ПИОНЕР
Пионер, 1954 № 12

ХОРОШО!

Фото М. Озерского.

ПИОНЕР

№ 12 декабрь 1954 г.

ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ДЕТСКИЙ ЖУРНАЛ

ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ВЛКСМ

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА»

ДЯДЯ СТЕПА МИЛИЦИОНЕР

Сергей Михалков

Рисунки В. Сутеева.

Пятнадцать лет назад я получил права шофёра-любителя и с тех пор сам вожу автомобиль. Однажды на одной из улиц Москвы я сделал нарушение: остановил свою машину в неположенном месте, у тротуара на пешеходной дорожке. Ко мне подошёл милиционер. Каково же было моё удивление, когда я увидел своего дядю Стёпу, только в милицейской форме. Это был очень высокий милиционер. Выше всех милиционеров, каких я когда-либо видел в своей жизни!

Дядя Стёпа вежливо попросил меня предъявить водительские права и попросил больше никогда не нарушать правил уличного движения. Я извинился и обещал ему быть в следующий раз внимательнее. Мы познакомились и разговорились. Оказалось, что до того, как стать милиционером, дядя Стёпа служил на флоте. Это меня ещё больше удивило. Мой дядя Стёпа, про которого я девятнадцать лет назад написал весёлую поэму для детей, тоже ведь служил на флоте! Вы вряд ли знаете, что поэма «Дядя Стёпа» впервые была напечатана в журнале «Пионер» ещё в 1935 году. И вот теперь я решил написать продолжение моей весёлой книжки - поэму про дядю Стёпу-милиционера.

Кто не знает дядю Стёпу?

Дядя Стёпа всем знаком!

Знают все, что дядя Стёпа

Был когда-то моряком,

Что давно когда-то жил он

У заставы Ильича

И что прозвище носил он:

Дядя Стёпа-Каланча.

И сейчас средь великанов,

Тех, что знает вся страна,

Есть такой Степан Степанов -

Бывший флотский старшина.

Он шагает по району

От двора и до двора,

И опять на нём погоны,

С пистолетом кобура.

Он с кокардой на фуражке,

Он в шинели под ремнём.

Герб страны блестит на пряжке -

Отразилось солнце в нём!

Он идёт из отделенья,

И какой-то пионер

Рот раскрыл от изумленья:

«Вот так ми-ли-ци-о-нер!»

Дядю Стёпу уважают

Все - от взрослых до ребят.

Встретят - взглядом провожают

И с улыбкой говорят:

«Да-а! Такому молодцу

Форма новая к лицу!

Если встанет на посту,

Все увидят за версту!»

* * *

Возле площади затор -

Поломался светофор:

Загорелся жёлтый свет,

А зелёного всё нет…

Сто машин стоят, гудят,

С места тронуться хотят,

Три, четыре, пять минут

Им проезда не дают.

Тут сотруднику ОРУДа

Дядя Стёпа говорит:

«Что, братишка? Дело худо?

Светофор-то не горит?»

Из стеклянной круглой будки

Голос слышится в ответ:

«Ни к чему такие шутки!

Что мне делать, дай совет!»

Рассуждать Степан не стал -

Светофор рукой достал,

В серединку заглянул,

Что-то где-то подвернул…

В то же самое мгновенье

Загорелся нужный свет.

Восстановлено движенье,

Никаких заторов нет!

Нам ребята рассказали,

Что Степана с этих пор

Малыши в Москве прозвали

Дядя Стёпа-Светофор!

* * *

Что случилось?

На вокзале

Плачет мальчик лет пяти.

Потерял он маму в зале,

Как теперь её найти?

Все милицию зовут,

А она уж тут как тут!

Дядя Стёпа не спеша

Поднимает малыша,

Поднимает над собою,

Над собой и над толпою

Под высокий потолок:

«Посмотри вокруг, сынок!»

Смотрит Коля - видит: прямо,

У аптечного ларька,

Утирает слёзы мама,

Потерявшая сынка.

Слышит мама голос колин:

«Мама! Мама! Вот где я!»

Дядя Стёпа был доволен:

«Не распалася семья!»

* * *

Шёл из школы ученик -

Всем известный озорник.

Он хотел созорничать,

Но не знал, с чего начать.

Шли из школы две подружки -

Две болтушки-хохотушки.

В сумках книжки и тетрадки,

Но в тетрадках всё в порядке.

Вдруг навстречу озорник -

В ранце с двойками дневник,

Нет эмблемы на фуражке,

И ремень уже без пряжки.

Не успели ученицы

От него посторониться, -

Он столкнул их прямо в грязь,

Издевательски смеясь.

Ни за что он их обидел

У прохожих на виду,

А потом трамвай увидел,

Прицепился на ходу,

На подножку встал ногой,

Машет в воздухе другой!

От дверей универмага

Дядя Стёпа в тот же миг

Сделал три огромных шага

Через площадь напрямик.

На трамвайном повороте

Снял с подножки сорванца:

«Отвечайте: где живёте?

Как фамилия отца?»

С постовым такого роста

Спорить запросто не просто!

* * *

На реке и треск и гром -

Ледоход и ледолом.

Полоскала по старинке

Бабка в проруби простынки.

Треснул лёд - река пошла,

И бабуся поплыла.

Бабка охает и стонет:

«Ой! Бельё моё утонет!

Ой! Попала я в беду!

Ой, спасите! Пропаду!»

Дядя Стёпа на посту -

Он дежурит на мосту.

Дядя Стёпа сквозь туман

Вдаль глядит, как капитан.

Видит: льдина. А на льдине

Плачет бабка на корзине.

Не опишешь, что тут было!

Дядя Стёпа руки - вниз,

Перегнувшись за перила,

Как над пропастью, повис.

Он успел схватить в охапку

Перепуганную бабку.

А старуха за корзину:

«Я бельё своё не кину!»

На мосту народ хохочет:

«Ты бельё, бабуся, брось!»

А бабуся, знай, бормочет:

«Вместе вытащит, авось!»

Так Степан и спас её,

И корзину, и бельё!

* * *

Шли ребята мимо зданья,

Что на площади Восстанья.

Вдруг глядят: стоит Степан -

Их любимый великан!

Все застыли в удивленье:

«Дядя Стёпа! Это вы?

Здесь не ваше отделенье

И не ваш район Москвы!»

Дядя Стёпа козырнул,

Улыбнулся, подмигнул:

«Получил я пост почётный!

И теперь на мостовой,

Там, где дом стоит высотный,

Есть высотный постовой!»

* * *

Гладко залитый каток,

Как натянутый платок!

На трибунах все встают:

Конькобежцам старт дают,

И они бегут по кругу,

А болельщики друг другу

Говорят: «Гляди! Гляди!

Самый длинный впереди!

Самый длинный впереди -

Номер «8» на груди!»

Тут один папаша строгий

Своего спросил сынка:

«Неужели эти ноги

У команды «Спартака»?»

В разговор вмешалась мама:

«Эти ноги у «Динамо»!

Очень жаль, что наш «Спартак»

Не догонит их никак!»

В это время объявляют:

Состязаниям конец!

Дядю Стёпу поздравляют:

«Ну, Степанов! Мо-ло-дец!»

Дядей Стёпою гордится

Вся милиция столицы:

Стёпа смотрит сверху вниз -

Получает первый приз!

* * *

Дяде Стёпе, как нарочно,

На дежурство надо срочно.

Кто сумел бы по пути

Дядю Стёпу подвезти?

Говорит один водитель,

Молодой автолюбитель:

«Вас подбросить к отделенью

Посчитал бы я за честь,

Но, к большому сожаленью,

Вам в «Москвич» мой не залезть!»

«Дядя Стёпа, я подкину, -

Тут другой шофёр позвал. -

Залезай в мою машину,

В ярославский самосвал!»

* * *

Как-то утром в воскресенье

Вышел Стёпа со двора.

Стоп! Ни с места!

Нет спасенья:

Облепила детвора.

На начальство смотрит Витя,

От смущенья морщит нос:

«Дядя Стёпа! Извините!»

«Что такое?» «Есть вопрос!

Почему, придя с Балтфлота,

Вы в милицию пошли?

Неужели вы работу

Лучше этой не нашли?»

Дядя Стёпа брови хмурит,

Левый глаз немного щурит,

Говорит: «Ну что ж, друзья!

На вопрос отвечу я!

Я скажу вам по секрету,

Что в милиции служу,

Потому что службу эту

Очень важной нахожу!

Кто с жезлом и с пистолетом

На посту зимой и летом?

Наш советский постовой!

Это тот же часовой!

Ведь недаром сторонится

Милицейского поста

И милиции боится

Тот, чья совесть нечиста.

К сожалению, бывает,

Что милицией пугают

Непослушных ребятишек

И капризных малышей.

Нам, милиции, обидно,

Нас не знают, очевидно!

И когда я это вижу,

Я краснею до ушей!»

У ребят второго класса

С дядей Стёпой больше часа

Продолжался разговор.

И ребята на прощанье

Прокричали: «До свиданья!

До свиданья! До свиданья,

Дядя Стёпа-Светофор!»

АТЛАНТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

(Окончание)

Мирослав Жулавский.

Рисунки А. Кокорина.

Гергардт Шмидт ходил по убежищу, время от времени останавливаясь около расщелины в стене. Со стороны океана наплывали тучи, бросавшие густую тень. В доте стало почти темно. Море лоснилось внизу нездоровым блеском, застывшее, подобно ледяному пласту. Обессиленный гнетущей духотой ветер замер над дюнами. Ни малейшего звука не доносилось ни от океана, ни от леса. Свинцовая тишина нависла над побережьем, заполнила дот, гудела в ушах Шмидта.

Гергардт Шмидт беспокойно шагал от выхода до амбразуры - туда и обратно, туда и обратно. Иногда, когда ему казалось, что он слышит, как под чьей-то ногой скрипит сухой песок, он останавливался на полушаге. Но это лишь летучие дюны осыпались в тишине. И Шмидт снова начинал ходить туда и обратно, туда и обратно… Гонимый тревогой и неуверенностью, он не мог усидеть на месте.

Воздух становился всё тяжелее. Несмотря на холод, царивший внутри бетонного помещения, лицо Шмидта покрылось потом. Облака на северо-западе сгустились в тёмную тучу. Над океаном, на самом горизонте, появилась чёрная полоса, которая, вырастая, разливалась в огромное пятно зловещего бронзового оттенка.

Трава на дюнах застыла без движения, Только далеко на севере раз и другой глухо прогрохотало.

Гергардт Шмидт постепенно переставал думать о своём теперешнем положении. Он замер у амбравуры, весь превратившись в зрение и слух. Издалека, как бы из глубины неба и времени, выплыло целиком поглотившее его живое воспоминание. Сколько же лет тому назад это было? Девять? Почти девять… Тогда здесь не было так сыро и душно. Тихо шелестели вентиляторы. Он, Гергардт Шмидт, стоял около этой же самой амбразуры в новёхоньком, блестевшем от чистоты доте, вкрапленном в пейзаж, как все укрепления Атлантического вала, стоял и прислушивался к рокоту, широко разливавшемуся по небу. Был рассвет, и длинная полоса не то туч, не то дыма низко висела тогда на севере небосклона.

Вдали снова протяжно загрохотало. Гергардту показалось, что он слышит голос товарища, которому впоследствии размозжило череп: «А я вам говорю, что это обычная гроза».

Тогда грохотало так же, как теперь, и таким же кровавым отблеском были озарены нависшие на горизонте тучи. Сквозь амбразуру было видно, как солдаты в шлемах перебегают между дотами. Товарищи, толкая друг друга, протискивались к амбразуре.

Шмидт набросился на еду.

- Нет, - сказал Шмидт, - это - вторжение…

Голос его глухо прозвучал в пустом доте, стукнулся о заплесневевшие своды и, отлетев от них, звенел эхом в засыпанных ходах сообщения. Шмидт вздрогнул и осмотрелся. Повсюду валялись груды щебня и истлевшего дерева. Вдоль стены медленно двигалась тень проплывавшей мимо тучи. Она просачивалась сквозь амбразуру, словно через линзу проекционного аппарата. Шмидт закрыл лицо ладонями.

- Я больше этого не выдержу! - шепнул он.

За его спиной раздался шорох. Шмидт резко обернулся, прижавшись всем телом к стене.

У входа с испуганными лицами стояли мальчики.

- Это мы, - сказал, неуверенно улыбнувшись, тот, что был побольше.

Шмидт закрыл глаза и глубоко вздохнул.

- Вас никто не видел? - спросил он ослабевшим голосом, отрывая плечи от стены.

- Никто, - ответил Гастон. Он взглянул на Шмидта и, довольный собой, подойдя к костру, положил на камень сумку. Он вытащил из неё бутылку кофе, длинный белый хлебец и кусок сыра.

- К столу подано, - шутливо сказал он, приглашая Шмидта изысканным жестом.

Но Шмидт не был расположен к шуткам. Оттолкнув мальчика, он набросился на еду.

Гастон и Бернар смотрели на него с изумлением. Они ещё никогда не видели, чтобы кто-нибудь так ел. Шмидт, казалось, забыл о них. У него тряслись руки, когда он подносил ко рту кусочки сыра. Он пил прямо из бутылки, и в горле у него громко булькало. Хлеб он глотал целыми кусками, не разжёвывая.

Принесённого, однако, хватило ненадолго. Шмидт вытер рот тыльной стороной ладони, отставил пустую бутылку и взглянул на ребят, словно к нему только что вернулось сознание. На лице его появилось выражение замешательства.

- Простите, - сказал он, опустив глаза. Однако он сразу же поднял их и, сконфуженно улыбнувшись, отчего его дикая, небритая физиономия приобрела что-то детское, добавил: - Я уже давно не ел ничего такого вкусного…

Бернар, копаясь в кармане, старался выглядеть как можно более равнодушным. Он подошёл к Шмидту и протянул руку.

- Вы курите?

На его ладони лежала огромная сигара.

- Сигара! - радостно воскликнул Шмидт. Он почти вырвал её у Бернара и тотчас же бросился нетерпеливо разгребать кучу пепла в костре. Наконец он нашёл тлеющий уголёк, прикурил от него и затянулся.

- Спасибо вам, ребята! - прохрипел он, выпуская клубы дыма.

Он выглядел забавно с этой дорогой сигарой в золотом ободке, с заросшим, одичалым лицом. Но выражение глубочайшего удовлетворения постепенно смягчало резкость его черт. Шмидт улыбался. Он то вынимал сигару изо рта и с удовольствием смотрел на неё, то снова пускал большие клубы дыма. Глядя на него, Бернар перестал чувствовать угрызения совести из-за того, что взял у отца без спросу сигару. Однако блаженство, в котором пребывал Шмидт, начало его понемногу раздражать. Ему не терпелось как можно скорее узнать, кто такой этот Шмидт и что он делает здесь, в доте.

- Месье, вы обещали нам рассказать, - начал он робко.

Лицо Шмидта потемнело, словно на него упала тень от тучи. Он машинально затянулся сигарой, хотя было видно, что он не чувствовал уже того удовольствия, какое испытывал минуту назад.

- Да, - буркнул он, - разумеется.

В глазах его снова мелькнул страх и напряжённое внимание. Он подошёл к амбразуре и выглянул наружу, как бы желая проверить, не грозит ли ему какая-нибудь опасность, о существовании которой он на минуту позабыл. Но дюны неподвижно белели под потемневшим небом. Море лоснилось вдали недобрыми свинцовыми бликами. Издалека доносились раскаты грома, тяжело отдававшиеся в небе.

Шмидт обернулся к мальчикам.

- Меня разыскивает полиция, - выговорил он залпом.

Бернар бросил на Гастона многозначительный взгляд, но Гастон, казалось, не заметил его. Он не спускал глаз с немца.

- За дезертирство, - прибавил Шмидт.

Он уселся на своей лежанке и с минуту молчал. Ни один из мальчиков не нарушил тишины.

- За дезертирство из Иностранного легиона, - добавил Шмидт.

Он насторожённо вглядывался в лица мальчиков, как бы желая прочесть на них впечатление, произведённое его признанием.

Бернар чувствовал, как кровь приливает к его лицу. Дезертир! Может ли быть поступок более подлый и трусливый, чем дезертирство? Бернар не мог себе этого представить. Бежать из-под знамени, которому принесена присяга, оставить, предать товарищей по оружию! Можно было допустить, что Шмидт - разыскиваемый убийца или мошенник. Но дезертир? Дезертир, покинувший французское знамя?!

Он посмотрел на Гастона, но и на этот раз не встретил его взгляда. Гастон не переставал с напряжённым вниманием смотреть на лицо немца. Лоб его был нахмурен, будто он пытался понять что-то очень трудное.

Шмидт неподвижно сидел в углу. Голова его была опущена, а локти упёрты в расставленные колени. За его спиной грохотал приглушённый бетонной стеной гром приближавшейся бури.

Шмидт шевельнулся и окинул мальчиков быстрым взглядом. В полумраке блеснули его глаза.

- Хотя, собственно, это и не совсем точно… Я не столько дезертировал, сколько подпал под соответствующую статью военного кодекса. А это не одно и то же…

Он усмехнулся и сделал, как бы оправдываясь, лёгкое движение руками.

- Что, трудно, правда? И я так думаю. - Он отложил погасшую сигару и провёл ладонью по волосам от лба к затылку. Видно было, что ему нелегко исповедоваться. - Я не знаю, ребята, кто вы и как я должен с вами говорить. Но вы видите, мне нечего рассказать вам, кроме того, что произошло со мной в действительности.

Он показался Бернару сейчас более молодым, чем минуту назад. Может быть, потому, что он говорил с ними, как с ровесниками, а может быть, потому, что улыбка придавала его лицу детское выражение, никак не вязавшееся с его густой щетиной.

- Да я и не так уж много старше вас, - проговорил Шмидт, как бы отвечая на мысли Бернара. - Самое большее, я мог бы быть вашим старшим братом. Когда меня мобилизовали, мне было восемнадцать лет.

Он в задумчивости оглядывал свои руки и медлил, словно то, что он собирался сказать, могло доставить ему неприятности.

- Мне было восемнадцать лет, и я знал обо всём этом не больше, чем каждый из вас. Едва! я немного подрос, как меня одели в мундир. Мне сказали, что надо защищать родину. Откуда я мог бы знать?

Голос его бубнил в разрушенном доте, как в погребе. Снаружи всё больше темнело. Густая тень легла на стену, около которой он сидел.

Бернар переборол себя и выдавил из пересохшего горла:

- Но вы, месье, вероятно, знали, как немцы поступают… как они убивают, поджигают, истязают… Весь мир знал об этом…

Шмидт приподнял голову. Белки его глаз блеснули.

- Скажи мне, мой мальчик, ты ведь, должно быть, знаешь, как держат себя французские солдаты в Индо-Китае? Знаешь, что они убивают, поджигают, истязают… Весь мир знает об этом…

Бернар подскочил и закричал с возмущением:

- Я в это не верю! Это коммунистическая пропаганда!

Шмидт с грустью кивнул головой:

- Ага, значит, знаешь, но не веришь. Так вот послушай же, мой мальчик. Я также знал, но не верил. Тяжело поверить, что свои могут поступать, как дикие звери.

Бернар снова почувствовал на щеках тепло. Незнакомец больше не был ему страшен. Он с холодной отвагой бросил ему прямо в лицо:

- Да, месье, но так поступали немцы, а не французы. Наши солдаты в Индо-Китае превыше всего ставят честь мундира.

Шмидт снова кивнул головой. Некоторое время он вглядывался в разгорячённое лицо мальчика, наконец серьёзно сказал:

- Я знаю об этом значительно больше, чем ты, мой мальчик. Я возвратился оттуда.

Гастон, который, казалось, не принимал участия в разговоре, внезапно очнулся. Рот его открылся, будто он хотел что-то спросить.

- Я возвратился из Индо-Китая, - произнёс Шмидт, отделяя слово от слова, будто ему было важно, чтобы в этом не оставалось ни малейшего сомнения. - Я был там в Легионе…

Мальчики были потрясены. Бернар снова заговорил, хотя чувствовал, что слова с трудом проникают сквозь комок, стиснувший его горло.

- Вы дезертировали из Легиона?

Шмидт не шевельнулся на своей подстилке. Стало так темно, что его едва было видно.

- За это меня и разыскивают, - буркнул он. - Хотя я, собственно, не дезертировал. Нет… Может быть, я в конце концов это и сделал бы, но тогда я не успел.

- Если вы не дезертировали, так чего же вы боитесь? - отозвался Гастон.

Шмидт с минуту молчал. Наконец он начал хрустеть пальцами. Слышно было, как один за другим щёлкают растягиваемые им суставы.

- Это долгая история, - проговорил он с неохотой. - Чтобы рассказать её, нужно начать всё с начала. - Он потёр ладонью лоб, собираясь с мыслями. - Помните, я уже говорил вам, что меня взяли в армию под конец войны. Кажется, я говорил также… Я сидел здесь, в этом доте…

Он обвёл глазами углы, полные мрака. Раскаты грома пронеслись над бетонными сводами и гудели в пустых ходах сообщения.

- Я сидел здесь полтора года, ожидая вторжения, но, когда оно наконец наступило, я повоевал не много. Эти доты оказались никуда не годными. Нас обошли с тыла, понимаете? Ну, а потом плен… - Он безнадёжно махнул рукой. - Плен есть плен. Невесёлая история. Целых четыре года… Знаете, у меня был такой клубок зелёных военных ниток… Каждый день я делал на нитке один узелок… И спрашивал себя, что раньше кончится: моя неволя или клубок? Когда он стал кончаться, я начал делать узелки с каждым разом все ближе друг к другу… Я внушал себе, что неволя кончится вместе с клубком. Я был глуп, как сапог.

Слабый отблеск молнии осветил внутренность дота. На стене мелькнула и пропала бледная тень Шмидта. Воздух содрогнулся от раската грома, раздавшегося высоко в небе. Сквозь плоскую расщелину амбразуры с шелестом посыпался песок.

Шмидт продолжал: ...