Янина Мартин РАЗЛУЧИЛ ВАС НАВСЕГДА^[1] _{Фантастическая повесть}

Художник Анатолий Гусев

— Вперед, недотепа, почему ты останавливаешься?

Крик из-за двери был хорошо слышен в подъезде.

Рогожинский постучал. За обшарпанной дверью установилась тишина.

— И так всегда. Сколько бы я ни стучал.

— И давно это началось?

— С тех самых пор, как он поселился здесь.

— Подождите, я сам попробую.

Милиционер занял место Рогожинского в узком проходе и принялся настойчиво стучать в дверь.

Внизу собралась группка жильцов. Тон в ней задавала полная пани Лелюхова с первого этажа. Она сказала, что уже первое появление в доме нового жильца заставило заподозрить у него умственное расстройство. Профессор не привез с собой никакой мебели. Он был в изрядно поношенном пальто, с большим деревянным ящиком в руках. С тех пор профессор почти каждый день приносил к себе подобные ящики. На улицу он выходит только по вечерам. Причитающуюся с него сумму за свет и квартиру оставляет дворничихе. К себе никого не впускает.

Крики начались примерно через месяц после того, как он поселился в квартире.

— На кого этот дьявол так кричит? — говорила Лелюхова. — Не видела, чтобы к нему хоть одна живая душа приходила.

— Вот видите, пан, и так все время, — нервничал администратор Рогожинский, обращаясь к милиционеру. — Постучишь к нему, он затихнет и до следующего утра не подает признаков жизни. А потом все опять начинается сначала. Пан профессор, — крикнул он, — откройте, к вам представитель закона!

Сержант Пэнк топтался рядом, примеряясь к двери, как будто собирался ее вышибить. Он старательно создавал видимость какой-то деятельности, хотя в глубине души был бы не против оказаться подальше от этого места. Такие «нарушения порядка» случаются ежедневно, и власти перед ними бессильны.

— Ну так что? Я составлю протокол…

— Да что там протокол! Меня жильцы со света сживут. Я должен добраться до него и втолковать ему, что, если он не успокоится, я буду вынужден подать в жилотдел документы на принудительное выселение.

— Да уж, — буркнул милиционер, — легко сказать — выселение. А куда выселить? — Он снова постучал в дверь.

— Да не заперто же, входите, — вдруг раздалось за дверью.

Милиционер толкнул дверь. Они оказались в узкой прихожей, куда едва пробивался свет из комнаты. Человек, который предстал перед ними, отличался высоким ростом. Маленькие глазки настороженно глядели на них из-под вздрагивающих век.

«Этот профессор какой-то чудак», — подумал сержант Пэнк.

Профессор загородил проход своим худым телом и спросил:

— В чем дело? — Он протер глаза, как будто его только что разбудили.

— Так нельзя, пан профессор, — начал милиционер, — весь дом сотрясается, когда вы кричите. Это нарушение общественного порядка…

— Ах вот в чем дело! Извините, но я так работаю.

— Хорошенькое дело, — горячился администратор Рогожинский, размахивая руками, — вы что, к выступлению готовитесь, что ли? Люди ни жить, ни спать спокойно не могут.

— А можно узнать, чем вы занимаетесь? И вообще прошу не держать нас в прихожей, я должен составить протокол, а здесь темно, — произнес милиционер и, отстранив профессора, прошел в пустую, как пещера, комнату. Сперва он заметил дверь, ведущую то ли в кладовку, то ли в подсобное помещение Под окном валялся матрац с бельем. В углу стоял мольберт с большим фотопортретом какого-то мужчины.

Сержант Пэнк и Рогожинский поразились такой нищете. Им не на что было даже сесть.

— Сейчас я покажу вам, почему я кричу, — неожиданно сказал профессор. В два прыжка он преодолел пространство, отделявшее его от кладовки, затем наклонился над грудой железок и долго рылся в ней.

Кладовка… Это было весьма условное определение для каморки, залитой ярким неоновым светом и являвшей полную противоположность скудно освещенной комнате.

Сверху свешивались тонкие металлические держатели. Стоящий посредине столик был оборудован современным микроскопом. Профессор оставил дверь открытой. Судя по всему, в его планы входило показать им свое место работы.

Еще с минуту профессор копался в блестящем белом ящике под настенной аппаратурой. Затем не спеша вышел из кладовки, держа что-то в руках. Это был зверек, мордочкой напоминавший крысу. Все его тело походило на толстую кишку и блестело, как стекло.

Профессор положил его на пол, рассмеялся и произнес:

— Ну шевелись же, растяпа, слишком долго думаешь!

Кишкообразное тело вздрогнуло. Крыса двинулась на милиционера. Сержант попятился. На его лице читалось затруднение: убежать или остаться Ему вдруг показалось, что она сейчас бросится на него.

Зверек не издал ни единого звука. Он немного покрутился вокруг сапога, потом двинулся к Рогожинскому, который тут же отскочит в сторону.

— Да, это очень смешно, — пробормотал он, — просто необыкновенно смешно, только заберите его к себе.

— Что это такое? — спросил милиционер.

— Что? — Казалось, профессора забавляло замешательство гостей. — Это игрушка, всего лишь игрушка, Панове. Все мои крики легко объясняются тем, что она не всегда хочет меня слушать. К ноге, упрямое создание! Я занимаюсь конструированием электронных игрушек. Крыска, а ну подойди к пану в мундире и дай взять себя в руки.

Зверек стремительно сорвался с места. Трудно было определить, как он передвигается.

— Не бойтесь. Попробуйте взять его на руки. Смелее!

Милиционер послушно наклонился и робко протянул руку. Зверек отскочил в сторону, и милиционер испуганно отдернул руку.

— Надо более сердечно, пан комиссар, — продолжал насмехаться профессор. — Он боится, если чувствует недоверие. Он очень чувствителен к таким вещам.

— Как называется этот зверек?

— Мой? Крыса. Об этих игрушках уже писали в газетах. Вы не читаете газет? — укоризненно спросил профессор. — По заказу одного из научных институтов я пытаюсь сконструировать игрушки с электронным мозгом. Вы, наверное, слышали об электронике? О компьютерах?

— Как же, как же, это такие… как их… мозги с радиолампами, — с готовностью отозвался Рогожинский, щелкая пальцами. Администратор был ошеломлен и в ту минуту наверняка не смог бы отличить кошку от собаки.

Сержант Пэнк первым пришел в себя. Он взял зверька на руки.

— Постарайтесь не шуметь. Вы доставляете жильцам лишние волнения, — сказал он, внимательно глядя на неподвижною крысу.

Профессор понимающе кивнул.

— За мои прежние заслуги перед электронной промышленностью мне разрешили держать небольшую надомную лабораторию, в которой я могу собирать игрушечных зверьков. Это требует специальных условий. Именно поэтому вы видите перед собой такое лабораторное помещение. Когда я вхожу в него, автоматически включаются фильтры и уничтожают пыль, которую я вношу на себе или за собой. В этом помещении воздух должен быть стерильным. Иначе мои игрушки не смогут функционировать.

Он долго и замысловато говорил о лампах, транзисторах и замкнутых цепях, о миниатюризации компьютеров и о компактном электронном мозге, помещающемся на кремниевой пластинке размером 3×3 миллиметра.

Пэнк добросовестно пытался усвоить эту лекцию. Но профессор неожиданно остановился, еще раз приказал крысе пройти перед гостями и сразу же поторопил их. Он подал каждому руку и захлопнул за ними дверь.

— Ну и игрушка, — покачал головой Рогожинский. — Только почему он все время командует «к ноге», «прыжок», будто готовит ее к нападению? Вы не спросили его об этом, а зря.

— Я проверю еще раз, что это за игрушки. Черт бы его побрал! — Пэнк вспомнил, что забыл спросить также, для какого института производятся такие игрушки и в какой газете писалось о них. На всякий случай не мешает поставить в известность поручика Берду. Может быть, здесь не обошлось без контрабанды или чего-нибудь в этом роде.

Когда они вышли, профессор свистящим шепотом приказал неподвижной крысе:

— Болван, дуралей, тупица! Возьми его! — и показал рукой на большую фотографию на мольберте. Зверек кружил по комнате, словно нервничал из-за плохого настроения хозяина.

В магазин игрушек вошла молодая и очень красивая женщина. Продавец сразу узнал ее. У нее были длинные и пушистые темно-русые волосы, цвет которых она даже не пыталась изменить какими-либо косметическими средствами. В то же время эта женщина не пренебрегала довольно яркой губной помадой и удлиняла ресницы тушью.

— Что вы желаете? — спросил продавец развязным тоном. И тут же добавил: — Механических игрушек нового типа все еще мало. У нас сейчас есть только обезьянка, взбирающаяся по канату, производства ГДР, ну и наши автомобильчики, которые не очень хотят ездить.

Чуть прищурив глаза, она окинула небрежным взглядом полки. Характерно для близоруких, стесняется носить очки? Он знал, что она и так ничего не купит. Зачем ей приходить сюда каждый день? Деньги у нее есть, если судить по тому, как она одета.

Он неохотно вынимал игрушки одну за другой из-под прилавка, потому что давно усвоил для себя простую истину: больше нравится товар, показанный неожиданно. На автомобильчики она даже не взглянула, обезьянку смерила внимательным взглядом.

— Заводится?

Продавец хотел продемонстрировать игрушку, но она махнула рукой В магазин вошли менее изысканно одетые клиенты, и он быстро спрятал все под прилавок.

— И больше ничего, на самом деле нет ничего нового?

— А что угодно уважаемой пани? Испанские железные дороги, — он понизил голос, — могут появиться после первого. Могу отложить… А?

— Я ищу игрушку, которую не надо заводить.

— А, шарик — не стоит, третий сорт. Может, солдатики? Для мальчика или для девочки?

— Для мальчика, — грустно сказала она.

— Подумайте, пожалуйста, я сейчас подойду, — и он величественно направился к другим покупателям. ...