Это как побывать на другой планете и вернуться оттуда живым, – сказала моя знакомая, когда я начал рассказывать ей о своей жизни последних лет, – мало кто об этом знает!" И я решил поделиться впечатлениями о жизни там… в зоне.

Глава I Голодные игры

В тюрьме, как в школе, насильно собраны люди с изначально разными интересами. Общие взгляды на жизнь вырабатываются потом. Первое, что объединяет, – это постоянное чувство голода, причем, чувство скорее психологическое, нежели физическое. Даже если сыт, но видишь у кого-то что-то вкусненькое, ты понимаешь, что очень хочешь это съесть. У меня был знакомый, успевший до Беларуси пройти пару российских лагерей, он рассказывал, что в российских тюрьмах научился съедать чуть ли не целый торт за раз, хотя, когда впервые сел, об этой сверхспособности у себя даже не подозревал.

Еда не для слабаков

Этот парень не врал: один раз мы, просто так, без всякого повода, сделали торт (сладкое в зоне отдельная тема для разговора). Тяжелый торт, около двух килограммов, с кремом из сливочного масла со сгущенкой. Торт был на четверых, т. е. на человека выходило практически по полкило жирного торта. Этот парень предложил есть его в один присест, все с голодухи согласились (не забывайте про постоянное чувство психологического голода). Заварили около полутора литров чая… Я оказался самым слабым звеном. Этот парень (назовем его Денис) стрескал свой кусок минут за десять, остальные с трудом, но подтянулись за ним, я не смог доесть, потому что стало подташнивать. Денис предложил помочь, я поблагодарил, но отказался, сказав, что отложу на вечер к чаю (примерно через минут сорок я не выдержал и доел торт). Тогда-то он и рассказал, как научился есть огромное количество торта: "потому что второй попытки может не быть, сколько съел за раз, столько съел".

Не скажу, что в зоне плохо кормили. Когда я заехал туда (именно в зону, в тюрьмах кормили гораздо хуже) в 2008 году, порции в столовой наваливали огромные: полная алюминиевая миска супа, глубокая алюминиевая тарелка каши с мясом (многие просили подкинуть, чтобы было с горкой, особенно, если каша с тушенкой), два куска хлеба и кружка киселя – такой был обед в зоне в 2008 году, – коня можно накормить. Обычно из столовой отряд еле «катился», счастливый и сытый.

Но странным образом вся эта сытость часа через полтора-два исчезала. Оставалась только изжога, она была практически всегда и почти у всех после посещения столовой. Ходило много предположений, откуда она берется: кто-то все валил на “комбижир”, на котором у нас, якобы, готовили еду (иногда такое чувство действительно возникало), кто-то утверждал, что это из-за черного хлеба, сделанного из третьесортной муки и периодически недопеченного… Черный хлеб ели практически все, как и еду в столовой.

Очарование "положняка"

В принципе, «положняк» (так называют все, что положено, даже любое привычное или устоявшееся состояние, называют "положняком") обладал своим очарованием, он даже казался вкусным, он был вкусным, ведь «вкусно» – понятие относительное. Например, всем нравилась кислая капуста, тушенная с мясом. Не знаю, почему, но был в ней какой-то шарм, и сильнейшая изжога не мешала просить подкинуть в тарелку. Из супов хитом был гороховый. Вторых же блюд, популярных в народе, было несколько: естественно – капуста, пшено, тушеная картошка и, когда давали, гороховая каша. Меню старались периодически менять, не сильно, но так, раз в год могли начать готовить новые блюда или изменить порядок дней, по которым их подавали.

Бывало, что у всей зоны начинался "праздник живота". Поскольку, как говорили работники кухни, многие продукты нам выдавали, в основном, из военных запасов, у которых заканчивался срок годности (рассказывали, что в столовую привозили замороженные свиные туши с печатями на боках, чуть ли не 60-х годов), то иногда выпадали такие месяцы, когда кормили и на обед, и на ужин кашами и пюре, исключительно, с тушенкой. Естественно, тушенку из всех мясных дополнений к каше, любили больше всего. Или со свининой. Хотя, в основном, на обед давали курицу, разваренную настолько, что от нее оставались лишь нити.

Один раз, какими-то нам неизвестными мыслительные тропами, администрация пришла к выводу, что покупать сгущенку дешевле, чем обычное молоко, и нам в течение пары месяцев трижды в неделю давали по утрам кашу на сгущенке, а не на обычном молоке. Поначалу она была сладкой, пока баландеры (зеки, находящиеся в отряде хозобслуги, в основном повара, дневальные при администрации и пр. Живут отдельным отрядом, чаще всего, – 1-м) не начали ее безбожно красть. Один баландер, когда его выгнали из 1-го отряда и перевели к нам, не стесняясь, рассказывал: если у него в те месяцы не стояла полуторалитровая бутылка со сгущенкой, значит, он что-то сделал не так.

Тушеночный детектив

Вообще, несмотря на то, что, по всем понятиям, и человеческим, и зековским, красть в таком месте, т. е., фактически у своих – моветон, баландеры тырили, не стесняясь. Если знал к ним подходы, то всегда можно было купить за сигареты тушенку, свеклу, картошку, масло, молоко, практически все, чем обладала наша многострадальная столовая. Я только под конец срока нашел «выход» на тушенку и овощи и, знаете что, меня абсолютно не мучила совесть от того, что я, покупая это, способствую бесчестному бизнесу. Как-то не до этого было.

Забрать несчастные пару банок тушенки – была целая детективная история.

После того, как удалось договориться с баландером, которого перевели к нам в отряд, чтобы он вывел на тех, кто продает продукты, меня познакомили с парнем, глядя на которого было понятно – он этим заниматься долго не будет, довольно быстро «попалят» и уберут из столовой. После этого пришлось ждать несколько дней прежде, чем будут готовить кашу с тушенкой.

И вот, наконец-то, день Х. Я иду в столовую, с сигаретами.

"Мой" баландер разливал кисель. В столовой всегда находился кто-нибудь из офицеров. Кто-то из них постоянно дремал, облокотившись о колонну, кто-то трепался с зеками, были и те, кто рьяно следил, чтобы, не дай, Бог, кому-нибудь не подкинули добавки. Кроме офицеров, естественно, приходилось опасаться осужденных – «стучать» в зоне любят. Поэтому, я шел ближе к концу очереди, мы с баландером перемигивались, как в кино про шпионов, я протягивал, завернутые в пакет сигареты и шел есть. Тушенку я забирал в окне сдачи грязной посуды либо у этого баландера, либо у другого.

Естественно, такая схема не могла работать долго и без сбоев: завхозу столовой этот парень не отстегивал, вроде, но мне хватило. Уходя, я, естественно, передал это ценное знакомство в надежные руки, но как им эти руки распорядились, не знаю.

Философские замечания об еде

В 2011 году на Беларусь накатила очередная волна кризиса: доллар вырос – порции уменьшились. Они уменьшались и становились все более водянистыми безостановочно. В 2014, в обед, про второе можно было говорить – плевок каши.

В местах, где ты во всем ограничен, особенно в возможности достать то, что нужно, или использовать это открыто, не боясь, любая мелочь приобретает совершенно новую цену. Так, обычные дезодорант или фарфоровая кружка, да какая кружка – чайная ложка, поскольку они запрещены, становятся жесткой контрабандой, и обладание ими – это, не только ни с чем не сравнимое удовольствие пользоваться кусочком нормальной жизни, но и знак статуса, это означает, что ты можешь добыть и… удержать.

Что уж тут говорить об еде, которая не только дает жизненную энергию, но часто определяет настроение, – ведь гораздо лучше себя чувствуешь, когда можешь позволить себе что-то вкусненькое, чем, еженедельно поедая одно и то же, не очень питательное, да и, откровенно говоря, не очень вкусное. Поэтому, видимо, один опытный сиделец, у которого "за плечами" было более двадцати отсиженных лет, еще в СИЗО сказал мне: "Приедешь в зону, в первую очередь уладь вопросы с едой, во вторую – с бытом, и уж только потом с культурой (он имел виду чтение книг и прочие интеллектуальные развлечения).

Глава II Тюремный лайфхак

Самый тяжелый этап, психологически, естественно, начало срока. И милиция это знает, поэтому всячески старается усложнить жизнь в СИЗО. Раньше, рассказывают, человеку, пока он находился под следствием, была запрещена любая переписка. Это очень давит, особенно, если попал в тюрьму впервые. Но сначала нужно чётко разделить понятия.

Зона повышенного комфорта

Ни один приличный зек не назовет зону тюрьмой – это абсолютно разные вещи. Тюрьма – это, так сказать, исправительное учреждение "камерного типа", т. е. СИЗО. И часто располагающаяся в его здании, «крытка» – тюрьма крытого типа, туда направляют закоренелых нарушителей порядка. Из названия понятно, что все время там зеки сидят в камерах, так называемых «хатах». Сидят дружным, сплоченным коллективом иногда по нескольку лет, в зависимости от того, как идет следствие по делу (вот где можно брать результаты для эксперимента "Марс 500").

Выводят из хаты только в небольшие бетонные дворики на прогулку, в которых сверху, видимо, чтобы не улетели, натянута сетка-рябица. Раз в неделю зеки моются в «бане», хотя, по-моему, лучше называть это помывочным отделением. Пока люди находятся под следствием, им по разрешению следователя можно ходить на одно краткое свидание в месяц. Также из камеры могут вызвать на встречу с адвокатом, следователем или каким-нибудь представителем тюремной администрации. Последняя причина, по которой выводят из хаты – медицинская необходимость. И все… Сидите «дома»! Кроме ежедневных прогулок (на которые могут и не повести, потому что охранникам лень), все остальные возможности выйти бывают крайне редки.

Зона или лагерь или исправительная колония (официально) после тюрьмы кажется почти свободой… Бараки с секторами, по которым можешь свободно ходить. Иногда стадион – правда, он есть не во всех зонах. Выход на промзону, в столовую. Общение с разными людьми, а не только с несколькими сокамерниками. И, самое главное, улица. Свежий воздух. Небо!.. В СИЗО же снаружи на окнах висят «реснички» типа металлических жалюзи, направленных вниз – сквозь которые ничего не видно.

Практические советы

Осложняют жизнь – запреты практически на всё и невозможность достать какие-нибудь необходимые вещи, поскольку спросить их абсолютно не у кого. Поэтому зеки придумали невероятные способы добывать необходимое из подручных средств.

Ножи в камерах запрещены. Есть один на этаж, и его, по просьбе, должен дать контролер. Однажды мы просили нож полдня. Поэтому хлеб в тюрьме режут только канатиком. Канатик плетется из нитки, которую тоже выдают по просьбе, не катушку, а сколько успеешь отмотать, пока охранник не решит, что хватит.

Плетется канатик так. Нитку складывают в несколько слоев. Потом двое зеков начинают закручивать ее в одну сторону. Главное, не перекрутить. Когда нитка закручена достаточно, ее перехватывают посередине, два конца соединяют и медленно дают раскрутиться, периодически расправляя. Эту операцию можно повторить несколько раз, хотя обычно хватает одного. И, наконец, канатик готов – универсальное режущее средство: режет хлеб, пластик, зеки утверждают, что вымоченный в соленой воде и высушенный, канатик может перерезать даже металлические прутья. Естественно, канатики запрещены, потому что это " удавка для контролера". Если бы сами контролеры не сказали, я бы и не подумал об этом. При помощи канатиков, даже обычной нитки, делают «мойки». Нитка хирургически режет пластмассу. И ее используют для того, чтобы разрезать бритвенный станок и достать оттуда лезвие.

Откуда пошло такое название, никто из тех, с кем я сидел, не знает. Мойкой режут то, что не режется канатиком, то есть, все продукты кроме хлеба, и прочие вещи, которые нужно разделить на части. Также мойками стригут ногти, кстати, довольно удобно. Лезвий в каждой хате много: пищевые, хозяйственные, личные. Их постоянно забирает охрана при обысках. Когда я был в Жодинской тюрьме, там выдавали положняковые станки. Бриться ими было невозможно, поэтому все станки прямым ходом шли на производство моек.

На Володарке, наоборот, моек практически не использовали. Там были резаки из баллончиков Ингалипта и прочих лекарственных спреев. Использованный баллончик разгибали, из подручных средств для этого были только железные нары, ложки во время приема пищи и руки. С одной стороны заворачивали, как лист, – это была ручка, а другую периодически подтачивали металлической деталью от одноразовой зажигалки, которая пламя удерживает (к сожалению не нашел ее названия). Эти резаки натачивались до очень острого состояния.

Вскипятить чай в бутылке

Помню, собрали нас, несколько этапов, идущих из разных тюрем в Минск, в транзитке – камере, где сидят зеки, порой, по несколько дней, пока их либо не примут с этапа, либо не отправят на него. Как любая транзитка, эта была абсолютно не обустроена для жизни. Темная камера с металлическими листами на окнах, в которых были просверлены дыры. Одна полутусклая лампочка под потолком. Камера темная, душная, небольшая, приблизительно пять на пять метров, может, меньше. Половину хаты занимала «сцена» – сплошной деревянный настил на возвышении, на котором спят. Согнали туда человек тридцать. Те, кому не хватило места на сцене, а это больше половины людей, валялись прямо на сумках, занимавших почти весь пол камеры.

Мы приехали в выходные. Поэтому была огромная вероятность, что несколько дней придется так и просидеть, пока распределят по камерам. К вечеру первого дня опять захотелось чаю (одно из немногих любимых занятий зеков – пить чай, он в зоне необходим). Кипятка уже не допросишься от охраны. «Паутинку» из проводов, чтобы вскипятить воду, кинуть абсолютно некуда (всегда возите по этапу два кипятильника, минимум, – пригодится). Решили греть воду на огне в пластиковой бутылке. Бутылку нашли относительно быстро. А вот с огнем была проблема. Роллтоны горели неплохо, но быстро, и их бы пришлось извести целую кучу, чтобы довести до кипения полтора литра воды. Бумага и одежда – не вариант: быстро горят и сильно дымят. Решили делать «фитиль»: завернули кусок сала (еле у кого-то выцыганили) в тряпку, распалили.

Фитиль горел долго и весело. Сало не давало ткани быстро сгорать и само хорошо полыхало. Воду мы грели довольно долго, но она закипела! Пластиковая бутылка, несмотря на мои опасения, совершенно не расплавилась, ее только немного покорежило. Для того, чтобы дно не прогорело, его смазали зубной пастой. Еще можно намазать низ бутылки хозяйственным мылом и приклеить к нему фольгу – эффект тот же. Некоторые утверждают, что достаточно просто налить воды и пластик гореть не будет, поскольку все тепло сразу отдается воде. Но я сомневаюсь – мне кажется, что между открытым огнем и пластиком должен быть защитный слой.

В тюрьме – месте, где обычный кривой гвоздь становится огромной ценностью и бережется, как зеница ока, а каждое мелкое бытовое изобретение превращается в маленькую победу, люди учатся ценить самое главное – то, что есть. То умение, которого иногда так не хватает некоторым на воле, чтобы стать немного счастливее и спокойнее. Потому что в этой жизни даже из неподходящих предметов делается именно то, что нужно тебе. Вот он главный тюремный лайфхак: любую паршивую ситуацию можно изменить под себя, главное делать это, не опуская рук и не ждать чего-то от судьбы!

Глава III Сизо – игры разума

Парадокс в том, что именно в СИЗО хочется кому-нибудь довериться, в месте абсолютно не предназначенном для этого чувства. Попав туда впервые, человек, вырванный из привычной жизни, нуждается в поддержке, понимании, в восстановлении психологического равновесия. Милиция прекрасно об этом знает и использует следственные изоляторы на полную катушку, чтобы заставить подследственного, не желая того, работать на себя. Знают об этом и зеки, мотающие не первый срок, – так называемые «строгачи» (сидящие на строгом режиме). Их задача абсолютно не отличается от милицейской: заставить работать на себя. Поэтому первое и основное правило СИЗО: верить нельзя абсолютно никому… Желательно не доверять и себе…

"Строгачи" сверху

Камеры в СИЗО разделены по режимам содержания. В одних сидят только “первоходы” – те, кто попал в тюрьму впервые, или у кого уже снята судимость, – так называемые хаты общего режима. В других (строгого режима) “строгачи”, те, кто мотает не первый срок.

По закону, первоходы со строгачами должны сидеть в разных хатах, чтобы не передавать воровские традиции, не учить разным глупостям и не “выдуривать” еду и прочие нужные вещи. Но всегда, в каждой камере общего режима есть хотя бы один строгач. Это делается для того, чтобы опытный сиделец присматривал за первоходами, учил их тюремным законам и понятиям и, самое главное, втихаря собирал информацию для милиции. Практически у всех строгачей, которых подселяют в камеры к первоходам, есть косяки на зонах во время прошлых отсидок, и они кровно заинтересованы не ехать туда. Им позволяют остаться в СИЗО и перекидывают из камеры в камеру, при условии, что они будут проводить политику администрации.

Помню, на Володарке одного такого строгача забирали из нашей хаты на этап в лагерь. У него была небольшая истерика, он кричал контролерам, что оперативник обещал оставить его в СИЗО. В итоге, его все равно увезли в зону. Собираясь, он втихаря забрал все сигареты из "общака".

Обычно строгачи в хатах для первоходов занимают верхушку пищевой цепочки: у них в арсенале огромное количество баек из лагерной и тюремной жизни, они умело жонглируют «понятиями»… Здесь я говорю о «воровских» понятиях – неписанного, но обязательного к исполнению жизненного закона в зонах. Поскольку он нигде не прописан, то его всегда легко интерпретировать в свою пользу. Опытный зек – мастер софистики.

Арестантское "братство"

Каждая хата в СИЗО – отдельный мир. Зеки могут получать новую информацию только на редких этапах, поэтому о тюремной жизни первоходы получают сведения от «своего» строгача и из тех знаний, которые они почерпнули на свободе (многие крутились, все-таки, в криминальной среде).

Самые главные чувства, которыми пропитан воздух в каждой камере для первоходов, – это ощущение единства всех зеков, крепости воровских духа и закона перед лицом любых опасностей, преступная романтика и арестантская взаимопомощь. Люди объединены общей бедой на враждебно настроенной территории – это сплачивает. Этим же и пользуются опытные зеки.

По тюрьмам ходит много хрестоматийных баек, герои которых (преступники, естественно) проявили себя либо нестандартно, либо смело. Естественно, все строгачи, которых я встречал в тюрьме, были или героями тех событий, или их свидетелями, или знали непосредственных участников. Таким образом, они повышали свой статус и могли потихоньку манипулировать молодежью.

Один из строгачей (назовем его Костей) возил с собой сумку полную кремов, шампуней, паст, и, если кому-нибудь передавали дорогую косметику, менял ее на дешевую из своей сумки, говоря, что потом, в лагере, он отдаст это нуждающимся. Кое-что, естественно, оставит и себе. Сколько я ни сидел в тюрьме, он все готовился к этапу в зону. Со мной в лагере был парень, заехавший в хату к этому строгачу через пару месяцев после моего отъезда, – Костя все готовился к этапу.

Недопонимание в «дружном» коллективе

В самой первой хате, в которую заехал, я успел за непродолжительное время испортить отношения со всеми. Мы были абсолютно не похожи друг на друга: я – мальчик из университета и четверо гопников моего возраста, кто-то из заводских районов городов, кто-то из деревень. Строгач, молодой парень – 36 лет. Хотя тогда он казался нам взрослым мужиком. Я был немного сноб и плохо скрывал свое отношение к соседям, они отвечали мне взаимностью.

До посадки я пытался заниматься цигун (китайская гимнастика), но почему-то особенно сильно меня потянуло к этим упражнениям в тюрьме. Естественно, мои сокамерниками этого не оценили и начали прикалываться. Чем больше они ржали, тем более усердно я занимался. В итоге они успокоились, видимо, решив, что с больного и спрос маленький, но эта история наложила дополнительный осадок на наши и без того не очень теплые отношения.

И вот, в хате повелось, не без активного участия строгача, что все зачитывали друг другу свои письма, обсуждали их, бывало, что он помогал молодежи писать ответы. Ребята были малограмотные, иногда с трудом объясняли на бумаге, чего хотят. Строгач же, со своим опытом писания писем, выглядел профессором.

Я не считал нужным зачитывать свои письма вслух, поэтому, о чем и с кем я переписываюсь, никто не знал. Так долго продолжаться не могло. В итоге, когда мы в очередной раз получили письма, они начали предъявлять претензии, что мне, видимо, пишет тюремный оперативник, а я в своих ответах рассказываю, что происходит в камере. Поэтому я и не зачитываю свои письма вслух. Естественно, я их послал. Они обиделись, но поделать ничего не могли. По всем понятиям читать чужие письма, если для этого нет серьезных оснований, нельзя – это работа милиции (пример той самой софистики: обвинить в сотрудничестве с милицией, чтобы самому проделать их работу).

Не давите на психику!

Вообще, в тюрьме основная форма давления – психологическая. В закрытой камере, в одном коллективе, 24 часа, если тебя будут постоянно «кусать», можно одуреть. Бывали случаи, когда людей доводили до самоубийства.

Есть в тюрьмах и специальные «пресс-хаты». Там на очень льготных условиях сидят спортсмены или просто здоровые лбы. К ним периодически закидывают тех, кто не хочет признавать вину (если касается какой-нибудь серьезной статьи). И в пресс-хате сами зеки начинают несчастного обрабатывать не только психологически, но и физически. Естественно, сам я этих хат не видел, но об этом знают все, кто сидел. А столкнувшись с работой милиции, я верю, что такие камеры есть – следователи особенно не переживают о моральной чистоте своих методов.

Со мной в камере сидел парень: он и его младший брат, которому было около 17 лет, обвинялись в убийстве соседки за пенсию. Моего сокамерника периодически возили на ИВС для встречи со следователями. Каждый раз, возвращаясь оттуда, он полдня сидел в легком шоке – младший брат брал на себя и, соответственно, на него новые преступления, которых они не совершали. Для того, чтобы отчитаться о раскрытых «висяках», милиционеры выбирают из подследственных чьи дела ведут, тех, кто абсолютно не «греется» (кого не поддерживают с воли), и предлагают им за чай и сигареты написать явку с повинной о преступлениях, которых те не совершали. Тем, кого подозревают в убийстве, взять на себя несколько краж – не проблема: срок не добавят, только иск вырастет. А это, когда впереди маячит лет 15, и платить ты не собираешься, не повод для беспокойства.

Активно используются стукачи, что естественно. Если это строгач из хаты, то он выводит на разговор о твоем преступлении. Дает советы, иногда весьма ценные. И всячески пытается войти в доверие, чтобы ты рассказал ему больше, и, по возможности, то, чего не рассказывал следователям. Учитывая, что строгач – зек опытный, сидите вы дружным коллективом в небольшой камере 24 часа, то каждое твое движение, каждое слово запоминается, анализируется и может быть использовано против тебя. Не только строгачом, любым зеком, поскольку, несмотря на братскую взаимопомощь, как в тюрьмах, так и в лагерях, если зазеваешься, тебя обязательно «сожрут» с потрохами. Иногда даже просто так, из любви к искусству и для развлечения.

Поэтому первое и основное правило СИЗО: верить нельзя никому… Желательно не доверять и себе…

Глава IV По всем правилам

По всем правилам, спать в зоне, тюрьме и, наверное, в ИВС нельзя, – это нарушение. Особенно строго за этим следят в СИЗО. Не во всех, конечно. Но там, где на это обращают внимание, жить становится в разы тяжелее. Мне рассказывали про парня, который умел спать стоя. Он подходил к наре, упирался в нее головой и засыпал.

"Броня" крепка

Я попал в Жодинскую тюрьму в своеобразный переходный период. Дело в том, что в свое время в СИЗО № 8 был начальником Кузовков Владимир Петрович (среди зеков просто Кузовок) – личность легендарная, если не сказать больше! Отсидеть в тюрьме при Кузовке было определенным знаком качества, поскольку этот человек "топил тюрьмы в крови", – как рассказывали старожилы. Говорили, что при нем каждый этап с заключенными встречали побоями и унижениями. Периодически проводились "пожарные тревоги": охранники выстраивались в живой коридор, после чего заключенных выгоняли в прогулочные дворики сквозь этот самый коридор. И пока они бежали, их били охранники палками.

С другой стороны, зеки, которые сидели в те «светлые» времена, рассказывали, что Кузовок также лупил и милиционеров за косяки. А некоторых даже сажал на десять суток в ШИЗО (штрафной изолятор). В общем, не давал никому спуска, держа СИЗО в ежовых рукавицах. Конечно, я бы не поверил этим историям, если бы не попал в Жодинскую тюрьму через два года после того, как Кузовка перевели работать в Витебский централ (тюрьму).

Жодинское СИЗО было моим первым пенитенциарным заведением, не считая ИВС, поэтому оно меня ошарашило. Не успел я выйти из автозака (закрытого грузовика в котором перевозят зеков), на меня сразу начали орать. От меня хотели не многого: чтобы я быстрее двигался, смотрел в пол или стену, молчал, и, вообще, был приличным, с их точки зрения, зеком. В принципе, орали там на всех, поэтому зеки двигались быстро и слаженно.

Потом было многочасовые стояние в «отстойниках» (камерах полтора на два метра), куда загоняли перед шмоном (обыском) по паре десятков человек. Потом сам обыск. А после – развод среди ночи по камерам, и сон до утра на голых металлических нарах, поскольку спальные принадлежности выдают только днем. Хорошо, что соседи дали подстелить куртку.

Запрещали в СИЗО многое. А к куче запретов добавлялись иногда совсем странные требования охранников. Один, например, очень любил, чтобы сливной краник в туалете блестел. И в его смену приходилось два раза в день, перед проверками, натирать этот кусок металла тряпкой с зубной пастой.

По большому счету, зекам в СИЗО делать нечего. Они там просто сидят. Иногда ходят по камере. Раз в день гуляют во дворике. И опять сидят. От этого, со временем, начинает ломить спину и сильно клонить в сон. Поэтому у нас каждый день время после обеда фактически превращалось в мучительную борьбу с желанием поспать. Лежать на нарах тоже нельзя было. Сидеть же на них, опираясь спиной о стенку, получалось через раз (в зависимости от, того какая смена дежурила). Иногда ничего не оставалось, как всей полусонной камере восседать на узкой деревянной скамеечке, опираясь на не менее узкий «общак» (в данном случае стол), и пытаться вздремнуть, опираясь еще и на руки. Класть голову на стол тоже нельзя. И такая история повторялась ежедневно.

Были смены, которые не обращали внимания, сидят зеки на нарах или нет. Тогда заключенные начинали выдумывать различные способы вздремнуть. Некоторые подвязывали к верхней наре веревку, клали сверху голову, чтобы она не опускалась, и так дремали. Но, в основном, все пытались спрятаться за "броню".

"Броней" в тюрьмах называют ограждение туалета от остального пространства камеры. Обычно это металлический лист ровно такой высоты, чтобы прикрывать оголенную часть заключенного, когда тот сидит в уборной. Несмотря на то, что «броня» плохо справлялась с основной функцией ограждения туалета, она прекрасно скрывала от глаз охранников одну из нар, на которую обычно зеки и стремились присесть или прилечь, чтобы вздремнуть. Правда, милиционеры знали об этом, периодически заглядывали в глазок, пересчитывали людей в камере и заставляли спящих выйти из-за «брони». Потом и вовсе днем запретили садиться на ту нару.

Мелочей не бывает

Многим это может показаться мелочью: взрослые мужики, преступники, страдают из-за нехватки дневного сна! Но это далеко не мелочь, это попытка хоть как-то компенсировать постоянное состояние стресса, в которое погружается человек, оказавшись в СИЗО.

В тюрьме, вообще, мелочей не бывает. Все, абсолютно все, – от спички и до возможности лишний раз сходить в туалет приобретает огромную ценность, поскольку всего этого могут в любой момент безвозвратно лишить.

Так, например, парни, которых переводили из камер для несовершеннолетних, рассказывали, что некоторые «старшие» (ударение на и) ограничивали им возможность ходить в туалет. Либо заставляли перед посещением уборной отжиматься, – иначе не пускали. «Старшими» называют взрослых зеков, которых администрация тюрьмы ставит присматривать за порядком в «хате» для несовершеннолетних. Каждый из этих «смотрящих» устанавливает свои правила в камерах для малолеток. Кое-кого из «старших», если тот сильно перегибает палку, бьют.

Вообще, весь срок зеки борются за то, чтобы у них не отобрали мелочи, на которые на свободе даже не обращаешь внимания.

Запрети себе сам

Любой запрет объясняют ПВРом (правилами внутреннего распорядка), чуть ли не цитируя их наизусть. А все разрешения выдают с таким видом, будто делают это исключительно из-за хорошего расположения к зеку. Поэтому заключенные прекрасно знают, чего им, по правилам, нельзя, и абсолютно не в курсе, что им можно. Поскольку заключенным не дают читать эти правила, у них сложилось стойкое убеждение, что абсолютно все милиционеры обманывают и лишают зеков прав, которые прописаны, но не озвучены.

Помню, после освобождения встретил милиционеров, которые работали в моей зоне. Разговорились. Они мне рассказали, что сейчас сильно «зажали» режим содержания в ИК, и виноваты в этом сами заключенные.

Дело в том, что некоторое время назад расформировали одну из колоний, и заключенных оттуда начали разводить по другим лагерям. Но поскольку в каждой зоне свои порядки, то и отношение зеков к окружающей их действительности различается.

Приехавшие оказались борзыми, и с ходу стали подбивать местных сидельцев на то, чтобы те начали требовать соблюдения всех правил, которые прописаны в ПВР. Стали писать жалобы в высшие инстанции. В итоге, руководство колонии не выдержало и решило: "Хотите правил? Получите!" И отдало четкое распоряжение "зажать гайки" по всем правилам. И, более того, применять спецсредства и меры физического воздействия к любому заключенному, который будет громко разговаривать с представителем администрации или размахивать руками во время разговора: т. е. бить заключенного, если тот начнёт отстаивать свои права в разговоре. И я уверен, этот приказ начальником был тоже отдан по всем правилам.

Глава V Работа не волк

«Строгачи», с которыми я встречался на этапах, рассказывали, что в зоне, в принципе, можно себя полностью обеспечить без поддержки с воли. Для этого есть множество способов. Можно стать «промотом» – заниматься куплей-продажей продуктов и вещей с накруткой цены. Можно играть "под интерес", т. е. на ставки (деньги, вещи, продукты), можно быть просто мошенником среди бандитов и делать так, чтобы тебе все отдавали сами. Можно делать и продавать ширпотреб, если умеешь – это всегда ценилось, можно "бить масти", т. е. делать татуировки за плату… "Много возможностей есть, не пропадешь. Главное, крутиться", – говорили они. Но все эти возможности – «бизнес» нелегальный, запрещенный администрацией зоны, за который, если нет «крыши», можно получить кучу нарушений.

Единственный легальный способ зарабатывать деньги в зоне – это промзона (промка, как ее называют).

По рассказам все тех же «строгачей», на производстве в зонах, что при СССР, что сейчас можно получать хорошие деньги. Главное, – работать. Поэтому я надеялся, что в лагере смогу обеспечивать себя хотя бы минимально…

Но все оказалось хуже, чем я предполагал, гораздо хуже… «Промка» в зоне была ужасной! Фактически ее вообще не было…

То, что в лагере называлось «промзоной», состояло из четырех цехов: обувного, швейного, упаковки и деревообработки – разделенных заборами с колючей проволокой. Более-менее приличное строение, напоминающее производственное, было у деревообработки (или попросту ДО), самого большого и многочисленного цеха. Швейка» же, обувной и упаковка находились в каких-то серебристых ангарах, казалось, перенесенных сюда из Зоны 51.

ДО, несмотря на большие размеры, было крайне бедно укомплектовано: около десятка старых советских станков, пять из которых вечно разобраны, с большим трудом перерабатывали низкосортную, часто гнилую древесину. Судя по всему, изначально этот цех задумывался как законченный процесс от первичной обработки бревен до готового продукта. Этим «продуктом» были… поддоны. Т. е. ежедневно около трехсот зеков выходили в цех ДО, чтобы выдавать поддоны для кирпичей из полугнилого сырья. Пытались делать и европоддоны, но заказчики, глянув на них, в ужасе отказались.

"Огромные" заработки

От нашей продукции отказывались периодически.

Однажды зоне удалось отхватить заказ у молдаван на производство ящиков для фруктов. Быстро сколотили бригаду, пообещав огромные заработки, и приступили к работе. Делали долго. Хранили, где попало. Сразу оговорюсь: всеми рабочими вопросами руководят милиция и вольнонаемные мастера – часто те же милиционеры с зоны, только на пенсии. Закончили. Приехала фура, прямо из Молдовы. В нее загрузили часть ящиков…

Больше фура не приезжала… Никогда.

Молдаване отказались от заказа, часть которого попросту успела сгнить до их приезда (мастера решили сэкономить и толком не обработали ящики специальным раствором). Кроме того, как потом выяснилось, мастера перепутали, и ящики были сделаны со слишком большими зазорами в дне, сквозь которые проваливались фрукты.

Вообще, практически все косяки, случавшиеся на «промке», происходили либо по вине милиции, либо по вине мастеров. Зеки, что удивительно, относились к работе, когда работали, добросовестно. Удивительно это потому, что зарплат осужденным, фактически не платили.

На ДО работали две специализированные бригады: по производству гробов и срубов. Это были крайне малочисленные сплоченные коллективы, попасть куда без хороших знакомств было невозможно, но очень хотелось, поскольку только там была ОТНОСИТЕЛЬНО приемлемая оплата труда. Обыкновенные работяги получали примерно одинаковую зарплату, на которую можно было купить сто граммов дешевого чая и пару пачек белорусских сигарет. Если уж человек действительно вкалывал, то мог позволить себе еще и халву. По рассказам ребят с других секторов, в остальных цехах платили столько же, иногда даже меньше.

Помню, как веселились зеки, прочитав в "Трудовом пути" (газета-"рупор" Департамента Исполнения Наказаний – ДИНа) интервью начальника нашей промки о том, что у нас в лагере прекрасные зарплаты, которых хватает не только на то, чтобы оплачивать иски, но и отправлять деньги семьям и ходить на отоварку.

Немного увеличили и дифференцировали зарплаты после того как один зек, бывший сотрудник КГБ, постоянно писавший жалобы на тот бардак, который творился в зоне, достал своими бумагами то ли прокуратуру, то ли ДИН, и в зону прикатила проверка.

По рассказам парня, работавшего помощником бригадира, к приезду проверки оказались готовы, и предоставили ей подложные ведомости с завышенными зарплатами и поддельными подписями осуждённых. Парень видел эти ведомости и говорил, что там невооруженным глазом заметно, что все подписи сделаны одной рукой. "Но, – меланхолично заметил он – проверка оказалась немного «своя». И, естественно, никаких нарушений не обнаружила.

Работа с огоньком

Периодически еще не пуганые клиенты, давали ИК заказы на производство ящиков, венков, палочек. Милиция и мастера оперативно сколачивали бригаду осуждённых для быстрого исполнения работы, пугая огромными зарплатами. Зеки вкалывали, как проклятые, иногда даже в ночные смены, мечтая о том, как будут тратить честно заработанные деньги на отоварке. Заказ успешно отправляли, а зеков радостно «кидали» на деньги: либо вообще не платили, либо платили в разы меньше обещанного. Один раз, вместо денег, дали на всю бригаду две пачки дешевого чая и килограмм конфет. Естественно, подобное отношение к оплате не придавало зекам трудового энтузиазма.

Не придавала этого энтузиазма и ситуация с рабочей одеждой. Администрацию абсолютно не волновало, в каких робах будут работать заключенные. Те, кто не мог договориться или найти сменный комплект, – и работали, и ходили по жилой зоне в одних и тех же вещах. На собраниях, которые периодически проводила с нами милиция, зеки не раз поднимали этот вопрос. Ответом на него было либо гордое молчание, либо встречные обвинения по принципу "сам дурак".

Точно так же администрация отвечала осужденным на вопросы о душе, которого попросту на промке не было, пока зеки, с неимоверными усилиями, не выбили разрешение самим сделать душ на один кран. Очередь в него занимали с утра. Мастера же высказывали претензии, что мы тратим на себя слишком много воды…

Таким же молчанием милиция реагировала на претензии о несоблюдении простейшей техники безопасности. Защиты на древних станках не было уже не одну сотню лет, инструктажей не проводилось, но работать на них заставляли с полной выкладкой. Естественно, иногда происходили несчастные случаи. Человека, которого угораздило отпилить себе палец на станке без защиты, или получить бревном, которое выплюнул обратно старый многопил, начинали прессовать уже с санчасти. Единственным требованием к нему было – в объяснительной взять всю вину на себя: мол, пошел работать, без задания мастера, или чуть ли не специально засунул палец в фуганок. Причем, написать такую объяснительную требовали как врачи, так и милиционеры. Опера пугали несчастного нарушениями и ШИЗО (штрафной изолятор)… За мой срок ни одного несчастного случая по вине мастера или администрации не произошло… Официально, естественно.

Творческий подход к рабочему процессу

Хотя несчастных случаев было немного. В основном, потому что не было работы. Большинство зеков на «промке» без толку ходили взад-вперед часов семь, с перерывом на обед или ужин, в зависимости от того, в какую смену работали: первую или вторую. Гоняли чаи, пока какой-то проверяющий из ДИНа не запретил пить чай на «промке». После этого стали пить чай втихаря – появился еще один повод врать милиционерам. Подтягивались на турнике, пока его не спилили милиционеры. Зеки его снова приварили и опять начали подтягиваться. А чем еще заняться?! Работы для всех нет, а выход на промзону обязательный! Только во время проверок из Департамента или еженедельных обходов начальника колонии всех зеков сгоняли в цех, и те либо прятались, либо делали вид, что работают около выключенных станков.

Летом можно было целый день гулять по «локалке», благо у ДО она была большая. В отличие от остальных цехов, мизерные «локалочки» которых совершенно не подходили для прогулок: зекам приходилось целыми днями сидеть в пыльных ангарах и небольшими группами выходить покурить.

Зато зимой ситуация кардинально менялась. Зимой в этих пыльных ангарах было хорошо, тепло, в отличие от огромного, каменного, неотапливаемого цеха деревообработки. Постоянно открывающиеся три двойные двери, огромные, кое-где разбитые, старые окна под потолком – все это делало наш цех совсем неуютным местом зимой. Возле стенки металлической печки, которая подавала теплый воздух в раздевалки, грелись зеки, которым не было места в раздевалках. Хорошо, если зимой температура в цеху не опускалась ниже нуля.

Однажды в стране решили сберегать тепло везде, где это возможно. Зона от прогрессивных веяний не отставала и тоже начала утепляться на зиму. Мастера на ДО подошли к этому вопросу творчески. Они сказали, чтобы зеки прибили изнутри к трем из четырех дверей мешки из-под муки и запихали в образовавшееся пространство вату из телогреек. Сделав это, мастера прикрепили к каждой двери листы с надписью "Закрывайте дверь, берегите тепло". После обивки двери и листов с заклинанием в цеху, несомненно, стало экономиться гораздо больше тепла. Эта обивка с надписями так и висела круглый год, напоминая о том, что тепло нужно беречь даже летом. А мастера отчитались о проделанной работе…

Вся наша «промка» (да что «промка» – вся зона!) была, как эти двери – сплошная показуха и отчеты на бумаге. По документам, у нас было все: спецодежда, зарплата, техника безопасности, станки, сырье, заказы – только работай. На деле же все было, как было, и даже немного хуже. Поэтому зеки и администрация никогда не могли договориться. Зеки указывали на реальные косяки, милиция отвечала по бумагам. А если убедить "по бумагам" не получалось, – пугали нарушениями.

Глава VI Страсти по отоварке

В зоне был магазин, если так можно выразиться. Называли его «отоваркой». Когда я приехал, отоварка представляла собой маленькое зарешеченное окошко под козырьком, выходящее на улицу. Учитывая, что внутри было темно, а вокруг топтались нервные зеки, узнать, что продается, иногда бывало крайне тяжело. Хотя ассортимент долгое время сюрпризов не делал: продавали одно и то же и не всегда то, что нужно.

Продуктовый рай

Из товаров первой необходимости были: чай, сигареты, сгущенка, универсальная приправа (положняк сдабривать) – это, в принципе, основные продукты, купив которые, можно почувствовать себя бодрее. Хотя некоторые сократили бы этот список до двух наименований: чай и сигареты, но это лишь от недостатка денег купить что-то еще. Продавалось печенье овсяное или Слодыч, но из-за того, что ассортимент не обновлялся, пока не раскупят то, что есть, оно часто бывало сухим. Конфеты: несколько видов карамелек и леденцов, называемых барабульками, и пара видов шоколадных конфет. Копченая колбаса иногда, растительное масло, кое-что из бытовой химии: порошок, мыло, кремы для и после бритья, шампунь, гель для душа.

Дезодорант был запрещен в любом виде, потому что, как мне сказали милиционеры, забрав мой на склад: "Когда здесь была «малолетка», зеки мазали дезодорант на хлеб и ели, там же спирт содержится". Хотя, насколько я знаю, во многих колониях дезодоранты, не только были разрешены, но и продавались в магазинах. Черный крем для обуви, – другие цвета были не нужны, поскольку обувь разрешалась только черная. Иногда продавались овощи, сало и сыр. В принципе, основной набор продуктов, чтобы превратить день отоварки в праздник для заключенных, был. ...