Дэвид Ллеуэллин ОБРЕТЁННАЯ ПАМЯТЬ

Пролог

Ноябрь 1953 года

В Тигровой бухте стояла туманная ночь. Луна, в дыму от заводов кажущаяся желтоватой, отражалась в чёрной воде канала, словно сверкающая пенсовая монета, в то время как вырисовывающиеся в тумане силуэты складов выделялись на фоне ночного неба, как надгробные плиты.

Кроме того, ночь была холодной, и они вчетвером переминались с ноги на ногу и хлопали затянутыми в перчатки руками, пытаясь не замёрзнуть. Все они — Фрэнк, Уилф, Хассан и Майкл — думали о горячих ваннах и тёплых постелях, и ещё — о нескольких часах сна перед возвращением в док и ожиданием прибытия очередного корабля. Им не следовало быть здесь в это время — чуть позже полуночи — но приказ есть приказ, начальник обещал им прибавку к зарплате за эту работу.

Но даже при этом Фрэнк, крупный мужчина с красным лицом и татуировкой в виде обнажённой женщины на правой руке, всю ночь ныл и жаловался. Какой смысл пригонять корабль в док ради одного несчастного маленького ящика? Что такое, чёрт возьми, важное в первую очередь может быть в этом ящике?

Уилф был немного более довольным из-за того, что ему пришлось здесь находиться. Его жена была самым настоящим драконом, и все это знали. Неудивительно, что он казался более чем счастливым, стоя здесь, на краю пристани, в этот жуткий час, покуривая «Вудбайнз» и беседуя о футболе.

Хассан говорил мало, но он в принципе был молчуном. Его английский по-прежнему был далёк от совершенства, и ругался он обычно на своём родном сомалийском. Ему было двадцать шесть, и по возрасту он был ближе всех к Майклу — высокий, широкий в плечах; тихий, но привлекательный, с загадочными тёмными глазами и улыбкой, которая, хотя и появлялась на его лице очень редко, всегда освещала его.

Майклу было двадцать четыре года, он был самым молодым в группе. Неуклюжий, с детским лицом, для остальных он до сих пор был «парнишкой» или «пацаном»; у него были кудрявые чёрные волосы и голубые глаза, а ещё — далёкий мечтательный взгляд, как будто его мысли где-то блуждали. Хотя они работали вместе большую часть последних восьми лет, он всё ещё служил целью для их мимолётных шуток, как словесных, так и практических. Его первые несколько недель в доках были полны бессмысленных поручений, которые ему давали — к примеру, его посылали купить клетчатую краску или говорили принять заказ на антенны. Сегодня в центре внимания для их глупых насмешек было свидание Майкла с Мэгги Дженкинс.

Сначала он даже не хотел идти на это свидание, но друзья и коллеги его заставили. Он взял билеты в кинотеатр «Капитолий» на Куин-стрит на двойной сеанс — «Место назначения — Луна» и «День, когда остановилась Земля».

После просмотра фильмов они отправились выпить по молочному коктейлю в кафе «У Марио» на Кэролайн-стрит, где Майкл попытался изобразить Ричарда Бёртона^[1] после того, как Мэгги сказала ему, как ей нравится голос актёра. К несчастью, это не сработало. Она засмеялась и сказала ему, что он больше похож на простуженного Пола Робсона^[2].

— Ты даже не запустил руку под её блузку? — спросил Фрэнк, закуривая очередную сигарету и хихикая. Остальные засмеялись, даже Хассан, который, казалось, обладал врождённой способностью понимать грязные шутки.

Майкл покраснел и покачал головой. Он не любил, когда Хассан смеялся над ним, но уже успел к этому привыкнуть.

— Смотрите, парни. Вон она, — сказал Уилф, указывая на море. Там, в лёгком тумане, виднелась серая громада «Facklaträfat» — шведского грузового судна. Этот корабль был небольшим, согласно стандартам, принятым в некоторых других странах, но Майклу и остальным он по-прежнему казался ужасно большим для одного ящика.

* * *

Всего в нескольких сотнях метров оттуда, у сложенного из красного кирпича готического фасада Здания оконечности пирса, стояли двое мужчин, наблюдая, как «Facklaträfat» приближается к пристани. Внешне они были настолько непохожими, насколько это возможно. Младший из них, Валентин, был высоким, почти долговязым, и его напомаженные волосы были зачёсаны назад, открывая высокий лоб. Левую сторону его лица пересекал глубокий шрам — он начинался у уголка его рта и тянулся до верхней части уха. Мужчина постарше, Кромвель, был невысоким и коренастым и носил длинное непромокаемое пальто и фетровую шляпу. На первый взгляд он казался похожим на актёра Орсона Уэллса своей совиной напряжённостью и глазами-бусинками.

— Я по-прежнему не понимаю, почему они не могли дождаться Нельсона-Стенли, чтобы оправить это назад в Лондон, — сказал Валентин, шмыгая носом и потирая его тыльной стороной ладони.

Кромвель тяжело вздохнул и посмотрел на своего собеседника.

— Нельсон-Стенли остался в Арктике ещё на три месяца. Мы не могли оставить это там на такой долгий срок. Не так близко к русским территориям. Если Лондону можно доверять, то эти чёртовы красные уже искали это, хотя то, как они могли об этом узнать, всего лишь догадка. Это, скорее всего, этот ублюдок Филби или кто-то из его команды. Неосторожные разговоры и всё такое.

— Вы правы, мистер Кромвель. Вы правы. — Валентин снова шмыгнул носом и снова вытер его ладонью. — Так оно большое?

— Большое? — сказал Кромвель, хихикая. — Как мне сказали, размером примерно с футбольный мяч.

— Футбольный мяч? — переспросил Валентин. — Такой корабль — для чего-то размером с футбольный мяч?

— Совершенно верно, мистер Валентин, совершенно верно. Вы знаете, что они говорят. Размер не имеет значения…

Валентин улыбнулся, но лишь правой стороной лица.

* * *

Ящик теперь был всего в двадцати футах от края пристани — его спускали на толстой пеньковой верёвке. На палубе «Facklaträfat» один из членов экипажа кричал оператору крана:

— Sakta! Sakta^[3]!

— Вы что-нибудь слышите? — спросил Фрэнк.

— Ага, — сказал Уилф. — Кто-то говорит по-шведски.

Фрэнк недовольно покачал головой.

— Нет, не это, чёртов ты идиот. Что-то в ящике.

Уилф приблизил одно ухо к ящику и нахмурился.

— Нет, Фрэнк, не слышу.

— Слушай. Послушай минуту. Ты слышишь?

Майкл последовал примеру Уилфа и наклонил голову, так что одно ухо оказалось направлено на ящик. Фрэнк был прав. Он слышал что-то. Странный, пульсирующий звук; знакомый и в то же время не похожий на что-либо, слышанное им ранее.

— Да, — сказал Майкл. — Я слышу.

— Я тоже, — сказал Хассан.

Теперь ящик опустился ниже, достаточно низко, чтобы Хассан, который был выше остальных, мог дотронуться до него, привстав на цыпочки.

— Трясётся, — сказал он. — Там внутри как будто что-то трясётся.

— Слушай, приятель, — крикнул Фрэнк человеку на палубе. — Что внутри ящика? Что это за шум?

— Jog förstår inte^[4], — ответил мужчина, пожав плечами.

— Чудесно, чёрт побери, — сказал Фрэнк. — Они все говорят на тарабарском языке. Нам это очень поможет.

— Это становится громче, — заметил Майкл.

Ящик продолжал спускаться, он был уже всего в нескольких футах над землёй.

— Я по-прежнему ничего не слышу, — сказал Уилф.

— Нет, ладно, и не услышишь, — отозвался Фрэнк. — Ты, чёрт возьми, глухой, потому что твоя жена постоянно тебя пилит.

Остальные засмеялись, и в этот же момент ящик взорвался с ослепительной вспышкой и с такой силой, что её хватило, чтобы заставить судно сильно накрениться на правую сторону.

Майкла отбросило взрывом к краю причала, одна сторона ящика ударила его по лицу, и его отнесло ещё метров на десять, пока он тяжело не упал на землю. Порыв сильного жара вырвался с другой стороны ящика, вонзив обломок дерева в горло Фрэнка и тяжёлый металлический гвоздь в грудь Уилфа. Хассана сдуло с причала к борту корабля. Когда он упал лицом вниз в воду, он был без сознания.

Пока куски горящего дерева и превратившиеся в пепел опилки дождём осыпали пристань, появился ещё один объект, с грохотом упавший на камни: металлическая сфера, размером не больше футбольного мяча, с трещиной на одном боку. Если бы кто-нибудь был в сознании и мог видеть это, он заметил бы тусклое свечение цвета горящей серы и услышал пульсирующий звук, который становился всё тише и тише. Свечение тоже погасло, оставив лишь пустую металлическую раковину.

Спустя мгновение подбежали Кромвель и Валентин. Кромвель запыхался от бега, но Валентин даже почти не вспотел. Вокруг были лишь тела и горящие остатки ящика. На палубе корабля шведская команда ругалась и чертыхалась, но никто их не понимал.

— Бомба? — предположил Валентин. — Русские?

— Не знаю, — сказал Кромвель. — Но нам нужно прибраться здесь и поговорить с командой этого корабля.

Он пересёк причал, направляясь к тусклой металлической сфере, лежавшей среди обломков.

— Они мертвы, — сказал он, глядя на два окровавленных трупа. — Меньше свидетелей.

— Не все, — заметил Валентин.

Кромвель повернулся и увидел, что Валентин приподнимает тяжёлую панель с одного из тел.

— Этот жив.

Валентин убрал панель с тела лежащего без сознания молодого человека и с грохотом отбросил её на землю. На её обугленной поверхности было написано по трафарету всего одно слово.

Торчвуд.

Глава первая

Воскресенья в Торчвуде никогда не были воскресеньями — или, по крайней мере, были не слишком часто. Джек не помнил, когда у него в последнее время было воскресенье, похожее на то, каким этот день должен быть. Разве воскресенье — это не тот день, когда нормальные люди едят на завтрак деликатесы, выводят собаку на прогулку, а потом проводят остаток дня за чтением газет?

Однако, с другой стороны, капитан Джек Харкнесс не относился к «нормальным людям», а в Торчвуде воскресенья скорее тратились на работу, о которой жители Кардиффа, да и большинство из шести миллиардов людей на этой планете, ничего не знали.

Это воскресенье было другим. В данный конкретный день у Джека даже появился шанс вымыть внедорожник. Обычно это задание он давал Йанто или кому-нибудь ещё, кроме себя, но если сегодняшнее воскресенье должно было стать самым скучным за всю его жизнь, он собирался потратить его на те дела, которыми занялись бы нормальные люди.

Разлом был спокоен. Джек заставил Тошико провести бо́льшую часть утра и дня за проверкой оборудования, чтобы удостовериться, что это не ошибка. Как оказалось, ошибкой это не было. Всё работало, показания были точными. Казалось, Разлом взял выходной. Проверив и перепроверив всё и удовлетворённо отметив, что активность Разлома минимальна, Тошико теперь занялась изучением того, что она описала как «низкорезонансный электромагнитный пульс», который шёл из подвала.

— Мне есть из-за чего беспокоиться? — спросил Джек, бесцельно болтаясь мимо её рабочего стола в центре Хаба.

— Нет, Джек. Наверно, не из-за чего. Я уже несколько раз улавливала этот сигнал раньше. Я просто пытаюсь разобраться, от какой из наших внеземных игрушек он исходит.

Хотя её бесконечное восхищение скучными порой деталями её работы Джеку было трудно понять, он счёл это на удивление убедительным и отошёл, предоставив ей возможность спокойно работать.

Чего он не мог понять, так это того, почему Гвен до сих пор здесь. Был вечер воскресенья, уже пробило восемь часов, ничего не происходило, и тем не менее она по-прежнему сидела здесь, вяло просматривая файлы на своём компьютере, словно подросток, исследующий YouTube ранним утром.

— Теперь ты, Гвен, — сказал Джек тоном «встревоженного отца», положив одну руку на её плечо. — У всех нас есть оправдания. У нас нет личной жизни. У тебя — есть. Что ты здесь делаешь?

Гвен подняла на него сердитый взгляд и вздохнула, чего он не ожидал.

— Рис, — сказала она. — Я… я только что…

— Поругались?

— Да.

— Дай мне догадаться. Из-за работы?

— На самом деле, нет.

Она снова тяжело вздохнула и перевела взгляд обратно на свой тускло светящийся монитор.

— Тогда из-за чего?

— Из-за диванов.

Джек убрал руку с её плеча и прыснул от смеха, не сразу сообразив, что Гвен это не кажется смешным.

— Диваны? — переспросил он, изо всех сил стараясь говорить серьёзно.

— Да. Диваны. Вчера днём мы пошли по магазинам поискать диван. Я хотела купить тот красный, он хотел кремовый кожаный… Боже, он был таким безвкусным… В любом случае… — она вздохнула. — Диваны.

— Так что, в мире всё ещё есть люди, которые ругаются из-за диванов? — сказал Джек, по-прежнему пытаясь изображать искренность. — В городе, где находится один из самых активных разломов во времени и пространстве по эту сторону Млечного пути, вы до сих пор ругаетесь из-за диванов?

— Что ты хочешь этим сказать, Джек?

— Я хочу сказать… Это диван. Почему бы тебе не пойти домой, к Рису, и… не знаю… заказать еду с доставкой и… заняться тем, чем все пары занимаются. Разве ты не должна наслаждаться любовью, с этим кольцом у тебя на пальце и всем остальным?

— Джек, я работаю…

— Гвен, здесь не над чем работать. Я только что вымыл внедорожник, я вычистил бóльшую часть наших жёстких дисков, я даже заменил лампочку в своём кабинете.

— Ты вымыл внедорожник?

— Да.

Гвен засмеялась, прикрыв рот рукой.

— Ты… вымыл внедорожник?

— Да. В это так сложно поверить?

— Я просто представила, что ты, как Джессика Симпсон в том видео^[5]…

— Ладно, тогда почему бы тебе не взять свой мысленный образ и не уйти? Давай. Это приказ. А где Оуэн?

— Внизу, в подвалах.

— Скажи ему, что он тоже может уходить. Это наша самая спокойная ночь в году, а вы всё ещё здесь. Вы сумасшедшие. Вы все.

Гвен вздохнула и быстро отключила все приложения на своём компьютере. Она взяла куртку и, помахав на прощание сидевшей на другом конце Хаба Тошико, направилась к подвалам.

Из всех частей Торчвуда Гвен меньше всего нравились подвалы. По своему опыту она знала, что места могут физически впитывать сильные эмоции. Где-то в сейфе у Джека хранилось устройство, способное читать эти эмоции, но Гвен считала, что даже без него можно ощущать неприятные чувства, оставленные в прошлом. Когда ей было пятнадцать лет, она поехала на школьную экскурсию в Германию, где они посетили один из старых концлагерей. Там была ужасная атмосфера; не слышалось ни птичьего пения, ни, фактически, каких-либо ещё звуков, кроме их собственных шагов. И когда они вышли за ворота, им как будто стало холоднее.

Хотя масштаб и контекст были совсем иными, подвалы Торчвуда напоминали ей о том чувстве; внезапное понижение температуры и странная, непонятная меланхолия. Как будто она ощущала печаль за всех людей и иных существ, которые очутились в этих камерах; напуганные, злые, потерянные и одинокие.

Тем загадочнее от этого становилось то, почему Оуэну захотелось провести там весь день и вечер, сидя на табуретке и глядя сквозь стекло одной из камер на Дженет.

Дженет была долгоносиком, то есть плотоядной формой жизни, которая просочилась сквозь Разлом в кардиффскую канализацию. Время от времени один или несколько долгоносиков выходили на поверхность, и иногда у них появлялся вкус к чему-то отличному от диеты из отбросов, которая обычно помогала им выживать.

— Эй, Оуэн, — сказала Гвен, входя в тёмный и узкий коридор, который тянулся вдоль камер. — Что ты тут делаешь?

— Я пишу мюзикл о своей работе в Торчвуде, — ответил Оуэн. — Я назову его «Weevil Rock You»^[6].

— О, Оуэн, это не смешно, — со смехом произнесла Гвен. — Что ты на самом деле делаешь?

— Наблюдаю за Дженет, — сказал он. — С ней что-то не так.

— С ней?

— С ней. С ним. Какая разница.

— И что не так?

Гвен заглянула в клетку. Дженет стояла в углу, сгорбившись, лицом к стене. Время от времени она издавала низкие хрюкающие звуки и скребла одной рукой сырую кирпичную стену.

— Это, — сказал Оуэн. — Она всё время это делает. Каждые двадцать шесть минут. Потом она садится и, может быть, пытается заснуть или ещё что-нибудь, а потом бац — через двадцать шесть минут опять поднимается.

— Ровно двадцать шесть минут?

— Да. Последние четыре часа.

Гвен покачала головой и вздохнула.

— Джек прав, — сказала она. — Мы все сумасшедшие. Сейчас вечер воскресенья, а ты сидишь здесь и наблюдаешь за местным долгоносиком, Тош наверху делает… не знаю, что… то, что обычно делает Тош…

— А Йанто?

— Не знаю. Я не видела Йанто.

* * *

Йанто Джонс сидел за своим компьютером в задней части полузаброшенного Центра туристической информации, который служил прихожей для секретных помещений Торчвуда. Он забросил босые ноги на стол, его галстук унылой змеёй растянулся рядом с открытой коробкой от пиццы, а две верхние пуговицы на его рубашке были расстёгнуты.

— Я вижу, ты расслабляешься? — сказал Джек, выходя из-за двери, ведущей в Хаб. — Ну, по крайней мере, у кого-то есть разумные мысли. Что ты тут делаешь, парниша?

— «Парниша»? — переспросил Йанто. — Не уверен, что мне нравится «парниша» как ласковое обращение. «Секси» — это хорошо, если с фантазией проблемы. «Душечка» — это немного перебор, но «парниша»? Нет. Тебе следует придумать что-нибудь другое.

— Ладно, Тигровые Трусики. Что ты делаешь?

Йанто засмеялся.

— Я… — сказал он, запнувшись, чтобы проглотить пиццу. — У меня Джеймс-Бондафон.

— Что?

— Джеймс-Бондафон. Я смотрю свои любимые фильмы про Джеймса Бонда, в хронологическом порядке.

— Ты фанат Бонда?

— О, да. Он — типичная мужская фантазия, правда? Мужчина, о котором мечтают все женщины, и которым хотят быть все мужчины.

— А ты точно уверен, что не наоборот?

Йанто поднял бровь и откусил ещё кусок пиццы.

— Эй, — сказал Джек. — Я отправляю всех по домам. Здесь ничего не происходит. Разлом по-прежнему даёт минимальные показания. Гвен идёт домой, Оуэн идёт домой, и, думаю, Тош почти закончила.

— Место для нас?

— Ну… — Джек ухмыльнулся.

— Если это не прервёт мой Джеймс-Бондафон. Я только что начал смотреть «Голдфингер»^[7] и даже ещё не дошёл до момента, где Ширли Итон выкрасили золотой краской.

— Ну, ладно… Тогда я просто попрощаюсь с Оуэном и Гвен и скажу Тош сворачиваться, и тогда…

Джеку не довелось закончить фразу. Даже если бы он это сделал, сомнительно, что Йанто услышал бы его, потому что в воздухе раздался пронзительный визг сирены.

— Что это? — спросил Йанто, заткнув пальцами уши. — Пожар?

— Джек… — Это была Тошико, она связалась с Джеком через наушник. — У нас вторженец.

* * *

Гвен и Оуэн уходили от Дженет, когда зазвучал сигнал тревоги и они услышали голос Тошико.

— Оуэн, Гвен, вы должны прийти сюда немедленно. У нас вторженец. Быстрее!

Оуэн выскочил за дверь, Гвен за ним. Вместе они бежали по тёмным, сырым коридорам Торчвуда, пока не очутились в Хабе. Тошико стояла у своего стола, бледная и ошеломлённая.

— Что это? — спросил Оуэн. — Кто здесь?

— В подвале кто-то есть, — сказала Тошико. — Я исследовала пульс, а потом… я проверила одну из камер — внизу какой-то мужчина. Где Джек?

В этот момент Джек вошёл в Хаб вместе с Йанто. Увидев босого Йанто в расстёгнутой рубашке, Оуэн повернулся к Гвен и приподнял бровь, но Гвен это не успокоило. Как мог кто-то попасть в подвал? И, что ещё важнее, кто или что там было?

Когда Тошико выключила сирену, Джек подбежал к её рабочему месту и посмотрел на монитор.

— Похоже на мужчину, — сказал он. — По крайней мере, он выглядит как человек. Тош… Как, чёрт возьми, он туда попал?

— Я не знаю, Джек. Я следила за пульсом и сузила диапазон наблюдения до подвала D-4. Там ничего не было, а потом… а потом изображение стало статичным, а когда всё вернулось на свои места, он был там. Я просканировала всё помещение; это точно человек.

На экране был изображён подвал, камера располагалась в верхнем углу. В тусклом свете Джек смутно видел мужчину, который сидел на полу, обхватив руками колени.

— И пульс, — сказала Тошико. — До того он был временным, появлялся и исчезал, но теперь он постоянен. Я думала, что это могут быть электромагнитные волны, как радиация, но я не уверена. Это не похоже ни на один из видов радиации, которые я видела раньше.

— Хорошо, — сказал Джек. — Мне нужно пойти вниз.

— Я тоже пойду, — заявил Оуэн.

— Нет, ты не пойдёшь, — возразил Джек. — Если показания Тош верны, в нашем подвале может сидеть человеческий эквивалент Чернобыля. Я должен идти один. Мне нужен счётчик Гейгера.

Тошико подбежала к своему столу, выдвинула ящик и стала рыться в своей коллекции отвёрток, паяльников и плоскогубцев.

— Вот, — наконец сказала она. — Он заряжен.

Джек взял у неё счётчик и направился к выходу из Хаба. Когда он проходил мимо, Йанто попытался что-то сказать, но не смог. Это было ни к чему; никто из них не мог остановить Джека в таких случаях. Такие моменты напоминали им, кому именно принадлежит эта организация. Они могли быть командой, причём командой, которая могла справляться и без него, но он по-прежнему оставался главным.

— Мне было так скучно, — сказала Гвен. — В какой-то момент я в самом деле подумала: «Пожалуйста, пусть случится что-нибудь интересное, мне так скучно». — Она покачала головой и повернулась к Оуэну. — Напомни мне, чтобы я никогда больше даже не думала об этом. Я была намного счастливее, когда мне было скучно.

— Врушка, — сказал Оуэн.

* * *

Джек направился к подвалу D-4. Он уже довольно давно там не был. Даже в здании, наглухо отрезанном от внешнего мира, всё-таки было много пыли. Пыли, и паутины, и всех доказательств (если они нужны) того, что жизнь находит способы пробиться даже в самую стерильную среду. Джека немного успокоила мысль о том, что, если пауки могут забраться внутрь, то всё, что угодно может выбраться наружу.

Хуже было то, что счётчик Гейгера ничего не фиксировал. Если электромагнитные волны не представляли собой обычную радиацию, то, насколько Джек понимал, оставалась только одна возможность, и он не хотел задумываться о том, что это означало. Когда он приблизился ко входу в D-4 — стальной двери толщиной в полтора метра — он отбросил эти мысли в сторону так же легко, как и паучьи сети. Кто-то был по другую сторону этой двери. Кто-то, кого здесь быть не должно. Джеку нужно было оставаться сосредоточенным на этом. Кто-то пробрался сквозь дверь, которая не открывалась на протяжении тридцати лет, а то и дольше. Кто-то был внутри, кто-то живой, в месте, где воздух был затхлым и почти таким же старым, как сотрудники Джека.

Джек набрал код на панели рядом с дверью и подождал четыре секунды, пока не услышал щелчок отпираемого замка. Дверь открылась с таким звуком, словно сама комната делала вдох. Порыв холодного, свежего кислорода (или настолько свежего, насколько это возможно в Торчвуде) ворвался внутрь, взамен того старого, сухого и пыльного воздуха. В своё время Джеку доводилось бывать в слишком многих склепах и могилах, самых разных, в самых различных мирах, и его ощущения в этот момент были похожи на те. Ощущение смерти.

— Привет, — сказал Джек, вытащив из кобуры револьвер и держа его перед собой. — Привет… вы меня слышите?

Его голос эхом разнёсся по комнате, но никто не ответил.

— Ладно… я вхожу. Но предупреждаю вас — я вооружён.

Войдя в комнату, он увидел ту же фигуру, которую видел на мониторе Тошико — мужчину, съёжившегося на полу, по-прежнему прижимающего колени к груди.

— Привет? — сказал Джек.

В одежде мужчины было что-то знакомое. Это определённо не был стиль, характерный для Кардиффа 2008 года. Джек видел такую одежду много лет назад, что-то дешёвое, что все носили после войны; унылая, серая — нечем хвалиться.

— Вы в порядке? — спросил Джек. — Я не причиню вам боли.

Ему показалось, что он услышал рыдания.

Мужчина на полу поднял красные от слёз глаза, исполненные ужаса, и у Джека перехватило дыхание. Он выронил пистолет и прислонился к стене подвала.

— Майкл… — произнёс он.

Глава вторая

— Джек?

Он десять минут просидел в одиночестве в своём кабинете, пока Оуэн и Гвен выводили Майкла из подвала D-4 в конференц-зал; десять минут, в течение которых он ничего не делал, только думал, и эти мысли по-прежнему были очень туманными. Как он мог позволить так себя провести? Как он мог не знать, что произойдёт?

Прожив целые десятилетия со знанием будущего, он приобрёл, по его предположению, своего рода самодовольство; покорность будущему и понятию судьбы. Не было смысла бороться с будущим или с судьбой, и теперь очень немногое его удивляло. Так почему это так сильно поразило его?

— Джек?

Он поднял взгляд на дверь. Гвен стояла у входа в кабинет, прислонившись к дверной раме, и мягко улыбалась.

— Ты в порядке, Джек?

Он стряхнул с себя дурное настроение, по крайней мере внешне, и улыбнулся в ответ.

— Да. Я в порядке, — сказал он. — Я просто рад, что у нашего гостя нет шести рук и любви к человеческой плоти.

Гвен засмеялась.

— Ты уверен, что ты в порядке? Я смотрела на монитор, когда ты был внизу. Ты выглядел так, как будто увидел привидение.

— Ага. — Он замолчал, а потом, уже с большей уверенностью, добавил: — Да. Я в порядке. А как он?

— Майкл?

Джек сделал глубокий вдох.

— Да. Майкл.

— С ним всё хорошо. Он немного потрясён. Немного дезориентирован. Но сейчас всё нормально. Оуэн проявляет свою обычную чуткость и врачебный такт. Ты же знаешь, как Оуэн это умеет.

— По тому, как я понимаю чуткость и врачебный такт, ты имеешь в виду допрос с применением мер физического воздействия?

— Что-то вроде того. — Гвен улыбнулась, но её улыбка быстро увяла. — Мы установили, что его зовут Майкл Беллини и что ему двадцать четыре года. Он сказал, что ты знаешь его имя.

— Что?

— Майкл. Он сказал, что ты знаешь его имя. Он сказал, что ты назвал его «Майкл».

— Должно быть, он что-то перепутал.

— Ты уверен? — спросила Гвен.

— Да.

— О. Потому что… мне показалось, что я его знаю. Понятия не имею, откуда, но это что-то вроде дежа вю, что ли. Или это как когда видишь кого-то, кого знаешь из передач по телику.

— Я его не знаю.

Гвен кивнула, закусив губу. Что Джек скрывает? Он был таким скрытным, когда дело касалось многих вещей, и каждый раз это вызвало у неё жгучее любопытство. Она доверяла ему, они все ему доверяли, но иногда казалось, то они совсем его не знают.

— Так ты спустишься? — спросила она.

Джек покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Пока нет. Мне ещё нужно кое-что сделать здесь. Вы продолжайте. Я присоединюсь к вам, как только закончу.

Гвен вышла из кабинета Джека и спустилась в конференц-зал. Майкл сидел на стуле у одного конца стола для переговоров, а Оуэн измерял его кровяное давление. Йанто и Тошико стояли в дальних углах комнаты.

Когда Гвен вошла в конференц-зал, Майкл посмотрел на неё расширившимися, растерянными глазами, потом перевёл взгляд на остальных.

— Итак, Гвен, — сказал Оуэн. — Послушай это. — Он повернулся к Майклу. — Кто премьер-министр Великобритании?

— Уинстон Ч-черчилль, — сказал Майкл; его голос был едва ли громче шёпота.

— Ладно… А кто возглавляет хит-парады?

— Фрэнки Лейн^[8].

Оуэн повернулся к Гвен и распростёр руки, словно инспектор манежа в цирке, объявляющий начало следующего акта.

— Оуэн, оставь это, — сказала Гвен. Она посмотрела на Майкла. Молодой человек выглядел таким напуганным, и ей казалось несправедливым превращать его в шоу уродцев.

— Он из 1953 года, — сказал Оуэн. — Или, если точнее, из двадцатого ноября 1953 года. Черчилль — премьер-министр, а Фрэнки Лейн возглавляет хит-парады с песней… подожди. Майкл, как называлась эта песня?

— «Answer Me», — робко произнёс Майкл.

— Оуэн, я сказала, прекрати. Это не игровое шоу. — Гвен повернулась к Майклу. — Ты знаешь, как очутился здесь?

Майкл покачал головой.

— Ты помнишь, откуда ты?

Майкл кивнул.

— Из Кардиффа, — сказал он. — Бьюттаун. Я живу в Фитцхеймон Терис. Где я?

Гвен посмотрела на остальных.

— Вы ему не сказали?

Остальные пожали плечами.

Гвен вздохнула и прислонилась к стене. Она смотрела на потолок, размышляя, как бы попроще сказать об этом. Как можно сказать кому-то, что он так далеко от дома? Иногда она чувствовала себя такой же потерянной и испуганной, как он сейчас, особенно в первые дни. Что она могла сказать ему?

— Вы по-прежнему в Кардиффе, — наконец сказала она. — Но это не 1953 год. Это было больше пятидесяти лет назад.

Глаза Майкла снова наполнились слезами, и он, содрогнувшись, беспомощно всхлипнул.

— Но… но это означает, что мне почти восемьдесят лет.

— Нет, — возразила Гвен, мягко улыбаясь, пытаясь успокоить его. — Тебе не восемьдесят. Ты — это по-прежнему ты. Просто ты находишься здесь.

— Но будущее? — Майкл покачал головой. — Как я могу быть здесь? Как такое могло случиться?

— Подожди, — сказала Гвен, обернувшись к Тошико. — 1953-й? У нас уже были гости из 1953 года. Как ты думаешь, это всё может быть связано?

Оуэн внезапно поднял взгляд, и на его лице отразилась странная смесь шока и надежды.

— Не думаю, — сказала Тошико. — Они пролетели через Разлом на «Небесной цыганке». Майкла привёл сюда не Разлом. Это точно связано с пульсом, который я уловила перед этим. Любопытно, что с тех пор, как мы привели сюда Майкла, я могу обнаружить два определяемых источника этого пульса.

— Два?

Тошико кивнула.

— Да. Майкл и подвал D-4.

— Что всё это означает? — спросил Майкл, который начал злиться. — Вы все несёте какой-то бред. Это всё бессмыслица. Это ночной кошмар, правда? Плохой сон? Это должен быть плохой сон. Я посмотрел слишком много этих дурацких чёртовых фильмов в кино. Все эти фильмы о летающих тарелках и космических кораблях…

— Это не сон, — сказала Гвен. — Что ты помнишь последним, перед тем, как очутиться здесь?

Майкл посмотрел вниз, и его плечи снова затряслись от едва сдерживаемых рыданий.

* * *

Сначала это было всё равно что сойти с «американских горок» — та же тошнота и то же ощущение перегрузки. Потребовалось несколько секунд, чтобы белый шум и огни перед глазами рассеялись, а потом он понял, что стоит на четвереньках и что земля под ним жёсткая, холодная и влажная.

А потом послышался шум.

Он не мог сказать, что никогда не слышал этого раньше, потому что он слышал, но много лет назад. Как гром, только это было ещё хуже грома. Это было громче, как будто кто-то стучал в огромную дверь, и с каждым стуком земля под ним дрожала.

За этим стуком слышался гул, этот знакомый гул, словно от миллиона рассерженных шершней. Бомбардировщики «Хайнкель». За пять месяцев все они научились по звуку отличать британские самолёты от немецких.

Майкл встал на ноги и огляделся по сторонам. Он был в переулке, в своём переулке, в конце Невилл-стрит. Много лет назад, когда он был ребёнком, он играл в этом переулке, бросая в стену монетки и гоняя мяч с Томмо и Могсом. Только, неожиданно понял он, это было не много лет назад. Они играли в эти игры в то же время, когда немецкие бомбардировщики летали у них над головами, а завывания сирен воздушной тревоги заставляли людей торопиться к убежищам.

Конечно, бомбардировщики не целились в дома, им были нужны железные дороги и склады. Просто так вышло, что рядом с железными дорогами и складами стояли жилые дома.

Он вышел на Невилл-стрит и увидел ночное небо, которое светилось адским огнём. Он помнил, как кто-то сказал ему, что единственная причина, по которой бомбардировщики забрались так далеко — то, что зенитные орудия на ипподроме Эли не сработали, только это было не много лет назад. Это было сейчас.

Было 2 января 1941 года, и Майкл Беллини шёл по улице, на которой вырос, по улице, на которой он не появлялся больше десяти лет. Там, по обеим сторонам улицы, стояли дома, которых ни он, ни кто-либо ещё, если уж на то пошло, не видели все эти годы, и всё же они до сих пор были здесь. Там были бегущие от дверей своего дома мистер и миссис Дэйвис, и миссис Дэйвис держала под мышкой своего любимца — йоркширского терьера. Там, в середине улицы, стоял мистер Харрис, командир ПВО, важный в своём оловянном шлеме, лающим голосом отдающий приказы побыстрее скрыться в убежищах.

Майкл размышлял, видит ли его кто-нибудь, когда мистер Харрис ответил на его вопрос.

— Эй, ты… Парень! Давай сюда, внутрь, быстрее. Это тебе не грёбаная прогулка. Это воздушная атака!

Он уже слышал от него эти слова раньше; это не было дежа вю. Майкл уже слышал, как мистер Харрис говорил те же самые слова тем же самым голосом. Глядя дальше вдоль улицы, мимо мистера Харриса, он видел три фигуры у открытой двери дома номер 26; мальчик лет одиннадцати, не больше, девочка постарше и женщина, чьи волосы всё ещё были накручены на бигуди. ...