Шарлотта Ульрих Коллекция «Romantic»

Часть 1

Глава 1

— Ты уверена, что квартира тринадцатая?

— Вроде…

— Может, другая? — я не могла взять в толк, как можно забыть такой номер.

— Нет, я помню расположение!

Мама позвонила. Тишина. Затем шаги в тамбуре. Я почувствовала легкую дрожь, но потом успокоила себя. Я там никого не знаю! Да и какая разница? Дверь отворилась, на пороге стоял мужчина. Черноволосый, высокий. Пришлось задрать голову, чтобы взглянуть на него.

— О! Саша! — радостно закричала мама. — А это мы!

Кто «мы»? Этот человек никогда меня не видел! При чем тут «мы»?

По дороге сюда мама рассказывала, что идем к ее институтской подруге. И я шла с удовольствием, потому что хотела посмотреть, как живут другие люди, да еще в незнакомом городе. Сравнить, представить себя на их месте. А тут интерес еще сильнее вырос, я никогда не встречала тех, кто бы жил под тринадцатым номером. Разве «тринадцать» не означает навлекать на себя несчастья? Я взглянула еще раз на мужчину. Кажется, он так не считал.

Я разглядывала каждую деталь. Коридор. Обычный: серый ковролин, обои, вешалка. Дверь на кухню, дверь в комнаты, занавески в проеме… Ничто не указывало на особенность или избранность номера «тринадцать».

Мама повесила мою шубу. Затем к нам вышла женщина, та институтская подруга, светловолосая, невысокая (даже ниже меня) и… старая.

Ну, вернее, обычная… Я ее узнала по родительским фотографиям, там она была красивая, а глаза смотрели странно, завораживающе: зрачок срезался верхним веком, а до нижнего не доходил. Сейчас они смотрели так же, но отчего-то перестали быть красивыми.

— Адрес-то я забыла… — оправдывалась мама. — Дом помню, третий, а вот квартира… ну, вылетела из головы, и всё тут!

— Как ты могла забыть? — удивлялся мужчина, он уже успел проводить нас в комнату, посадить на диван, пододвинуть маленький столик и постелить скатерть. — Три — тринадцать!

— Точно! — восхитилась мама и повторила. — Три-тринадцать!

Я тоже повторила про себя.

Мама начала полагающиеся причитания: мы как снег на голову, да еще с пустыми руками. Вообще-то, это правда. Мы уже были до этого в гостях, ушли, и вдруг ей в голову ударило, что нужно сейчас, срочно отправиться на поиски подруги.

— Дочь, — она указала на меня, — заняла первое место. Мы сюда на олимпиаду приехали. По русскому языку.

Хвасталась. Но мне нравилось, когда мною хвастались. Лица мужчины и женщины вытянулись, отобразив глубокую задумчивость.

— Какая умная девочка! — восхитилась женщина, а затем посмотрела на меня как на редкий экспонат.

Понятно, о школьных олимпиадах, может, они и слышали, но близко к ним точно не подходили. Пришлось скромно опустить глаза. Я обычный ребенок! И во мне нет ни капли самодовольства! Мама светилась от гордости. Хотя гордость пришла к ней не сразу, а первая реакция была скорее отрицательной.

— У тебя первое место… — сообщила она, заглядывая в мою комнату.

Я сидела на диване и ничего не делала.

— Угу.

— Ты поедешь в область, — сказала строже.

— Угу.

— Тебе надо готовиться!!! — практически разъяренно произнесла она и захлопнула дверь.

Мама являлась не только моей мамой, но и моим учителем по русскому языку, моим классным руководителем и бывшим директором школы. Поэтому, если она утверждала, что первое место — это плохо, значит, так оно и есть. Я, конечно, не готовилась.

На столе появились не только чашки и чайник, но и запакованная коробка конфет. Удивительно! В нашем доме, если случайно нагрянули гости, не нашлось бы ничего, а тем более запакованного!

— А Тоня, — мужчина кивнул в сторону жены, — вот недавно пыталась научиться летать…

— В каком смысле? — мама рассмеялась.

— Да вот, из окна выпала…

— Как это? — смех мамы стал настороженным.

— Мыла окно, голова закружилась… — объяснила женщина.

— А внизу кто-то старый диван выкинул… Вот она и отпружинила.

— Перелом ноги в нескольких местах и что-то с позвоночником.

Я еще раз подумала о номере тринадцать. Совпадение? Что он обозначал? Несчастье? Выпасть из окна. Или знак избранных? Диван же кто-то выбросил!

Разговоры пошли о переломах, больницах, уколах. Рассказывала больше женщина, серьезно, тревожно и… неинтересно. Чтобы себя развлечь, я продолжила разглядывать обстановку. Картины в доме — признак интеллигентной семьи! Так всегда говорила мама. У нас их штуки три, а здесь даже побольше! Они висели под часами с березками, сугробами, домиками. И все почему-то казались одинаковыми.

— Она единственная из школы, которая в этом году из девятых классов поехала на область, — мама снова перевела разговор на меня. — Везу еще одну девочку из десятого, несколько человек из другой школы, и еще добавили трех мальчиков из района.

«Три мальчика из района» присоединились к нам на вокзале. В общем, из троих мне понравились все трое.

— Понимаешь, Тонь, всю жизнь проработала в этой школе, уж на правах бывшего директора могу дочь отвезти! — продолжала мама, а женщина говорила в ответ:

— Бывают же умные дети…

Потом забывала и снова повторяла:

— Бывают же умные дети…

В семье я не была предметом внимания. Лавры доставались старшей сестре. Это она в восемь выразительно читала стихи, когда я и в пятнадцать говорила тихо и невнятно; она в девять атаманила во дворе, у меня же с нахождением подруг всегда были проблемы; в десять она устраивала кукольные концерты для всего двора, в одиннадцать выдумывала планеты, их флору, фауну и местные легенды; в двенадцать играла в школьных спектаклях, а в тринадцать «отбилась от рук». Так что если вначале на меня не обращали внимания в силу талантливости старшей сестры и моего малолетства, то затем — в силу ее распущенности и, опять же, моего малолетства.

— А Саша учиться не хочет, — вздохнула женщина, и я навострила уши.

Мама говорила, что у них есть сын, вроде мой ровесник… А… Какое-нибудь очередное мелкое чмо! Подумала я по дороге. С мальчиками мне никогда не везло.

— Он сидит до ночи со своим компьютером, учебу забросил.

— Кстати, где ваш Саша? — спросила мама.

— Он спит, — ответил мужчина.

Спит? Я постаралась прикинуть, который час. Нет и десяти! Я стерла с лица всё, что могло отразить мои мысли. Что за придурок, который мало того, плохо учится, еще и рано ложится спать?!!

— Сейчас мы его разбудим!

— Да пусть спит! — воскликнула мама. — Ребенок, наверное, устал!

Мужчина как-то странно усмехнулся:

— У него завтра контрольная.

А мои родители никогда не знают, когда у меня контрольная. Я сама учусь! Парень в моих глазах спускался все ниже и ниже. Мужчина вышел на минуту и вернулся, сказав, что Саша скоро придет. Я представила его сонным, раздраженным, в трусах, разыскивающим одежду и проклинающим всех гостей вместе взятых. Он должен быть уродливым и злым. В общем, стандартным придурком.

Когда в дверях послышалось движение, я подождала секунду, давая Саше оглядеть обстановку, заметить меня, оценить и только тогда, повернувшись, улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой. Чтобы, так сказать, сразить наповал. Но сразили меня!

Ого! Вот это да! Я тут же забыла о номере тринадцать, да и вообще в мыслях моих ничего не осталось. Парень в бежевом свитере с золотистыми волосами, стоял на пороге и улыбался. Ростом он почти доходил до верхней перекладины дверного косяка. Явно не маленький и явно не уродливый!

!!!

Саша оглядел комнату, посмотрел на родителей, на маму, на меня… перевел взгляд в обратном направлении и произнес:

— Здрасьте.

А далее!!! Прошел в комнату и сел НАПРОТИВ меня! Я, конечно, сразу уткнулась в скатерть и долгое время не решалась поднять глаза, периферийным зрением наблюдая, как он берет чашку, наливает воды, тянется за сахаром. Светлые брови, прямой нос, узкий подбородок и волосы… Волнистые, светлые, золотистые. Они красиво свесились, когда Саша наклонился над чаем. Нет уж! Чтобы МЕНЯ одним видом и смутили? И это в пятнадцать-то лет! Подняла голову и уставилась в телевизор, который находился прямо за Сашей. Он должен на меня посмотреть!

Саша заметил направление моего взгляда и посмотрел.

— Yes! — только и подумала я, но и бровью не повела. Изобразила, что смотрю телевизор. Саша сдвинулся в сторону, чтобы не закрывать его, но тем самым загородил экран полностью.

Я представила себя его глазами. Что же он мог увидеть? Моя внешность ему полная противоположность. Я темная, волосы прямые, а нос курносый. Это раздражало еще с детства, я пыталась его как-то сузить, но безуспешно. Хотя говорили, что у меня красивые глаза. Теперь я была готова в это поверить.

— Саша у нас учебу забросил, — стал рассказывать его отец. — Занимается только компьютером, ложится в три ночи, выходные — в Интернете.

То, что учебу забросил, — это понятно, этим не удивишь. В собственной школе я не видела ни одного парня из параллели, который был бы умнее меня. Да ладно, умнее! Вообще дураки полные! А тут компьютер! Тут увлечение! Да еще в той области, в которой я ничего не понимаю!

Конфеты были с ликером, который разливался при надкусывании. Саша, не особо реагируя на слова отца, взял конфету, и я насторожилась, ожидая реакции. Когда ликер потечет, что Саше сделает? Растеряется, сконфузится, разозлится? Мои одноклассники точно повели бы себя, как орангутанги. А Саша засмеялся. Легко сказал что-то отцу (что именно не разобрала) и подставил блюдце.

А он другой. Саша еще вырос в моих глазах.

Я боялась только одного: мама скоро скажет, что нам пора. Но она выдала другое:

— Саша, а ты покажешь ей компьютер?

Не поверила ушам! Я считала секунды, когда она скажет «нам пора», а тут… Ничего сего! Я замерла в ожидании.

— Покажу! — Саша пожал плечами.

— Конечно, покажет! — подтвердил его отец.

Я тут же вскочила с дивана, чтобы это обещание не замялось где-нибудь в разговоре. Сейчас же! Сию минуту! И, может, это было не очень вежливо с моей стороны. Но побывать в комнате! У парня! Да еще такого.

— Проходи! Там направо! — сказал Сашин отец после недолгих и непонятных с ним переговоров, и я первой выскочила в коридор. Саша, который пойдет следом, должен еще раз на меня посмотреть. Я знала, мальчики не смотрят, если думают, что смотрят на них.

Он обогнал меня около входа в комнату, и я еще раз отметила, насколько он высокий. Даже почувствовала себя неуютно. И это при условии, что он еще будет расти!

Взрослые тоже направились за нами и остановились на пороге. Сашин отец начал что-то объяснять, его мать за что-то оправдываться, а моя мама всем восхищаться.

— Ты садись, — показал дядя Саша мне кровать, а потом обратился к сыну. — Надолго?

Саша повернулся к нему через противоположное от меня плечо и что-то ответил.

— Надолго, — перевела я, так как взрослые решили вернуться к чаю.

Я сидела на Сашиной кровати, не веря самой себе, что нахожусь здесь. День вообще начался как-то странно. Я впервые выехала в незнакомый город для участия в какой-то олимпиаде, которую выиграла совершенно случайно. По-русскому у меня всегда было «четыре», а в семье меня считали «склонной к математике». Плюс вчера был мой день рождения, и все эти факты складывались во что-то странное. С утра я никак не могла подумать, что вечером окажусь здесь, да и никто не мог подумать.

Саша собирал компьютер. Он сгибал спину пополам, выдавая сутулость, и ловко орудовал отверткой. Я боялась, что он потратит все время, и мы так и не пообщаемся. Разглядывала комнату. Она небольшая: кровать, два стола, тумбочка и кресло. Обычная комната, но в ней я ощущала себя прекрасно и впитывала каждую деталь.

А я первая девушка, которая была у тебя в комнате? А почему у тебя на стенах не висят плакаты с голыми женщинами? Я всегда думала, что у парней они висят. А тут даже рок-музыкантов нет. Наверное, отец или мать не позволили. А о чем ты думаешь? Я без стеснения разглядывала Сашу, а он продолжал что-то подсоединять и устанавливать.

— Садись сюда! — наконец-то сказал он и указал мне на красное вращающееся кресло. Я не заставила себя долго ждать. Сам сел на стул рядом. Я тут же почувствовала в себе легкое волнение, между нами не было и двадцати сантиметров.

— Вообще-то я не умею объяснять! — Саша деловито взглянул на экран. — И с дикцией у меня плохо.

Я располагающе ему улыбнулась, давая понять, что дикция меня не интересует.

На экране выскочили какие-то окошки, Саша наклонился ко мне еще ближе, сосредоточенно их изучая. Его движение было абсолютно естественно, а волнение во мне увеличилось. Чуть подалась назад ради приличия и посмотрела на него вблизи. Кожа бледная, чистая, без изъянов, не то, что у меня. Прямая линия носа… Я почувствовала себя неуютно, снова не найдя в нем черт, похожих на свои. Словно Саша — существо с другой планеты, и его интересы, мысли и желания в корне отличаются от моих. Это походило на правду, потому что я не понимала ни слова из того, что Саша говорит. Программы, которые он запускал, почему-то не работали, он объяснял причину, но только я не могла разобрать. С дикцией, и правда, плохо! Но даже это воспринималось скорее особенностью, чем недостатком. И ни одного слово матом! Когда ругается, говорит «блин».

— Скажи какую-нибудь фразу на английском, — вдруг он произнес внятно, а я растерялась. Английский знала из рук вон плохо.

— М-м-м… — в голове кроме «I love you» ничего не было. Пришлось сказать первое попавшееся, что мы говорили на уроках английского, и тут же выдала себя с головой.

На экране высветилось «Я живу в…» и мой поселок английскими буквами.

— Ну, таких слов он не знает, — оправдался Саша за программу. — А где это?

Пришлось признаться.

— Это километров двести отсюда. Я там живу.

— А-а-а, — протянул Саша, как показалось, с сожалением. Я посмотрела на него.

Да, мы живем очень далеко. В поселке. Даже мой адрес пишется очень длинно. Не просто город, улица и дом, а сначала область, потом район, затем поселок. И чтобы добраться до города, нужно час ехать на автобусе до района, а потом еще пять часов на поезде. И не факт, что доедешь. Например, утром висела явная угроза остаться дома, потому что не влезли в автобус. А он единственный.

Саша рассказывал, что половину уроков делает на компьютере, что сестре писал реферат. Вернее, он рассказывал намного больше, но поняла только это. Потом он замолчал, но по выжидающей паузе я поняла, он что-то спросил.

— Что? — чуть повернула к нему голову.

Он повторил. Не поняла. Переспрашивать снова показалось неудобным, и я стала гадать, что он может спросить. Усиленно прокручивала последние звуки, но ни во что связное они не складывались. Может, забудется само собой? Или молчание станет ответом? Но Саша ждал.

— Что? — повторила еще раз, чувствуя себя полной дурой, да к тому же еще и глухой, и посмотрела на Сашу в надежде, если что, прочитать по губам.

Его глаза смотрели напряженно.

— Как тебя хоть зовут-то? — Саша четко выговорил каждое слово.

Смешно игнорировать такой вопрос! Я рассмеялась и расслабилась.

— Я же сказал, у меня с дикцией плохо, — Саша засмеялся тоже.

— Пойдем! — услышала маму и обернулась.

Она стояла с его родителями, и в ее лице читалось удивление. Я? Сижу рядом с мальчиком и НЕ СТЕСНЯЮСЬ? Мама считала меня о-о-о-очень маленькой и безумно скромной. Я поднялась и, не оборачиваясь на Сашу, направилась в коридор. Там слушала тетю Тоню, надевала ботинки, шнуровала их, что-то рыскала в сумке, наматывала перед зеркалом шарф, замечая, что Саша в это время стоит за занавесками и смотрит на меня. Я специально не поворачивалась к нему, не мешая себя разглядывать.

Шапку надевать не стала. Вдруг обнаружила, что она совсем детская: большой помпон и невообразимый орнамент. А ведь она мне нравилась! Мама напоследок одаривала Сашиных родителей комплиментами, прошлась уже по сногсшибательной квартире, художественному вкусу и особому духовному восприятию. Потом мы открыли дверь, сказали вежливое «до свидания», спустились по лестнице, и только в нескольких шагах от подъезда я обернулась, посмотрела на дом и вспомнила: три-тринадцать.

Все случилось за мгновение и ПРОШЛО! Черное звездное небо, морозный воздух… Это несправедливо! Саша живет в городе, в который я попала случайно и в который мне сложно вернуться. Я хотела запомнить, хотя бы дату. На всякий случай. Какое сегодня число? Вчера был мой день рождения, значит, сегодня, ТРИНАДЦАТОЕ!

Мы вернулись в общежитие, в котором остановились, я взглянула на номер комнаты. И только сейчас заметила… ТРИНАДЦАТЬ! Получалось, что Саша жил в тринадцатой квартире, я в тринадцатой комнате, и все это произошло тринадцатого числа. Три-тринадцать.

— Значит, судьба… — решила я, но так и не определилась, тринадцать — это число несчастья или всё же знак избранных.

Потом еще долго лежала с открытыми глазами, не желая засыпать. Я не хотела, чтобы начинался другой день, мне нравился этот. Рассматривала окно с деревянными ставнями, а за ним снег, фонарь и черное-черное небо. Фонарь залезал в комнату ярким, острым, белым светом, оставляя четкие полосы на полу.

— Неважно когда. Но я вернусь…

* * *

Зайдя в зал ожидания, первое, что увидела, — множество подростков. Уверенных, модных и с кучей друзей. А я неуверенная, немодная, да еще и с мамой! Все они выделывались и громко смеялись. Сидения, конечно же, оказались занятыми. Если и виднелись пустые, то рядом с ними обязательно находились люди с бульдожьими выражениями «и это тоже мое». Я подошла к стене и встала около нее, как у позорного столба. Смотрите на меня, я жалкая!

— Не горбись! — мама уже собралась похлопать меня по спине. — Что согнулась в три погибели?

— Отстань! — огрызнулась я, уворачиваясь от ее руки. Плечи неимоверно тянуло вниз.

Прошло полтора года с той олимпиады по русскому языку. Как ее участника, меня зачислили в школу одаренных детей, на каникулах я ездила туда на сессии, и вот летом от школы нас отправили в лагерь. Хотя сама школа изначально служила для меня лишь поводом, чтобы вернуться в город.

Я помнила, как на итоговом собрании после олимпиады нас убеждали куда-то расти, к чему-то стремиться, грызть гранит науки, чтобы в следующем году выступить лучше. Я заняла седьмое место и не видела разницы между тем, чтобы занять, например, третье. Только ради этого начинать готовиться? Нет, для меня в этом не было смысла. Но город и Саша — вот что привлекало.

* * *

— «Другой!.. Нет, никому на свете не отдала бы сердца я! То в вышнем суждено совете… То воля неба: я твоя»^[1]* — зашла на кухню и прочитала маме с выражением.

— Ты это о Саше говоришь? — обернулась она.

— Ни о каком Саше я не говорю! — прищурилась и уперла руки в бока. — Учу, кстати, что ты и задала! «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой; я знаю, ты мне послан богом, до гроба ты хранитель мой…»

Мама хихикала, я старалась не концентрироваться на смысле.

— «Давно… нет, это был не сон! Ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот он!»

Вот, черт! Мама хохотала вовсю.

— Ты понравилась Саше, — заметила она.

— Тебя послушать, так я всем нравлюсь! — до этого она утверждала, что ко мне не равнодушны «три мальчика из района».

— Но Саше ты ОЧЕНЬ понравилась! Когда ты одевалась, он стоял за занавесками и не сводил с тебя глаз.

— А за полчаса до этого он, конечно, не мог разглядеть? — я сделала вид, что не верю маме, желая вытащить из нее как можно больше подробностей.

— «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии»^[2] — она как всегда, кого-то процитировала. — Саша — еще такой маленький мальчик — наивно полагал, что за занавесками его не видно. У него было такое лицо, когда ты собиралась, будто он не мог понять, откуда ты взялась и куда опять уходишь.

Я нарисовала себе эту картину и наполнилась счастьем.

После олимпиады я чувствовала пропасть между собой и школьными подругами. Они жили старым, и, казалось, чего-то не знали, хотя не могла объяснить, чего именно. Светка хихикала, что мама в классе назвала меня «седьмым ребенком области».

— Эй, ты! Седьмой ребенок, — кричала Светка на перемене, думая, что это смешно.

Танька же продолжала рассказывать про Стаса, за которым бегала уже полгода и который шарахался от нее, как от сумасшедшей. Как могло занимать это ее так долго? Мне хотелось вернуться обратно.

Саша отличался от местных парней. Я заметила это сразу и с каждым днем убеждалась все больше. По словам родителей, он учился плохо, но он разбирался в компьютерах, а для этого нужно иметь голову! Насчет своих одноклассников я не была уверена, есть ли у них вообще голова. Их тупость стала еще заметней на Сашином фоне, особенно у Силина, о влюбленности которого мама пела еще с класса седьмого, а то и раньше.

Когда сестра уехала учиться, а я пошла в 9-ый класс, мама каждый день пыталась вывести меня на откровенность. Это дико! Если со мной раньше и разговаривали, то хвалили за прочитанные книги, сшитые мягкие игрушки и тому подобное. Но никто не допытывался правды о моих симпатиях, да и сама мысль сказать о них сомнительна и ненадежна. В своих дневниках, которые я то начинала, то бросала, я даже события обозначала так, что из них можно узнать обо всем, кроме того, что реально волновало. Например, подготовку к классному вечеру я описывала подробно, а самое важное умещала в одном предложении: «Мы танцевали с мальчиками». После чего еще долго испытывала тревогу, не слишком ли откровенно.

В 9-ом классе мама решила, что я стала взрослой. Возможно, потому что мое тело с огромным опозданием, но все же стало походить на женское. Задержись оно в развитии еще на год, со мной бы и дальше разговаривали только об учебе. Получалось, вовсе не интеллект являлся пропуском во взрослую жизнь.

Я молчаливо выслушивала, не совсем понимая, что мама хочет. Она рассказывала, как в школе была влюблена в мальчика, который не обращал на нее внимания, и любила его так сильно, что по ночам плакала в подушку. Это при том, что он был двоечник и полный идиот. Но я не такая дура! Смутно догадывалась, мама куда-то клонит.

Она говорила, как важно уметь отшивать парней и как в свое время у нее это здорово получалось. Зачем их отшивать? Еще никто и не приставал… И в конце концов она переключилась на одноклассника Пашу Силина, опять сказав, что он смотрит на меня несколько странно. Вот для чего рассказаны эти истории! Да не собираюсь я реветь по ночам! Хотела уже сказать маме, но только она вряд ли поверила.

Я сама была виновата в подобных подозрениях. Когда сестра рассматривала фотографию моего класса, мама сказала, что Паша — красивый мальчик. А меня словно за язык дернули:

— Не вижу в нем ничего красивого!

Конечно, сестра тут же стала меня задирать:

— Мама! А она! Она в него влюблена!

— Ничего подобного! — отрицала я.

— Еще как влюблена! — не унималась сестра. — Если бы тебе было всё равно, ты бы даже не отреагировала!

Как я могла доказать, что отреагировала только потому, что захотела что-то сказать! И после этого мама каждый день рассказывала, что такого особого заметила в Паше, когда он «случайно» на меня посмотрел. После чего следовал хитрый взгляд и вопрос:

— А ты ТОЧНО в него не влюблена? Если да, то лучше скажи.

Я, наученная горьким опытом, спокойно объясняла, что Паша мне не нравиТСЯ, и, более того, никогда не нравиЛСЯ. Интересно, что было бы, если меня угораздило в него влюбиться? Я считала, что ничего хорошего.

— Да не вижу я ничего! — отбрыкивалась от мамы и добавляла, что не очень-то интересуюсь, как там относится ко мне какой-то Силин.

— Даже Маргарита Васильевна в 3-м классе говорила, что Паша на тебя странно смотрит! — мама доказывала свою правоту.

— Ну, и флаг ему в руки.

— Такое нужно замечать, — она старалась пробудить во мне настоящую женщину. — Учись видеть.

Я и училась.

Сначала стала замечать, что Паша на физкультуре мог без всякой причины проехать так близко, что задеть меня рукавом. Или подойти за реактивом по химии именно в тот момент, когда брала его я. При этом обязательно со мной столкнуться. Потом стала отмечать в его взгляде внутреннюю раздвоенность, страх и еще что-то неуловимое. Затем уже мастерски овладела боковым зрением, так как Паша не смотрел на меня прямо, и уже различала все эмоции на его лице, даже со зрением в минус три единицы.

И тогда мне понравилось ему нравиться. Но мама еще особенно подчеркивала, что я должна при этом оставаться спокойной. А это и вовсе легко! Именно такой я и была! Я делала вид, что ничего не замечаю, и взгляд мой всегда оставался рассеянным и добродушным.

Однажды, когда Паша проходил мимо, я почувствовала запах туалетной воды и на следующий день вылила на себя чуть ли не целый флакон духов. Я хотела, чтобы он тоже почувствовал мой аромат. Зачем? Ведь он, как не нравился, так и не нравится, сама игра доставляла удовольствие.

— В детстве у тебя был странный взгляд, — говорила мама. — Словно ты смотришь не на предмет, а на то, что внутри тебя. Какой-то повернутый. Вот Пашечка, наверно, и влюбился.

— Не знаю. Себя я со стороны не видела, а в зеркале у меня взгляд вполне нормальный.

Помимо Паши и его странных выходок, мама еще каждый день пела, что я красавица. Но если на Пашу я еще как-то соглашалась, последнее утверждение не принимала в корне. Откуда может взяться красота, если ее там изначально не было? Ну, можно еще допустить, что симпатична, ну, может, мила. Но красива? Это уж слишком! Поэтому, когда соседка по парте ни с того ни с сего тоже назвала меня красивой, я обрадовалась, смутилась, задумалась, но так и не поняла, к чему это. Сначала она задавала необычные вопросы. Мы не дружили, но сидели вместе из-за стратегических соображений общей успеваемости. Мама считала, если на уроках разделить подруг, то весь класс будет учиться лучше. Вика спрашивала, что я думаю по поводу любви и отношений. А я не знала, что ответить, потому что ничего не думала!

— Ты красива, — в итоге произнесла она как бы между прочим, словно озвучила всем давно известный факт.

Красива? Повторила за ней и пыталась представить, что ж такое она могла увидеть. Меня никто не называл красивой! Мама не в счет, надо же понимать, у всех матерей их дети самые красивые. Осторожно спросила у Вики:

— Почему? — имея в виду, знает ли она, что это слово много значит. Вика пожала плечами.

Целый день я думала об этом, повторяя слово «красива» то так, то эдак, вспоминая Викино выражение, озвучивая ее интонацию в поисках подвоха. В конце концов пришла к выводу: это только ВИКЕ, только в ТОТ момент и только ПОКАЗАЛОСЬ! Эх, а так было бы здорово!

* * *

— Уважаемые родители! — громко объявила директор школы для одаренных. — Деньги своих детей можете сдать руководителю! Положите их в конверты, напишите фамилию. По приезде в лагерь их выдадут.

— Тебе сдать деньги? — спросила мама.

— Ну, сдай, если хочешь.

— А конверта нет. Сходи купи.

— Сама сходи! — ни на секунду не желала я отрываться от стены. И, странное дело, она ушла!

Я рассматривала свою юбку, сандалии, размышляя, отчего же чувствую себя так плохо. Большинство шумных компаний вышли на улицу, но свободное сидение обнаружилось только одно, да и то рядом с каким-то парнем и огромным количеством багажа.

— Здесь не занято? — представила, как подойду к нему.

— А что не видно? — враждебно взглянул бы он исподлобья.

— Видно, — и пришлось бы, как побитой собаке, возвращаться назад. Нет уж, лучше тут постою! Но свободное место то и дело притягивало мой взгляд. Парень около него в томительном ожидании то наклонялся вперед, то откидывался назад, взирал в потолок, в пол, еще шнурки завязывал у кроссовок. Еще подумает, что я на него смотрю! И я попыталась принять такую позу, чтобы голова в ту сторону сама не поворачивалась. Выставила ноги вперед и уперлась плечами в стенку.

* * *

Мама часто упрекала, что я ничего не замечаю с Пашей, и на опытах по химии я специально села за ним. Интересовалась реакцией. Сначала он глянул в мою сторону немного встревоженно, потом положил локоть на парту, (вернее, только на Дашкину половину) и, повернувшись к Артему, начал громко разговаривать. На меня не смотрел.

Дашка требовала, чтобы Паша немедленно убрал руку, и даже злобно пыталась ее спихнуть. Но тот упорно держал локоть и особо тщательно придирался к Артему. Меня, само собой, не замечая.

— Слушай, — обратилась к нему. — Заткнись, а?

«Заткнись» получилось как-то весело. Я посмотрела Паше в глаза.

И ничего такого в нем нет. Я отметила только, что глаза голубовато-серые, хотя ранее почему-то их цвет не замечала. С чего его считают красивым?

Паша пискляво передразнил:

— Что, голос прорезался?

Я вскинула брови. Что значит «прорезался»? У меня что, голоса не было? На уроках как-то отвечала! И посмотрела на Пашу долгим, уничтожающим взглядом.

— Это ты мне?

— Нет, это я стенке! — бросил Паша небрежно, выдерживая взгляд.

Не было! Ни любви, ни страха, ни раздвоенности в Паше не было, только вызов.

Можно даже подумать, что равнодушен. Я сделала вывод, что прямое противостояние — не способ докапываться до чувств, так что надо выходить из разборки. Но что отвечают на «это я стенке»?

Я пожалела, что не знаю полного набора этих выражений, да и вообще мало их знаю. Но вроде прямых оскорблений не было. С одной стороны, сравнил со стенкой. И что? Совершенно не обидно. С другой — согласился, что слова адресованы не мне. Инцидент исчерпан!

— А-а-а, — протянула я спокойно и отвернулась, не чувствуя никакого дискомфорта.

Паша еще какое-то время подержал локоть на Дашкиной половине, но можно уже не беспокоиться, разговор окончен. На перемене он долго носился перед девчонками, но я не удивлялась, почему ему приспичило бегать именно здесь.

* * *

Своими ногами я перегораживала проход. Это неправильно и неудобно для других людей, но давно слышала, что наглость — это второе счастье, и может, мне пора её приобретать?

Обойдут в другом месте!

Решительно настроила себя и еще дальше выдвинула ноги, сильнее упираясь плечами в стену. Но не простояла я так и минуты, как кто-то остановился, явно желая быть пропущенным. Я почувствовала стыд и начала совершать обратные движения. Да что ж такое! Стоит чуть понаглеть, и сразу ставят на место!

Наконец я убрала ноги с прохода и взглянула на проходящего, но человек этот вдруг резко сорвался с места, будто впереди случился пожар. Я заметила только его глаза уставившиеся вперед с выражением, что ему туда срочно надо, а я его тут задерживаю!

Ничего такого я не сделала, чтобы меня так игнорировать! Я обиженно посмотрела парню вслед, а тот уже завернул за угол.

Да ладно! Меня вдруг осенило. Поведением он так напомнил Пашу! Тот тоже всегда проходил с видом: «Меня интересует всё, кроме тебя!» Я посмотрела на траекторию, по которой двигался парень: и для того, чтобы пройти рядом со мной именно в этом месте, ему пришлось сделать специальный крюк! Чтобы потом сорваться с места? Кто-то ОЧЕНЬ хотел обратить МОЕ внимание на себя! При этом так, чтобы я не догадалась.

Неравнодушен? Но я его в первый раз вижу! Видимо, сам по себе такой.

— Конвертов тут нигде нет! Пришлось на улицу выходить, — вернувшись, мама сказала недовольно, вынула из кошелька деньги, вложила в конверт и вручила мне. — Иди и отдай!

Сразу стало понятно, что спорить с этим «иди и отдай» бесполезно. Я оторвалась от стены и направилась к директору, которая, к моей радости, находилась совсем близко. Я чувствовала себя так неуверенно, что каждый шаг давался с трудом. Казалось, все смотрят на меня и осуждают. Возле нее уже толпились дети, их родители, что-то спрашивали, громко обсуждали. Я подошла к ним, заранее зная, что на меня не сразу обратят внимание. Я сама себя здесь не заметила бы. Протянула конверт с неясными звуками. К счастью, директор без вопросов забрала конверт, и я повернула обратно с чувством выполненного долга.

— Ты чего такая ссутуленная? — недовольно спросила мама, ее взгляд был настолько красноречив, что я убедилась, на этом вокзале нет никого хуже меня. — Ты же красивая девочка!

Нашла красивую девочку! В подобное вранье я уже не верила.

* * *

В девятом классе мама стала говорить, что я красивая. Стараясь понять это, я больше времени проводила у зеркала. Какие-то ракурсы нравились, какие-то раздражали. Нос курносый, лицо круглое, и это при общей худобе тела! Глаза ничего. Я научилась подводить их черным.

Лицо у Пашечки, про которого мама постоянно пела, классическое. Правильный овал, узкий прямой нос, красиво расставленные глаза, черные брови. Но при этом оно меня совершенно не впечатляло, возможно, от того, что напоминало мое собственное.

— Твое лицо ширпотребно, — говорила мама. — Оно нравится всем без исключения, но не становится от этого загадочным.

Это несколько задевало, но я находила утешение в словах «нравится всем без исключения». Паша тоже в этом роде.

Однажды во время спаренного урока с «д» классом, я случайно взглянула на одну девочку. Та смотрела на Пашу телячьими глазами и растаяла, когда он остановился в метре от нее. Пашечка с ней даже не разговаривал! А она от него уже была без ума! Тогда я осмотрела других. Каждая при его появлении резко оживлялась. Но в нем же нет ни ума, ни характера! Это что, кроме меня, никто не замечает? Я решила, что девочки из 9 «д» просто не знают, кто такой Паша, потому что с ним не учатся. А вот мои одноклассницы не настолько глупы. Но реакция Светки доказала обратное. Она сидела с ним на зачете, и Пашечка громко нес какую-то чушь.

— Паша, я понимаю, Света — красивая девочка, — прокомментировала мама, заставляя его замолчать. — И она тебе очень нравится.

Паша и бровью не повел! Перед всем классом объявили, что ему нравится Света, а он даже попытался это подтвердить. Зато Светка покраснела… Она тоже от него без ума! Потом обнаруживались факты еще и еще. В итоге оказалось, в Пашу влюблены не только поголовно все девочки в нашем классе, но еще в параллели, а также в младших и старших классах. Вот это да! Вот это не повезло! При таком-то успехе именно в меня его угораздило влюбиться.

Мама однажды нашла у Лермонтова и зачитала мне:

— Очень подходит к Пашечке! А вообще, к нему нужно подходить методом кнута и пряника.

— В смысле?

— Сначала поманить, а потом оттолкнуть.

— Зачем? — не поняла я. Заманивать Силина, а потом его отталкивать? Пусть живет своей жизнью.

— Это надо уметь. Вон твоей сестре парень на балкон цветы каждый день забрасывает. Значит, как-то привлекла?

Я ощутила собственную ущербность. До сих пор цветы мне не то что на балкон не закидывали, в руки-то не давали. Но действовать на Силина! Да еще специально! Чего-то добиваться? Так противно.

— Хорошо, — согласилась я в надежде, что мама забудет и не потребует отчета о достигнутых результатах.

А на следующий день она заявила:

— Принимала сегодня зачет и хочу тебе сказать! Твой Паша — пустота полная, — голос у нее был строгий. — Нечего о нем думать!

Я отвела глаза в сторону. Мать у меня или немного сдвинута, или малость туповата.

— А я тебе вчера не то же самое говорила? — спросила у нее осторожно, она задумалась.

— Наверное, ты все же умнее меня.

* * *

Директор подошла к нам, она знала мою маму.

— Это моя дочь! — я тут же почувствовала на спине руку, желающую вытолкнуть меня вперед.

Нет! Нет во мне никаких выдающихся способностей, чтобы так меня пихать! Я подалась назад.

Директор достала список и зачитала, кто едет в лагерь. Ни одна фамилия ничего мне не говорила.

— Володя Гринько…

Володя? Грин? Я обрадовалась. Единственный знакомый. Хотя так себе, общались на олимпиаде… Но ЗНАКОМЫЙ!!!

— Я знаю…Володю… — еле слышно пробормотала.

— Володя сядет на другой станции, — директор сверила списки.

И здесь не везет. Вот и езжай в лагерь. Одна!

* * *

С общением у меня всегда возникали трудности. В девятом классе я дружила попеременно с двумя компаниями. В одной лидером была Танька, в другой — Марина. Они сами распределяли, в какой момент и с кем я общаюсь, между собой же постоянно ругались и периодически дрались.

Танька — моя подруга с детского сада. В начальных классах мы были не разлей вода, но только оттого, что она лидер, а мне все равно. Когда я перестала ей подчиняться, в дружбе пошла трещина. Тогда началось общение с Мариной. К концу четверти той были нужны хорошие оценки, и она становилась чересчур ласковой. Но Марина не позволяла себе быть настолько примитивной, чтобы не поддерживать со мной отношения в другое время.

Марина считалась крутой. По субботам в ее компании пили спирт и всю неделю затем распускали слухи: громко, кто как напился, и шепотом, кто с кем уединился. Танька ненавидела Марину, потому что та пользовалась успехом у парней-старшеклассников, а Марина ненавидела Таньку, что та ненавидит ее. В общем, я была между двух огней.

Еще я общалась с Лесей, она жила в доме напротив. Но разговаривать с ней всегда скучно, потому что Лесю интересовали только сплетни и одежда.

Мы гуляли как-то по улице:

— Марина с девчонками отмечали Восьмое марта. Купили на каждую по полбутылки водки.

Я постаралась прикинуть, сколько это.

— И где же?

— У Калашниковой. Ее мать ушла на завод.

— М-м-м… И кто с ними был?

— Одни.

Я вопросительно посмотрела на Лесю, она тут же объяснила:

— Мальчики не смогли прийти, — слово «мальчики» Леся произнесла аж с придыханием. — Девчонки такие пьяные-пьяные были! В обычные дни они собираются в подвале, а в подъездах они выкручивают лампочки для Маринки и Юльки.

Очень романтично!

— А Марина стукнулась об дверь. И теперь ее на две недели положили в больницу с сотрясением мозга, — Леся говорила о Марине с таким сочувствием, словно та случайно поскользнулась на дороге, а не пьяная шибанулась о косяк. — И еще она ездила недавно на рыбалку. С парнями. Знаешь, что парни по этому поводу спрашивают?

— И что же?

— На рыбалку или за рыбой?

Когда все рассказы про Марину исчерпались, Леся заинтересовалась мной:

— А тебе какие мальчики нравятся?

— Хм… Не знаю, высокие. Блондины…

— Надо искать тебе мальчика! — Леся загорелась идеей. — Марина меня с ними познакомит, а потом я тебя.

— Не надо! Я уже нашла!

— Кого? — Леся удивилась, как могла пропустить столь важное событие.

— Не бойся. Он не отсюда.

— Из района?

— Нет.

— Из города?

— Нет, — соврала я.

— Из города! Я же помню! — возбужденно воскликнула Леся.

И когда я успела об этом сказать?

* * *

К нам подошла еще одна неуверенная в себе девочка. Тоже с мамой. Я подумала, что выгляжу точно так же, как она. Незаметная, некрасивая, скромная. Улыбнулась ей доброжелательно.

Директор, извинившись, сказала, что ей нужно еще что-то сделать, повернулась к выходу и выкрикнула:

— Громов! Максим!

И я тут же забыла про девочку, маму, свою неуверенность и всё остальное! Громов!!! Это надо же! Громов едет в лагерь! Офигеть!

Я проследила, куда смотрела директор и узнала его. Большой и светловолосый, выше всех остальных, Громов, как всегда, что-то бурно изображал и громко высказывался. Я заметила его еще на сессиях, практически не сводила глаз, пользуясь любой возможностью, чтобы оказаться рядом. Но не было никаких точек соприкосновения, чтобы познакомиться с ним. Я даже имя его вычисляла по спискам в вестибюле.

Объявили посадку. Мама зашла со мной в вагон, нашла купе, положила сумку, кинула взгляд на будущих соседок, пожелала счастливого пути и вышла. Через какое-то время замаячила на перроне. Я села на свое место и стала разглядывать девчонок, с которыми придется ехать. Первая темненькая с короткой стрижкой, вторая — светленькая. У светленькой белая кожа, белые волосы, белые брови и так густо накрашенные ресницы, что они выглядели неестественными. Потом вошла еще одна девочка. Та, которой я улыбалась на вокзале. Комплект полон. Мне показалось, что с соседками будет легко найти общий язык. Все они не особо красивы, значит, выделываться не будут. Я воспряла духом и успокоилась.

Но не тут-то было.

— Настя! — вдруг выкрикнула черненькая.

— Маша! — узнала ее проходящая мимо девчонка. Они тут же полезли друг к другу обниматься.

— Где ты едешь?

— Там, дальше.

— А давай ты поедешь со мной?

Это не к добру. Я на всякий случай опустила голову, чтобы стать незаметной. От Маши веяло скандалами. Она так сильно улыбалась и так бурно выражала эмоции, что легко представлялось, как глупо и яростно она будет конфликтовать.

— Девчонки, а вы не желаете поменяться местами? У меня там нижняя полка, — предложила Настя.

У Насти каре и светло-русые волосы, приятная, хотя не красавица, она вызывала симпатию, во всяком случае, была не так опасна, как Маша.

Все молчали.

— Ну, пожалуйста, мы так хотим ехать вместе, — добавила уже Маша и сделала жалостное лицо.

Одна девчонка покачала головой, и тогда они обратились напрямую ко мне.

— Ты не хочешь поменяться?

Ну, почему сразу ко мне? Я пожала плечами.

— Мы поможем тебе перенести вещи!

Когда девчонки перетащили мою сумку в другое купе, я почувствовала себя изгоем. Купе было чистым, светлым. На столе стоял чей-то картонный пакетик. Я села на полку и стала разглядывать солнечные пятна на стенах. Мама расстроится, узнав, что меня пересадили.

Мама нашла меня. Появилась в окне с недовольным видом и решимостью разобраться со всеми, кто мог меня обидеть. Я поспешила ее успокоить, знаками показывая, что теперь сижу здесь.

— Почему? — спросила она.

— Попросили поменяться.

— Что? — громко переспросила она. Стекло было толстое, окно наглухо закрыто.

— Попросили поменяться, — сказала я громче. Она опять не разобрала. Я махнула рукой, какая разница.

— Почему ты здесь? — не унималась она.

И тут я отчетливо почувствовала на себе чей-то взгляд. Из соседнего купе, справа. Ощущение было настолько сильным, что я не могла от него избавиться. Говорить громче не могла. Показала маме в сторону тамбура, где должно быть открыто окно.

— Что случилось? — спросила она с тем же недовольным видом.

— Я пересела, потому что меня попросили, — и уже предвкушала, что весь следующий месяц мама будет рассказывать, какая я несчастная.

— Как настроение? Не страшно?

— Нет.

— Будь умницей! Учись.

— Обязательно.

Потом в тамбур вошли еще люди, и я вернулась в купе.

И тут появились мои новые соседки. Три девчонки вошли и остановились. Доля секунды мне понадобилась, чтобы понять, С КЕМ придется ехать. Три блондинки. Красивые, стильные, крутые. Хуже быть не может!

Одна подошла к столику и небрежно кинула три пачки жвачки: Wrigley’s Spearmint, Dowblemint и Juicy Fruit. Как в рекламе. Мне захотелось сжаться и провалиться на месте. Это была не просто жвачка, это ПОНТЫ! И их небрежно кидали. Девчонки смеялись, чувствуя себя уверенно, и во всех их движениях читалось только одно:

— Мы крутые, модные, сами по себе, и нам никто не нужен!

В первую очередь им не нужна я.

За минуту до отправления я незаметно подошла к окну помахать маме. Меня коробило от собственной ненавязчивости, скромности, трусости и желания «лишь бы не нарваться». Жалко и противно. Поезд тихо покатил, я улыбнулась. У мамы был печальный вид. Она убедилась в мысли, что затея с лагерем была плохая. Справлюсь. И не с такими уживалась.

* * *

С момента, как встретила Сашу, я часто о нем думала. И почему-то на душе у меня становилось легко и ясно.

— Он еще такой маленький мальчик, — говорила мама. — Не представлял, что его может быть видно за занавесками! Такой наивный!

— А когда у него день рождения?

— Я не помню. Кажется, летом…

— Значит, ему еще… четырнадцать?

Я была его на целых полгода старше. Это немного коробило и в то же время нравилось.

Часто казалось, что Саша тоже меня не забыл.

— Я где-то слышала, кто снится, тот и думает! — сказала как-то мама.

Я попыталась припомнить все свои сны. Саши в них не было. Ни разу. Зато Паша почти каждый день. Снилась школа, как он бегает около меня, но не подходит близко. Еще иногда незнакомые парни, которые влюблялись, искали меня, а я почему-то убегала. Но Саши в снах не было! Перерыв все мамины фотографии, с ним я нашла только одну. Он в два года спал в коляске. Я попыталась в младенце найти хоть какую-то его теперешнюю черту, но безрезультатно. В марте я поняла, что влюбилась.

Мечты о нем уносили меня далеко. Мы, как Ромео и Джульетта, любим друг друга и страдаем от разлуки. Мы тайно встречаемся. Мы убегаем ото всех, смеемся, смотрим друг другу в глаза и… целуемся.

* * *

Девчонки болтали и смеялись.

— Эх. Так весело было! — сказала самая симпатичная блондинка. — И куда мы едем?

— Надо было остаться. Сейчас бы здорово погуляли, — ответила другая капризным голосом. Она положила вещи на полку надо мной.

Видимо, здесь только мне одной хотелось куда-то ехать. Я отвернулась к окну.

— Что он тебе написал? — капризная спросила симпатичную.

— М-м-м…

— Ну, дай почитать!

— Не-а, — игриво засмеялась.

— Тогда я тебе тоже не дам.

Я смотрела, как пробегают мимо гаражи, огороды, домишки, понимая, что мне, в отличие от блондинок, никто не может ничего написать. Сашин дом уже проехали. Он жил у вокзала.

Я бы не слушала, но девчонки говорили громко и невольно посвящали меня во все подробности. Иногда я отрывалась от окна, чтобы не казаться отстраненной, и видела, что они читают письма, которые парни написали им на прощание. Симпатичная блондинка отделилась от всех и углубилась в письмо. Даже задумалась над его содержанием и погрустнела. Наверно, кто-то сказал ей хорошие слова, типа люблю и буду ждать. Блондинка немного посидела так, но через некоторое время опять повеселела.

— Скорее, она была грустной не оттого, что это испытывала, а от того, что ей должно быть грустно в этом случае, — подумала я и снова отвернулась к окну.

Я давала им себя рассмотреть, оценить и решить, стоит ли со мной общаться.

— Представляете, когда я была в Испании, кто-то подумал, что мы с мамой — сестры. Мне дали 25 лет, — сказала третья блондинка.

Я удержалась, чтобы не посмотреть на нее сразу. Подождала секунд десять. Натуральная блондинка: светлые волосы, почти невидимые брови и ресницы. Ей можно дать любой возраст, но двадцать пять, наверное, перебор. Она вела себя как богатая аристократка, часто изображая на лице брезгливое неприятие. Хотя чего она могла так не принимать? Она достала плеер и вставила в уши.

— Что ты слушаешь? — поинтересовалась самая симпатичная

— Испанские песни. Мы купили там.

Это сказано просто, но в то же время подчеркнуто: она слушает не что-нибудь, а именно испанские песни, и именно ту кассету, которую в Испании и купила. Я почувствовала острую необходимость в поднятии самооценки. Оглядела себя мысленно, определяя, а можно ли по мне сразу сказать, что не была в Испании. Прошлым летом я на даче пасла корову. Но блондинкам об этом лучше не знать.

Все прошлое лето я вставала утром с постели, когда солнечные лучи находились в строгом перпендикуляре с печкой. Это означало девять. Натягивала на себя штаны и полусонная шла к сараю. Там во всю мычала Лиза. Наливала в ведро воды, бросала комбикорм, а затем выставляла ведро на улицу. Рывком открывая дверь, я пряталась, чтобы Лиза не сбила меня с ног. Не стой на пути у голодного животного. Пусть даже коровы! Лиза за минуту выпивала ведро и шла гулять неподалеку. А я вооружалась совковой лопатой и убирала навоз, стараясь не заострять внимание, что Саша в это время занят чем-то более интеллектуальным.

— Через два часа мы с тобой обязательно куда-нибудь пойдем! — обещала я Лизе, заманивая ее обратно в сарай, а затем уходила досыпать.

Гулять с Лизой мы ходили вместе с кошкой. И мне нравилась эта странная процессия. Сначала Лиза, потом я, потом кошка. И все одинаковые. Черно-белая кошка, черно-белая корова и свитер у меня тоже черно-белый. Лиза искала траву повкуснее, хитро глазела по сторонам, где бы слизать кочан капусты. Я следила, чтобы она не зарилась на чужие огороды, не ломала заборы, не сбегала в лес. А что делала с нами кошка, я не знала.

Она была приблудной. Я кормила ее колбасой и позволяла с собой спать, пока не видит мама. Это была единственная кошка, которая любила находиться со мной постоянно! Ее я считала чем-то большим, чем просто кошкой. Она ходила за мной по пятам, а я ее спрашивала, откуда она и почему именно сейчас оказалась рядом. Кошка внешне была приличная, у нее были хозяева, но гулять она предпочитала со мной.

Надо быть дурой, чтобы рассказывать это девчонкам!

* * *

В девятом классе на последней странице тетради по истории я старательно вывела «Саша», а ниже город и улицу. Хотелось, чтобы он как-то появился в моей жизни. Танька и Светка тут же заметили, попросили показать. Я какое-то время для вида посопротивлялась.

— А какая у него фамилия? — требовали они подробностей.

Я назвала только первую букву «Б».

— Тогда мы спросим у твоей мамы! — и на перемене действительно направились к ней.

Мама выдала все с потрохами. Даже больше! Многое бы я сама не решилась сказать. Саша — красивый, высокий и умный мальчик! И как он на меня смотрел, скрываясь за занавесками! Таньку в этот момент перекосило от злости.

* * *

— Как тебя зовут? — обратилась ко мне симпатичная.

Я взглянула на нее и немного оторопела. Девчонка походила на куклу Барби: заостренный подбородок, ровный ряд зубов, идеальная улыбка, узенький носик, высокий лоб и даже глаза, большие и зеленые.

Я назвала ей свое имя, улыбнувшись.

— А я Ира! — ответила она радостно, ни стеснения, ни комплексов у нее не было. — Это Юля! — показала на аристократку. — И Наташа, — указала на девчонку с капризным голосом.

Кокетство из Иры перло направо и налево. Наташа равнодушно посмотрела в мою сторону, я мало ее интересовала. Наташа выше всех ростом, приятная, но не такая симпатичная, как Ирочка. Почему-то мне показалось, что с Наташей лучше не связываться.

— Сколько тебе лет? — продолжила расспрашивать меня Ирочка.

— Шестнадцать.

Она посмотрела на меня более уважительно.

— А мне четырнадцать!

Ого! Она выглядела на все мои шестнадцать! А в четырнадцать я была такой доской, что и смотреть не на что!

— Девчонкам по пятнадцать. Так что я здесь самая маленькая! — Ирочка порадовалась этому факту.

Я почувствовала себя нескладной и некрасивой по сравнению с этими тремя блондинками. Может, не совсем некрасивой, но так, ничего особенного, бесплатное приложение.

— Ты откуда? — хотела знать Ирочка, я назвала, удивилась. — Где это?

— Мы дотуда еще не доехали… — я засмеялась.

— А чего ты тогда в городе садилась?

— Я была в гостях, — соврала, скрывая истинную причину.

Потому что ТАМ мне садиться СТЫДНО.

Больше вопросов не было. Я достала Кафку, рассказ назывался «Превращение». Начала читать, но с первой строчки почувствовала тоску. А ведь мне нравился Кафка! Особенно тем, что в его произведениях ничего до конца не было понятно. Сделаешь с горем пополам какой-нибудь вывод, так обязательно вылезет что-нибудь лишнее. Мама говорила, что читать Кафку — это высокий уровень. Но девчонки вряд ли могли оценить. Они читали журнал «Лиза».

Мимо прошел Громов. Я посмотрела ему вслед. Он был с парнем, таким же высоким, как и он сам. Симпатичным. Из кармана Громова торчала пачка сигарет, а это означало, что через пять минут они будут возвращаться обратно! Я выпрямила спину, чтобы потом взглянуть на них. Случайно.

Громов никогда не замечал меня. В школе одаренных детей не было более популярной личности, чем он, его знали, кажется, все. А меня… я не особо уверена, что меня вообще кто-либо видел. Тогда я даже придумала себе игру: смотрела на Громова так долго и безотрывно, чтобы этого невозможно было не заметить. Но он не замечал.

Парни пошли обратно. Я подождала, пока они поравняются с нашим купе, и подняла глаза. Неплохо! Взгляд случайный, на лице — остаточные мысли, конечно, никак не связанные с ними. Но Громов… посмотрел на МЕНЯ!

??? Не поняла! Они уже скрылись, а я все еще оставалась в ступоре.

Нет, это логично! Начала убежать себя. Я взглянула на него, он поймал мое движение и отреагировал. Но что-то не сходится! Громов посмотрел на меня РАНЬШЕ! Он узнал меня?

— Смотрите, какие парни прошли! — Ирочка прервала мои мысли.

— Второй ничего, — заметила Наташка.

— А первый мне совсем не понравился, — фыркнула Юлька-аристократка. — Строит из себя что-то.

Она имела в виду Громова. У него на самом деле было какое-то надменное выражение лица. Отталкивающее. В ШОДе я таким его не видела. А его друг, да, ничего. Похож на ангелочка и об этом прекрасно осведомлен. Рэперский комбинезон, расслабленные движения, майка с длинными лямками и отросшие волосы, падающие на лицо. Просто мечта девчонок. А девушек у него, наверное, столько, что и представить сложно.

* * *

Пашечка, мечта девчонок, играл в ансамбле на синтезаторе и при этом безбожно прогуливал уроки. Мама частенько посещала его родителей как классный руководитель, а потом передавала мне все пикантные моменты:

— Я спросила у него: «Ты чего уроки прогуливаешь, влюбился что ли?» А он мне с вызовом: «Может и влюбился!»

— Ты нашла о чем спросить.

— А потом я: «Сколько же у тебя девчонок?» Он: «Целый гарем!» Это значит, что у него никого нет! Если бы кто-то был, он так не сказал.

— М-м-м. И чё?

— Ну, как же! Надо знать…

— Ты обо мне-то его не спрашивала?

— Нет. Чего мне спрашивать? Но если что-то тебя касалось, у Пашечки была о-о-очень неадекватная реакция.

— Что значит неадекватная?

— Он все время пытался куда-то удрать. Причем, когда я ругала его за оценки, он был спокоен как удав. Но как только речь могла косвенно привести к тебе, он менялся в лице.

* * *

— Здравствуйте, девочки! — заглянул к нам в купе мужчина лет сорока. Густые черные усы и черные волосы. Как я поняла, он наш руководитель.

— Здравствуйте! — весело и громко ответили девчонки, а я тихо, почти неслышно.

— Меня зовут Владимир Николаевич, — сказал он, улыбнулся и сел на полку. — Я буду вас сопровождать в поезде и потом в лагере. Если есть вопросы, с ними — ко мне.

В его голосе не слышалось ни давления, ни начальственных нот. Вообще он выглядел умным человеком, достаточно редкое явление для взрослых.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Ира! Юля! Наташа! — девчонки назвали свои имена, словно им было чем гордиться, я же произнесла свое имя, глядя куда-то в сторону. Владимир Николаевич не мог запомнить столько имен, не стоило и стараться.

— У вас все нормально? — поинтересовался он.

— Да, — дружно сказали девчонки, а я только улыбнулась.

И тут он посмотрел прямо мне в глаза. Я растерялась от такого внимания, но заметила, что на его лице промелькнула какая-то мысль. Что он подумал? Мысль явно обо мне. Уголок рта его дрогнул.

— А сюда еще кто-нибудь сядет? — Ирочка отвлекла его внимание, она спрашивала про боковую полку.

— Да, — Владимир Николаевич повернулся к ней. — Ночью. Еще одна девочка.

— А сколько ей лет?

— Тринадцать.

Ирка скорчила недовольное личико. То ли тринадцатилетние ее не устраивали, то ли, что полку займут.

— А что он сказал про какую-то школу? — спросила у девчонок Юлька, когда Владимир Николаевич ушел. — Какие-то одаренные. Нас что, учить будут?

— Не, учиться я не собираюсь! — отреагировала Наташка.

— Я тоже, — поддержала Ирочка, а потом засмеялась. — И куда мы попали?

— Наверное, тот парень точно оттуда, — Юлька вспомнила о Громове.

— Да, он оттуда, — наконец-то и я вставила что-то в разговор.

— А ты, что, тоже? — Ирочка удивленно уставилась на меня.

— Да, — я слегка поморщилась, я не считала себя «одаренной».

В ШОДе учили физике и математике, а я занимала 7-е и 8-е места по русскому и литературе. Какая уж тут одаренность.

Наш поезд подошел к станции, где должен садиться Грин. С момента, как на вокзале я узнала, что он поедет с нами, была уверена, что подойду к нему сразу. А тут… что-то… засомневалась. Надо подойти! Сейчас? Нет! Что я буду сваливаться ему как снег на голову? Пусть сначала положит вещи, осмотрится, с соседями познакомится. Меня и тянуло, и держало на месте одновременно. ...