Элизабет Нуребэк Скажи, что ты моя

Стелла

Я все еще лежу на полу.

Лежу, обхватив руками колени.

Вдох. Выдох.

От биения сердца шумит в ушах, острая боль в животе сменилась дурнотой, дрожь прекратилась.

Меня зовут Стелла Видстранд, а не Стелла Юханссон. Мне тридцать девять, а не девятнадцать. И у меня больше не случаются панические атаки.

В комнату падает серый осенний свет. Я слышу шум дождя, льющегося за окном. Мой кабинет выглядит как обычно. Высокие окна, болотно-зеленые стены. Привольный пейзаж в раме на стене, ковер ручной работы на деревянном полу. Мой старый добрый стол, два кресла в углу у двери. Помню, как я сама обставляла кабинет, продумывая каждую деталь. Теперь уже не скажу, почему это казалось таким важным.

Я всегда представляла себе, что сама найду ее. Не думала, что она разыщет меня. Возможно, она сделала это из любопытства – желая посмотреть, кто же я. Или для того, чтобы упрекнуть меня, – чтобы я никогда не забыла.

Может быть, из чувства мести.

Мне понадобились десятилетия, чтобы заново построить свою разрушенную жизнь, прийти к тому, чем я занимаюсь сегодня. Но даже если я оставила позади все, что произошло тогда, – я ничего не забыла. Такое не забывается.

Я лежу на полу.

Колени к груди.

Вдох. Выдох.

Хенрик поцеловал меня в щеку, уходя на работу. Я позавтракала вместе с Эмилем, высадила его у школы и поехала дальше в сторону Кунгсхольмена^[1]. Все было как обычно. Запотевшие стекла в машине, пробка на мосту Транебергсбрун, туман над серой гладью воды озера Меларен, нехватка парковочных мест в центре города.

Она пришла на прием за час до обеда. Я открыла, услышав стук в дверь, и тут же узнала ее. Мы пожали друг другу руки. Она представилась как Изабелла Карлссон.

Знает ли она свое настоящее имя?

Я взяла у нее из рук мокрую от дождя куртку. Сказала что-то о погоде, пригласила в свой кабинет. Изабелла Карлссон улыбнулась и устроилась в одном из кресел. Когда она улыбалась, на щеках у нее появлялись ямочки.

Как обычно, когда пациент приходит ко мне впервые, я задала вопрос, что заставило ее обратиться за помощью. Изабелла Карлссон хорошо подготовилась. Свою роль она сыграла прекрасно: рассказала, что после смерти отца ее мучает бессонница. Ей нужна помощь, чтобы справиться со своим горем. Добавила, что испытывает растерянность и неуверенность в себе, что у нее возникают трудности в общении.

Все было тщательно отрепетировано.

Зачем?

Она с таким же успехом могла сказать все как есть. Не было никакой необходимости скрывать истинные причины своего появления.

Ей недавно исполнилось двадцать два. Среднего роста, стройная фигурка с тонкой талией. Коротко подстриженные ногти без маникюра. Ни татуировки, ни пирсинга, даже дырочек в ушах нет. Черные прямые волосы спадали до середины спины. Мокрые от дождя, они казались особенно блестящими и подчеркивали белизну кожи, и тут я подумала – какая же она красивая. Гораздо красивее, чем я могла себе представить.

Наш дальнейший разговор прошел как в тумане. Задним числом я даже не вспомню, что говорила. Вероятно, что-то про динамику групповой терапии, возможно, что-то о коммуникации и о том, как наш образ-Я влияет на наше отношение к другим.

Казалось, Изабелла Карлссон внимательно слушает меня. Движением головы она откинула назад волосы, снова улыбнулась. Однако она все время была начеку. Напряжение не спадало.

Сначала на меня накатила тошнота, потом закружилась голова, грудь сдавило так, что стало трудно дышать. Все эти симптомы мне хорошо знакомы. Извинившись, я вышла из кабинета и закрылась в туалете в конце коридора. Сердце отчаянно колотилось, холодный пот стекал по спине, а в голове стучало так, что искры сыпались из глаз. В животе все перевернулось, я встала на четвереньки перед унитазом, пытаясь вызвать рвоту. Не получилось. Тогда я села на пол, прислонившись к кафельной стене, и закрыла глаза.

Прекратить думать о ней.

Прекратить думать.

Прекратить.

Через несколько минут я вернулась, сказала, что жду ее на сеансе групповой терапии в среду в час дня. Изабелла Карлссон накинула куртку, приподняла волосы на затылке и встряхнула ими. Мне захотелось протянуть руку и прикоснуться к ее прядям, но я сдержалась.

Она заметила это.

Конечно, она обратила внимание на мои сомнения, на стремление к контакту.

Возможно, именно этого она и добивалась? Выбить меня из равновесия?

Она повесила сумку на плечо, я открыла перед ней дверь, и она ушла.

Как долго я мечтала об этом дне! Представляла себе, как все это будет, что я буду говорить. Все должно было произойти совсем не так. И оказалось, что это куда больнее, чем я думала.

Я лежу на полу.

Лежу, притянув колени к груди.

Вдох. Выдох.

Она вернулась.

Она жива.

Изабелла

– Изабелла!

Я обернулась на голос Юханны. Снова я оказалась в корпусе М, в самом дальнем конце кампуса, где располагалось кафе. В разгар обеденного перерыва в зале яблоку негде было упасть, все столы и стулья были заняты. В обед тут всегда толпились студенты. Я повертела головой, но Юханну не увидела. Наконец она поднялась со своего места и помахала мне рукой.

– Иди сюда! – крикнула она.

Я совершенно не хотела присоединяться к ней. Всю последнюю лекцию я сидела как на иголках. Казалось, я сейчас взорвусь от переполнявших меня чувств.

Горе. Гнев. Ненависть. Попытки все это скрыть. Улыбаться, казаться милой. Изображать из себя кого-то другого, не быть собой.

Более всего на свете мне хотелось бы съесть свой бутерброд в одиночестве, пока не началась очередная лекция. Еще раз обдумать то, что произошло в кабинете Стеллы. Однако мне трудно сказать «нет». Закинув сумку на плечо, я начала прокладывать себе путь среди человеческих тел, валяющихся на полу сумок, зеленых столов и красных стульев, и наконец добралась до их столика.

Юханна – самый близкий мне человек. Никогда у меня не было подруги ближе нее. С самых первых ужасных дней в Королевском технологическом институте, когда она взяла меня под свое покровительство и предложила мне переехать к ней. До сих пор не знаю, почему она так поступила. Мы с ней такие разные. Она человек опытный, много всякого повидала в жизни, путешествовала почти по всему миру. Волосы у нее выкрашены в лиловый цвет, в ушах дырочки, в носу кольцо, татуировка на пояснице и еще одна на запястье. Единорог, дышащий огнем. Она крутая и уверенная в себе. И прекрасно знает, чего хочет.

Сюзи и Марьям, сидящие возле нее, тоже очень милые. Но только с Юханной я могу расслабиться, быть собой.

– Куда ты пропала? – спросила Марьям. – Что-то я тебя на матане не видела.

– А меня и не было, – ответила я.

– Случилось что-то страшное? – воскликнула Сюзи, прикладывая руку к груди. – Ты же никогда не прогуливаешь!

– Мне пришлось уйти, сделать одно дело.

Я придвинула себе стул, повесила на спинку промокшую куртку и села. Меня до сих пор удивляет, что люди меня замечают, что кто-то обращает внимание на мое отсутствие. И даже скучает без меня. Я привыкла казаться невидимой.

Раскрыв сумку, я достала из нее завернутый в пластик бутерброд, купленный в супермаркете по дороге. Бутерброд уже потерял вид, и я кинула его обратно в сумку.

– Там все еще идет дождь? – спросила Юханна.

– Как с утра зарядил, так и льет, – ответила я.

– Тоска! – вздохнула Сюзи, перелистывая учебник по механике. – Ты хоть что-нибудь понимаешь?

– В последний раз я записала кучу всего про вращательные моменты, – ответила Юханна. – Но я не уверена, что все это относится к тому, к чему нужно.

Они засмеялись. Я тоже. Но какая-то часть моего существа словно бы сидела в прозрачном стеклянном аквариуме и смотрела наружу. Во мне живут два разных человека, я знаю. Один – это тот, кого все видят. Второго, настоящего, вижу только я. Между ними – пропасть. Внутри меня – бездна и тьма. (У меня есть склонность к мелодраматичности).

– Изабелла, ты же понимаешь, – воскликнула Марьям, поворачиваясь ко мне. – У меня уже паника. Пора начинать готовиться к экзамену!

– Если прочитать учебник, то там все понятно, – ответила я.

– Ну да, некоторым понятно. Если бы мы сидели и зубрили, как ты, вместо того чтобы ходить на вечеринки, мы бы тоже секли, – усмехнулась Сюзи и толкнула меня кулачком в бок.

– Признайся, что она права!

Скомканная салфетка Юханны полетела мне в голову.

– Признайся, Изабелла!

– Вы считаете меня зубрилкой? – спросила я. – Занудой, которая не умеет отрываться? Да не будь меня, у вас вообще не было бы никаких шансов, бездельницы хреновы!

Я швырнула скомканный шарик обратно в Юханну и расхохоталась, когда мне в голову тут же устремились два новых. Снова кинула смятой салфеткой в Сюзи и Марьям, и вскоре за нашим столом началась настоящая салфеточная война. Мы смеялись, вопили, а все остальные, сидящие в кафе, подскочили и начали болеть за нас, и тут…

У меня зазвонил мобильный телефон.

Слишком часто я так поступаю. Переношусь в мир вымысла и мечтаний. Мысленно проигрываю в голове маленькие смешные клипы. Сцены, где я такая же спонтанная и раскованная, как и все остальные.

Порывшись в сумочке, я нашла телефон и взглянула на дисплей.

– Кто это? – спросила Марьям. – Ты не хочешь ответить?

Я сбросила звонок и положила телефон обратно.

– Да нет, это неважно.

После лекции я поехала домой одна. Юханна отправилась к Акселю, своему парню. Строго говоря, я с удовольствием поехала бы прямиком домой после визита к Стелле, настолько тяжело мне далась встреча с ней, однако боялась пропустить что-нибудь важное в институте.

И вот я сижу в метро. Одна в толпе незнакомых людей. Когда я переехала сюда, мне поначалу казалось, что это полный кошмар, но сейчас я привыкла к такой анонимности. Прожив год в Стокгольме, я неплохо ориентируюсь. Поначалу я панически боялась запутаться в метро. Не различала поезда на Хессельбю и Хагсетру, трижды проверяла, правильно ли я еду, чтобы попасть туда, куда мне надо. Несмотря на все это, я довольно много перемещалась по городу. Посетила все торговые центры, до которых можно добраться на метро.

По каждой ветке я проехала на электричках до конца, освоила все линии метро, ездила на городском автобусе. Обошла пешком Сёдер, Васастан, Кунгсхольмен, Норрмальм, но больше всего гуляла по центру.

Я разглядываю исподтишка своих спутников, воображая, что мне все про них известно. Вот эта пожилая дама с лиловыми волосами и очками в красной оправе… Два раза в неделю она ходит в зал, обтянутая в яркие леггинсы по моде 80-х, и откровенно заглядывается на мужиков.

Парочка напротив меня – сидят, держась за руки, и время от времени целуются. Он студент-медик, она учительница начальной школы. И едут они домой в свою однокомнатную квартирку у Броммаплан. Вместе приготовят ужин и посмотрят кино, заснут на диване перед телевизором. Потом она уйдет и ляжет в постель, а он усядется за компьютер и начнет смотреть порнуху.

Длинный тощий мужчина в костюме. Он кашляет так, что сгибается пополам. Умирает от рака легких. Никто не знает, сколько он еще продержится.

Сколько времени каждому из нас осталось? Жизнь может оборваться в любой момент. Возможно, прямо сегодня.

Мне не хватает папы. Четыре месяца прошло с того майского дня. Четыре долгих пустых месяца. Задним числом я узнала, что он плохо чувствовал себя в течение нескольких недель. Само собой, к врачу он не пошел. Я ничего не знала. Папа никогда не болел. И в этот раз решил меня не беспокоить.

Сказать, что меня мучает совесть, – значит ничего не сказать. Слишком редко я бывала дома. В последний раз я видела его на Пасху. Но уехала на следующий день.

Что мною двигало, когда я уехала жить в другой город, – не чистейший ли эгоизм? Папа хотел, чтобы я воспользовалась выпавшим шансом. Он поддерживал меня в том, чтобы оставаться в большом городе, общаться с новыми друзьями, оторваться от родительского дома.

Всю правду я узнала только после его смерти. И я никогда не прощу ей того, что она сделала. Всей душой желаю ей смерти. Ненавижу ее.

Ненавижу ее.

Ненавижу ее.

Ненавижу ее.

Стелла

Я проснулась в своем доме в Бромме^[2]. Заснула я на кровати поверх покрывала, укрывшись пледом. Такое ощущение, что я проспала несколько дней.

Вчера, сославшись на мигрень, я попросила Ренату обзвонить оставшихся пациентов и отменить прием. Под проливным дождем остановила такси на Санкт-Эриксгатан. Дальше не помню. Должно быть, я расплатилась с шофером, когда мы приехали, вышла из машины и вошла в дом. Сняла обувь и пальто и поднялась наверх, в спальню. Ничего этого я не помню.

Жжение в глазах, тупая головная боль – на мгновение у меня возникла надежда, что все это мне привиделось. Мне просто приснилось, что девушка по имени Изабелла Карлссон посетила мой кабинет.

Как мне хотелось, чтобы так и оказалось.

Избегать боли – основополагающий человеческий инстинкт. Лучше бежать, чем столкнуться с тем, что причиняет боль.

Если бы я могла сбежать.

Я услышала, как «рендж ровер» Хенрика въезжает на дорожку перед домом. Встала с постели, подошла к окну. Дождь все лил. Сосед стоял у забора в непромокаемом плаще со своей тявкающей собачонкой. Эмиль выпрыгнул из машины и побежал к дому. Хенрик поздоровался с соседом и двинулся следом. Входная дверь открылась, и я услышала, как Хенрик окликает меня. На мгновение я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и направилась вниз.

Эмиль пробежал мимо меня, спрашивая на ходу, что на ужин. Я ответила, что понятия не имею, – тем временем он вбежал в гостиную и бросился на диван. Хенрик поднял мое пальто, лежащее на полу в прихожей, повесил его на крючок и сказал, что пытался дозвониться мне.

Я ответила, что мобильник наверняка остался в сумке. Хенрик посмотрел на пол – трубка лежала возле моих туфель. Он поднял ее и протянул мне.

– Мы хотели спросить, не купить ли нам чего-нибудь по дороге, – произнес он. – Ты не приготовила ужин.

Это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта.

– Я не успела.

– Что-нибудь случилось?

– Почему ты так думаешь?

– А твоя машина?

Об этом я совсем забыла. Моя «ауди» осталась стоять на Кунгсхольмене.

– Я взяла такси.

Хенрик внимательно посмотрел на меня. Я быстро поцеловала его в щеку, избегая встречаться с ним взглядом, и поспешила в кухню. Он последовал за мной.

– Эмилю нужно поесть, – сказал он. – Ему скоро ехать.

У меня совсем вылетело из головы, что у Эмиля сегодня тренировка по баскетболу. В обычном состоянии я никогда бы этого не забыла. Я села к столу, проверила телефон. Два пропущенных звонка и одно сообщение. Хенрик достал что-то из морозилки, крикнул Эмилю, что еда скоро будет.

– Как у тебя прошел день? – спросил он после паузы.

– Хорошо.

– Все в порядке?

– Да, – ответила я.

– Точно?

– Точно.

Хенрик помешал макароны, выложил мясной фарш на сковородку. Тем временем рассказывал, что собирается навестить своих родителей в загородном доме в следующие выходные. Что у Эмиля в субботу матч. О работе. Потом поставил на стол тарелки и стаканы, положил приборы, налил воду в графин. Принялся рассказывать что-то еще о работе.

Это самый обычный понедельник. Мы встречаемся дома после долгого дня, переговариваемся в кухне. Мой муж ведет себя как обычно, сын тоже. Наш прекрасный дом такой же, как всегда. А между тем все какое-то чужое. Словно я стала другой. Словно я чужая в своей собственной жизни.

Хенрик крикнул Эмилю, что еда готова. Никакой реакции не последовало. Хенрик снова позвал его, но Эмиль никак не шел.

Я решительными шагами направилась в гостиную, подошла к дивану, сняла с Эмиля наушники и отобрала у него планшет. Сердитым голосом заметила, что ему скоро на тренировку. Эмиль сначала удивился, потом обиделся. Он встал, прошел мимо меня и сел за стол.

В тот момент, когда Эмиль не смотрел в нашу сторону, Хенрик положил ладонь мне на руку. Я прекрасно понимала, что он хочет сказать: «Успокойся, что с тобой сегодня?»

Мне следовало бы рассказать ему, что со мной произошло. Следовало бы поговорить с ним. Не в моем стиле напускать таинственности. Как-никак я психолог, и к тому же практикующий психотерапевт. Я говорю о своих чувствах, я обсуждаю и выясняю, какой бы ни была проблема. Особенно когда речь идет о том, что полностью изменит нашу жизнь. Хенрик – мой лучший друг. Мы всегда откровенны друг с другом, можем поговорить обо всем. Он знает меня лучше, чем кто-либо другой, так что скрыть от него что-либо особенно трудно. Да у меня и не возникало никогда подобного желания. Вплоть до сегодняшнего дня.

Мне не удалось проглотить ни кусочка. Хенрик и Эмиль беседовали между собой, я не знала о чем. Я вроде бы и слушала их разговор, но не слышала. Мои мысли все время улетали к ней.

Изабелла Карлссон.

Почему она использует это имя? Что именно ей известно?

Эмиль что-то говорил о велосипеде, который ему хотелось бы иметь, – суперкрутой велик. Достал свой телефон, чтобы показать нам фото. Извинившись, я поднялась из-за стола и ушла из кухни. Зашла в прачечную, попыталась собраться с мыслями.

Паническая атака. Впервые за последние двенадцать лет. Я теряю контроль и ничего не могу поделать. Панический ужас и парализующая тоска охватывают мое тело, заполняют все мои мысли и чувства. Такое ощущение, как будто тебя заставили вскочить на поезд, несущийся куда-то без тормозов – и ты знаешь, что тебе придется проехать весь путь до конца, до последней станции. А я вовсе не хочу снова там оказаться. Я готова на все, лишь бы не проходить через все это еще раз. Меня пугает сама мысль о том, что все это опять обрушится на мою семью.

Если бы я знала, какой окажется эта встреча, – стала бы я подвергать себя такому испытанию? Знай я наперед, кто она, – решилась бы я с ней встречаться?

Если, конечно, это действительно она.

Я буквально вижу перед собой эту сцену: как я спрашиваю ее прямым текстом. Смотрю ей в глаза, задаю вопрос и вижу, как мои слова проникают в ее сознание, запускают цепь реакций.

Да, это я.

Правда? Ложь?

Нет, это не я.

Правда? Ложь?

Я не доверяю Изабелле Карлссон. Да и как я могу ей доверять? Как я могу доверить ей свои вопросы, если пока даже понятия не имею, чего она добивается. Сперва мне многое нужно выяснить. Я должна узнать больше.

У меня за спиной возник Хенрик. Он положил мне руки на плечи.

– Что с тобой? – спросил он. – Поговори со мной, Стелла!

– Я устала.

– Дело не только в этом, – возразил он. – Что-то произошло, я вижу по тебе.

Он так просто не отступится. Я повернулась к нему.

– Денек выдался ужасный, – ответила я. – У меня началась мигрень, я отменила прием и поехала домой.

Я осознанно постаралась намекнуть, что речь идет о Лине – пациентке, с которой у меня когда-то возникли проблемы. По его глазам я увидела, что он так и понял.

Хенрик погладил меня по щеке, обнял меня. Спросил, пришло ли решение из инспекции по здравоохранению. Известий от них я еще не получала. Пока.

Он сказал, что последние месяцы выдались напряженными, но все уладится. Сегодня он отвезет Эмиля на тренировку сам, я могу остаться дома.

Когда они отъезжали от дома, я стояла у окна кухни и смотрела им вслед.

Поднимись на чердак. Загляни в сумку.

Чемодан на чердаке. Двенадцать лет я не прикасалась к нему – с тех пор как мы переехали сюда. Но я прекрасно помню, где он лежит.

Я не собираюсь в него заглядывать.

Если я это сделаю, то опять лишусь рассудка.

Двадцать один год назад моя жизнь рухнула, однако мне удалось отстроить ее заново. Об этом нельзя забывать. Я решила жить дальше – что еще мне оставалось? Единственной альтернативой была смерть, но на этот шаг я тогда не решилась.

Вместо этого я сосредоточилась на образовании, на достижении поставленных целей. Пять лет спустя я познакомилась с Хенриком и влюбилась в него.

Я похоронила ее. Это не означает, что я забыла.

Загляни в сумку на чердаке.

Паническая атака, охватившая меня сегодня, – всего лишь однократное явление.

Такого больше не повторится.

И мне не надо подниматься на чердак. Мне нужно одно – выспаться.

Я направилась в спальню. Принимать душ не было сил, смывать косметику – тоже. Даже почистить зубы я была не в состоянии. Я сняла наручные часы, подарок Хенрика, и положила их на комод. Брюки и джемпер кинула на стул у двери. Сняла лифчик и заползла под одеяло.

Я долго не могла заснуть.

Дождь все еще барабанил по стеклу, когда я проснулась среди ночи. Должно быть, я спала очень крепко – даже не слышала, как вернулись Хенрик и Эмиль. Благодаря плотным шторам в комнате было абсолютно темно. Обычно мне так очень нравилось, но сейчас темнота давила и душила.

Поднимись на чердак. Загляни в сумку.

Рука Хенрика обнимала мою талию. Он что-то пробормотал во сне, когда я сдвинула ее. Я вылезла из кровати и накинула халат. Тихонько выскользнула из спальни, плотно закрыв за собой дверь. В дальнем конце коридора я подтащила стоящий у стены стул и поставила его под люком, ведущим на чердак. Залезла на стул, взялась за ручку и потянула. Раздался скрежет. Я стояла, затаив дыхание. Потом достала стремянку, поднялась на чердак, зажгла свет.

Сумка стояла в самом дальнем углу. Мне пришлось отодвинуть несколько коробок, чтобы добраться до нее. Красно-синяя с узором пейсли – ее мне подарила мама много лет назад. Я достала ее, села на стол и расстегнула молнию…

У паука были мягкие длинные лапы, сиреневые и желтые, и широкая глупая улыбка. Я дернула за веревочку у него на животе, но ничего не произошло. Обычно он играл несколько тактов детской песенки про паучка. Нам это казалось безумно смешным.

Белое одеяло с серыми звездочками. Крошечное голубое платьице с кружевами на воротнике и манжетах – единственный предмет одежды, который я сохранила. Я уткнулась в него носом. Он пах пылью и молью.

Фотографии. На одной из них – лица трех радостных подростков. Даниэль, его сестра Мария и я.

Я почти всегда носила длинные волосы. Они у меня густые, темно-каштановые, слегка волнистые. Когда было сделано это фото, они доставали до середины спины. На мне желтое платье, перехваченное на талии черным поясом из широкой резинки. Даниэль обнимает меня одной рукой за плечи, он мужественный и уверенный в себе. Короткие волосы, как всегда, взъерошены, на нем потрепанные джинсы и фланелевая рубашка с отрезанными рукавами.

Интересно, чем он сейчас занимается? Счастлив ли он? Вспоминает ли обо мне хоть когда-нибудь?

Я внимательно рассмотрела Марию. У нее прямые волосы до талии – такие же черные, как у Даниэля. Сходство с Изабеллой Карлссон пугающее. Они словно родные сестры. Или даже близнецы.

Но это просто совпадение. Такого не может быть.

Еще фотографии. Семнадцатилетняя девушка с малышом на руках. Она сама еще ребенок. И она, и малышка улыбаются. У обеих ямочки на щеках.

Я почувствовала жжение в глазах и потерла их рукавом халата. На самом дне сумки лежала книжка в красном переплете. Я взяла ее в руки.

Мой дневник.

29 декабря 1992 года

А-а-а-а! Ужас, ужас, ужас. Я беременна. Как это получилось? То есть это-то я понимаю. Но все-таки. Наверное, поэтому я все время такая уставшая. Поэтому у меня постоянные перепады настроения и то и дело хочется плакать.

Вот сегодня, например. Мы с Даниэлем и Перниллой поехали в торговый центр и стали примерять шмотки. Я нашла очень классные джинсы, но не смогла их застегнуть, хотя это был мой размер. Старалась, пыхтела – но мне так и не удалось.

Сама понимаю – я отреагировала слишком бурно. Я села на полу в примерочной и разрыдалась. Даниэль ничего не понял и сказал эдак небрежно: «У тебя что, месячные? Возьми размер побольше, в чем проблема?» Я разозлилась и разрыдалась еще сильнее. Пернилла отругала его за это. Мы наплевали на шмотки и пошли перекусить.

Как я скажу маме? Она взорвется от ярости. Хелена точно процедит сквозь зубы, что это ужасно. А Даниэль – что скажет он? Стать отцом. Мы представляли себе наше будущее немного иначе.

Эмоции зашкаливают. Вся моя жизнь перевернулась.

Как мы могли так лажануться? Такая безответственность. У меня были такие планы – что мне теперь делать?

Мне кажется, я сошла с ума. То смеюсь, то плачу. То меня переполняет счастье, то жуткий страх. Маленький человечек. Просто так, ниоткуда. Разве можно уже любить это крошечное существо?

Я хочу этого ребенка. Хочу ребенка от него. Надеюсь, он тоже захочет, потому что другого выхода я себе не представляю.

Так что добро пожаловать в этот мир, я жду тебя, кто бы ты ни был. Все остальное подождет.

Изабелла

Утро, когда все куда-то спешат. Сюзи стояла на несколько ступенек выше меня на эскалаторе. Я только что обернулась и видела, что она заметила меня. Значит, придется всю дорогу с ней болтать. Изображать, что у меня все в порядке, притворяться нормальной.

Нормальной. Даже не понимаю до конца, что означает это слово.

Как все?

Смогу ли я когда-нибудь научиться быть как все? Так, что никто не заметит, какая я странная? Какая я на самом деле злая?

Злая. Иного слова тут не подберешь. Я никогда никому не причиняю зла. Но иногда мне становится страшно, что я это сделаю. Ненависть во мне, нарастающая ярость. Вот что делает меня злой. Я не знаю, что мне делать, куда податься. Но меня не покидает чувство, что все кончится очень плохо – что все мысли, все переполняющие меня чувства приведут к чему-то страшному. (Похоже, опять получается как-то высокопарно.)

Сойдя с эскалатора, я дождалась Сюзи.

– Привееет, Изабелла! – крикнула она и подошла ко мне. Она всегда говорит с восклицательными знаками на конце. – Дико странно, что дождь не идет! Столько дней такая отвратная погода! А где Юханна?

– Пошла купить себе покушать.

– Покууушать! – весело повторила она, передразнивая мое произношение. Теперь это случается все реже, и я не так обижаюсь, как в начале.

– А где у нас лекция?

– В К1, – ответила я.

– А ты сделала подготовительное задание?

– Да. А ты? (Я откинула назад волосы – дурная привычка, с которой я усиленно борюсь.)

Сюзи состроила гримаску.

– Отличница. Надеюсь, меня не спросят.

Всю дорогу она болтала – как здорово, что сегодня пятница, что будет в выходные (компания собирается в бар, не хочу ли я присоединиться). Вчера ее собаку вырвало, а еще у нее есть подружка-ветеринар, чего они только не насмотрятся на такой работе, ха-ха. Она напомнила мне, что половина сентября уже прошла, что время летит быстро и что скоро наверняка снова польет дождь.

Я слушала, иногда поддакивала. Когда мы были уже почти на месте, она убежала в туалет. Я открыла дверь аудитории и зашла, хотя до начала лекции оставалось еще одиннадцать минут. Оглядевшись, я выбрала крайнее место в третьем ряду.

Я всегда сажусь в один из первых рядов. (И прихожу вовремя.) Я положила перед собой блокнот и ручки и приготовилась все записывать: каждую цифру и букву. Маркеры, которыми я подчеркиваю, выделяю, провожу стрелки, чтобы лучше видеть связи и легче запоминать. Во всем этом есть черты невроза. (Точно знаю, что это так, – читала об этом). К цифрам у меня особое отношение. Даже если я знаю, что и так их запомню, – или если они, наоборот, никогда мне больше не понадобятся, я все равно их записываю.

«Увидимся двадцать минут четвертого». 15:20.

«Садись на автобус 515 или 67 на площади Уденплан». 515, 67.

«Твой рост 163, вес 56». 163, 56.

Многие считают меня чересчур серьезной. Все, с кем я общаюсь здесь, в КТИ, трепетно относятся к учебе – но и гуляют от души. По пятницам – паб в Нимбле, разные факультеты организуют свои вечеринки, а сессия всегда заканчивается большой попойкой. Не говоря уже о промежуточных домашних вечеринках.

Юханна и Сюзи всегда зовут меня с собой, но я соглашалась лишь пару раз. Общий праздник первого курса этой весной – единственное большое мероприятие, на котором я побывала в последнее время.

И дело не в том, что я не хочу. Наоборот, я очень хочу вписаться в компанию – хорошо бы, если бы это не стоило мне такого труда. Легче было бы забыть, кто я на самом деле.

Однако переезд в Стокгольм – лучшее, что я сделала за всю жизнь. Количество друзей в «Фейсбуке» увеличилось в несколько раз. У меня есть «Инстаграм». И «Снэпчат» (обожаю его!). Я стараюсь запечатлеть свою повседневную жизнь, снимаю селфи. Моя виртуальная реальность потрясающая, безумная и яркая – все, кто видит мои фотографии, сразу понимают, что моя жизнь полна особых моментов в окружении друзей, которые меня любят. Каждый лайк, каждый комментарий радует меня. Понимаю, что это так поверхностно, – но меня это не беспокоит. Чем плохо быть поверхностной? До весны я даже общалась с людьми в реале, а не только в Интернете.

А потом умер папа.

В поле моего зрения что-то замаячило, и я подняла глаза. Парень, которого я не знаю, спросил, можно ли пройти. Выглядел он классно. Я привстала, и он улыбнулся мне, прежде чем протиснуться по ряду стульев. Его взгляд надолго задержался на моем коротком платье и высоких сапогах.

В этом году мне пришлось привыкнуть к тому, что парни обращают на меня внимание. (Дома я была невидимкой.) Волосы – единственное, чем я всегда была довольна и гордилась. Но мое тело… Иногда на меня пялятся, как сейчас. Странно, но приятно. Никто не проникает взглядом за внешнюю оболочку, никто не видит сути. Никто не знает, какая я фальшивая, злонамеренная, испорченная и ужасная. Никто никогда не узнает, кто я в глубине души.

Юханна и Сюзи заставили меня изменить имидж. Все началось с того, что я взяла у Юханны поносить свитер, который оказался очень обтягивающим. И тогда они заставили меня примерить одно из ее самых коротких платьев. Оно было и вправду чересчур коротким. Но, по их мнению, это так и было задумано. Имея такие ноги, как у меня, нужно их показывать.

Они потащили меня с собой в H&M, Monki, Gina Trikot – мы обшарили все магазины. К тому же я обнаружила, что в стокгольмских секонд-хендах можно найти такие вещи, какие дома в Бурленге никогда не попадаются. Теперь я полностью обновила гардероб. У меня появилась одежда таких размеров и таких стилей, которые я никогда раньше не покупала.

Я привыкла быть на виду. Оказалось, что это совсем не страшно. Наоборот. Так легче прятаться. Мне нравится, что я могу выбирать, кем мне быть в глазах других.

Моя недавно завоеванная свобода. Моя новая сила.

Если бы только я могла забыть свое истинное «я».

Вот тут-то и появляется Стелла Видстранд.

Мои размышления прервались: началась лекция. Я сосредоточенно слушала и записывала. Когда объявили перерыв, я встала и сделала шаг в сторону, чтобы те, кто сидит со мной в одном ряду, могли выйти. Я размышляла, пойти ли мне в коридор или остаться в аудитории, когда кто-то за моей спиной выкрикнул его имя.

Фредрик.

Я обвела глазами бурлящую толпу. Вот он – несколькими рядами выше меня. Он поднял голову, встретился со мной взглядом и кивнул. (Я поняла, что смотрела на него слишком долго.) Потом встал и перевел взгляд на Меди, стоящего где-то в стороне, что-то крикнул ему – что именно, я не смогла разобрать.

Фредрик стройный, чуть повыше меня ростом. У него подстриженная наискосок густая светлая челка, которую он отбрасывает в сторону движением головы или запускает в нее пальцы. Он часто улыбается – могу себе представить, как он выглядит на школьной фотографии в первом классе. Примерно как сейчас, только верхних зубов не хватает.

Носит он джинсы или чинос, сидящие низко на бедрах, и почти всегда – футболки с принтом. Он катается на лонгборде и однажды даже уговорил меня попробовать. Сам бежал рядом, держа меня за руку, и хохотал. Я спросила, почему, и он ответил, что я визжу, как девчонка. Красивый, крутой, классный парень. И танцует отлично – в этом я могла убедиться на тусовке первокурсников. (Он никогда не узнает, какая я на самом деле.)

Рядом с ним сидела стройная красивая брюнетка. Она встала, потянула его за руку, и он обернулся к ней. Смеясь над чем-то, что она рассказывала, он вместе с ней спустился и пошел к выходу. Я ему надоела. Или он догадывается. Или он знает.

Ведь люди наверняка чувствуют, что со мной что-то не так, да?

Я снова села на свое место. Как же мне хотелось, чтобы моя жизнь сложилась по-другому: чтобы я могла вписаться в компанию и быть как все. И на дне души не таилась бы черная тень. И не надо было бы скрываться. Но моя жизнь не похожа ни на чью другую.

И во всем этом виновата она.

Ах, если бы я могла отомстить.

Если бы ей пришлось страдать, как страдала я.

Как я хочу, чтобы ее вообще не стало.

Пусть бы она умерла.

Стелла

Бум, бум, бум. Баскетбольные мячи ударялись о пол и стены. Время от времени они с грохотом попадали в корзину. Шум стоял совершенно оглушительный. Я спустилась по ступеням на трибуне спортивного зала, сжимая в руке бумажный стаканчик с обжигающе горячим кофе. Села, кивнула знакомым, но потом уткнулась в телефон, чтобы избежать необходимости общаться. Целую неделю я ходила на работу, выслушивала своих пациентов, делала покупки, готовила еду, стирала. Играла сама с собой в игру, притворяясь, что все, как обычно. И все же на уме у меня была одна лишь Изабелла Карлссон. Я думала о ней постоянно. Меня нисколько не огорчило, что Хенрик каждый день задерживался на работе, а Эмиль был занят со своими друзьями.

Пришла эсэмэска от Маркуса: «Ужин в среду, все срастается? Мой брат отправил меня к тебе». Младший брат Хенрика мне всегда нравился, но сейчас у меня не было никакого желания с кем-либо общаться. Тем не менее, я ответила, что мы мечтаем познакомиться с его новой девушкой. И ждем его с детьми.

Одна из знакомых мам спросила, можно ли присесть рядом со мной. Я пододвинулась на скамье и стала смотреть на поле. Где-то далеко стучал мячом Эмиль. Я помахала ему рукой, но он не заметил меня. Тогда я достала из сумки дневник и положила его себе на колени. В подростковые годы я делала записи почти каждый день. Эта тетрадь последняя.

Конечно же, там много о Даниэле, но еще и о моих планах на жизнь. О чем мечтает, о чем думает девочка-подросток? Я хотела стать закройщицей. Или художником-керамистом. А может быть, дизайнером и проектировать интерьеры. Мне хотелось всего. Всему я хотела научиться, мечтала творить, объехать весь земной шар, останавливаясь на месяц-другой то здесь, то там.

Даниэль не разделял мои мечты. Ему не хотелось ни путешествовать, ни узнавать новое, ни учить иностранные языки. Он собирался остаться в Кунгсэнгене, чтобы со временем открыть свою автомастерскую. Ему нравилось заниматься своими машинами, гонять по улицам и пропускать в выходные пару стаканов пива с друзьями. Казалось бы, что у нас могло быть общего! Но я была влюблена, и нас ждало счастье.

Осенью 1992 мы с Даниэлем были неразлучны. Мы катались на его красной «импале», наслаждаясь жизнью и не подозревая о том, что нас ждет. И оба хотели этого ребенка. Мы даже обсуждали, что потом заведем еще.

Я писала о беременности, о своих ожиданиях и страхах. О том, как на нас косились окружающие. Двое подростков, готовящихся стать родителями, – далеко не все разделяли наше мнение, что это здорово.

Роды. Первый раз я прикладываю ее к груди. Даниэль со слезами на глазах и Алиса у меня на руках.

Первое время, когда мы только знакомились с маленьким человечком, перевернувшим нашу жизнь. Ее запах. Я могла вдыхать его бесконечно. Ее чудесный маленький ротик. Ямочки на щеках.

Честно говоря, я ожидала испытать более сильные чувства, читая это. Думала, что каждое слово будет впиваться в меня, вызывая радость и смех или горе и слезы. Оказалось, что я даже не помню многого из того, что тогда писала. Словно знакомая или дальняя родственница делилась со мной воспоминаниями.

Но пока я отказывалась думать о том дне, который наступил год спустя. Пока мне удавалось держать дверь в ту комнату закрытой. Я не знала, хватит ли у меня сил снова встретиться с этой болью, снова услышать обвинения. Мне казалось, я не смогу вернуться назад, позволить чувству вины снова навалиться на меня всей тяжестью.

Почему тебя не было рядом с ней?

Я вздрогнула – мяч попал в корзину, и мужчина, сидящий позади меня, вскочил и оглушительно заорал.

Эмиль принял подачу и побежал с мячом по полю.

Когда он был помладше, я не пропускала ни одной тренировки, ни одного матча. И по баскетболу, и по теннису. Хотя сейчас это уже ни к чему, я все равно часто хожу с ним. Ему тринадцать. И я слишком его опекаю. Он мой единственный сын.

Когда же я перестала думать о нем, как о своем втором ребенке?

Оба получили от меня в наследство ямочки на щеках. У Эмиля мои курчавые волосы, а у Алисы мои глаза. Но в остальном они очень похожи на своих отцов.

Алиса. Даниэль.

Эмиль. Хенрик.

Две разные жизни.

Неужели они столкнутся?

Что теперь будет со мной? С моей семьей?

Это всего лишь случайность. Мне просто показалось.

Слишком много времени было потрачено на ожидания и надежды. Я больше не выдержу давящей тоски и бессмысленного томления. Никто не может изменить того, что произошло. Потерянные годы не вернуть.

Уходя со стадиона, я выбросила дневник в мусорную корзину.

29 июля 1993

Я стала мамой!

Сегодня моей дочери Алисе Мод Юханссон исполнилась неделя.

Раньше я даже представить себе не могла, какие чувства на меня нахлынут, – поняла это только сейчас. Моя жизнь в корне изменилась.

Подумать только, что тебя может охватить такая любовь к маленькому существу. Она самая прекрасная малышка, какую только можно себе представить. Крошечные пухленькие пальчики на ручках и ножках. Пышная шевелюра, торчащая во все стороны. Даниэль говорит, что у нее от рождения на голове меховая шапка. Как у него. Густые черные волосы.

Самый очаровательный ротик на свете. Мне кажется, у нее на щеках ямочки. Особенно с левой стороны, как у меня. А правое ухо – в точности как у Даниэля и Марии. Треугольное эльфийское ухо. Это передается по наследству.

Больше всего она похожа на отца, однако у нее мои глаза. Она вобрала в себя черты нас обоих. Никогда в жизни я не была так счастлива.

Она такая маленькая и беспомощная, во всем зависима от меня.

Какая ответственность!

Совсем недавно я тащилась домой с пакетами продуктов в руках, а потом Даниэль ругал меня. Он не разрешал мне поднимать тяжелого – даже пакет молока или буханку хлеба. Часто лежал, приложив ухо к моему животику, и слушал. Пел песни Элвиса: Love me tender, Teddybear. Однажды он вдруг замолчал, уставившись на меня большими глазами, – и прошептал, что он ощутил ее толчки. Потом он гладил мой живот руками, искал нашу малышку, пытаясь нащупать ее ножки. Все это происходило всего пару недель назад. А кажется – совсем в другую эпоху.

Роды продолжались всю ночь. Мне было ужасно больно, и казалось, что она никогда не вылезет. Это самое ужасное и одновременно самое прекрасное событие в моей жизни.

Даниэлю было очень тяжело видеть, как мне больно. Я так крепко сжимала его руку – потом он сказал мне, что сам все время боялся упасть в обморок.

И в конце концов упал! Как раз когда Алиса родилась, он рухнул, как подрубленное дерево, и ударился головой о край стула. Задним числом он неохотно говорит об этом, но пришлось даже зашивать рану – ему наложили пять швов. Мой любимый. Мой бесстрашный герой.

Я обожаю его больше, чем когда бы то ни было.

Сегодня к нам приходили мама с Хеленой. Хотя мама была против, считая, что мы слишком молоды, она все время просидела, держа Алису на руках, и не желала с ней расставаться. А вот Хелена вела себя сдержанно – и со мной, и с Даниэлем. В его присутствии она по-прежнему чувствует себя напряженно. Дочь мою она взять на руки не захотела. Я расстроилась.

Чем дальше, тем меньше в нас общего.

Я много над этим размышляю и, возможно, иногда кажусь замкнутой. Однако как к чему-то прийти, если никогда не размышлять? У моей сестры дело прежде всего, она не тратит времени на размышления. Она идет вперед, не обращая внимания на эмоции. Я незапланированно забеременела и теперь не знаю точно, что мне делать в будущем, у нее же вся жизнь продумана до мелочей.

Хотелось бы мне быть такой же, как она? Как я могу этого хотеть? Тогда это была бы не я.

Жизнь непредсказуема. Может произойти все что угодно.

Как бы я ни размышляла, как бы Хелена ни планировала. Никто из нас не знает, что нас дальше ждет. Наверное, в этом и заключается главная прелесть жизни. Понимаю, что я сейчас выгляжу глупо. Размышления подростка, пытающегося казаться умным.

Мне пора спать. Даниэль и Алиса лежат рядом со мной и спят как сурки. Моя семья.

Стелла

Сегодня среда. Время тянулось невыносимо медленно.

Я допила кофе, поставила чашку в посудомоечную машину и захлопнула дневник, лежащий на кухонном столе. Выбросить его было совершенно идиотским поступком. Словно это могло что-либо изменить. Когда мы уже сидели в машине возле спортивного зала, я велела Эмилю подождать меня. Бегом вернулась назад и достала дневник из урны. Обтерев его, положила себе в сумку.

Когда я читаю его, все снова оживает. Как я и ожидала. Тоска, чувство вины. Понимание того, что я совершила, – и что этого уже нельзя исправить. Однако у меня нет выбора, я должна двигаться дальше. Пока буду делать вид, что ничего не произошло. Хенрик пока ничего не узнает. До поры до времени.

Я заперла входную дверь и направлялась к машине, когда наш сосед окликнул меня и помахал рукой. Юхан Линдберг обладал удивительной способностью почти всегда находиться в своем дворе, когда мы приезжаем или собираемся уезжать. Его уволили с поста финансового советника крупной инвестиционной компании, когда выяснилось, что именно он рассылал коллегам женского пола фотографии пениса. Его выгнали в тот же день. Но, конечно же, приземлился он мягко. Как всегда, когда мужчина, находящийся на достаточно высоком уровне, переходит все границы, раскрывается парашют. Юхану Линдбергу не надо больше работать. Мы называем его инвестором: он сидит дома и хвалится своей новой жизнью дейтрейдера. Он навязчив, однако дружелюбен, с ним даже можно вполне приятно поболтать, но сегодня у меня не было на это настроения, так что я помахала ему в ответ, села в машину и уехала.

Войдя в свою консультацию, я поприветствовала Ренату, сидящую за стойкой. Она спросила, как у меня дела, – ей показалось, что я какая-то бледная. Естественно, я не рассказала ей о том, что плохо сплю и потеряла аппетит. Вместо этого сослалась на свои гены – дескать, я всегда бледная. Она засмеялась. Я тоже на всякий случай посмеялась и пошла дальше по коридору в свой кабинет. Сняла пальто, повесила его на вешалку, переобулась. Села за стол, взяла ежедневник и ноутбук. Просматривая календарь, я пыталась собраться с мыслями перед предстоящими сессиями. Две в первой половине дня, затем после обеда – сеанс групповой терапии, и затем еще одна сессия.

Прошло девять дней с тех пор, как я повстречалась с ней – с девушкой, которая называет себя Изабеллой Карлссон. Девять дней полной бессмысленности. Девять дней давящей неизвестности. За это время я выпила куда больше, чем обычно. Попытка забыться, а что же еще?

Терпеть не могу красное вино, которое упорно покупает Хенрик. Я вообще не люблю вина. На вкус оно горькое, от него у меня болит голова, и каждый раз мне после него плохо, стоит мне выпить больше двух бокалов. Однако несколько вечеров подряд я заставляла себя выпить, чтобы заснуть. Впрочем, даже это не помогало. Хотя это все же лучше, чем снотворное. От снотворного мозг у меня на следующий день вообще не работает. Однако алкоголь – не решение проблемы. Во всяком случае, в долгосрочной перспективе мне это не поможет. Чем больше я пью, тем больше риск нового срыва.

Неопределенность невыносима. Не знать ответа, быть не в состоянии заглушить целый рой мыслей и вопросов, кружащийся в голове. Сколько раз я металась от уверенности к сомнениям и обратно! Твердо решала, что интуиция меня не подводит – и тут же становилась стопроцентно убеждена, что она ошибается. Настроение у меня было хуже, чем когда бы то ни было, терпение на нуле. Все тело зудело, словно потребность закричать или заплакать просачивалась через все поры.

Изабелла Карлссон. Сегодня она впервые будет участвовать в групповой терапии. Не припомню, когда я в последний раз так нервничала перед терапевтической сессией. Или испытывала такой страх, как сейчас. Возможно, моя вера в себя как психотерапевта пошатнулась. Но то, что случилось с Линой Ниеми, не моя вина. Я делаю свое дело хорошо.

Моя ошибка заключалась в том, что я не смогла на ранних стадиях распознать, в чем проблема. Слишком долго я пыталась, но так и не смогла помочь ей. У нее появилась зависимость от меня, она хотела, чтобы я постоянно была рядом.

Лина Ниеми инсценировала попытку самоубийства, после того как я приняла решение перенаправить ее к другим специалистам. В начале мая она приняла горсть антидепрессантов, запив их водкой. Ее мать вовремя обнаружила ее. После этого Лина провела ночь в больнице с жалобами на боли в животе. Вот и все.

Опасность ее жизни не угрожала. Однако, по словам самой Лины, она была близка к смерти. Обвиняя меня во всем, она утверждала, что я не проявляла достаточной чуткости во время наших бесед, не воспринимала всерьез ее проблемы, не слышала ее зов о помощи. Она утверждала, что я действовала непрофессионально и вызвала у нее деструктивную зависимость от меня.

Родители Лины слушали только свою дочь, что в общем-то можно понять. Однако с тех пор мать Лины, Агнета, стала писать обо мне в блоге: мол, я манипулятор, мои методы сомнительны, я получаю нездоровое удовольствие от того, что во мне нуждаются. Моего имени она не называла, но на Кунгсхольмене не так много психотерапевтов с инициалами СВ.

И все же я была поражена, когда в конце мая они подали на меня жалобу в Инспекцию по здравоохранению. Я приняла это близко к сердцу. Действительно ли я совершила профессиональные ошибки в терапевтической работе с Линой? Много раз я перепроверяла сама себя, и каждый раз приходила к одному и тому же выводу: нет, придраться не к чему. В моих действиях не было ничего неправильного.

Однако я далеко не уверена, что коллеги разделяют мое мнение. Само собой, они не хотят неприятностей, это мне ясно. Меня несколько раз спрашивали, действительно ли у пациентки не наблюдалось никаких признаков самодеструктивного поведения. Каждый раз я убеждала их, что сделала для Лины Ниеми все от меня зависящее. Меня спрашивали, не хочу ли я сделать перерыв и взять отпуск за свой счет. Я однозначно дала понять, что не нуждаюсь в отдыхе.

Отослав в Инспекцию карточку Лины и описание своей версии произошедшего, я ожидаю решения.

В нынешней ситуации мне совершенно не нужны новые жалобы.

В отношении Изабеллы Карлссон я должна держаться сугубо профессионально. Проблема в том, что мне совершенно не ясны ее намерения. Она их скрывает, и это пугает меня.

В дверь постучали.

Часы показывали девять, пришел мой первый пациент.

До часу оставалось всего несколько минут. Во мне нарастал страх. Я не перенесу еще одну паническую атаку. Я попыталась заставить себя успокоиться. Постаралась не давать чувствам взять надо мной верх. Постаралась рассуждать, быть разумной.

Тебе все это привиделось, Стелла.

Наверняка есть какое-то объяснение.

Это случайное совпадение.

Недоразумение.

Это не она.

Вдох. Выдох.

Это не помогает.

Ничто не помогает.

От страха начались спазмы в животе, поле зрения сузилось, превращаясь в размытое световое пятно.

Я выбежала в коридор, кинулась в туалет. Упала на колени перед унитазом, меня стошнило. Потом я поднялась, вцепилась в край раковины и закрыла глаза. Подождала, пока голова перестанет кружиться.

Прополоскала рот, промокнула лоб и вытерла все лицо бумажным полотенцем. Долго рассматривала себя в зеркало, попыталась улыбнуться. Вышла из туалета и направилась в зал.

Девять красных кресел вокруг большого круглого ковра. Кто-то – по всей видимости, Рената – проветрил комнату, воздух был свежий. Я села на свое место и снова заставила себя расслабиться, глубоко подышать.

Соня зашла сразу после меня – дверь еще даже не успела закрыться. И опустилась на стул поближе к выходу. Когда сессия заканчивается, она уходит первой. Она страдает социофобией, ходит на группу дольше всех. По-прежнему ничего не говорит. Я поздоровалась с ней – она ответила приветствием, точнее, сделала чуть заметный жест рукой.

Мой стул стоял спиной к окнам. Слева от меня – тоже окна, дверь – справа. Я посмотрела на часы, висящие над ней, сверила их со своими часиками. Я всегда стараюсь прийти перед самым началом сессии и закончить ровно через полтора часа.

Две минуты до начала.

Пока Изабеллы Карлссон не было видно.

Клара уже пришла – как всегда, панически боялась опоздать. Теперь она сидела слева от меня. У нее невероятно высокие требования к себе. Несмотря на высокооплачиваемую работу в качестве руководителя проекта на преуспевающем медийном предприятии, она постоянно сомневается в своих способностях.

Магнус тоже был здесь. Он сидел на краешке стула напротив меня, не сводя глаз со своих стоптанных ботинок. Поднимал глаза, отводил рукой челку и снова устремлял взгляд в пол. У него хроническая депрессия.

Дверь открылась, вошла Изабелла Карлссон.

Ее черные блестящие волосы были уложены в кичку на макушке. Сегодня она была одета в светлые джинсы, черный топ и темно-коричневую кожаную куртку. Изабелла осторожно закрыла дверь и опустилась на стул рядом с Соней.

Я заметила, что задержала дыхание, и сделала выдох.

Выражение ее лица не поддавалось истолкованию. Я подавила в себе импульсивное желание вглядеться в него. Но, к моему большому облегчению, сильные чувства не накатили на меня, как при нашей прошлой встрече. Она не настолько походила на Марию, как мне тогда показалось. Во всяком случае, я старалась убедить себя в этом.

Наши глаза встретились. И я поняла, что все не случайно и это не простое совпадение.

Изабелла Карлссон пришла сюда по конкретной причине.

Она разыскала меня, чтобы посмотреть, кто я такая, а не для того, чтобы проходить терапию. Я должна разобраться, чего именно она добивается. Должна выяснить, чего она хочет, почему ведет себя так таинственно – прежде чем припереть ее к стене. Все было бы куда проще, будь она со мной откровенна. И мне совершенно не понять, почему она выбрала другой путь.

Я как раз собиралась начать, когда распахнулась дверь и зашел Арвид. Он сел рядом с Магнусом. Я посмотрела на него долгим взглядом, надеясь, что он чувствует, как мне не нравится его дурная привычка все время опаздывать. Он проигнорировал меня, достал упаковку мятных таблеток и засунул одну в рот.

Стелла: Добро пожаловать. Как я уже рассказывала на прошлой неделе, с сегодняшнего дня у нас в группе новый участник. Это Изабелла.

Краткая пауза. Все смотрят на Изабеллу. Она улыбается, изображает скромность и стыдливость. У нее отлично получается. Где она научилась так убедительно притворяться?

Магнус: Мне кажется, Анна не должна была уходить. Она только-только начала куда-то двигаться.

Клара: Она же сказала – ей необходимо уйти, чтобы двигаться дальше. Тут дело скорее в тебе – что ты тяжело переносишь изменения.

Магнус: Может быть. Но все же.

Молчание.

Клара: Кстати, как у тебя все прошло, Арвид? Ты ведь ездил в выходные домой на семейный праздник.

Арвид: Боже мой. Я чуть с ума не сошел, пока не вырвался оттуда. Несколько дней со своим семейством – кошмарный сон! Сестрица вела себя странно, как обычно. Папаша пьянствовал, у мамаши шалили нервишки. А потом, когда подтянулись остальные родственники, мы вовсю изображали из себя счастливую семейку. Долбаное притворство!

Открывается дверь, входит Пьер.

Пьер: Сорри. Застрял в пробке.

Я бросаю и на него долгий взгляд. Сомневаюсь, что он его заметил. Пьер придвигает себе стул, садится рядом с Изабеллой. Видно, что ее от этого коробит.

Стелла: Добро пожаловать, Пьер. Здорово, что ты смог прийти. Как я уже рассказала остальным, с сегодняшнего дня с нами в группе Изабелла.

Пьер: Привет, Изабелла. Надеюсь, ты более разговорчива, чем некоторые другие.

Бросает многозначительный взгляд на Соню. Изабелла утыкается взглядом в ковер на полу. Она раздражена?

Пьер: Бессмысленно ходить на терапию, если никогда не раскрывать рта. Стало быть, почему ты здесь?

Изабелла: Некоторое время назад умер мой отец, и я… я все не могу привыкнуть к мысли, что его нет.

Голос изменяет ей. Она откашливается, смотрит на меня, снова опускает глаза. Вид у нее по-настоящему несчастный. Неужели я неправильно оценила ее? Или это все игра?

Изабелла: Все произошло так быстро. Я не успела приехать домой. Мы с ним не простились. Я даже не знала, что он болен.

Арвид: Домой? Так ты откуда? У тебя выговор, как у жителей Даларны.

Изабелла: Я из Бурленге.

Она краснеет. Если все это игра, то она – великолепная актриса.

Изабелла: Я приехала сюда учиться в августе прошлого года.

Стелла: Ты родилась в Даларне?

Остальные участники группы удивлены моим прямым вопросом, но я не могу сдерживаться.

Изабелла: Я родилась в Дании. Но почти всю жизнь прожила в Бурленге.

Магнус: Тебе нравится в Стокгольме?

Изабелла: Я здесь благодаря папе.

Она издает негромкий смешок, снова смущается. Я ободряюще улыбаюсь. Не знаю, что и подумать. Вправду ли она похожа на Марию? Я могу ошибаться.

Стелла: Похоже, вы с отцом были очень близки.

Изабелла смотрит на меня. Упрямо и вызывающе. Агрессивно.

Она знает.

Никаких сомнений быть не может. Она знает. Но видит ли она по мне, что я все поняла? Догадывается ли, что я знаю, кто она? А если да – понимает ли, что я разоблачила ее тщательно продуманную игру?

Изабелла: Он был для меня всем. Поэтому я испытала такой шок, когда узнала, что он на самом деле мне не отец.

Момент истины близок. Сейчас все прояснится. Очень скоро все узнают, почему она здесь.

Арвид: То есть в смысле – как это? Ты думала, что он твой биологический отец?

Изабелла: Да. Но на самом деле он усыновил меня, когда сошелся с мамой. Своего настоящего отца я не знаю…

Усыновление? Рассказывала ли она об этом при нашей первой встрече? Не помню. Кто та женщина, которую она называет мамой? Это действительно ее мама? Ее биологическая мать?

Беседа продолжается, но я уже не могу сосредоточиться на том, что говорят участники группы. Кажется, время остановилось. Или оно бежит быстрее, чем когда-либо.

– Стелла? Спасибо за сегодняшнюю встречу?

Я вздрагиваю, вижу насмешливый взгляд Пьера и перевожу взгляд на настенные часы. 14.33. Часы у меня на руке показывают то же самое. Опасаясь, что голос изменит мне, я молча киваю всем и встаю.

Я отдаю себе отчет в том, как странно вела себя. Не следила за временем, сидела с отсутствующим видом, задавала прямые вопросы Изабелле – внешне без всякого повода.

Обычно я беру слово только в крайнем случае, когда разговор заходит в тупик или чтобы помочь кому-то развить свою мысль. Не так, как сегодня. И не до такой степени неуклюже.

Соня выскакивает первая, остальные устремляются за ней. У меня тоже есть привычка сразу же покидать зал. Но сегодня я замираю на стуле, не в силах тронуться с места. Чувствую неприятный запах у себя изо рта. Под мышками у меня круги пота – надеюсь, это незаметно.

Я не свожу глаз с Изабеллы.

Она берет свою сумку и чуть кивает, вскидывая ее на плечо. Поворачивается так, что хвост у нее на затылке отлетает в сторону.

Правое ухо у нее остроконечное и едва заметно длиннее, чем второе. На свете есть только два человека с такими ушами.

Правое ухо у нее в точности такое же, как у Даниэля и Марии.

От этой мысли в животе у меня все сжимается. Снова подступает дурнота.

Я слышу голос Даниэля – настолько отчетливо, словно он здесь, в этом зале: «Да, у меня одно ухо как у эльфа – ты что, собираешься дразнить меня? Это просто означает, что я наполню твою жизнь волшебством, Стелла!»

– Изабелла! – окликаю я.

– Да? – откликается она.

Мне хочется сказать ей, что я ждала этого дня больше двадцати лет. Я хочу шагнуть к ней, обнять и больше никогда не отпускать.

– Спасибо, что ты пришла, – шепчу я. Это все, что мне удается из себя выдавить.

Изабелла улыбается. На щеках проступают ямочки. Она уходит.

Она ушла.

Я опускаюсь на стул, закрываю глаза и сжимаю в кулак трясущиеся руки.

Я похоронила тебя.

Мы стояли у памятного камня на церковном кладбище. Плакали и прощались с тобой.

Но я все равно продолжала искать. Я высматривала тебя среди незнакомых лиц в толпе, искала твое лицо в автобусе, в электричке и среди прохожих на улице. Год за годом.

Надеялась. Желала. Ждала.

Однажды ты должна была вернуться.

Но потом я перестала. Перестала надеяться, перестала желать. Мне пришлось идти дальше. Либо так, либо пойти за тобой. Исчезнуть. Я решила жить дальше. Ради себя самой, ради сына. Разве я была не права?

Не понимаю, почему ты делаешь вид, что мы чужие.

Ты хочешь понять, что я за человек?

Проверяешь, раскаиваюсь ли я?

Мучает ли меня чувство вины?

Ненавидишь меня, как я сама ненавижу себя?

Хочешь наказать меня? Заставить меня испытать боль?

Я ее уже испытываю.

Боль от потери тебя никогда меня не отпускает. Боль заставляет меня помнить – она часть меня, как и ты.

Что ты хочешь узнать, что от меня услышать?

Я могу сказать только одно слово. Прости.

Прости, Алиса.

Керстин

Я положила телефон на стол и стала на него смотреть. Я ждала, что он зазвонит. Изабелла редко берет трубку, когда я ей звоню. И не перезванивает. Как несправедливо так со мной поступать. После всех долгих лет, после всего, что я для нее сделала. Я делала все, что могла. Выше головы не прыгнешь. Я тоже человек.

Я поднялась, подошла к кофеварке, стоящей на столешнице, протянула руку за чашкой в шкафу, но чистых чашек не осталось. Заглянула в раковину. С тех пор, как испортилась посудомоечная машина, раковина всегда переполнена.

Ханс живо бы все починил. Ханс Карлссон умел все. Но его нет рядом, я осталась одна.

От раковины плохо пахло. Грязные тарелки, грязные стаканы, чашки и приборы. Все лежало вперемешку. Надо бы помыть посуду. Но у меня не было сил. Какая тоска – готовить только себе и самой есть. Проще сделать себе бутерброд и выпить кофе. Да и кому мешает гора немытой посуды? Дома только я одна.

Засучив рукава, я помыла одну чашку. Налила себе кофе, положила два куска сахара и потянулась за третьим, но тут в ушах зазвучал укоряющий голос Ханса: «Не увлекайся, Керстин!» Он всегда ругал меня за третий кусок сахара.

Как это возможно, что его больше нет? Правда, он на двенадцать лет старше меня, но ведь пятьдесят девять лет – не возраст. И он вел здоровый образ жизни. Не курил, позволял себе только одну чашку кофе в день, выпивал очень умеренно, следил за весом. Видимо, это не имело никакого смысла. Он умер от инсульта.

Назло ему я положила третий кусок сахара и пошла с чашкой в библиотеку – так Ханс называл маленькую комнатку за кухней. Отхлебнув глоточек, я оглядела полки, набитые книгами. Его книги, самые разные. Сама я редко читаю. Не понимаю, в чем кайф. Сидеть и переноситься мыслями в иной мир, слышать в голове слова, которые не ты сам придумал. Нет уж, спасибо. Лучше я посмотрю телевизор. Какой-нибудь забавный милый фильм или сериал. И пусть будет немного романтики, но никаких постельных сцен. Хотя это сейчас почти неизбежно. Только включишь ящик – тебе сразу же наготу показывают.

Не слишком ли тут мрачные стены? Да уж, мрачноваты. Когда мы делали ремонт в этой комнате, мне казалось, что коричневый цвет такой красивый, так успокаивает. Может быть, пришла пора что-то в доме переделать?

Я сама себя обманываю, это совершенно очевидно. Потому что это никогда не осуществится, я прекрасно понимаю. Теперь на эти стены смотрю только я, не стоит из-за этого трудиться.

С тех пор, как умер Ханс и уехала в город Изабелла, дом стал таким пустым и тихим. Часы с маятником тикают на стене: тик-так, тик-так, тик-так. Однако время остановилось и, кажется, не движется вперед ни на миллиметр. Этот звук стал невыносимым.

Я вышла из дома, направилась по гравиевой дорожке в глубь участка. Воздух был свеж, солнце сияло. Однако сад укрывала тень. Деревья разрослись и почти не пропускали света. Все равно что жить в сосновом лесу.

Я оглянулась на дом – красный дом с белыми углами. Нашей семье он был как раз впору: ванная и три спальни на втором этаже, гостиная, библиотека и кухня на первом. Хотя в прежние времена все выглядело по-другому. Сейчас краска на окнах облупилась, водосточная труба свисала наискосок. На самом деле фасад надо бы заново выкрасить красным.

Словно этих неприятностей мало, так еще и в ванной протекла труба и мокрые пятна растекаются по потолку в кухне.

Как мне со всем этим справиться? Откуда взять деньги?

С кружкой в руке я присела на ступеньку веранды и стала смотреть на заросшую травой лужайку перед домом. У меня хватило сил подстричь газон всего один раз. Именно сад когда-то очаровал меня, когда более двадцати лет назад мы переехали сюда. Каждую весну Изабелла помогала мне сажать цветы. Но потом она подросла, и это занятие ей наскучило. А в последние годы и я перестала этим заниматься. Теперь все клумбы поросли сорняками.

Нужно бы поставить в сарай садовую мебель. Когда-то она была белой. Теперь пластмасса посерела от времени.

– Привет, Керстин! Давненько не видала тебя в саду! – это соседка по другую сторону забора.

– Привет, Гунилла! – ответила я.

Она сняла садовые перчатки и вытерла лоб рукавом свитера. Гунилле лет пятьдесят – пятьдесят пять. Волосы у нее выкрашены в медно-красный цвет – явные попытки скрыть седину. Но сама она хорошо тренирована, бодрая и активная.

Она гордится тем, что каждый год участвует в лыжном марафоне, в заплыве в Вансбру, забеге для женщин – и наверняка еще проезжает на велосипеде марафон вокруг озера Веттерн. ...