Айя Субботина

Пролог

Глава первая: Одиночка

Глава вторая: Холостяк

Глава третья: Сложный

Глава четвертая: Одиночка

Глава пятая: Холостяк

Глава шестая: Сложный

Глава седьмая: Одиночка

Глава восьмая: Холостяк

Глава девятая: Одиночка

Глава десятая: Сложный

Глава одиннадцатая: Одиночка

Глава двенадцатая: Холостяк

Глава тринадцатая: Одиночка

Глава четырнадцатая: Сложный

Глава пятнадцатая: Холостяк

Глава шестнадцатая: Одиночка

Глава семнадцатая: Сложный

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Глава восемнадцатая: Холостяк

Глава девятнадцатая: Одиночка

Глава двадцатая: Сложный

Глава двадцать первая: Холостяк

Глава двадцать вторая: Одиночка

Глава двадцать третья: VIP

Глава двадцать четвертая: Одиночка

Глава двадцать пятая: Сложный

Глава двадцать шестая: Холостяк

Глава двадцать седьмая: Одиночка

Глава двадцать восьмая: VIP

Глава двадцать девятая: Одиночка

Глава тридцатая: Холостяк

Глава тридцать первая: Одиночка

Глава тридцать вторая: Одиночка

Глава тридцать третья: Одиночка

Глава тридцать четвертая: Сложный

Глава тридцать пятая: Одиночка

Глава тридцать шестая: Холостяк

Глава тридцать седьмая: Одиночка

Глава тридцать восьмая: VIP

Глава тридцать девятая: Одиночка

Глава сороковая: Сложный

Глава сорок первая: Одиночка

Глава сорок вторая: VIP

Глава сорок третья: Одиночка

Глава сорок четвертая: Сложный

Глава сорок пятая: Одиночка

Глава сорок шестая: VIP

Глава сорок седьмая: Одиночка

Глава сорок восьмая: VIP

Глава сорок девятая: Сложный

Глава пятидесятая: Одиночка

Глава пятьдесят первая: VIP

Глава пятьдесят вторая: Одиночка

Глава пятьдесят третья: Сложный

Глава пятьдесят четвертая: VIP

Глава пятьдесят пятая: Одиночка

Глава пятьдесят шестая: VIP

Глава пятьдесят седьмая: VIP

Глава пятьдесят восьмая: Одиночка

Глава пятьдесят девятая: Одиночка

Глава шестидесятая: VIP

Глава шестьдесят первая: Одиночка

Глава шестьдесят вторая: Одиночка

Глава шестьдесят третья: Холостяк

Глава шестьдесят четвертая: Одиночка

Глава шестьдесят пятая: Одиночка

Глава шестьдесят шестая: Холостяк

Глава шестьдесят седьмая: VIP

Глава шестьдесят восьмая: Одиночка

Глава шестьдесят девятая: Холостяк

Глава семидесятая: Одиночка

Глава семьдесят первая: Холостяк

Глава семьдесят вторая: VIP

Глава семьдесят третья: Одиночка

Глава семьдесят четвертая: Холостяк

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Глава семьдесят пятая: VIP

Глава семьдесят шестая: VIP

Глава семьдесят седьмая: Одиночка

Эпилог: Женя

Айя Субботина

Молчи обо мне

Аннотация

Тридцатый сентябрь сделал мне «щедрый подарок». Новость о том, что у меня остался всего год, чтобы стать матерью. И двух мужчин, один из которых разучился любить, а другой не может стать моим, потому что женат на другой. Один разрушит меня до основания, другой — воскресит.

А мое разбитое одинокое сердце не захочет выбирать.

Пролог 

В кафе, куда меня занесло непонятно каким ветром с другого конца города, пахнет имбирным медом и засахаренными апельсинами. Я минут десять тупо смотрю в меню, пытаясь отвлечься от запаха, который, словно поводырь, утаскивает в прошлое.

«Я «закодирована», — смеется Женя, — нужно сменить духи, потому что мои несчастья не прекратятся…»

Ее духи. Армани Код.

Никогда не стремился запоминать названия женских парфюмов — бессмысленная информация, хлам, мусор, от которого я избавлюсь без сожаления. Точно так же, как забываю имена бывших женщин, цвет их глаз, тембр голоса, вкус поцелуев. Это все — бесполезный хлам, а я не из тех, кто жалеет и укладывает коробки на чердак.

Но ее почему-то помню. Так сильно, именно сейчас, когда случайно поднимаю взгляд над планшеткой меню и натыкаюсь на женщину за столиком впереди. Она сидит спиной, немного в пол оборота: маленькая и худенькая, но плечи развернуты уверенно, и жест, которым поправляет платиновые волосы чуть ниже линии подбородка, плавный, одновременно женственный и выверенный. Как будто привыкла не суетиться и задавать тон.

Взгляд цепляется за узкое запястье. Я даже не сразу понимаю, почему, просто отмечаю белую манжету с запонкой по-модному ровно на два пальца выступающую из рукава стильного черного пиджака.

«Когда я стану редактором журнала, — Женя смущенно прикрывает рот рукой, — буду носить строгие черные костюмы, рубашки с запонками и галстук. Как Коко Шанель…»

Она никогда не умела иронизировать над собой. Пыталась подражать мне, и иногда это ужасно раздражало, а иногда смешило.

Женщина передо мной наверняка давно разучилась краснеть — она даже официанта подзывает каким-то почти королевским жестом: расслабленно, без суетливости.

Почему этот жест кажется… знакомым?

Чертовы воспоминания, все дело в них.

Не знаю почему они нахлынули именно сейчас: уверен, что впервые здесь — и мы точно не могли приходить сюда вдвоем.

— Евгения Александровна, — официантка берет у женщины белую с черными полосами термокружку, — без сахара, как обычно?

— Да, Маша, спасибо большое.

Евгения Александровна? Бывают такие совпадения?

Голос… Знакомый и чужой одновременно. Мягкий, приглушенный. Женя всегда говорила «с улыбкой». Как будто смеялась миру словами. И меня это частенько раздражало. А потом, когда наше «Давай разберемся в себе на расстоянии» превратилось в недели и месяцы, я понял, что мой мир стал глухим без ее «улыбок словами». Понял, достал телефон, долго смотрел на цифры номера, думал, что скажу после месяцев молчания, как начну разговор. Но почему-то в итоге просто удалил ее номер, сложил воспоминания в коробку и оставил на обочине своей жизни. Без сожаления.

И зачем-то вспомнил теперь.

— Вы готовы сделать заказ?

Голос официантки отвлекает меня от разглядывания узкой спины. Даже появляется мысль спросить, кто эта женщина: если ее знают по имени отчеству, наверняка часто здесь бывает. Но к черту, все равно. Это не может быть Женя. Абсолютно исключено.

— Только эспрессо.

— У нас сегодня фирменной чизкейк с маскарпоне и…

— Спасибо, больше ничего.

Девушка извиняется и быстро уходит. А мой взгляд снова прилипает к Мисс Черный Пиджак. Даже подаюсь вперед, когда у нее звонит телефон — и она тянется к сумке. Кажется, еще чуть-чуть — и незнакомка повернет голову чуть сильнее, и я спокойно выпью свой кофе. Еще немного, одно движение. Чувствую себя пацаном, который от нетерпения рвет оберточную бумагу на новогоднем подарке. В последний момент волосы падают ей на лицо.

Да ну на хрен.

Хватаю губами обжигающий кофе, мысленно матерюсь и роняю взгляд в телефон. Даже успеваю отвлечься, но в это время официантка возвращается к Мисс Черный Пиджак. Евгения — почему-то даже мысленно неуютно называть ее этим именем — благодарит, поднимается. Берет с соседнего стула белую норковую шубку, небрежно накидывает на плечи. Ей снова звонят, и на этот раз она прижимает телефон плечом. Говорит сначала спокойно, а потом переходит на резкие отрывистые фразы. Видимо, плохие новости. Почему мне не по фигу?

Хочу снова вернуться к переписке, но на этот раз Черный Пиджак все-таки отводит волосы в сторону, и первое, что замечаю — маленькую ямочку на подбородке. Кто-то скажет: подумаешь, у многих. А у меня в жизни была всего одна девушка с такой ямочкой, и ее тоже звали Евгения. Она жутко ее стеснялась, будто физического дефекта, и даже фотографировалась всегда, чуть склонив голову или отведя подбородок так, чтобы тень прятала «недостаток». Поэтому на фотографиях получалась смешной и глупой. Поэтому у меня почти не осталось ее фотографий.

Она перехватывает сумку, позволяет ручкам удобно сползти на сгиб предплечья, берет свою термокружку и, торопливо цокая каблуками, идут к выходу.

А я бросаю на стол пару купюр и тупо иду за ней.

Потому что это — Она. Хоть я готов побиться об заклад с рассудком, что вижу какую-то галлюцинацию, кадр из фильма, в котором Гадкий утенок превратился в Прекрасного лебедя. Нет, она никогда не была некрасивой — я просто не обратил бы внимания на Серую мышь. Она просто была другой: женщиной, которая никогда уверенно не стучала каблуками, женщиной, которая с восхищением смотрела на Черные Пиджаки, но не умела их носить.

Догоняю ее на улице. Сокращаю расстояние между нами и совсем уж по-мальчишески сжимаю пальцы на ее запястье. Жду как минимум злой окрик, но она просто останавливается и, не поворачивая головы, произносит:

— Я надеялась, мне показалось.

— Привет, Женя.

Она поворачивается, но смотрит не на меня, а на мои пальцы поверх ее руки. Смотрит пристально, без единой эмоции.

— Убери руку, пожалуйста, — говорит сухо и четко, официально-обезличенным тоном.

— Ты спешишь? Я могу подвезти. — Как-то странно продолжаю разговор. Она имеет право злиться и говорить со мной именно таким тоном.

— Я спешу. И я за рулем.

Оглядываюсь в поисках ее машины, но почему-то сразу выбираю ту, которая абсолютно не женская, но на двести процентов — ее.

— Ты вроде всегда хотела «Кайен», а «Гелик» считала мужской машиной.

— «Кайен» на плановом техосмотре. Рада, что ты помнишь обо мне так много.

— А ты научилась иронизировать. — Я бы и рад улыбнуться, но не получается. — Глупо спрашивать, как у тебя дела.

— Да, глупо. Извини, я правда очень спешу. Уверена, ты тоже. — Вот она — долгожданная улыбка. Но пустая, официальная, приправленная толикой горечи. — Ты же всегда чем-то очень допоздна занят.

— Можем выпить кофе, сделаю ради тебя исключение. — Что же я так туплю?

— Зачем такие жертвы. — Она демонстративно бросает взгляд на часы. Сука, это «Ролекс». Знаю это, потому что часы — мужские, и на ее узком запястье смотрятся… Да, блядь, охуенно они в общем смотрятся. — Прощай.

Не «пока» и не «до свидания». Намеренная жирная точка.

Как когда-то сказал я. Уверен, Женя прекрасно помнит все, до интонации. У нее всегда была странная привычка подмечать каждую мелочь.

Я даю ей уехать: стою и смотрю вслед большой черной машине, как будто это Бэтмобиль.

А потом вспоминаю, что в наше время невозможно жить без следов. Достаточно просто найти человека в инстаграмме или в социальной сети — и вот он, весь как на ладони. У Черного Пиджака должна быть своя «скорбная повесть», и отыскать ее по хлебным крошкам — минутное дело.

Гадкий утенок оставила после себя целую кучу скорлупок, но, когда я отматываю ее жизнь на пару десятков фото с каких-то мероприятий, где она пожимает руки известным политикам и позирует для фотографов в компании актеров, моя рука тянется за сигаретой.

Моя чертова дрожащая рука.

Это хреновое кино, товарищи режиссеры, просто сраное долбаное кино.

В этом фильме у меня роль подонка и урода, и чтобы понять это — достаточно посмотреть на фотографии с годовалым пацаном и отсчитать время назад.

Глава первая: Одиночка 

Два года назад...

У цвета моего платья странное название — марсала.

Я кручусь перед ростовым зеркалом, разглядываю себя со всех сторон и беззвучно повторяю: «Марсала, марсала…» На вкус как восточные сладости, только почему-то со привкусом крепкого сливового вина.

Слишком глубокий вырез на спине, слишком узко… везде. Я скорее раздета, чем одета, и постоянно одергиваю то, что Тася, моя сестра, пытается вернуть на место.

— Жень, прекрати, — прикрикивает она, стоя сзади и шлепая меня по рукам, когда я в очередной раз пытаюсь «случайно» опустить нижний край платья хотя бы на сантиметр. — Просто поверь — тебе это очень идет. У тебя такие сиськи, что за них любая баба удавится, и жопу наприседала так, что нечего дергаться, словно у тебя фигура баварской колбаски.

Тася стоит у меня за спиной: на голову выше меня, с ярким макияжем и феерической рыжей копной волос. Между нами год разницы, но в свои тридцать я кажусь немного болезненной бледной студенткой, а она в тридцать один — роковой красоткой с обложки журнала. Завидую ей так сильно, что это почти больно.

— Тебе пора искать мужика, — с серьезным видом изрекает сестра. — Хоть на раз. Натрахать ребенка — и пусть валит на хер. Сама воспитаешь — ты у меня умница, красавица, со своим жильем. Для жизни найдешь себе топ-менеджера Газпрома. Минимум!

Она ловко подтягивает платье вверх, и я закатываю глаза.

Мне тридцать, у меня две перенесенных операции «по-женски», большая проблема с гормонами и никаких перспектив на устроенную личную жизнь в ближайшем будущем.

Потому что я трудоголик и вышла замуж за работу еще на третьем курсе журфака, когда попала в редакцию «VOS» штатным сотрудником с громкой должностью «младшая, куда пошлют». А сейчас дослужилась до выпускающего редактора и тщеславно мечтаю взобраться еще выше.

Если бы не одно «но».

Я хочу ребенка. Для себя. Просто чтобы хоть кому-то подарить свою любовь. Потому что с мужчинами в моей жизни, мягко говоря, все печально. Они мне просто не нужны. Я слишком дорожу своим душевным покоем, чтобы пускать в жизнь человека, от которого могу стать зависима. С моим низким болевым порогом душевная тоска просто уложит меня в гроб.

Тася снова появляется сзади — в зеркале вижу ее подбадривающий взгляд и улыбку.

— Слушай, просто поверь: ты сможешь снять любого мужика. Абсолютно любого. А если еще и говорить начнешь, считай, маленький засранец у тебя в кармане.

Тася — чайлдфри, и я очень ценю, что своего будущего племянника она называет только «засранцем», а не более крепким словом.

— Все, — сестра разворачивает меня за плечи и подталкивает к двери. — Пошли, одиночка.

Мероприятие, на которое меня ведет Тася, проходит в рамках важного экономического форума. Понятия не имею, как сестра нашла повод туда просочиться, потому что, судя по информации из интернета, тут будут почти сливки общества, много иностранцев и людей, чьи доходы не пересчитать десятками миллионов в месяц. Тем не менее, вчера вечером, когда я, убитая в хлам очередным посещением гинеколога и очередной же порцией плохих новостей о том, что рожать нужно было вчера, Тася поводила стильными черными пригласительными у меня перед носом и сказала, что организует папу своему будущему племяннику. И не абы кого, а «жеребца с родословной». Она давно встала на путь прогрессивной женской позиции, хоть категорически не любит, когда ее называют феменисткой, и уже много лет называет мужчин исключительно «жеребцами». Неудивительно, что при таком подходе сестра и занятие выбрала соответствующее: она ведет тренинги, которые я мысленно называю «Как стать крутой самостоятельной женщиной и показать мужчине средний палец». И у Таськи просто нет отбоя от желающих. Судя по отзывам, она действительно умеет превращать мужних забитых домохозяек в независимых женщин. Стыд на мою белобрысую голову, но я ни разу даже не попыталась вникнуть в суть ее философии. Хватает того, что за тридцать лет жизни я в принципе научилась держаться подальше от мужчин, а независимости у меня хоть отбавляй — своей могу торговать на ярмарке.

— Самое главное, — наставляет Тася, когда мы усаживаемся в такси, и я уже понимаю, что вечер в новых туфлях будет просто пыткой, — не тебя выбирают — ты выбираешь. Понравился конь — бери его. Выбрось из головы чушь о трех обязательных свиданиях. Тебе с ним не жить, тебе нужна только его семенная жидкость.

— Тась, ну хватит. — С извиняющимся лицом смотрю на водителя в зеркало заднего вида.

— Не хватит, а хоть раз послушай сестру. — Конечно, она обижается не всерьез и через секунду уже не смотрит на меня, словно терапевт на бабульку, которая явилась на прием с собственным диагнозом и рецептом. — Представь, что ты выбираешь породу. Походи, присмотрись, выбери такого, чтобы матка задымилась от цвета его глаз или формы подбородка. И вперед.

Хорошо, что работа не забывает обо мне даже в субботу вечером, и телефонный звонок избавляет от необходимости выслушать сестринские наставления.

Под мероприятие отведен огромный выставочный центр, к нашему приезду уже порядочно набитый гостями. Я даже не удивляюсь, что в зале полно мужчин в традиционны арабских одеждах, и повсюду звучит иностранная речь. Пока сестра сует мне в руку бокал с шампанским, рядом оказывается мужчина средних лет и на ломанном русском интересуется, не мы ли та самая потерянная ветка царской крови Романовых.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍— Прошу прощения за поведение нашего гостя, — извиняется за порядком поддатого француза высокий мужчина с теплым тембром голоса.

У меня всегда была слабость к выразительным мужским голосам. Но, к сожалению, в моей жизни все они принадлежали либо певцам, либо малосимпатичным мужчинам. Но о владельце этого голоса точно нельзя сказать, что он не хорош собой.

На вид ему около тридцати пяти, и у него по-аристократически узкие, точеные черты лица — красивого холеного лица, на котором даже тонкие губы смотрятся на удивление гармонично. А еще у него красивые голубые глаза: яркие, выразительные, того самого цвета, который можно получить либо специальными линзами, либо продав душу дьяволу. Светлые, немного волнистые волосы, почему-то немного растрепанные и как будто слегка влажные. Хорошая худощавая фигура, идеально скроенный по ней темно-синий костюм.

Если бы я на минуту стала моей сестрой, то сказала бы, что это именно тот мужчина, от которого у меня могла бы задымиться матка. Если бы не одно «но»: я умею защищаться от такого вторжения в личное пространство. И умею держать эмоции под контролем. Возможно, не нашедшая во мне пристанище искра, осчастливит какую-то другую женщину в этом зале.

— Милый старикашка, — не старается скрыть язвительность Тася.

— Он просто не привык, что наше неразведенное спиртное запросто укладывает на лопатки, — отзывается мужчина. — Утром ему будет стыдно, поэтому, если вы смилостивитесь над французским виноделом и назовете адрес, он будет рад предоставить свои самые искренние извинения.

— Лучше позаботьтесь о том, чтобы до конца вечера он не разорился на завтрашние извинения, — предлагает сестра.

Мужчина извиняется, пожимает плечами и под локоть уводит француза прямо в штормящее море тел.

— Надеюсь, ты не на этого запала? — спрашивает Тася, подсказывая, что я слишком долго смотрю вслед идеально ровной спине и выправке. Будь на нем синяя форма летчика или удостоверение агента разведки — я бы не удивилась.

— А что с ним не так? Ты его знаешь?

Порой в круге общения моей сестры появляются очень даже медийные личности. А многие после ее наставничества ими становятся. Многие из них — мужчины, и неважно, что Тася принципиально работает только с женщинами. Как она это делает — понятия не имею

— Это Игорь Сабинин.

— Сабинин?

Фамилия знакомая, но я не могу вспомнить в каком контексте ее слышала и где.

— Владелец сети ресторанов «Феличия». Ну, Жень, вспоминай, ты же носилась как ненормальная, когда он согласился на эксклюзивное интервью.

Да, точно. Месяц назад он правда давал интервью для журнала, очень тяжелое и очень личное интервью, первое за два года с тех пор, как с его семьей случилась та ужасная трагедия. У его годовалой дочери обнаружили неизлечимую форму рака.

Хорошо, что Тася напоминает про интервью, потому что заодно я вспоминаю, что Игорю Сабинину тридцать шесть лет, семь из них счастливо женат.

— Кстати, у тебя хороший вкус, — хмыкает сестра, берет меня под руку и ведет по залу, изредка отпуская комментарии в адрес мужчин, за которых цепляется мой взгляд. — Вот тот невысокий шатен — Семен Грачов, очень состоятельный мужик, но, я слышала, любитель трахать молоденьких мальчиков. А тот, — она ведет ножкой бокала в сторону слегка располневшего, но миловидного блондина, примерно моего ровесника, — большая надежда отечественной эстрады. Я бы сказала, твой клиент.

— Я не люблю мужчин с «комком нервов», который свисает над ремнем, — отмахиваюсь я.

— Тогда тебе стоит поискать в спортзале.

При этом она выразительно возводит очи, в который раз показывая, какого невысокого мнения о «качках». Я бы и рада сказать, что она преувеличивает, но, увы, все встреченные мной спортсмены начинались и заканчивались на бесконечных разговорах о здоровом питании и самолюбовании перед зеркальными стенами спортзалов.

Если я сейчас скажу, что не собираюсь заводить мужчину просто так, потому что «ребенок был нужен еще вчера», сестра озвереет, поэтому приберегу эту правду до лучших времен. А чтобы она не чувствовала свои старания недооцененными, киваю в сторону первого же попавшегося на глаза мужчины.

— А это кто?

Крепкий шатен, около ста восьмидесяти сантиметров роста и такой хмурый, будто за улыбки здесь взымают плату. Единственный, кто наплевал на дресс-код и пришел без бабочки или хотя бы галстука. Совсем не мой типаж, даже взгляду не за что зацепится. Разве что за морщинки вокруг глаз, потому что только они и делают его старше. Как будто по паспорту ему тридцать пять, а на лице все сорок.

— Мммм… — заинтересованно мычит Тася. Останавливается и с усмешкой отпивает шампанское. — Понятия не имею.

Глава вторая: Холостяк  

«Ты снова меня избегаешь!» — написано в очередном сообщении от Светы.

Ради смеха листаю ленту ее бесконечных истеричных посланий. Третий день она шлет их пачками, и ей совсем нескучно общаться самой с собой, потому что я не ответил ни на одно из них. А если почитать эту феерическую переписку, то Света успела сотню раз сама себя простить, наказать, обругать меня, сжечь на костре и залить мой мерзкий пепел горючими слезами раскаяния и бесконечными «Не делай мне больно!»

Мне в принципе по фигу, что она пишет, потому что и ежу понятно: я опять со всех сторон и как всегда виноват. Поведусь на крокодиловы слезы — и через пару месяцев все повторится сначала. Появится какая-то мелочь, повод высказать, какая я бездушная скотина и не ценю жертвы во имя наших отношений, мы снова поссоримся, разбежимся по углам, утром я отвезу ее к маме, и в этот ж день вечером Света начнет переписку с воображаемым собеседником.

Ну нет, родная. В этот раз тебе не взять меня «на слабо».

Я провожу взглядом по залу, особо никем не заинтересованный. Просто отбываю трудовую повинность, делаю вид, что без меня это мероприятие — та еще скучная муть. Хотя, муть и есть, сборище снобов и похожих на новогодние елки женщин. Хотя вот та брюнетка как раз в моем вкусе: длинные ножки, кричащее декольте… В котором, как в поговорке, скорее пусто, чем полно. Прости, малышка, я не твой Ромео.

На часах уже половина десятого, еще тридцать минут каторги, и мавр может быть свободен.

Эту ночь я точно проведу в гордом одиночестве в своей постели. Хоть высплюсь, потому что никто не будет наваливаться на меня с медвежьими приступами нежности.

«Мне больно, бездушная скотина!» — присылает Света, и я чуть не совершаю ошибку, набирая в ответ кучу ржущих смайликов. Но отправить не успеваю, потому что проходящая мимо пышнотелая мадам задевает локтем мою руку, разворачивает, словно болванчика — и я опрокидываю на себя весь так и не распробованный коньяк.

На любимую, сука, белую рубашку.

А самое хреновое, что бабища даже не останавливается, даже не понимает, что по ее милости кто-то обзавелся уродливым пятном на груди, словно младенец без слюнявчика.

Что ж, буду считать это поводом «скостить срок». И с чистой совестью уйду. В свой тихий дом на холме, спать под завывающий ветер. А завтра утром первым делом найду самую большую коробку, сложу туда весь Светкин хлам и отправлю с припиской: «Умнице от Унылого говна». Пусть побесится на прощанье.

На улице накрапывает мелкий дождик, аномально теплый сентябрь радует душу сыростью. Все же я сын Северной столицы, и когда приходится ездить в Белокаменную, начинаю страдать приступами удушья.

Ниже крыльца стоит девушка. Узнаю родственную душу по туфлям, которые она держит в руке, и босым ступням, которыми перебирает воду в маленькой луже.

— Скажешь, когда освободится? — становясь рядом, говорю я.

— Мы разве на «ты»?

Она поднимает — и опускает взгляд. Этакое невербальное: «Нет, мужик, ты совсем не в моем вкусе». Только я и не собираюсь тут парковаться, потому что, малышка, ты тоже абсолютно не мой типаж. Я в принципе не люблю блондинок, на генетическом уровне.

— Я не «выкаю» принципиально. Только в официальной обстановке и тем, кто в обуви.

Девушка только усмехается и протягивает руку, недвусмысленно намекая, что не прочь воспользоваться моей помощью. Я спокойно сжимаю пальцы и не без интереса наблюдаю, как она, стоя на одной ноге, второй рукой, к тому же занятой туфлями, пытается что-то достать из сумочки. Как у нее это получается — ума не приложу, но ничего не роняет, хоть пару раз близка к этому. Наконец, выуживает влажную салфетку и, сжав мою ладонь крепче, вытирает сперва одну, потом другую ступню и, морщась, надевает туфли.

— Обновка по случаю важного выхода в свет?

— Вы очень наблюдательны.

— Только ханжи продолжают «выкать» после того, как с ними уже на «ты».

Она снова поднимает взгляд, на этот раз смотрит пристально и прямо в лицо. Почти чувствую прикосновение пальцев к своей коже, но все так же никакого любопытства, да и интерес такой… Словно она знаток живописи и видит во мне неряшливо выполненное полотно. Но продолжает искать красоту.

Я никогда не считал себя мужиком, от которого повально теряют головы. Но и не страшный урод. Обычный мужик с мозгами, харизмой и доходом, который нестыдно озвучить в приличной компании. Грубо говоря, во мне достаточно того, что при посредственной внешности без проблем привлекает женщин. А женщины у меня были всякие: и красивые, и умные, и успешные, и простячки. Поэтому комплексами я не страдаю и вот такие взгляды просто игнорирую. Они не обо мне, они скорее о ней.

— Я не «тыкаю» людям, чье имя до сих пор загадка, — моей же фразой отвечает девушка.

Хотя нет, не девушка. Молодая женщина, лет двадцати пяти. Тоже, кстати, не красавица: обычное лицо и бледная кожа — намек на кровь аристократов где-то в корнях ее семейного древа. На ней так мало косметики, что даже в темноте хорошо видные мелкие ненавязчивые веснушки. Темно-зеленые глаза, аккуратный нос, губы без «вкачки». На мой вкус не хватает работы хорошего косметолога, но в целом, как я люблю говорить — ебабельная. Особенно если опустить взгляд ниже, где просто целый Клондайк: грудь, талия, в меру широкие бедра. Жаль, что нельзя зайти ей за спину и оценить размер задницы. Если и там выступает, то все просто именно так, как я люблю. Но, боюсь, ледышка не поймет. Так что нафиг-нафиг.

— Я — Артем, — протягиваю ладонь для рукопожатия.

Мы оба усмехаемся, когда она пожимает ее с самым деловым видом, хоть минуту назад делала то же самое, но вцепившись, словно утопающая мышь за ветку.

— Евгения Левитская, — представляется она.

— Женщина, которая сразу называет фамилию, обычно занимает хорошую должность и как минимум имеет целый штат помощников.

— Личный опыт?

— Так я угадал?

— Выпускающий редактор «VOS», и у меня несколько личных помощников.

А вот улыбка у нее очень даже ничего: открытая, искренняя, без жеманства и кокетства. Только правый уголок рта стремится вверх больше левого, и поэтому она как будто слегка смущается. А потом я замечаю еще одну отличительную особенность: у нее ямочка на подбородке. Небольшая, но достаточно выразительная. И как только Евгения замечает мой взгляд туда, сразу наклоняет голову так, чтобы ямочка стала более «смазанной» в упавших тенях. Кто-то комплексует?

— Зря, — озвучиваю свое мнение. — Это же не волосатая бородавка.

— Папина крепкая кровь, — пытается прикрыться смущением моя собеседница. И быстро переводит тему: — А вы чем занимаетесь, Артем?

— Финансовый директор.

— И без галстука?

— Вот такой я финансовый директор. — Развожу руками. — Считаешь, галстук определяет человека?

— Считаю, что дресс-коду, если он указан, нужно следовать. Простые правила, зачем против них бунтовать?

— Может как раз сегодня мне не принесли из стирки чистый галстук?

— У вас красивая улыбка. — Она смотрит куда-то мне через плечо, переступает с ноги на ногу, снова морщась от неприятного ощущения, и с сожалением ведет плечами. — Мне пора идти, Артем. Спасибо за вовремя подставленную руку.

— Всегда рад вынести женщину из горящей избы.

Евгения проходит мимо, не шарахается, когда случайно задевает меня плечом. Или не случайно? Мы синхронно поворачиваем головы друг к другу в поисках той самой искры, которая всегда случается на почти неуловимом уровне, когда мужчина и женщина подходят друг другу. Киношная пауза — и мы обмениваемся понимающими улыбками, потому что никакой искры между нами нет.

Но все же мне приятно оглянуться ей вслед: посмотреть, что и сзади у нее тоже полный порядок, и, если бы сейчас что-то зашипело и зазвенело в ушах, я бы развил наше знакомство до постели, где бы с удовольствием прошелся языком между этими аппетитными булочками.

Глава третья: Сложный 

Я уже давно привык возвращаться в скребущую тишину своей квартиры, но почему-то именно сегодня она «гостеприимно» встречает меня прямо с порога, обвивает за шею ледяными руками и прилипает как опостылевшая женщина: крепко и липко, до самых печенок.

— Юля, я дома.

И замираю с ключами в руках, чтобы не спугнуть момент случайным бряцаньем.

Два года прошло, а все на что-то надеюсь.

Жена дома — я точно знаю. Она никуда не ходит, растеряла всех подруг и даже с ее матерью общаюсь чаще я. Нет, она не запустила себя, и все так же, по графику, который я за семь лет выучил на память, ходит к косметологу и на фитнес. Но с таким же успехом «живым» можно было бы назвать и робота, который следует заложенной в него программе. Уже и забыл, когда мы в последний раз просто разговаривали. Сейчас наше общение можно смело назвать вынужденным сжатым обменом информации, который необходим для комфортного существования двух индивидуумов на совместной территории.

Вешаю ключи на крючок, устало снимаю туфли и пиджак, послабляю узел галстука.

Устал, как собака. Выспаться бы хоть денек, чтобы часов до трех дня. Даже смешно: когда мне было двадцать, я мечтал о сексе с красивой раскрепощенной женщиной, собственном автомобиле, укомплектованной квартире и солидном доходе. В тридцать шесть у меня все это есть, но теперь я мечтаю о сне и горячей ванне. А секс… В последний раз, когда я на это намекнул — месяц назад, как сейчас помню, на нашу годовщину — Юля посмотрела на меня так, будто мы похоронили нашу дочь утром, а не два года назад. Удивительно, как у меня вообще член не отсох в ту же секунду.

Пока на кухне готовлю крепкий кофе, за спиной раздаются шаги. Обещаю себе, что не буду схватываться, что закопаю надежду в самую глубокую могилу, но все равно поворачиваюсь.

Юля у меня просто красавица даже в свои тридцать четыре. Не худышка, но тело в полном порядке, модная прическа и медный цвет волос. Даже дома она ходит в стильных джинсах и свитере, и каждое утро наносит макияж. Но все портит взгляд: неживой, тусклый.

Если бы ты только знала, моя родная, сколько раз мне хотелось вытряхнуть из тебя всю боль…

— Как прошло? — без намека на интерес спрашивает жена.

— Устал, — так же тихо и без эмоций отвечаю я. А внутри все клокочет от злости: на себя, на нее, на нас. Уже не рад, что приперся домой как порядочный, а не пошел, как два года назад, шататься до утра с бутылкой водки и сигаретой. Когда было хуево, только этим и спасался.

— Я договорилась насчет устриц.

— Да, спасибо тебе большое.

— И еще завтра собеседование с шеф-поваром, в три. Я подумала, ты захочешь присутствовать.

Просто киваю и благодарю. И отворачиваюсь, чтобы не видеть, как красавица-жена смотрит сквозь меня, будто я человечек из папиросной бумаги, которого она вынуждена терпеть.

Юля уходит, а я беру свой крепкий, до ломоты за ушами, кофе, сажусь на барный стул и пью ядреную отраву маленькими обжигающими глотками, без остановок, пока чашка не пустеет. И курить снова хочется, хоть я почти успешно бросил. Видимо, сегодня у меня все одно к одному. Сую руку в карман пиджака, где зачем-то продолжаю носить сигареты и зажигалку. Убеждаю себя, что это для проверки силы воли, но на самом деле просто слабость: боюсь, что шибанет в башку, как сейчас, а курить будет нечего.

Вместе с сигаретами мне в ладонь попадает кусочек матового бежевого пластика. Похоже на визитку. Так и есть: на обратной стороне имя «Евгения Левитская», рабочий и мобильный телефон. Не припоминаю, чтобы у кого-то брал личные контакты, но разгадка написана на другой стороне пластика, размашисто и явно второпях: «Извинения от француза можно присылать в редакцию «VOS на это имя». Кажется, это тот самый журнал, куда я давал интервью несколько недель назад.

Ладно, раз уж меня черт за язык дернул, придется отыскать для Евгении достойный букет.

Самое странное, что я даже не помню, как визитка оказалась у меня в кармане, да и не очень хорошо помню, о ком вообще идет речь, потому что любвеобильный винодел настолько не рассчитал свои силы, что цеплялся за каждую мало-мальски симпатичную женщину, пока я силой не затолкал его в машину. А еще говорят, что русские не умеют пить. Мы-то как раз обычно знаем свою меру, и если уж в дрова — то хоть осознанно.

Нужно бы в душ, но диванная подушка словно шепчет: да пошли ты все, мужик, просто ляг и расслабься, ты заслужил.

И я поддаюсь соблазну: растягиваюсь спиной, пяткой подтягиваю табуретку с мягкими подушками для сидения и вытягиваю ноги. С некоторых пор научился получать удовольствие от вот таких вещей, которые можно получить, совершенно не прикладывая усилий и которые ничего не стоят. Жаль, что их ценность начал понимать только с годами.

Прикрываю глаза, настраиваюсь подумать о чем-то «левом»: не о работе и не о жизни, а просто о книгах, о машине, которую пора бы отправить на осмотр, о том, что пора купить пару новых рубашек. Да просто трусливо бегу от воспоминаний, который несутся в спину, как цунами. Но, как всегда, проигрываю.

И в ушах снова голос дочки, ее улыбка, маленький сморщенный нос. А потом — заплаканные глаза и россыпь красных пятен от диатеза. Юля с ума сходила, когда у нашей дочки совершенно неожиданно появлялась аллергия даже на те продукты, которые она раньше ела без проблем. Винила во всем себя, потому что родила ее только в тридцать два и весь период беременности постоянно была в поездках, рабочих командировках, несмотря на настойчивые предложения врачей лечь в больницу хотя бы за две недели до примерного срока родов. В итоге наша дочь родилась в частной клинике в Париже на неделю раньше запланированной даты. Помню, как Юлька позвонила и со слезами в голосе сказала, что час назад мы стали родителями, по-настоящему. Я сначала подумал, что она шутит, что у нее в голове флер самого романтического города мира, начал как дурак переспрашивать и подшучивать, что она пила и ела. И только через пару мгновений, когда услышал крик младенца, понял, что это никакая не шутка. И пока говорил с перепуганной Юлькой, на ходу бросал в чемодан вещи, даже не глядя: просто срывал с вешалок что попало под руку. А через пару часов чуть не плясал вприсядку в аэропорту, уговаривая девушку посадить меня хоть на что-нибудь, хоть в грузовой с зоопарком, лишь бы побыстрее в Париж.

Я открываю глаза и резко сажусь, как спьяну мотаю головой. Нужно избавиться от этого поскорее, иначе меня снова укроет.

После душа долго рассматриваю себя в зеркале, пробую ладонью подборок и оставляю бритье до утра. Просто тупо не хочу ничего, апатия нападает со спины, загоняет между лопатками тупой кинжал. Не больно, уже давно отболело, но тупо опускаются руки. Знаю, что в шесть сработает будильник, я спущу ноги с кровати и начну еще одну войну с противником по имени «Полный Пиздец». И хорошо бы снова победить.

Глава четвертая: Одиночка 

О том, что мне принесли букет, я узнаю только около десяти. И только потому, что вваливаюсь в кабинет и чуть не спотыкаюсь о вазу, которая стоит прямо на полу.

Это розы. Очень странные — никогда таких не видела. Тугие полные бутоны цвета припыленной горчицы с волнистой каймой на лепестках. В охапке штук сто, наверное. Неудивительно, что Вика, мой секретарь, не рискнула ставить вазу на стол, а предусмотрительно поставила ее между креслами. Правда, забыла предупредить, и я только чудом не растянулась о чей-то очень громкий знак внимания.

Хотя, нет, она же что-то говорила…

У меня зверски болит голова, словно я весь день ношу корону Маргариты из небезызвестного произведения Булгакова, и от спазмов и тяжести вот-вот переломится шея. Так всегда бывает, если в последний момент, когда выпуск уже подписан в печать, оказывается, что статью нужно срочно менять, потому что кто-то что-то не так понял, информация не проверена и «если мы ЭТО напишем, завтра нас всех линчуют проверками». Хорошо, что я работаю в журнале не первый год и всегда прошу делать дополнительный черновой материал. Некоторые сотрудники считают меня параноиком и стервой, потому что заставляю их делать двойную работу, но не припомню, чтобы кто-то жаловался, когда получает премию за «оперативность».

В букете торчит простая открытка без всякой романтической чепухи: извинения от месье такого-то за вчерашний неудачный комплимент. И ежу понятно, что букек прислал не виновник, а тот, кто попытался с честью разрулить ситуацию — Игорь Сабинин. И это правда очень красивый жест: вряд ли заморский гость «оплачивал банкет».

Я беру телефон, нахожу номер помощницы, которой разрешила уйти раньше из-за каких-то семейных проблем. Она отвечает мгновенно и сразу же надиктовывает телефон Сабинина, по которому связывалась с ним для согласования вопросов по интервью.

Мне уже тридцать, я — одиночка, и у меня нет комплексов по поводу того, что мужчине не стоит звонить первой. Я просто хочу поблагодарить его за, пусть и совсем не обязательный, но красивый жест. И только когда в трубке раздается все тот же приятный до дрожи голос с нотками усталости, я вспоминаю о времени. И пропускаю первые секунды, пока мой собеседник настойчиво спрашивает:

— Да? Говорите, я слушаю.

— Игорь? — У меня ужасный голос: столько говорила и повышала тон, что сейчас хриплю, как курильщик со стажем. — Добрый… поздний вечер?

— Я еще на работе, так что мог бы поспорить насчет доброты, — вежливо отвечает он. — Так с кем имею удовольствие разговаривать?

— Это Евгения. Вы сегодня прислали букет на мое имя. Хотела лично поблагодарить за деликатность, хоть в этом не было необходимости.

— Евгения… — Повторяет Игорь, и я с удивлением обнаруживаю совершенно фантастические звуки в своем имени. — Светлые волосы, зеленые глаза, ямочка на подбородке, узкие плечи и веснушки?

— У меня под рукой нет зеркала, чтобы проверить, но, кажется, это я.

Есть особое удовольствие в том, чтобы общаться с мужчиной, в котором чувствуется та самая порода, о которой любит твердить Таська. Я невольно провожу пальцем по своей злосчастной ямочке и улыбаюсь, вспоминая его губы и совершенно невозможные голубые глаза. Очень грустные голубые глаза, и теперь я знаю, почему.

— Красивая женщина не должна благодарить за знаки внимания, — говорит Игорь. — Это просто цветы.

Да, это просто цветы, и я получаю такие букеты время от времени, в основном от коллег по случаю или от желающих приударить за одинокой женщиной. Но эти розы я точно запомню на всю жизнь. И лучше не думать, что дело вовсе не в их экзотической красоте, а в поводе позвонить мужчине, чей голос будоражит тишину в моей душе.

— Еще раз извините, что потревожила так поздно. Сегодня не только у вас был тяжелый день.

— Будем считать, что я не слышал ваших извинений, Евгения.

Пауза. Мне отчаянно хочется, чтобы он дал повод продолжить разговор, чтобы просто говорил — а я закрою глаза и буду слушать его часами, принимать внутрь, как сладкий дым из кальяна.

— Надеюсь, завтра у вас заслуженный отгул, — говорит Игорь.

— У меня завтра самолет в Прагу.

— В Прагу? Серьезно? У меня послезавтра вылет туда же.

«Может быть, встретимся? Эти совпадения не могут быть случайными…»

Но я молчу, потому что у него — жена. И вряд ли у них все гладко после пережитой трагедии.

— Значит, мы с вами будет фотографировать одни и те же архитектурные достопримечательности для своего инстаграма, — вместо этого говорю я и усилием воли прощаюсь: — Еще раз спасибо, Игорь.

— Еще раз — совершенно не за что.

Я первой выключаю телефон, нахожу ножницы и срезаю одну из роз. Она даже пахнет: совсем немного и почему-то с горчинкой, но аромат определенно есть. Закладываю цветок между страниц толстого юбилейного альманаха, который держу в кабинете исключительно ради солидного вида полок, забираю букет и выхожу. На ходу пытаюсь вызвать такси, но приходится прижимать телефон плечом, чтобы удержать букет. И, как закономерный итог — телефон валится на пол. Хоть не вдребезги, но не включается — хоть умри. Придется ехать на метро или, если повезет, поймать что-то по дороге.

На улице сыро, хмуро и слякотно, и я зябко кутаюсь в легкий плащ, проклиная себя за невнимательность и за то, что решила тащить букет домой вместо того, чтобы оставить его в офисе. Все равно меня не будет три дня, а к тому времени розы точно потеряют свое очарование. Тепличные цветы, к сожалению, проживают прекрасную, но короткую жизнь.

Успеваю пройти несколько кварталов, прежде чем замечаю, что за мной потихоньку едет большая черная машина. Я не очень разбираюсь во всех этих значках, кроме тех, что знают даже новорожденные младенцы. Останавливаюсь и выразительно даю понять, что «преследователь» пойман с поличным. Автомобиль немного обгоняет меня, водитель, которого я до сих пор не вижу в лицо, гостеприимно распахивает дверцу рядом с водительским сиденьем.

Только из любопытства подхожу ближе, наклоняюсь — и вижу за рулем того самого мужчину, который так бесцеремонно мне «тыкал» на вчерашнем мероприятии. Только сегодня он вообще не в костюме, а в черном свитере с высоким горлом и потертых джинсах.

— Доброй ночи, Евгения, — без намека на улыбку здоровается он. — Я надеялся увидеть момент истины.

— Что? — не понимаю я, готовясь захлопнуть дверцу, хоть из салона так соблазнительно веет теплом, что все мое нутро молит засунуть куда подальше принципы и не добираться домой на перекладных.

— Когда снимешь туфли.

— Сегодня для этого слишком холодно. Спасибо за предложение, но я доберусь на метро.

— Садись, гордая лебедь, подвезу.

Пока придумываю достойный ответ, тело уже расплывается по чертовски удобному сиденью. Артем пристальным взглядом изучает букет, немного щурится и выдает:

— Дорого, со вкусом, явно не на «отвали». Твой мужик крепко накосячил?

Вместо ответа я называю адрес, стаскиваю туфли и подбираю под себя ноги.

— Кофе угостишь? — Зеленый взгляд насмешливо оценивает, как я в попытках согреться поджимаю и разжимаю пальцы на ногах. — У тебя красивые стопы, маленькие и узкие. Как я люблю.

— Кофе не угощу и в гости не приглашу.

— Тогда, может, ко мне?

— Я не хожу в гости к мужчинам, которые мне не нравятся.

— Ну так и ты мне не очень. — Он заводит мотор, вливается в поток машин. — Или ты из тех, кто спит только по любви?

— Я из тех, кто считает, что наглость мужчину украшает, но ее переизбыток превращается в нелепость.

— Хорошо, тогда побуду твоим личным водителем, МДЖ.

— Что за аббревиатура? — Я пытаюсь сориентироваться и выбрать другую радиоволну, но видимо делаю что-то не так, потому что вместо музыки из динамиков раздается только противный скрип. А Артем не делает ничего, чтобы мне помочь.

— Маленькая Деловая Женщина, — расшифровывает он. — Такая, как ты: прячущая суету и неуверенность за крепким фасадом, умная дурочка с красным дипломом, куколка, у которой есть все, но все равно чего-то не хватает, поэтому она вкалывает, как проклятая, и вместо того, чтобы трахаться со своим мужиком, трахается с работой.

— Пойдете к нам ведущим колонки Прорицания, Ясновидения и Гадания по аватарке? — предлагаю я.

— Я твоему журналу точно не по карману.

— Жаль, это был бы ваш триумф.

— Зараза, — ухмыляется он, притормаживая на светофоре.

— Нахал, — парирую я.

Мужчина разглядывает мое лицо, роняет взгляд на губы — и я неуверенно подтягиваю букет выше, собираясь прикрыться им от этого недвусмысленного разглядывания.

Но не успеваю, потому что Артем мгновенно пододвигается, сокращая расстояние до сантиметра воздуха, который мы проглатываем одновременно. Шипение в динамиках как-то резко сменяется тяжелым гитарным ритмом, я вздрагиваю — и Артем отшвыривает букет куда-то вниз, жестко тараня мою грудь своим корпусом.

— Сама поцелуешь или мне напроситься на оплеуху? — Он поглаживает мои губы шершавым большим пальцем. — Только учти, Маленькая Зараза, раз ты не приглашаешь и не идешь сама, то придется вспоминать молодость и секс на водительском сиденье. Так что может не будем усложнять?

Вместо ответа я откидываю голову на спинку и закрываю глаза.

Меня сто лет никто не целовал. Пусть будет хотя бы так.

В конце концов, у него и правда красивая улыбка.

Но проходит секунда, другая — и ничего.

Я медленно открываю глаза, замечаю, что все это время Артем просто разглядывает меня снизу-вверх, как будто что-то усердно ищет и никак не может найти. Нет, не подростковый прикол и не попытка поставить меня на место, просто он вдруг тоже понимает, что не до конца уверен, стоит ли переступать черту. Или, возможно, ждет от меня тот самый сигнал, о котором так любят писать в советах для мужчин.

У меня нет никаких сигналов. Я так чертовски устала, что хочу просто раздеться, принять душ и насладиться хотя бы теми четырьмя часами сна, которые у меня остались.

— Так от кого цветы, Евгения?

— Это принципиально важный вопрос?

— Да, потому что у меня такая жопа в жизни, что связываться с несвободной женщиной точно не входит в планы на выход из личного кризиса.

— Минуту назад вас это не смущало.

— Если я тебя поцелую, ты, наконец, перестанешь «выкать»? — Его лицо так низко, что мы почти притрагиваемся друг к другу носами, и от него до безумия приятно пахнет зеленым мятным чаем. Я непроизвольно провожу языком по губам, пробую вкус на языке.

Немного, совсем чуть-чуть, кружится голова.

Я так давно одна, что совершенно разучилась защищаться от мужской энергетики, от харизмы напористого мужчины без комплексов, даже если между нами нет никакой симпатии. Это просто мои гормоны, с которыми все очень печально, и просто реакция организма на, как бы сказала Таська, «подходящего для размножения самца».

— Поцелуй — и узнаешь, — после паузы отвечаю я.

— Прости, расхотелось.

Пожимаю плечами, возвращаю букет на колени, где ему самое место, и отворачиваюсь к окну. Все-таки хорошо, что в этот вечер у меня есть свой, пусть наглый и гадкий, но все же принц с каретой. В сказки о Рыцарях не стыдно верить даже МДЖ.

До самого моего дома мы едем в полной тишине, не разговариваем и даже не смотрим друг на друга. Артем уверенно ведет машину, пару раз проделывая такие маневры, что я автоматически готова доверить ему свою жизнь даже на горном серпантине. При этом все же не могу отказать себе в толике любопытства и потихоньку разглядываю профиль в отражении оконного стекла. У него все та же частая россыпь морщинок вокруг глаз, но сейчас она не кажется непривлекательной — скорее, подчеркивает мужественность. А еще мне нравятся, как растрепаны его каштановые волосы: где-то мокрыми иголками, где-то просто в разные стороны. Я бы даже сказала, что прическа говорит о нем лучше всяких слов: независимый, часто импульсивный, злой, иногда впадающий в меланхолию. Уверена, он так же, как и я, любит тишину, но женщин все-таки больше, поэтому вряд ли в его жизни были такие же затяжные отношения с одиночеством, как у меня.

— Спасибо, что подвезли, Артем.

— Сиди в машине, женщина, я помогу.

И правда помогает: выходит прямо под проливной дождь, открывает дверь, дает руку, чтобы я могла выйти на высоких каблуках без риска сломать ноги. Букет между нами можно запросто приравнять к блюстителю моральной нравственности, но Артем, не особо церемонясь, забирает цветы и укладывает их на крышу машины. Тянет меня на себя сразу за обе руки, заводит мои ладони себе за шею и лениво потирает запястья. Еще пара минут — и на нас не останется ни одной сухой нитки.

— У меня вылет через шесть часов, — тихо говорю я, потому что мы снова слишком близко друг к другу, и личное пространство этого мужчины затягивает меня, словно черная дыра. Он совсем не похож на Игоря, его полный антипод, и я не понимаю, почему вдруг мне нравятся его прикосновения. — Если я промокну, то заболею — и придется брать еще одну сумку для аптечки и бумажных салфеток. А я всегда езжу налегке.

— Могла просто сказать: «Поцелуй меня или вали на хер».

Странно, но даже после затяжной прелюдии я все равно не улавливаю тот момент, когда нужно возводить бетонный заслон. Не понимаю, почему вдруг прижата к машине, расплющена по ней, словно бабочка, почему Артем уже не держит мои руки, но я цепляюсь ему в волосы, словно от этого зависит моя жизнь.

Не понимаю, почему проваливаюсь в поцелуй, от которого за веками взрываются разноцветные фейерверки. Почему мне нравится его грубость и напор.

И самое главное: почему я жадно тянусь навстречу до нашего стука зубами, до вкуса крови во рту от прикушенной губы. Я как будто сломанная без видимых повреждений игрушка: все та же, но внутри нет ничего целого, и единственная возможность продолжать работать — оставаться максимально близко к этому человеку. Который мне даже не нравится.

— Ты когда в последний раз целовалась, дурочка? — Артем запрокидывает мою голову назад, фиксирует ладонь на шее и не особо ласково прикусывает уголок рта.

— Давно, — даже не пытаюсь врать я.

— Принципиальная холостячка?

— Одиночка. — У меня просто нет сил на связные ответы, и я чувствую себя абсолютно голой, потому что не успеваю, не могу и, честно, не очень хочу брать себя в руки.

— Ну а я убежденный холостяк.

Он увлекает меня по ступенькам на крыльцо, под козырек, и снова обнимает, на этот раз нагло укладывая руки на ягодицы, подтягивая к себе. И мы снова тянемся друг к другу, совсем бесконтрольно. Мне нужна точка опоры, я что-то бессвязно бормочу, пока его губы у меня на щеке, шее. Завожу руки ему под подмышки, сжимаю в кулаках мокрый свитер.

Не уходи, не оставляй меня одну…

— Когда ты приезжаешь? — Он так резко распрямляется и пытливо смотрит мне в глаза, что приходится взять тайм-аут, чтобы собраться с мыслями. Я словно только что прыгнула на резиновой веревке с моста, летела — и достигла финальной точки, после которой реальность жестко выдергивает меня обратно.

— В пятницу, кажется.

— Позвоню в четверг, скажешь, когда забрать тебя из аэропорта.

— Мой номер…

— Я же знаю, кто ты, — усмехается Артем. — Остальное найду.

— Кто такой убежденный холостяк? — Я рада, что цветы снова между нами. Из моей головы постепенно выветривается желание отказаться от своих принципов и все же предложить ему зайти. И я прекрасно понимаю, что, едва закроется дверь, мы окажемся в постели.

— Тот, кто не связывается с Маленькими Деловыми Женщинами.

— Только забирает их из аэропорта?

— Типа того.

Я не могу зайти в дом, пока не провожу его до машины взглядом, на этот раз отмечаю и широкую спину, и крепкие руки, когда Артем до локтей подтягивает рукава свитера. На смуглой коже темные вензеля татуировок: какие-то строчки на непонятном языке, шаманские символы.

— Финансовый директор с «рукавами»? — кричу вслед как раз, когда он собирается сесть в машину.

— Вот такой я финансовый директор.

— Ты повторяешься, — улыбаюсь я.

— А ты уже скучаешь без меня.

Подмигивает и прыгает в салон.

Когда спустя пять минут я понимаю, что так и стою на крыльце, в моей голове, наконец, зреет трезвая мысль, за которую я цепляюсь из последних сил.

Я не хочу, чтобы он позвонил.

Потому что не смогу не ответить.

Глава пятая: Холостяк 

Домой я попадаю только сильно за полночь.

До этого тупо катаюсь по городу под громкий рэп и шум дождя.

На душе хреново. Должно быть хорошо, потому что я целовался с симпатичной женщиной, чувствовал, как она поплыла в моих руках и запросто, даже не прилагая усилий, мог бы уложить ее в постель. Когда женщина хочет — она становится другой. С нее слетает мишура, лоск и все защитные скорлупки, остается только потребность отдаться.

Я до сих помню ее лицо после поцелуя: закрытые глаза, припухшие губы. Обычные губы обычной женщины: не особо полные, немного неправильной формы, влажные от моего поцелуя и с маленькой ранкой, когда мы, словно дурные подростки, тупо стукнулись зубами.

Почему между нами ничего не зашипело в первую встречу? Почему даже сейчас я не чувствую, что и сегодня было что-то особенное?

Искать ответ на мокрой ночной дороге — не самое хорошее решение, но я пытаюсь. А когда за очередным поворотом он от меня ускользает, все-таки сдаюсь и возвращаюсь домой.

И даже не удивляюсь, когда замечаю за окнами свет.

Не просто же так Светка «вдруг» перестала писать.

Бля, чем я думал, когда давал ей ключи? Знал же, что это — просто транзит, очередная станция, на которой я подвис чуть дольше обычного.

— Ты один? — Света сразу идет в атаку: встречает в полный рост, со скрещенными на груди руками, злая, как фурия, и я впервые в жизни готов публично откреститься от любви к брюнеткам. — Даже не ожидала.

Сейчас она снова заведет истерику о лживых бабах, которые связываются с несвободными мужчинами, о том, какой я бессовестный кобель. И по хую, что я вернулся один — меня обвинили, приговорили и приготовили плаху. Давай, Артем, подставляй башку и лучше, сука, молчи, потому что «женщина всегда права».

— Ты разве не должна была на этот раз точно обидеться на всю жизнь?

Я отзеркаливаю ее истерику жесткой злой иронией, понимая, что сейчас будет скандал. А у меня завтра прямо с утра важное совещание, и хер знает, смогу ли я с тяжеленой башкой сказать хоть десяток связных слов. Но в моем доме, в два часа ночи, ни одна женщина не будет рассказывать мне, какое я говно.

— Где ты был? — Удивительно, как у некоторых женщин напрочь вырубает инстинкт самосохранения, и они не способны хотя бы просто вовремя заткнуться.

— А ты не успела придумать, где я и с кем?

— Артем!

— Да, меня так зовут.

Она бесится. Тупо заводится и стартует с места под воображаемый визг тормозов и запах паленой резины.

— Я же тебя люблю! Я заслуживаю уважения! Я хочу, чтобы ко мне относились, как к человеку!

— «Я», — загибаю пальцы, — снова «я» и еще раз «я».

— Прекрати!

Она начинает делать вид, что я довел ее до слез. Только Светка никогда не плачет — слишком дорого ей обходятся всякие салонные процедуры, чтобы избавиться даже от намека на морщины, и еще она бережет наращенные ресницы. Но я «благородно» делаю вид, что верю в ее спектакль, только аплодировать что-то не тянет.

— Я тебе верила! — Света пытается сократить расстояние между нами, а я отступаю назад и на всякий случай жестом предлагаю ей оставаться на месте. Не хочу ее рядом, не хочу ни запаха, ни даже мысли о том, что на мне окажется хотя бы один ее чертов волос. — Вот, видишь! С тобой так всегда.

— Что я должен увидеть кроме очередной истерики?

— Ты всегда уходишь, тебе так проще. Закрываешься, отмахиваешься от меня. А когда мне плохо — тебе вообще плевать, ты даже не можешь позвонить. Я же просто хочу быть с тобой, делать тебя счастливым…

И вот тут она действительно начинает плакать. И это обескураживает, потому что за год наших отношений я всего раз видел ее в слезах: когда мы чуть было не расстались — и Светка в слезах признавалась мне в любви. Я ее не любил. Никогда. Ничего у меня к ней не ёкало, не учащалось, когда она звонила или как-то напоминала о себе, и никакой бурной радости от ее переезда сразу после того признания я тоже не испытывал. Мне было ровно. С другой стороны — мне уже давным-давно не хотелось о ком-то думать, кого-то вспоминать, поэтому — какая вообще разница: люблю я или нет? Люди сходятся не только ради любви, но даже и она со временем проходит. И остается быт: существование двух раздельных личностей на одной территории. Я надеялся, что со Светкой все получится, и нелюбимая женщина станет моей надежной спутницей, будет создавать уют, беречь мои нервы и, самое главное, окружит меня женской заботой и теплом.

Но лучше не стало, потому что моя мирная холостяцкая жизнь превратилась в то, что можно назвать только одним словом, да и то матерным — пиздец.

Светка реально очень сильно разнообразила мою холостяцкую жизнь и «принесла» в нее много нового: кучу косметики, хлам на полках в ванной, тряпки, которые постепенно «выселили» мои вещи чуть ли не на жалких пару полок. А еще оказалось, что она не умеет готовить и не особо старается научиться, всегда отшучиваясь, что с моим доходом мы все равно можем позволить себе самые лучшие рестораны хоть каждый день. Она могла часами бродить по магазинам в поисках, сука, чулок себе, но не могла выкроить полчаса, чтобы подобрать мне рубашку или галстук.

И самое «прекрасное» — вместе с ней в мою жизнь переехали ее «мудрые подруги» и «заботливая мама».

Вот тогда я и понял, что буду сам по себе до самой смерти.

Бездетным холостяком, свободным как ветер, не зависящим от ПМС какой-то бабы.

Но у Светы на мой счет уже были свои планы, и как только я озвучил желание разойтись, началась агония. Затяжная, муторная, тяжелая агония. Света страдала, писала, звонила, я сначала пытался поддерживать разговор, помочь ей выти из кризиса, потом начал откровенно грубить, потом даже послал в открытую. И при всем этом каким-то образом ей дважды удалось выпросить у меня еще один шанс.

Сейчас она приехала за третьим.

И ревет, пряча лицо в ладонях, вдруг из высокой холеной женщины превращаясь в скорченную зареванную малолетку.

— Прекрати. Я не выношу женских слез, ты же знаешь.

Я понижаю тон, нахожу на полке в гостиной коробку с салфетками и отматываю сразу несколько, пытаясь всучить их Светке в руки. Она тут же подтягивается, обнимет меня за шею так крепко, что у меня саднит в области кадыка. Я просто опускаю руки, потому что в эту секунду понимаю, что в два часа ночи, после тяжелого рабочего дня, накануне грандиозных «разборок» по работе, у меня нет сил продолжать выяснять отношения. И что вот сейчас проще капитулировать: не ради Светки, ради собственного душевного спокойствия, потому что — либо она получит меня и заткнется, дав мне хотя бы несколько часов спокойного сна, либо мы будем выяснять отношения до самого утра, и не факт, что обойдется без крови. Фигурально.

— Я тебя правда очень люблю… — Светка — прирожденная охотница, я бы даже сказал — лучшая из всех, кого я знал. Сразу чувствует, что добыча еще трепыхается, но уже морально сдалась, и тут же начинает «свежевать тушу»: целует мою шею, быстро расстегивает рубашку, как-то даже умудряется стащить с себя штаны. — Я хочу быть с тобой, я же твое счастье…

И пока она толкает меня к дивану, снимает джинсы и забирается сверху, я почему-то могу думать только о том, как много ее «я» было сегодня и почему-то ни одного «ты».

Глава шестая: Сложный 

Чтобы понять, как скучаешь по родному дому, нужно просто уехать куда-то на несколько дней. Так получилось, что я лет с двадцати практически всегда был в разъездах: Европа, Азия, Америка, Туманный Альбион. Проще сказать, где я не был, чем перечислить места, в которых посчастливилось побывать. Мы даже с Юлей познакомились в маленьком городке в Финляндии. И долго удивлялись, как же так получилось, что забытый богом городишко, отмеченный на карте насмешливым крохотным шрифтом, стал местом, где в простом кафе столкнулись двое русских. Я до сих пор помню, как сидел в своем уголке, ел сытный обед, а красивая молодая женщина на очень ломаном языке пытались объяснить официанту, что ее рыбную запеканку нужно приготовить без лимона. Я с радостью пришел ей на помощь, красавица, услышав родную речь, счастливо улыбнулась — и тогда я просто пропал. Утонул в ее темных глазах, как-то сразу нырнул без спасательного жилета, даже не думая о том, что она уже может быть занята или я могу ей не понравиться. За пять минут все за нас решил: уведу, украду, отвоюю, если нужно, влюблю и покорю, окружу лаской и заботой, превращу жизнь в сказку, только бы она всегда вот так же улыбалась.

Она действительно оказалась несвободна — и мне пришлось уводить ее от мужа, с которым, правда, у них уже давно все не клеилось.

А еще я ей действительно не понравился — и мне пришлось влюблять в себя женщину своей мечты.

Но она того стоила, вся, до последнего волоска, до последней родинки.

Через три месяца Юля подала на развод, еще через три мы уже выбирали квартиру для нашей будущей семьи. Вместе делали ремонт, вместе ужинали на полу, потому что решили не тащить ничего из своего прошлого, а из нового у нас были только ложки и пара кружек. Через полгода поженились и несколько лет жили, словно в бесконечном медовом месяце: романтические свидания, спонтанные приезды друг к другу на другой конец света, нежность, классный секс. У нас не было только одного — ребенка.

Я усилием воли заставляю себя открыть глаза, слепо и рассеянно осматриваюсь по сторонам, на секунду все еще веря, что все вокруг — моя выдуманная страшная реальность, насмешка судьбы, решившей, что у нас с Юлей слишком много счастья. И что на самом деле все хорошо, наша малышка растет, становится сильной и крепкой, ходит в самый лучший детский сад, уже болтает без остановки и становится такой же красавицей, как ее мама.

Но сколько бы я ни пытался убедить себя в обратном — реальность все-таки по эту сторону.

И в этой реальности я уже три дня вдали от дома, и меня не тянет назад. Не тянет к женщине, которую я до сих пор люблю так же, как и в ту нашу первую встречу в заснеженном городке почти на окраине мира. Я скучаю без нее, без ее улыбки, но я не хочу возвращаться, потому что устал от затяжной войны, когда на фронте уже два года без перемен.

— Я не очень уверена… простите за мое произношение…

Русские в Праге — не редкость, и меня не тянет оглянуться, но в женском голосе появляются нотки отчаяния — и я все-таки сдаюсь. Осматриваю зал — и прямо за соседним столиком сидит та самая женщина, которой я несколько дней назад отправил букет.

Евгения.

А еще говорят, что мир большой. Не так уж он велик, если двое мимолетных знакомых могут случайно столкнуться далеко за границей родной страны.

На секунду мне кажется, что Евгения поворачивает голову в мою сторону, и я приветливо машу рукой, но она не замечает, а предпринимает еще одну попытку поговорить с официантом. Вроде не так уж не понятен русскому человеку чешский, но это ошибочное мнение.

Приходиться подняться и наглядно обозначить свое присутствие.

— Может быть, я смогу помочь?

Она поднимает голову, ловит мой взгляд — и улыбается.

Что-то дергается в моей душе, с болезненным стоном вибрирует, как та последняя струна, на которых великий скрипач, по легенде, сыграл свое самое великое творение.

— Игорь. — Она произносит мое имя так… странно: чуть нараспев, мягко, на выдохе. — Если вы мне не поможете, я так и не узнаю вкус настоящего пражского медовика.

Я наклоняюсь к ней. И это очень странно, потому что я не очень люблю пускать людей в свое личное пространство. Все дело в ее улыбке и в том, что меня резко, до того, как успеваю вдохнуть, уносит в прошлое.

— Если вы хотите попробовать настоящий пражский торт, Евгения… — Мы смотрим друг на друга, и я могу поспорить, что в этот момент она немного краснеет. — То ошиблись местом.

Я протягиваю руку, предлагая помощь, и, когда она вкладывает в мои пальцы свою узкую ладошку, мне кажется, что невидимый режиссер за нашими спинами кричит: «Свет! Камера! Мотор!»

Я никогда не изменял Юльке. Нет, будет глупо бить себя в грудь и говорить, что за много лет брака меня не увлекали другие женщины, а мой взгляд никогда не падал на симпатичную задницу или красивые губы, которые хотелось бы попробовать на вкус. У меня даже был непродолжительный мимолетный флирт с помощницей, которая была просто какой-то нереально-забавной и всегда очень мило краснела, когда я говорил комплименты или оказывал ненавязчивые знаки внимания. Но это никогда не было чем-то глубоким, чем-то настолько всепоглощающим, чтобы растрясти мои основы: Юля — моя жена, я обещал заботиться о ней, беречь и защищать нашу семью от всех бед. И сам никогда не стал бы их источником. Поэтому, как только в моей жизни появлялась какая-то искра — а, скорее, ее бледное подобие — я всегда возвращался в семью и устраивал нам с Юлькой повод для романтики. Билеты в театр, спонтанную поездку на тропические острова, прогулки по ночному городу до самого утра.

Я всегда знал, где мой якорь и что самое главное.

Но эта ладонь в моей руке… Я как будто только что выдернул чеку. Не знаю, почему так происходит, ведь между нами нет абсолютно ничего: я просто проявляю вежливость, помогая женщине подняться, накидываю на ее плечи пальто и открываю перед ней дверь. Мы даже не разговариваем, когда идем по улице. Евгения лишь раз подает голос: когда нас настигает монотонный ливень — и я распахиваю над нами зонт.

— Спасибо, — тихо говорит она, словно я совершил героический поступок. — Всегда забываю следить за прогнозом.

— Я просто купил этот зонт пару часов назад, — признаюсь я. — И меня можно взять под руку, честно слово — не укушу.

Она нерешительно разглядывает мой локоть, но все-таки сжимает пальцы вокруг предплечья. И мы теперь так близко, что я чувствую запах ее духов: медовая горчинка с какой-то пряностью, сладкий тягучий дым.

— Как называются ваши духи? — Во мне появляется мысль купить такие же для Юли: мне определенно нравится этот запах.

— Армани Код, — немого смущенно отвечает она. — Не нишевая парфюмерия, просто любимый аромат, который давно вышел из моды.

Я веду ее в свое любимое маленькое кафе, но по дороге мы просто молчим. И я чувствую, что любые разговоры между нами будут просто губительны. Нам достаточно близости крепко прижатых друг к другу плеч, размеренных шагов, стука дождя по зонту и волшебства сказочной Праги.

Хозяин сразу усаживает нас за стол возле окна, я быстро говорю, что нам нужен классический торт двумя большими кусками, а Евгения просит добавить к заказу зеленый чай с мятой.

— Как продвигается ваша миссия по наполнению инстаграма? — спрашиваю я, потому что теперь, когда мы сидим друг напротив друга, молчание становится тягостным, и нужно либо откланяться и уйти, либо перестать делать вид, что говорить нам не о чем.

— Судя по моей странице, последний раз меня видели в августе в Большом. С тех пор обо мне ничего не известно.

И снова улыбается, на этот раз более открыто, не боясь смотреть мне в глаза. Обычная женщина, в ней нет ничего особенного, ничего, что хотелось бы с упоением разглядывать часами. Но мне хочется заслониться от нее рукой, как будто я несдержанный пацан и все эмоции написаны у меня прямо на лбу.

— Судя по моей, — усилием воли подхватываю нить разговора, — я вообще не существую.

— Не любите выставлять напоказ личную жизнь?

— Нет, просто криворукий и не умею фотографировать.

Все фото всегда делала Юля: она как раз была помешана на том, чтобы перекладывать на картинки даже повседневные вещи. И у нее было особенное чутье композиции и красоты, потому что жена запросто могла сделать красивый «журнальный» снимок даже простой чашки в руке. Или сонного меня, когда заставала врасплох. Вся моя жизнь — на ее странице. Я остался где-то там, на снимках нашего медового месяца, на фото монтировки детской кроватки и коротком видео прогулки с рюкзаком, в котором на мне «висит» наша маленькая дочь.

— Мне жаль, что пришлось со мной возиться, и я нарушила ваши планы, — в ответ на мой заплыв в прошлое говорит Евгения, пока официантка ставит перед нами заказ и желает приятного аппетита.

— Вы ничего не нарушили, у меня вылет ночью, так что все дела сделаны еще вчера, а сегодня я просто гуляю.

— Я тоже улетаю ночью.

Через минуту мы понимаем, что возвращаться домой будем одним рейсом. На соседних местах.

Я пытаюсь не видеть в этих совпадениях ничего мистического, потому что слишком трезво смотрю на жизнь и перестал верить в Деда Мороза и Бабая еще в дошкольном возрасте.

Но…

Глава седьмая: Одиночка 

Мы проводим вместе остаток дня: Игорь не первый раз в Праге и с удовольствием водит меня по городу, показывая исторические достопримечательности «не из путеводителя». А еще только у него есть зонт, и именно этот предмет становится предметом наших постоянных шуток, когда сходит первая неловкость.

Игорь… Я не знаю более подходящего слова, чем «великолепен»: умный, внимательный, вежливый, с каким-то по-английски тонким и ироничным чувством юмора. Абсолютно эрудированный, способный поддержать любую тему. У него лицо аристократа и те же повадки, и рядом с таким мужчиной любая женщина будет чувствовать себя королевой. Ну или хотя бы попытается встать на носочки, чтобы дотянуться до его уровня. Он даже шарф носит с небрежной элегантностью «породистого самца». Никогда не повышает тон, но улыбается широко, не скупо, будто специально чтобы я чувствовала уверенность в себе и не стеснялась говорить какие-то глупости. А я точно несу чушь, потому что рядом с ним отключается голова — и остаюсь только я: все еще не очень уверенная в себе женщина, которая хотела бы и губы полнее, и взгляд выразительнее, и более длинные ноги, но вынуждена жить с тем, что есть. Остается только Маленькая Деловая Женщина, как говорил Артем.

Только в аэропорту вспоминаю, что он обещал позвонить и узнать время моего прилета, но у меня точно не было никаких звонков, потому что по работе приходилось все время быть сразу на двух телефонах.

Я совсем не думала о нем эти дни: сначала погрузилась в работу, потом пыталась выкроить время чтобы побегать по городу и посмотреть хотя бы минимум исторических достопримечательностей, а потом появился Игорь — и я забыла обо всем на свете, полностью погрузившись в этого мужчину. Но, когда мы сидим на своих посадочных местах, меня преследует мысль о том поцелуе и обещании. Наверное, в глубине души мне хотелось, чтобы Артем позвонил и забрал меня. Потому что за все мои полных тридцать лет никто и никогда не забирал меня из аэропорта. В моей жизни не осталось места мужской заботе, даже такой… пустяковой.

Но я быстро избавляюсь от маленькой ершистой обиды, потому что меня безбожно клонит в сон. За последние несколько дней я спала по два-три часа в сутки и сейчас голова становится настолько тяжелой, что я не в силах сопротивляться, когда она склоняется Игорю на плечо. Как жалко, должно быть, это выглядит со стороны.

— Я просто… — пытаюсь отодвинуться от него, но Игорь набрасывает на меня тонкое покрывало и подвигается, чтобы мне было удобнее устроиться на «подушке». — Вы просто Рыцарь в сияющих доспехах.

— Я просто знаю, что такое усталость.

Я до смерти боюсь летать, но не в этот раз. Сейчас я сплю до самой посадки.

И когда мы с Игорем, закончив со всеми формальностями, спускаемся по лестнице, я чувствую на себе тяжелый взгляд. Его источник даже искать не нужно: красивая темноволосая женщина, чуть старше меня или того же возраста, в дорогом стильном костюме и в наброшенном на плечи пальто. Судя по тому, как Игорь прибавляет шаг, эта женщина — его жена.

Жаль, что в эту минуту на нас не может упасть метеорит, потому что со стороны это выглядит так, будто мы вместе сошли с самолета. Даже если это на самом деле так, но с другой подоплекой. Приходится спуститься, приходится пройти через унизительный взгляд свысока, когда Игорь вежливо представляет нас друг другу:

— Евгения — это моя жена, Юля. Юля — это Евгения, выпускающий редактор «VOS». Мы случайно встретились в Праге и вместе летели домой.

Даже не помню, что говорю в ответ на вежливое приветствие. Мы обмениваемся несколькими общими фразами, прощаемся — и я быстро иду к дверям. Чемодан на колесиках становится таким тяжелым, словно я везу контрабанду золотых слитков.

Я ничего не сделала, но чувствую себя грязной с ног до головы.

И если быть до конца честной с собой, то причина проста и понятна, как азбука — ничего не было, но если бы Игорь… Я бы переступила через свои принципы никогда не связываться с несвободными мужчинами и позволила этому случиться.

— Куда? — спрашивает таксис, когда усаживаюсь в первую же свободную машину.

Называю адрес и прошу добираться самым длинным путем.

Я просто задохнусь в четырех стенах своей пустой квартиры. ...