Павел Майка Мир миров

Paweł Majka

Pokoj Światow

© Paweł Majka

© Ирина Шевченко, перевод, 2019

© Елена Шевченко, перевод, 2019

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Пролог

Когда их везли, на радость зевакам, в открытой повозке, маленький и толстый съежился, напуганный ненавистью толпы. Он пытался уклониться от помидоров и гнилого картофеля, бесформенных комков грязи и камней, которые бросали самые дерзкие. И все время всхлипывал. Он что-то кричал о своей жене и детях и слезно заверял всех в своей невиновности. Убеждал, что произошла большая ошибка, может, верил, будто охваченная безумием людская масса захочет его выслушать.

Высокий седеющий вор в остатках плаща, сшитого из десятка лоскутов, вступил в поединок с жаждущими зрелища смерти горожанами. Он плевал на их головы, смеясь, когда попадал кому-нибудь в раскрасневшееся лицо. На оскорбления отвечал еще более вульгарными оскорблениями и не жалел непристойностей для женщин. Третий осужденный молчал.

Элегантный, молодой, с лицом, полным глубокого достоинства, он закрыл глаза, словно спал. Не реагировал даже тогда, когда в него попадала грязь. Одних его поведение обескураживало, других раздражало, поэтому сложно оценить, была ли выбранная им стратегия успешной. На самом деле, кидали в него гнилыми овощами реже, однако те, кто упорно хотел победить его равнодушие, целились все точнее и бросали сильнее.

Последний из тех, кого везли на плаху, заслонил лицо, и это была единственная форма внимания, которой он удостоил толпу. Иногда он переговаривался с вором. Заплаканного толстяка и высокомерного юнца игнорировал. Мужчина поднимал голову и осматривал площадь так, словно ждал оттуда спасения, а не казни. А возможно, он уже достаточно натерпелся мучений от толпы и сейчас предпочел бы скорее умереть, чем оставаться игрушкой для сброда.

Когда они наконец достигли центра площади, стража помогла осужденным сойти с повозки и проводила их к висельным петлям. Толстяка пришлось затягивать силой, остальные приняли свою судьбу равнодушно. Толстяка поставили под первой петлей, вора под второй, а того, кто все еще не открывал глаз, словно в летаргическом сне, под третьей. Когда под четвертой петлей поставили ее «жениха», судья вышел, чтобы огласить приговор. Толпа мгновенно примолкла. Почти все уже знали об ужасных злодеяниях осужденных, но, слушая, как судья, овеянный величием закона, зачитывает их описание, собравшиеся ощутили необычную дрожь. Это было частью ритуала. Ведь в этом мире не существовало людей, которые не осознавали важность ритуалов.

Толстяка осудили за удушение любовницы. Вор пал жертвой невезения – на краже со взломом он убил хозяина раритетной саблей, что была частью добычи. Молчун оказался серийным убийцей, который зверски лишил жизни четырех проституток и был схвачен при попытке выпотрошить пятую. Последнего из осужденных петля ждала за убийство достопочтенного господина Буртовецкого, известного и уважаемого президента торговой гильдии, который неоднократно разными деяниями помогал городу. В тот момент, когда был оглашен приговор, толпа нарушила молчание, проклиная убийцу.

На последнем слове толстяк еще раз взмолился о пощаде, чем вызвал отвращение как у осужденных, так и у публики. Его заглушил свист и вой толпы. Зато палача наградили одобрительными воплями, когда тот надел на его голову мешок из черного полотна, не позволяя осужденному закончить речь. Бедняга испуганно вскрикнул и обделался в штаны, вызвав восторг у зевак, в том числе и у вора. Когда того спросили про последнее слово, он обругал судью, палача и всех горожан. Он ругался бы еще долго, но и ему не позволили закончить. Молчун, как обычно, ничего не сказал.

– А ты, мерзавец? – судья обратился к последнему осужденному. – Что ты хочешь сказать? Может, извинишься перед жителями этого города за то, что отнял у них благодетеля, самого щедрого человека под солнцем?

На какой-то миг показалось, будто мужчина действительно хотел что-то сказать о благодетеле города. Однако он передумал и только объявил:

– Осталось еще трое.

Преступник, по-видимому, ничего больше не собирался говорить, поэтому судья, выждав минуту, подал знак палачу, и тот надел мешок на голову убийцы.

Что именно означали слова осужденного, уже не имело значения.

Четверо смертников одновременно повисли на натянутых тросах, к радости толпы, удовлетворив требования правосудия. Они оттанцевали танец висельников, аккомпанируя себе хрипом, и оросили доски телесными жидкостями. Под мешками их лица синели, языки вываливались из широко раскрытых ртов. Вор умер быстро, как и убийца проституток. Толстяк немного помучался, но дольше всего, ко всеобщей радости, умирал убийца мецената, яростно борясь за жизнь, он мучился, как ни один из ранее виденных горожанами осужденных. Никто его не пожалел, и палач не прекратил мук несчастного.

Когда он наконец умер, палач обрезал и его веревку. Помощники палача сняли с трупов все, что могло им пригодиться, после чего сложили тела на телегу и вывезли их далеко за город, на одинокий холм под лесом. Там они бросили всех четырех висельников без погребения, принося их в жертву теням. Убийцы не заслуживали сострадания, а тени, жадные до человеческого мяса и крови, проявляли благодарность к тем, кто их подкармливал. Они спускались с неба и выныривали из-под земли, едва опускался сумрак. Помощников уже и близко не было возле холма.

Тени первым делом кинулись к убийце проституток. Те, что прибыли во вторую очередь, сожрали вора. Припозднившиеся еще более неохотно отведали мясо толстяка, доказывая его невиновность нелестным фырканьем и жалобами на омерзительный вкус.

Только самые отчаянные пытались урвать кусочек мяса от последнего осужденного. Сидящая верхом на его груди мара отгоняла каждого смельчака. Она приняла форму чернокожей женщины с черными волосами и глазами. Ее ладони, заканчивающиеся когтями, представляли собой страшное оружие даже против призраков. Большинство стервятников уважало ее право на еду, поэтому она воевала только с теми немногими, кто прибыл слишком поздно и теперь хотел поживиться хотя бы кусочком мяса. Они напрасно подкрадывались к последнему осужденному – мара была бдительнее, быстрее и сильнее их. Самые смелые убегали с визгом, когда попадали под ее черные когти. Наконец, незадолго до рассвета, все исчезли. Тогда мара наклонилась к своему избраннику и поцеловала его – долгим, страстным поцелуем. Она не отрывала от него губ, пока тело повешенного не задрожало, пока мужчина не пошевелил рукой, пытаясь то ли обнять демоницу, то ли напротив – оттолкнуть ее.

Он захрипел, силясь что-то сказать. Одной ладонью женщина закрыла ему рот, другую положила на грудь.

– Тихо, мой милый. Ты должен набраться сил.

Он кивнул и только сейчас открыл веки, чтобы посмотреть ей в глаза: черные, с кругами более глубокой тьмы на месте зрачков. Она снова показалась ему прекрасной, как тогда, когда он увидел ее впервые. Превозмогая слабость, он поднял руку, чтобы погладить ее по щеке, шелковистой и холодной.

– Осталось еще трое, – прошептала она и, заметив первый луч солнца, поцеловала мужчину еще раз, долго, пока вся не проникла в его тело и душу.

Первый

Глава 1

Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира

Поезд въехал на Центральный вокзал в Кракове, как всегда доказывая своей пунктуальностью величие объединенных сил технологии и энергиков. Машинист объявил о прибытии протяжным локомотивным гудком, выпуская сжатую струю пара. Он поцеловал всегда холодный железнодорожный амулет, висящий над котлом, и поклонился хранителю. Перемазанное сажей существо, напоминающее гнома, которого можно встретить на рудниках, радостно пискнуло и нырнуло назад в догорающий огонь. Могучий локомотив аж содрогнулся от притока энергии.

Дрожь передалась вагонам – и эксклюзивным, для первого класса, и самым дешевым, в которые набивались бедняки и редкостные жлобы. Машинист усмехнулся, пригрозив пальцем хранителю. Тот ответил из нутра котла радостным хохотом.

– Господин Кутшеба? Господин Кутшеба? – кричал бегающий вдоль вагонов седой мужчина, очевидно, не привыкший к вокзальному галдежу. Он нервно озирался по сторонам и отскакивал, когда какой-нибудь из нетерпеливых локомотивов, ожидающих отправления, выпускал струю пара.

Краковский вокзал был самым большим в стране, поэтому и оживление тут царило необычайное. Хотя в Европе уцелело немного железных дорог и несколько поездов в одном месте представляли собой необычное явление, в некоторых городах поезда, казалось, буквально толпились. Вокзал в Кракове набухал от прибывающих и отъезжающих пассажиров, железнодорожных хранителей, городских стражей-теней, а также мелких мерцающих полусуществ, которые сопровождали вспышки эмоций. Именно над вокзалом кружили духи и демоны, привлеченные необыкновенным скоплением всякого рода силы.

Людей охраняли от них высокие сторожевые башни. Каждый их кирпич был усилен знаками, стены каждого этажа прогибались от талисманов. Простые люди не смогли бы там дежурить, поэтому замуровывали в башнях тех, кто решил посвятить себя службе городу и претерпеть перевоплощение. Сложно было назвать их живыми, и вообще сложно было сказать про них хоть что-нибудь, мало кто отваживался налаживать с ними контакт. Безымянные и ужасающие, они оставались на своих постах, довольствуясь жертвами, которые каждое утро приносили им смотрители. Их не интересовала еда, только знаки почтения и крохи города, доставляемые со всех его районов. Они принимали бусины из разорванных украшений благородных горожанок, лоскуток платочка с кровью извозчика или камушек, что пнул крикливый горный шалопай. Каждый предмет, которого коснулось сердцебиение этого города, придавал им сил.

– Господин Мирослав Кутшеба? – кричал седоволосый. – Господин Кутшеба?

Казалось, все пассажиры уже покинули вагоны, когда на пороге одного из них наконец-то появился тот, кого седоволосый уже едва ли надеялся найти.

– Я здесь, – отозвался он хриплым голосом. Мужчина откашлялся и повторил громче.

Седоволосый двинулся к нему. Он ожидал, что Кутшеба приедет в вагоне первого класса, а не в последнем, самом дешевом, в котором, случалось, ехали люди со скотом и товарами. Неужели именно про этого человека говорил шеф?

Кутшеба оказался высоким и статным. Кожаная куртка когда-то темно-коричневого цвета была потерта до предела, наводя на мысль, что это был бродяга из тех, что рыскают по свалкам. Не лучшее впечатление производила шляпа, смятая до невозможности, потемневшая, скорее всего, от грязи и низко надвинутая на глаза. Кроме того, льняной платок, несмотря на жару обмотанный вокруг шеи, говорил, что Кутшеба либо чудак, либо слишком слаб здоровьем. Однако сумки приезжего принадлежали известным фирмам, славившимся своим высоким качеством, к тому же были изготовлены вручную и на заказ. Конечно, он мог украсть их у кого-нибудь по дороге.

– Господин Мирослав Кутшеба? – переспросил седоволосый. Получив в ответ лишь неохотный кивок, он решил, что не ему критиковать решения босса, которого он и так не надеялся когда-нибудь понять. – Мое имя Францишек Чус, я работаю на господина Новаковского, который решил вас нанять. Прошу меня простить, я ожидал, что раз уж мы покрываем ваши расходы, то я встречу вас в вагоне первого класса.

– Мне там не место, – ответил неприятно хриплым голосом Кутшеба.

С этим Чус не мог не согласиться. Он предложил взять часть багажа, но Кутшеба так посмотрел на него, что Францишек только кашлянул, после чего поспешно развернулся и как можно быстрее проводил этого невозможного скрягу к ожидающему перед вокзалом транспорту. Он не видел, как Кутшеба на минуту задержался, чтобы посмотреть на локомотив. Нечто не поддающееся описанию произошло между ним и огромной махиной. Машинист поежился, как будто его охватило плохое предчувствие. Хранитель высунулся из котла и сквозь металлические стены посмотрел Кутшебе прямо в глаза. Потом зарычал, рефлекторно отряхнулся и изверг из себя литанию защитных заклинаний.

Такие люди не должны садиться в поезда. Слишком сильно разрослось в их душах несчастье. Хранитель ощущал это тревожное присутствие с самого начала поездки и потратил много сил, чтобы нейтрализовать его влияние. Сейчас, наконец, он мог посмотреть на его носителя. Узнал его, вздрогнул и как можно быстрее спрятался в котле. Его ожидало больше работы, чем он думал, если, разумеется, он хотел, чтобы поезд без проблем двинулся дальше.

* * *

Хотя жители Кракова охотнее всего запрягали в свои повозки лошадей, босс Чуса оказался одним из богатых эксцентриков, влюбленных в современную технику. Вместо элегантной кареты или хотя бы изящных дрожек Кутшебу ожидал уродливый автомобиль с пучеглазыми фарами, который по форме напоминал распухшую жабу, отягощенную горбом дополнительной кабины, предусмотренной производителем для перевозки товаров, но сделанной так, чтобы в ней могли ездить и пассажиры.

Чус казался довольным, показывая это безобразие и наблюдая, какое впечатление оно произведет на прибывшего. Он вытянулся, как струна, и открыл широкую, круглую дверцу в пассажирскую кабину.

– Боже, что это? – Кутшеба остановился, словно раздумывая, не вернуться ли ему.

– О, вы, наверное, не привыкли к виду современного транспорта. Неудивительно, ведь таких машин в нашей стране немного. Это, уважаемый господин, автомобиль. «Ситроен Акадиане», версия люкс, укомплектована в соответствии с потребностями моего господина. Прошу, садитесь. Я вас уверяю, беспокоиться не о чем. Я прекрасный водитель.

– Главное, чтобы был хороший хранитель, – буркнул Кутшеба, неохотно залезая внутрь. Чус занял место в кабине водителя.

Спустя мгновение он подал голос через интерком, проверяя, комфортно ли чувствует себя его пассажир. Кутшеба обманул его, что все хорошо, хотя никак не мог удобно сесть в неприспособленном для людей кресле, чья форма многое сказала ему о таинственном господине Новаковском. Круглые сиденья с двенадцатью низко расположенными спинками могли свидетельствовать только об одном.

Новаковский был марсианином.

* * *

Когда они прибыли на Землю, люди сначала игнорировали их, хотя они и не скрывались. Сферические корабли приземлялись в разных городах на всех континентах, чтобы открыть врата ангаров и напустить на человечество ярость, прибывшую из космоса. Марсианские технологии превосходили все, что могли изготовить даже самые талантливые земные инженеры.

Проблема была в том, что на Земле в то время шла самая большая война за всю историю. В охваченном ею мире все подозревали всех, и в новоприбывших машинах разрушения они видели, прежде всего, хитрость Пруссии, Франции или России, ну или хотя бы Америки, но никак не вторжение инопланетян.

Даже когда часть правды вышла наружу, война между людьми не прекратилась. Заинтригованные марсиане радостно наблюдали, как очередная сторона человеческого конфликта пыталась заключить с ними союз против своих собратьев. Только бескомпромиссность чужаков привела к тому, что человечество восстановило хрупкое перемирие и изменило судьбу войны, объединившись против пришельцев.

В конце концов все пришли к согласию. Даже марсиане были вынуждены капитулировать перед катаклизмом, который непроизвольно спровоцировали, и объединиться с потенциальной жертвой, чтобы выжить. За двадцать лет после окончания войны, привыкая к новой среде обитания, они переняли человеческие обычаи и имена, пытаясь воссоздать технологии, которые значительно устарели со времени их вторжения. Кроме того, они с удовольствием инвестировали в современные заводы по производству двигателей и автомобилей.

Внутренность кабины этого «ситроена» разработана согласно марсианской эстетике. Скорее всего, тут поработал сам Новаковский, марсиане уверяли, что люди не в состоянии постичь тайну их искусства. И действительно, Кутшеба равнодушно разглядывал ненормальную, бесформенную арку, поддерживающую потолок машины, оплетенную хаотичной мешаниной проводов, раскрашенных в три любимых марсианами цвета: синий, ярко-желтый и фиолетовый. Он не видел в творениях марсиан красоты и вообще ничего особенного.

Марсиане уже не удивляли и не пугали его. Он встречал их в жизни, а с двумя из них даже работал, у одного был подмастерьем год, обучаясь работать с энергией. Хотя большинство людей все еще таили гнев на пришельцев и ни один марсианин не мог чувствовать себя в полной безопасности, Кутшеба не испытывал к ним жалости. С начала вторжения прошли десятилетия. Мир радикально изменился, и марсиане стали его частью. Кутшеба родился в мире, еще охваченном войной, однако не марсиан он обвинял в том ужасном, что с ним случилось. Список виновных он хранил в памяти. И в нем были исключительно люди. В настоящее время их осталось трое.

Он всегда колебался, когда приходилось пользоваться поездом. Теоретически состояние железнодорожных линий уже стабилизировалось, даже поговаривали об их развитии, но Кутшеба все еще помнил те времена, когда каждый поезд охранялся отрядом жрецов или шаманов. Но порой и они не справлялись. Хотя энергики наконец сдались в пользу объединенных сил людей и марсиан и война закончилась, все же в мире было еще достаточно чудовищ, чтобы никто не чувствовал себя в безопасности.

Железная дорога Краков – Львов пережила и начало человеческой войны, и вторжение, и даже Предел. Поезда на этой линии становились жертвами нападений, как и везде, однако бывшая Oesterreichische Staatsbahn im Gebiet Galiziens, которая во времена Предела стала называться просто «Галицийские железные дороги» и обрела самостоятельность и независимость от умирающих государств, заключила отдельное перемирие как с марсианами, так и с энергиками. Это произошло задолго до того, как подобного успеха смогла добиться Империя. В 1947 году, когда Республика Наций, претендующая на то, чтобы прибрать к рукам все наследство павших монархий, только начинала переговоры с марсианами, Галицийские железные дороги – по примеру других независимых институций – перевозили уже марсианских сановников, нанимали марсианских защитников и даже обеспечили поезда первыми хранителями.

Однако все это не предотвратило катастрофы.

Останки четырехсот тел смешались с деревянными обломками вагонов и кусками вырванной из локомотивов стали. Один из рельсов, сломанный и выгнутый, взлетел в небо, истекая кровью проткнутого им же тела без головы. Слышался только крик хранителя, потому что никто из горстки уцелевших не мог произнести ни слова. Кутшеба не слышал жалоб и призывов раненых. Он выкарабкался из расколотого надвое вагона, отполз от путей и долго, очень долго просто лежал, уставившись в небо.

До него не сразу дошло, что случилось. В ушах все еще раздавался невыносимый грохот, после которого последовал удар и треск ломающегося дерева. Крики гибнущих пассажиров доходили до него с трудом, он скорее представлял их, видя перекошенные гримасы. Он не помнил, кем был и как оказался в траве неподалеку от покореженного поезда.

Когда много дней спустя он пришел в себя, все изменилось.

После катастрофы он неохотно пользовался поездами и любым другим механическим транспортом. И они его тоже не слишком любили. Если уж приходилось путешествовать на поезде, он всегда выбирал худший вагон, зная, что первые классы излучают больше чванства и раздуваются от гордости своих пассажиров, уверенных в собственной неприкосновенности и чрезвычайной роли. Он свыкся с тем, что чувства и эмоции имеют особенное значение в мире Предела, и не собирался провоцировать зло, сидя в вагонах, бурлящих от энергии неуправляемого самодовольства. Втиснутый между шепчущими защитные литании бедняками, которые смертельно боялись стальных чудовищ, он был в безопасности. Его и так раздражали зудящие татуировки и кололи амулеты.

Не намного лучше было ему в автомобиле Новаковского, поэтому он нетерпеливо высматривал дом потенциального клиента.

Как назло, Новаковский жил на Предгорье, отделенном от Кракова рекой, сравнительно далеко от Центрального вокзала. Хотя там и была своя убогая железнодорожная станция, но не все поезда доезжали до нее. Дом Новаковского размещался в форте, унаследованном от Империи и возведенном на одном из самых высоких холмов Предгорья. Марсианин выбрал это место, как через интерком объяснил Кутшебе Чус, из-за богатых источников энергии, оставшейся со времен язычества, которую марсиане могут черпать из прирученных теней или непосредственно из веры, накапливавшейся тут тысячелетиями. Новаковский трансформировал ее при помощи старенького костела, возведенного еще в тринадцатом веке в качестве своего рода печати, которая препятствовала языческим ритуалам и сдерживала зло под землей.

Марсианин переливал высосанную из теней энергию и переправлял ее через разбухший от веры костел, усиливая мощь форта. Энергия, бьющая из ротонды красного кирпича, ощущалась уже у основания Предгорья. Когда автомобиль наконец остановился перед воротами форта, Кутшеба ощущал силу, накопленную в здании, почти как физическую боль. Он сжался, вылезая из машины, повертел на пальце перстень-четки, потер большим пальцем татуировку на внутренней стороне ладони. Помогло.

Служащие марсианина выбежали за вещами гостя. Он не позволил им дотронуться до сумок, в которых было оружие, и, несмотря на протесты Чуса, не расстался с ними, направляясь на встречу с марсианином. Он прекрасно знал, что вооруженному человеку не положено встречаться с хозяином, но сознательно проигнорировал этот запрет.

– Я всегда могу развернуться и уйти, – прорычал он, делая вид, что ему не важна работа на Новаковского. – Я не напрашивался.

– В таком случае прошу вас подождать, – ответил явно оскорбленный Чус и заученным медленным шагом отправился посоветоваться с боссом.

Кутшеба, игнорируя осуждающие взгляды прислуги, сел на пол, оперся о стену и закрыл глаза. Его интересовало, насколько дерзок Новаковский и насколько эффективными оказались связи Кутшебы – только благодаря им с определенного момента марсианина начали убеждать, что именно он должен стать самым важным участником запланированной поездки. Кутшеба использовал кого только мог, чтобы сюда добраться, и поставил на это почти все, что у него было.

Его беспокоило количество переменных, необходимых для реализации его замысла. Сколько раз он пытался найти другие решения! Ночи напролет говорил со Змеем, совершенствовал планы, искал способы приобрести новых союзников. Змей смеялся над ним, издевался, но было видно, что и его привлекала эта интрига. Кутшеба не говорил ему всего и даже пробовал использовать. Он мог поспорить, что божество в итоге предаст его, и пытался учесть даже это. Тем не менее он понимал, что в его расчетах довольно много слабых мест, что все могло рухнуть в любой момент. Например сейчас, если марсианин не пожелает воспользоваться его способностями.

– Господин Новаковский примет вас, – обида в голосе Чуса стала еще ощутимее. – Может, вы хоть шляпу снимете?

– Может, и сниму, – буркнул Кутшеба и встал. Он решил играть роль человека, которого не слишком интересует предложение марсианина. Не переборщил ли? До какого предела он мог испытывать терпение клиента и собственное везение?

Кутшеба невольно хмыкнул.

Везение – ну-ну!

«Я с тобой, – напомнила о себе мара. – Везение не в счет. Только ты и я – вот что имеет значение. Я тебя когда-нибудь подводила?»

Глава 2

Поверх грязной, истрепанной шляпы, небрежно брошенной на стол, разделяющий марсианина и человека, Меллизатх’л Новаковский всеми четырьмя явными глазами и одним скрытым разглядывал мужчину, которого намеревался нанять.

Он слышал о нем столько же хорошего, сколько и плохого, однако большинство его агентов было согласно, что Кутшеба – именно тот человек, который ему нужен. Это утверждали и те, кто вызывал подозрение, и те, кому он доверял. Марсианин тешил себя мыслью, что умел правильно оценивать местное население. Он прибыл на Землю с первой волной вторжения как руководитель штурмовой группы, снабженный телом, приспособленным для боевых действий. С момента зловещей катастрофы, когда корабли на орбите начали взрываться один за другим и десятки тысяч солдат погибли за несколько секунд, он понял, что выжившим придется сосуществовать с землянами и воспринимать их как партнеров. За последние годы он постепенно заменил тело на более приспособленное к новым временам и испытаниям. Хотя официально силы вторжения подписали мир с большинством институций, представляющих людей, война в определенном смысле все еще продолжалась. Шло соперничество за влияние и престиж, которых часто добивались кровавыми методами. Разница состояла лишь в том, что теперь в основе конфликта лежали не только расовые различия. Представителей каждого вида можно было встретить с обеих сторон. Это повлекло за собой некоторые последствия.

Новые принципы можно было отследить по его лицу, которое Новаковский приспособил для контактов с людьми. Он сделал его согласно местным стандартам: сформировал нос и губы, отрастил побеги, напоминающие черные волосы, симулирующие редкую шевелюру на голове, и подготовил элегантные короткие усы и бородку. Он не отказался от вызывающих у людей страх и отвращение двенадцати конечностей, однако немного изменил их, чтобы половина могла ассоциироваться с ногами, а половина с руками. А потом спрятал их под костюмом, сшитым на заказ согласно современной моде. Тридцать лет он размышлял не о традиционных способах ведения войны, а о бизнес-моделях. Он захватывал рудники и населенные призраками холмы, стал акционером Галицийских железных дорог и даже несколько лет заседал в Краковском городском совете. Он боролся за влияние и использовал его, но первым делом слился с окружением настолько, насколько это было возможно для существа, все еще называемого марсианином.

Он научился даже пить коньяк и курить сигары, а также чувствовать их вкус и наслаждаться ими, хотя это и потребовало серьезного вмешательства в строение мозга. Как бывший офицер флота он мог позволить себе даже это.

Однако время относительного покоя безвозвратно ушло.

– Я хочу нанять вас, – объявил он мягким баритоном, на который потратил трудные пять лет формирования гортани, ротовой полости и легких, – мне рассказывали о вас много хорошего.

Кутшеба криво усмехнулся. Новаковский подумал, что не помешает проявить чувство юмора и ответить улыбкой.

– Безусловно, о вас говорят и много плохого. Кстати, я думал, что вас повесили в Кельце.

– Слухи.

– Я очень этому рад. Мне важно, чтобы вы участвовали в моем предприятии. Я знаю, что вы цените конкретику, поэтому буду краток. Я понимаю, что вам во многих городах уже вынесли смертный приговор и у вас хватает врагов. Я слышал, что вы убийца, лжец, мошенник и вор. Это хорошо. Это означает, что вы находчивый, а с другой стороны… вам пригодятся моя помощь и покровительство. Кроме того, уважаемый Хтепх’ен’ерх фон Паулсен очень вас хвалил.

– А я думал, что утверждение, что вы, марсиане, все знакомы друг с другом, – это расистская пропаганда.

– Не все. Но от Кракова до Вены недалеко, согласитесь. Видите ли, мне нужен человек с вашим опытом. У вас есть определенные навыки, связанные с энергиками, и вы умеете работать с нашей расой. Вы умеете свободно пользоваться оружием, и у вас есть опыт в охране каравана. И, самое главное, вы один из немногих, кто побывал на территории Вечной Революции и… вернулся оттуда.

– Если вам нужен проводник по этой фабрике ужасов, то мы попрощаемся сразу. Я не намерен туда возвращаться. Ни за какие деньги.

– Нет, я не посылаю вас туда. Я сказал это только для того, чтобы подчеркнуть, как я ценю ваш опыт. Мне нужен именно такой человек, в котором ценные способности сочетаются с открытым умом, который будет беспощадным, если нужно, и который знаком с территориями Вечной Революции. Чтобы не тратить время на лишние разговоры, скажу сразу, что я предлагаю вам сто тысяч марок, верительные грамоты от меня, а также мое безмолвное покровительство на будущее. Вас интересует такое предложение?

– Это внушительная сумма, – медленно ответил Кутшеба, словно уже подсчитывал, на что может потратить вознаграждение. – Чего вы хотите взамен?

– Охрана. Сопровождение на известных вам территориях, если понадобится. Безжалостность. Естественно, вы не будете один. Я возьму с собой необходимое количество людей, а вы можете выбрать несколько помощников, если пожелаете.

– Куда идет караван и что везет?

– Везет меня. Позвольте кое-что вам пояснить. Это не торговая поездка, скорее, исследовательская. Возможно, вы этого не понимаете, но запасы, которые моя раса привезла с собой, исчерпываются. Конечно, мы приспособились к местным условиям, мы питаемся земными продуктами и даже наслаждаемся их вкусом. Однако наша продукция… Это сокровище, господин Кутшеба. На внутреннем марсианском рынке любой контейнер, сохранившийся еще со времен вторжения, стоит целое состояние.

– И вы знаете местонахождение какого-то забытого склада?

– Что-то типа того. Семьдесят лет назад один из кораблей разведки потерпел крушение и разбился на Земле. До недавнего времени все полагали, что он полностью уничтожен. Мы планировали найти его обломки после победы, но она так и не наступила. А недавно мне в руки попали доказательства того, что груз с этого корабля мог уцелеть.

– Какая-то часть? Фрагменты корпуса?

– Вовсе нет. Товар из уцелевших контейнеров! Без сомнения, кто-то добрался до запасов корабля, но либо не знает, что у него в руках, либо абсолютно бездарно выводит это на рынок. Или же он слишком хитер. Даже если я найду только один контейнер, господин Кутшеба, прибыль с продажи его содержимого с избытком покроет затраты на мою экспедицию. А если сокровищ будет больше… Думаю, премия, которую я выплачу вам в случае успешной продажи, обеспечит ваше благосостояние до конца жизни.

– Куда конкретно мы должны отправиться?

– Дорогой господин Кутшеба, это я расскажу вам после подписания контракта.

Человек и марсианин какое-то время присматривались друг к другу. Новаковский усмехнулся. Он надеялся, что это выглядит дружески и поощрительно.

– Сто тысяч и пять процентов доли в прибыли, – резюмировал Кутшеба.

– Вы требуете целое состояние! Один процент. Или, чтобы не тратить время на пререкания, два с половиной.

– Три.

– Вы вырываете кусок хлеба у моих детей.

– У вас, у марсиан, нет детей. Вы хотите, чтобы я взялся за это дело вслепую. И, безусловно, хотите, чтобы я молчал. Я – жулик, злодей, шулер – как вы любезно заметили. Три процента гарантируют мою абсолютную преданность и ваше стопроцентное спокойствие. Мало что может быть ценнее спокойствия.

Искренний грубоватый смех Новаковский практиковал годами. Он гордился производимым впечатлением. Научился даже эффектно вытирать слезы, набегающие на глаза.

– Вы совершенно правы! – сказал он, перестав смеяться тогда, когда губы Кутшебы наконец дрогнули. – Спокойствие – самое ценное. По рукам! Поскольку мы уже стали партнерами, мой драгоценный Чус покажет вашу комнату. Вечером, перед ужином, подпишем контракт и можем приступать к работе.

* * *

Излучение охранных флюидов, окружающих форт, распространялось на все Предгорье, и даже достигало долины, где на улице, носящей имя древнего князя этих земель, расположился угловой каменный дом, обросший достроенными кое-как хозяйственными помещениями. Тут развлекались местные жители. Напрасно было надеяться увидеть здесь дам и джентльменов. Эти земли привлекали скорее представителей низших классов, которые искали работу у богатого марсианина или его компаньонов.

Время от времени приезжали сюда горемыки, тяжело больные, отчаянно верившие в чудо, или просто те, кто искал спасения у тайных энергиков и молил о помощи старых и новых богов. Попадались тут и отщепенцы, привлекавшие в Предгорье меньше внимания, чем по другую сторону Вислы. С тех пор как Новаковский поселился в форте, этот район оброс мануфактурами и заводами, ремесленническими мастерскими, а также кооперативами, основанными чаще всего бывшими работниками марсианина. Инопланетянин в Предгорье делал ставку на развитие технологий, привлекал инженеров и исследователей с открытыми умами, которые не брезговали работой. На Новаковского трудились представители многих рас. Некоторые были вынуждены носить браслеты или перстни, защищающие чувствительные механизмы от их сверхъестественного влияния, но никто не жаловался.

Самые бедные селились в рабочих домах, построенных марсианином, либо снимали дешевые комнаты в старых австрийских кирпичных постройках. Инженеры и руководящие кадры селились вместе в отдельных районах. Они жили на виллах, в маленьких дворцах, построенных вдоль самой элегантной улицы, что вела к форту, или в отремонтированных каменных домах, окружающих Предгорский рынок.

Кутшеба не нуждался в таких, как они.

Он заказал рюмку сливовицы, оперся о барную стойку и изучал присутствующих. В углу зала пятеро мужчин играли в карты, не обращая внимания на окружавших их болельщиков. Слева от них великан, чей лысый череп блестел в свете керосиновых ламп, безуспешно пытался соблазнить скучающую молодую цыганку, декламируя ей стихи с корявыми потешными рифмами. Девушка тасовала карты, раскладывая их перед собой, потом разглядывала их, вздыхала, собирала и снова тасовала. Она даже не смотрела на великана, который прерывался исключительно для того, чтобы глотнуть пива или заказать новую порцию. Он не дождался даже улыбки своей избранницы, но выглядел спокойным.

Его тень привлекла внимание Кутшебы, было в ней что-то неестественное. Может, над великаном нависало проклятие? Если так, это может быть интересно, ведь проклятие можно использовать. Как и все остальное, это была просто форма энергии.

Как и Она. Ну, почти.

Кутшеба заметил Ее незадолго до того, как больничные врачи, наконец, решили, что он уже в состоянии выдержать известие, принесенное железнодорожным служащим. Невысокий толстый мужчина с быстрыми, бегающими глазами и подозрительно хмурой физиономией стоял над кроватью пациента, он откашлялся и без лишних слов объявил, что ему очень жаль, но жена и двое детей Кутшебы не выжили в катастрофе.

Надолго ли потерял он тогда сознание или только на мгновение? кричал ли? ругался ли? или ему это только казалось?

Когда он открыл глаза, тот же самый толстый железнодорожник с тем же самым озабоченным выражением лица сидел возле его кровати. С противоположной стороны стояла медсестра, госпожа Аня. Ее печаль показалась Кутшебе искренней. Сейчас он понял, почему она избегала его взгляда, почему так быстро замолкала или убегала по коридору.

– Извините, ради бога, – у железнодорожного служащего был смешной писклявый голос, – но я должен спросить, что вы помните об этом инциденте. Мы пытаемся выяснить его причины. Показания свидетелей могут нам помочь.

Аня выглядела возмущенной. Кутшеба отвернулся от нее и посмотрел на толстяка. Он недооценил его тогда, принял за обычного немного туповатого чиновника.

– Я пошел в вагон-ресторан. Маргарита с детьми должны были ко мне присоединиться… – он замолчал. – Не помню ничего необычного, – соврал он.

Тогда он увидел Ее впервые. Еще не четко, как призрак. Она стояла за толстяком. Кутшебе казалось, что она печально улыбнулась, прежде чем ее фигура поблекла и рассеялась.

Во второй раз он заметил Ее дома за день до похорон. Он сидел за столом, поставив напротив бутылку водки, и удивлялся, что ему даже не хочется напиться. Потянулся к рюмке, но сразу же отставил ее. Не хотел пить только потому, что так должен вести себя вдовец в состоянии отчаяния. Он никогда не напивался ни с горя, ни с радости. К тому же он не привык пить в одиночку. Только в обществе друзей и знакомых он позволял себе немного больше. На свадьбах, на праздниках, посвященных местным богам, на днях рождения он пил для забавы, для компании, потому что так положено. Но чтобы заливать горе – никогда.

Они смотрели друг другу в глаза. Его – налитые кровью от недосыпа, Ее – темные, нечеловеческие. Она изящно кивнула треугольной головой, он через минуту ответил тем же. Потом она исчезла. Он закрутил бутылку и отошел от стола. Теперь его начали терзать другие желания.

В третий раз он увидел Ее в пабе, похожем на здешний, Предгорский, через неделю после похорон. Встретились они тогда в последний раз, потому что уже навсегда.

Он перестал обращать внимание на великана. Ждал кого-то другого. Ребенка. Такого, какого искал уже много недель, пока наконец не услышал про мальчика из Предгорья.

Лишь под вечер в паб вошел высокий, худой, как шест, блондин с густой взъерошенной шевелюрой. Он обвел помещение мягким взглядом глаз с налитыми кровью белками, но с темно-синей радужкой, словно летнее небо. Он причмокнул полными темно-красными губами, покачнулся и восстановил равновесие, схватив кого-то за плечо. Что-то пробормотал. Он сплюнул, но неудачно, как раз на ботинки мужчины, которого минуту назад использовал как опору. Тот заворчал, резко повернулся, но, узнав вошедшего, только с жалостью покачал головой и оттолкнул его от себя.

Блондин снова пошатнулся, оперся в этот раз на стойку бара возле Кутшебы, который цедил свое четвертое пиво. Они кивнули друг другу, и блондин пошел дальше. Судьба на пару с земным притяжением толкнули его в сторону столика великана. Тот на мгновение прервал декламацию, и даже молодая цыганка отложила карты. Оба наблюдали, как молодой человек, подчиняясь инерции и судьбе, просто врезается в них. За секунду до того, как он упал на столик, великан схватил его длинными руками, взлохматил ему волосы и нежно подтолкнул его к лестнице. Там парня перехватила смуглянка с лицом, как полная луна, – круглым, светлым и покрытым шрамами. Она обняла парня и потащила на второй этаж, где они исчезли в полумраке еще до того, как их поглотил пустой коридор.

– Всегда один и тот же цирк, – произнес бармен с такой усталостью в голосе, от которой могла бы лишиться сил и целая армия. Он потянулся за пустой пивной кружкой и рюмкой Кутшебы. – Что вам налить?

– Сливовицу. Тот же цирк?

– Этот щенок. Он всегда навеселе. Прошу, уважаемый господин, ваша сливовица. Он всегда выглядит так, будто не может стоять на ногах, и всегда кто-то ему помогает, и девочки дежурят, чтобы им заняться. Я не знаю, что это за волшебство такое, но охотно узнал бы это заклинание.

– Он не работает, правда?

– А кто его знает. Он один из тех, кто всегда где-то крутится, с кем-то болтает. Все ему за что-то благодарны, но чтобы кто-то его видел за работой, такого нет, никогда. Я мало что знаю, – вздохнул бармен. – Если бы я знал столько, сколько не знаю, то меня тут уже давно, уважаемый господин, не было бы.

Кутшеба осушил рюмку одним глотком, швырнул на барную стойку на полмарки больше, чем надо, и последовал за блондином.

– Уважаемый господин, вы скажите смуглянке Марише, что я вас порекомендовал! Я, Марьян из бара! – закричал бармен, Кутшеба махнул рукой в знак того, что услышал его и понял.

Смуглянка Мариша тоже услышала, тоже поняла, но ей было плевать, о чем она и сообщила Кутшебе, как только он появился на втором этаже. Она стояла, широко расставив ноги и перекрывая ему проход. Девушка уперла руки в бедра, которые, правду сказать, были прикрыты только видимостью юбки, и, уставившись на потенциального клиента большими карими глазами и даже не моргая, сообщила, что этот самый Марьян из бара ей ни брат ни сват, чаевыми с ней не делится, и вообще он какой-то подозрительный, потому что никто не видел, чтобы он пытался подкатывать к девочкам. У нее был бархатный голос, соблазнительные чувственные губы, а слегка прикрытая грудь едва не касалась незнакомца. Когда она погладила его по щеке, Кутшеба почувствовал, как Она задрожала в нем, готовая в любую секунду выцарапать глаза женщине, которая осмелилась дотронуться до ее мужчины.

– Я не ищу развлечений, – объяснил он, прежде чем дошло до скандала. – Я ищу блондинчика. Его легко узнать, он не может идти прямо.

– Он занят.

– Безусловно. Я могу быть щедрым.

– Это место не для таких, как ты. Если ты жаждешь развлечений, иди вниз, к Марьяну.

– Нет, куколка! – он схватил ее за шею и легко сжал. – Ты не поняла. Блондинчик. В каком номере?

– Стоит мне только крикнуть…

– И прилетит сюда этот лысый сын Велигора и переломает мне все кости, знаю. А знаешь ли ты, что потом ему и тебе сделает господин Новаковский за то, что вы мешали работать его человеку?

– Ох, красавчик, нужно было сразу сказать, что ты на нашего благодетеля работаешь! Я тебе бы даже даром…

– Я ничего не хочу даром, Мариша, – он отпустил ее. – Покажи мне, где блондин, и еще четвертак заработаешь.

– Дай мне время, сладкий. Поиграй со мной, позволь молодому человеку насладиться жизнью. И сам насладись. Все будут довольны.

– Знаю я таких. Когда он закончит, то не встанет до утра. Комната?

– Двенадцатая.

Он всунул ей четвертак, хотя она не спешила его взять. Мужчина нашел нужную дверь и открыл ее, как положено, тихо и осторожно.

– Не сейчас, сладкий! – пискнула шлюха с круглым лицом, сидя на краю кровати. Она выковыривала ножиком грязь из-под ногтей. – Я занята, занята! Пусть тебе Рыжая Магда даст. Или Йоля!

Блондин сидел за ней, копаясь в матрасе. Он, казалось, не обращал внимания ни на что на свете. Кутшеба мог бы зайти с оркестром и не отвлек бы его.

– Иди-ка погуляй, красавица. – Он всунул девушке какую-то мелкую монету. – Я ничего не сделаю твоему любовничку. Мы немного поболтаем.

Она посопротивлялась, но вышла. Девушка захихикала, когда он хлопнул ее по пышной заднице, а Она в нем заворчала и ткнула когтем в душу так, что он аж вздрогнул.

– Ты, наверное, Яшек, правильно? – спросил он блондина.

– Потише, господин, а то все испортите. Они уже почти согласились.

– Оставь клопов, Яшек. У меня для тебя другая работа.

– Еще чуть потише, господин!

Кутшеба знал, что лучше дать парню немного времени. Поэтому он пять минут наблюдал за тем, как клопы ровными рядами покидали не слишком чистую кровать, а потом дисциплинированно промаршировали в коридор через щель под дверью.

– Ты со всеми можешь договориться, парень?

– Мне старая птица дала зерно. Кто его съест, тот речь зверей понимает, и если ласково с ними поговорить, то можно и убедить помочь.

– И куда ты отправил этих паразитов?

Парень захихикал и покраснел.

– Не могу этого сказать.

– Тебя зовут Яшек, правда?

– Да, господин. Откуда вы знаете? Смуглянка сказала?

– Вас всех зовут Яшек, – вздохнул Кутшеба, а парень даже не удивился. Может, он и не принадлежал к числу могущественных умов этого мира, однако некоторые правила были очевидны даже для таких, как он.

Когда марсиане использовали свое последнее оружие, они надеялись, что освобожденная мифобомбами энергия ударит в результате и по ним. Обратная реакция наступала на всех завоеванных планетах, потому что не было такой цивилизации, которая не имела бы собственных преданий, религий и легенд. Поэтому пришельцы с планеты, де-факто находившейся намного дальше от Земли, чем Марс, натравливая на землян своих богов и демонов, приняли обычные меры предосторожности. Города и деревни, расположенные вблизи фронтов, были атакованы мифобомбами, несущими энергию их веры и завоеванных ранее миров. Одновременно марсианские скиттеры и роботы начали массированное наступление, обстреливая позиции людей не только конвенционными снарядами, но и снарядами, которые стимулировали залежи человеческой веры.

Мифобомбы ударяли точно в избранные цели – возле святынь, кладбищ и школ. Казалось, они не приносили вреда, так как их целью не было уничтожение материи. Когда саперы приезжали обезвреживать, как они думали, неразорвавшиеся бомбы, вокруг них невидимые людям зерна уже поглощали накопленную веками энергию веры. Они собирали ее внутри себя, чтобы позже разродиться чужими богами и демонами, зародыши которых марсиане вкладывали в мифобомбы.

– Важно было выбрать время, – объяснял Кутшебе фон Паулсен, когда человек добрался до него, чтобы получить как можно больше сведений о боге, которого он когда-то наивно обвинял. – Конфликты происходили всегда, поэтому мы обычно спускали богов с поводка, когда уже все было позади. Однако вы так яростно сражались своим смешным архаичным оружием, что у нас не было другого выхода, если только мы не хотели разнести всю эту планету в пух и прах. Нам казалось, что мифобомбы будут безопаснее, чем ядерное оружие или обстрел антиматерией с орбиты. Как видите, молодой человек, наивность и глупость свойственны не только людям. У нас было гораздо меньше времени, чем нам казалось. Ваши верования возвращались слишком быстро.

Ваша человеческая натура, рожденная из бурлящих в недрах земных верований, религий, суеверий и идеологий, породила законы и создания, появления которых марсиане не предвидели. Побочные эффекты в виде местных богов появлялись всегда и везде, однако обычно это происходило несколько позже, а новоиспеченные божества были не в состоянии бороться с боевыми богами Марса. На Земле получилось иначе. Человеческая натура оказалась сильнее всего, с чем марсиане сталкивались раньше. Охваченный войной мир был основательно, как и предполагали чужие стратеги, пропитан верой, которая была не то проклятием, не то надеждой. Чего не предвидели марсиане, так это того, насколько огромной и внезапной окажется сила пробужденных религий и суеверий.

В окопах на всех фронтах мучилось слишком много простых парней, которых вырвали из деревень. В них сохранились верования родом из Средневековья, а порой даже более ранние. В то время, как в городах суфражистки жгли бюстгальтеры, социалисты провозглашали необходимость освобождения из-под ига богачей и выкрикивали лозунги об «опиуме для народа», а богачи строили и модернизировали фабрики, в деревнях придерживались ритуалов, значение которых горожане давным-давно забыли. Город верил в прогресс, а деревня верила в демонов и духов, которые населяют каждую халупу. Это столкновение современности и отсталости, технологий и архаичных предрассудков, не менявшихся на протяжении столетий, привело к тому, что агрессивная стратегия марсиан принесла ужасные плоды.

Мифобомбы пробудили силу, которая нанесла Земле более серьезные раны, чем самое разрушительное оружие, созданное современными технологиями.

Последствия разразившегося катаклизма были видны даже на примере Яшека, который принадлежал к числу третьих сыновей.

– Почему ты это делаешь? – спросил Кутшеба, хотя уже знал ответ. Он должен был убедиться, что нашел нужного Яшека.

– Потому что так надо, господин. Помогать людям в нужде.

– За спасибо?

– Благодарность – это самая ценная монета.

– А девочки не платят тебе, Яшек, другой монетой?

Мальчик покраснел до самых кончиков ушей.

– Я… я… господин, я никогда. Они хотели, но я… нет.

– Ждешь кого получше?

Яшек кивнул. Быстро и нервно. Он смущался, но говорил правду.

Пригодится, подумал Кутшеба. Девственник, убежденный, что его ждет сердце принцессы знатного или богатого рода, идеально ему подходил. После того как многоглазые марсиане с удивлением столкнулись лицом к лицу с человеческой природой, измененной мифобомбами, третьи сыновья рождались всегда простачками, охотно помогающими людям и в глубине души убежденными, что их ожидает прекрасный брак. Ведь так всегда происходило в сказках, а после вторжения эти сказки оказались важны не меньше физики.

Большинство третьих сыновей плохо закончили. Однако до тех пор пока они сохраняли чистоту, люди, подобные Кутшебе, могли пользоваться их прямолинейностью и силой. Не без риска, разумеется.

Человек никогда не мог быть уверен, что используемая сила не ударит по нему в самый неожиданный момент.

Глава 3

Сентябрь 1964 года по старому календарю, сорок девятый год Предела, двенадцатый год Мира

Кутшебу ударили наотмашь по лицу, и он отлетел к стене, как будто в него угодила пуля из карабина, а не раскрытая ладонь. Но приложил его не лишь бы кто, а сам Железный Марчин, молодчик, настоящий мастер наказания неудачников, которые разочаровали его нового господина.

– Мирек, Мирек, ты че вякаешь? – прошипел Золотой Змей, удобно свернувшись на никогда не остывающем камне, который стоял посреди избы. Он коротко свистнул, и Железный Марчин подошел к ошеломленному Кутшебе, рывком поставил его на ноги, чтобы тут же снова ударить по второй щеке.

Жертва сползла по стене. Кутшеба застонал. Языком проверил, не выбиты ли зубы. К его искреннему удивлению, они еще держались.

Настоящего имени, равно как и реального облика Змея, он не знал. Это был один из обращенных марсианских богов, вызволенных из-под власти тогдашних вождей, которого они называли «предателем и отщепенцем». Когда-то таких, как он, марсиане объявляли в розыск или посылали за ними убийц. После установления перемирия с людьми они перестали думать о мести. Однако боги, которые бросили марсиан в тяжелую для них минуту, не могли рассчитывать на их симпатию. И не рассчитывали. Разошлись по миру в поисках новой паствы среди людей. Кутшеба искал кого-то из них, чтобы тот помог ему понять суть энергиков. Человеческих магов он побаивался, а ко встрече с марсианскими был еще не готов. А вот взбунтовавшийся марсианский бог мог многому его научить, возможно, даже за относительно невысокую плату. Сильные марсианские боги все еще не чувствовали себя достаточно уверенно на Земле, но все равно охотно заключали сделки со смертными.

Золотой Змей считал гору Турбач вместе с землями вокруг нее своим королевством, а местные жители, которые столетиями рассказывали сказки о свистящем короле, подчинились его власти, хоть и не переставали поклоняться прежним святым. Змею святые, очевидно, не мешали. Он принимал почести и дары, договаривался с местными властями и помогал тем, кто перешел под его опеку.

– Я пришел только поговорить, – простонал Кутшеба.

– С невидимой палицей-самобейкой? – фыркнул Железный Марчин, готовясь к следующему удару, но Змей остановил его свистом.

– Обычная предосторожность.

– Снова вякаешь, Мирек. Знаешь же, как нужно ко мне обращаться.

Еще час назад Кутшеба, вероятно, сказал бы, что лучше сдохнет, или отпустил бы едкий комментарий. Однако стараниями Железного Марчина в нем моментально проснулся дипломатический инстинкт.

– Обычная предосторожность, Ваше высочество, – сказал он. – Ну не пошел бы я непонятно с чем против бога.

– Ты недооцениваешь силу этого оружия. Потому и не заслуживаешь его. Марчин, у тебя появилась новая игрушка.

Поскольку дипломатический инстинкт проснулся в Кутшебе совсем недавно, он не совладал с собой и запротестовал. Когда Железный Марчин перестал бить его невидимой палицей, ни на минуту не воспользовавшись ее реальными свойствами, Кутшеба был уже стопроцентным дипломатом.

– Я безмерно рад, что Ваше высочество согласились принять мой скромный подарок, – простонал он.

Змей внимательно присматривался к нему золотыми глазками, пока не вздохнул с легким разочарованием.

– Умно, Мирек. Теперь я тебе что-то должен, так? Я мог бы сказать, что, подарив тебе жизнь, я сравняю счет, но не уверен, вписывается ли такой обмен в ваши правила. Я еще не до конца в них разобрался. Ты вообще представляешь, как это бесит: только вырвался из неволи тех, кого вы называете марсианами, как тут же попал в плен ваших правил? Мир основательно и бесповоротно несправедлив. Марчин, оставь нас.

Как только охранник вышел, Змей спустился с каменного трона, подполз ко все еще лежащему под стенкой человеку и обвился вокруг его плеч.

– Я знаю, что сидит в тебе, Мирек, – просвистел он. – Видал я таких. Ты бы хотел, чтобы я изгнал ее?

Когда Кутшеба просто покачал головой, ему было больно.

– Я осмелюсь попросить, Ваше высочество, чтобы вы помогли мне ее насытить.

Свист Змея прозвучал как смех.

* * *

Через неполных восемь лет после этого Кутшеба наблюдал за тем, как Яшек говорит с другим змеем. Поскольку навскидку змей был обыкновенным, Кутшеба ничего не понял из его свиста, но Яшек оказался довольным. Кивал, улыбался и что-то бормотал. Наконец он отпустил ползущее существо и с улыбкой сообщил Кутшебе, что господин Грабинский действительно живет в доме под Железнодорожной Госпожой, возле костела. И что, по мнению змейки, друга его сердечного, будет лучше, если они к нему поторопятся, потому что те господа, которые туда направились, имели души нечистые и мрачные.

Они погнали лошадей, одолженных из конюшни Новаковского. Скакун Яшека стал куда лучше, когда парень поговорил с ним по-своему – по-доброму, искренне. Яшек говорил, что лошадь, которая ему досталась, очень напоминала ему какого-то златогривого сивку, с которым в прекрасных отношениях был его дед, тоже Яшек. Конь Кутшебы оказался куда менее разговорчивым, но хорошо вышколенным и не пытался скинуть седока. А им нужно было добраться до Бежанова быстро и безопасно и вернуться в Краков до сумерек.

Хотя война пощадила старый город, охраняемый могущественными силами, ближайшим деревням повезло меньше. Одна из мифобомб ударила в трех километрах от Бежанова, и в окрестностях разверзся настоящий ад. Поэтому со времен войны здесь ошивались создания, которые днем обычно оставляли людей в покое, если те не подходили слишком близко к разрушенным домам, ставшим их пристанищем. Но после наступления сумерек мир выглядел совершенно иначе.

Здесь даже отстроили железную дорогу, которая соединяла Краков с Величкой, а в самом Бежанове отреставрировали небольшую станцию, которую теперь оберегали заклятия и души прикованных теней. Однако тропы, ведущие к деревне, и расположенные вдоль них поместья, населенные призраками, никто не тронул. Так что сейчас Кутшеба и Яшек ехали среди руин, заросших темной мрачной растительностью, исковерканной враждебными энергиками. Они проезжали мимо уродливых деревьев, которые склонялись над тропами и тянулись покрученными ветвями к путешественникам. Набухшие пни, покрытые неестественно вздувшейся корой, были обвиты густым плющом, который всегда дрожал в воздухе, когда бы ни проезжал мимо него путник. Порой наездники замечали застрявшие в зарослях кости маленьких животных и птиц. Здешняя растительность не пренебрегала мясом.

Но Яшек даже в таком месте умудрялся находить друзей. Он позволил отдохнуть на своем плече усталому дрозду. Они шутили на непонятном для Кутшебы языке, переговариваясь птичьими трелями.

Чем ближе они подъезжали к Бежанову, тем заметнее редел мрачный лес. Появлялись первые отстроенные заново, ухоженные поместья, окруженные высокими деревянными, а то и каменными заборами. Можно было заметить вырезанные в дереве или нарисованные кровью на камнях примитивные рисунки зверей, которых приносили в жертву во время постройки дома, чтобы они оберегали его будущих жителей.

Кутшеба всегда задумывался, как так получалось, что точно такие же знаки украшали и дома с призраками, хотя никто не признавался в том, что наносил их. Возможно ли, чтобы упыри тоже имели своих хранителей? Может, они приносили в жертву людей и зверей, чтобы духи берегли их от охотников? Далеко на востоке дикие племена прибивали к деревьям черепа убитых врагов, связывая их души с границами своих территорий. В городах об этом обычае забыли, хотя во время Упадка пользовались всеми способами, даже порабощали души мертвых родственников. Люди немного эволюционировали, но можно ли то же самое сказать о чудовищах?

Наездники не встретили ни одного человека, хотя заметно было, что деревня возвращалась к жизни. Никто не поинтересовался, зачем приехали путники. В таких местностях чужаки почти всегда означали проблемы. Из-за нехватки людей, у которых можно было уточнить дорогу, Яшек говорил с птицами и насекомыми, пока наконец не встретил хорошо осведомленного змея.

Небольшой одноэтажный домик прижимался к костелу Рождения Пресвятой Девы Марии. После войны в нем правил все тот же ксендз, который каким-то чудом был все еще жив. Кутшеба охотно познакомился бы с энергиками, которые помогали старику, однако, обеспокоенный словами змея, он сперва хотел найти человека, ради которого сюда прибыл.

Дом они застали пустым. Более того, разбросанные поломанные стулья, перевернутый стол и сорванные с петель двери указывали на то, что на хозяина дома напали. Он, похоже, защищался, но безуспешно.

Кутшеба кинулся на улицу – искать следы, а Яшек остался внутри. Он присматривался не к следам борьбы, а к стенам и потолку.

Парень нашел Кутшебу, когда тот безуспешно колотил в дверь костела. Священник либо забаррикадировался внутри, либо убежал.

– Есть следы, но нечеткие, – бросил Кутшеба, увидев Яшека. – А ты что нашел?

– Паук сказал, что приходили трое очень плохих людей. Выбили двери, немного подрались с хозяином, а потом потянули его к Величке. Каких-то полчаса назад.

– Ты что, всех пауков в округе знаешь, что они тебе так помогают?

– Если бы. Они как-то общаются друг с другом. Если вы навредите одному созданию – будь то паук или птица, – остальные об этом как-то узнают и поквитаются с вами, если смогут. Но когда добрый человек им помогает, они об этом тоже как-то узнают.

– Прям как бабы и нищие. Полчаса, говоришь? По коням!

Они настигли беглецов, когда те взбирались на холм, за которым заканчивалась духовная граница Кракова и начиналась власть теней и божеств Велички. Похитители шли пешком, к тому же их сильно тормозила жертва. Связав за спиной руки, его вели на веревке, петлю которой обвязали вокруг шеи; он шел тяжелым шагом, постоянно спотыкался и вообще старался идти как можно медленнее, то ли надеясь на помощь, то ли затрудняя переход тем, кто взял его в плен.

Услышав приближающийся конский топот, похитители остановились и посмотрели на седоков. Они не выглядели обеспокоенными. Кутшеба с Яшеком приблизились к ним без проблем. Только когда остановили коней, лица злоумышленников помрачнели.

– Не на что тут пялиться, – буркнул бородач, обладатель огромного, под стать росту, живота. Хоть был он сгорбленный и уже немолодой, но все еще впечатлял шириной плеч и величиной ладоней, сейчас стиснутых в кулаки. – Езжайте, куда ехали!

Кутшеба не любил словесных перепалок. Прежде чем они успели отреагировать, он вытащил револьвер и застрелил бородача. Один из его спутников потянулся за пазуху, как оказалось, когда обыскивали его тело, – за ножом. Третий, наиболее благоразумный, пытался убежать. Получил пулю в спину.

Узник нервно захихикал.

– Господин… как же так, господин?! – закричал пораженный Яшек. – Так не годится!

– Если бы мы их отпустили, они бы вернулись, но уже подготовленные.

– Но убивать людей?! Я с вами дальше не поеду!

– Поедешь, Яшек. Ты вчера подписал бумагу. Тремя крестиками, правда, но это ничего не меняет. Знаешь, какую силу имеет этот документ?

Яшек, как большинство неграмотных и верящих в магическую силу написанного слова, побледнел. Он вдруг осознал, что оказался в руках плохого человека. Парень спрятал лицо в конской гриве и заплакал. Конь фыркнул, утешая его, и послал Кутшебе очень недоброжелательный взгляд. Что-то там фыркнул по-конски. Скакун Кутшебы, к неудовлетворению своего наездника, ответил ржанием, которое прозвучало злобно и подозрительно.

На всякий случай мужчина как можно быстрее соскочил с седла.

– Это были плохие люди, Яшек, – объяснил он, подходя к узнику, который внимательно к нему присматривался. Это был невысокий, уже седой, но когда-то крепкий коренастый мужчина. – Они напали на человека в его собственном доме, связали и потащили к Величке. Думаешь, с добрыми намерениями?

– Но убивать, господин? Убивать людей?!

– Еще насмотришься на смерть, Яшек.

Кутшеба вытащил нож и перерезал веревки.

– Сколько лет, Мирек, – прохрипел бывший пленник. – Но ты прибыл как нельзя вовремя. Водки не найдется?

Глаза у него были зеленые, но как будто бы темнее, чем помнил Кутшеба. На лице прибавилось морщин, но не все они были детьми времени. Часть из них родилась от хлопот, а часть от прожигания жизни. Много изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз, но сейчас, как и тогда, в воздухе чувствовался запах пороха.

Тогда они стояли спина к спине – молодой вдовец, который месяц назад бросил службу у князя Чарторыйского, и недооцененный им полноватый железнодорожный инспектор. Кутшеба сжимал в руках пистолеты, добытые у негодяев, которых они настигли, а Грабинский – два одинаковых черных как ночь револьвера. Кутшеба несколько раз промазал, его пули выбивали из стен куски штукатурки, зато каждый выстрел Грабинского попадал в цель. Этот человек, как рассказывали те, кто знал его лучше, словно родился с револьвером в руке.

Вокруг них умирали люди, которые встали у них на пути. Двое мужчин молчали, пока не утихли стоны. Какое-то мгновение они прислушивались, не идет ли кто-то еще. Мара в Кутшебе быстро и тяжело дышала, как после бега, упоенная вкусом первой пролитой для нее крови. Оружие перезарядили четкими, отточенными движениями. Кутшеба считался хорошим стрелком, но скорость, с которой Грабинский опустошил барабаны своих револьверов от гильз, чтобы зарядить его заново, произвела на него впечатление. Плавность и скорость движений работника железной дороги казалась почти неестественной.

– Это работа не для меня, – сказал тогда Грабинский. – Я думал, сынок, что помогу тебе довести дело до конца, но это не для меня. Прости. Я уже стар, у меня жена, двое детей… Я не хочу убивать. Даже негодяев. Не так. Пойми.

Кутшеба, которому еще месяц назад казалось, что он тоже уже не хочет убивать, понял его.

– Вы помогли мне больше, чем остальные. Спасибо. Дальше я сам справлюсь.

– Еще одно, сынок. Та девушка, которую я порой в тебе вижу… Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Ничего хорошего мне и не суждено, – ответил он тогда и ушел убивать.

И вот сейчас они стояли на Величском тракте, оба старше на восемь лет и значительно богаче на скверные воспоминания. Рассматривали друг друга без улыбки. Неподалеку блевал и плакал Яшек, а кони все еще нервно фыркали.

– Сколько? – спросил Грабинский, в прошлом железнодорожный инспектор, расспрашивавший тех, кто уцелел после катастрофы, не видели ли они чего-то особенного.

– Еще трое.

– Зная жизнь, полагаю, худшие из худших?

– Никто не знает жизнь лучше тебя.

– И ты хочешь, чтобы я тебе помог?

– А когда я хотел чего-то другого?

– Тогда дай водки!

Глава 4

При взгляде на состояние двоих нанятых Кутшебой помощников на лице Чуса отразилось глубокое недовольство. Яшек всё еще хлюпал носом и бормотал что-то об уважении к жизни, а Грабинский даже в своем лучшем костюме, которому, к слову, было около десяти лет, и с двумя револьверами на поясе выглядел, по мнению слуги, хуже, чем сам Кутшеба. В придачу ко всему, едва прибыв в форт, этот человек сразу потребовал водки и стал всех убеждать, что по крайней мере одна из повозок должна быть загружена исключительно алкоголем.

– Мой господин прислал меня расспросить об успехах. По правде говоря, господин Кутшеба, я не знаю, что ему ответить.

– Всё идет идеально.

– В самом деле?

– Этот хныкающий юноша – живой амулет. Он третий сын. Когда он попадает в беду, само небо опускается, дабы ему помочь.

– Это я понимаю. Сомнения вызывает у меня личность другого вашего коллеги.

– Я не знаю лучшего стрелка. Я предпочту его целому отряду военных. А в придачу ко всему, он очень умный и находчивый человек.

– Прошу простить меня за это замечание, но он производит впечатление немного… неопрятного человека.

– Это только потому, что я целых два дня не пил! – Грабинский посчитал нужным вмешаться. – Поэтому у меня и руки трясутся. И сосредоточиться трудно.

За всю дорогу Кутшеба не согласился зайти ни в один паб, опасаясь, что напуганный Яшек втянет их в неприятности. Поэтому они поспешили в Краков (Кутшеба и Грабинский ехали на одном коне) и по дороге заглянули только в домик Грабинского. Как оказалось, не за водкой, которой не осталось ни капли, а за оставленными револьверами.

– Ты изменился, – сказал Кутшеба, наполнив три рюмки, как только угрюмый Чус оставил их одних на вилле марсианина. Первую рюмку он всунул всё еще обиженному Яшеку, вторую поставил перед Грабинским. Инспектору мало было одного глотка. Он еще не успел отставить рюмку, как уже потянулся за бутылкой.

– Всё изменилось, – бросил он. Забыв о правилах приличия, Грабинский поднес бутылку ко рту и опустошил ее. Он выдохнул, как человек, который испытал мгновение счастья. – Меня лишили должности сразу же после нашей последней встречи. Нет, нет, – он замахал руками. – Это не твоя вина. Меня сюда сослали. Как смотрителя. Только подумай, что делать смотрителю на станции, через которую проезжает один поезд в сутки?

– А Хелена?

– Хелена выходила замуж не за смотрителя, а за инспектора третьего класса с высокими шансами на продвижение. Она нашла другого, того, кто не упустил своих возможностей.

– Мне жаль.

– А мне уже нет. Есть еще бутылка?

– Тебе так много нужно?

– Сынок, скажу тебе правду. Это для меня почти что ничего. Я уже три года пью чертово молоко. После него я вижу мир в цветах, названий которых даже не знаю, да и руки перестают трястись. Обычная водка – скверная замена.

– Прости, но спрошу…

– Пригожусь ли я тебе?

– Да.

– Два-три глотка чертова молока в день, и я отстрелю яйца комару. Либо литр водки утром, в обед и на десерт.

– Ты умрешь от такой дозы.

– Умру я точно от пули или от ножа, если буду трезвый. Потому что тогда достаточно и трех провинциальных бандитов, чтобы сделать со мной то, что им захочется.

– И чего же им захотелось?

– Я надоел их главарю. Чёртово молоко стоит больше, чем может заработать смотритель станции. Я немного играл, немного мухлевал, и однажды мне чуточку не хватило везения.

– Я могу с ним поговорить.

– Не надо. Просто возьми меня с собой в этот свой поход. Либо я не вернусь из него, либо вернусь с деньгами и совсем в другое место. Меня тут даже работа не держит – меня выгнали два дня назад. Итак, куда мы отправимся?

– Далеко.

– Кого еще ты ищешь?

– Еще одного помощника. Как только завербуем его, по пути остановимся в Лежайске, купим дюжину големов, этого будет достаточно. Из них получатся такие же хорошие носильщики, как и солдаты.

– Хороший план. Я выпью за его успех.

* * *

То ли Грабинский выпил мало, то ли пил не вполне честно, но они не остановились в Лежайске и даже не двинулись в его направлении.

Новаковский, не моргнув ни одним из своих многочисленных глаз, знакомился с новыми людьми. Он вежливо поздоровался с Яшеком, который так нервничал, что не смог выдавить из себя ни слова, и со слишком болтливым Грабинским. Бывший железнодорожный инспектор постирал и погладил костюм, подрезал слишком отросшие на висках волосы, побрился и выглядел настолько прилично, что, по мнению Кутшебы, был пьяным в стельку. Он вежливо разговаривал с марсианином, рассказывал, какой у него опыт, и хвастался, что знает несколько марсианских словечек. Он хорошо держался на ногах, и у него не дрожали руки, когда он демонстрировал, как искусно владеет оружием. Даже Чус был впечатлен, хотя подозрительность всё еще сквозила в его взгляде.

– Големы нам не понадобятся, – сообщил им Новаковский, к разочарованию Кутшебы. – Если речь идет о силе огня, то уверяю вас, что у нас будет все необходимое для успеха нашей миссии. Роль носильщиков, в случае необходимости, могут выполнять члены экипажа «Батория». ...