, ни другие никогда не будут носить чьих-либо гербов. Он двинулся к ним. Увидев его, люди вскочили с земли, похватали копья, надели шлемы и двинулись к нему. Это были простые, не молодые уже стражники какого-нибудь мелкого дворянина в поношенных , засаленных стеганках и старых сапогах. Шлемы и наконечники копий они давно не чистили.

– Стой, дальше хода нет, – сурово сказал один из них. Он был повыше и, наверное, поэтому был старшим. – Именем барона фон Рютте, я запрещаю вам ехать дальше.

– Это почему еще? – Спросил солдат.

– Далее земли барона фон Рютте, и он велел никого не пускать.

– А ты знаешь, что говорит дорожное уложение Фердинанда Святого о прохождении через владения?

– Нет, – честно признался стражник.

– А сказано там так: «А кто препятствовать будет проходу через земли свои купцу, монаху или другому доброму человеку или требовать мзду за проход через земли свои у купца, монаха или другого доброго человека – того считать разбойником, не смотря на титул». У тебя есть титул?

– Нет у меня никакого титула, и про уложения я ничего не знаю. Только вот с юга чумные сюда прут, да дезертиры. Вон, – он кивнул на виселицу. – Эти тоже без разрешения пройти хотели.

– Так это ты их повесил?

– Коннетабль приказал, мы повесили.

– Не похожи они на дезертиров. Обыкновенные мужики.

– Не знаю, мы их схватили, приехал коннетабль и приказал повесить для наглядности. Мы и повесили.

– Суровый у вас коннетабль.

– Суровый, так что мы вас не пустим.

– Неужели? – Солдат посмотрел на него пристально. Перед ним встала дилемма: повздорить с местным бароном, либо в ночь возвращаться к реке.

– Ну уж нет, – сказал он, – извини, брат-солдат.

Быстрым движением он схватил копье ближайшего, а каблуком сапога ударил его точно в лоб. Тот выпустил копье и плашмя упал в мокрую траву, а солдат ловко перевернул копье древком вверх и с размаху врезал им по шлему второго стражника так, что аж древко треснуло. Второй охнул и сел рядом со своим старшим.

– Поеду, посмотрю на вашего коннетабля, – сказал он, отбрасывая сломанное копье в сторону и пришпоривая коня.

– Мы ему обо всем доложим, – заорал вслед старший солдат.

Лес плавно превращался в болото, а дорога в неглубокую канаву. Умный конь не хотел идти в воду, аккуратно шел по обочине, и вскоре лес совсем закончился, и за болотом, в серой дымке мелкого дождя, появилось поселение. А еще дальше за ним он разглядел почти размытый сливающийся с серым небом замок. «Может, зря я отлупил олухов этого барона, – подумал солдат, – барон может взбеситься, а с другой стороны, что мне еще оставалось делать, не возвращаться же, в самом деле, к порогам. Надо проскочить быстренько его земли, переночевать где-нибудь в тихом месте у любого мужика, отогреться, высушиться, а на рассвете ехать дальше». Но он понимал, что такое вряд ли возможно. В таких забытых Богом медвежьих углах даже торговец нитками будет событием.

У околицы деревни пара тощих коров грызли какой-то кустарник. Ветер доносил запах дыма, навоза, квашеной капусты. Дома – убогие хибары. Много заброшенных, как и везде. Провалившиеся крыши, падающие заборы, пустые окна, дома без людей, как и везде. В одном из дворов солдат увидел босого мужика, тот деревянными вилами ворошил гнилое сено у забора. Занятие его было бессмысленным, но мужик старался. Еще не старый, широкоплечий, с крепкими руками и усталым лицом.

– Эй, – окликнул его солдат. – У тебя переночевать можно? Я дам тебе крейцер.

– У меня? – Удивился мужик. – У меня негде, господин. У меня шестеро детей, и скотину я дома держу. Вы не выспитесь.

– Скотину дома? Летом?

– Дожди, господин, скотина болеет. Держу дома, чтобы хоть чуть отогрелась.

– Как называется ваша деревня?

– Малое Рютте, господин.

– Рютте, ну конечно, – произнес солдат. – Я смотрю, у вас даже кирхи нет.

– У нас нет, а в Верхней Рютте есть. Там и кирха есть, и коновал, и кузнец. А у нас только харчевня для поденщиков, да для прочей голытьбы.

– Ясно, – сказал солдат. – А Верхняя Рютте там? – Солдат указал в сторону замка.

– Ага,– кивнул мужик. – В миле от замка.

– Ясно.

Он тронул коня и поехал по деревенской дороге.

– Господин, – кричал мужик, выбегая со двора на улицу. – Так ежели соизволите, я освобожу вам лавку у очага, а скотину загоню на ночь в хлев. – Солдат не ответил и продолжал ехать дальше. – Всего за пол крейцера,– кричал мужик вслед.

Лужи, ветхие заборы, кривые хибары, почти безлюдная улица закончилась площадью, главной постройкой которой было большое приземистое бревенчатое здание. Перед которым, вокруг огромной лужи, толпился народ. Там была пара телег, на которых сидели бабы и дети. Они мокли под дождем, но не уходили. Чего-то ждали. Солдат сразу заметил два наконечника копья над головами людей. Вздохнул. Он сразу понял, что тихонько проскользнуть и найти неприметный теплый ночлег ему не удастся.

Так и получилось. Расталкивая простолюдинов, из толпы вышел человек в добротных, отлично вычищенных доспехах. У него не было ни плюмажа, ни цветов местного барона, ни герба, но манера себя вести выдавала в нем главного. Он уверенно направился к солдату, и за несколько шагов заговорил:

– Сударь, мне нужна ваша помощь.

Это был совсем мальчишка, лет шестнадцати.

– Я надеюсь на ваше благородство и понимание. – Продолжил он, подходя ближе.

– Чем я могу вам помочь? – Сухо спросил солдат.

– Меня зовут Хельмут Рутт, я коннетабль барона фон Рютте. Прошу у вас рыцарского одолжения.

– Меня зовут Яро Фолькоф.

– Как? – Переспросил мальчишка.

– Яро Фольков, – повторил солдат. – И я не рыцарь.

– Вот как? – Тон мальчишки сразу изменился. – Тогда почему ты разговариваешь со мной сидя на лошади, когда я стою перед тобой пеший? Ты ведь не граф, не курфюрст и не князь церкви.

Солдат молча слез с коня, потянулся, размял ноги и спросил:

– Что вам нужно?

Мальчишка, бесцеремонно разглядывая его, вопроса не слышал.

– Если ты не рыцарь, то откуда у тебя такой меч, – коннетабль ткнул пальцем в эфес меча солдата. – Откуда такой конь, откуда такой шлем?

– Этот меч мне подарил герцог Биофр де Приньи, за то, что я вытащил его из свалки в сражении у озера Боло, и тем самым спас его от плена или от смерти. А коня мне выдали по штатному расписанию в гвардии его сына, герцога Альбер де Приньи.

Коннетабль молчал, выпучив глаза. Все сказанное солдатом произвело на него огромное впечатление. Он был совсем мальчишкой.

– Ещё вопросы у вас есть, или я могу ехать?

– У озера Боло… У озера Боло вы дрались со свеями?

– Да.

– Я слышал, свеи непобедимы.

– У озера Боло они были разбиты.

– Так вы гвардеец?

– Да, я был правофланговый карпорал, охрана штандарта и глашатай Его Высочества Биофра, графа Де Фре, глава Де Ганши, герцога Де Приньи и потом его сына Альбера да Приньи.

– Вы, наверное, были во многих сражениях и битвах? – Спросил мальчишка с придыханием и благоговением.

– Сражений и битв в моей жизни было больше, чем мне хотелось бы. – Сухо ответил солдат. – Мне не хотелось бы отнимать время у столь занятой особы. Поэтому я, наверное, поеду. Если у вас, конечно, больше нет вопросов.

– Вопросов у меня к вам тысяча, но я хочу задать вам их после дела. Я прошу вас быть моим гостем. Но сначала нам нужно будет уладить один вопрос. И, надеюсь, вы мне с ним поможете.

– Господин коннетабль… – Начал было солдат.

– Дело пустячное, – сказал коннетабль, но по тону было ясно, что он так не думает. Тон был почти умоляющий. – Три дезертира буйствуют в харчевне, второй день пьянствуют. Имеют дочку трактирщика и ещё одну бабёнку. Замужнюю, – мальчишка посмеялся, но солдат почувствовал фальшь в этом смехе. – Мужики волнуются, а я не могу допустить, чтобы мужики волновались, барон будет недоволен.

– Друг мой, я после ранения, я еще плохо хожу, – отвечал солдат. – Из меня не бог весть какой помощник. Так что, извините, но …

Коннетабль схватил его за руку, заглянул в глаза, он был совсем мальчишкой, он произнес:

– Я дам вам денег.

– Денег? – Солдат удивился.

– Что, думаете, у меня нет? У меня есть деньги.

– Да дело не в деньгах. Я…

– У меня есть марка.

– Марка?

– Имперская марка, я вам ее отдам, если вы мне поможете. Давайте отойдем, за лошадь встанем.

Видимо, он не хотел, чтобы его люди и деревенские мужики это видели. Отойдя за коня, коннетабль сунул руку под кирасу и достал кошель. Там была всего одна монета. Крупная, толстая, черная от старости, серебряная имперская марка.

– Вот, держите, – он сунул ее солдату в ладонь.

– То есть, за то, чтобы скрутить трех дезертиров вы готовы заплатить кучу серебра? – Спросил солдат.

– Да, – просто ответил коннетабль и так посмотрел на солдата, что тому стало его жалко. Это был не суровый коннетабль, опора лендлорда, закон феода, это был испуганный мальчишка, которому нужно решать взрослую задачу.

– Ладно, – сухо произнес солдат. – Я вам помогу, только давайте без вранья. Что за люди в харчевне?

– Не знаю, – ответил мальчишка. – Я их не видел, но у них хорошие лошади.

– Вот как? Дезертиры на хороших лошадях. И сколько же их?

– В конюшне четыре лошади.

– Вы же сказали, что дезертиров трое?

Мальчишка не ответил.

– Ладно, пойдемте, посмотрим.

Коннетабль чуть ли не подпрыгнул от радости и пошел впереди него, звякая доспехами. И еще издали крикнул двум своим людям:

– Воины, этот рыцарь нам поможет!

Люди коннетабля заметно подтянулись, а народ, особенно дети, загалдели.

– Вон оно как, рыцарь! Настоящий!

Солдат поморщился, ему все это не нравилось, он с коннетаблем дошел до конюшни, а в конюшне ему стало нравиться еще меньше.

– Это их лошади? – Солдат указал на лошадей.

– Они, – ответил коннетабль.

– Послушайте, коннетабль, а вы знаете, что любая из этих лошадей стоит дороже этой вашей харчевни? Берите этих лошадей, отгоните их в замок, барон вам только спасибо скажет. И пусть они потом эту харчевню хоть сожгут.

– Я боюсь, что они сожгут всю деревню, – ответил коннетабль.

– Ну, так заколотите дверь сами и подожгите ее.

– Нельзя, – мальчишка стал еще печальнее. – Там две молодые женщины. Мужики меня возненавидят.

– О, так вы волнуетесь о женщинах? А на южной дороге вы приказали повесить двух мужиков, за просто так.

– Так они же чумные. Пришли из чумных мест.

– А, чумные, тогда понятно.

– Мне барон приказал вешать всех, кто придет с той стороны, ну вот я…

– Да понятно, – прервал его солдат. – Вы мне вот, что скажите, вы видели этих, – он кивнул на лошадей, – их хозяев.

– Угу, – кивнул молодой человек.

– И что, страшные?

– Угу.

– Ясно.

– Ну, так что, поможете? – Почти жалобно спросил коннетабль.

– Видите эти кольца на уздечке? – Солдат подошел к лошади, ткнул пальцем в уздечку.

– Да, – ответил коннетабль.

– Это кольца для украшений, сюда вставляют ленты, так ламбрийцы украшают своих коней перед боем. В эти кольца они вставляют ленты цвета своего полка.

– Ламбрийцы? – Упавшим голосом спросил коннетабль.

– Да, ламбрийцы, знаете, кто это?

– Наемники.

– Самые дорогие и самые лучшие наемники на свете. Их там четверо?

– Да, я видел четверых, когда они въезжали в деревню.

– И нас четверо. Если, конечно, считать двух ваших стражников. У хибары два окна, судя по всему. У каждого поставим по человеку. Хибару подожжем, если конечно будет гореть. Мы с вами встанем у входа и будем рубить, всех кто выскочит.

– Но…

– Да помню я, там женщины, поэтому драться с ними мы не будем, а будем их уговаривать отпустить баб. Согласны?

– Согласен. – Кивнул юный коннетабль

– И не вздумайте их чем-нибудь спровоцировать. Если мы их взбесим, они убьют нас всех. И людям своим скажите, чтобы не лезли на рожон.

– Не полезут, – кивнул коннетабль.

– А вот когда отпустят баб – будем думать, что делать дальше.

– Хорошо.

Они вышли из конюшни на улицу. Солдат снял тяжелый от воды плащ, и кинул его на седло. На секунду задумался и вытащил из огромного холщевого мешка кирасу. Бригантину решил не брать. Решил, что в кирасе будет спокойнее. Так же он стал доставать из мешка наплечники и наголенники. Стал одеваться. Коннетабль не постеснялся выступить в роли оруженосца. С креплением лат он был хорошо знаком. Когда с застежками и ремнями было покончено солдат надел подшлемник. Коннетабль протянул ему шлем.

– Нет, сначала горжет.

– Вы и горжет будете надевать?

– Буду, – ответил солдат, надевая горжет. – Десять лет назад мой друг перед заступлением в дозор, где мы обычно спали, поленился надеть горжет, а еретики сделали вылазку. Вылазка была пустяшной, они просто проверяли, на месте ли мы, и драки почти не было, но был один удар копья, всего один.

– И вашему другу копье попало в горло?

– Нет, копье попало в наплечник и сломалось, а вот щепка от копья попала ему в горло, небольшая щепка, в мизинец толщиной, вошла в горло, а вышла из под уха. Мы позвали лекаря, и он вытащил щепку, но моего друга пришлось положить на живот, так как из горла все время шла кровь, а ночью он умер, – солдат застегнул горжет, который закрыл горло и нижнюю челюсть, – а вот теперь шлем.

Он надел шлем, достал из мешка тяжелый топорик на короткой ручке, очень удобный в свалке, засунул его за пояс на спине, достал длинный стилет без гарды из ножен, засунул его в правый сапог, в специальный карман для ножа, топнул ногой, поправляя наголенник и сапог. Надел на левую руку легкий треугольный кавалерийский щит.

– Ну все, готов, – сказал солдат.

– Пойдемте? – Сказал коннетабль. Его едва заметно потрясывало от волнения.

– Нет, все-таки надену еще поножи.

– У-у, – только и смог произнести коннетабль, но добавлять ничего не стал, стал помогать застегивать поножи.

Когда все было готово, солдат спросил:

– Ну, где ваши люди?

– Там, – указал рукой в сторону телеги, стоявшей почти в луже, возле которой толпились люди.

– Эй, ты, – солдат указал в мужика пальцем. Это ты предлагал ночлег за крейцер?

– Я, господин, – оживился мужик подбегая.

– Тебя зовут Яков?

– Ёган, господин.

– Ну да, как же иначе, присмотри за моим конем и вещами. Если что-то пропадет, я отрублю тебе пальцы. Понял?

– Понял, ага-ага.

– Если меня убьют, в сумке на седле, бумага, там имена моей матери и моих сестер. Они живут в Руудсдорфе. Коня и снаряжение отдашь им. Себе за услуги возьмешь двадцатую часть. Двадцатая часть это половина десятины. Понял?

– Нет, Господин, не понял, – испуганно ответил крестьянин. Солдат его уже не слушал. Отворачиваясь от него, он крикнул:

– И не вздумай своровать хоть пфенниг. Коннетабль, пойдемте, где ваши люди?

– Эй, вы, – крикнул мальчишка, – ко мне.

Стражники, шлепая по грязи и лужам, подбежали. Это были не молодые уже мужики, прожившие жизнь с копьем в руке и со шлемом на голове. Усатые, худощавые, но крепкие.

– А почему вы без щитов? – Спросил солдат. – Где ваши щиты?

Те молча уставились на коннетабля. Коннетабль тоже молчал.

– Ладно, значит, оба встанете вторым рядом. Первым рядом встанем мы с коннетаблем. Ты за мной, а ты за коннетаблем. Сразу выставите копья вперед, только не суй мне его подмышку, возьми чуть правее, будешь сторожить меня справа, а ты коннетабля слева. Из-за нас не вылезать. Вперед не лезете, нам не мешаете, и колите при первой возможности. Если у них щиты, колите в ляжки и пах, про голову – забудьте. И смотрите по сторонам, среди них должен быть лучник, да, должен быть, хоть один. Солдаты опять косились на коннетабля, но тот молчал.

– Все ясно?

– Ясно, господин рыцарь, – отвечал один из бойцов.

– И не вздумайте бежать, увижу, кто побежит – сам убью.

– Значит, драка будет? – Спросил один из стражников.

– Я постараюсь этого избежать. Нам нужно забрать у них баб.

– Значит, будет драка, – произнес второй.

– Думаешь?

– Ну, а кто ж по пьяни баб отдаст?

– Посмотрим. Читайте молитву, кто знает, и пошли.

– Коннетабль, а сколько вы сможете собрать людей, если мы заберем у них женщин?

– В замке сержант и два человека, но барон их брать не позволил. Шестеро на заставах охраняют дороги. Солдат остановился, коннетабль и его люди остановились тоже.

– Что с вами, коннетабль? Волнуетесь?

– Ну, я… не то что бы… нет, я готов сразиться.

– Это ваше первое дело?

– Ну, я пока что только конокрадов ловил, дезертиров отгонял, дебоширов из трактира в подвал сажал. А вот так… чтобы вот с такими… ну, это первый раз у меня.

– Да не волнуйтесь вы, я думаю, сегодняшний день мы переживем.

– Да?

– Да. Вежливо попросим вернуть баб. Вернут – мы уйдем. Не вернут – мы тоже уйдем. Пойдем собирать людей. И чем больше соберем, тем меньше у них будет охоты с нами драться. Ясно?

– Ясно, – сказал коннетабль.

– Ясно, – сказал один из людей коннетабля.

– Ну, тогда с Богом, – произнес Ярослав Волков и толкнул дверь в харчевню.

В харчевне было на удивление светло и тепло. В очаге горели дрова, абсолютно голая, простоволосая женщина, большой деревянной ложкой перемешивала что-то в большом котле на огне.

– Ой, – сказала она и присела на корточки, чтобы скрыть наготу.

Солдат осмотрелся, еще одна голая женщина лежала на полу между лавкой и столом. Над ней, за столом, сидел длинноволосый дезертир. Он был бос, и свои босые ноги поставил прямо на женщину. Еще один дезертир лежал на лавке у стены, а двое других уже стояли посреди харчевни. Один здоровенный детина так же был бос, и кроме штанов на нем был дубленый тулуп обшитый синим атласом, вещь была дорогая, но детине явно не по размеру. Он на нем едва бы застегнулся. Детина, словно хворостиной поигрывал вполне себе увесистой секирой. На втором была дорогая, двойной кожи подкольчужная рубаха, добрые сапоги, и он сжимал копье. На его левой руке у мизинца и безымянного пальца не хватало фаланг. У того, что сидел за столом, через всю левую часть лицо шел шрам, а у здоровяка не было половины левого уха. Тот, что лежал на лавке, встал, потянулся, взял не спеша копье, и тоже вышел на середину

«Да, – подумал солдат, – народец резаный-рубленый, как бы коннетабль с его людьми не сбежали, глядя на них» – и произнес:

– Здравы будьте, братья-солдаты.

– И тебе, брат-солдат, здравым быть. – Отвечал тот, кто был в кожаной рубахе с заметным южным акценттом.

– Вдоволь ли у вас хлеба, братья-солдаты? – Спросил Волков.

– Горек хлеб солдатский, – заговорил тот, что встал с лавки, у него была рассечена верхняя губа, и не было зуба, он пришепетывал. – Из крови и грязи хлеб солдатский и его у нас вдоволь.

Он тоже говорил с акцентом. У солдата сомнений не было, это были ламбрийские наёмники.

На этом церемониальная часть была закончена, и тот, что был в кожаной рубахе, спросил:

– А что это вы так долго под дождем стояли? Стеснялись зайти, а, брат-солдат?

– Не хотели вас тревожить, брат-солдат.

– А что за люди с тобой, брат-солдат? – В каждом слове ламбрийца помимо акцента слышалась едкая насмешка. – Один, кажется, балаганный арлекин и два церковных попрошайки. Зачем ты их сюда привел?

Сидевший за столом лохмач весело заржал, двое других ламбрийцев тоже засмеялись.

– Нет, брат-солдат, это люди барона, – ответил Волков. Он окончательно убедился, что шанс победить этих людей в бою у них не было. Не смотря на то, что они без доспехов, не смотря на то, что они чуть пьяны, они зарежут всех за минуту.

«Сначала коннетабля, который стоит, разинув рот и выпучив глаза, он и мечем взмахнуть не успеет. Затем один займется мной, а остальные быстренько зарежут двух деревенских вояк, а потом всё… Мне конец, – думал Волков, – надо отсюда убираться».

Подтверждая его мысли, щербатый зашел справа, с той стороны, где нет щита, и встал в трех шагах.

– А-а, так это люди барона, – произнес ламбриец в кожаной рубахе. – Что-то мало у барона людишек.

– Так это не все, – ответил Волков.

– Ах, не все? А ты, брат-солдат, случайно не коннетабль?

– Нет, коннетабль он, – кивнул Волков на мальчишку. – Знаете, братья-солдаты, мы, пожалуй, пойдем.

– Куда же вы? – Засмеялся ламбрией в коже.

– А как же бабы? Мы же хотели забрать у них баб. – Произнёс коннетабль.

– Бабы? – Переспросил Волков и прошептал тихо. – Черт с ними, с бабами. Самим бы живыми уйти.

И тут он услышал звук, который не мог перепутать ни с чем. Чик-чик-чик-щ-щ-ёлк. Он не видел, что делал за столом лохматый ламбриец, но он прекрасно знал. И он ему крикнул:

– Брат-солдат, а не арбалет ли ты там натягиваешь?

– А хоть и арбалет, – задорно ответил лохматый из-за стола.

– А зачем тебе, брат-солдат, арбалет?

– А зачем ты, брат-солдат, вошел сюда с обнаженным мечом? – Сразу спросил лохматый арбалетчик.

– Мы уже уходим, – ответил Волков.

– Да уже нет, теперь то обождите, – ответил кожаный сухо и коверкая слова.

– Успокойтесь, братья-солдаты, – произнес Волков. – Давайте разойдемся без крови. – Он оглядел ламбрийцев: ни тени улыбок, и хмеля как не бывало. Сосредоточенные, готовые. Волков понимал, что сейчас может все начаться, и сказал: – Оружие у всех острое. И один только Бог знает, кто выйдет отсюда живым.

– Мы тоже знаем. – Ответил ему здоровяк в тулупе на совсем плохом языке.

– Так кто из вас коннетабль? – Снова спросил кожаный.

– Я коннетабль, – ответил мальчишка храбро, – и мы пришли забрать наших женщин.

– Так, значит, это ты? – Кожаный был как будто удовлетворён.

И тут лохматый, что сидел за столом, тихо свистнул. Сразу после этого ламбриец в кожаной рубахе ударил древком копья в пол. И всё началось, завертелось, без слов и предупреждений. Тонко тенькнула тетива арбалета, болт глухо звякнул о шлем и вошел в него почти до оперенья. Волков даже не успел подумать, в кого попало, а мальчишка коннетабль, выронив меч, сложился и упал на колени, а потом ткнулся лицом в пол.

– Режем! – Рявкнул кожаный и двинулся на Волкова.

Все всегда складывается не так, как планировалось. Ну, почти всегда. Солдат вроде и приготовился к тому, что может произойти, но оказался совсем не готов. И вот, мальчишка коннетабль мертвый на полу, а щербатый ламбриец наносит удар справа, как раз туда, где нет щита. На секунду, на долю секунду растерялся Волоков и думал только о том, выдержит ли кираса такой удар. И только когда закричал стражник барона, тот, что стоял за его спиной, он понял, что удар предназначался не ему. А дальше… Ну, а дальше все пошло как обычно. Сами собой включились рефлексы, выработанные годами бесконечных схваток, сражений и битв. И тут было все просто: тебя колют копьем – руби руки.

Щербатый не успел вытащить копье из оседающего стражника барона, когда Волков без замаха быстрым секущим ударом разрубил ему левую руку. Он бы ее отрубил, не будь у щербатого под рубахой красивых наручей из кожи, украшенных бронзовыми накладками.

– А-а, – заорал щербатый, оставив копье и трупе стражника. Он отпрыгнул, схватил правой рукой почти отрубленную левую и повалился на пол, заливая его кровью. Теперь предводитель ламбрийцев, тот, что был в дорогой кожаной рубахе, стоял перед Волковым. Это был сильный опытный мужчина, проживший большую часть своей жизни на войне. Он умело сжимал копье и готов был нанести удар.

У того, кто вышел со щитом и мечом против копья, всегда будет возникать вопрос: куда копейщик нанесет удар в пах или в лицо? Холодные и спокойные глаза ламбрийца не выражали ничего кроме сосредоточенности и внимания. Он не спешил. Не наносил удары. А куда ему было спешить? Секунды идут, тетива арбалета натягивается, нужно просто подождать, пока щелкнет фиксатор, пока на ложе ляжет болт. Он это понимал, и Волков это понимал. Поэтому Волков сделал шаг и выпад. Ламбриец легко парировал и тут же нанес удар. Волков просто кишками почувствовал, что удар придется в пах. Так и вышло. Волков щитом отвел удар, и наконечник копья звякнул о поножи. А меч солдата рассек воздух очень близко от лица и плеча копейщика. Снова пауза. Снова напряженное внимание обоих. Секунда. Две. Три. И вдруг отчетливо слышимый щелчок. Тетива натянута. Болт уложен на ложе. Арбалетчик снова свистнул.

«Значит, свистом он сообщает о своей готовности, а кожаный сейчас даст добро на выстрел».

И тут же ламбриец в кожаной рубахе ударил копьем в пол. Волков сразу отпрянул назад. Он слышал, как тенькнула тетива, отправляя снаряд в его сторону. Он ждал, что снаряд мелькнет мимо него… и тут же получил сильный удар копья в лицо. Этот удар убил бы его на повал, разломил бы челюсть, прошел бы через горло и рассек бы позвоночник сразу под черепом, если бы не горжет, прикрывающий горло и нижнюю часть лица. Горжет выдержал удар, и наконечник копья звякнул, скользнув в сторону.

Рефлекторно, не целясь, Волков по-дурацки отмахнулся мечом в ответ. Это был не удар и не выпад. Он не рубил и не колол. Просто махнул и слегка самым кончиком достал лицо ламбрийца. Достал самым кончиком, не сильно. Но меч у Волкова всегда был заточен до состояния бритвы. Большинство его коллег считало это излишним, но он всегда точил и точил своё оружие. Чистил и точил. И теперь этот слабый, неточный взмах рассек лицо ламбрийца от скулы до нижней челюсти так, что через щеку можно было вставить в рот палец, а кровь из раны потекла ручейком, заливая дорогую, двойной кожи, красивую, подкольчужную рубаху. «Какие бы вы не были опытные и сильные, а доспехи-то надо было надеть», – думал Волков. И тут он снова услыхал щелчок, снова тетива была натянута. Солдат буквально чувствовал, как лохматый арбалетчик кладет болт на ложу. Он инстинктивно поднял щит повыше, чтобы прикрыть голову, а глава ламбрийцев выплюнул добрую порция крови и заорал на ламбрийском:

– Да попади ты уже в него, дьявол тебя задери!

Волков снова сделал шаг назад и чуть подприсел, чтобы щит прикрывал как можно большую площадь тела, но арбалетчик попал в него, а не в щит. Болт звякнул о поножь и пробил его. И хоть и потерял силу, но вошел в бедро на палец. Волков практически не почувствовал боли, он сделал еще шаг назад и вовремя. Потому что ламбриец в коже нанес ему сильный удар копьем в грудь. Закрыть щитом он не успел. И не сделай он шаг назад, такой удар пробил бы кирасу. А так, наконечник просто толкнул его в грудь. Волков устоял, а лабриец ударил его еще раз в пах. Этот удар Волков отбил щитом в сторону и сам сделал выпад. Ламбриец с трудом, но увернулся.

А в это время последний живой из людей барона был уже безоружен, здоровенный ламбриец в тулупе на голое тело сломал ему копье, как будто это была хворостина, сбил с головы шлем и теперь стражник без копья, в подшлемнике он просто висел на руке здоровяка, не давая тому сделать замах топором.

– Рыца-а-арь, подсобите! – Орал стражник. – А то сгину!

Здоровяк пытался высвободить оружие, мотал стражника как тряпку, стуча им о стены и опрокидывая лавки. Но стражник вцепился в руку здоровяка, понимая, что тот сразу его убьет, как только высвободит.

– Рыцарь, подсобите!

– Держись! – Только и мог крикнуть солдат. Волков ничем не мог ему помочь. Он следил за кожаным и ожидал нового выстрела из арбалета. А кожаный начинал выдыхаться. Из, казалось бы, пустячной раны кровь текла и текла, заливая левую руку, плечо, грудь. Но ждать, пока он выдохнется совсем, было нельзя. Арбалетчик натягивал тетиву.

Не чувствуя боли, Волков двинулся на кожаного. Он знал, просто знал, что кожаный встретит его ударом в лицо. Так и вышло. Щитом Волков отвел копье в сторону, а сам рубанул наотмашь, справа налево низким выпадом. И попал, рассек ногу ламбрийца чуть выше колена.

– Стреляй! – Заорал тот, делая шаг назад. – Стреляй, разорви дьявол твою мамашу!

Волков не ждал, пока арбалетчик выстрелит, он снова сделал выпад, а ламбриейц снова встретил его ударом копья. И солдат его пропустил, но удар уже был вялым и неточным, не то, что первые удары. Копье только звякнуло о кирасу. А вот Волков рубанул его от души. Снова просто секущий удар справа налево. К таким ударам опытные фехтовальщики относятся с презрением, называя его солдафонским. Но по раненому и не защищенному латами врагу то, что нужно. Меч рассек левую руку выше локтя.

– Стреляй! – Заорал ламбриец, роняя копье.

Волков закрыл голову щитом и присел. И в ту же секунду болт пробил щит и вышел на полпальца с внутренней стороны.

«Чертовски хороший арбалет» – подумал солдат.

И тут же сделав шаг к ламбрийцу, прямым уколом в грудь убил его. Быстро, коротко, прямо в сердце. А в это время здоровяк все-таки вырвал у стражника барона и руку с топором и с оттягом рубанул им бедолагу. Кровь брызнула на стену фонтаном. Стражник захрипел, обмяк и повалился на пол, а здоровяк рубанул еще раз, чтоб наверняка. И теперь они смотрели друг на друга. И оба все понимали. У человека с топором мало шансов победить человека с мечом и щитом, и почти нет шанса победить человека в доспехах. Но у человека с топором есть дружок с арбалетом, а у человека в доспехах дыра в ноге и полный сапог крови. А еще человек в доспехах должен повернуться к человеку с топором лицом, после чего его щит не сможет защитить его от арбалетчика. Все оставшиеся в живых в харчевни были опытными людьми. Все всё понимали. Секунды шли. Здоровяк восстанавливал дыхание. Арбалетчик снова натягивал тетиву, а кровь из раны в ноге текла в сапог Волкова, и ему надо было что-то делать.

В шлеме и подшлемнике плохо слышно, еще хуже слышно, если под шлем надеть горжет. Но щелчок замка арбалета Волков слышал прекрасно. Надо было что-то делать. И он сделал единственное, что мог. Перехватив меч в левую руку, он выхватил из-за спины из-за пояса топор. И, вложившись в бросок, швырнул его в арбалетчика. Тот не ожидал ничего такого и закрылся от топора арбалетом. Арбалет выстрелил, и болт впился в потолочную стропилу. И тут же солдат заметил краем глаза движение. Он машинально поднял щит и получил страшный удар в него. Дорогой рыцарский трехслойный, клееный, оббитый толстенной кожей и окантованный медью щит треснул пополам. Такого в принципе не могло быть, но теперь это было два щита, связанных между собой кусками кожи и медного канта. Сразу пришла старая боль в левой ключице. Старинная, родная и привычная, с которой он не расставался долгие годы.

А здоровяк замахивался топором опять, держа топор двумя руками. Вряд ли какой шлем выдержал бы такой удар. И уж точно никакая голова.

Отклонив голову в сторону, Волков поднял над головой обломки щита и поддержал их рукой с мечом. Это все, что он успел сделать, прежде чем топор опустился на него. Часть силы удара щит и меч погасили, но даже после этого тяжелая железяка с треском опустилась на левое плечо кирасы. Волков аж присел от тяжести удара. Меч улетел за спину и звякнул о пол. «Вот теперь точно мне конец» – подумал он, приходя в себя и глядя, как верзила снова поднимает свой топор. Машинально, плохо слушающейся левой рукой, на которой все еще болтались обломки щита, он вцепился в правую руку ламбрийца, в которой тот зажимал топор, а правой рукой попытался схватить его за горло. С таким же успехом можно было попытаться схватить за горло быка-трехлетка. А ламбриец левой рукой взял его за горжет, чуть приподнял и впечатал в стену. Он прижал его к стене, но не мог рубить топором. Поэтому своими железными пальцами он полез Волкову под шлем и не то хотел выдавить глаза, не то просто раздавить череп или заткнуть нос и рот. Сила этого человека была огромна. Волков буквально задыхался, его шлем слетел вместе с подшлемником, но ему не хватало воздуха. И перед глазами уже поплыли черные круги, из последних сил он держал правую руку здоровяка, своей левой, которой тот держал топор, а в голове пульсировала только одна мысль:

«Надо дотянуться до сапога. Надо дотянуться до сапога. Надо дотянуться до сапога. Это последний шанс».

Он согнул ногу в колене и нащупал стилет. Рукоять оружия привычно легла в руку. Он вытащил его из сапога и сразу же ударил здоровяка под левое ребро, снизу вверх, к сердцу. Каленая, заточенная, четырехгранная сталь вошла в тело без сопротивления, но ничего не произошло. Ламбриец продолжал его душить. Волков ударил еще раз. И еще. И еще. Его рука была уже залита кровью по локоть, и только тут здоровяк отпустил его и, обмякнув, завалился на пол. Волков отлип от стены и повалился на него. И тут же в то место, где он стоял, впился арбалетный болт. Ламбриец умер без стонов и криков. Раз и все. А Волков пытался отдышаться, лежа в обнимку с трупом здоровяка. Пытался отдышаться и не мог. Он знал, что надо вставать, что уже возможно сейчас к нему идет арбалетчик. Он подойдет и просто выстрелит в лицо. Либо просто возьмет копье, топор или даже его собственный меч и зарежет его как ребенка. Но сил встать не было. Красное марево плыло перед глазами. Хотелось просто дышать, дышать, дышать. Но жить ему хотелось еще больше. С трудом перевернувшись на живот, он осмотрелся. Его меч лежал между лавкой и столом, и он не видел арбалетчика. Скорее всего, тот тоже его не видел. До меча тоже нужно было дотянуться. Вытащить топор из-под мертвого ламбрийца сейчас он не смог бы. И все, что у него было – это обломки щита и стелет. Стелет, конечно, вещь нужная, но лучше дотянуться до меча. И ту он услышал женский крик.

– Он тикает! – Кричала баба, та, что во время драки лежала около очага и подвывала от страха. Волков видел ее. – Вон он! – Она указывала пальцем.

Солдат поднял голову и посмотрел в ту сторону, в которую указывала баба. Он увидел зад и ноги человека, который вылезал в окно. Собрал последние силы, Волков встал, поднял меч, хромая и шатаясь, пошел к окну, но не успел. Арбалетчик вылез на улицу. Солдат огляделся. В харчевне были две одуревших от страха бабы, храпящий ламбриец с разрубленной рукой, валявшийся в луже крови и он. Все остальные были мертвы. Волков скинул обломки щита, взял умирающего ламбрийца за ногу и потащил к выходу. Таким и увидели его крестьяне, стоявшие на улице. Шатающегося от усталости, залитого кровью с ног до головы и с болтом, торчащим из левой ноги. Он бросил убирающего ламбрийца около лужи и посмотрел на крестьян. Те смотрели на него с ужасом и осеняли себя святыми знаменьями.

Шел дождь.

И тут мальчишка, конопатый и грязный, стоявший у угла харчевни, звонко заорал:

– Рыцарь, господин рыцарь, вон дезертир, к пруду побежал.

Тут же загалдели другие мальчишки, и весь народ потянулся к углу харчевни.

– Бежит, собака, лови его!

Мужики кинулись за ним следом. Волков не побежал за ними, хромая он пошел к своему коню. Мужик, которому он приказал сторожить вещи, произнес:

– Глаз не отводил, все в целостности.

Солдат молча снял с седла мокрый плащ, кинул его мужику через плечо, скинул мешок с доспехами на траву, морщась от боли, залез в седло.

– Следи за вещами,– сказал он мужику и дал коню шпоры.

Ламбриец бежал по размокшей дороге, он был бос, а за ним неслись мальчишки, словно гончие, поднявшие кабана. Приближаться к нему побаивались, но не отставали не на шаг. Мужики и бабы держались чуть поодаль. Волков обогнал их всех, догнал дезертира у пруда. Тот запыхался, устал, и остановился у воды, он улыбался.

– А ты лют, брат солдат, – произнес дезертир, улыбаясь. – Ох и лют.

Это был настоящий арбалетчик. Не высокий, жилистый, лохматый.

Арбалетчиков ненавидели все, особенно рыцари, рейтары и жандармы, да и ландскнехнты и пикинеры тоже. Уж больно смертоносны были их подлые болты, прилетающие неизвестно откуда и иногда пробивающие любую броню.

– Может, отпустишь меня? – Спросил арбалетчик.

– Пошли со мной, – сухо ответил Волков.

– Ага, чтобы твои мужики меня кольями забили? – Усмехнулся ламбриец.

– Тебя никто не тронет, я отведу тебя к барону, – сказал солдат.

– Ну да, хрен редьки то послаще будет, – засмеялся арбалетчик. – Твой барон меня повесит, а то и колесует за коннетабля. Не хочу ни висеть, ни на колесе кататься.

– Ну, так надо было погибнуть в бою, – ответил Волков.

– Надо было доспехи надеть, я этим дуракам говорил, а они смеялись. Досмеялись теперь, все мертвые лежат.

Начали подходить люди. Бабы стояли подальше, мужики ближе, а мальчишки так и вовсе лезли под коня.

– А ну-ка отошли все, – рявкнул Волков.

Мальчишки как воробьи разлетелись в стороны.

– Ну, так что, сдаешься? – Спросил солдат.

– Да нет, конечно,– улыбаясь, ответил арбалетчик. – А ты лют, брат-солдат, ну, прощай …

Он выхватил из рукава рубахи нож и кинулся на Волкова. Бабы завизжали. Волков просто выставил вперед меч, меч вошел в правую часть груди и вышел чуть ниже лопатки. Арбалетчик откинулся, выронил нож, попятился и плашмя упал рядом с водой на спину. Волков повернул коня и поехал к харчевне. Он не хотел смотреть, как умирает ламбриец, не было у него к нему никакой злости. Меч он в ножны не прятал, держал в руке и смотрел, как капли дождя смывают кровь со стали.

А тем временем на площади, возле харчевни, уже стояла большая телега. Мужики складывали на нее стражников барона и коннетабля. Волков подъехал ближе, чтобы взглянуть на мальчишку, и к своему удивлению увидел в телеге синий тулуп ламбрийца, секиру, копье. Какой-то мужик тащил к телеге другое снаряжение ламбрийцев.

– А ну стой, – зарычал Волков.

Мужик испуганно остановился.

– Ты куда все это тащишь?

– Барону, – испуганно пробормотал мужик.

– Что?

– Барону отвезти приказано.

– Кем? – спросил Волков.

– Так старостой, – ответил мужик.

– Где этот староста? – Заорал солдат, оглядываясь.

От телеги отошел седенький мужичок и произнес:

– Тут я.

– Воруешь, крыса ты амбарная?

– Ничего я не ворую.

– А куда мое добро тащишь?

– А нет тут вашего добра, – неробко отвечал староста. – Все, что на земле барона найдено, все принадлежит барону. Такой закон.

– Закон? – Заорал Волков, выходя из себя. Он склонился к мужику и схватил его за волосы. – А не юрист ли ты?

– Я староста, – предупредил тот, пытаясь отодрать от себя руку солдата.

– Так вот, знай, вонючая амбарная крыса, – заговорил Волков прямо ему в лицо. – Все, что взято в бою, принадлежит взявшему, вне зависимости от того, на чьей земле это было. На земле барона или на земле графа, герцога, курфюста, епископа или даже папы. Я взял это в бою, все эти вещи мои!

И тут он увидел мужика, который из конюшни выводил прекрасных ламбрийских коней.

– Эй ты, урод, – заорал Волков, – а ну верни моих коней в конюшню.

Мужик испугался и повел коней обратно.

– Ты понял, крыса амбарная? – Сказал солдат старосте. – Верни все мое добро на место. Иначе… – Он даже привстал на стремена. – Если я узнаю, что кто-то взял хоть одну мелочь – я отрублю вору руку.

– Я доложу об этом барону, – обиженно произнес староста, – он-то вас не похвалит за такое.

Волков уже его не слушал. Он подъехал к мужику, который стерег его добро, слез с коня, кинул ему поводья.

–Собери все мои вещи, потом почисть и покорми коня и смотри, чтобы ничего не украли.

– Уж я расстараюсь, – заверил его мужик.

– Как тебя зовут? Яков, наверное.

– Ёган.

– Ну да, конечно, Ёган, и одежду мою потом вычистишь.

– Вычищу! – Обещал мужик.

Глава вторая

Во время схватки он почти не чувствовал боли, было не до того, а теперь боль пришла. Торчавший из ноги болт при каждом шаге будто бы вырывал кусок плоти. Аж зубами скрипеть хотелось. Около лужи все еще валялся ламбриец с почти отрубленной рукой. Он был весь в круглых мелких ранках. Его кололи вилами не менее десяти раз. Волкова это не удивило – обычное дело. Мужики при первой возможности всегда отыграются на солдате. Стоит только упасть, как со всей округи сбегутся мужики, чтобы пырнуть тебя вилами. Чтобы ответить за все те непотребства, что солдаты вытворяют со смердами. Везде, где только не запретит офицер. Как говорил маршал Фон Бок: «Война должна кормить себя сама». Война и кормила. Солдаты грабили смердов, а Фон Бок и его капитаны набивали свои сундуки золотом, ну а крестьяне, где могли, мстили солдатам.

Волков вошел в харчевню, и к нему тут же подошел пузатый мужичёк в чистых штанах и рубахе. И даже в небольшой зеленой фетровой шапочке, такой, какие носят представители городских цехов, на шапке даже было небольшое перо. Мужичёк поклонился. Не очень низко, и шапку не снял. Произнес:

– Я хозяин этого заведения и я благодарю вас, господин рыцарь.

– Я не рыцарь, – прервал его солдат.

– Да? – Хозяин харчевни чуть растерялся. – Ну а…

– Мне нужна горячая вода, – опять перебил его солдат, – чистые тряпки, мне нужен кузнец и врач.

– А у нас нет врача, только коновал, а воду и тряпки сейчас сделаем.

В беседу робко вмешался пацан, мальчишка лет шестнадцати:

– Так в монастыре есть монах-лекарь.

– А ну займись делом, болван, – рыкнул на него хозяин, – лезет еще. Кто тебя спрашивал?

– Помолчи, – остановил его солдат, – где есть лекарь?

– Да в монастыре же есть! Но до монастыря ехать долго. Засветло туда уже не попасть, а ночью они ворота не откроют, сколько не проси. В городе тоже есть врач, но до города еще больше ехать.

Волков с трудом дошел до скамьи и уселся под светильник. Поманил парня:

– Эй, парень, подойди.

Тот сразу подошел.

– Помоги снять доспех. Расстегивай ремни. Как тебя звать?

– Меня? Ёган.

– Ёган? Естественно, Ёган, а как же иначе? – Усмехнулся солдат. – Первым делом сними горжет.

У парня не сразу получилось.

– Да не так это делается, криворукий, – прокомментировал хозяин, глядя на работу парня, – вот болван уродился.

– Я просил горячую воду и тряпки, – рыкнул на него Волков. – Неси, а он без тебя разберется.

– Сейчас распоряжусь, – пообещал хозяин и ушел.

– Ты у него работаешь? – Спросил солдат, глядя на уходящего хозяина.

– Ага, – ответил Ёган, ковыряясь в пряжках. – Это мой отец.

Наконец он смог расстегнуть горжет и принялся за наплечник. Парень пыхтел, дело не двигалось.

– Ну? – Нетерпеливо подгонял его солдат. Его начинало подташнивать, и от потери крови кружилась голова.

– Пряжка замялась, погнулась, – объяснял парень. – Сильно же вас вдарили, все железки помялись.

– Тогда режь ремень.

– Всё, нет нужды, расстегнул.

Он стянул наплечник и положил его ряжом с бувигером. Снял правый наплечник, стал снимать панцирь. Волков морщился от боли. Плечо и ключицы болели, удар топора был страшный.

Ёган, тот Ёган, которому Волков приказал почистить коня и собрать все снаряжение ламбрийцев, вошел в харчевню с охапкой оружия и лат.

– Господин, куда это? – Спросил он.

– Положи на стол. – Сухо ответил солдат.

Слуга стал складывать на стол седла, роскошное ламбрийское оружие, великолепную ламбрийскую броню, сбрую. Солдат чувствовал себя нехорошо, но сразу в уме прикидывал, сколько это стоит. Сумма выходила немалая. На секунду он даже забыл о боли в ноге.

– Господин… – Ёган замялся.

– Ну?

– Вот тот, что у стола лежит…

– Ну?

– Сапоги у него хорошие.

– И что?

– Мне в пору.

Волков посмотрел на его коротковатые грязные штаны и босые ноги, а молодой Ёган снимал наголенник как раз с левой ноги. Любое прикосновение к которой вызывало боль. Чуть подумав, солдат сказал:

– Бери.

Тот Ёган, молодой Ёган, отложил наголенник и удивленно посмотрел на солдата, спросил:

– Вот те сапоги вот этому босяку? Да ему и онучи счастьем были.

Волкову захотелось двинуть парню кулаком в физиономию, еле сдержался. Только рыкнул:

– Снимай дальше. И сапоги снимай, и поаккуратней.

Он чувствовал себя все хуже. Видимо, действительно потерял много крови. Ёган взялся за левый сапог. Волков уперся в лавку руками и сквозь зубы произнес:

– Тяни.

Парень с трудом стянул сапог с ноги и сказал:

– Бог ты мой, да он весь в кровище.

Волков тяжело дышал и молчал.

– Кровь обмыть нужно, – сказал Ёган, – сейчас сестру позову.

А таверна тем временем наполнялся людьми. Пара теток смывала кровь с пола, еще одна шевелилась у очага. Ёган большой раздевал трупы, собирал вещи, складывал их на стол рядом с Волковым. Вскоре большой стол был завален, а сам Ёган уже ходил в красивых сапогах.

– Господин, – произнес он вкрадчиво, – я у них деньги нашел. Два талера. И медь.

– Что все, что ли?

– Все, что нашел. И вот еще, что в сапоге было, – отвечал Ёган, протягивая солдату бумажку.

– Что там?

– Не знаю, я не грамотный. Буквы какие-то.

– Кинь на стол, – сказал солдат. Ему было сейчас не до бумажек. – Ты в конюшне был?

– Был, господин. Кони кормлены и ваш, и ихние. Все седла и уздечки я сюда принес.

– Хорошо. Теперь мне надо болт из ноги вытащить.

Глаза мужика округлились:

– Ох, господин, не знаю, смогу ли. Руки у меня грубые.

– Ты и не должен. Коновал мне нужен и кузнец, видишь? – Солдат указал на черную, от крови, палку. – Кузнец нужен, обрезать ее. А потом щипцы нужны, наконечник достать.

– В Верхней Рютте есть и кузнец, и коновал.

– Бери коня и скачи. Скажи, что бы инструменты брали.

– Коня? Мне?

– Верхом ездить умеешь?

– Умею.

– Ну, так давай.

– Я бегом, господин. – Он кинулся бегом из харчевни.

«Старается, надеется заработать какую-нибудь деньгу помимо сапог», – подумал Волков.

Пришел молодой Ёган, принес чистые тряпки, присел рядом и стал рассматривать торчащий из ноги болт. Сказал:

– Сейчас сестра воду принесет. – Помолчал и спросил: – А не страшно вам было одному с дезертирами биться?

– Мне сейчас не до рассказов. Мне сейчас монах врачующий нужен. И лекарства нужны.

– Лекарств у монахов много. Тюки, травы, мази, банки разные.

– Бери коня одного из конюшни. Скачи, попроси лекарств, если сам приехать не сможет.

– Лекарств? А каких?

– Чистотел в порошке, сарацинской воды, маковых капель, сухой ромашки. Запомнил?

– Нет. Какой воды?

– Сарацинской, болван. Он должен знать, они ее делают. Если спросят денег – скажи, что заплачу, сколько скажут.

А коня с седлом брать?

– Бери с седлом.

Парень обрадовался и убежал.

Волков увидал молодую женщину, которая несла большую глиняную чашку горячей воды, которая обжигала ей руки. Солдат узнал ее. Этот она лежала между столом и лавкой, а ламбриец ставил на нее ноги. Она была высокой, не худой, Волков не назвал бы ее красавицей, но другие его сослуживцы девиц таких обожали. Грудастая, с крепким задом и сильными бедрами. Волосы светлые, с заметной рыжинкой, а под глазом у нее был синяк, и ухо левое было сине-фиолетового цвета. Одежда была ее замызгана и заношена, если у нее был муж, то он ее явно не баловал. Женщина поставила чашку воды на стол рядом с солдатом.

– Вот, вы просили, – чуть пришепётывая произнесла она .

– Я просил ведро.

– Ведро? – Удивилась молодуха. – Куда ж вам ведро, вы ж не барыня. – Волков заметил, что у нее нет зуба.

– Это тебя дезертиры били? – Спросил солдат, рассматривая ее лицо.

– Ага, по глазу и по уху, – кивнула девица.

– А зуб?

– Нет, зуб это меня теленок в детстве боднул.

– А ты замужем?

– Нет, сваты сто раз приходили, да папка не благословляет.

Она чуть повернулась, чтобы уйти, а Волков машинально всей пятерней схватил ее за зад. Зад у нее был молодой, крепкий, словно каменный.

– Эй, чего это вы лапаетесь? – Девушка оттолкнула его рукой, возмутилась и пристыдила его: – Из них кровь хлыщет, палка из ноги торчит, а они все туда же, лапаться.

Она гордо вскинула голову и пошла прочь. Отступившая на пару секунд боль вернулась снова, и солдат вспомнил первого в своей жизни вербовщика – одноглазого сержанта и его фразу: «Раны, болезни и смерть к контракту прилагаются».

Раньше паренек в таких заведениях не был. Впрочем, он и в других не был, а уж в таких чистых и светлых тем более, но он знал, что именно здесь, в таверне «Дверь настежь», сидит настоящий вербовщик, поэтому он и пришел сюда. Вербовщиков было несколько, он узнал их сразу, в ярких одеждах и начищенных латах они втроем сидели за чистым столом. Перед ними горели свечи и стояли тяжелые глиняные кружки.

– Эй, – окрикнул парня крупный мужик в замызганном камзоле. – Ты чего тут?

– Я к вербовщикам, – ответил мальчик. Мужик молча указал направление пальцем, но парень и без него уже знал, куда идти. Обходя столы с шумными и не очень посетителями, он подошел к столу, где сидели военные.

– Так-так, – сказал одноглазый, седой мужчина, – никак еще одна птаха летит в наши силки. Так ты к нам, солдат?

Одним глазом он уставился на парня, двое других тоже разглядывали его, и все улыбались.

– Ну да, я завербоваться хотел, – произнес мальчик.

– Ну что ж, мы можем записать тебя в отряд капитана Блоха. Мы вербуем добрых парней для капитана Блоха.

– Ну, давайте к Блоху, – согласился парень.

Он чувствовал себя неловко, так как почти все посетители таверны с интересом наблюдали за ним.

– Трактирщик, эй, ты, чертов трактирщик, а ну пива, новому бойцу славного капитана Блоха, – заорал на всю таверну краснощекий военный, сидевший по правую руку от одноглазого сержанта.

– Садись, – почти приказал мальчишке сержант, и указал на лавку напротив себя. – И давай-ка поговорим как старые друзья.

Тут же перед парнем появилась большая кружка с пивом.

– Хлебни-ка, – приказа сержант, – и хлебни побольше, и запомни этот вечер, потому что сегодня начнется твоя новая жизнь, в которой у тебя будет куча серебра…

– А может и золота, – вставил краснощекий.

– А может и золота, – согласился сержант. – Все у тебя будет: схватки, пиры, победы, молодые девки.

– И опытные бабы, – снова вставил краснощекий. – Вот ты, каких любишь баб? Молодых или опытных?

– Э, – только и смог сказать мальчик.

– Видно парень еще не определился с этим вопросом, – сказал сержант. – У него еще есть время.

– Да, пока ему еще намотали кишки на пику, – вставил третий.

Люди, сидевшие за соседними столами, дружно засмеялись.

– Не слушай его, – сказал одноглазый сержант. – Мне почти шестьдесят, а мои кишки при мне.

– Кишки-то твои при тебе, а вот где твой глаз? – Снова вставил сидевший по левую руку военный.

Люди за соседними столами снова рассмеялись.

– Хлебни-ка, парень, и запомни: только с мечом в руке ты можешь стать по-настоящему богатым, – продолжал сержант.

– А если тебе повезет, – продолжил за товарища краснощекий, – то ты можешь стать и благородным.

– Точно, сказал сержант. Я своим единственным глазом видел, как посвятили в рыцари одного человека. Так что не упусти свой шанс, парень. Ну, что, ты готов записаться в отряд славного капитана Блоха? Только сразу не отвечай, сделай хороший глоток пива.

В таверне все притихли, все наблюдали за парнем. Тот послушно сделал большой глоток и вместо согласия задал вопрос:

– А какова плата будет?

Посетители довольно загудели, а сержант произнес:

– Молодец, сразу видно – человек дела, – он одну за другой выложил на стол перед парнем четыре новеньких серебряных монеты, – гляди, какие красивые талеры. Отчеканены на монетном дворе курфюрста Пеннеланда. Эти прекрасные монетки ты получишь за год верной службы, а одну из них ты получишь сразу, как только поставишь палец под контрактом. Ну что? Как они тебе?

Мальчик, не отрываясь, смотрел на монеты. Это были огромные, огромные деньги, которые бы решили все вопросы мамы и сестер.

– Глядите, как ему нравятся эти монеты, оторваться не может! – Заржал краснощекий.

– Да, парень, чтобы заработать такие деньжищи хорошему мастеру-булочнику нужно не разгибаться полгода. Да при этом платить городской налог в магистрат, цеховой сбор, плату за улицы, за сажу, десятину попам и черт его знает еще что. А мы, вольные люди, никому ничего не платим.

– И даже, наоборот, с кое-кого мы сами можем собрать. – Вставил краснощекий и довольный собой отхлебнул пива. – А бабы, – добавил он, – тот же булочник должен еще и кормить свою бабу. А ты никому ничего не должен, а баба у тебя будет не одна, а десять. Маркитантки, крестьянки, горожанки.

– И даже монахини, – вставил третий военный, который, как показалось парню, был уже изрядно навеселе.

– Бывает и такое. – Согласился краснощекий. – В общем, все хотят подружиться с молодым и красивым солдатом.

– Ну, так что? Готов вступить в отряд храбрецов, которым будет командовать славный капитан Блох? – Спросил одноглазый сержант, улыбаясь.

– Готов. – Сразу согласился парень.

Зеваки за соседними столами, наблюдавшие за этим представлением, радостно заголосили и даже застучали кружками о столы.

– Вот и молодец, – сказал одноглазый, доставая из сумки бумагу. – Вот, твой контракт. Как тебя звать, парень? Нужно внести сюда свое имя.

– Ярослав Волков.

– Что? – Поморщился сержант. – Что это за имя такое? А ты, парень, какую веру исповедуешь?

– Нашу. – Молодой человек испугался, что сделка может сорваться, а ему так были нужны деньги, он судорожно из-под ветхой рубахи достал крест.

– А не еретик ли ты? – Не унимался сержант одноглазый.

– Да не еретик он! – Крикнул кто-то из посетителей. – Я с ним в один костел хожу, на одной улице живу.

– Тебя-то самого еще проверять нужно, – буркнул пьяный военный кричавшему, и народ в трактире засмеялся.

– Ладно, вот только имя у тебя восточное какое-то. Нормальному человеку такое не выговорить. Как, еще раз скажи, тебя зовут?

– Ярослав Волков.

Солдат поморщился:

– Будешь теперь Яро Фольков, вот. – Он, видимо, остался довольный своей придумкой. – Звучит, а?

– Звучит, – согласился парень. Он согласился бы на любое имя, лишь бы получить деньги.

– Хлебни-ка пива, – сказал краснощекий, а сам достал чернильницу и перо и стал вписывать новое имя на бумагу.

Парень выпил пива и поставил кружку, а рядом уже лежал контракт.

– Давай-ка, парень, мокни палец в чернила и ставь внизу листа.

Но мальчишка взял лист и начал читать.

– Эй-эй, что ты делаешь?

– Как что? Прочитать хотел. Мне отец говорил, что всегда нужно читать, прежде чем подписывать.

– Читать? – Фыркнул краснощекий. – Читать – глаза ломать. Откуда вы беретесь, такие грамотные?

– Меня отец учил грамоте, – робко ответил парень.

– Тут тебе читать ничего не нужно. Макай палец и припечатывай.

– Может, расписаться?

– Макай! – Настоял одноглазый.

– Макай, макай! – Загалдели люди в трактире.

Парень макнул палец в чернила и поставил отпечаток на лист бумаги.

– Ну, вот и славно. – Сказал одноглазый. – Трактирщик, еще одну кружку храбрецу!

Он протянул парню новый блестящий талер.

– Держи, это твой первый, а у тебя их будет еще сотни.

– Да тысячи! – Вставил пьяный военный. – Если только ты не станешь один из костлявых трупов в канаве у какой-нибудь крепости.

Парень прислушался к нему.

– Сдохнуть быстро, свалившись с осадной лестницы – это, можно считать, легко отделался. Намного хуже, – это когда тебе что-нибудь воткнут в брюхо, а помереть сразу не удастся. Будешь лежать где-нибудь и выть. А от тебя будет вонять дерьмом и гнилью. А брюхо твое будет расти каждый день, пока не станет величиной с бочонок, пока не лопнет, и вся твоя требуха не вывалится наружу.

Все присутствующие внимательно слушали пьяного солдата, и самым внимательным слушателем был мальчик.

– Но это еще не самое страшное. – Зловеще улыбаясь, продолжал солдат.

– Заткнись уже, Ральфи. – Попытался прервать его краснощекий.

– Пусть говорит! – Загалдели посетители, которые стали собирать вокруг их стола.

– Самое неприятное, – продолжал пьяный Ральфи, – это понос.

Многие слушатели засмеялись, подумав, что это шутка, но мальчишка слушал внимательно и был серьезен.

– Сначала ты будешь просто бегать в кусты три-четыре раза в день, проклиная судьбу и ротного повара. А со второй недели из тебя начнет литься не только еда и питье, но и кровь. И ты заметишь, что ноги твои худеют прямо на глазах, и ходить на них все труднее и труднее. А с третьей недели ты просто не встанешь и гадить будешь под себя. А к концу четвертой недели тебя вывалят с такими же, как ты, в поле, накроют рогожей и будут ждать, пока помрете, а затем закопают тихонько. И все. Рядом с каждым большим лагерем целые кладбища таких храбрецов, как ты.

– Да заткнись ты уже, Ральфи, а то получишь пару оплеух. – Прервал его краснощекий. – Такое, конечно, бывает, парень. Но не так часто, как врет тебе этот дурак.

– А как же этого избежать? – Спросил мальчик.

– Поноса?

– Да, поноса.

– Был у нас при лазарете один монах припадочный. Бубнил нам все время, что если мыть руки перед едой и кипятить воду, а не лакать как собака из лужи, то никакого поноса не будет, – сказал одноглазый.

– А я так думаю, что он врал все. Хотя скажу одно наверняка, благородные и офицеры поносом никогда не страдают.

– Господин солдат, мне нужно сходить домой. – Произнес мальчик и встал.

– А ну стой! – Краснощекий перегнулся через стол и схватил его за одежду.

Мальчишка испугался.

– А ты часом не из этих, ли? – Зарычал краснощекий.

– Из каких «из этих»? – Испуганно спросил мальчик.

– Из дезертиров. Задаток за контракт возьмут и тут же исчезают.

– Ты дезертир? – Сурово спросил одноглазый.

– Нет, я только хотел отнести деньги маме и вернуться.

– Черта с два. – Рявкнул сержант. – Кто-нибудь знает его мамашу? Кто отнесет ей деньги?

– Я! – Сказал кто-то из-за спины парня.

Чьи-то ловкие пальцы вытащили талер из мальчишеской ладони. А мальчик был так растерян, что даже не взглянул на того кто это сделал.

– Я отнесу, не беспокойтесь, друзья!

– Ну, вот и славно. – Сухо сказал сержант, единственным глазом рассматривая парня. – А то знаешь, что ждет тех, кто реши передумать и дать стрекача?

– Нет, – сказал мальчик, – не знаю.

– Их ждет длинная грубая веревка с петлей на конце. – Снова заговорил Ральфи. – Тебе еще предстоит сделать выбор, сынок: грубая веревка с петлей на конце, но один раз, или солдатская лямка на всю жизнь. Даже не знаю, что лучше. – Он невесело засмеялся.

– Брось, Ральфи, – сказал сержант. – У такого храбреца, как этот малый, дорогая будет усыпана серебром. Нужно только выбрать куда пойти.

– И куда же мне пойти? – Спросил парень.

– Куда-куда… – Задумчиво произнес сержант. – К примеру, в пикенеры тебя не возьмут. Потому что пика у них в десять локтей, ты ее просто не удержишь. Да и доспех у них дорогой. У тебя есть деньги на доспех?

Парень отрицательно помотал головой.

– Вот и я про то же. В рейтары и жандармы тебя тоже не возьмут. Так как ты безлошадный. А если и дадут тебе какого-то конька от казны, то это будет такая сволочь, злобная и упрямая бестия, что не ты на нем, а он на тебе будет ездить.

Все засмеялись.

– В арбалетчики тебя тоже не возьмут. Потому что эти мерзавцы о себе слишком большого мнения. Абы кого со стороны не принимают. Да и арбалет простой ты натянуть не сможешь, а на арбалет с ключом нужно столько же денег, сколько и на коня. И что же тебе остается, парень?

– Не знаю. Может, меченосец? – Робко проговорил мальчик.

– Мечи носят те, у кого на них есть деньги. Но не робей. Есть у меня для тебя хорошее местечко.

– Какое?

– Теплое.

– Ну что за место? – Волновался мальчик.

– Место при кухарке капитана Блоха.

Все окружающие опять засмеялись.

– Понимаешь, кухарка хорошая, но малость староватая и больно толстая, пудов восемь чистого веса, и поэтому, из-за своей полноты, малость воняет, и честно говоря, не такую уж и малость.

Люди покатывались со смеху.

– Так вот, нужно помогать ей мыться хотя бы раз в месяц.

Зеваки, собравшиеся вокруг их стола, смеялись и даже улюлюкали, а сержант не унимался.

– Обмывать ее телеса, скажу тебе, дело для храбрецов, типа тебя.

Смеялся даже краснощекий и пьяный Ральфи тоже. Все смеялись, кроме мальчика. Он сидел и внимательно смотрел на сержанта.

– Потому что, – продолжал сержант, – не все, кто видел ее промежности остались в своем рассудке. Вот погляди на Ральфи, он видел, и с тех пор пьет не просыхая.

– Ну, хватит уже, – вдруг произнес мальчик. Громко, сухо и даже резко.

Никто из собравшихся не ожидал, что этот мальчишка так может. Все перестали смеяться.

– Говорите, господин военный, в какой цех вы меня запишите?

– Ну, хватит так хватит, – произнес одноглазый, отхлебнув из кружки, – Пойдешь к корпоралу Ральфи, в лучники. Он, конечно, пьяница, но стрелок добрый. Думаю, и тебя стрелять научит. Я пишу в твой контракт, что ты теперь лучник.

Он мокнул перо в чернильницу и что-то написал в контракте, затем свернул его в трубку и отдал бумагу краснощекому.

– Все, парень, теперь ты контрактованный лучник капитана Блоха. Задаток ты получил, а увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются.

– Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, – повторил солдат поговорку старого сержанта. Волков так и не узнал, дошел ли его первый талер до матери, он часто думал об этом. А сейчас солдат сидел в унылой харчевне разглядывая коновала.

Коновал был высокий, грузный, лысеющий мужчина с плохо выбритым лицом. Он первым делом надел грязный кожаный фартук и осмотрел стрелу.

– Надо просто вытащить эту стрелу? – Предположил он.

– Надо, – согласился солдат. – Но она крепко засела в железе и выдергивать нельзя, потому что наконечник останется в ноге. Нужно будет сделать надрез.

– Ох, – тяжело вздохнул коновал.

– А вы, господин, и вправду хотите, чтобы эту стрелу вытаскивал я?

– А ты видишь здесь других коновалов, идиот? Ты ж вскрываешь свищи коням, нарывы коровам?

– Да, господин, но то коровы и лошади, или даже мужичье, а то вы…

– А потом рану нужно будет зашить. У тебя есть кривая иголка? Ты зашивал кожу лошадям?

– Да, господин, но то были лошади…

Солдат только сплюнул с досады, дал бы ему в морду, да встать не мог.

А вот кузнец солдату понравился. У него была пегая борода, крепкие руки и черные заскорузлые пальцы.

– Я обрежу деревяшку заподлицо, – сказал кузнец. – А потом приподниму, – сказал кузнец, разглядывая болт. – Потом мы снимем доспех и попробуем вытянуть ее.

– Ты щипцы принес? – Спросил солдат. – Наконечник так не выйдет, его придется щипцами тянуть.

– Щипцы принес.

– Хорошо, как вытянем наконечник, нужно будет зашить, пару стежков сделать.

– Шить я не мастак, господин, – сказал кузнец.

– Ну, хоть обрежь деревяшки и сними поножь. – Сказал солдат.

– Делаю. – Произнес кузнец, доставая из большого ящика инструменты и раскладывая их перед собой.

– Садитесь на стол, господин. А ты, деваха, давай сюда лампу и встань слева, чтоб свет не застить. Ближе подноси. Ну, держитесь, господин.

Солдат вцепился в край стола и вздохнул.

«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются» – вспомнил он слова сержанта. Каждое движение кузнеца отдавалось болью, а тот как назло не мог сделать что-то с одного раза. Не мог обрезать стрелу, не мог поддеть сталь. Почти все движения повторял дважды. Солдат понимал, что такую работу он делал впервые, поэтому молча терпел. Пальцы, ногти, вцепившиеся в стол, побелели. Со лба на нос скатилась капля пота. Но он молчал. Наконец, кузнец обрезал стрелу и снял доспех с ноги. Встал, вздохнул.

– Ну, вроде, я свою работу сделал. – Он поглядел на коновала, а на том лица не было.

– Ну, что встал? Давай, – пригласил коновала Ёган, – вытягивай палку из ноги.

– Я не могу, – вдруг сказал коновал, – не невольте меня.

Вдруг этот крупный мужчина всхлипнул и кинулся их харчевни проч.

– Вот дурак, а, – удивленно произнес Ёган.

– Боится, – сказал кузнец. – Он молодому барону коня лечил, тот распорол кожу на груди во время охоты. Он ее, вроде, зашил, а конь все равно сдох. Молодой барон его на конюшне два дня держал. Его и сына. Бил обоих. Вот он и боится.

– Даже инструмент забыл. – Произнес Ёган.

– Вытаскивай ты, – сказал солдат кузнецу.

– Вытащить попробую, а вот шить я точно не возьмусь, не с моими пальцами. Мне ими и иголку не удержать.

Он снова сел на корточки перед столом, взял щипцы.

– А ну-ка, деваха, свети. Мне внутрь заглянуть надо.

Солдат знал, что сейчас начнется то, от чего он будет скрежетать зубами. Так оно и произошло. Кузнец потянул за древко. Древко вышло, а наконечник остался в ноге. Тогда кузнец своими черными пальцами стал раздвигать рану, чтобы увидеть наконечник. Еще одна капля пота повисла на носу у солдата.

– Вижу его, подлеца, – сказал кузнец. – Хорошо, что неглубоко сидит. Только кровь его застит. Свети ближе, прямо сюда.

Девушка еще ближе поднесла лампу. Солдат зажмурился от боли, а кузнец все ковырялся и ковырялся в ране, пытаясь поддеть наконечник. Солдат уже был готов не выдержать, у него уже звенело в ушах, когда кузнец сказал:

– Все. – И бросил на стол рядом с солдатом черный, весь в сгустках крови, похожий на шип наконечник болта. – Фу, как будто целый день работал.

Волков чуть отдышался и произнес, глядя на девушку.

– Шить тебе придется.

– Эй, Брунька, – сказал Ёган, – бери иголку, кроме тебя здесь шить никто не умеет.

– Ноги-то я не шила ни разу, – сказала девушка.

– Больше некому, – сказал солдат, – придется тебе.

– Ну, раз некому, – девица залезла в сумку коновала, достала оттуда иголку, вдела нить, достала оттуда туес, открыла его, понюхала.

– Ну, что там? – Спросил Ёган.

– Она. – Сказала девица. – Мы борова такой же мазью мазали, когда его собаки подрали.

– Ну, что стоишь? Сшивай.

– Шить? – Спросила девушка Волкова.

– Сначала обмой водой, чтоб было видно, что шьешь.

Девица оказалась на удивление ловкой. Руки ее не дрожали, зрение было хорошее. Она быстро смыла грязь и в три стежка стянула рану. Потом смазала мазью из сумки коновала, затянула рану чистыми тряпками, после чего Волков переоделся. Он надел исподнее, то, что носил зимой, остатками теплой воды помылся. Ёган и Брунгильда помогали ему. Кузнец просто сидел на лавке и ждал оплату, вертел в руках наконечник болта, восхищался.

– Железо доброе, так его еще и закалили. Хорошая закалка. Железо пробил, и даже кончик не погнулся.

– Сколько я тебе должен? – Спросил его Волков, отправив девицу за едой.

– Случай особый. Пять крейцеров попрошу. Дадите еще два – я ваши поножи починю.

– Дам еще один, и почини поножи.

– Ну, пусть так. – Сказал кузнец, прихватил поножи и ушел.

Девушка принесла еду. Солдат совсем не хотел, есть, но знал, что есть нужно. Взяв тарелку и деревянную ложку, попробовал еду и отодвинул тарелку.

– Это что? – Спросил он у девицы.

– Так известно, что – горох.

– Без сала, без масла?

– У нас поденщики, да каменщики, да купчишки мелкие и так едят, трескают за милую душу. Не капризничают.

– Так тут даже соли нет.

– Так они и без соли трескают.

– Я тебе не поденщик.

– Да уж вижу, капризный, как барыня.

– Принеси молока с мёдом.

– И все?

– Да, все. Кстати, а где поденщики твои спят?

– Известно, где. На полу да на лавках.

– А комнаты есть? – Солдат вовсе не хотел спать ни на полу, ни на лавке.

– Есть одна.

– С кроватью?

– И с кроватью, и с тюфяком.

– Я буду там спать.

м Папаша никого в ту комнату класть не велит.

– Плевать мне на твоего папашу. Спать буду в той комнате на кровать с тюфяком, а сверху простыню постели.

– С простыней? – Ехидно фыркнула девица. – И правда, барыня.

– Еще раз сравнишь меня с барыней – получишь по заду, а рука у меня тяжелая. Неси молоко и постели постель.

Буркнув что-то едкое, девица ушла.

– Ёган! – Окликнул Волков мужика, сидевшего и дремавшего на лавке.

– Да, господин.

– Перебери тряпки, посмотри, что можно отстирать, что зашить. Остальное выброси.

– Все доспехи и оружие отнеси в мою комнату. Лошадь мою почисть, а всех остальных покорми, – солдат кинул мужику маленькую серебряную монету.

– Все сделаю, господин. – Ответил Ёган, ловя крейцер.

– А где тот мальчишка, что поехал к монахам?

– Не знаю, господин. Дорога не близкая, но, думаю, он уже должен ехать обратно.

Тюфяк был старый, влажный и вонял гнилью, а вот простыня была хорошей, плотной. На некоторое время такая простыня задержит клопов. Нога, если ее не тревожить, почти не болело, а вот плечо ныло, ныло, ныло и ныло. Хотелось все время перевернуться и лечь поудобнее, или сесть, но, как он не вертелся, боль не проходила, выматывала, не давала уснуть.

«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, – в который раз вспомнил слова старого сержанта солдат. – Это уж не извольте сомневаться. Ad plenum». Он подумал, что без маковых капель заснуть не сможет, и тут же заснул.

Глава третья

– Господин, господин! К вам пришли! – Тряс его Ёган.

– Что?

– Пришли к вам.

– Кто?

– От барона нашего.

Волков приподнялся на локте, огляделся, он был не в духе, заснул только под утро.

– Кто пришел-то? Ты можешь сказать? – Чуть раздраженно спросил солдат.

– Так командир стражи нашей. Удо его зовут.

– Один пришел?

– Один.

– Пусть входит.

Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, когда он сел, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.

И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем, судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.

– Здрав будь, господин, – с заметным поклоном сказал он.

– Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.

Комната была, забила оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.

– Вижу, – кивнул великан. – Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.

– Не знаю, смогу ли сегодня, – ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови, – хочу сначала, что бы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.

– Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, – заметил великан.

Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.

– Да, доктор тебе не повредит, – заметил человек барона. – Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. – Он протянул солдату руку.

– Яро Фольков, отставной солдат. – Волков пожал ее.

– Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, – говоря это, сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, – простой солдат, вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, да и конь не солдатский.

– Нравится нож? – Не стал хвастаться Волков.

– Ламбрийский, работы доброй.

– Дарю, – произнес солдат.

Сержант ухмыльнулся:

– Ну, спасибо. Ну, а что мне сказать барону?

– Скажи, что помяли меня, и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.

– Ну, добро. Лечись, брат.

– Бывай.

Сержант вышел из комнаты.

– Ёган, – позвал Волков.

– Что, господин?

– Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.

– Ага, распоряжусь, – он повернулся.

– Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.

– Хильду что ли?

– Брунхильду, да.

– Так не придет она. Горе у них.

– Горе? Что за горе?

– Так старший сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.

– Как сгинул? ...