Дженнифер Роу Агнец на заклание

Jennifer Rowe

LAMB TO THE SLAUGHTER

© Jennifer Rowe, 1953

© Перевод. У.В. Сапцина, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2019

Глава 1

– Кончено. Его выпускают.

Голос мужа прозвучал громко и совсем рядом, но Долли Хьюит не обернулась. Прижавшись к краю блестящей раковины, она крепко вцепилась в картофелину, которую чистила. И не сводила глаз с собственных тонких пальцев. Мокрых. В мазках и пятнах грязи от кожуры.

– Слышала, что я сказал?

Долли кивнула. Слышно было сиплое дыхание за ее спиной. Она заставила себя вновь заработать руками. Картофелечистка заскребла картофелину, соскальзывая с бугристой красно-бурой поверхности и срезая не всю кожуру. Нахмурившись, Долли по-другому наклонила картофелечистку. Нужно как следует почистить картошку. Муж не любит, когда в пюре попадаются бурые вкрапления.

– Помилован. Так объявили в «Новостях». Я сам слышал в пабе. «Тревор Лэм, осужденный пять лет назад за убийство жены, сегодня был помилован…»

Долли тоже слышала это. «Жены…» Даже имени Дафны не упомянули.

– Помилован. Этот человек убивает нашу дочь, проводит пять лет за решеткой, потом сердобольный юрист пишет какую-то книжонку, и губернатор заявляет: «Так, все ясно, горемычный ты сукин сын; считай, ты уже отмучился. Всего-то и вины на тебе – убийство собственной жены. Проваливай, свободен!»

Он помолчал.

– Ну? Скажешь хоть что-нибудь? Или так и будешь стоять здесь как истукан?

Долли облизнула сухие губы:

– Говорят, это не он сделал. Не Тревор Лэм.

Произнести это имя через пять лет было непросто. Язык не слушался. Собственный голос казался незнакомым. Надтреснутым и слабым. Она по-прежнему смотрела на свои руки. И они вдруг тоже стали странными. Как чужие. Старые, сморщенные, напоминающие когтистые птичьи лапы. Ногти обломанные, ужасные. Она уставилась на них. А ведь раньше были хорошенькие ноготки. Долли удивилась: когда же они успели так измениться? Давно стали такими? Вроде только вчера… Или ей вспомнились руки Дафны? Гладкие, ловкие ручки маленькой женщины, которые помогали со стиркой, вели Императора в конюшню, наклоняли бутылку с молоком, чтобы напоить сиротку-ягненка, переворачивали страницы журнала, кормили кур, отводили со лба обвисшие жидкие прядки материнских волос. «Не хмурься, мама. Морщины появятся».

– Не он? Конечно, он! – Голос мужа словно ударил ее по ушам – хриплый, полный неистовой ярости и боли. – Надо было мне прикончить мерзавца. Знал ведь! Еще тогда нужно было пришить его. Этот его кретин братец говорит, что он явится сюда. В Хоупс-Энд. Завтра. И вот что я тебе скажу, Долли. Пусть только посмеет. Пусть попробует, и…

Долли Хьюит упорно смотрела на свои пальцы. На мокрые и перепачканные скрюченные птичьи лапки на фоне картофельных очистков в раковине.

Муж издал придушенный рык. И вышел.

Энни Лэм села на ступеньке веранды и плеснула в чайную чашку сладкого хереса.

– Твое здоровье, Трев! – сказала она, сделав глоток и с наслаждением побултыхала сладкую жидкость во рту, между беззубыми деснами, и проглотила, как теплый тягучий мед.

В конце дня на веранде все еще было жарко, хотя и не так, как в доме. А уж в доме-то вообще нечем было дышать. Даже мухи дохли на лету. И если передвигались, то ползком. Ну и жарища, думала Энни, оттягивая свободный ворот своего платья в цветочек и обмахиваясь им. Чертова жара. Если повезет, завтра спадет – к приезду Трева. Пот струйками стекал между ее огромными грудями, щекотал их, как муравьи. Утирая его, она заметила, что на дощатом полу веранды, прямо возле ее руки, распластался драный журнал. Энни отпила еще немного. И на сей раз проглотила херес сразу.

Откуда-то снизу донесся шорох, и у нее промелькнула мысль о змеях. Энни поджала голые и широко расставленные пальцы ног, обутых в резиновые шлепанцы из ремешков; но почти сразу сообразила, что это всего лишь Джейсон.

– Баб, у тебя платье задралось, снизу видать! – заявил он и заржал, грубо и фальшиво, как в мультике.

– Вот я тебе задам, паршивец! – привычно пригрозила Энни. – А ну кыш оттуда! Где твоя мамаша?

– В паб умотала. С дядей Чудиком. Это сначала, а потом с дядей Китом и Лили. И с Грейс.

Энни снова отхлебнула из чашки.

– Нет чтоб меня позвать, – пробурчала она.

Ушли, значит, и бросили старуху мать на произвол судьбы. Да еще в такой день. Ну и что ей теперь, самой заваривать чай?

– Так ты спала, – напомнил Джейсон и извиваясь выполз из-под веранды и скорчил рожу. – И храпела! Бе-е, гадость.

– Да ну? – Энни утерла рот ладонью.

Она осмотрела двор перед домом, давно знакомый хлам – гниющие доски и ветки, поломанные детские игрушки, ржавеющие кузова машин и бутылки. Какое же все вокруг старое и унылое, думала Энни. А ведь прежде здесь кипела жизнь. Еще при Милти. Когда дети были маленькими. В те времена тут чего только не творилось. Дети. Девятерых – вот сколько она родила. Не считая выкидышей. Их было три. Или четыре? Неудивительно, что ее так разнесло.

Энни прищурилась, глядя на двор и мысленно населяя его призраками детей из прошлого. Нахмурилась, вспоминая их по порядку. Особенно важен был порядок. Иначе она порой кого-нибудь забывала.

Вон там, у старого доильного станка, – Бриджит, старшая: веснушчатое серьезное лицо, длинные каштановые косы мотаются по спине, командует всеми вокруг. А вон там – Микки, торчащие коленки и огненно-рыжие вихры. Никто не знал, в кого у него такие волосы. После того как родился Микки, Милти поглядывал на нее косо и подозрительно. Энни самодовольно усмехнулась. Да, было времечко…

– Ну ба-аб! – позвал Джейсон.

Она нетерпеливо отмахнулась от него. Сначала надо покончить с одним делом. А вон там – Джонни, щуплый и смуглый, пристроился, как мартышка, на изгороди, вернее, на том, что от нее осталось. На него глядит Бретт, светловолосый и коренастый, весь в деда. Рослый для своих лет Кит, точная копия Милтона, хмуро посматривает на Бриджит. У бочки Сесилия, розовая и хорошенькая, со спутанными светлыми кудряшками, играет с лысой куклой, – у нее свой мир. Поодаль, под старым ветряком, – близнецы Тревор и Розали. Эти двое всегда вместе, возятся друг с другом, как щенята. И наконец, Пол. Тихий и осторожный малыш Пол. Ее младшенький, последний из выводка.

Она родила бы еще, да Милтон не захотел. Он вообще мало чего хотел с тех пор, как в последний раз отсидел за решеткой. Разве что завалиться в паб и накачаться пивом. А к ней даже близко не подходил. Присмирел, хвост поджал – так Энни думала.

Вот и стал малыш Пол последним. Пол. Чудик, как его сейчас кличут. Зря она разрешила ему ввязаться в эту затею с боксом. Деньги того не стоили. Однако Пол все еще дома. Не то что остальные. Все они бросили ее, один за другим.

Где Микки, никто из них не знал. Может, его и в живых-то уже нет. В шестнадцать лет сцепился со своим отцом, потом куда-то скрылся, и с концами.

Затем настала очередь Бриджит – самой старшей из детей, ее первенца. А все по милости этой настырной мерзавки Долли Хьюит, которая забила ей голову всякой чепухой: мол, расти нужно, меняться к лучшему. Куда уж лучше-то? Да кто она такая, эта Долли Хьюит, чтобы решать, что и как лучше для Бриджит? Если Долли, школьная учительница, умеет говорить складно и жеманиться, да еще выскочила за этого богатого стервеца, Леса Хьюита, – что ж она теперь, Господь Бог?

Энни снова отхлебнула хереса.

Бриджит подцепила какого-то жлоба, хозяина газетного киоска откуда-то с севера. Нарожала детей, но в Хоупс-Энд ни ногой. Только открытки шлет на Рождество: «С любовью, Бриджит, Брайан, Холли и Тереза». Вот и все вести от Бриджит. Даже адреса ее никто не знает.

А Бретт – тот вырос бродягой. Дома бывает, но наездами. Когда в кармане пусто. Случается, что и в каталажку попадает. Он всегда был невезучим, Бретт.

Сесилия укатила в город через год после того, как ее отец и Джонни разбились на машине. В том же году, припомнила Энни, Розали родила Джейсона. Восемь лет назад. Или девять. Сесилия поначалу вроде не пропадала, держала связь с родными, а потом ударилась в религию. Да еще чудную такую, где головы бреют и мяса не едят. А жаль, волосы у Сесилии были красивые. И аппетит хороший. В общем, и от нее несколько лет ни слуху ни духу.

Так и остались в семье только Энни, Кит, эта потаскушка Лили, с которой он сошелся, Розали с двумя детьми – Грейс и Джейсоном, – Пол… и Тревор.

Энни поерзала на ступеньке. Чуть не забыла! Тревор-то завтра возвращается.

– Слышал, твой дядя Трев завтра приедет домой? – спросила она Джейсона. Он, конечно, еще малец, но пока потолковать больше не с кем.

– А то! – Джейсон шмыгнул носом и сплюнул на землю, подражая какой-то звезде американского бейсбола. – Мать говорила. Потому они и ушли в паб. Отмечать. А мне велели остаться здесь и сообщить тебе. Привести тебя туда. Когда ты проснешься.

Энни уставилась на мальчишку. Его тощая фигурка немного расплывалась по краям перед ее глазами. В жару с хересом шутки плохи, подумала она. Пора бы запомнить.

– Так чего же не сказал?

– Да я хотел, но ты не слушала. Только рукой на меня махала.

Энни завинтила крышку фляжки с хересом и аккуратно пристроила пустую чайную чашку за столбиком веранды. Потом поднялась и одернула платье, прилипшее к потному телу.

– Пойдем! – поторопила она. – К черту этот чай!

– Да, – кивнул Джейсон и оживился. – Чипсов в пабе поедим! Отметим.

Энни направилась через двор, обходя хлам; шлепанцы хлопали ее по пяткам на каждом шагу. Джейсон приплясывал от нетерпения, подгонял Энни, но она не спешила. До паба рукой подать. А времени – хоть отбавляй.

У Бейкера по прозвищу Цикада, хозяина паба в Хоупс-Энде, зал был заполнен. Местные начали стекаться сюда сразу после четырехчасового выпуска новостей. Он ждал их. Разумеется, в первую очередь Лэмов. Ну, Кит, Лили, Чудик и Розали и так были у него завсегдатаями. Но теперь пикапы и побитые «форды» теснились на пыльной обочине дороги напротив паба, уткнувшись капотами в тень под перечными деревьями и поджаривая кузовы на солнце. Среди них затесалась даже пара тракторов и бульдозер «Бобкэт» Быка Трюса. Похоже, в округе не осталось никого, кто позабыл бы включить радио в четыре часа. Все услышали, что Тревора Лэма выпускают. И всех внезапно одолела жажда.

– Говорят, он сразу сюда и вернется. А Большая Сью как, не возражает? – усмехнулся Бык Трюс, мотнув головой в сторону буфетчицы паба. Он подтолкнул два пустых стакана по стойке бара и принялся хлопать себя по карманам в поисках денег. – Два средних, пожалуйста.

– А я почем знаю? – буркнул Бейкер, не удивляясь тому, что Бык уже знает о скором приезде Лэма в Хоупс-Энд.

Здесь новости распространялись с быстротой пролитого машинного масла: только что была маленькая лужица, а через минуту оно уже повсюду. Бейкер сгреб стаканы, сунул их ополоснуть в раковину на решетку, снова наполнил и подтолкнул по стойке к клиенту. Потом смахнул в ладонь монеты, которые выложил столбиком Бык, и отвернулся, чтобы отсчитать сдачу. В пабе Хоупс-Энда чаевых не признавали.

У Быка Трюса уцелело лишь несколько передних зубов, но он обнажил их все, забирая стаканы.

– Ждешь не дождешься завтрашней ночи, Сью? – заорал он. – Сколько уж воды утекло, а?

Грудастая и взмокшая Сью Суини за стойкой не ответила. Но ее щеки, шея и глубокая ложбинка между грудями, и без того розовые от жары, начали багроветь. Цикада вспомнил, какой у нее был вид, когда по радио передали ту самую новость. А вскоре прибежал Чудик Лэм, вопя как резаный: «Тревор позвонил родным и предупредил, что возвращается!» В ту минуту Сью не покраснела, а побледнела. Стала белой. Он уж думал, она лишится чувств. И не потому, что в пабе сидел Лес Хьюит. Хотя, Бог свидетель, жутко было смотреть, как каменеет лицо Леса, как его кулаки сжимаются, а Чудик все никак не уймется, заливается, будто выиграл в лотерею.

Утешить Леса было нечем. И он просто встал и ушел, оставив свой стакан на стойке. Наверное, домой направился, сообщить известие бедной Долли. Или просто сбежал, чтобы сгоряча не наломать дров.

С ощущением тяжести в желудке Цикада вперевалку расхаживал вдоль стойки, машинально собирал пивные стаканы, принимал деньги, давал сдачу. И украдкой посматривал на Сью: с поджатыми губами и разгоревшимися глазами, она лихорадочно работала, и одинаковые темные пятна расплывались под мышками на ее тугой желтой блузке. А что там и как со Сью – ему нет дела. Уже нет. Пусть чем угодно занимается с Тревором Лэмом. А что такого? Ведь она никому не отказывает.

Шесть лет назад, когда Сью только приехала сюда, ему было дело – ну, если вдуматься, может, не до нее самой, зато к ее большим мягким грудям, тяжелым, плотно сдвинутым бедрам, жадному и опытному рту. Господи, как же его ко всему этому тянуло! Сью Суини вытворяла с ним и для него то, о чем с Шэрил и заикаться не следовало. Господи, да они с Шэрил были женаты уже полгода, а самое большее, что она ему дозволяла, – задрать подол ее ночной рубашки в субботу вечером. А потом лежала, зажмурившись, в ожидании, когда все закончится. Ничего странного, если вспомнить, какая она была. Но он ничего не понимал, пока Шэрил не ушла. Только тогда его как обухом огрели.

Вся эта история сломила Цикаду. Ему даже стало казаться, будто он и не мужчина вовсе. Да вдобавок об этом узнали все. Энни Лэм постаралась, разболтала, как ни пытался Кит заткнуть ей рот. Весь Хоупс-Энд, до последнего поденщика на ферме, зубоскалил за его спиной. Разумеется, в глаза ему ничего не говорили, приходя в паб, но все было ясно и по выражениям лиц. Любопытным. Снисходительным. Жалостливым. А, так вот он какой, этот бедолага, жена которого…

Вскоре Цикада понял, что надо искать, кто бы заменил Шэрил в баре. В одиночку он не справлялся. И он дал объявление. Так и появилась Сью Суини. Принимая ее на работу, Цикада думал, что из нее получится хорошая буфетчица. Так и вышло. Гораздо лучше, чем Шэрил. Работу в баре Шэрил никогда не любила. И часто раздражалась и злилась в дни выплаты пособий, когда в пабе было не протолкнуться. А Сью была не такой. Для нее чем больше посетителей, тем лучше. За стойкой бара в Хоупс-Энде она обосновалась так прочно, словно здесь и родилась. С местными перешучивалась, будто знала их всю жизнь. В комнате, где Цикада поселил ее – пристроенной над старой конюшней, где он устроил гараж, – Сью научила его кое-чему. Двух недель не прошло, как Цикада решил: ему здорово повезло, что Шэрил его бросила. Наконец-то он понял, какой может быть жизнь мужчины.

Это было как порнофильм наяву. Цикала чувствовал себя старым кобелем, которому безраздельно досталась течная сучка. Несколько месяцев жил как во сне. Позорился у всех на виду. Не мог от нее оторваться. Вскоре он ей наскучил. Захотелось притормозить. Об этом свидетельствовало множество мелких знаков и намеков. Цикада чувствовал это, но старался не замечать. Позднее думал: если бы и он тогда придержал коней, все могло пойти совсем по-другому, однако он был словно пьян Сью. Слетел с катушек.

Цикада принялся возить ей гостинцы из города. Стеклянные вазочки, украшения, духи. Даже цветы. Она уверяла, что ей ничего не нужно, но он настойчиво совал ей подарки и каждую ночь являлся к ней после закрытия паба. Словно со стороны видел себя: вот он перебегает через двор и спешит вверх по лестнице в комнату над гаражом – в одной руке очередное подношение, в другой, так сказать, – нетерпеливо подрагивающий член.

К тому времени он, наверное, Сью уже осточертел. И она удивлялась, как ее угораздило связаться с ним. Но не отказывала ему и не гнала прочь. В то время со смехом принимала все, что могла дать ей жизнь, – и хорошее, и плохое. Брала все, что он только мог дать теми ночами, валила его в постель, скидывала с себя одежду и забиралась на Цикаду верхом, а он, как безумный, зарывался лицом в ее теплые, сладко пахнущие груди, живот, бедра и ягодицы.

Он догадался, что она играла. Старалась поддерживать в себе интерес. Расплачивалась. Может, думала, что он выгонит ее, если она ему откажет. А потом к ней начал подкатывать Тревор Лэм. Хотя и полутора лет не прошло с тех пор, как он женился на Дафне. К тому же Сью и Дафна сдружились. Но это его не остановило. И Сью, как выяснилось, тоже.

Цикада вспомнил ту ночь, когда он их застукал. Он вышел из паба во двор по какой-то надобности. Может, еще бочонок пива принести. Сейчас уже забыл напрочь. Зато не забыл то, что увидел во дворе. Сью Суини стояла, наклонившись вперед и упираясь руками в стену паба, юбка была задрана выше пояса, белая кожа словно светилась в темноте. А Тревор Лэм, стройный и черноволосый, вцепившись в ее бедра крепкими смуглыми ручищами, накачивал ее, как мощный насос. Они услышали его. Наверное, он не сдержался и застонал.

Цикаду замутило. Даже сейчас при этом воспоминании на лбу выступил пот. Нахлынула боль. И нестерпимый стыд. Повернувшись, Сью потрясенно ахнула, потом попыталась что-то сказать ему – прямо в той же позе, головой к стене и голой задницей к нему. Тревор Лэм осклабился, сверкая белыми зубами и ни на секунду не переставая работать бедрами.

– Слушай, уже забирать начало, – ухмыльнулся он. – Не сбивай, а?

Цикада круто повернулся и ушел в дом. И продолжил подавать выпивку. Даже головы не повернул, когда Сью вернулась в бар через несколько минут. Но внутри у него что-то скукожилось, как сорняк, опаленный огнем.

Сью осталась работать в баре. А что такого? Буфетчицей она была хорошей. Зачем ему вредить себе, чтобы другим досадить? Между ними даже ни разу разговоров ни о чем таком не было. Цикада просто оставил ее в покое.

С Тревором Лэмом она продолжала встречаться. Тайно, чтобы не узнала Дафна. Но Цикада часто видел, как по ночам Тревор крадучись выходит из квартирки над гаражом. Все ясно. Он, Цикада, тут ни при чем.

А вскоре Дафна умерла. Маленькая Дафна Лэм. То есть Дафна Хьюит. И Цикада вместе с остальными стоял на улице и смотрел, как Тревора Лэма увозят через мост прочь из города. Потом Цикада обернулся и увидел, что у стоявшей в дверях Сью вид такой, будто ей влепили пощечину.

Об этом он с ней даже не заговаривал. И с остальными тоже. Пусть языками треплют другие. Почти все они считали, что Лэм и убил Дафну. Он же подонок. Это известно. А кое-кто думал, что Лэм не убивал, или только говорил, будто бы это не он. И в первую очередь Лэмы. Неудивительно. Лэмы всегда за своих стоят горой. Цикаду и Сью вызвали давать показания в суде. Пришлось ради этого съездить в город. И на полтора дня закрыть паб. Невелика беда. Почти все постоянные посетители тоже в то время находились в городе, по тем же причинам.

В суд Сью надела синий костюм с белой блузкой. С темно-синими туфлями на шпильке, с маленькой золотой брошкой на лацкане жакета. Так же она была одета, когда он принимал ее на работу. Она выглядела мило. И все равно ей здорово досталось от обвинителя во время допроса. Ее выставили шлюхой. Подстилкой Тревора Лэма. А Цикаду на допросе никто не мучил. Он давал показания о времени, когда люди приходили в паб и уходили оттуда. Из его слов ничего особенного не следовало. Хорошо, что ему не пришлось свидетельствовать против Лэма. Или в его пользу. Местные были настроены так, что и то и другое плохо отразилось бы на бизнесе.

От него ничего особенного и не требовалось. Что Лэм крупно влип, было ясно как день. Очевидно с самого начала. Он и на скамье подсудимых выглядел отпетым мерзавцем. Бандитом, даром что красавчик. Его адвокату только и оставалось, что заявить: мол, какой-то грабитель явился в город и прикончил Дафну. Ведь ее кольцо с бриллиантом пропало. Но почти все местные знали, что украшения Дафне приходилось продавать, чтобы Тревору хватало на пиво. Никакому чужаку и в голову бы не пришло явиться в город среди ночи. А если бы и пришло, все в пабе увидели бы, как он идет или едет через мост. В общем, предположение защиты никого не убедило.

А вскоре Долли Хьюит рассказала, как однажды Тревор подбил Дафне глаз, потом рассек губу, в другой раз вывихнул руку. Тревор все отрицал, уверяя, будто и пальцем Дафну не тронул, но обвинитель вызвал врача из Ганбаджи, чтобы тот подтвердил слова Долли. Этим все и закончилось.

Цикада надеялся, что Тревор Лэм сгниет в тюрьме и попадет в ад. И вот теперь он возвращается домой.

Глава 2

Кит Лэм, Розали Лэм и Лили Денджер сидели у паба на бревне, заменявшем скамью на веранде. Там же, где обычно. Все знали, что это их место, и никто на него не посягал. Чудика послали за выпивкой, но он еще не вернулся.

– Ну и жарища, – сказала Лили. – В трейлере сегодня ночью будет адское пекло. Надо бы перебраться спать в хибарку, там рядом река, немного прохладнее.

Кит промолчал. Лили знала, почему они никуда не переберутся. Хибарка – территория Тревора и Розали. Еще с давних времен. Отец отдал ее близнецам, когда они были детьми, а сама хибарка – развалюхой с протекавшей крышей. По мнению матери, такой она и осталась, хотя со временем стала почти пригодной для житья. С электричеством.

– Этот сарай стоит пустым уже пять лет. Летом мы плавимся, а зимой околеваем, – добавила Лили.

– А с завтрашнего вечера больше пустовать не будет, – неожиданно для самого себя произнес Кит и залпом опустошил стакан, чтобы не сказать лишнего.

Он не понимал, зачем Лили вообще прицепилась к этой хибарке. Киту казалось, что там до сих пор воняет кровью, хотя мать и Розали отдраили все внутри дочиста. Так однажды Кит и сказал Лили, а она обозвала его тряпкой. Слюнтяем. Но она же не видела того, что увидел он там в кухне пять лет назад.

Трев видел. И решил вернуться туда. Да еще сразу. Так он и заявил им в разговоре по телефону сегодня днем, после того как объяснил, что Джуд, адвокат, который его вытащил, привезет его завтра домой, а потом про него снимут передачу.

Его голос они не слышали несколько лет. И теперь он казался чужим. Звучал по-другому. Трев говорил как профессор какой. Велел Розали записать то, что он сказал, словно боялся, что если они не запишут, то забудут, чего он от них хотел.

Может, все оттого, что он окончил колледж прямо там, в тюрьме. Или научился, болтая с этим Джудом Грегоряном, который обещался довезти его до дома. Похоже, они крепко скорешились за эти годы. А у Джуда – Святого Джуда, как назвали его в какой-то газете, – был как раз такой ученый и важный голос.

Еще несколько лет назад они о Джуде Грегоряне и не слышали. И вдруг он объявился в Хоупс-Энде с письмом от Трева. В письме сказано, что этот Джуд адвокат и хочет вытащить Трева из тюрьмы. Так что пусть поговорит с ними, это ничего. Поначалу казалось, что эта задача Джуду не по зубам. Вряд ли он процветал – тощий такой тип, с виду иностранец, но все они с ним потолковали. Деньжат заплатить за выпивку у него хватило. Потом он уехал, а они на время забыли о нем. До тех пор, пока Трев не прислал Розали ту самую книжку – «Агнец на заклание». Ее Джуд Грегорян написал про Трева^[1]. В письме Трев объяснил – мол, Джуд считает, что книга поможет.

Они прочитали эту книжку. Даже мать. Смешно читать про то, что знаешь, – про людей, места, про то, что случилось, и все это напечатано в книге. Их имена тоже были там. Даже про мальца, Джейсона, напечатали, потому что он находился с Розали и Грейс, когда они услышали, что Трев разбился на машине, а Дафна мертва. Но все это поместилось в первых нескольких главах. А дальше было уже не продраться. Сплошная болтовня про время, отпечатки пальцев, орудия убийства, всякий хлам, который проверили – думали, будто им убили Дафну, а оказалось, что ошиблись. И еще куча всего про другие убийства, когда копы сажали невиновных. Кит дальше и читать не стал. Всем известно, какие они, эти копы. Им бы только виноватых найти, это для него не новость.

Зато сразу было ясно, к чему клонит этот Джуд, даже дочитывать книгу не надо. И сзади на обложке написали то же самое, под его фотографией. Он считал, что Трев не убивал Дафну, значит, его нужно выпустить. Послушать Джуда, так судья и присяжные упрятали за решетку Трева только потому, что он им не приглянулся. Мать говорила то же самое с тех пор, как упекли Трева.

В то время Лили разорялась, что этот Джуд Грегорян – пустое место. А Трева он использует, желая прославиться и разбогатеть. Ведь тем, кто сочиняет книги, за них платят. И сколько бы он ни вешал на уши Треву лапшу, никакими книжками не вытащишь из тюрьмы бедолагу, которого засадили туда на двадцать лет за убийство.

Кит видел Джуда Грегоряна по телевизору. Один раз тот говорил о Треве, остальные – о другом. Из того, что он наболтал, половину никто бы не понял. Неясно, с какой стати его вообще разобрало. Так Кит решил при первой встрече с ним и с тех пор оставался при своем мнении.

Но, похоже, в столицах народ отнесся к нему иначе. В конце концов все получилось так, как и говорил адвокат Треву. Люди вдруг возмутились тем, что Трев мотает срок, а его вина даже не доказана. Кроме местных, разумеется. В округе все давно решили, на чьей они стороне, и никакие книжки придурковатых столичных юристов не заставили бы их передумать. Как и передачи по телевизору, как и статьи в газетах. И всякие там запросы в парламент тоже.

По радио сказали, что был устроен большой сбор подписей. В Хоупс-Энде никто ничего не подписывал. В последний раз сбор подписей организовал здесь Лес Хьюит десять лет назад, чтобы построили новый мост. Только толку от этих подписей было как от козла молока. Городские власти лишь прислали пару рабочих, чтобы покрепче сколотили гвоздями старый мост. А он опять начал разваливался, не прошло и полгода. Дерево-то сгнило. Того и гляди совсем провалится под кем-нибудь. Может, хоть тогда зашевелятся.

А вот со сбором подписей в защиту Трева все получилось. Да еще как. В общем, насчет Джуда Грегоряна Лили ошиблась. Он не просто языком трепал. Правда, несколько лет понадобилось, но все-таки его книга, разговоры, подписи, передачи по телевизору вытащили Трева из тюрьмы. И завтра Джуд привезет его обратно в Хоупс-Энд.

Распоряжения Трев отдал не просто так: он хотел, чтобы они договорились насчет комнаты для Святого Джуда в местном пабе на одну ночь. А еще одну комнату, отдельную, чтобы сняли для какой-то дамочки из Эй-би-си^[2], которая приедет что-то готовить к съемкам и пробудет тут несколько дней.

Джуд Грегорян и Верити Бердвуд. Одно имечко чуднее другого! Откуда такие? Трев продиктовал их Розали по буквам. Потом заставил ее прочитать, будто без этого никак нельзя. Розали справилась только с четвертой или пятой попытки. Цикаде Бейкеру плевать на то, как их там зовут, лишь бы по счету заплатили. Мать расстроилась. Она-то ждала, что Трев поживет в старом доме с ней, Чудиком, Розали и детьми. Хотя бы недолго. Но, похоже, поняла, почему он так решил.

– Тянет его на прежнее место после стольких лет, – вздохнула мать. – Вот такие они. И отец ваш был таким. Сами знаете, как бывает, когда возвращается Бретт. Спать в дом его не загонишь. Ему бы в свой прежний угол на веранде. Хотя там москиты. Его место, и точка. Только это и помнит.

Розали сказала, что все равно не понимает, как Трев решился на подобное. Ее от одной только мысли о хибарке выворачивает наизнанку. Вместе с матерью ей пришлось наводить там порядок, когда уехали копы. И с тех пор больше ноги ее там не было. Как и ноги Кита. Обычно крови он не боялся. Ему случалось резать ягнят, сразу по много голов. Не только резать, но и свежевать туши, и потрошить. Одно время Кит даже работал на скотобойне, когда был женат. Ивонн заставила, пристала как с ножом к горлу. Говорила, ей обрыдло сидеть на пособии по безработице. Осточертело жить в старом доме с матерью и остальными. В общем, пару месяцев Кит проработал по колено в крови и кишках. Против этого он не возражал, лишь бы его каждый день не поливали дерьмом. Если бы им не помыкал как хотел брюхастый мерзавец, который ни в грош его не ставил. А в остальном работа как работа, бывает и хуже. Ну, ягнята умирают. Вонь, шум. Кровь ручьем льется с ободранных туш ему на сапоги. Для этого и растят скот. Просто работа.

Но Дафна, лежавшая с проломленной головой на полу кухни, и кровь, вязкая лужа, медленно впитывавшаяся в старые половицы… нет, это совсем другое. Трев тоже видел все это. И все-таки решил вернуться. Снова жить в хибарке. Будто ничего и не произошло.

Тревор всегда был злым и резким, словно при рождении ему досталась вся жесткость, а его сестре-близняшке Розали – мягкость. Вот и сейчас она сидит таращится на реку, точно впервые видит ее. Вечно она витает в облаках, эта Розали. Непонятно, как вообще забеременеть умудрилась. Да еще дважды. И оба ребенка у нее – безотцовщина. Может, отцы у них и были, только Розали даже их имена не смогла назвать. Лили как-то сказала, что Розали, наверное, даже не помнит, кто ее обрюхатил. Небось оба раза все продрыхла.

Вспомнив об этом, Кит усмехнулся. А тогда чуть не вспылил. Кто дал Лили право оскорблять его сестру? Да, умом она обижена, зато сердце у нее золотое.

– Надо было нам все это время жить в хибарке, – продолжала Лили, встряхивая головой так, что крошечные золотые крестики, свисавшие с мочек ее ушей, заплясали, касаясь края нижней челюсти. Она всегда трясла головой, когда злилась. – Нужно было приказать этой жирной корове, твоей матери, чтобы заткнула пасть. Сказал бы, что мы переезжаем, и дело с концом. Мы могли бы устроиться там. Обжиться.

– Поздно уже, – проворчал Кит.

– Почему? Можно и сегодня въехать, пока не объявился Тревор. А что он сделает – выкинет нас?

– Да, – ответил Кит.

Лили презрительно и недоверчиво усмехнулась. Она не знала Тревора. Думала, будто знает, а на самом деле понятия не имела, какой он. Трев вел себя приличнее, чем обычно, пока знакомился с Лили в пабе в тот день, когда она явилась в город в обнимку с плешивым водилой грузовика с комбикормом, который подвез ее.

С этим малым Лили сразу разругалась. И никуда с ним не поехала. Заявила, что в пабе ей больше нравится. А как же! Все как раз получили пособие по безработице, да еще у работников на фермах был день получки. Весь день и весь вечер за ее выпивку платили другие.

Трев тоже приударил за Лили, как остальные. Наверное, старушка Сью Суини ему поднадоела. Лили же молодая. Совсем девчонка. Растрепанные и колючие блондинистые пряди с черными корнями, короткие шортики в обтяжку, врезавшиеся между ягодицами, куцая майка, под которой торчат соски, и татушка с синей птичкой на запястье. А когда паб уже закрывался, выяснилось, что денег у нее вообще нет. И ночевать ей негде. Лили повезло. Кто ее только не зазывал к себе – пока Цикада не разрешил занять кровать наверху, если хочет. Он ничего не терял: комнаты пустовали, как обычно. А Лили привлекала клиентов.

На расспросы она отвечала, что ей шестнадцать, но с виду была еще моложе. Даже теперь, через пять лет, Кит не знал толком ее возраст. Лили почти не изменилась, разве что появилась пара мелких морщинок под глазами да новая татуировка, какую она набила в Ганбаджи года два назад. Еще одна синяя птичка. На сей раз изнутри на щиколотке.

О том, сколько ей лет, Лили так ни разу ему и не сказала. И откуда приехала – тоже. Говорила, мол, хочет забыть. Все, что Кит знал о ней наверняка, – это имя: Лили Денджер. Оно ей подходило^[3], но порой ему казалось, что имя она себе тоже выдумала.

Ее будто и не существовало до того момента, как она появилась в Хоупс-Энде. А потом Лили просто возникла здесь, немного осмотрелась, прилипла к Киту, вильнула хвостом да и влезла к нему в душу. Но все это было уже после Трева. Лили так и не успела узнать, какой мерзкий он с теми, с кем не собирается переспать. Дафну убили в первую ночь, которую Лили провела в городе. На следующий день Трева арестовали и увезли. Лили так и не поверила, что Дафну убил он. Только в этом она соглашалась с матерью и Розали.

– Ты боишься Тревора, что ли? Хотя он на шесть лет моложе тебя? Ровесник Розали? Может, в нем осталось чуток жизни. А я выбрала не того братца. Что скажешь? – по-кошачьи улыбнулась Лили, трогая рукой свои по-мальчишески коротко стриженные волосы.

– Завтра узнаем, – отозвался Кит, отвернулся и увидел, что возвращается Чудик с выпивкой. Он заорал, подгоняя его, и ссутулился от ехидного смеха Лили.

Розали Лэм потягивала пиво и смотрела на пыльную дорогу, серые доски моста и медленно текущие воды реки. Она слышала, как препираются рядом Кит и Лили, как ее дочь Грейс хихикает и болтает с каким-то типом, поджав ногу и прислонившись к столбу веранды, как Чудик смеется в голос над какой-то шуткой в пабе у двери. Будто мухи жужжат. Нудно, привычно и бессмысленно.

Завтра домой возвращается Тревор. Прошло пять лет, и скоро он будет дома. А она уже думала, что больше никогда не увидит его. Двадцать лет представлялись вечностью. Розали даже вообразить не могла, как Тревор вновь появится в Хоупс-Энде через двадцать лет – седой мужчина в годах. А она, наверное, к тому времени будет похожа на маму. Разве что зубы сохранит. Без разницы, если потеряет остальное.

Розали перевела взгляд на свои голые ноги, вытянутые вперед. Ниже старых клетчатых шортов, края которых врезались в ляжки, образовались мягкие бугры плоти. На одной икре отчетливо проступала паутина мелких синих вен. Это пятно появилось у нее, когда она носила Джейсона. Еще одна вена вылезла сбоку на правом бедре, но ее не видно под шортами. И растяжек не заметно. Джейсон родился крупным, не то что Грейс. Вот она была совсем крохой. Маленькой, изящной и стройной, как куколка.

Розали повернула голову, чтобы взглянуть на дочь. Грейс навивала на палец свои блестящие черные волосы, выгибала спину, касаясь плечами столба веранды, и ее маленькие грудки отчетливо вырисовывались под тонкой тканью короткого, слишком откровенного платья. Голый до пояса парень, с которым она болтала, не сводил с нее жадных глаз, его джинсы сидели низко на бедрах, стакан с пивом нагревался в кулаке. Скоро и у нее все начнется, если еще не началось, мелькнула у Розали смутная мысль. Надо бы принять меры. Резинки. Про них она знает, в школе рассказали. И таблетки для надежности, что бы там ни твердила мать. «Как же рано все-таки: всего четырнадцать. А я была лишь годом старше, когда ждала ее. Но у меня все по-иному».

– Вон мать с Джейсоном, – услышала Розали голос Кита.

– Ну, начинается… – произнесла Лили, как всегда, кислым тоном.

Сучка Лили. Розали не понимала, почему Кит до сих пор с ней. Или, если уж на то пошло, почему Лили с ним. Она даже не притворялась никогда, что любит Кита или он ей хотя бы нравится. По крайней мере, прилюдно. А что там между ними творилось, когда они запирались на ночь в трейлере, – другое дело.

– Она держит его за яйца, – говорила мама, когда по вечерам Кит и Лили вдруг вскакивали из-за стола и убегали, а остальным приходилось убирать и мыть за ними грязную посуду.

Чудик ухмылялся и похлопывал себя по ширинке.

– За яйца! – эхом повторял он.

Джейсон и Грейс фыркали и покатывались со смеху.

– Хватит смеяться над родным дядей, мелюзга! – ворчала мама, делала вид, будто сейчас даст им подзатыльник, и промахивалась на целую милю. – А ну марш убирать кухню! Живо!

Конечно, никуда дети не ушли. Никто и не ждал, что они послушаются.

– Сучка она, каких мало, – зло сплевывала Розали, исходя ненавистью к угловатому личику Лили, мальчишеской обесцвеченной стрижке и подтянутому тонкому телу. Пять лет она терпела Лили – на целых пять лет дольше, чем хотела. И презирала Кита за то, что тот спутался с ней.

Мама пожимала плечами, допивала свой стакан и наливала заново.

– Ну да. Бедняга Кит. Но ему же нужен кто-то.

– Почему? – удивлялась Розали. – У меня же никого нет. И у Чудика тоже.

– За Чудика ты не беспокойся. Он о себе сам позаботится – верно, детка? – Энни Лэм подмигнула своему младшенькому, который нерешительно усмехнулся в ответ, обгладывая кость.

– А как же я?

– Женщины – другое дело. И вообще у тебя дети, – отвечала Энни так, словно этим все и было сказано.

Но сказано было далеко не все. Не для Розали.

Глава 3

На другом конце света от Хоупс-Энда Верити Бердвуд собирала сумку. Очередное задание вызывало у нее двойственное чувство, не покидавшее ее с тех пор, как к ней обратились с просьбой.

– Берди? Это Бет. Слушай, подруга, ты вроде общаешься с Джудом Грегоряном? – выпалила в трубку Бет Босуэлл, как только Берди ответила на звонок. Как обычно, она перешла сразу к делу.

– Раньше общалась, – осторожно ответила Берди. – Сталкивалась с ним по юридическим вопросам. Но уже несколько лет не виделась. Если рассчитываешь, что я договорюсь об интервью с Тревором Лэмом, то…

– Да все уже практически решено, Берди. Мы точно знаем, что Джуд готов посодействовать Эй-би-си. Так он Зигги и сказал на последней пресс-конференции. Нам нужно только закрепить договоренности. Вот я и подумала, что при личной встрече…

– А другие компании будут потрясать чековыми книжками, Бет. Но пойдут на попятный, стоит ему только ответить тебе согласием. Если, конечно, ты не хочешь побыть на вторых ролях.

– Разумеется, это не для нас. Мы должны быть первыми.

– Ну, тогда ты попала. Как бы там ни считал Джуд, вряд ли из уважения к Эй-би-си Тревор Лэм откажется от кучи денег.

– В том-то все дело, подруга. Лэму не нужны деньги. А вот респектабельность необходима. А значит, ему нужны мы.

– Не нужны деньги? Бет, это же курам на смех. У него ведь ни гроша за душой, разве не так? Если не ошибаюсь, все его родные сидят на социалке.

– Более-менее. Я вот о чем: прямо сейчас ему деньги ни к чему. Лэм собирается написать книгу. Так Джуд сказал Зигги. Джуд организовал ему контракт… забыла, с кем, помню только, что с какой-то транснациональной корпорацией. И Лэм уже получил огромный аванс. А потом начнется – права на экранизацию, показ по телевидению и…

– Бет, если Лэм собирается писать книгу, сейчас он и говорить с нами не станет. Будет увиливать. Приберегать самый смак.

– Сойдет и то, что нам достанется. То есть Тревор Лэм, безвинно промаявшийся на нарах столько лет, снова дома, в Хоупс-Энде. Трагический антигерой. Наконец-то он свободен. Дышит сладким воздухом родины. Старый эвкалипт, обвязанный желтыми ленточками. Все тот же паб – совсем не изменился. Милая старушка мама…

– Бет, ты хотя бы видела ее, мать Тревора Лэма?

– Берди, давай без пессимизма. Просто сделай то, о чем я прошу, – ради меня, ладно? Свяжись с Грегоряном. Договорись обо всем. Объясни ему, что мешать возвращению домой мы не станем. Мы отправим тебя провести исследования, поэтому до приезда съемочной группы все уже успеют освоиться. Материал будет милый и добрый. Такой, как нам нужен.

– А если Лэма не выпустят?

– Выпустят. Гарантированно.

– Или он откажется возвращаться в Хоупс-Энд? Зачем ему совать голову в эту петлю – чтобы сделать тебе одолжение?

– Лэм сам хочет вернуться. Вот так-то. Думаешь, я отправила бы тебя туда, если бы он отказался? Он намерен вернуться в Хоупс-Энд, снова поселиться в своем сарае и жить дальше с того, на чем остановился. Это решение они не особо афишируют, но так Джуд сказал Зигги… Берди, ты слушаешь?

– Жить там? В доме, где была убита его жена? Откуда до дома ее родителей рукой подать и где полгорода по-прежнему считает, что Лэма надо было линчевать?

– Вот потому-то он и принял такое решение. Чтобы утереть им нос. Да, Лэм такой. Самолюбивый и агрессивный придурок. Подонок до мозга костей. Господи, Берди, неужели ты не поняла? Человек, который избивает до смерти беременную жену, способен на…

– Бет, но ведь его признали невиновным!

– И что? – Берди представила, как Бет пожимает широкими плечами. – Без разницы. Виновен или нет, а он все-таки сволочь. Это сразу видно, стоит только взглянуть на него.

– Забавное будет задание.

– Ты согласна? Отлично! Позвони, как только поговоришь с Джудом. Домой или на работу, ладно? Спасибо, подруга. Ты супер! Пока.

Вот так все и получилось. Берди повесила трубку с отчетливым ощущением, что ввязалась в то, о чем вскоре пожалеет. Но вместе с тем не могла отрицать, что заинтригована. У нее с самого начала имелись свои соображения насчет дела Тревора Лэма. И дело было, конечно, не только в нем, но и в Джуде.

Джуд. Берди разыскала его номер и позвонила сразу, пока не сдали нервы. Этого она терпеть не могла – звонить людям по прошествии долгого времени только потому, что ей от них что-нибудь нужно.

Джуду недавно исполнилось тридцать лет, он носил хорошо скроенные костюмы и неяркие галстуки. По крайней мере, когда у него брали интервью для телевидения. Сколько раз она видела его худое смуглое лицо на телеэкране в тот момент, когда он оспаривал очередное судебное решение или высказывал свое мнение! Джуд заседал в правительственных комиссиях, вел масштабную практику, выступал в суде – естественно, облачившись в парик и мантию, – но при этом сохранил рвение молодого идеалиста, каким его запомнила Берди. И по-прежнему обрушивал на высокомерных противников свой пламенный гнев. Метал глазами молнии, жестикулировал, подавался всем телом вперед, говорил что думает, и его ум был по-прежнему безупречно ясным – в общем, на телеэкране Джуд остался тем же, каким она знала его, и ничуть не изменился. А какой он теперь в реальности? К ее облегчению, дозвониться до Джуда не удалось.

– Он в суде, – почтительно ответил приглушенный женский голос.

Берди представилась, назвала свой номер, повесила трубку и отправилась на встречу с клиенткой, женщиной, которая хотела разыскать дочь-подростка. Джуд перезвонил Берди тем же вечером, в семь часов. Судя по фоновому шуму, он по-прежнему находился на работе.

– Берди! – Возглас прозвучал по-дружески тепло, как раньше.

– Привет, Джуд! Спасибо, что позвонил… – Она замялась, растерялась и не знала, с чего лучше начать теперь.

Но Джуд уже перехватил инициативу. Ей вспомнилось, что так он поступал почти всегда.

– «Спасибо, что позвонил» – о чем ты вообще говоришь? Разумеется, я бы перезвонил! Ну, как ты вообще? Как работа?

– Нормально, а у тебя? – машинально отбарабанила она. Дурацкий вопрос. Всем известно, как работает Джуд Грегорян. Святой Джуд. Адвокат – покровитель безнадежных дел. А теперь, после освобождения Тревора Лэма…

– Превосходно! Представляешь, к концу месяца Тревора Лэма освободят – это известно почти наверняка.

– Слышала такие прогнозы. Поздравляю, Джуд. Ты добился своего.

– Да, нелегкая была работенка, но мы уже близимся к завершению.

Типичная для Джуда манера выражаться – «мы уже близимся…». Как будто не он один оставался движущей силой кампании «Свободу Тревору Лэму» – кампании, успешный финал которой (все еще потенциальный, но вполне вероятный) был не за горами.

– Это твоя заслуга, Джуд.

– Ну, вообще-то…

Он замолчал, и Берди усмехнулась: Джуд ничуть не изменился. Похвал он стыдился так, как другие стесняются критики. Даже ради спасения собственной жизни не сумел бы просто принять комплимент. Однако Джуд быстро брал себя в руки. И сразу оправлялся от смущения. Как сейчас.

– Слушай, Берди, здорово, что ты мне позвонила! Ты даже не представляешь, как приятно слышать твой голос. Может, пообедаем вместе?

Она замялась. И отчетливо вообразила, как Бет шипит за ее спиной: «Да! Супер! У тебя получилось! Соглашайся на обед. И болтай, болтай побольше! Бутылка вина, добрые старые времена… И в самом конце – намек на интервью. И все, дело в шляпе! Разве он тебе откажет?»

Но она просто не могла. Только не с Джудом. Не могла заставить себя встретиться с ним спустя столько времени под надуманным предлогом. Быть неискренней и вести себя «профессионально» с Джудом все равно что изворачиваться и хитрить с самой собой.

– Я хотела поговорить с тобой о Треворе Лэме, – произнесла Берди. – И насчет интервью.

– А, ну да, конечно.

Ей представилось, как Джуд слегка выпрямляется в кресле, словно подстраиваясь к ситуации, переключаясь с личного тона на деловой. Берди ощутила слабое, щемящее сожаление. Своими словами она нарушила некое шаткое равновесие. Вторглась в собственное прошлое. Безнадежно испортила чистую, памятную дружбу. Соглашаясь созвониться с ним, она об этом даже не задумывалась. И лишь теперь осознала, насколько важен для нее уголок памяти с ярлычком «Джуд Грегорян и я». Было бы лучше, гораздо лучше, если бы он сохранился навечно, как мушка в янтаре.

– Слушай, а я и не предполагал, что ты до сих пор работаешь в Эй-би-си, – промолвил Джуд. – Я же точно помню, как читал…

Значит, он в курсе, чем она занимается. Настала ее очередь подстраиваться. Джуд всегда был таким целеустремленным. Ей казалось, он слишком занят собственными делами, чтобы обратить внимание на газетный абзац, в котором упоминалось ее имя.

Когда Берди работала на полную ставку, собирая информацию для Эй-би-си, он считал, что она не ценит себя. Что же Джуд скажет теперь, услышав, что Берди стала частным детективом и работает в тесном сотрудничестве с полицией, которую он презирает? Детектив из полиции, сержант Дэн Тоби, с кем она обычно поддерживала связь, расследовал пару дел, позднее переданных Джуду. Нетрудно было догадаться, какого мнения Джуд о Дэне.

И все-таки ее звонку он явно обрадовался. Неподдельная теплота в голосе ей не померещилась.

– Я по-прежнему занимаюсь сбором материала внештатно, как и другой работой, – поспешно объяснила Берди. – В основном для Эй-би-си. Чаще всего – для документалок. Они хотят снять сюжет о Треворе Лэме – ну, ты уже в курсе, – а меня просили уточнить с тобой прежние договоренности.

«Потому что мы давние друзья. Часть прошлого друг для друга. Потому что они считают, что я имею влияние на тебя. Вот мной и воспользовались как орудием, чтобы добиться своего. Им нет дела ни до тебя, ни до меня, ни до Тревора Лэма. Они просто хотят снять интервью, которое получит высокий рейтинг, но в отличие от коммерческих каналов не могут позволить себе заплатить за него. И рассчитывают, что я уговорю тебя согласиться».

– Ясно.

Он прекрасно понял ее.

Возникла пауза. Берди ждала, когда Джуд начнет уворачиваться. Упомянет о других предложениях. Пообещает подумать, обсудить вопрос об интервью с Тревором, а потом, когда все будет решено, – созвониться с Бет или Зигги.

– Ну что ж, тем больше у нас причин пообедать вместе, – наконец произнес Джуд. – Заодно и поговорим. Посмотрим, что можно сделать. Если, конечно, ты в принципе не возражаешь.

– Нет… я не возражаю. Пообедать было бы замечательно.

– Отлично! Тогда выберем время… минутку.

Берди услышала, как Джуд листает страницы. Сверяется со своим ежедневником. И огляделась в поисках собственного, погребенного в пучине бумаг. Не беда. У нее не бывает встреч, которые нельзя было бы отменить или перенести.

– Берди! – Его голос звучал чуть приглушенно, словно он прижимал телефон к уху высоко поднятым плечом. – Как насчет послезавтра?

– Конечно. Где?

– В том греческом ресторане. В половине первого? Или… Греческая кухня тебе подойдет?

– Греческий ресторан будет в самый раз. Отлично! А ты уверен, что он еще не закрылся?

Джуд рассмеялся:

– Да я туда как минимум раз в неделю хожу! И всегда вспоминаю тебя.

О таком ей даже не мечталось – чтобы он хотя бы раз за все годы вспомнил о ней!

– Берди, мне пора, у меня скоро встреча. Так мы договорились? Увидимся в «Элладе» в четверг, в половине первого.

– Да, Джуд. До встречи.

После того как он повесил трубку, она еще пару минут сидела, уставившись на телефон. Обед с Джудом в «Элладе». Это все равно что попасть в прошлое через разрыв во времени. Телефон зазвонил так неожиданно, что Берди подпрыгнула. И настороженно сняла трубку.

– Берди? Это Бет. Слушай, извини, что задергала тебя, но я просто не могла дождаться. Ты уже говорила с…

– Только что закончила.

– Ну-ну? Что он сказал?

– Ничего не стал обещать. Но в четверг мы с ним обедаем.

– Да? Супер! Берди, ты сокровище! Сработало!

– Это пока ничего не значит, Бет. Мы лишь договорились пообедать вместе.

– Ты его уболтаешь, подруга, я уверена. Болтовня без умолку, бутылка вина, старое доброе прошлое… А потом…

– Бет, мне пора. Я позвоню тебе в четверг. После обеда.

Берди повесила трубку, не дожидаясь, когда попрощается ее удивленная собеседница, затем провела пятерней по своей растрепанной кудрявой каштановой шевелюре, сняла очки и бросила их на стол перед собой. Несмотря на все возражения, она понимала, что Бет права. У них действительно все получилось. Джуд согласится дать интервью. За бараниной с рисом, бокалом вина и воспоминаниями, в четверг днем, в греческом ресторане. От одной мысли об этом у нее тревожно щемило сердце. По множеству причин.

Глава 4

Берди бросила в сумку еще одну рубашку. Сколько она уже взяла? Надолго ли уезжает? На три дня? Четыре? По словам Бет – на четыре. А Берди хватило бы и трех. За глаза. В первый день в Хоупс-Энде будет Джуд: вернет Тревора Лэма в лоно семьи, познакомит ее саму со всеми, – но уже завтра рано утром помчится обратно в Сидней. На следующий день ему нужно быть в суде. После его отъезда она останется один на один с Лэмом и его семьей. Вот уж чего Берди совсем не ждала. С недавних пор она и так проводила с ними слишком много времени, хоть и опосредованно. Последнюю пару недель, в ожидании помилования, освежала в памяти сведения по делу Тревора Лэма.

Расшифрованная и переплетенная стенограмма судебного процесса и собранная Бет увесистая папка с заметками и газетными вырезками лежали рядом с сумкой. Их она возьмет с собой. И, конечно, «Агнца на заклание». Берди как раз закончила перечитывать его. В определенном смысле больше ей ничего не требовалось. Книга была превосходной. Во второй раз она впечатлила Берди еще сильнее, чем в первый.

«Агнец на заклание» оказался выставочным образцом всего лучшего, что есть в Джуде Грегоряне: его редкостной способности сочетать в себе страсть, идеализм, логику и внимание к мелочам. Книга получилась не только безоговорочно искренней, но и скрупулезной. Она не просила задуматься. Не замалчивала обременительные факты или впечатления, а заставляла читателя понять, почему присяжные признали Тревора Лэма виновным, а затем доходчиво объясняла, почему их приговор ошибочен.

Как ни парадоксально, все это выглядело особенно убедительно, потому что самому Джуду Грегоряну откровенно не нравился Тревор Лэм. Не нравился так же, как полицейским, судье и присяжным. Просто Джуд считал неприязнь недостаточно веской причиной, чтобы упечь человека за решетку чуть ли не на всю жизнь. С точки зрения Джуда, Лэм был невиновным. Неприятным, пьющим, грубым, но невиновным. Джуд полагал, что этого человека прогнали через вынесение обвинительного приговора к тюремному заключению с той же черствостью и неотвратимостью, с какими откормленного ягненка тащат на убой. И дело было не в том, что Лэм натворил, а в том, кто он такой. Приговор Тревору Лэму вынесли его личность и репутация, а не факты, относящиеся к делу. Не удалось найти никаких подтверждений тому, что именно он убил свою жену. Все доказательства в том виде, в котором были представлены, являлись сугубо косвенными.

В книге это излагалось подробно, пункт за пунктом, беспощадно демонстрировалась и непрочность фундамента, на каком строилось обвинение, и прискорбная несостоятельность защиты. Что выглядело особенно эффектно, так это проведенные Джудом параллели между судом над Лэмом и другими скандальными процессами минувшего столетия, в которых косвенных доказательств хватило присяжным, чтобы вынести обвинительный вердикт, однако впоследствии осужденных оправдывали или их невиновность была неопровержимо доказана. Джуд утверждал, что в каждом из упомянутых случаев личность, репутация, цвет кожи, социальная или религиозная принадлежность, а также моральный облик обвиняемых, оказали на полицию, судью и присяжных гораздо больше влияния, чем было допустимо, разумно и даже когда-либо признавалось теми людьми, какие вынесли приговор.

Джуд не пытался оправдать Тревора Лэма. Если он и рассматривал предысторию Лэма во всех подробностях – нищета, отец-рецидивист, восемь братьев и сестер, неоконченная школа, сомнительные культурные ценности и традиции семьи, такие как алкоголизм, невежество и мелкое хулиганство, – то лишь для того, чтобы дополнить образ главного действующего лица. Никто не знал лучше, чем Джуд, что даже в самых неблагоприятных условиях крайней нищеты мальчишки способны вырасти и не стать при этом преступниками, хулиганами, бандитами и алкоголиками. Много лет назад, услышав историю его семьи (за бараниной с рисом и бутылкой вина в греческом ресторане), Берди чуть не устыдилась обиды, которую у нее до сих пор вызывали мысли об изнурительном одиночестве собственного комфортабельного детства в семье, принадлежавшей к среднему классу.

Одиночество и неприкаянность? Острое осознание, что ты не такая, как сверстники? Натянутые и так до конца и не выясненные отношения с матерью? Что все это значит по сравнению с мрачным, полным отчаяния миром мальчика-армянина, которого дети прозвали Льюис-Муха?^[4] С отцом, трудолюбивым, но под старость совершенно беспомощным, умиравшим от рака легких в спальне, и матерью, которая горбатилась над швейной машинкой? С тем, как оба возлагали надежды на смышленого ясноглазого сына, потому что не могли иметь других детей? И с тем, как умерли один через год после другого, оставив ребенка в холодных и скользких руках государства? Без родных, без друзей, без денег. Без ничего. Кроме надежды, целеустремленности, решимости и жажды справедливости.

Никогда Берди не чувствовала себя настолько эгоистичной и благополучно-буржуазной, как в тот день, когда их обед затянулся чуть ли не до вечера, а Джуд все говорил и говорил, сидя над замусоренным столом. Но в каком-то смысле это помогло ей понять, почему в итоге у двух таких разных людей нашлось столько общего. Почему они сблизились и заключили нечто вроде альянса. Ни он, ни она никуда не вписывались. В юридической школе обоих считали странными. Большинство сверстников воспринимали их как бесхитростных и наивных идеалистов.

Однако в конце концов различия между ними все-таки проявились.

Реакцией Берди на прагматизм и элитарность, вызывавшие отвращение у них обоих, стал уход из этой среды. Учебу она закончила только потому, что не любила сдаваться и не желала отступать перед ушлыми, холеными, чуждыми остальными. А потом покинула юридическую сферу не оглядываясь.

В отличие от нее Джуд поступил типичным для него образом – очертя голову ринулся в профессию. Он стремился перевернуть в ней все с ног на голову. Бросить вызов. Компромиссов не признавал. Наживал врагов из числа тех, с кем было опасно связываться. Снискал репутацию горячей головы. Скандалиста. Опасного противника.

Перебиваясь редкими процессами в роли бесплатного адвоката, предоставляемого государством, имея слишком много свободного времени, Джуд увлекся делом Тревора Лэма. С точки зрения Джуда, оно олицетворяло недостатки системы правосудия. И он написал «Агнец на заклание», книгу, которая полностью изменила его жизнь и, как недавно выяснилось, жизнь Тревора Лэма тоже.

Берди впихнула в сумку запасные ботинки, но, несмотря на все старания, не помять рубашки ей не удалось. Взглянув на часы, она вздохнула. Уже поздно. Пора звонить Дэну Тоби. Прямо сейчас, пока он на работе. Услышав, что ей предстоит, Дэн наверняка возмутится, но есть шанс, что в офисе отреагирует на известие сдержаннее, чем дома, где стесняться некого. ...