Черные орхидеи

Алистер Маклин. Страх открывает двери

Пролог

3-го мая 1958 года

Если деревянный ящик, шесть футов на девять, водруженный на четырехколесный прицеп, можно назвать конторой — значит, я сидел в своей конторе. Я сидел в ней уже четыре часа, от наушников болела голова, и с моря и с окрестных болот надвигалась ночная мгла. Но я готов был сидеть так всю ночь напролет — только эти наушники и связывали меня теперь с тем единственным, что существовало для меня в целом мире.

Питер должен был появиться на моей волне часа три назад. Путь от Баракквилла на север — долгий путь, но мы летали по этому маршруту уже раз двадцать. Наши три самолета имели немалый стаж, однако в техническом отношении, благодаря неустанным заботам и тщательному уходу, были в совершенном порядке. Пит — прекрасный пилот, Берри — отличный штурман, метеосводка по заданной части Карибского моря была благоприятной, а сезон ураганов еще не наступил.

Поэтому не было абсолютно никакой причины, по которой они не могли бы ответить на мой сигнал. Судя по времени, они уже должны были миновать зону наилучшей слышимости и взять курс на север, к цели их полета — Тампе. Неужели они ослушались моих указаний — идти в обход через Юкатанский пролив — и вместо этого полетели прямо над Кубой? В те дни самолеты, пролетающие над раздираемой войной Кубой, могли столкнуться с любыми неприятностями. Мне это казалось просто невозможным, а когда я вспоминал о грузе, который они везли, то и просто невероятным. Там, где была хоть какая-то доля риска, Пит был даже осторожнее и предусмотрительнее меня.

В противоположном углу моей конторы на колесах тихо звучало радио. Оно было настроено на станцию, которая вела передачи на английском языке, и уже второй раз какой-то сельский гитарист тихо напевал песню о смерти не то жены или возлюбленной, не то матери — я не разобрал, кого именно. Песня называлась «Моя красная роза побелела». Красное — жизнь, белое — смерть. Красное и белое были также цветами самолетов нашей Транс-Карибской авиакомпании. Поэтому я был рад, когда песня кончилась.

Кроме радиоприемника, в конторе почти ничего не было. Рабочий стол, два стула, шкаф для документов. Зато приемник был большой, питаемый мощными кабелями, которые были пропущены через дыру в двери и змеились по траве и грязи мимо предангарной площадки до самого здания аэропорта. Правда, было еще зеркало. Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда приходила сюда, и у меня не хватило духу снять его со стены. Я посмотрел в зеркало, и это было ошибкой. Черные волосы, черные брови, синие глаза и белое, как мел, осунувшееся лицо — все это напоминало мне об отчаянной тревоге, которая владела мной. Как будто я нуждался в этом напоминании! Я отвел глаза от зеркала и уставился в окно. Это было ненамного лучше. Единственное преимущество заключалось в том, что я больше не видел собственного отражения. Собственно говоря, я почти ничего не видел. Даже в более удачное время из этого окна не многое увидишь — только плоские, пустынные, безжизненные болота, которые протянулись на десять миль от аэропорта Стэнли Филд до Велайза, а теперь, когда в Гондурасе начался период дождей, — лишь струи воды, периодически набегавшие на стекло, да низко несущиеся по небу разорванные тучи, которые поливали потрескавшуюся и дымящуюся землю косым дождем и превращали мир за окном в какую-то прозрачную серую мглу. Я стал вновь выстукивать наши позывные, но результат был таким же, как и в последние пять сотен попыток — молчание. Я проверил, в порядке ли прием, и услышал быстрые, сменяющие друг друга обрывки голосов, пение. После этого я настроился на ту же волну.

Наша Транс-Карибская авиакомпания выполняла один из самых важных рейсов, а я застрял здесь, в нашей крошечной «конторе», в бесконечном ожидании карбюратора, который все не могли привезти. И пока я его не получу, эта красно-белая машина, застрявшая там, в пятидесяти ярдах от меня, на бетонированной площадке перед ангаром, так же нужна мне, как темные очки в проливной дождь!

В том, что они вылетели из Баракквилла, я был уверен. Три дня назад, когда я прибыл сюда, пришло первое известие, и в этой шифрованной телеграмме не было ни единого намека на какие-либо неполадки. И все было в высшей степени засекречено, в курсе дела были только трое постоянных сотрудников. Ллойд был готов пойти на риск, даже при условии выплаты небывало большой страховой суммы. Даже известие по радио о вчерашней попытке государственного переворота, предпринятой продиктаторскими элементами, не очень меня обеспокоило, ибо, хотя вся военная и гражданская авиация была задержана на аэродромах, иностранные воздушные линии продолжали действовать. При нынешнем состоянии своей экономики Колумбия не могла себе позволить обидеть даже самого последнего иностранца, а мы как-никак подходили как раз под эту рубрику.

Но я решил не полагаться на случай. Я телеграфировал Питу, чтобы он захватил с собой Элизабет и Джона. Если бы 4-го мая — то есть завтра — враждебные элементы действительно захватили власть и обнаружили нашу деятельность, то Транскарибской авиакомпании пришлось бы жарко. К тому же еще эта баснословная плата за один только грузовой рейс в Тампу…

Внезапно в наушниках послышался треск. Слабый, прерывистый, но с определенной частотой. Как будто кто-то пытался настроиться на нашу волну. Я переключил диапазон на максимальную громкость и стал слушать так внимательно, как никогда раньше не слушал. Нет. Ничего… Ни голосов, ни сигналов Морзе — вообще ничего. Я ослабил один из наушников и потянулся за пачкой сигарет.

Радио все еще работало. И в третий раз за этот вечер кто-то снова пел: «Моя красная роза побелела».

Это уже стало невыносимо. Я сорвал наушники, бросил их к радио, выключил его резким рывком и достал из-под стола бутылку. Налив стакан виски, я снова надел наушники.

— Си-Кью-Ар вызывает Си-Кью-Эс! Си-Кью-Ар вызывает Си-Кью-Эс! Вы меня слышите? Перехожу на прием…

Виски выплеснулось на стол, стакан упал на дощатый пол и со звоном разбился. Я снова схватился за передатчик.

— Я — Си-Кью-Эс! Я — Си-Кью-Эс! — закричал я. — Пит? Это ты, Пит? Прием!

— Я… Идем по курсу. Извини за задержку… — Голос его звучал слабо и издалека, но даже сквозь металлический призвук аппарата было слышно, что Пит напряжен и едва сдерживает гнев.

— Я сижу здесь уже много часов! — Несмотря на облегчение, в моем голосе тоже прорывались гневные нотки, но я сразу же устыдился их. — В чем дело, Пит?

— Кое-что произошло… Какой-то странный шутник узнал, что за груз у нас на борту… А может быть, мы ему просто не понравились… Вот он и подложил под рацию взрывчатку. К счастью, у Берри целый ящик запасных деталей. Он только сейчас все наладил…

Лицо у меня было мокрым от пота, руки дрожали. Дрожал и мой голос, когда я снова заговорил:

— Значит, кто-то подложил бомбу? Кто-то пытался взорвать самолет?

— Вот именно.

— Кто-нибудь… Кто-нибудь пострадал? — Я со страхом ждал ответа.

— Успокойся, брат, только рация.

— Слава Богу! Будем надеяться, что на этом все кончится.

— Не беспокойся. Кроме того, у нас теперь есть сторожевой пес: уже полчаса, как нас сопровождает американский военный самолет. Должно быть, из Баракквилла радировали, чтобы нам дали охрану. — Питер сухо рассмеялся. — В конце концов, американцы заинтересованы в грузе, что у нас на борту…

— Что за самолет? — Я был озадачен. Нужно быть превосходным пилотом, чтобы без всяких указаний по радио найти над Мексиканским заливом в двухстах или трехстах милях от берега летящий самолет. — Вас об этом предупредили?

— Нет, но не беспокойся. Вполне нормальный самолет. Все в порядке — мы только что с ним переговорили. Там знают все и о нас, и о нашем грузе. Старый мустанг, оборудованный для дальних полетов. Не хуже реактивного.

— Понятно! Ваш курс?

— 040.

— Положение?

Он что-то ответил, но я не разобрал, усилились помехи.

— Повтори, пожалуйста!

— Берри как раз определяет местоположение. Он был слишком занят починкой рации и перестал следить. — Пауза. — Он просит две минуты.

— Дай мне Элизабет.

— Пожалуйста.

Снова пауза, затем — голос, который был для меня дороже всего на свете:

— Хелло, родной мой! Прости, что напугали тебя! — Это был голос Элизабет, и слова, которые она сказала, были как раз типичны для нее: она, видите ли, просит прощения за то, что напугали меня, а о себе ни слова.

— С тобой все в порядке? Я хочу сказать, ты уверена, что ты…

— Конечно. — Голос ее тоже звучал слабо, издалека, но, будь она даже за десять тысяч миль от меня, я бы все равно почувствовал, что в нем искрится мужество и радость. — И мы уже почти долетели. Я уже вижу огни на берегу…

Мгновение тишины, а потом едва слышимый шепот:

— Я люблю тебя, дорогой!

— Правда?

— Навечно, навечно, навечно!

Счастливый и успокоенный, я откинулся на спинку стула, испытывая, наконец, чувство огромного облегчения, но в следующую секунду я вскочил на ноги и впился в передатчик — я услышал внезапное восклицание Элизабет, а сразу же вслед за ним — резкий и отчаянный голос Пита:

— Они пикируют на нас! Этот подлец пикирует на нас! Открыл огонь из всех орудий! Направляется прямо на…

Голос прервался, перейдя в какой-то прерывистый и всхлипывающий стон, стон, сквозь который донесся пронзительный женский крик; крик, полный муки…

И в то же мгновение я услышал оглушительное стаккато рвущихся снарядов, от которого затрещали наушники у меня на голове. Это длилось всего две секунды, если не меньше. Затем все стихло. Никаких взрывов, никаких стонов, никаких криков. Ничего.

Две секунды. Только две секунды. Но эти две секунды лишили меня всего, что было мне дорого в жизни. Две секунды, которые оставили меня совсем одного в этом пустом, бесприютном и бессмысленном мире.

Моя красная роза побелела.

Глава 1

Не могу сказать, каким я ожидал увидеть человека, сидевшего сейчас на возвышении за столом полированного красного дерева. Думаю, подсознательно я ожидал, что он будет соответствовать тем образам, которые складывались у меня под влиянием книг и кинофильмов в те далекие уже дни, когда я находил для них время. Я привык считать, что в юго-восточной части Соединенных Штатов окружные судьи отличаются друг от друга только конституцией — одни тонкие, жилистые и сухопарые, другие — с тройным подбородком и соответствующей фигурой, и это все! Любое другое отступление от нормы было просто немыслимо. Судья — непременно человек пожилой, в помятой белой куртке, когда-то белой сорочке, галстук — шнурком, на голове — сдвинутая на затылок панама с цветной лентой, лицо обычно красное, нос фиолетового оттенка, на свисающих кончиках серебристо-белых марктвеновских усов — следы бурбона, или коньяка с сахаром или мятой, или чего-нибудь еще, что они там еще пили. Взгляд отрешенный, манеры аристократические, нравственные принципы высокие, а умственное развитие умеренное.

Судья Моллисон совершенно разочаровал меня. Он не обладал ни одной из указанных характеристик, за исключением, пожалуй, нравственных принципов, да и те он держал при себе, не выставляя напоказ. Он был молод, чисто выбрит, безукоризненно одет. На нем был добротно сшитый светло-серый костюм из легкой тонкой шерсти и ультраконсервативный галстук. Что же касается коньяка с сахаром и мятой, то вряд ли он хоть раз взглянул в сторону бара — разве только соображая в уме, каким образом он мог бы добиться его закрытия. Выглядел он благодушным, но на самом деле таковым не был; он выглядел умным и таковым был. Он был даже в высшей степени умен и остер, как иголка. Вот и сейчас он пришпилил меня этой острой иглой своего ума и наблюдал, как я извиваюсь, с бесстрастным выражением, которое мне лично весьма не нравилось.

— Итак, мы ждем ответа, мистер… ммм… Крайслер, — сказал он мягко. Он не сказал прямо, что он не верит, будто мое имя действительно Крайслер, но если кто-либо из присутствующих в зале не уловил этого из его тона, то ему лучше было бы остаться дома. Конечно, стайка круглоглазых школьниц, которые мужественно зарабатывали свои отметки по курсу социальных наук, отважившись проникнуть в эту атмосферу греха, порока и грязи, прекрасно его поняли. Поняла его и темно-русая девушка с грустными глазами, тихо сидевшая в первом ряду; даже огромный, черный, похожий на обезьяну тип в четвертом ряду, видимо, уловил смысл его скрытого намека. По крайней мере, его сломанный нос под узкой полоской лба между бровями и шапкой волос как будто дрогнул. Правда, может быть, виной тому были мухи, в зале суда их было великое множество. Глядя на этого типа, я кисло подумал, что если внешность действительно является отражением характера, то не мне, а именно этому человеку следовало бы сидеть на месте обвиняемого. Я снова повернулся к судье.

— Я уже третий раз слышу, как вы с трудом вспоминаете мое имя, — сказал я ему с упреком. — Некоторые из присутствующих могут подумать, что вы на что-то намекаете. Вам следовало бы быть более внимательным, мой друг!

— Я вам не друг! — Голос судьи Моллинсона прозвучал четко и сухо, и тон был такой, который не допускал никаких сомнений в истинности его слов. — И это еще не суд. Здесь нет присяжных, на которых можно было бы повлиять. Это еще предварительное следствие, мистер… ммм… Крайслер…

— Моя фамилия Крайслер, а не ммм-Крайслер! Но вы чертовски стараетесь показать всем, что суд тоже будет, не так ли?

— Потрудитесь придерживаться подобающих манер и выражений, — язвительно сказал судья. — Не забывайте, что в моей власти задержать вас в тюрьме… на любой срок. Итак, спрашиваю вас еще раз: где ваш паспорт?

— Не знаю… Судя по всему, потерялся.

— Где?

— Если бы я знал где, я бы не считал его потерянным.

— Это все понятно, — сказал судья. — Но если бы вы уточнили хотя бы район потери, то мы могли бы известить соответствующие полицейские участки, в которые его могут подкинуть. Когда вы впервые заметили, что ваш паспорт пропал и где вы в это время находились?

— Три дня назад… И вы знаете не хуже меня, где я был в это время. Сидел в столовой мотеля «Ла Контесса», мирно поедал свой обед и не вмешивался ни в какие дела, как вдруг этот дикарь Билл Хикок и его помощник набросились на меня. — Я показал на маленького шерифа, сидевшего в плетеном кресле против судейского стола, и подумал, что в Марбл-Спрингс рост служителей закона, очевидно, не принимается во внимание: этот шериф вместе со своими ботинками на толстой подошве не одолел бы даже барьер в пять футов четыре дюйма высотой. Шериф меня разочаровал так же глубоко, как и судья. Раньше я не мог представить себе, чтобы на Диком Западе блюститель закона не был вооружен хотя бы автоматическим пистолетом. Но у этого вообще ничего не было! Единственный револьвер в зале суда, который я увидел, был короткоствольный револьвер системы «кольт». Он был засунут в кобуру и принадлежал полицейскому офицеру, стоявшему позади меня в двух футах справа.

— Они не набросились на вас, — терпеливо объяснил между тем судья Моллисон. — Они искали заключенного, который бежал из одного лагеря, лежащего неподалеку. Из одного из тех лагерей, что находятся в ведении уголовной полиции. Марбл-Спрингс — небольшой городок, и поэтому каждое новое лицо, естественно, привлекает внимание. А вы в этом городке незнакомец, поэтому естественно…

— Вы считаете это естественным, судья? — перебил его я. — А ведь я беседовал с тюремщиком. Он сказал мне, что этот каторжник бежал в шесть часов вечера. Меня схватили в восемь! Можно ли здравому человеку предположить, что после побега за несчастные два часа я успел спилить наручники, принять ванну, сделать маникюр, побриться, заказать портному снять с меня мерку и успеть даже сшить костюм, купить также нижнее белье, рубашку, ботинки…

— Такие вещи бывали, — прервал меня судья, — отчаянный малый, вооруженный пистолетом или дубинкой, может…

— Может даже отрастить волосы на три дюйма за два-три часа? — закончил я. — Вы это хотели сказать, судья?

— Там было темно, — начал было шериф, но Моллисон махнул на него рукой, и он замолк.

— Вы протестовали против допроса и обыска. Почему?

— Как я уже сказал, я ни во что не вмешивался. Я сидел в приличном и, видимо, почтенном ресторане, никого не оскорблял. Там, откуда я приехал, от человека не требуют официальной бумаги, которая разрешала бы ему дышать и двигаться.

— Здесь тоже этого не требуют, — терпеливо разъяснял судья. — Вас попросили показать только права на вождение машины, страховое свидетельство, справку о благонадежности, старые письма — короче говоря, любой документ, который удостоверил бы вашу личность. Вы могли бы выполнить это требование.

— Я и не возражал.

— Тогда почему же вот это? — Судья кивнул в сторону шерифа. Когда я увидел того первый раз в «Ла Контессе», то даже тогда он мне показался — мягко говоря — не очень красивым, и сейчас я отнюдь не мог отрицать, что большие наклейки из пластыря на его лбу, подбородке и в уголках рта не прибавили ему красоты.

— А вы чего ожидали? — Я пожал плечами. — Когда игру затевают большие мальчики, маленьким лучше оставаться дома с мамой…

Шериф почти вылез из своего плетеного кресла, глаза стали узкими, руки сжимали подлокотники с такой силой, что побелели косточки на пальцах, но судья нетерпеливым жестом приказал ему сохранять спокойствие.

— А две гориллы, бывшие с ним, — продолжал я, — начали мне грубить. Пришлось прибегнуть к самозащите.

— Если нападающими были они, — язвительно сказал судья, — то как вы объясните тот факт, что один из офицеров до сих пор находится в больнице с повреждением коленного сустава, у второго разбита скула, в то время как на вас нет даже царапины?

— Результаты тренировки, судья. Штату Флорида следует отпускать больше денег на обучение служителей закона. Ведь они совершенно не умеют постоять за себя! Может быть, если бы они ели поменьше сосисок и пили поменьше пива…

— Замолчите! — за этим словом последовала короткая пауза, во время которой судья, видимо, пытался взять себя в руки, а я снова стал рассматривать сидящих в зале людей. Школьницы по-прежнему сидели, затаив дыхание и вытаращив глаза, — ведь это превосходило все, что они когда-либо видели или слышали на своих уроках. Девушка с каштановыми волосами в первом ряду смотрела на меня с выражением странным. Судя по всему, она была озадачена и старалась что-то понять; позади нее, устремив взгляд в бесконечность, человек с перебитым носом жевал с регулярностью машины остаток потухшей сигары. Судебный репортер, казалось, уснул; дежурный у дверей взирал на все с олимпийским спокойствием; позади него сквозь открытую дверь я видел мирное сияние предвечернего солнца на белой пыльной улице, а еще дальше, в просветах пальмовой рощи, — сверкающую рябь солнечных лучей, отражаемых зеленой гладью Мексиканского залива… Наконец к судье вернулось его самообладание.

— Мы установили, — сказал он с ударением, — что вы грубый, неуступчивый и наглый человек весьма буйного нрава. К тому же вы при себе имели оружие — малокалиберный «лилипут», кажется, так он называется? Я мог бы привлечь вас уже за одно только оскорбление суда, за насилие и обструкцию констебля во время исполнения им служебных обязанностей и за незаконное ношение смертоносного оружия. Но я этого не сделаю. — Он сделал короткую паузу, а затем продолжал: — Мы вынуждены будем предъявить вам более тяжелые обвинения!

Судебный репортер приоткрыл один глаз, но, решив, видимо, что дело не стоит того, опять заснул. Человек с перебитым носом вынул изо рта сигару, осмотрел и, сунув обратно в рот, снова стал механически ее жевать. Я промолчал.

— Где вы были до приезда сюда? — отрывисто спросил судья.

— В Сен-Кетрине.

— Я не это имел в виду, но… Пусть будет так. Каким образом вы прибыли сюда из Сен-Кетрина?

— На машине.

— Опишите ее… и водителя тоже.

— Зеленый автомобиль с закрытым кузовом типа «седан», в нем ехали среднего возраста бизнесмен и его жена. Он седой, она — блондинка.

— И это все, что вы можете вспомнить? — вежливо спросил Моллисон.

— Все.

— Полагаю, вы понимаете, что под такое описание подошли бы миллионы парочек и их машины?

— Вы же знаете, как это бывает, — ответил я, пожав плечами. — Если вы не ожидаете того, что вас будут допрашивать о том, что и когда вы видели, то вы не очень-то обращаете на это…

— Конечно, конечно! — А он мог быть очень язвительным, этот судья. — А машина, разумеется, из другого штата?

— Да… но не разумеется.

— Не успели прибыть в наши места и уже разбираетесь в номерах машин?

— Он мне сказал, что он из Филадельфии. Насколько я помню географию, этот город находится в другом штате.

Судебный репортер откашлялся. Судьи бросил на него ледяной взгляд и снова повернулся ко мне.

— Итак, вы прибыли в Сен-Кетрин из…

— Из Майами.

— На той же машине, разумеется?

— Нет, на автобусе.

Судья посмотрел на судебного клерка. Тот слегка покачал головой. После этого судья снова обратился ко мне.

— Вы не только ловкий и бессовестный лжец, Крайслер, — «мистера» он отбросил, так что я решил, что время обмена любезностями миновало, — но и лжец неосторожный! Из Майами в Сен-Кетрин автобусы не ходят. Накануне вы ночевали в Майами?

Я кивнул.

— И ночевали в отеле, — продолжал он, — но вы наверняка забыли название этого отеля, не так ли?

— Ну, говоря по правде…

— Пощадите нас! — Судья поднял руку. — Ваше нахальство переходит все границы, и суд больше не позволит вам шутить с ним. Мы уже достаточно наслушались! Машины, автобусы, Сен-Кетрин, отели, Майами — но все вранье, сплошное вранье! Вы никогда в жизни не были в Майами. Как вы думаете, почему вы здесь задержаны?

— А вы мне просто скажите, тогда мне и думать не надо будет, — подбодрил его я.

— Конечно, конечно! Чтобы провести тщательное расследование. И мы связались с властями, ведающими вопросами иммигрантов, проверили все самолеты, выполняющие рейсы в Майами. Ни в одном списке пассажиров или иммигрантов вашего имени не было. В тот день также никто не видел человека с вашими приметами. А на вас трудно не обратить внимание.

Я прекрасно знал, что он имеет в виду. У меня были самые рыжие волосы и самые черные брови, которые я когда-либо видел, и это сочетание бросалось в глаза. Сам-то я уже привык к нему, но не мог не согласиться с тем, что от других это требует известных усилий. Если же добавить к этому мою хромоту и шрам, который опускался от правой брови к мочке правого уха, то по части идентификации личности я для любого полицейского был просто подарком.

— Насколько мы знаем, — продолжал судья холодно, — один раз вы все-таки сказали правду. Но только один раз…

Он прервал свою речь, чтобы взглянуть на юношу, который как раз в этот момент открыл дверь, ведущую в какие-то внутренние помещения, и поднял брови. Ни нетерпения, ни раздражения — полное спокойствие. Судья Моллисон не любил суетиться.

— Только что получено на ваше имя, — сказал юноша. — Радиограмма. Вот я и подумал…

— Дайте сюда! — Судья скользнул взглядом по конверту, кивнул куда-то в пространство и снова обратился ко мне.

— Итак, один раз вы сказали правду. Вы сказали, что приехали из Гаваны. Это верно. Там вы забыли вот это! В полицейском участке, где вас задержали для допроса и суда… — Он сунул руку в ящик стола и вынул оттуда небольшую книжечку, на обложке которой отчетливо сочетались синий, золотой и белый цвета. — Узнаете?

— Британский паспорт, — сказал я спокойно. — Мои глаза не телескоп, но я полагаю, что это, должно быть, мой паспорт. Иначе вы не затеяли бы вокруг этого столько возни. Но если он все это время был у вас, то почему же вы…

— Мы просто хотели установить меру вашей правдивости, которой вы, видимо, совершенно лишены, и меру вашей лживости, которая, судя по всему, весьма высока. — Он с любопытством посмотрел на меня. — Вы ведь хорошо знаете, что это значит? Если мы имеем ваш паспорт, то, очевидно, имеем и многое другое. Однако вы и бровью не повели. Вы или чрезвычайно хладнокровны, Крайслер, или чрезвычайно опасны… Правда, может быть еще и третье: вы очень тупы.

— А чего вы ожидали от меня? — спросил я. — Ожидали, что я упаду в обморок?

— Наша полиция и власти по делам иммигрантов находятся, по крайней мере в данный момент, в очень хороших отношениях со своими кубинскими коллегами. — Казалось, он совершенно не слышал моего вопроса. — А наши телеграммы в Гавану дали нам нечто более важное, чем ваш паспорт. Мы получили богатую и весьма интересную информацию. Ваше имя совсем не Крайслер! Вас зовут Форд. Вы провели два с половиной года в Вест-Индии, и вас хорошо там знают на всех крупных островах…

— Это все слава, судья… Когда у вас столько друзей…

— Дурная слава! За два года — три приговора за мелкие преступления…

Судья Моллисон бегло просматривал бумагу, которую держал перед собой.

— Источник средств к существованию неизвестен. Лишь однажды вы три месяца работали в качестве консультанта фирмы по подъему затонувших судов. — Он взглянул на меня. — И что… что вы делали в этой должности?

— Определял глубину вод.

Он довольно глубокомысленно посмотрел на меня и вернулся к своей бумаге.

— Был сообщникам преступников и контрабандистов, — продолжал он. — Главным образом, сообщником преступников, занимающихся похищением и нелегальной переправкой драгоценных камней и металлов. Организовал или пытался организовать выступление рабочих в Нассау и Мазантилло, как подозревают, с целью отнюдь не политической. Высылался из Сан-Хуана, Гаити и Венесуэлы. Объявлен персона нон грата на Ямайке и получил отказ на просьбу остановиться в Нассау… — Он прервал чтение и посмотрел на меня. — Британский подданный — нежелательный гость даже на британских островах!

— Это всего лишь результат предубеждения, судья.

— И в Соединенные Штаты вы наверняка проникли нелегально! — Судью Моллисона не так-то легко было сбить с его тропинки. — Каким именно образом — не берусь сказать. В этой стране такие вещи случаются часто. Возможно, просто высадились где-то ночью между портом Шарлотты и нашим портом. Но это не имеет значения. Таким образом, в дополнение к нападению на служителей закона и нелегальному ношению оружия вас можно также обвинить в нелегальном проникновении в эту страну. И человеку с вашим прошлым, Форд, можно было бы вынести за все это довольно суровый приговор.

Однако он не будет вынесен. А если будет, то, по крайней мере, не здесь. Я посоветовался с властями по делам иммигрантов, и они согласились со мной, что будет лучше всего просто выслать вас из страны. Мы не желаем иметь дела с такими личностями, как вы. Из беседы с кубинскими властями мы поняли, что вы бежали после того, как были задержаны по обвинению в подстрекательстве докеров к выступлению, а также за попытку убить полицейского. За такие преступления на Кубе полагается суровое наказание. Первое обвинение не влечет за собой выдачи преступника соответствующему государству, а в связи со вторым нам не предъявили никаких требований. Однако, поскольку мы решили руководствоваться положением о высылке из страны, мы намерены выслать вас в Гавану. Завтра утром соответствующие власти встретят вас на аэродроме.

Я стоял не шевелясь и молчал. В зале была очень тихо. Наконец я прокашлялся и сказал:

— Я считаю, что вы поступаете со мной жестоко, судья.

— Все зависит от того, что понимать под жестокостью, — равнодушно ответил он. Он поднялся и хотел уже выйти, как вдруг взгляд его упал на конверт, который принес ему юноша, и он сказал:

— Минутку, тут что-то еще…

Он снова сел и вскрыл конверт. Вынув из него несколько тонких листков бумаги, он взглянул на меня с мрачной усмешкой.

— Мы решили запросить Интерпол о том, что известно о вас в вашей собственной стране, хотя я и не думаю, что мы получим о вас что-нибудь новенькое. Мы и так имеем о вас все нужные сведения. Да… да… так я и думал, ничего нового… в списках больше не значится… Впрочем, минуточку! — Его спокойный и равнодушный голос теперь поднялся чуть не до крика, от которого вскочил дремавший репортер судебной хроники и выронил блокнот и перо.

— Минутку! — Судья вернулся к первой странице каблограммы. — Париж, улица Поля Валери, 37-б, — быстро прочитал он. — Ваш запрос получен… и так далее и так далее… С сожалением сообщаем, что преступник под именем Крайслер в списках картотеки больше не числится. Возможно, является одним из четырех других, хотя и маловероятно. Выяснить невозможно без черепного индекса и отпечатков пальцев. Тем не менее!.. Тем не менее мы считаем необходимым сообщить, что по вашему описанию он имеет примечательное сходство с покойным Джоном Монтегю Тэлботом. Не зная причины вашего запроса и степени срочности, прилагаем копию краткого жизнеописания Тэлбота. Сожалеем, что не можем помочь, и так далее…

Джон Монтегю Тэлбот. Рост 5 футов 11 дюймов, вес 185 фунтов, волосы рыжие, с пробором налево, глаза синие, брови черные и густые, ножевой шрам над правым глазом, нос с горбинкой, зубы исключительно ровные, левое плечо выше правого вследствие довольно сильной хромоты…

Судья посмотрел на меня, а я — на дверь. Я не мог не согласиться с тем, что описание составлено весьма недурно.

— Год рождения неизвестен, вероятно, в начале двадцатых годов. Место рождения неизвестно. Никаких сведений о жизни и деятельности в период войны. В 1945 году окончил Манчестерский университет со степенью бакалавра технических наук. В течение трех лет работал у Зибе, Горман и Ко… — Он прервал чтение и взглянул на меня своим острым взглядом. — Кто такие Зибе, Горман и Компания?

— Никогда о них не слышал.

— Ну, разумеется, не слышали! Зато я слышал. Это очень известная европейская фирма, специализирующаяся, между прочим, на производстве разного рода подводного оборудования. Имеет довольно тесное отношение к вашей работе по подъему затонувших кораблей в Гаване, не так ли? — Он явно не ждал ответа, так как сразу возобновил чтение: — Специализировался по подъему судов, затонувших в глубоких водах. Оставил фирму Зибе и Горман и перешел в голландскую фирму по подъему судов, но был уволен оттуда через полтора года в связи с пропажей двух золотых слитков на сумму 60 000 долларов, поднятых фирмой в гавани Бомбей с затонувшего корабля, перевозившего оружие и драгоценности и взорванного в вышеназванных водах 14 апреля 1944 года. Вернулся в Англию, работал в фирме по спасению и подъему затонувших кораблей в Портсмуте, вступил в контакт с известным похитителем драгоценностей под именем Моран, во время работы по подъему «Нонтукет Лайт», затонувшего в июне 1955 года с ценным грузом бриллиантов по пути из Амстердама в Нью-Йорк, обнаружилось, что часть бриллиантов на сумму 60 000 долларов исчезла. Тэлбот и Моран были арестованы в Лондоне, но бежали из полицейской машины, причем Тэлбот ранил полицейского офицера выстрелом из малокалиберного автоматического пистолета, который ему удалось скрыть от полиции. В результате ранения полицейский офицер умер.

Я наклонился вперед и сжал руки. Глаза всех присутствующих были устремлены на меня, но я смотрел только на судью. В душном зале не звука, только жужжание мухи под потолком и тихие вздохи веерообразного вентилятора над головой.

— В результате слежки выяснилось, что Тэлбот и Моран укрылись в помещении склада в районе Темзы…

Теперь судья Моллисон читал медленно, даже с остановками, как будто ему было нужно время, чтобы оценить все значение произносимых слов.

— Окруженные преступники игнорировали приказ сдаться, и в течение двух часов все попытки полиции, вооруженной автоматами и слезоточивыми бомбами, были безрезультатными. Вследствие взрыва в помещении возник пожар большой силы, все выходы были под наблюдением, но попыток выйти из склада не последовало. Оба преступника погибли в огне. Двадцать четыре часа спустя пожарные не обнаружили никаких следов Морана — очевидно, тело было полностью уничтожено огнем. Обгорелые останки Тэлбота были опознаны благодаря кольцу с рубином на левой руке, металлическим пряжкам на ботинках и немецкому автоматическому пистолету малого калибра, который, как известно, он всегда носил с собой… Судья замолчал, и несколько мгновений в зале царила тишина. Он смотрел на меня с удивлением, как будто не верил своим глазам, а потом моргнул и перевел взгляд на человека в плетеном кресле.

— Пистолет малого калибра, шериф! Вы имеете представление?

— Имею… — На лице шерифа было холодное и подлое выражение, и голос его вполне соответствовал выражению его лица. — Насколько я знаю, есть только один пистолет этого типа — немецкий «лилипут».

— То есть именно такой пистолет, который имел при себе заключенный, когда его арестовали. — Это было утверждение, а не вопрос. — И к тому же на его левой руке кольцо с рубином. — Судья снова покачал головой, потом надолго уставился на меня. И было видно, как недоверие постепенно переходит в твердое убеждение. — Леопард никогда не меняет своих пятен! Вы обвиняетесь в убийстве, возможно, в двух… Кто знает, что вы сделали на этом складе со своим помощником и сообщником? Это его труп был обнаружен на складе, а не ваш!

Весь зал замер от напряжения и страха. Сейчас звук упавшей булавки показался бы ударом грома.

— Убийство полицейского… — Шериф облизал пересохшие губы, взглянул на Моллисона и повторил эти слова шепотом: — Убийство полицейского! В Англии за это вздернут за шею, не так ли, судья?

Последний к тому времени уже, кажется, вновь обрел утраченное было равновесие.

— В компетенцию нашего суда не входит…

— Воды!

Это был мой голос, но даже в моих ушах он прозвучал не более чем утробный хрип. Я наклонился вперед, слегка пошатываясь и опираясь одной рукой о барьер, а другой прикладывая к лицу носовой платок. У меня было достаточно времени, чтобы составить в уме точный план действий, и мой вид, как я надеялся, производил нужное впечатление.

— Я… мне кажется, я умираю… Неужели… неужели здесь нет воды?

— Воды? — В тоне судьи прозвучали одновременно и нетерпение, и сочувствие. — Боюсь, что…

— Вон там, — простонал я, едва заметно махнув рукой в пространство позади охранявшего меня полицейского офицера. — Умоляю…

Полицейский обернулся — я был бы очень удивлен, если бы он этого не сделал, — и в то же мгновение я, изогнувшись, ударил его левой рукой пониже пояса. Попади я тремя дюймами выше, и его плотный пояс с тяжелой металлической пряжкой переломил бы мне кисть. Еще не успел замереть крик в тишине потрясенного зала, а я уже оттолкнул его как раз в тот момент, когда он собирался упасть, выхватил из его кобуры тяжелый «кольт» и деликатно помахал им перед всеми присутствующими. И все это еще до того, как полицейский, кашляя и задыхаясь, успел грохнуться на дощатый пол.

Я быстро окинул взглядом весь зал. Человек с переломленным носом уставился на меня с той степенью изумления, какую только могли выразить грубые черты его лица: нижняя челюсть отвалилась, а огрызок сигары неправдоподобно повис на нижней губе. Девушка с темно-русыми волосами наклонилась вперед, глаза ее были испуганными, а рука прижата ко рту. Судья перестал быть судьей и превратился в своё восковое изображение, только что вышедшее из-под руки скульптора. Клерк, репортер и дежурный у двери остолбенели, а школьницы и их наставница, старая дама, продолжали таращить глаза. Однако любопытство на их лицах сменилось страхом. У той, что сидела ко мне ближе всех, брови полезли на лоб, а губы задрожали — казалось, что она вот-вот заплачет или закричит. В душе я понадеялся, что она все-таки не закричит, но в следующее мгновение я уже понял, что это не имеет никакого значения, — ведь и то, что произошло, наверняка вызовет взрыв криков и воплей. К тому же шериф вовсе не был так беззащитен, как я думал вначале: он уже вынимал пистолет.

Правда, его движения были отнюдь не такими острыми и ловкими, к каким я привык по фильмам моей юности. Длинные полы его куртки мешали ему, мешали и подлокотники кресла. Прошло целых четыре секунды, прежде чем он успел вытащить свой пистолет.

— Не советую делать глупостей, шериф! — сказал я. — Ведь пушка в моей руке нацелена прямо на вас!

Но судя по всему, храбрость этого человека была обратно пропорциональна его росту. По его глазам, губам, обнажившим его тесно сжатые прокуренные зубы, можно было сразу сказать, что его не остановить — разве что одним способом. Я вытянул руку и поднял револьвер так, что дуло его приходилось на уровне моих глаз (тот фокус бьющего-без-промаха-Дэна — стрелять от бедра — годится только для кино), и, как только рука шерифа выпуталась из складок его куртки, нажал на спуск. Резонирующий звук тяжелого «кольта», многократно усиленный акустикой этого маленького зала, заглушил все остальные звуки. Никто не мог сказать, вскрикнул ли шериф, поразила ли пуля его руку или пистолет, который он в ней держал, ясно было только одно, что мы видели: правая рука и весь правый бок шерифа судорожно передернулись, и его пистолет отлетел и шлепнулся на стол в нескольких дюймах от блокнота ошеломленного репортера.

А мой «кольт» уже был направлен на человека у двери.

— А ну-ка, идите сюда, дружок! — пригласил я его. — А то у вас такой вид, будто вы размышляете, а не позвать ли на помощь!

Я дал ему пройти несколько шагов по проходу, как вдруг услышал у себя за спиной какую-то возню. Я мгновенно обернулся.

Но можно было и не спешить. Полицейский офицер, правда, поднялся на ноги, но это было все, на что он способен. Он сгибался почти пополам, прижимая одну руку к животу, а другой почти касаясь пола. Ко всему прочему, он надрывно закашлялся и словно ловил ртом воздух, чтобы заглушить боль. Потом он медленно поднял голову, но все равно стоял сильно согнувшись. В лице его не было и тени страха, а только боль, гнев, стыд и решимость победить или умереть.

— Отзови свою овчарку, шериф! — твердо сказал я. — Иначе в следующий раз ему действительно плохо придется!

Тот обжег меня взглядом и выплюнул лишь одно непечатное слово. Он сидел скорчившись в своем кресле, крепко зажав левой рукой запястье правой. Судя по внешнему виду, он был слишком занят своими собственными неприятностями, чтобы еще думать о чужих.

— Отдай пистолет! — прохрипел полисмен. Даже эти слова он выдавил с трудом, словно что-то сжимало ему горло. Потом он, шатаясь, шагнул в мою сторону. Нас разделяло не больше шести футов. Он был еще почти мальчик — вряд ли ему было больше 22–23 лет.

— Судья! — попросил я настойчиво.

— Не делайте этого, Донелли! — судья Моллисон вышел из своего оцепенения. — Не делайте этого. Этот человек — убийца! Ему уже нечего терять! Стойте, говорю я вам!

— Отдай пистолет! — Слова судьи Моллисона не произвели на офицера никакого впечатления. Голос Донелли звучал деревянно, без всяких эмоций — как звучал бы голос человека, который принял решение уже так давно, что оно успело превратиться в единственную и всепоглощающую идею всей его жизни.

— Не двигайся с места, сынок, — сказал я спокойно. — Ведь судья правильно сказал: мне нечего терять! Один шаг вперед, и я выстрелю тебе в бедро. А ты представляешь, Донелли, что может сделать на таком расстоянии одна свинцовая пуля? Попав тебе в бедро, она разобьет бедренную кость, да так, что ты на всю жизнь останешься хромым, как я. А если она к тому же заденет артерию, то ты наверняка истечешь кровью, прежде чем… Да стой же ты, дурень!

Второй раз в зале суда прогремел выстрел из «кольта». Донелли распростерся на полу, обхватив руками ногу выше колена и уставившись на меня каким-то удивленным и потемневшим взглядом.

— Каждый из нас рано или поздно получает свой урок! — сказал я и взглянул в сторону двери. Ведь выстрелы наверняка привлекли чье-нибудь внимание. Но никто не появлялся. Меня, правда, это не очень волновало — ведь кроме тех двух констеблей, которые меня схватили в «Ла Контессе» и теперь временно вышли из строя, шериф и Донелли представляли всю полицию Марбл-Спрингс. Но даже несмотря на это, дальнейшее промедление было не только глупо, но и опасно.

— Вы все равно далеко не уйдете, Тэлбот! — Тонкие губы шерифа уродливо искривились, когда он произнес эту угрозу сквозь плотно сжатые зубы. — Через пять минут после вашего бегства вас уже будут разыскивать все полицейские округа. А через пятнадцать мы поднимем на ноги всю полицию штата! — Он умолк, содрогнулся, и судорога боли передернула его лицо. Когда он снова взглянул на меня, выражение его лица было далеко не из приятных. — Вас будут преследовать как убийцу, Тэлбот! Вооруженного убийцу! Полиция получит приказ стрелять при первом вашем появлении! И стрелять для того, чтобы вас убить!

— Послушайте, шериф, — начал судья, но тот его перебил:

— Извините, судья, но этот человек уже в моей компетенции! — Он взглянул на полисмена, стонавшего на полу. — В тот момент, когда он захватил этот пистолет, он перестал быть вашим… Ступайте, Тэлбот!!! Все равно далеко не уйдете…

— Значит, будут стрелять, чтобы меня убить? — повторил я задумчиво и оглядел зал. — Нет, нет, только не так, джентльмены… Хотя кое у кого могут возникнуть мысли о славе, о доблести, о медалях, которые они могут заработать…

— О чем это вы? — крикнул шериф.

— Видимо, истерика, — пробормотал я и покачал головой. Потом взглянул на девушку с темно-русыми волосами. — Простите, мисс, но вам придется…

— Что, что вы хотите? — Может быть, она и испугалась, а может быть, просто притворилась испуганной. — Что вам от меня нужно?

— Только вас! Вы слышали, что сказал шериф? Как только фараоны меня увидят, они сразу начнут палить вовсю… Но не станут же они стрелять в девушку, особенно в такую красивую, как вы! Я в тисках, мисс. И мне нужна гарантия. А гарантия — это вы! Пошли!

— Черт вас возьми, Тэлбот! Вы не можете этого сделать! — Голос судьи Моллисона прозвучал хрипло и испуганно. — Вы подвергаете смертельной опасности невинную девушку!

— Вовсе не я! — отпарировал я. — Если кто-либо и подвергает ее опасности, то только друзья шерифа!

— Но… но мисс Рутвен — моя гостья! Я… я пригласил ее сюда, чтобы…

— А это нарушит правила старого южного гостеприимства? — Я схватил девушку за руку, не очень вежливо поднял ее с места и потащил за собой по проходу. — Поспешите, мисс, у нас нет времени…

Тут я был вынужден отпустить ее руку и прыгнуть к человеку с перебитым носом. Дело в том, что уже какое-то время я следил за ним и за сменой выражений на его неандертальской роже — пока он принимал решение, которое с самого начала было для меня ясно, как божий день. Но прежде, чем он успел сунуть правую руку под левый лацкан, на его локоть опустился тяжелый «кольт». Удар был так силен, что у меня хрустнула рука. А что почувствовал он, можно было лишь догадываться. Во всяком случае, нечто ужасное, если судить по тому воплю, который он издал, и по тому, как он рухнул на скамью. Очень может быть, он всего-навсего лез в карман за второй сигарой. Что же, это отучит его держать портсигар под мышкой слева!

Он все еще продолжал выть, когда я, хромая, быстро прошел по проходу, увлекая девушку за собой, захлопнул дверь и запер ее с наружной стороны на щеколду. Этим я выиграл от силы десять-пятнадцать минут, но мне этого было достаточно. Схватив девушку за руку, я побежал с ней по дорожке к улице.

У тротуара стояли две машины. Одна открытая — «шевроле», полицейская машина, на которой шериф, Донелли и я прибыли в здание суда, вторая — «студебеккер», очевидно, принадлежащий судье Моллисону. Машина судьи казалась на вид более быстроходной, однако большинство американских машин снабжены автоматическим устройством, с каковым я не был знаком. Я не знал, как привести «студебеккер» в движение, а всякое промедление могло оказаться роковым. А с устройством «шевроле», напротив, был уже знаком. По дороге в суд я сидел рядом с шерифом, который вел машину, и я не упускал ни одного его движения.

— Садитесь! — сказал я девушке, кивнув в сторону «шевроле». — И живо!

Уголком глаза я видел, как она открыла дверцу полицейской машины. А мне пришлось уделить несколько мгновений «студебеккеру». Самый быстрый и эффективный способ вывести машину из строя — это разбить распределитель зажигания. Но, не сумев до него добраться, я тут же отказался от этой идеи и обратил внимание на передние колеса. Если бы у меня был мой обычный «лилипут», пуля бы проделала в шине крошечную дырочку, которую ничего не стоило тут же залатать. Но разрывная пуля «кольта» распорола ее почти надвое, и «студебеккер» тяжело осел на переднее колесо.

Девушка уже сидела в машине. Не теряя времени, я прыгнул прямо через борт на водительское место, бросил мгновенный взгляд на щиток управления и выхватил белую сумку из пластика, которую девушка держала в руках. В спешке сломав застежку и вырвав кусок подкладки, я вытряхнул все содержимое сумочки рядом с собой на сиденье. Сверху оказались ключи от машины, что означало, что она сунула их на самое дно сумочки. Вполне возможно, что она была испугана и не замышляла недоброе, но, возможно, страх ее был только притворством.

— Наверное, считали, что поступаете очень умно? — Я включил мотор, отпустил тормоз и рванул машину с такой силой, что ее задние колеса завертелись и завизжали еще до того, как она смогла рвануться с места. — Еще один фокус, и вы пожалеете! Считайте это предупреждением!

Я опытный водитель, и если речь идет об устойчивости и о маневрировании, то американские машины не вызывают у меня восторга. Но что касается разгона, тут мощные американские машины могли посрамить среднюю спортивную модель как британского, так и континентального происхождения. «Шевроле» рванулся вперед так, будто был снабжен ракетным устройством, и, когда я выправил машину и, улучив мгновение, взглянул в зеркало, мы были уже в ста ярдах от здания суда. Я успел только увидеть судью и шерифа, выбежавших на дорогу и глазеющих вслед «шевроле», когда навстречу нам понесся крутой поворот направо. Быстрый поворот руля вправо, протестующий рывок колес, второй поворот руля влево, а потом, все увеличивая скорость, мы выскочили за пределы городка и помчались по открытой местности.

Глава 2

Мы помчались почти прямо на север по белой, пыльной ленте шоссе, приподнятого над окружающей местностью на несколько футов. Слева от нас, переливаясь как изумруд, сверкал и искрился на солнце Мексиканский залив. Между дорогой и морем тянулась низменная полоса поросшего мангровыми деревьями побережья, а справа — болотистые леса, не пальмовые, какие ожидаешь встретить в этих местах, а сосновые, и к тому же удручающе чахлые на вид.

Поездка не доставляла мне особого удовольствия. Я гнал машину на предельной скорости, но ее мягкое покачивание совершенно не успокаивало меня. У меня не было темных очков, и, хотя солнце не било прямо в глаза, слепящее отражение субтропического солнца от белой дороги вызывало резкую боль в глазах. И хотя это была открытая машина, ее огромное и сильно изогнутое ветровое стекло исключало всякое дуновение прохлады, несмотря на то, что ветер свистел у нас в ушах. В зале суда, защищенном от солнца, температура достигала почти ста градусов, а сколько градусов было здесь, на открытом воздухе, я даже не мог и решить. Во всяком случае, было жарко, как в доменной печи. Нет, эта поездка решительно не доставляла мне удовольствия.

То же самое, очевидно, испытывала и девушка, сидевшая рядом со мной. Она даже не спрятала обратно в сумочку выброшенные мною вещи, а просто сидела, крепко сжав руки. Время от времени, на особенно крутых поворотах, она хваталась за верхний край дверцы, и это было единственное движение с ее стороны с той минуты, как мы покинули Марбл-Спрингс, если, конечно, не считать того, что она повязала голову белой косынкой. Она ни разу не взглянула на меня, и я даже не знал, какого цвета у нее глаза. И конечно, она ни разу не пыталась заговорить со мной. Раз или два я взглянул на нее, но каждый раз она упрямо смотрела вперед на дорогу — с бледным лицом и плотно сжав губы. Только на левой щеке горело красное пятнышко. Ею все еще владел страх — может быть, даже сильнее, чем раньше. Видимо, она думала о том, что ждет ее впереди. Я и сам задавал себе этот вопрос.

Когда мы проехали восемь минут, отмахав за это время восемь миль, случилось то, чего я опасался. Кто-то, несомненно, думал и двигался еще быстрее нас. Впереди на дороге возникла преграда. Это случилось на том месте, где какая-то предприимчивая фирма засыпала участок справа от шоссе щебенкой и ракушником, асфальтировала его и строила бензоколонку и закусочную для водителей.

Прямо поперек дороги стояла большая черная полицейская машина. Слева от нее почва резко обрывалась, образуя нечто вроде канавы футов пяти глубиной. С этой стороны проезд был невозможен. Справа, где дорога расширялась, ответвляясь к бензоколонке, красовался ряд тяжелых бензобаков на пятьдесят галлонов каждый, и эта стена из гофрированного железа тоже блокировала пространство между полицейской машиной и первой линией бензоколонок, расположенных параллельно шоссе.

Все это я отметил в своем мозгу за четыре-пять секунд, которые понадобились мне для того, чтобы снизить скорость нашего содрогающегося «шевроле» с 70 миль до 30-ти. Пронзительный визг тормозов прозвучал в моих ушах, словно сигнал бедствия, а за нами по белой дороге потянулся черный след расплавленной резины. Увидел я и троих полицейских. Один прятался за кузовом машины, другой высунул голову и правую руку. Оба были вооружены револьверами. Третий полицейский был почти скрыт бензоколонкой, но ничто не могло скрыть его автомата — этого смертоносного оружия, особенно если стреляешь из него на таком близком расстоянии.

Я снизил скорость до двадцати миль в час. Теперь до полицейской машины оставалось не более сорока ярдов. Полицейские, целясь мне в голову, уже поднимались и выходили из своих засад, и в этот момент я заметил, что девушка собирается распахнуть дверь и выскочить из машины. Не говоря ни слова, я нагнулся, схватил ее за руку и притянул к себе с такой силой, что она вскрикнула от боли. В то же мгновение, держа ее частично перед собой, а частично рядом — так чтобы полицейские не решились стрелять, я вновь нажал акселератор. Линия баков ринулась нам навстречу.

— Сумасшедший! Мы погибнем!

Долю секунды она смотрела на быстро приближавшийся ряд пятидесятигаллонных бочек, а затем с криком уткнулась лицом в мою грудь, впившись ногтями мне в плечи.

Мы врезались во вторую слева бочку. Подсознательно я еще крепче прижал девушку к себе, уперся в руль и приготовился к страшному удару, который бросит меня на руль или выбросит через лобовое стекло, когда пятисотфунтовая бочка срежет болты крепления и двигатель окажется в салоне. Но страшного удара не последовало, раздался лишь скрежет металла, и бочка взлетела в воздух. На мгновение я оцепенел, решив, что она перелетит через капот, пробьет лобовое стекло и размажет нас по сиденьям. Я резко повернул руль влево, снова оказался на шоссе, выправил машину и дал полный газ. Бензиновый бак оказался пустым! И ни один человек не выстрелил.

Девушка медленно подняла голову, посмотрела назад, через мое плечо на преграду, от которой теперь мы стремительно удалялись, а потом остановила свой взгляд на мне. Руки ее все еще продолжали судорожно держать меня за плечи, но она, казалось, этого не замечала.

— Вы действительно сумасшедший! — Я едва мог расслышать ее хриплый шепот сквозь нарастающий гул машины. — Настоящий сумасшедший!

Если раньше она испытывала страх в той или иной мере, то сейчас она была охвачена ужасом.

— Отодвиньтесь немного, леди, — попросил я. — Вы мешаете мне следить за дорогой.

Она немного отодвинулась, но глаза ее, полные страха, по-прежнему были прикованы к моему лицу. А тело ее сотрясала дрожь.

— Вы — сумасшедший! — повторила она. — Прошу вас, выпустите меня!.. Очень прошу вас…

— Я совсем не сумасшедший! — Мне приходилось делить свое внимание между лентой дороги впереди и зеркальцем заднего обзора. — Просто я кое-что смыслю и умею наблюдать. Ведь у них было не больше двух минут в распоряжении, чтобы перекрыть дорогу, но для того, чтобы привезти со склада шесть баков с бензином и расставить их в нужном порядке, потребовалось бы гораздо больше времени, чем две минуты. Поэтому я предположил, что баки пустые! А насчет того, чтобы высадить вас… Ну, на это у меня просто нет времени. Оглянитесь-ка назад и посмотрите!

Она оглянулась.

— Они… Они гонятся за нами…

— А вы что же, решили, что сейчас они отправятся в ресторан выпить по чашечке кофе?

Теперь дорога приблизилась к морской глади, и ее изгибы были следствием изгибов побережья. Движение на шоссе было слабым, но вполне достаточным, чтобы замедлить нашу скорость на поворотах, и полицейская машина явно нас догоняла.

Ее шофер знал свою машину лучше, чем я свою, а дорога была ему так же знакома, как собственная ладонь. В течение десяти минут ему удалось сократить расстояние между нами на 150 ярдов.

Последние несколько минут девушка неотрывно смотрела на следующую за нами машину. Но потом она повернулась и посмотрела на меня. Она старалась говорить спокойным голосом, и это ей почти удалось:

— Что… Что же будет теперь?

— Все что угодно! — лаконично ответил я. — Теперь они церемониться не станут. Вряд ли они довольны тем, что произошло у бензоколонки…

И верно — не успел я договорить, как сзади, быстро следуя один за другим, раздались три резких звука, похожих на щелканье бича и отчетливых, несмотря даже на пение шин и рев мотора. По лицу девушки я догадался, что комментарии излишни, она и сама прекрасно поняла, чем были вызваны эти звуки.

— Ложитесь! — приказал я. — Прямо на пол! И нагните голову! Это ваш единственный шанс на спасение!

Как только она скорчилась на полу, так что мне были видны лишь ее плечи и затылок, я выхватил из кармана револьвер, быстро снял ногу с акселератора и резко затормозил.

Этот маневр нашего «шевроле» был для преследователей полной неожиданностью, и скрежет шин и визг их машины подсказали мне яснее всяких слов, что водитель растерялся. Я быстро выстрелил, и почти одновременно раздался звон, после которого в ветровом стекле машины появилось звездообразное отверстие — след пули. Я выстрелил вторично, и полицейская машина дико рванулась в сторону и стала поперек дороги, повиснув передними колесами над канавой справа. По тому, как ее занесло, я понял, что попал в одну из передних шин.

Полицейские остались невредимыми и через пару секунд уже были на дороге, выпуская нам вслед пулю за пулей. Но к тому времени мы уже были опять ярдах в 150 от них, и, как ни хороши были их револьверы и даже автомат, стрелять из них на таком расстоянии — это все равно, что бросать в нас камнями. Через несколько секунд мы сделали поворот и вообще скрылись из вида.

— Отлично! — сказал я. — Война закончена. Можете сесть снова, мисс Рутвен.

Она выпрямилась и снова села рядом со мной. Пряди ее темно-русых волос упали ей на лицо, она сняла косынку, привела волосы в порядок и снова повязала косынку. Вот уж эти женщины! — подумал я. Даже если бы они падали с утеса, но знали, что внизу их ждет компания, то и на лету сделали бы себе прическу.

Завязав косынку под подбородком, она сказала вполголоса и не глядя на меня:

— Спасибо, что заставили меня лечь… Ведь меня… меня могли убить…

— Могли бы, — равнодушно ответил я. — Но в тот момент я подумал не о вас, леди, а о себе. Ведь ваше здоровье тесно связано с моим. Не будь рядом со мной живой гарантии в вашем облике, они бы пустили в ход все что угодно, начиная от ручной гранаты и кончая 14-дюймовым морским орудием. И все для того, чтобы задержать меня.

— Они и так старались нас убить… Ведь старались… — Голос ее снова дрогнул, когда она показала на отверстие, пробитое пулей в ветровом стекле… — А я сидела как раз на уровне…

— Все это верно… Но, наверное, им было приказано не стрелять как попало. И тем не менее, будучи взбешенными тем, что произошло у бензоколонки, они позабыли, наверное, про этот приказ. Но не исключено, что они просто целились в передние колеса. Трудно попасть в цель, стреляя из быстро идущей машины. А может быть, они вообще стрелять не умеют…

Встречное, движение все еще было большим — две-три машины на милю, но и такое движение было слишком интенсивным, чтобы я мог чувствовать себя спокойным. Большей частью навстречу попадались семейные машины. Люди ехали отдыхать и развлекаться, и, как у всех праздных людей, у них было достаточно времени, чтобы проявлять, а главное — в полной мере удовлетворять свое любопытство. При встрече с нами каждая машина замедляла ход, и в зеркальце заднего обзора я видел, как водители трех или четырех машин оборачивались и смотрели нам вслед. Благодаря Голливуду и тысяче телефильмов пробитое пулей ветровое стекло превратилось в предмет массового интереса и вызывало вполне определенные ассоциации.

Это, конечно, внушало беспокойство. Но еще хуже была уверенность в том, что каждую минуту какая-нибудь местная радиостанция, действующая в радиусе ста миль, начнет передавать сообщение о том, что произошло в зале суда в Марбл-Спрингс, а также передаст подробное описание «шевроле», моей особы и девушки, сидевшей рядом со мной. Вполне возможно также, что у половины проезжающих мимо машин приемники были настроены на местную волну, где бесконечным потоком шли выступления гитаристов, концерты сельской музыки и тому подобные программы. Достаточно дать одну передачу последних новостей, чтобы какой-нибудь болван за рулем решил повернуть свою машину вслед за нами, желая показать своей жене и детям, какой он храбрый, — особенно если раньше они этого не подозревали. Я схватил все еще пустую сумочку девушки, надел ее на руку и ударил кулаком по ветровому стеклу, прямо в центр пробитого пулей отверстия. Теперь на его месте красовалась большая дыра. Но эта дыра уже больше не была так интересна — в те дни разбитые ветровые стекла не были такой уж редкостью — пущенный камень, резкое изменение температуры, даже громкий звук на пределе частоты — любое из этих обстоятельств могло повредить ветровое стекло.

Но этого оказалась недостаточно. И я это понимал. И когда в какую-то очередную лирическую песню ворвался возбужденный быстрый голос и красочно, хотя и кратко описал мое бегство, призывая всех, кто находится на шоссе, смотреть в оба и сообщить о встрече с «шевроле», я понял, что придется расстаться с этой машиной, и причем — немедленно. На этой главной магистрали, объединяющей юг и север, избежать опознания было практически невозможно. Необходимо было найти другую машину, и сделать это надо было незамедлительно.

Найти ее удалось почти сразу. Мы проезжали через один из новых городов, которые, как грибы, расплодились по всему побережью Флориды, когда я снова услышал экстренное сообщение о себе, и сразу же за чертой города мы наткнулись на стоянку на левой стороне шоссе. Здесь стояли три машины, которые, очевидно, принадлежали одной компании, ибо в просвете между деревьями и кустами, которые окаймляли площадку, я увидел группу из семи-восьми человек, спускавшихся к морю. Они тащили с собой шашлычный вертел, плитку и корзину с провизией. Похоже было, что они собираются устроить пикник.

Я выскочил из «шевроле», вывел за собой девушку и быстро осмотрел все три машины. Две из них были с поднимающимся верхом, третья — спортивная, и все три были открыты. Я не нашел ни одного ключа зажигания, но владелец спортивной машины держал, как делают многие, в «бардачке» запасной комплект, прикрытый лишь кусочком лайковой тряпочки.

Я бы мог сразу уехать, бросив полицейскую машину, но это было бы глупо с моей стороны. Сама по себе пропажа спортивной машины, похищенной, возможно, обычным автомобильным вором, не привлечет особого внимания. Но если «шевроле» найдут на этой стоянке, то внимание всего штата сразу переключится на спортивные машины.

Тридцать секунд спустя мы уже снова были на окраине маленького городка. Подъехав к почти застроенному участку у шоссе со стороны моря, я замедлил ход. Вокруг — ни души, и я не колебался. Я свернул на бетонированную дорожку, ведущую к первому же дому, проехал через открытую подъемную дверь гаража, заглушил мотор и быстро закрыл за собой дверь.

Когда через две-три минуты мы вышли из гаража, ни у кого, кто нас разыскивал, не возникло бы, по крайней мере с первого взгляда, подозрения, что мы именно те люди. По случайному совпадению на девушке была верхняя кофточка с короткими рукавами совершенно такого же зеленого цвета, как и мой костюм. Эту подробность радио подчеркнуло дважды: броская примета, которая тотчас же нас выдала бы. Но теперь кофточка исчезла, а открытую белую блузку, которая была на ней, носили в тот жаркий день тысячи девушек. Поди отличи одну от другой! Зеленую кофточку я спрятал в своем пиджаке, вывернув его подкладкой наружу и перебросив себе через руку. Галстук я тоже сунул в карман. Косынку я у девушки забрал и повязал ее, как носовой платок, вокруг своей головы, спустив справа свободный конец и скрыв таким образом свой шрам. Поскольку рыжие волосы на висках меня тоже могли выдать, я постарался закрасить их смоченным косметическим карандашом, который нашел в ее сумочке. И если мои волосы и приняли необычный вид и цвет, какого я ни у кого не видел, то они уж во всяком случае не казались рыжими.

Под кофточкой и пиджаком я держал револьвер. Идя неторопливо, чтобы скрыть хромоту, мы тем не менее уже через три минуты были снова на площадке для машин. Спортивная машина была тоже марки «шевроле», с таким же точно мотором, но на этом сходство и кончалось. Перед нами был двухместный автомобиль с кузовом из пластика. Я водил такую машину еще в Европе и знал, что ее скорость действительно достигает 120 миль в час, как указывают в рекламе.

Я выждал, пока мимо нас не проехал, громыхая, тяжелый грузовик, направляющийся на юг, и завел под его шум мотор спортивной машины. Хотя группа людей, которую я видел раньше, была уже на берегу моря, они все-таки могли услышать звуки знакомого мотора и заподозрить неладное. Я быстро развернул машину носом к югу и поехал вслед за грузовиком. Когда девушка увидела, что мы направляемся в ту же сторону, откуда бежали, она с изумлением уставилась на меня.

— Я знаю, сейчас вы опять скажете, что я сумасшедший, — сказал я. — Что же, валяйте, говорите! Только я не сумасшедший. В северном направлении нас наверняка ожидает вторая засада, и она будет посерьезнее первой — не пропустит и пятитонку! Они могут решить, что я свернул на какую-нибудь дорогу, идущую на восток, через болота. Во всяком случае, на их месте я подумал бы так. Ну, а на болотах любая машина увязнет по самое брюхо… Так что мы поедем прямо на юг! На это они не рассчитывают. А потом мы где-нибудь спрячемся на несколько часов…

— Спрячемся? Где? Где можете вы спрятаться? — Поскольку я ничего не ответил, она продолжала: — Пожалуйста, отпустите меня! Теперь… Теперь вы уже в безопасности. Наверняка вы и сами так считаете. Иначе бы вы не поехали в эту сторону. Прошу вас, отпустите меня, пожалуйста!

— Только не прикидывайтесь наивной! — устало сказал я. — Если я отпущу вас, то через десять минут все фараоны в штате будут знать, в какой машине и куда я еду. Вы, наверное, и в самом деле считаете, что у меня не все дома!

— Клянусь вам, я никому ничего не скажу! Можете мне поверить!

За последние двадцать минут я никого не застрелил, и она не боялась меня больше, но не настолько, чтобы страх не мешал ей думать. Она продолжала настойчиво:

— А почему вы уверены, что я не стану делать людям знаки или не закричу, когда вы остановите машину, например, у перекрестка перед светофором? Или, например, не ударю вас, когда вы смотрите в другую сторону? Откуда вы можете быть уверены в этом?

— Тот полицейский Донелли, — сказал я без всякой видимой связи, — интересно, успел ли доктор вовремя оказать ему помощь?

Но она поняла. Краска, которая только что оживляла ее щеки, вновь отхлынула от лица.

— Отец мой влиятельный человек, мистер Тэлбот. — Она впервые назвала меня по имени. Я оценил также и слово «мистер». — И я ужасно боюсь, что с ним будет, когда он услышит… у него… у него очень больное сердце и…

— А у меня жена и четверо детей, которые умрут с голоду! — прервал я ее. — Так что мы можем только посочувствовать друг другу. А теперь сидите смирно.

Она ничего не ответила и продолжала хранить молчание даже тогда, когда я остановился у аптеки и вошел внутрь, чтобы позвонить по телефону. Она оставалась близко и далеко. Далеко, чтобы слышать разговор по телефону, но достаточно близко, чтобы видеть очертания револьвера под моим пиджаком. Выходя из аптеки, я купил сигарет. Продавец посмотрел на меня, а потом — на стоявшую на улице машину.

— Уж больно жарко сегодня, чтобы сидеть за рулем, — сказал он. — Издалека едете?

— Да нет, с озера Чиликут… — Я обратил внимание на указатель с таким названием в трех или четырех милях к северу. Зато мои усилия по части американского акцента заставили меня даже содрогнуться. — Рыбачили.

— Рыбачили? — Его тон был достаточно нейтральным, чего нельзя было сказать о похотливом взгляде, которым он окинул девушку. Но на сегодня мне было не до рыцарских побуждений, и я не обратил внимания на это. — И что-нибудь поймали?

— Кое-что… — Я не имел понятия, какая рыба водится в местных озерах и есть ли в них вообще какая-нибудь рыба. К тому же, подумал я сразу, едва ли кому-нибудь могло прийти в голову отправиться на эти мелководные заболоченные озера, когда, можно сказать, прямо за порогом лежит весь Мексиканский залив. — Но все, конечно, без толку! — Мой голос звенел словно вновь вспыхнувшим гневом. — Буквально на минуту оставляю корзинку на дороге, как вдруг является какой-то сумасшедший и наезжает на неё. Рыба и завтрак — все к чертям! А пыли-то на этих дорогах — я даже номер не смог разобрать!

— Бывает, — сказал он, а потом его глаза словно уставились в одну точку за сотню миль отсюда, и он спросил быстро:

— А какой марки машина, успели заметить?

— Синий «шевроле»… С разбитым стеклом. Что с вами? В чем дело?

— В чем дело? — повторил он. — Он еще спрашивает! Неужели вы… Вы обратили внимание на парня за рулем?

— Нет… Слишком быстро промчалась машина… Разве что его рыжие волосы, но…

— Рыжие волосы? Озеро Чиликут! Ну, брат… — И с этими словами он повернулся и побежал к телефону.

Когда я подошел к девушке, она сказала:

— Вы ничего не упускаете… Как вы можете быть таким хладнокровным? Ведь он мог узнать, догадаться…

— Догадаться? Он был слишком занят, разглядывая вас. Портной крепко сэкономил на вашей блузке.

Мы поехали дальше. Проехав четыре мили, мы добрались до места, которое я еще раньше приметил. Это была большая автостоянка, расположенная в тени пальм, между дорогой и побережьем. На временно воздвигнутой арке была прибита вывеска, гласившая: «Строительная компания Кодел», и ниже — более крупными буквами: «Добро пожаловать».

Я въехал. На площадке уже стояло пятнадцать, а может быть, и все двадцать машин. Люди сидели: кто на скамейках, предусмотрительно расставленных по краям площадки, кто в своих машинах — таких было большинство. Все они наблюдали за строительством будущего приморского района города. Четыре драги — мощные ковши на гусеничном ходу — медленно и тяжело ползали туда и сюда, отрывая от морского дна скрытую водой коралловую породу и воздвигая прочный и широкий фундамент, потом ползли дальше по только что воздвигнутому молу и поднимали со дна новые порции породы. Одна из машин укладывала широкую полосу нового района. Две другие сооружали небольшие пирсы, отходящие от главного пирса под прямым углом, — участки для будущих домов, каждый дом со своей собственной пристанью. Четвертая выкладывала большую петлю, идущую на север и вновь возвращающуюся на сушу. Это, очевидно, будет гавань для яхт.

Зрелище завораживало. Процесс создания города из дна морского. Только я не в состоянии был отдаться во власть этого волшебства. Я поставил машину между двумя автомобилями со снятым верхом, вскрыл пачку только что купленных сигарет и закурил. Девушка повернулась в мою сторону и недоверчиво посмотрела на меня.

— Это и есть место, где мы можем спрятаться?

— Оно самое, — спокойно ответил я.

— И вы собираетесь здесь остановиться?

— А оно вам не нравится?

— Среди всех этих людей? Где каждый может вас опознать? И причем — в двадцати ярдах от дороги, где любой полицейский патруль…

— Дело в том, леди, что всякий будет думать так же, что ни один человек в здравом уме не спрятался бы здесь от преследования. Поэтому я и считаю это место идеальным. Поэтому-то мы здесь и остановимся.

— Но вы не можете оставаться здесь ночью, — твердо сказала она.

— Конечно нет, — согласился я. — Только до темноты. Сядьте поближе ко мне, мисс Рутвен. Совсем рядом… Представьте себе, что какой-то человек вынужден спасать свою жизнь. Какая картина рисуется вам при этом? Наверное, вы видите обессиленного человека с диким взглядом, который пробирается сквозь чащу, ломая ветки, или проваливающегося по самую шею в какое-нибудь роскошное болото Флориды. И уж конечно, меньше всего вы сможете представить себе человека, сидящего под пальмой рядом с хорошенькой доверчивой девушкой. Никакое другое место на свете не было бы так далеко от подозрения, не правда ли? Придвиньтесь ко мне поближе, леди!

— Как бы мне хотелось, чтобы этот револьвер был у меня, — тихо сказала она.

— Несомненно!.. Придвиньтесь же!

Она придвинулась. Я почувствовал, как она невольно вздрогнула, когда ее обнаженное плечо коснулось моего плеча. Я попытался представить, что бы чувствовал, будь я красивой молоденькой девушкой и окажись в компании убийцы, но быстро бросил это занятие — я не девушка, уже не молод и совсем не красив. Я продемонстрировал девушке револьвер, спрятанный под пиджаком у меня на коленях, и откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь легким морским ветерком, который смягчал жару знойных лучей, пробивавшихся сквозь шелестящую листву пальм. Однако похоже было, что солнце не долго будет нас допекать, — морской ветерок, притягиваемый раскаленной землей, был насыщен влагой.

И действительно, крошечные хлопья облаков, проплывавших по небу, уже сбивались вместе, сгущаясь в серые тучи. Мне это не очень нравилось, мне не хотелось расставаться с косынкой, прикрывающей голову.

Прошло минут десять после нашего прибытия, когда на шоссе с южной стороны появилась черная полицейская машина. В зеркальце заднего обзора я увидел, как она замедлила ход и из нее высунули головы два полицейских, обводя стоянку быстрым взглядом. Этот осмотр был настолько же беглым, как и быстрым, — по всему было видно, что они не ожидали обнаружить здесь что-нибудь интересное, — и машина укатила, так и не остановившись.

Надежда в глазах девушки — теперь я увидел, что они серые, холодные и ясные, — вспыхнула и погасла, как пламя задуваемой свечи. Выпрямившиеся было плечи снова поникли. Я отлично понял, что это значит.

Через полчаса у нее вновь вспыхнула надежда. Два фараона на мотоциклах, в шлемах и перчатках, подтянутые и самоуверенные, одновременно промчались под аркой, одновременно остановились и одновременно приглушили свои моторы. Несколько секунд они сидели, упираясь в землю сверкающими сапогами, потом слезли с мотоциклов, растолкали ближайших к ним людей и начали обходить машины. Один из них держал в руках револьвер.

Они начали с машины, стоявшей ближе всех у арки, но обратили внимание не столько на машину, сколько на ее пассажиров. Они ничего не объяснили и не приносили извинений, они вели себя так, как ведут себя полицейские, узнав, что один из их собратьев ранен и умирает… или уже умер.

Внезапно они проскочили две-три машины и устремились прямо к нам. По крайней мере, мне так показалось сначала. Но они и нас миновали и остановились у «форда», стоявшего немного впереди и слева от нас. Когда они проходили мимо нас, я заметил, что девушка как бы вся собралась и сделала быстрый вдох…

— Не делайте глупостей! — Я обхватил ее рукой и с силой прижал к себе. Крик, который был готов вырваться вместе с выдохом, превратился в тихий всхлип от боли. Полицейский, стоявший ближе, оглянулся и увидел, что она сидит, уткнувшись лицом в мое плечо. Увидев то, что, по его мнению, он и должен был увидеть, он повернулся к своему напарнику и высказал замечание отнюдь не тихим голосом и такого характера, которое при нормальных обстоятельствах вызвало бы с моей стороны немедленный отпор. Но обстоятельства нормальными назвать было нельзя, поэтому я и промолчал.

Когда я отпустил девушку, ее лицо и вся шея до блузки пылали. Разумеется, когда я прижал ее к себе, дышать ей было довольно трудно, но я думаю, не это было причиной того, что она покраснела, а скорее неподобающее замечание полицейского. Тем не менее в глазах ее появился какой-то дикий блеск. Впервые она отбросила всякий страх и с безумной решимостью ринулась в борьбу.

— Я все равно сейчас вас выдам! — Она говорила тихо и неумолимо. — Лучше сдавайтесь!

Полицейский проверил «форд». На водителе этой машины была надета зеленая куртка — того же цвета, что и мой костюм, и панама, сильно надвинутая на лоб. Я приметил его еще тогда, когда он въехал на стоянку. У него были черные волосы, а на круглом загорелом лице красовались усы.

Однако полиция медлила с отъездом. Они стояли не более чем в пяти ярдах от нас, но шум строительных работ заглушал их тихие голоса.

— Не дурите! — сказал я. — Ведь у меня револьвер!

— А в нем всего одна пуля!

Она была права. Две пули потрачены в здании суда, одна пробила шину судейского «студебеккера», и две были выпущены, когда нас преследовала полицейская машина.

— Неплохо считаете! — буркнул я. — Но вам лучше уж будет заниматься математическими расчетами в больнице, когда хирурги будут вас чинить… Если только починят…

Она приоткрыла рот, взглянула на меня, но ничего не сказала.

— Одна маленькая пулька — а сколько дел она может наделать! — Не вынимая револьвера из-под пиджака, я приставил его к ее бедру. — Вы слышали, что может сделать одна пуля? А дуло револьвера сейчас у вашего бедра. Понимаете, что это значит? — Я говорил совсем тихо — и я угрожал. — Она до основания раздробит вам кость. А это значит, что вы никогда не сможете ходить, мисс Рутвен! Вы никогда не сможете больше ни бегать, ни танцевать, ни плавать, никогда больше не сядете на лошадь. Всю жизнь вам придется таскать ваше красивое тело на костылях. Или кататься в коляске для инвалидов. И всю жизнь вы будете мучиться! Всю жизнь, до самого последнего дня. Ну как, вы все еще намерены позвать полицейских?

Она сперва ничего не ответила. В лице ее не было ни кровинки, даже губы побелели.

— Вы мне верите? — спросил я.

— Верю…

— Итак!

— Итак, я сейчас позову их, — сказала она просто. — Возможно, вы и сделаете меня калекой, но зато они наверняка вас схватят. И вы уже больше никого не убьете! Я просто должна это сделать…

— Ваш благородный порыв делает вам честь, мисс Рутвен, — насмешка в моем голосе была прямо противоположна мыслям, проносящимся в голове. Она собиралась сделать то, чего я, будь на ее месте, не сделал бы. — Ну что ж, зовите их. И смотрите, как они будут умирать.

Она не сводила с меня глаз.

— Что… что вы хотите этим сказать? Ведь у вас всего одна пуля…

— И она уже не для вас. При первом вашем крике, леди, этот коп с пушкой в руке получит пулю. Выстрелю ему прямо в грудь. Я неплохо управляюсь с кольтом. Вы же собственными глазами видели, как я выстрелом выбил пистолет из рук шерифа. Рисковать не стану. Выстрелю в грудь. Потом схвачу другого полицейского — это сделать проще простого, так как его пистолет находится в застегнутой кобуре. Полицейский знает, что я убийца, но ему неизвестно, что моя пушка пустая. Отниму у него пистолет, обезврежу его и смоюсь. Не думаю, чтобы кто-то попытался остановить меня.

— Но… но я скажу ему, что вам нечем стрелять. Я скажу…

— Вы же будете первой жертвой, леди! Один удар в солнечное сплетение — и вы по крайней мере пять минут никому не сможете сказать ни слова!

Наступило тягостное молчание. Полицейские все еще не уходили. Потом она спросила тихим шепотом:

— И вы действительно это сделаете?

— У меня просто нет другого выхода.

— О, как я вас ненавижу! — Она сказала это без всяких эмоций, но ее ясные серые глаза потемнели от отчаяния и бессилия. — Вот уж никак не думала, что вообще могу так возненавидеть человека. Это ужасно!

— Считайте это ужасным, зато останетесь живой! Полицейские, наконец, закончили обход стоянки, подошли неторопливо к своим мотоциклам и уехали.

День медленно клонился к вечеру. Драги рычали и тарахтели и неумолимо ползли все дальше в море. Дорожные смотрители приезжали и уезжали, и вскоре на стоянке осталась только пара машин — наша и «форд», принадлежащий человеку в зеленой куртке. А потом темнеющее небо окончательно приняло зловещий цвет индиго, и пошел дождь.

Он начался бурно, как всегда начинаются дожди в субтропиках. И пока я возился с машиной, стараясь поднять непривычный для меня верх, моя тонкая хлопчатобумажная рубашка промокла так, будто ее выстирали в Мексиканском заливе. Когда я поднял ветровое стекло и посмотрел в зеркало, я увидел, что у меня через все лицо — от висков до подбородка — тянутся черные полосы: дождь совершенно смыл карандаш с моих волос. Я вытер, как мог, носовым платком эти полосы и взглянул на часы. Из-за туч, закрывших все небо, от горизонта до горизонта, темнота пришла раньше времени. Машины, с шумом проносившиеся по шоссе, шли с включенными фарами, хотя скорее еще был день, а не вечер. Я завел мотор.

— Вы же собирались здесь ждать до темноты? — Голос девушки прозвучал встревоженно. Возможно, она надеялась, что сюда приедут еще какие-нибудь полицейские, более проницательные и шустрые.

— Собирался, — ответил я. — Но к этому времени мистер Чарльз Брукс устроит хороший концерт там, на шоссе! И его выступления будут весьма красочны!

— Мистер Чарльз Брукс? — Судя по ее тону, она подумала, что я окончательно свихнулся.

— Мистер Чарльз Брукс из Питсбурга, штат Калифорния! — Я постучал пальцем по удостоверению водителя, подвешенному у руля. — Далековато пришлось бы ему пройтись и просить собственную машину, чтобы она его подвезла. — Я поднял глаза, прислушиваясь к пулеметной симфонии, которую исполнял дождь на парусиновой крыше машины. — Уж не думаете ли вы, что он все еще жарит шашлыки на берегу? Это в такой-то ливень?

Я проехал под аркой и свернул на шоссе направо. Когда девушка снова заговорила, я понял, что теперь она уверена, будто я окончательно свихнулся.

— В Марбл-Спрингс? — Пауза. Затем: — Вы возвращаетесь в Марбл-Спрингс? — Это было одновременно и вопросом и утверждением.

— Угадали, леди! В мотель «Ла Контесса». Туда, где меня арестовали. Я там кое-что оставил и теперь хочу забрать.

На этот раз она ничего не сказала. Может быть, она подумала, что «свихнулся» — это слишком мягко сказано.

Я стянул с головы косынку — в наступающих сумерках белое пятно на моей голове еще сильнее бы бросалось в глаза чем мои рыжие волосы. Потом я развил свою мысль:

— Уж там-то никому не придет в голову меня искать. Там я заночую, возможно, проведу там даже несколько дней, пока не попаду на борт подходящего мне судна. И вы тоже. — Я не обратил никакого внимания на ее невольное восклицание. — Об этом я и говорил по телефону из аптеки. Я поинтересовался, свободен ли четырнадцатый номер, они сказали — да, после чего я попросил забронировать его за мной. Дескать, друзья, которые останавливались там проездом, рекомендовали мне этот номер, ибо из него открывается самый красивый вид на окрестности. Фактически так оно и есть на самом деле. К тому же — это самый уединенный номер, в той части блока, который выходит на море, а рядом — чулан, в котором был спрятан мой чемодан, когда меня сцапала полиция. При номере есть даже маленький отдельный гаражик, куда я смогу упрятать машину, и никто там не задаст ни единого вопроса.

Мы проехали милю, потом — еще одну и еще, а она все молчала. Она снова надела свою зеленую кофточку, но это, видимо, мало ей помогло, ибо, когда я поднимал верх машины, она успела так же промокнуть, как и я, и сейчас ее время от времени передергивало от озноба. Дождь сильно охладил воздух. Она заговорила лишь тогда, когда мы подъехали к Марбл-Спрингс:

— Вы не сможете этого сделать! Не сможете! Ведь вам придется предъявить документы, или расписаться в книге, или получить ключи, пойти в ресторан, наконец, не можете же вы…

— Могу… Я договорился, что номер для нас откроют заранее и выдадут ключи, и что мы зарегистрируемся позже. Я сказал, что мы едем издалека, выехали на рассвете и будем благодарны, если нам принесут еду прямо в номер и не будут нас беспокоить. — Я кашлянул, прочищая горло. — Я также сказал дежурному администратору, что мы только что поженились и у нас медовый месяц. Она вполне поняла мое желание побыть с вами наедине.

Прежде чем она нашлась, что ответить, мы уже были на месте. Я въехал в разрисованные и покрашенные в лиловый цвет ворота и остановился у центрального блока, неподалеку от входа в административное здание, остановив машину прямо под мокрым прожектором, который бросал такие черные тени, что мои рыжие волосы стали почти невидимыми под крышей машины. У входа стоял негр в форме лилового и синего цветов, с позолоченными пуговицами — не иначе как форму придумал дальтоник, носивший к тому же дымчатые очки.

Я подозвал негра.

— Как проехать в четырнадцатый номер?

— Мистер Брукс? — Я кивнул, и он продолжал: — Я приготовил ключи. Туда, пожалуйста.

— Спасибо. — Я посмотрел на него. Седой, согбенный и тощий, а выцветшие старческие глаза — словно затуманенные зеркала, отражающие тысячи горестей и поражений. — Ваше имя?

— Чарльз, сэр.

— Я бы хотел немного виски, Чарльз. — Я дал ему денег. — Только не бурбона, а шотландского. И бренди. Это можно организовать?

— Конечно, сэр.

— Спасибо. — С этими словами я нажал на акселератор и поехал вдоль блока к номеру 14. Он находился как раз на конце узкого полуострова, между заливом слева и плавательным бассейном справа. Дверь гаража была открыта, и я въехал прямо внутрь, выключил фары, закрыл дверь, так что стало почти совсем темно, и только тогда включил верхний свет. ...