Анатолий Безуглов

ХИЩНИКИ

Аннотация

«Хищники» – не только детектив, рассказывающий о загадочном

убийстве московского ученого в дальневосточной тайге. В этом романе

автор, известный советский писатель, ученый-юрист А. А. Безуглов

ставит целый ряд острых нравственно-правовых проблем.

Стол был накрыт к пяти часам. Из кухни разносились по всему дому соблазнительные запахи запеченной в духовке индейки и пряного чахохбили, обильно сдобренного хмели-сунели и чесноком.

В пять часов должны были заявиться «гвардейцы» Виталия Сергеевича, как он называл своих парней из геологической партии, которую возглавлял не один год.

Но «гвардейцы» не появились ни в пять, ни в шесть.

Ольга Арчиловна Дагурова, еще вчера носившая фамилию Кавтарадзе, пыталась как-то успокоить мужа (они зарегистрировались вчера, в субботу), но Виталий Сергеевич места себе не находил. Дочерна загорелый, с бородой, в ослепительно белой рубашке и светло-сером костюме, он походил на итальянского кинорежиссера, которого Ольга Арчиловна видела как-то по телевизору.

Если вертолет, улетевший на базу еще утром, не вернулся, значит, что-то случилось, считал Дагуров. Значит, там, в партии, беда.

На свадьбу, помимо геологов, была приглашена лишь

Мария Акимовна Обретенова, у которой Ольга Арчиловна три года назад начинала свою работу следователем-стажером. Мария Акимовна привезла индейку, а также подарки: невесте – пуховую кофточку, а жениху – пуловер.

Все вещи Мария Акимовна связала сама из козьей шерсти.

Эту женщину с добрым полным русским лицом в несколько кричащем желтом кримпленовом платье трудно было представить в форме младшего советника юстиции. А

Обретенова работала старшим следователем прокуратуры района на крайнем севере их области.

В семь часов Виталий Сергеевич догадался позвонить в авиаотряд. И там сообщили, что с вертолетом, посланным к геологам, произошла небольшая поломка. Летчики передали по рации, что починку скоро закончат.

Дагуровы вздохнули облегченно. Виталий Сергеевич включил телевизор, чтобы побыстрее пролетело время.

И только около одиннадцати заявились гости. Бородатые, загорелые, в свитерах, штормовках и сапогах, пахнущие тайгой и костром. Они вручили молодоженам огромный букет полевых цветов и у порога спели под гитару поздравление.

Увидев накрытый стол в большой комнате двухкомнатной квартиры своего начальника, ребята издали дружное «ого!» и с шумом расселись на стульях.

Молодожены сели на почетное место, в красный угол.

Он – справа, она – слева. Рядом с Ольгой Арчиловной устроилась Мария Акимовна. В качестве посаженой матери.

– Ну, все нормально, Оленька, – тихо пожала она руку

Дагуровой, словно хотела погасить волнение всего дня. –

Сегодня твой день!… И выпьем, и попоем, и потанцуем.

Потянулись руки к запотевшим бутылкам шампанского. Их серебряные головки выстроились строго в ряд посередине стола.

В потолок полетели пробки, пенистое вино с шипением наполняло бокалы. Пока разливали шампанское, Ольга

Арчиловна успела почувствовать на себе пристальный взгляд двух пар глаз. Одни – сверкающие любопытством и нескрываемой радостью глазенки Антошки, семилетнего сына Виталия. Антошка, которому разрешили посидеть со взрослыми самую малость, подмигнул Ольге Арчиловне.

Она ответила мальчику веселой улыбкой.

Другой взгляд принадлежал Анастасии Родионовне, бабушке Антошки. Глаза эти были грустные и, как показалось Ольге Арчиловне, смотрели на нее настороженно, даже враждебно. А может быть, ей просто так показалось…

– Дорогие друзья! – прозвучало среди всеобщего шума, и в комнате стало тихо. Это встал один из прибывших бородачей, видимо старший по возрасту. Хотя Виталий торжественно представил каждого из гостей, Ольга сразу не запомнила, кто есть кто.

– Генацвале! – повторил парень, явно желая сделать приятное молодой хозяйке дома. – Разрешите провозгласить тост за дорогих Ольгу Арчиловну и Виталия Сергеевича…

– Ура-а! – не выдержал коренастый блондин. Но на него шикнули: тост явно не был закончен.

– Я желаю, чтобы в маршруте, который им определила судьба, было много настоящих открытий! Вот почему я предлагаю…

В это время раздался громкий, властно зовущий к себе телефонный звонок. Аппарат стоял сзади Виталия Сергеевича на тумбочке. Он взял трубку, но буквально через секунду, сказав «пожалуйста», передал ее жене.

– Добрый вечер, – послышался в трубке низкий мужской голос.

– Здравствуйте, Вячеслав Борисович, – сказала Ольга

Арчиловна, узнав начальника следственного отдела областной прокуратуры Бударина. – Рада, что вы позвонили…

– Рады? – удивился Бударин. И замолчал.

Ольга Арчиловна машинально отдала бокал с вином

Марии Акимовне и прикрыла микрофон рукой, чтобы не доносился шум застолья. В первое мгновение она подумала, что Бударин решил поздравить ее со свадьбой. Но вспомнила, что в областной прокуратуре никто ничего не знает об этом. Во всяком случае, она никому не говорила…

Работала всего ничего. Друзей не было, а приглашать начальство не хотела – сочтут за подхалимаж…

– Ну, если рады, – продолжил Бударин, – значит, в боевом настроении. – И стало ясно: звонок служебный.

Гости невольно притихли, так и не осушив первого бокала.

– В общем, да, – ответила Дагурова.

У нее чуть не сорвалось с языка, что идет свадьба. И

наверное, скажи она это Бударину, он поздравил бы и положил трубку.

– Придется вам, Ольга Арчиловна, лететь в Шамаюнский район. Заповедник Кедровый знаете?

– Да, – ответила Ольга Арчиловна, вспоминая, где этот самый заповедник. Прилично: километров четыреста отсюда.

– Убийство, – говорил Бударин в трубку. И в его голосе

Ольга Арчиловна уловила озабоченность. – Больше послать некого.

Она хотела спросить, почему этим занимается областная прокуратура, а не районная. Но Вячеслав Борисович опередил вопрос:

– Понимаете, убит московский ученый… Получено указание сверху: расследование надо вести нам…

– Когда?… – Ольга Арчиловна умышленно не произнесла слово «выезжать», чтобы не услышали гости.

– Вылетать? Созваниваемся с аэропортом, с вертолетчиками… Час у вас на сборы будет. Машину пришлю.

– Хорошо, – сказала Ольга Арчиловна.

– Дело, я думаю, несложное, – ободряюще произнес

Бударин. – Но надо его провести тщательно и аккуратно…

За неделю-полторы можно управиться. Убийство на почве ревности. Он факт не отрицает…

«Он», поняла Дагурова, – преступник – признается в убийстве. Значит, будет легче. Ольга Арчиловна положила трубку на рычаг…

Гости вновь оживились, встали, продолжая с бокалами в руках слушать прерванный тост, а Ольга Арчиловна тем временем решала сложную задачу, не зная, как поступить: не выпить – значит омрачить всю свадьбу, а выпить, потом отправиться на место происшествия – и того хуже, можно омрачить всю дальнейшую жизнь.

Почувствовав смятение невесты, Мария Акимовна незаметно для других дернула ее за платье и, мягко улыбнувшись, тихо прошептала:

– Пей, не бойся…

Дагурова пригубила фужер с играющим напитком и…

выпила до дна. Конечно, это был «Грушевый дюшес». Она с благодарностью посмотрела на Обретенову. Мария

Акимовна, видимо, сразу догадалась, зачем на ночь глядя звонит начальник следственного отдела…

Застучали ложки, вилки, ножи – гости дружно навалились на угощение.

– Надо поговорить, – шепнула мужу Ольга Арчиловна.

На кухню они вышли втроем: Виталий Сергеевич, Ольга Арчиловна и Обретенова.

– Не сердись, Виталий, – сказала Ольга Арчиловна, обняв за плечи мужа. – Так уж получилось: нужно лететь в

Шамаюнский район. Срочно, сейчас.

Он было вспыхнул: как это, мол, со свадьбы…

– Раньше надо было думать, кого берешь, – с улыбкой произнесла Мария Акимовна.

– Прости, Оленька, – обнял жену Дагуров. – Сам ведь я тоже…

– Вот-вот, – обрадовалась Обретенова, что Виталий

Сергеевич понял положение жены. – Два сапога – пара.

Когда Ольга Арчиловна села в присланную машину, сомнения оставались: почему она не сказала Бударину, что у нее такое событие? Да и по традиции имела право на три дня отдыха. По традиции… А по совести? Дагурова вспомнила: действительно некого было послать в Шамаюн.

В отделе сейчас очень туго с людьми. Один из следователей только что ушел на пенсию, другая – в декрет. Еще один уехал в отпуск. У тех, кто функционировал, своих срочных и сверхсрочных дел хоть отбавляй.

По пути на аэродром Ольга Арчиловна заехала в прокуратуру, чтобы взять следственный портфель, в котором находились фотоаппарат, рулетка, лупа и многие другие предметы: они могут понадобиться следователю при осмотре места происшествия.

В комнате милиции аэропорта ее уже ждали те, кого закон именует специалистами, призванными оказывать следователю содействие в обнаружении, закреплении и изъятии доказательств: судебно-медицинский эксперт Кабашкин Иван Иванович и криминалист – специалист по оружию Артем Корнеевич Веселых.

Вскоре подошел летчик и сказал, что машина готова и можно лететь.

Через десять минут они сидели в вертолете, а еще через пять уже летели над тайгой.

«Столько лет ждали этого дня, – вздохнула Ольга Арчиловна. – И нате вам…»

Она вдруг ясно представила себе, как впервые увидела

Виталия. Ленинград, их старинная квартира на Васильевском острове. Знакомый отца, ученый-геофизик, представляет высокого молодого мужчину с начинающими серебриться висками.

Виталий Сергеевич был, как ей показалось, весь вечер смущен и просидел в уголке, говорил мало, больше слушал.

«Арчиловские пятницы». Так называли друзья отца те необыкновенные, полные неизъяснимой прелести вечера в их доме. Оля любила эти длившиеся частенько до рассвета сидения за особую значимость и эмоциональность разговоров и споров, за ту легкость понимания вдруг неожиданно открывающихся истин.

Люди у них бывали разные, и каждый по-своему интересен.

На «арчиловских пятницах» царил «сухой закон». Из спиртного пили только сухие вина, кофе или же безалкогольные коктейли, молочные и фруктовые, на которые мать

Оли, Аполлинария Модестовна, была большая выдумщица.

Зато темы для разговора любые, на выбор. Споры о том, где находятся последние работы великого русского художника Карла Брюллова (он умер в Италии, и многие из его полотен не найдены по сей день), перемежались с разговорами о загадке так называемых пульсаров, не дающих покоя астрономам всех стран. Немало копий сломано вокруг вопроса о парапсихологии, волнующего в настоящее время многих. И видимо, не только в настоящее время. Оля была, например, удивлена, узнав на одной из «арчиловских пятниц», что отцом парапсихологии был не кто иной, как автор знаменитых рассказов о Шерлоке Холмсе Артур

Конан-Дойль. Так, во всяком случае, считают некоторые исследователи.

Когда Оля была маленькой, ее с трудом отправляли спать. Повзрослев, она уже могла присутствовать на «арчиловских пятницах» до конца. И кто знает, может быть, эти вечера и определили ее выбор профессии.

Как-то разговор зашел о выдающемся русском судебном деятеле, великолепном ораторе, большом знатоке литературы Анатолии Федоровиче Кони. Том самом, который, будучи председателем Петербургского окружного суда, вел процесс по делу Веры Засулич, стрелявшей в столичного генерал-губернатора Трепова. Как известно, Засулич оправдали, что навлекло на Кони немилость царского двора.

Сам факт, что в то тяжелое время нашелся человек, для которого закон и законность оказались превыше всего, превыше монаршей милости и мнения света, потряс воображение молодой девушки. Оля буквально набросилась на сочинения самого Кони и книги о людях, которые были в какой-то степени близки ему по духу и деятельности. Из них она узнала о таких известных дореволюционных адвокатах, как Ф. И. Плевако, В. Д. Спасович, о прокуроре Д.

А. Ровинском, о тюремном враче Ф. П. Гаазе, отдавшем свою жизнь и состояние делу помощи заключенным. Простые слова Гааза «спешите делать добро» Оля хотела бы сделать девизом своей жизни.

Потом было увлечение детективами. И когда подошло время поступать в институт, она не колеблясь подала заявление на юрфак университета, где ее отец был профессором кафедры гражданского права.

Мать была огорчена этим выбором. Аполлинария Модестовна мечтала совсем о другом поприще для дочери.

Сама она родилась, выросла в Новгороде, закончила в свое время институт иностранных языков и всю жизнь проработала гидом-переводчиком. Ее сокровенная мечта – когда-нибудь заняться переводом французских романов. Но годы уходили, и она хотела, чтобы ее мечту воплотила Оля.

Но Оля подала документы на юридический факультет.

Однако на вступительных экзаменах недобрала полтора балла. Это ее не остановило, наоборот – подхлестнуло. Она пошла работать секретарем суда. И через год добилась своего: нужные баллы были набраны.

Смирившись, родители теперь лелеяли надежду, что дочь пойдет в науку, как Арчил Автандилович. Нельзя сказать, чтобы наука ее не интересовала. Юрист, по ее мнению, должен быть подкован, как говорится, на все четыре ноги. Она даже вступила в студенческий научный кружок по истории государства и права. Учась на втором курсе, Оля сделала на заседании этого кружка свой первый доклад – о Дмитрии Ивановиче Курском, который был с

1918 по 1928 год народным комиссаром юстиции и первым

Генеральным прокурором республики.

На последнем курсе университета Ольга выступила на общеуниверситетской научной конференции. На этот раз она говорила о деятельности Дмитрия Александровича

Ровинского, который в середине прошлого века занимал пост московского губернского прокурора. Ровинский относился к тем людям с чистым и высоким моральным обликом, чей многосторонний и бескорыстный труд служил интересам и развитию самосознания общества. В эпоху взяточничества и темного своекорыстия Дмитрий Александрович Ровинский оставался честным и преданным делу законности прокурором. Вот уж поистине луч света в темном царстве!

Как-то в одной из речей перед вновь назначенными следователями Ровинский сказал: «Будьте людьми, господа, а не чиновниками! Опирайтесь на закон, но объясняйте его разумно, с целью сделать добро и принести пользу.

Домогайтесь одной награды: доброго мнения общества, которое всегда отличит и оценит труд и способности.

Может быть, через несколько лет служба еще раз соберет нас вместе – дай бог, чтобы тогда вы могли сказать всем и каждому:

Что вы служили делу, а не лицам.

Что вы старались делать правду и приносить пользу.

Что вы были прежде всего людьми, господа, а уж потом чиновниками…»

Чем больше Ольга узнавала о Д. А. Ровинском, тем больше нравился он ей, тем сильнее у нее было желание шире пропагандировать жизнь и деятельность этого замечательного юриста и гражданина прошлого, чьи духовные идеалы не теряют своей актуальности и в наши дни. «В

самом деле, – думала Ольга, – почему сейчас, в наше время, когда имеются все условия быть простым, доступным для всех и каждого, быть честными, чистыми, принципиальными, еще нередко попадаются чиновники, высокомерные к подчиненным, но зато пресмыкающиеся перед начальством, для которых понятия «совесть», «гражданский долг» – красивые слова, и не больше». По инициативе государственной экзаменационной комиссии ученый совет факультета рекомендовал Ольгу в аспирантуру. Но она, к удивлению многих, и прежде всего своих родителей, попросила послать ее на следственную работу. Ее желание учли. Направление она получила в прокуратуру города

Ленинграда.

И быть бы ей следователем в своем родном городе, но тут появился Виталий Сергеевич.

Он приехал в Ленинград на курсы повышения квалификации геологов и нашей «северной Венеции» совсем не знал. Это признание Ольга услышала от него в первый вечер на «арчиловской пятнице».

Влюбилась ли она с первого взгляда? Пожалуй, этого сказать нельзя. Но чем-то молчаливый геолог с Дальнего

Востока заинтересовал ее. Она вызвалась показать ему город.

Стояли белые ночи, когда «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». Ах, эти белые ночи! Они кружат и туманят голову.

У Ольги только что произошел разрыв с Германом

Новоспасским, парнем, которого родители считали уже своим зятем. И Оле он нравился. Спортивного типа, остроумный, компанейский. Будущий кораблестроитель.

Правда, учился он на курс ниже. Отец его был заместителем директора крупного производственного объединения.

Но это не имело для Ольги никакого значения. Сын был вполне самостоятельным человеком. С его слов Ольга знала, что он занимался техническими переводами, на каникулах работал инструктором, на горнолыжной базе и на свои деньги выстроил кооперативную квартиру.

И вот Ольга совершенно случайно узнала, как он на самом деле зарабатывал.

Его сокурсники уехали на стройки Нечерноземья в составе студенческого строительного отряда, а он устроился… в камеру хранения на вокзале. И доход там имел немалый. Метод был прост. Вешалась табличка «мест нет», хотя их было сколько угодно. А куда деться приезжему?

Чтобы пристроить свои чемоданы и авоськи, готовь трешку или даже пятерку на «лапу». Так и набегало за день до ста рублей левых…

Об этом Герман проговорился Ольге, «перебрав» в ресторане. После этого Новоспасский звонил, просил о встрече. Ольга сказала, чтобы духу его больше не было в их доме. Она была потрясена, узнав, что этот только что вступающий в жизнь человек уже имеет двойное дно…

А Виталий Сергеевич ей показался совсем другим: чистым, честным, целеустремленным. Хоть и на пятнадцать лет он старше, но ей с ним было интересно. А уж как он любил свой край! И сибиряков! А точнее – их характер, который, по его убеждению, может выработаться только там, за Уралом.

Пробежали дни учебы на курсах. Дагуров позвонил в управление и взял отпуск. Пролетел и отпуск. Расставаясь,

Ольга вдруг почувствовала, что уезжать Виталию грустно.

И когда она спросила, почему он так ничего и не рассказал о своей личной жизни, Виталий буркнул что-то вроде «это неинтересно» и в подробности вдаваться не стал. Он улетел, и в ее душе как-то сразу стало пусто. А тут зарядили ранние сентябрьские дожди. Долгие и тоскливые.

Виталий обещал писать, но не прислал даже открытки.

И если существовала телепатия, то Ольга ощущала ее на себе. Ей казалось, что он что-то недоговорил, не открылся до конца в чем-то самом главном, в самом важном для них обоих. И она решила поехать в далекий город, чтобы быть рядом.

Как гром среди ясного неба явилось для родителей заявление дочери, что она хочет ехать на Дальний Восток. Не выдержав слез жены, Арчил Автандилович «нажал» на знакомых, чтобы ее не отпускали из городской прокуратуры, куда она должна была явиться по распределению.

Тогда Ольга села в «Стрелу» и через два дня вернулась из Москвы, добившись в Прокуратуре СССР нового назначения.

Ольга уехала с двумя чемоданами. В одном – вещи, в другом – книги. Прямо с самолета она заявилась в областную прокуратуру, куда ее направили по новому распределению. Ольге предложили поехать в район. Она растерялась. Приехала, чтобы жить в одном городе с Виталием, а ее посылают куда-то в район. Сказать «нет», а чем объяснишь? Ведь они не муж и жена. Даже не жених и невеста.

«Хочу остаться в областном центре» – не довод…

А тут как раз заместитель областного прокурора ехал в район, где ей предложили работу, и взялся подвезти на своей машине, помочь на месте.

Короче, решили в два счета. Так Ольга оказалась стажером у Марии Акимовны Обретеновой. И первое время даже жила в ее доме.

В общении с Обретеновой рухнули у нее привычные представления о том, каким должен быть следователь. Нет, следователем Мария Акимовна была отличным. А вот в быту… Она любила возиться по хозяйству, имела коз, огород. Муж Марии Акимовны жаловался: жена в командировке, а коз доить приходится ему. Несолидно. Но это он ворчал так, скорее для порядка.

Через месяц отец переслал Ольге письмо от Виталия

Сергеевича. Он сообщал, что не писал потому, что сразу уехал в экспедицию, а точнее – хотел заставить себя считать их знакомство, встречу случайными, «хотел, но не смог и не смогу…».

Каково же было удивление Виталия, когда вместо ответного письма из Ленинграда к нему в экспедицию нежданно-негаданно явилась Ольга, проделав на самолетах путь чуть ли не в тысячу километров!

Вот тогда она и узнала то, о чем Виталий раньше не решался сказать.

Виталий был вдовец. За пять лет до этого у него погибла жена, тоже геолог. Самое страшное – погибла на его глазах. Это случилось, когда они были на маршруте в районе хребта Черского. А как погибла – Виталий так никогда и не рассказывал. Но, главное, у него был сын Антошка. Семи лет. Мальчик находился на попечении бабушки Анастасии Родионовны, матери погибшей жены

Виталия.

Вся беда в том, что чуть ли не с грудного возраста у

Антошки болели почки. И то, что разрешалось другим детям и составляло, собственно, радость мальчишек – шалости, лакомства, – для Антошки было запрещено. Анастасия

Родионовна, еще крепкая, энергичная женщина, вышла из-за внука на пенсию, как только подошел срок, хотя еще могла и хотела бы работать, потому что была хорошей закройщицей в ателье и специальность свою любила. С мужем она развелась давно, новую семью не завела, и единственным смыслом своей дальнейшей жизни она считала воспитание внука, любимого и дорогого вдвойне от тоски по рано и трагически погибшей дочери.

Потом уже Виталий рассказал Ольге о том, что он передумал и перечувствовал в Ленинграде. Да, она понравилась ему сразу. А ведь после смерти жены он не мог взглянуть ни на одну женщину. Но когда увидел ее, то понял: что-то в нем снова возродилось. Но на что он мог надеяться? Разница в возрасте. И он никогда не покинет свои края, а Ольга – Ленинград. Ну даже если бы он поступился своей привязанностью к Дальнему Востоку, что бы он делал с Антошкой и тещей? Где бы они жили в Ленинграде? Он, сын, теща – не слишком ли много, пускай даже для трехкомнатной квартиры профессора Кавтарадзе?…

Приезд Ольги в их края решил вопрос их любви. Но не больше…

Виталий Сергеевич познакомил Ольгу с сыном. Они быстро нашли общий язык. Однако теще Виталия Сергеевича союз между внуком и женщиной, которая хотела стать ему матерью, показался, видимо, опасным. Ольга поняла это, видя заплаканные глаза Анастасии Родионовны, которая переносила ее появление в доме молча, но всем своим видом показывая тихое отчаяние.

И то, что Ольга поехала в район, оказалось на самом деле выходом: Анастасии Родионовне было время привыкнуть, понять…

Встречались Ольга с Виталием почти тайком. Это были радостные, хотя и редкие дни, как куски жаркого томительного лета среди северных холодов. Приходилось скрывать от сослуживцев их нечастые встречи в городе и районе, чтобы не дать поводов для кривотолков. Ведь всего они объяснить не могли, да и не желали. Единственный человек из прокуратуры, кто знал об их отношениях, была

Обретенова. Мария Акимовна понимала Ольгу и Виталия.

Как мать…

Так прошло три года. Ольга Арчиловна работала уже в должности следователя прокуратуры. На ее счету было немало раскрытых преступлений. Кстати, по одному из последних дел об изнасиловании был замешан сынок одного известного в районе человека. На следователя пытались «нажать», чтобы смягчить участь этого шалопая.

Ольгу Арчиловну упрашивали, уговаривали и даже пугали.

Сам райпрокурор намекал, что неплохо бы это дело «спустить на тормозах». Но Ольга Арчиловна не поддалась и довела расследование до конца.

В области принципиальность следователя оценили. И

даже перевели в областную прокуратуру.

Ольга Арчиловна была повышена в должности (старший следователь облпрокуратуры) и классном чине (юрист первого класса). И только в личной жизни оставалась неопределенность. Но буквально через месяц после переезда

Ольги Арчиловны в город Виталий Сергеевич наконец решился на серьезный разговор с тещей… Все стало на свои места.

…Вот так получилось, что только через три года они сыграли наконец свадьбу. Без фаты и легковой машины, украшенной лентами. Не знали о дне свадьбы даже Арчил

Автандилович и Аполлинария Модестовна. Виталий хотел, чтобы они прилетели: его родителей уже не было в живых.

Но Ольга Арчиловна посчитала, что это не нужно: звать отца – приедет половина Грузии, будет много подарков, пышности, а здесь к этому не привыкли, да и не хотелось привлекать к себе излишнее внимание…

– Кажется, прибыли! – услышала Дагурова и, оторвавшись от своих воспоминаний, глянула в окошечко: там в темноте показались три светящиеся точки. Как на школьной доске – углы равнобедренного треугольника.

Винтокрылая машина зависла в воздухе, потом как бы нехотя, слегка покачиваясь, стала опускаться вниз. А огненные кружки все приближались, постепенно превращаясь в высокие огненные факелы. Вертолет приземлился.

Летчик открыл дверцу, и в машину ворвался густой тягучий смолянистый воздух. Ольге Арчиловне вспомнился запах новогодней елки с настоящими стеариновыми свечами, которые так любил зажигать отец.

Кабашкин производил странные движения обеими руками – как мусульманин, проводил ладонями по лицу, шее, лбу.

– Помажьтесь, – протянул он следователю белый тюбик. – А то сожрут до костей.

«Против комаров, – догадалась Дагурова, выдавливая на ладонь червячок мази с горьковатым запахом. – А мы с

Виталей об этом не подумали».

К машине, отбрасывая тень, приближался высокий мужчина.

– Разрешите представиться, – подошел он к Артему

Корнеевичу, приняв его за старшего по должности. Веселых молча переадресовал подошедшего к следователю.

– Гай, – отрекомендовался Ольге Арчиловне встречающий. – Федор Лукич. Директор заповедника…

Гай был одет в добротный костюм, поверх которого расстегнутая куртка из тонкой кожи. На голове замшевая кепка. Отблески костров размывали черты его лица.

«Лет сорок, сорок пять», – определила следователь. И

отметила про себя, что фигура и осанка у директора как у военного.

– Как пройти к месту происшествия? – спросила у Гая следователь.

– Недалеко.

Он подвел Дагурову к краю поляны. Это было метрах в пятнадцати от вертолета. Дальше обрыв, зияющий темнотой. Следователь посоветовалась с Кабашкиным и Веселых: как быть? В такой темноте работать было невозможно.

– Что-нибудь придумаем, – как всегда, немногословно ответил Артем Корнеевич и направился к летчику

– Спускаться метров пятьдесят, – снова послышался голос Гая. Он стоял рядом и тоже вглядывался в темноту.

– Помилуйте, батенька, – насмешливо произнес Иван

Иванович. – Мои старые кости очень плохо срастаются…

– А в обход километра полтора, – как бы извиняясь,

произнес директор заповедника. – В принципе, ничего опасного…

Возвратился Веселых с вертолетчиком. В руках у них был не то прожектор, не то фара, от которой к вертолету тянулся тонкий гибкий кабель.

Летчик щелкнул каким-то тумблером. Яркий луч света скользнул по извилистой тропе, перескакивающей с уступа на уступ, и уперся в землю, выхватив круг с курчавыми кустами, рядом с которыми виднелась фигура лежащего человека. Из темноты появилась еще одна фигура и, заслонившись от яркого света одной рукой, другой помахала в их сторону.

Гай оказался прав: спустились в распадок они довольно легко.

– Слава богу, добрались. – Подошел к ним человек в странном одеянии: кирзовых сапогах, спортивных брюках и стеганой ватной фуфайке, из кармана которой, как у опереточного разбойника, торчала рукоятка пистолета. Его полное лицо с улыбчивыми глазами было озабоченно и в то же время светилось доброжелательностью.

«Пенсионер, что ли? – подумала следователь. – Ветеран местной милиции? Надо же, и не побоялся один в такой темноте рядом с трупом…»

– Участковый инспектор, – отрапортовал он следователю. – Капитан Резвых.

– Как же быть с понятыми? – спросила Ольга Арчиловна.

– Я думаю, вот товарищ Гай не откажется, а вторым попросим летчика, – предложил участковый.

Дагурова молча кивнула головой. А сама мучительно вспоминала схемы, правила и наставления, которые предусматривают очередность действий в таких случаях. И

никак не могла сообразить, что надо делать сначала – поговорить с участковым или сразу приступить к осмотру места происшествия.

Дело в том, что убийство ей самостоятельно расследовать приходилось впервые. Однажды, будучи стажером у

Обретеновой, она участвовала в следствии по делу об убийстве. Но тогда Дагурова была, так сказать, на подхвате. А вот теперь приходится самой…

Капитан ждал.

– Подозреваемый в убийстве задержан? – обратилась к нему Дагурова.

– А как же… – с расстановкой произнес Резвых. – Под охраной.

– В райотделе?

– Нет, у нас в поселке. Жена стережет…

– Как жена? – удивилась Ольга Арчиловна. – Чья жена?

– Да вы не беспокойтесь. Она со мной больше тридцати лет… И не в таких переделках бывала… Я что подумал, товарищ следователь, вы захотите допросить его… Вот и не стал отправлять…

– Хорошо, – кивнула Ольга Арчиловна. – Приступим к осмотру.

Убитый лежал на боку со странно подвернутой ногой.

Как будто он старался в последний миг подняться, но не смог.

Ярко сверкнула фотовспышка, одна, вторая… И как рефрен доносились откуда-то рядом тихие вздохи и шептания реки.

Судебно-медицинский эксперт, осматривая труп, то и дело отмахивался от комарья, тучей вьющегося в снопе света, лившегося сверху, с обрыва.

На убитом были резиновые сапоги, плотные спортивные брюки. Штормовка из непромокаемой ткани с надетым на голову капюшоном слегка задралась на спине. Противомоскитная сетка прилипла к лицу, залитому кровью.

Карманы куртки были вывернуты. Документов никаких.

Впрочем, и других предметов тоже, кроме носового платка.

На левой руке японские часы «Сейко» с массивным браслетом. Часы шли и показывали начало третьего.

По предварительному заключению судмедэксперта смерть наступила часов пять назад, между 21 и 22 часами

27 июля.

Справившись с первым волнением, Дагурова теперь действовала спокойнее. Горячность и какая-то внутренняя дрожь (кажется, ей удалось скрыть это от окружающих) сменились другой дрожью – было зябко и сыро, коченели кончики пальцев, державших авторучку.

Врач, заметив, что Дагурова вконец продрогла, накинул ей на плечи свой плащ, оставшись в толстом свитере.

– Смерть наступила сразу? – спросила следователь.

– Наповал… – махнул Кабашкин рукой. – Ранение сквозное, от уха до уха…

– Как вы думаете, положение трупа не изменяли?

– Судя по потекам крови – нет.

Этот вопрос следователь задала неспроста: ее смущали вывернутые карманы штормовки.

Небо начало сереть. И тени людей, колыхающиеся в лучах света, были уже не такими четкими.

Веселых делал какие-то странные проходки вокруг трупа, то приближаясь, то удаляясь от него. Вид у Артема

Корнеевича был недовольный. Ольга Арчиловна поняла: при таком свете работать ему нелегко. Кабашкин тоже заметил состояние Веселых и, не обращаясь ни к кому, произнес:

– Ничего, уже светает…

Веселых мельком глянул на небо и попросил у Кабашкина закурить.

– Проклятый гнус. – Затянулся он сигаретой, закашлялся и стал помахивать рукой возле лица. Было видно, что некурящий.

Следователь и его помощники осматривали каждый сантиметр земли в радиусе метров двадцати вокруг трупа.

Никаких подозрительных предметов не нашли. И только густая трава хранила следы ног.

Заканчивали осмотр места происшествия, когда светлеющее небо четко обрисовало край распадка, конус далекой сопки и изломанную линию верхушек деревьев.

Вертолетчик улетел с радостью: происходящее явно подействовало на него удручающе, и он постарался поскорее покинуть это место, сделав прощальный круг над распадком. Эхо от шума вертолета прокатилось по ущелью.

Гай спросил, останется ли вся группа в заповеднике и нужен ли он еще тут, возле убитого.

Ольга Арчиловна сказала, что в Кедровом им придется пробыть некоторое время, поблагодарила директора за участие в осмотре и отпустила. Он ушел тоже с облегчением. Понятно, занятие невеселое и может подействовать даже на человека с крепкими нервами.

– Если что надо, – сказал на прощание Федор Лукич, – я буду у себя, в Турунгайше.

Турунгайш – центральная усадьба, где размещалась дирекция заповедника и жили его немногочисленные сотрудники. Вскоре следователь и участковый отправились туда же. А Кабашкин и Веселых остались, сославшись на то, что им еще надо поработать. Судмедэксперт попросил капитана связаться с райцентром и обеспечить транспортировку трупа для вскрытия…

– Арсений Николаевич, – обратилась по дороге к капитану следователь, – введите меня, так сказать, в оперативную обстановку.

Резвых помог Дагуровой перебраться через небольшой ручей и только потом начал свой неторопливый обстоятельный рассказ.

– Вчера под вечер, когда уже смеркалось, мы с женой вернулись с рыбалки. Есть тут озеро неподалеку. Замечательное озерцо, Нур-Гоол называется. С островком посередине. Значит, пришли домой. Не успели переодеться, вижу, бежит Нил Осетров, лесник здешний. Молодой парень, лет двадцать пять ему… Забегает он ко мне, сам не свой, и говорит: в тайге в него стрелял какой-то тип. Он, Осетров, тоже выстрелил и, кажется, убил… Я, конечно, прежде всего уточнил: где, когда, какой тип? Нил отвечает, что в распадке, мол, минут двадцать назад. А что за тип, не знает. Темно уже было, да и лицо все в крови… Я в чем был, – он показал Ольге Арчиловне на свое странное одеяние, так удивившее ее при знакомстве, – побежал с

Осетровым на место происшествия. Только успел сунуть в один карман пистолет, а в другой фонарик и надеть милицейскую фуражку. Жена схватила со стены охотничий карабин и тоже подалась вместе с нами. Мало ли, вдруг банда какая… Когда прибежали туда, смотрю – и в самом деле лежит человек этот убитый… Посветил я фонариком, да так и ахнул: это же Авдонин, ученый из Москвы. Ну, думаю, дела! Что же ты, говорю, паря, натворил? А Осетров весь дрожит… Еще бы, впервой, видать, в человека стрелял… А тут еще такое – убить своего ни за что ни про что…

Резвых перевел дух. Они одолевали невысокий пригорок, заросший молодыми лиственницами, кудрявившимися в неярком утреннем свете. Подъем капитану давался нелегко.

– Что, они были не знакомы? – спросила следователь.

Ее ходьба разогрела.

– Виделись… Но я же говорил – в тайге было темно…

Нил объясняет: заметил, мол, незнакомого человека с мешком и ружьем, окликнул, все, как положено. А тот от него. Нил крикнул: «Стой! Стрелять буду!» Нельзя ведь в заповеднике посторонним с оружием. А незнакомец только шагу прибавил. Осетров в воздух пальнул, для предостережения. Тогда этот, с мешком, повернулся – и в Нила стрельнул…

– Как? Из чего? – уточнила Ольга Арчиловна.

– Уверяет, что из ружья… После этого Осетров с ходу опускает свой карабин и прямо без прицелки бабахает…

Упал, говорит, как подкошенный. Нил подбежал, смотрит: тот готов. Ну и сразу ко мне…

– А когда вы прибежали, ружье возле пострадавшего было?

– В том-то и дело: ни ружья, ни мешка. Смекаю, тут что-то не то… Первая, значит, у меня версия такая: с перепугу это вышло у Нила. За браконьера принял Авдонина.

Сумерки, что-то померещилось, ну и затомашился1 парень.

Знаете, как бывает…

– У страха глаза велики, – подсказала следователь.

– Вот-вот, велики, да ничего не видят…

– Вы первый прибыли на место происшествия?

– Точно. Никого не было. Это уже потом Гай появился.

– Выходит, ружье и мешок у Авдонина – фантазия

Осетрова?

– Испариться же они не могли… – капитан с прищуром посмотрел на Дагурову. – Я сам говорю Нилу: не темни, паря, выкладывай все начистоту. А он клянется, божится, что так все оно и было, как рассказал… Засомневался я, по правде говоря.

Некоторое время Дагурова и Резвых шли молча. Следователь обдумывала сказанное капитаном. А тот ожидал дальнейших вопросов. Чуть дунул ветерок, пахнущий сыростью и прелью.

– А вы как полагаете? – спросила наконец она капитана.

– Почему все-таки Нил стрелял?…

– Засомневался я, значит, и решил… нет, тут дело может быть в другом… Ну, посмотрите сами… У Гая дочь

Чижик, извините, Маринка. Нил с ней с детства дружил. А

кто знает, где кончается дружба и начинается любовь?

Никто. А тут Авдонин появляется. Тоже ему девчонка приглянулась. Сами понимаете: где узко, двоим не разойтись… – Капитан развел руками: мол, вопрос ясен и распространяться особенно нечего.

1 Затомашиться – растеряться, потерять голову ( местн .)

– Взрослая дочь?

– Школу нынче закончила. Собирается в институт. В

Москву, насколько мне известно.

«Господи, совсем ребенок! – подумала Ольга Арчиловна. – Какие тут могут быть еще страсти… Да, но ведь шекспировской Джульетте было четырнадцать лет! Хорошо, пусть Шекспир и выдумал. А Нине Чавчавадзе, в которую безумно влюбился великий Грибоедов? Столько же…»

Резвых, словно угадав ее мысли, добавил:

– Не простая девочка. Ой, не простая. С таким-этаким…

– Он покрутил в воздухе пальцами, не находя слов для объяснения.

– А мать кто?

– Нету матери. Двое они – Федор Лукич и Чижик…

– Чижик? – переспросила следователь.

– Так ее с детства все зовут… А почему так прозвали

Марину, не знаю. – Капитан помолчал и продолжил: – Вот и жили они – Гай в Турунгайше, а Чижик в школе-интернате, в Шамаюне, у нас в райцентре… Жена Федора Лукича, говорят, умерла, когда девочке и годика не было… Не любит об этом директор распространяться.

– Значит, Гай не женат?

– Не нашел, видать, подходящей. Или первую забыть не может. И такое бывает…

Дагурова пожалела, что понятым пригласила Гая. Но она ведь даже не предполагала, что его дочь причастна к происшествию…

Как-то сразу вдруг показались дома. Крепкие, рубленные из толстых бревен.

– Пришли, – сказал Резвых. – Турунгайш.

– Как? – удивилась Ольга Арчиловна.

– А вы думали – универмаги, театры, – усмехнулся участковый инспектор.

Турунгайш расположился на сухом, проветриваемом месте. Сырость осталась в тайге, которая тут расступилась, давая место свету и воздуху. Возле изб садики и огороды. А

возле одной торчал шест металлической антенны с тросами распорок, будочка на столбе с приставленной лесенкой да еще какое-то сооружение, явно имеющее отношение к метеорологии.

– А что за человек этот Осетров? – поинтересовалась

Дагурова.

– Да как вам сказать? Малый с характером. Из армии пришел два года назад. Учится заочно в институте… Браконьеру лучше ему не попадаться – никаких поблажек.

Очень суров… На кордоне живет. – Резвых подумал, что еще добавить к такой краткой характеристике. И очень веско произнес: – Непьющий

– А как насчет судимости?

– Имел… Мотоцикл прежнего участкового разбил. А

что и как – увы. Я ведь тут без году неделя…

– Мне бы хотелось подробнее об этом.

– Это нетрудно, товарищ следователь. Узнаю…

Поселок еще спал. Высоко в небе чуть зарозовели облака. На горизонте серебрилась вершина сопки, чем-то напоминающая изображение знаменитой Фудзиямы со старинного рисунка Хокусая. И, словно довершая общий вид, на ее фоне раскорячились изогнутыми ветвями несколько причудливых крон сосен…

Резвых показал свой дом – длинный сруб, словно составленный из двух. Одна половина была оштукатурена, другая – просто покрашенные бревна.

– Арсений Николаевич, – спросила следователь, когда капитан подвел ее к зданию дирекции заповедника, – а вы сами-то выстрелы слышали? Сколько их было, не помните?

Капитан задумался.

– Уж два – это точно… А может быть, три… Честно говоря, не обратил внимания.

Возле служебного домика, где располагалась дирекция заповедника, стоял щит. На нем плакат с нарисованным костром, перечеркнутым крест-накрест, и надписью:

«Помни, из одного дерева можно сделать миллион спичек, а одной спичкой сжечь миллион деревьев».

Ольга Арчиловна поднялась по скрипучему крыльцу, вошла в сени, из которых вели две двери. Она наобум толкнула левую. За столом, в утреннем полумраке, сидел

Гай.

– Можно? – спросила следователь.

– Заходите, конечно. – Федор Лукич щелкнул выключателем, и над столом вспыхнул желтый конус света.

Директор сцепил руки, опустил на них подбородок.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал он, и Дагурова поняла, как устал и измучен директор событиями этой ночи. – Вот сижу, думаю и до сих пор не могу прийти в себя, – продолжал Гай. – Как в кошмаре…

– Понимаю… – неопределенно ответила следователь.

– Вам, конечно, привычно…

– Мне кажется, к убийствам привыкнуть нельзя…

Директор вскинул на нее утомленные и недоверчивые глаза. А Ольга Арчиловна подумала: если бы он знал, что она впервые по-настоящему столкнулась с гибелью человека, вот так, лицом к лицу, и сколько сама пережила в том распадке под причитание реки.

Сейчас наконец она разглядела Гая как следует. Удлиненное лицо с волевым подбородком и глубокой ямочкой посередине. Волосы густые, прямые, подстрижены коротко, как у подростка, и это молодило Гая. А вот глаза выдавали возраст: сеточка морщин разбегалась к ушам и скулам. Впрочем, волнение, бессонная ночь. Это состарит любого…

– Просто не укладывается в голове, – вздохнул директор. – Какая нелепость, чушь!… А главное – нет человека… Такого человека!…

– Давно знаете Авдонина? – спросила Дагурова. Честно говоря, она все еще раздумывала, как приступить к разговору: ей казалось не совсем уместным начать с формальностей, предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний и прочего. А записывать разговор на магнитофон, пожалуй, и вовсе было бы некстати…

– Эдгара Евгеньевича? Несколько лет. – Федор Лукич задумался. – А точнее – три года. Он вел научную работу, связанную с нашим соболем…

Гай встал, достал из застекленного шкафа книжечку в мягкой обложке и протянул следователю.

«Э. Е. Авдонин. Влияние циклических климатических колебаний на ценность меха промысловых пушных зверей

Дальнего Востока». Брошюра небольшая, страниц пятьдесят. Вышла в Москве, в издательстве «Колос». На титульном листе поперек названия размашистая дарственная надпись: «Дорогому Федору Лукичу – одному из тех, кто искренне и плодотворно содействовал появлению этого скромного труда. С глубокой благодарностью автор». И

подпись.

– Собирался защищать докторскую, – резюмировал

Гай. – И защитил бы, я уверен. Идеи у него интересные… –

Директор положил книгу на место. – Были, – добавил он со вздохом.

Следователь окинула взглядом кабинет Гая. Большая, выполненная цветной тушью схема заповедника на стене, портрет, видимо, какого-то ученого в рамке под стеклом, книжный шкаф, а на нем – чучело изящного зверька.

– Куница? – поинтересовалась Ольга Арчиловна.

– Колонок, – пояснил Гай. – Но здесь уместнее был бы соболь. Заповедник создан ради него…

– Простите, я вас перебила…

– Ничего, ничего… Значит, об Авдонине, – глубоко вздохнул Гай. – Я ведь особенно близко его не знал.

Приедет на две-три недели. В основном зимой. А у нас в это время самые хлопоты. Подкармливать зверей, птиц…

Да еще охотнички забредают. Глаз да глаз нужен… Честно, даже иной раз обижался, что не уделяю ему внимания…

– А как же «с благодарностью»? – кивнула Ольга Арчиловна на книжный шкаф.

– Обычная вежливость, – отмахнулся Федор Лукич.

– А где он работал?

– Преподавал. В институте, в Москве… Первоклассный специалист по пушнине. И даже в столице заметная фигура. Бывал на международных аукционах… Вот только что вернулся из длительной заграничной командировки…

– И все-таки, Федор Лукич, что вы можете сказать о личных качествах Авдонина? – настаивала Ольга Арчиловна. Она искала возможность перейти к главному, к дочери Гая.

– Ну что? Простой, внимательный. Несмотря на свое положение, не отказывал никому в услугах. Мелких. Кому лекарство там из Москвы, кому книгу… Любил фотографировать. Снимки привозить или присылать не забывал. А

то знаете, нащелкать – одно, а как до фотокарточки доходит… – Гай махнул рукой.

– Сколько ему было лет?

– Что-то около тридцати пяти.

– Говорите, приезжал только зимой? И часто?

– В основном зимой. Правда, бывал и летом. Но всего два-три дня. Проверить научные наблюдения…

– А когда приехал в этот раз?

– Вчера. Где-то в середине дня. Мы успели перекинуться несколькими словами. Он пошел отдыхать после дороги, устраиваться…

– Куда?

– Где и вы будете жить. В «академгородке»…

– Где? – переспросила следователь.

– Да нет, вы не подумайте… Это наш домик для научных сотрудников и командированных. Метров восемьсот отсюда… Кто-то в шутку назвал «академгородок», так и осталось.

– Покажите, пожалуйста, – встала Дагурова и подошла к карте-схеме заповедника.

Гай ткнул пальцем в кружочек с надписью: «Академгородок».

– Как вы узнали об этом убийстве?

– Дочь прибежала. Сама не своя. Говорит, Осетров какого-то браконьера застрелил.

– Простите, вы где были в это время?

– У себя дома. Смотрел телевизор… Развлечений у нас мало. Вот и сидел, наслаждался футболом. – Он усмехнулся. – Да, наслаждался… И тут нате вам, такой сюрприз… Ну я, конечно, бегом туда. Там уже находились участковый, его жена, Нил Осетров… – Гай провел рукой по лицу, словно хотел смыть, стереть из своей памяти ту страшную картину.

– А где произошло убийство? – глянула на схему следователь.

– Вот здесь, – показал директор. – Приблизительно на середине между Турунгайшем и «академгородком».

– У Авдонина ружье было? – спросила Ольга Арчиловна.

– Когда?

– Когда вы днем виделись.

– А как же. У Эдгара Евгеньевича отличный заграничный карабин. У нас без ружья не ходят. Тайга. Зверье…

Они вернулись к столу.

– Что вы можете сказать об Осетрове, – спросила Дагурова.

– Как о работнике? – уточнил Гай.

– Хорошо, сначала как о работнике.

– Ну, во-первых, Осетров – потомственный охотник, –

подумав, сказал Федор Лукич. – Учится на охотоведческом факультете. Заочно. И надо признать, что в последнее время особых замечаний его поведение не вызывает. Как будто все шло теперь нормально…

Ольга Арчиловна обратила внимание на то, что Гай не пытается очернить, охаять Осетрова, как это бывает нередко в тех случаях, когда человек что-то натворит. Тут не так. Правда, Дагуровой показалось, что директор заповедника, стараясь быть объективным в оценке своего подчиненного, акцентировал на словах «в последнее время», «теперь» – видно, в прошлом служебное поведение молодого лесника имело свои сучки и задоринки. Интуиция не подвела следователя. Когда Дагурова решила уточнить обстоятельства, характеризующие Осетрова, Гай рассказал, что несколько лет назад он вынужден был наказать Нила: один раз за разбазаривание корма, а другой –

за срыв телевизионной съемки у них в заповеднике.

– Но это было давно, Нил, видно, после этого выводы сделал, да и я стал чаще пряником пользоваться, чем кнутом… Жизнь убедила… А так, в общем, Осетров – работник толковый, грамотный, непьющий. Правда, любит пререкаться. Горячий… – подытожил Гай.

– А как человек? – спросила Дагурова.

Гай медлил.

– Откровенно? Не хотелось бы высказывать свое мнение.

– Почему?

– Возможно, я буду не очень объективен…

– Есть основания?

– Имеются, – кивнул директор.

– Связано с вашей дочерью?

Гай щелкнул выключателем. Настольная лампа погасла.

– Извините, ничего? – спросил он у следователя. –

Двойной свет… Что-то на глаза действует. Может, оттого, что не спал…

– Да, уже светло, – согласилась Дагурова и внимательно посмотрела на Гая.

– Связано, – наконец ответил директор. – Но никакого отношения не имеет к сегодняшнему… То есть к вчерашнему событию.

– А я слышала, Авдонин и Осетров не смогли разойтись на узкой дорожке из-за вашей дочери.

– Как это – на узкой дорожке? – повысил голос Гай.

– Ревность…

– Интересно, – усмехнулся Федор Лукич. – Кто успел…

От кого вы могли услышать такое? Лезть в личные дела…

– Простите, Федор Лукич, может быть, вам это не очень приятно, но, увы, следователь иной раз вынужден касаться личной жизни людей. В интересах дела… Скажите, какие отношения были между Мариной, Осетровым и Авдониным?

– Я считаю, что есть область, куда не имеют право вторгаться даже родители, – ответил Гай, глядя прямо в глаза следователю.

– Она с вами не делилась?

– Нет. Но если бы это было и так… Я бы выслушал, но не дал никакого совета… Что, парадоксально?

– Но совет отца! – возразила Ольга Арчиловна. – Добрый, чуткий…

– Поверьте, дорогая! – воскликнул Гай и, спохватившись, стал извиняться: – Ради бога, извините, Ольга Арчиловна… Вы же для меня по возрасту… Так вот, мое правило: в личную жизнь дочери не вмешиваться…

Он замолчал, словно давал понять: на эту тему распространяться больше не намерен.

«Ну что ж, – подумала Дагурова, – наверное, у него есть основания так говорить. Или пытается что-то скрыть?»

Она решила пока не слишком нажимать. Человек не камень. А пережить Гаю за какие-то последние десять часов пришлось немало.

– Я хочу поговорить с вашей дочерью, – сказала следователь.

– Пожалейте ее, – умоляюще сложил руки Гай. –

Представьте ее состояние… Совсем ведь ребенок…

– Федор Лукич, поймите и вы меня. Дыма без огня не бывает. И мое любопытство не праздное…

– Ну хотя бы не сегодня. Пусть придет в себя. Я готов давать вам любые показания… Не мальчик ведь, вижу, это не просто разговор, это допрос…

– Да, и мы оформим его протоколом. А насчет вашей дочери… Хорошо, постараюсь ее сегодня не беспокоить.

Если в этом не будет крайней необходимости… Но вернемся к Авдонину и Осетрову.

Федор Лукич посмотрел на Дагурову с благодарностью.

– Ревность… Ревность, – повторил он. – А ведь, знаете, ни тот, ни другой внешне это не проявляли. Во всяком случае, при мне.

– А любовь?

Гай виновато улыбнулся.

– Нил дружил с Мариной с детства. Возможно, это чувство переросло в любовь. У них какие-то свои темы для разговоров, точки соприкосновения. Какой девочке не нравится покровительство юноши? Но последнее время я их вместе почти не видел.

– А раньше?

– Раньше? Раньше он мог проделать двадцать километров на лыжах, в пургу, чтобы повидать ее в Шамаюне. А

вывод делайте сами.

– Понятно. Теперь об Авдонине.

– Тут ответить будет посложнее. Эдгар Евгеньевич почти вдвое старше Марины…

– Что же, разве не бывает?

– Разумеется, бывает. Сколько хотите. И в жизни, и в литературе. Только я хочу сказать, что мужчина в таком возрасте проявляет свои чувства более сдержанно.

– А по-моему, наоборот, – возразила следователь.

– Да? – удивился Гай.

– Возраст раскрепощает. Это в молодости мы стеснительные…

– Эдгар Евгеньевич оказывал Марине знаки внимания,

– сказал Гай.

– В чем это выражалось?

– Привозил из Москвы различные безделушки…

– Они переписывались?

– Не знаю. Дочь ведь здесь со мной бывала только во время каникул. А выспрашивать у воспитателей в интернате… Нет, это недостойно.

– Когда они познакомились?

– Три года назад. Я почувствовал – что-то в ней заинтересовало Эдгара Евгеньевича. Но тогда она была и вовсе ребенок… Потом в каждый приезд вечерами у нас пропадал. Уже темно, поневоле начинаешь беспокоиться, как он доберется до «академгородка», мало ли – волки, медведь-шатун… А он ей все о Москве, о знакомых артистах.

О Париже… За полночь засиживался. – Гай вздохнул.

– Значит, она ему нравилась?

– Если бы не нравилась, не вел бы себя так. Как вы думаете?

Гай вдруг прислушался. И Дагурова различила звук автомобиля. Как только улетел вертолет, ей все время казалось, что они теперь оторваны от привычного механизированного мира и в него можно добраться лишь звериными тропами. Напротив окна резко притормозил автофургон «Москвич» с надписью: «Почта». Из кабины выскочил молоденький шофер и направился прямехонько к дверям дирекции.

Гай недоуменно посмотрел на часы, на следователя.

Такая ранняя весть тревожила…

– Можно? – заглянул в дверь водитель.

– Да, Гриша. Что это спозаранку? – поднялся ему навстречу Гай.

– Здрасьте. – Шофер зачем-то снял кепку и вручил директору заповедника вчетверо сложенную бумажку. –

Распишитесь, Федор Лукич. И минуты поставьте точно.

Мчал на всех парах…

Гай расписался. И когда шофер удалился, распечатал телеграмму, пробежал ее глазами и протянул следователю.

Телеграмма была правительственная. «Срочно сообщите подробности гибели Авдонина тчк обеспечьте доставку тела Москву за счет министерства тчк замминистра

Пятаков».

– А что сообщать? Что? – Федор Лукич растерянно вертел в руках телеграмму.

За окном проурчал мотор, «Москвич» лихо развернулся, снова нарушив тишину утра.

– Надо ехать в район. Отсюда сразу не дозвониться до

Москвы. Такая морока… Попрошу помочь в райкоме.

Дагурова глянула на часы.

– В столице уже обедают, – сказал Гай, перехватив ее взгляд.

«Ну да, расстояние… – вспомнила следователь разницу во времени. – У нас раннее утро, а там далеко за полдень».

– Мне хотелось бы оформить нашу беседу, – сказала она.

– Я же не навсегда уезжаю…

– Хорошо, Федор Лукич, – поднялась Ольга Арчиловна.

– Когда вернетесь, оформим протокол.

– Работайте спокойно. Я сейчас дам команду, чтобы постель, еду – все-все обеспечили… А можно и так: я поставлю подпись, а протокол вы запишите сами.

– Нет, порядок есть порядок.

…С чего начать допрос Осетрова, Ольга Арчиловна пока себе не представляла. Еще со студенческих лет она помнила, что поведение преступников делится на три категории. Первая – преступник говорит правду. Это проще всего и бывает в случаях неумышленного преступления, искреннего раскаяния или оттого, что он застигнут врасплох. Вторая – преступление умышленное, тщательно подготовленное. Тогда заранее разрабатывают версию о своей непричастности, алиби и так далее. Этот случай самый серьезный. Третья – когда преступник не допускает даже и мысли о разоблачении. Но, почуяв, что у следователя есть улики, врет напропалую, что и помогает припереть его к стенке…

Так или иначе, первый допрос очень важен. И для следователя и для преступника. У Дагуровой были в руках кое-какие козыри. Но как поведет себя Осетров? Шагая к дому участкового инспектора, Ольга Арчиловна вдруг явственно ощутила на себе чей-то взгляд. Остановилась.

Оглянулась. Никого.

«Что за чушь? Неужели нервы?» – подумала она и зашагала дальше.

Однако тревожное состояние осталось. Усилием воли она заставила себя не смотреть по сторонам – нечего поддаваться слабостям. И все же какая-то сила подтолкнула повернуть голову и глянуть в окно небольшой избенки.

Пожалуй, самой неказистой в поселке. И сначала увидела глаза. Неестественно раскрытые, жгуче-черные, на неподвижном, как маска, лице вписались в рамку окна, наискось перекрытого занавеской.

Это была женщина.

Занавеска быстро опустилась, лицо исчезло.

«И что я так испугалась? – удивилась Ольга Арчиловна.

– Просто человек. Просто женщина. Местная… Нет, наверное, моя психика получила слишком большую нагрузку… И неудивительно… Ну и ночка была!…»

К дому Резвых Дагурова подошла в довольно скверном расположении духа. У калитки сидел пес. Роскошная немецкая овчарка. Собака проводила Ольгу Арчиловну тяжелым, грустным взглядом.

Следователь прошла во двор и легонько постучала в дверь той половины дома, что была оштукатурена снаружи.

За ней послышались тяжелые шаги. Отворил капитан. При форме, с колодкой орденских ленточек на груди и значком

«Отличник милиции».

– Да проходите, проходите… И зачем стучать? Ведь не в гости идете.

Она хотела сказать, что дом есть дом, но увидела, что это служебное помещение. На окнах – решетки (вот почему

Дагурова инстинктивно прошла именно на эту половину), письменный стол, плакаты на стенах. На деревянной скамье со спинкой, обычной для отделений милиции, притулился в уголке спящий человек с русой копной волос. Спал он, положив под голову обе руки, как ребенок. На обнаженной шее под ухом темнело несколько родинок.

– Нил, вставай… Вставай, паря! – бесцеремонно тряхнул его за плечо капитан.

Осетров повернул голову, разлепил глаза, повел вокруг удивленным взглядом, все еще находясь где-то там, в своих сновидениях.

– Давай, давай, – подстегивал его словами Арсений

Николаевич.

– Что? Зачем? Куда ехать? – встрепенулся Нил, поправляя сбившуюся одежду. Он тяжело расставался со сном.

– Ехать еще успеешь, – сердито проворчал Резвых, хотя повода к этому вроде и не было. Наверное, так, для порядка. – Да пригладь вихры… Следователь пришел.

Голубые глаза парня сразу потухли. Он медленно пригладил пятерней непокорные волосы, жесткие и чуть вьющиеся.

– Уф, – выдохнул он. И зачем-то застегнул доверху «молнию» на куртке. Она была легкая, из блестящего синтетического материала.

– Следователь прокуратуры Ольга Арчиловна Дагурова, – показала она свое удостоверение.

Осетров привстал.

– Нил… Нил Мокеевич Осетров, – машинально произнес он.

– А тебя, паря, пока не спрашивают, – назидательно произнес участковый инспектор. – Когда надо, тогда и отрапортуешься… Уж такой порядок… Привыкай.

– Извините, гражданин следователь, – смутился Осетров. Резвых недовольно покачал головой, правильно, мол, твое дело лучше помалкивать. И обратился к Дагуровой:

– Здесь будете допрашивать или?… – А что такое «или», он и сам вряд ли знал.

– Если вы не возражаете…

– Располагайтесь, – показал на место за столом участковый.

Но тут отворилась дверь, и в комнату вошла женщина.

Высокая, широкая в кости, с продолговатым загорелым лицом и темными гладкими волосами, стянутыми на затылке узлом. Она была в длинном байковом платье в мелкий цветочек.

– Здравствуйте, – приветливо поздоровалась она и протянула следователю руку лопаточкой. – Олимпиада

Егоровна. Жена, – кивнула она на капитана.

Следователь пожала ее крепкую ладонь, назвала себя.

– А я поесть спроворила, – сказала она скорее мужу. –

Намаялись за ночь-то… Подкрепитесь, а уж потом…

Резвых растерялся. Посмотрел на следователя. Осетров безучастно глядел в окно.

– Арсений, приглашай гостью, – нетерпеливо произнесла Олимпиада Егоровна. – Могу и сюда подать…

– А что, заправиться и впрямь не мешает, – сказал капитан.

– Точно. Всем не мешает, – сказала Дагурова намеренно громко. – Мы вот так и сделаем: мужчины пусть здесь, а мы с вами посидим.

– Тоже верно, – с облегчением сказал Резвых. Сам он, видимо, тоже решал эту трудную задачу: как все сделать без ущерба уставу и субординации, но в то же время по-человечески.

– Спасибо, – обернулся ко всем Нил. – Я не хочу есть.

– А тебя никто не спрашивает, – благодушно усмехнулся Арсений Николаевич.

Дагурова вышла вслед за хозяйкой. Они прошли двором на другую половину.

– Мы в горнице посидим. Проходите. Вот только снесу мужикам…

– Я помогу, – предложила Ольга Арчиловна.

– Добро, – просто кивнула Олимпиада Егоровна.

Она положила в эмалированную миску жареной рыбы, свежих огурцов и хлеба. Дагуровой были вручены тарелки и вилки.

Когда обе женщины вошли на «службу» – так назвала вторую половину дома жена участкового, – Осетров сидел в своем углу на скамье и все так же смотрел в окно.

– Ты, паря, нос не вороти, – услышала сзади себя Дагурова, когда они уходили. – Там тебе такое не подадут… А

день предстоит – ой, тяжелый…

Что ответил Осетров, Ольга Арчиловна не услышала.

– Жалко парня, – вздохнула Олимпиада Егоровна. – Как матери сообщить? Она-то, сердешная, при чем?

– Что, еще не знает?

– На БАМе… Поварихой заделалась, – покачала головой жена участкового.

Они прошли в горницу. Посреди комнаты был накрыт стол. Тарелки, блюдо, чашки – все было сервизное, но недорогое. Хозяйка сняла с блюда перевернутую тарелку. От жареной рыбы повалил аппетитный запах.

– Берите, какая на вас смотрит, – сказала Олимпиада

Егоровна. И, видя нерешительность гостьи, положила ей на тарелку самую крупную рыбину.

– Что вы, мне этого не съесть…

– Еще попросите, – улыбнулась хозяйка. Она положила ей разрезанный вдоль огурец, сочившийся прозрачными каплями, несколько ложек маринованных грибов.

Ольга Арчиловна развалила вилкой рыбу и… Она вспомнила мертвое тело, залитое кровью лицо убитого.

Что-то сдавило горло, и Дагурова поняла, что не сможет проглотить ни кусочка. Видимо, она побледнела.

– Может, молочка? – засуетилась хозяйка. – Вчерашнее, правда. Аделька еще сегодня не приносила.

– Благодарю… Ничего не надо.

– Чего так? – спросила Олимпиада Егоровна.

– Не могу есть… Понимаете, в первый раз такое дело…

– виновато произнесла Дагурова.

– Смотри-ка… А Арсений говорит: хоть и росточком не очень, – Олимпиада Егоровна спохватилась. – Ой, простите, Ольга Арчиловна, не обижайтесь.

– Что есть, то и есть, – улыбнулась следователь. Ей почему-то стало легко и просто сидеть и говорить с

Олимпиадой Егоровной.

– А все мужики, говорит, у нее работают, любого может на место поставить…

«Интересно, – стала вспоминать Дагурова, – кого это я поставила на место? А, кажется, летчика. Ворчал, что ему надо поскорее возвращаться… Значит, рано еще на мне ставить крест…»

В стенку что-то стукнуло.

– Чаю требуют, – поднялась хозяйка. – Посидите, я мигом.

Она ушла, позвенела на кухне посудой, хлопнула входной дверью. А Ольга Арчиловна сидела одна за столом, с любопытством осматривая комнату.

На столике возле кресла лежали журналы «Здоровье» и

«Техника – молодежи», стопка газет. На стене красовался большой портрет молодого капитана милиции. Дагурова подумала: Арсений Николаевич в молодости. Но тот, на фотографии, походил лицом скорее на Олимпиаду Егоровну. Впрочем, говорят, если супруги долго живут, становятся похожими…

– Николай, сын, – сказала хозяйка с порога. Зашла она бесшумно. И заметила, что гостья смотрит на портрет. – В

Москве учится, в Академии МВД… Тридцать лет, а уже капитанские погоны… Мой-то их получил под пятьдесят…

А ведь Сеня районным угрозыском командовал, – сказала она с гордостью. Видя, что Дагурову это заинтересовало, она продолжала: – А годика четыре назад попал в переделку. Участвовал в задержании. Он же у меня горячий, все сам да сам… Даром, что ли, фамилия такая?… Уже простилась с ним: продырявили, что твое решето… Пятнадцать месяцев как один день по больницам валялся. Вышел вот такой, – она показала палец. – Списать хотели… Кому такой нужен… Да и выслуга уже подошла. А Сеня не хочет в пенсионерах небо коптить… Едва оклемался, поехал в область. Генерал его всегда привечал… И вот, добился сюда, участковым… Моему-то без милиции – никуда…

– Но как же он после такого ранения? – удивилась

Ольга Арчиловна.

– Так у него лекарство – ого! – Олимпиада Егоровна показала рукой в окно. – Лучший доктор. Спаситель, это я вам говорю…

Дагурова глянула в окно и ничего не поняла. Ягодные кусты, деревья, сарайчик, наверное…

– Облепиха? – спросила она уверенно.

– Банька, – улыбнулась Олимпиада Егоровна. – Она родимая. Простая русская банька… Будет у нас сегодня время, я спроворю. Венички у нас березовые, настоящие.

Есть и наши, здешние, из кедра… А полок Арсений чин по чину соорудил – липовый. У меня и травка насушена. Для духовитости. Ромашка, шалфей, мята. И свой особый рецепт имею – из листьев лимонника…

– Сегодня вряд ли, – уклончиво ответила следователь.

Ей не хотелось отказом обижать хозяйку. Но и обещать не могла, не знала, как сложится день.

– Ну что же, – не настаивала Олимпиада Егоровна. –

Надумаете, дайте знать. В городе такой радости вы ни за какие деньги не получите.

В стенку снова стукнули.

– Ага, – поднялась хозяйка, – позавтракали.

Ольга Арчиловна встала.

– Красивая овчарка, – кивнула следователь на собаку,

когда они вышли во двор. Та все еще сидела по ту сторону калитки и так же грустно и внимательно посмотрела на людей.

– Рекс – умнющий пес, – уважительно произнесла

Олимпиада Егоровна.

– Чей?

– Нила Осетрова. Из армии с собой привез. Он на границе служил… Есть давала, не берет ни в какую. Пока сам хозяин не разрешил…

По дороге проехал «уазик». За рулем сидел Гай. Где-то пропел запоздавший петух, промычала корова. Ворона лениво спланировала в чей-то огород…

Осетров сидел на своем месте, в уголке скамейки. Теперь он был умыт, влажные волосы тщательно причесаны.

Резвых прохаживался по комнате. Олимпиада Егоровна собрала посуду, смахнула со стола и вышла.

– Если понадоблюсь, стукните в стенку, – показал Арсений Николаевич на скалку, лежащую на подоконнике. И

тоже удалился.

Дагурова осталась с лесником с глазу на глаз.

– Садитесь поближе, – сказала она Осетрову.

Тот пересел на стул, заранее приготовленный капитаном. Следователь записала на бланке протокола допроса его данные.

– Ну рассказывайте, Нил Мокеевич, – попросила она, отложив ручку.

– О чем? – Лесник не знал, куда девать руки: то сцепит пальцы, то положит на колени. Потом зачем-то сунул в карман куртки. Волновался…

– О себе.

– С рождения, что ли?

– Давайте со вчерашнего дня…

– С воскресенья?

– Да, – кивнула следователь. – Чем вы занимались с утра?

– Как и в обычные дни. Объезжал свой обход… Выходные дни как раз больше внимания требуют. Туристы. Да и браконьеры могут объявиться.

– Обход – это что?

– Мой участок.

– Большой?

– Тысяч пять гектаров будет.

– И рано приступили к своим обязанностям?

– Вчера немного припозднился. Пока из Заречного добрался…

– Откуда?

– Поселок тут недалеко. Километров тридцать… На свадьбе у друга был. Вместе служили в армии. Всю ночь гуляли…

– А потом в дорогу? Рискованно, – заметила следователь.

– Какое у нас тут движение, – махнул рукой лесник.

– Аварии что, только в городе бывают?

– Я аккуратно… Не превышал…

Все сказанное отразилось в протоколе в одной строке:

«В ночь на 27 июля находился на свадьбе у приятеля…»

Дальше Осетров рассказал, что, приехав домой, оставил мотоцикл у себя дома на кордоне, пересел на лошадь и до обеда находился на своем обходе. В середине дня посетил

Турунгайш. Передал Гаю карточки наблюдений, скопившиеся за неделю…

– А что это за карточки? – поинтересовалась следователь.

– Какие звери встречаются, птицы. Их следы. Наша основная работа. Где встретил, в каком количестве… Так учитываются обитатели заповедника…

– С кем встречались еще? – спросила Дагурова. – Я

имею в виду здесь, в Турунгайше?

– С Юрием Васильевичем.

– Кто он?

– Сократов… Научный сотрудник.

– Еще с кем? – продолжала следователь.

– С Чижиком… То есть с Мариной… Дочерью Федора

Лукича.

– О чем вы с ней беседовали?

– О разном… Завтра она в Москву уезжает…

«Завтра? Странно, – подумала Ольга Арчиловна. –

Почему же Гай ничего об этом не сказал? Да-а, директор заповедника очень не хотел, чтобы я увиделась с его дочерью… Но почему?»

– Авдонина встречали в тот день?

– Нет, – отрицательно покачал головой Осетров.

– А знали, что он приехал?

– Откуда?

– Может, Марина сказала? Или этот… Юрий Васильевич?

– Нет, мне никто ничего не говорил, – угрюмо повторил лесник.

– А в котором часу вы были тут?

– Около двух…

«Уточнить у Гая, когда 27 июля появился в Турунгайше

Осетров и когда приехал Авдонин», – записала в блокнот

Дагурова и снова обратилась с вопросом к леснику:

– А дальше?

– Я поехал домой… Вздремнуть хотел немного. Ведь всю ночь не спал… Да не удалось.

– Почему?

– Шишкарей засек.

– Кого? – не поняла следователь.

– Ну людей, которые шишку бьют. Кедровую. Орехи промышляют… А у нас запрещено. На то и заповедник…

– Вы их остановили?

– А как же! Человек шесть прятки со мной затеяли… Но одного я схватил… В руках байдон 2 – кувалда пуда в полтора… Чуть меня не задел. Провозился с ним больше часа… Все умолял отпустить, не составлять акт… Спустишь раз – повадно будет, – покачал возмущенно головой

Осетров. – Ведь знают же, подлецы, что нельзя! Нет, лезут… Главное – орехи только-только созревать начали.

Представляете, с какой силой надо бить по стволу этим самым байдоном, чтобы несколько шишек упало? Так и уродуют кедр! – горячился лесник. – А им все до фонаря…

– Ну вы составили акт. Л потом?

– Какой уж там сон. Разозлился я… Думаете, приятно задерживать? Честное слово, за людей стыдно! – Осетров провел ладонью по лицу. – А с другой стороны – как тайгу уберечь? Зверье и прочее? Вот и приходится… – Лесник вздохнул, помолчал. Затем продолжил: – Потом с Мариной встретились…

2 Байдон – дубина, которой ударяют кедровые деревья, чтобы стрясти шишки

( местн.)

– Где?

– У Монаха, – показал он рукой в окно. – Километра два отсюда… Камень такой большой, на человека в хламиде похож. Черный весь…

– Заранее условились?

– Да, – кивнул Осетров.

– В котором часу?

– В шесть… Ну, поговорили. Я пошел ее провожать… –

Об этом Осетров выпалил скороговоркой. Было видно, не хотел выдавать подробности. Ольга Арчиловна решила пока на их встрече не заострять внимания.

– Мы уже почти расстались. Дальше Чижик одна хотела идти… До Турунгайша недалеко… Вдруг вижу, Рекс забеспокоился…

– Собака была с вами?

– Рекс всегда со мной… А если он что-то учуял – неспроста. Да и мне показалось: кто-то крадется по тайге… Я

сказал, чтобы Чижик шла домой, а я посмотрю, что за шум.

Рексу я приказал, чтобы сопровождал Марину.

Осетров замолчал. Следователь не торопила: воспоминания не из легких.

– Значит, двинулся я на шорох. Сначала думал – медведь. Прислушиваюсь, непохоже. Скорее человек. На границе ведь как? Лежишь в дозоре и по звукам должен определить, кто идет: кабарга или кабан, сохатый или человек. Зря тревогу поднимешь, ребята засмеют… Двинулся я, значит, бесшумно за ним. Смотрю: человек. В капюшоне.

На одном плече не то мешок, не то рюкзак, на другом –

ружье… И оглядывается, словно прячется от кого-то. Подозрительно… Я дважды крикнул: «Стой!» А он как припустил – только сучья трещат. Я опять: «Стой, стрелять буду!» Он еще быстрее. Ну я выстрелил вверх. Тогда он останавливается, поворачивается – и в меня. Наверное, у него осечка вышла: я только щелчок услышал. Правда, в тот самый момент что-то над самым ухом просвистело. Как пуля… Я даже присел. Тогда он из другого ствола – шарах!

Я тоже выстрелил…

Осетров замолчал, сглотнул слюну.

– Значит, Авдонин стрелял дважды? – уточнила следователь. – Один раз была осечка, а во второй раз – выстрел?

– Так и было, – кивнул лесник.

– Вы сразу подошли к нему?

– Какой там… Ноги к земле приросли, двинуться не мог… Зверя приходилось, а тут… Хотел Чижику крикнуть

– горло перехватило. – Осетров вытер со лба испарину. –

Как пересилил себя, не знаю… Лежит на богу. Я попятился… Дальше как в тумане… Не то я побежал, не то Марина с Рексом вернулись…

– А может, он был только ранен? – осторожно спросила

Дагурова.

– Да что вы… Столько кровищи… – Лесник судорожно вздохнул. – Ну, Чижик к отцу побежала, а я к участковому…

– Погодите, Нил, – остановила его следователь. – Когда вы приблизились к лежащему Авдонину, ружье и мешок где находились?

– Не помню… Честное слово, не до того было…

Ольга Арчиловна настойчиво спросила:

– Так все-таки они были?

– А из чего же он стрелял? – хмуро спросил лесник. – Из палки?

Ольга Арчиловна снова и снова возвращалась к тому, как Осетров увидел пробирающегося по лесу человека, как произошла перестрелка. Лесник твердо стоял на своих показаниях. ...