Б. Ф. Поршнев Борьба за троглодитов

«Надо мной смеялись, не хотели даже взглянуть на вещи, боясь сделаться еретиками в науке. Но когда факты оказались столь очевидными, что невозможно было в них усомниться, мне все-таки пришлось испытать нечто худшее, чем возражения, чем критику, чем сатиру, чем преследования — я встретил молчание. Не отрицали фактов, не оспаривали их, — обрекли забвению; или же искали объяснений еще более неожиданных, чем сами факты… Я же очень заботился об этих возражениях; для меня вдесятеро были чувствительнее упорные отказы исследовать факты и слова „это невозможно“, произносимые с полным нежеланием вникнуть в дело».

Буше де Перт, пионер изучения древнего каменного века.

1. Отвратительный и смехотворный

Снежный человек… Нечто эдакое, требующее улыбки.

Один умный журналист назвал очерк, в котором пытался схватить положение дел со снежным человеком: «Клеймо улыбки». Эта находка хорошо описывает гражданскую казнь тех, кто знает, что улыбаться нечему. Статья появилась под другим, тщетным заглавием: «Как важно быть серьезным» («Литературная газета», 1966, 25 июня).

Снежный человек. Что-то об этом слышали поголовно все. Нередко собеседник бессмысленно добавляет: «Я все об этом прочитал». Ситуация во всяком случае такова: если есть научный вопрос, о котором каждый вправе судить, то это вопрос о снежном человеке. «А вы верите?»

Так получилось ходом предшествующих событий. В газетах и популярных журналах миллионы прочитали информацию не о симпозиумах и монографиях, а прямо о некоторых случаях наблюдения этого «чего-то» в природе. Читатели приглашены были занять вакантное почему-то место ученых. И приняли приглашение. Снежный человек стал достоянием «всех и каждого».

Очевидно, в этом виноваты ученые. Ведь, может быть, все-таки мудрее всех страус? В том случае, если он эксперт. Нелегко дать экспертизу, свидетельствующую, что наука тебя обошла, а монопольно не смотреть — легче. Пусть себе неученая публика балуется чем хочет.

Но ведь если добросовестно задуматься, нетрудно представить себе всю лавину научной революции, вероятность которой в большой степени зависит от такой, по распространенному мнению, «забавы взрослых шалунов», как поиски снежного человека.

В самом деле: дарвинизм совершил свою революцию, когда ископаемые предки современного человека были еще почти неизвестны. Строго удалось доказать только то, что в далеком прошлом человек через ряд звеньев произошел от какого-нибудь вида обезьян, более или менее сходного с современными человекообразными обезьянами (антропоидами). Почти все промежуточные и побочные родственники вымерли. От ветвистого общего родословного дерева до наших дней, до сегодняшней поверхности, дожили только: с одной стороны, четыре рода человекообразных обезьян, весьма отклонившихся вбок от предковой формы — гиббоны, орангутаны, гориллы и шимпанзе, с другой, единственный вид живущих на земле людей — Homo sapiens («человек разумный»). Психологам осталось сопоставлять этих неблизких живых родственников. Нечего удивляться, что обнаружилась пропасть. Что касается вымерших, ископаемых, — их костей и следов их жизнедеятельности, — то за сто лет после Дарвина накоплены монбланы вещественных данных, однако разве может быть полная уверенность, что косвенные умозаключения антропологов и археологов об их психике безупречны и непоколебимы? И вот, как молния, возникла вероятность, что сто лет мы ошибались: что не вымер, дожил до нас еще один вид, причем далекий и от человекообразных обезьян, и от «человека разумного» — что-то вроде гряды между двумя долинами. Сколько правдоподобных догадок рассыплется, сколько истин приоткроется!

Если этот вид телом схож с неандертальцами, но не имеет того специфического, что отличает человеческую речь от сигнализации у животных, значит мы вплотную придвинемся к загадке речи. В комплексе наук о человеке речь остается главным иксом, как недавно в физике была проблема атомного ядра. Природа человеческой речи ныне — штурмуемое ядро. И вот мы обретаем превосходную позицию для штурма со стороны биологической эволюции: если этот предковый вид нем, он самой немотой своей выскажется в пользу важных гипотез о специфике человеческой речевой деятельности. Мы сможем наблюдать на нем и ее физиологические предпосылки, каких нет у обезьян. Одним словом, это так же значительно, как в физике экспериментальные наблюдения для общей теории. Далее, если окажется, что неандертальцы вообще еще не могли обладать речью, их отныне никак нельзя будет называть людьми и, следовательно, история людей радикально укоротится: придется считать историей только время существования «человека разумного», значит, не два миллиона лет, а всего примерно 35 тысяч лет. Да и из них огромная доля отойдет на темные водовороты «предисловия». На собственно историю останутся последние тысячи лет. Она выступит тем самым как стремительный процесс, нет, как процесс стремительно ускорявшийся.

Вот какую серьезную лавину может толкнуть снежный человек. Между тем даже слово «поиск» несет неуместную занимательность. Выигрыша пари не предстоит: впереди много работы, но не первооткрытие, не находка, так как это — позади.

Драма и состоит в том, что никто не расположен опровергать этого. Взамен — клеймо улыбки!

Пожалуй, самая пылающая сторона этого странного дела о снежном человеке — моральная сторона. Есть проблемы науки, но есть и проблемы отношений и обязанностей людей в науке.

С первых месяцев, что я стал отдавать время загадке снежного человека, я следовал одному правилу: для себя и для других собрать и выложить, как открытые карты на стол, все относящиеся к делу данные. Я не сортировал: вот это внушает мне доверие, вот это нет. Но соединял все вместе, понимая, что если есть ядро истины, то при обилии материалов оно станет видно. Исходить не из доверия, как бы ни был безупречен свидетель, исходить из суммирования всего, что есть: записей, наблюдений, костных останков, изображений. И тогда смотреть, что получится.

Так сложился и продолжает складываться нижний этаж всего исследования. На сегодняшний день это — семь сборников (восьмой в работе). Назовите это сводом, корпусом, кодексом, индексом. Мы называем: «Информационные материалы». Сколько же пожрали они черной работы! Гора корреспонденции. Немало заботы, чтобы не подсказать невольно информаторам того, что ждешь от них услышать, тем более — чтобы они не вдохновляли друг друга. Впрочем, последнее было бы невозможно: сотни и тысячи сведений из разных стран и областей, а также и из разных эпох. Аккуратно переписанные и пронумерованные идут друг за другом сообщения самых разных людей. В этих книгах они расклассифицированы только географически: сведения из Непала и Сиккима, сведения из Индо-Китая, из Китая, из Монголии, из Северо-Восточной Азии, из Северо-Западной Америки, сведения из областей СССР — из Прибайкалья и Саян, из Казахстана и среднеазиатских республик, из Якутии и с Кавказа. В общем же материал лежит почти первозданный, необработанный и в этом — первичная честность всего нашего исследования.

Так дно работы было с самого начала устлано исследовательской правдой. Посмотрите все, что удалось запечатлеть в этом дневнике, вернее ежегоднике, и вы увидите, что остается один-единственный ход: есть, были такие существа и обладают они такими-то и такими-то свойствами; все тысячи свидетельств монтируются в одно биологическое целое.

А на противоположной стороне «диспута» — игра не по правилам. Ни один из ведущих антропологов не прочел подряд этих семи сборников, ни толстенной монографии, на их основе написанной «неантропологом». Клеймо улыбки заодно легло на зоологов и анатомов, вместе с которыми мы обмывали каждую крупицу в семи водах биологического осмысления.

Говорят, что не стоит, не стоит читать: сплошной обман! Но с американской коммерческой деловитостью зоолог Айвен Сендерсон подсчитал, во сколько миллионов долларов обошелся бы тайному концерну подкуп всех этих людей в масштабах планеты. Ради чего? Чтобы надуть нескольких ученых?

Ну, тогда сплошной фольклор! Это кольцо уж намертво сварено: кто прочел бы, увидел бы, что никакой это не фольклор, но не читает, ибо проще поверить, что там «неантропологами» навален и принят за чистую монету фольклор.

А в действительности там приведены доказательства, вполне достаточные с точки зрения общей логики доказательств. Исследование уже махнуло далеко от начального вопроса: существует «что-то такое» или не существует? Знаем, что это такое (так Паули открыл нейтрино за 30 лет до того, как удалось его поймать). Поняли, почему ни XIX веку, ни первой половине XX задача не была посильна: требуются самые новые зоологические и антропологические представления, самые современные технические и самые организованные общественные, государственные средства.

Пока же идет борьба другого рода. Надо во что бы то ни стало привлечь внимание и поддержку общественности. Вот я поднимаю занавес. Нижеследующее — апология. Попытка описать тропу исследования — загадки и разгадки, людей и думы. Я должен только изложить суть дела как можно яснее и языком как сумею лучшим, чтобы заставить дочитать себя. Придется отобрать минимум нужнейших фактов. Тогда «все и каждый» будут толковать, располагая начальной информацией. Я апеллирую ко всеобщему здравому разуму. Этому еще на рассвете учили Галилей и Декарт.

2. Негаданные сопоставления

Иногда новая мысль в науке возникает при случайном соприкосновении раздельных проводов — как короткое замыкание. И сама истина подчас лежит в точке пересечения двух независимых линий.

Я не придавал значения тому немногому, что прочел о снежном человеке. Нельзя было вообразить для описываемого существа ни растительной, ни мясной пищевой базы.

А впервые придал значение в тот памятный час, когда проскочила искорка сопоставления — как позже выяснилось, несущественного и спорного — между одной деталью информации о снежном человеке и одной деталью моих прошлых исследований об отношениях доисторических людей с природной средой. Киик, горный козел! С него все и пошло.

Гидролог А. Г. Пронин в конце 1957 года сообщил в прессе, что он видел издалека снежного человека на Памире, в долине Балянд-Киик. Это название значит «долина тысячи кииков». За два года до того я закончил исследование об источниках питания ископаемых неандертальцев, обитавших на обнаруженной советскими археологами стоянке Тешик-Таш в горах Средней Азии. Там было огромное количество костей горного козла — киика. Обстоятельно изучив биологию этих копытных и их место в сопряженной фауне, я пришел к эпатирующему археологов выводу, что неандертальцы не располагали возможностью убивать этих акробатов скальных ущелий, ни испугать их до самоубийства в родной стихии, как нельзя заставить орла поскользнуться со страху в небе. Гибельный прыжок киику запрещает вся его наследственная физиология. Выяснилось другое: виртуозный убийца кииков леопард забивает их больше, чем съедает. В его охотничьем районе несколько видов пернатых и наземных плотоядных званы на пир. Неандерталец справлялся с задачей обогнать и отогнать их. Туши, части туш притаскивались в пещеру: на месте находки ни зубы, ни ногти, подобные нашим, еще не могли сделать труп козла пищей — лишь особо обитые острые камни позволяли резать и скоблить шкуру, кости, связки. Когда недоставало мяса, обшаривали окрестные ягодные кустарники, ковыряли корни на склонах. Эта реконструкция кормовой среды ташик-ташцев была лишь частицей и звеном цикла других моих исследований. Подобным образом было показано, что неандертальцы не убивали пещерных медведей, но так тесно знали их, что присваивали всю биомассу, которую периодически откладывала смерть этих животных в данном районе. Для более древних эпох удалось показать, как многоводные ледниковые реки приносили к отмелям, перекатам и устьям огромную биомассу трупов копытных, достававшуюся здесь высокоспециализированным обезьянолюдям. Весь этот цикл исследований впаян в более общий синтез: наши ископаемые предки до «человека разумного» были не людьми, а животными, существами, с нашей точки зрения, отталкивающими, до жути антипатичными, но изумительно приспособившимися к лихорадочному кризису земной природы в ледниковую эпоху.

Из всего этого лишь случайная микроскопическая точка вспыхнула на экране сознания, когда мимо прошла нищенская информация о снежном человеке. Тешик-ташцы жили в долине, кишевшей кииками. Пусть в памирской «долине тысячи кииков» сейчас их почти не осталось, но имя собственное еще помнит их. Не забрело ли сюда мохнатое двуногое существо по зову предков или по темным следам собственных, отдаленных многими десятками лет, припоминаний? Моя археологическая ассоциация была оживлена скользнувшим в печати описанием долины Балянд-Киик: кустарники с разными ягодами, норы сурков.

Никакой научной силы такая ассоциативная вспышка не имеет. Но внутри меня она подожгла давно копившееся сомнение: вымерли ли быстро неандертальцы или длительно деградировали со времени появления на Земле вида «человек разумный»? А что если…

С этого времени я стал заниматься снежным человеком.

Все, что удалось узнать из литературы о гималайском «йе-ти» — сообщения непальских шерпов и лам из буддийских монастырей об этом животном, данные о его следах, «скальпах», остатках пищи и помете, информация о его расселении и на прилегающих к Гималаям хребтах, — еще нуждалось в какой-то другой контрольной серии. Все это, даже вместе с сообщением Пронина, было, несмотря на невообразимую огромность пространств, все-таки, локально, тянуло к одному горному комплексу. Лишь позже я понял, с каким нетерпением ждал чего-нибудь нового, скрещения совершенно независимых рядов, какого-либо никем не чаянного сопоставления.

Однажды мальчик сказал мне: «А вот эти алмасы из книги Розенфельда „Ущелье алмасов“ не имеют отношения к снежному человеку?» Мальчику и принадлежит вся честь. Я заглянул в несуразную фантастическую повесть. Там, между прочим, выведена фигура монгольского ученого Жамцарано — исследователя загадки алмасов. Вымышленный ученый? Выяснилось, что несколько ранее, в 1930 г., тот же автор, М. К. Розенфельд, опубликовал сборник подлинных корреспонденций «На автомобиле по Монголии». Тут нашлось то же имя — профессор Жамцарано. Приведены записи его слов о необыкновенных существах — диких людях, алмасах, обитающих в Монголии согласно обильным данным, собранным этим ученым у населения, и согласно сообщению петербургского профессора-бурята Барадийна о личном наблюдении.

Будучи далек от монголоведения, я еще сомневался в реальности Жамцарано и Барадийна, но специалисты скоро рассеяли мое невежество: это широко известные ученые. Профессор Жамцарано — монголовед с мировым именем, основатель национальной научной школы.

Как найти его данные полнее, чем в литературном пересказе М. К. Розенфельда? Усилия вдовы последнего разыскать соответствующую путевую книжку в надежде, что там есть что-нибудь еще, не дали успеха. Сам Жамцарано, как выяснилось, уже скончался, архив его пропал. Ученики? Самым близким назвали профессора Ринчена. И вот, наконец, ответ от него из Улан-Батора. Да, писал доктор лингвистических наук Ринчен, вы не ошиблись, я действительно единственный оставшийся в живых человек, который знает во всех подробностях оборвавшиеся исследования высокочтимого профессора Жамцарано о монгольских алмасах. Я знаю и все подробности наблюдения профессора Барадийна, которое никогда не было опубликовано, — последняя беседа с ним об этом была в Ленинграде в 1936 году.

Все, что удалось свести воедино об открытии путешественника Б. Б. Барадийна, видного представителя нашего востоковедения, я впоследствии опубликовал в таких словах: «Это произошло в апреле 1906 года в пустыне Алашань, в урочище Бадын-Джаран. Однажды вечером, незадолго до захода солнца, когда каравану пора было уже остановиться на ночлег, каравановожатый вдруг испуганно закричал. Караван остановился, и все увидели на песчаном бугре фигуру волосатого человека, похожего на обезьяну. Согнувшись и опустив длинные руки, он стоял на гребне песков, освещенный лучами заходящего солнца. С минуту он смотрел на людей, затем повернулся и скрылся в холмах. Барадийн просил проводников догнать его. Никто не решился, кроме сопровождавшего караван ургинского ламы Шираба Сиплого, отличавшегося атлетической силой. Он попробовал пуститься в погоню за алмасом, как называли это существо монголы, рассчитывая вступить с ним в единоборство и побороть его. Но в своих тяжелых монгольских сапогах Шираб не смог поспеть за алмасом, который быстро исчез за гребнем бархана. Это неоценимое наблюдение Б. Б. Барадийна вызвало оживленный интерес в русских образованных кругах. Однако обсуждение было только устным: в опубликованном в 1908 году отчете о своем путешествии Барадийн принужден был опустить это происшествие по настоянию главы императорского Географического общества и непременного секретаря императорской Академии наук С. Ф. Ольденбурга — „во избежание конфуза“. Консервативная официальная наука тем самым надолго похоронила замечательное открытие».

Кстати, по случайности именно в том же году точно такое же открытие сделал в Тибете английский натуралист Генри Элуис. Он тоже видел живой экземпляр. И тождественна судьба открытия. Рукопись Элуиса, где описывается эта встреча и сообщались подробные сведения о внешнем виде этого человекоподобного существа, так же, как об оставленых им следах и местах его обитания, в последний раз держали в руках некоторые английские ученые, а также родственники Элуиса перед первой мировой войной. Потом она была затеряна.

Вывод:

В начале ХХ века человечество было готово к революции в физике, но еще не к революции в антропологии. Сигнальные лампочки вспыхивали ни для кого. Но и то важно, что начали вспыхивать, — что люди, как Барадийн и Элуис, в то время уже могли это невозможное увидеть взглядом естествоиспытателя. Мы убедимся ниже, что Пржевальский в 80-х годах еще не мог.

Все-таки семя не пропало. Б. Б. Барадийн рассказал о случае своему другу Ц. Ж. Жамцарано, как и о том, что его спутники-монголы встречу с алмасом приравнивали по редкости встрече с дикой лошадью или диким яком. Годы и годы готовился Жамцарано к экспедиции. Где и что? По словам академика Ринчена, Жамцарано опросил множество монголов. Каждое показание о встрече с аламасом с конца XIX века по 1928 год отмечалось на особой карте. «Причем, — пишет Ринчен, — мы помечали на полях имена информаторов — большей частью караванщиков и бродячих монахов, проходивших эти места и слышавших или видевших эти странные существа или их следы». Отмечалась дата наблюдения. Жамцарано придумал и такую методику: каждый свидетель описывал внешность алмаса, а присутствовавший при опросе сотрудник Комитета наук МНР художник Соелтай набрасывал в красках изображение. Получилась большая стопка, своего рода сводный портрет. Увы, ни рисунки, ни карта не дошли до нас. Соучастник исследования, монгольский академик Дорджи Мейрен так резюминировал главный итог изучения ареала: «Еще в начале четырнадцатого шестидесятилетия (по монгольскому календарю 1807–1867 гг.) алмасы обитали в южных пределах Халхи в Голбин Гоби, Дзах суджин Гоби, а во Внутренней Монголии их было много в кочевьях среднеуратского хожуна Уланчабского сейма, в Грбан Бугтин Гоби, в Шардзын Гоби Алашаньского хожуна, в Бадын джаране и других местах». Затем, говорит Дорджи Мейрен, число их уменьшилось, и указывает немногие места, где они еще имелись к концу пятнадцатого шестидесятилетия (1867–1927 гг.); в начале шестнадцатого шестидесятилетия (1927 г.) их было уже очень мало; встречи происходят лишь в пустыне Гоби и в области Кобдо. Монгольские исследователи сделали заключение: ареал алмасов быстро сокращается — они вымирают.

В свою очередь академик Ринчен так резюминировал опросы о внешности алмасов, или хун-гуресу. «Алмасы очень похожи на людей, но тело их покрыто рыжевато-черными волосами, совсем не густыми — кожа просвечивает между волосами, чего никогда не бывает у диких животных в степи. Рост такой же, как у монголов, но алмасы сутуловаты и ходят с полусогнутыми коленями. Могучие челюсти и низкий лоб. Надбровные дуги выступают по сравнению с монголами. У женщин длинные груди, так что, сидя на земле, она может перебросить грудь на плечо и кормить стоящего за спиной алмасенка (значит, и кормить на ходу, неся его на спине. — Б.П.)». К этим чертам далее добавляется еще указание на косолапость, на быстрый бег, на неумение разводить огонь, описание некоторых характерных повадок. Сходное резюме дает и Дорджи Мейрен. Он добавляет, что в некоторых монастырях Монголии хранились шкуры алмасов, одну из них он видел. «Волосы на коже были рыжеваты, курчавы и длиннее, чем могут быть у человека. Кожа алмаса была снята посредством разреза на спине, так что грудь и лицо сохранились. Лицо было безволосым и имело брови и длинные всклокоченные волосы на коже головы. На пальцах рук и ног сохранились ногти, которые были похожи на человеческие».

Скудные строки, за ними долгий, утомительный труд рождавшейся, еще не расчлененной на отрасли школы научного монголоведения.

Кроме перечисленных, в исследовании участвовал еще один — Андрей Дмитриевич Симуков. Сотрудник последних экспедиций прославленного исследователя Азии П. К. Козлова, затем сам — выдающийся исследователь Монголии. Именно он и Ринчен, как молодые, были намечены профессором Жамцарано для экспедиции за алмасами в монгольские пустыни, которая планировалась на 1929 год. Комитет наук отменил эту экспедицию. А. Д. Симуков, конечно, знал всю толщу подготовительных данных не хуже, чем другие. Позже, во время самостоятельных путешествий, он продолжал сбор материала, в частности о следах алмасов. И снова все летит в пропасть. А. Д. Симуков погиб, его научные бумаги утилизированы без упоминания имени для докторской диссертации другим географом, однако впоследствии громко предающим анафеме тему об алмасах.

В 1937 г. затухли последние язычки этого преждевременного маленького костра в Монголии. Действующие лица один за другим исчезли.

Впрочем, мое письмо разбудило воспоминания и великую энергию Ринчена. Покинув хронологию, вознесу ему тут же хвалу. С 1958 года по сегодня этот старый красивый человек, с огромными висящими монгольскими усами и в национальном халате, впитавший и западную, и русскую, и монгольскую культуру, ориенталист первого ранга, в своих обширных занятиях находит для алмаса особые часы и силы. Взрыв повсеместного интереса к снежному человеку вывел монгольскую диковину из изоляции. «Монгольский родич снежного человека», — написал Ринчен в журнале «Современная Монголия». С другой стороны, мысль заработала в биогеографическом духе; ареал алмаса в Монголии явно совпадал прежде с ареалом вымирающих видов: лошади Пржевальского, дикого верблюда, дикого яка.

За последние годы академиком Ринченом и его сотрудниками положено много усилий на сбор новых показаний населения о встречах с алмасами. В Гоби видели многократно детенышей, «алмасенков», с матерями или отдельно. Это для биогеографа важно: район размножения. Один волосатый подросток оказался в капкане и был отпущен. Охотники неместного происхождения начали было стрелять по уходящему алмасу, который внимательно взглядывал на места падения пуль, но были остановлены спутниками-монголами. Есть и самцы, и самки, есть и местность, называемая «Холмы Алмасов» с их заброшенными норами. Серия записей о встречах, собранная краеведами Цоодолом и Дамдином и самим Ринченом, могла бы составить книгу. Скотоводы, охотники, служащие, школьники, люди, нередко образованные и занимающие ответственные посты, сообщили, описали. Сущность сходится, детали бесконечно многообразны, жизненны, хоть и удивительны. Вот слова из письма ко мне президента Монгольской Академии наук академика Б. Ширендыба: «…Хотел бы информировать Вас, что Академия наук МНР, придавая проблеме „алмасов“ важное значение, уже третий год собирает самые различные сведения, фотоснимки и другие материалы, выделив для этого необходимые средства».

Большой биолог-дарвинист, давно занимающий место на пьедестале почета среди советских зоологов, профессор Г. П. Дементьев совместно с монгольским зоологом профессором Д. Цэвэнгмидом дают следующее предположительное описание морфологии «снежного человека»: «Это — сильные животные с широкими плечами и длинными руками; на пальцах рук и ног они имеют не когти, вопреки тому, что говорит Пржевальский, а скорее ногти. Вот почему, по словам монголов, следы алмасов весьма отличаются от медвежьих: нет отпечатков когтей, а расположение и пропорции пальцев такие же, как у антропоидов, — что вполне соответствует данным английских исследователей в Гималаях. Волосяной покров коричневый или серый (вопреки тому, что говорит об этом Пржевальский), довольно разреженный, особенно редкий на животе; волосы на голове животного — обильные, более темной окраски, чем на остальной части тела. Самки обладают чрезвычайно длинными грудными железами. Общие размеры этих животных трудно уточнить, — приблизительно такие же, как у человека. Локомоция преимущественно двуногая, хотя подчас также и четвероногая. Образ жизни ночной (что напоминает Homo nocturnus Линнея). Пугливый, подозрительный, не агрессивный, алмас представляется малообщительным. Его пища одновременно и мясная, состоящая преимущественно из мелких млекопитающих, и растительная. Алмас не имеет речи, он не мог бы артикулировать ни одного слова; не способен ни к какому производству (употреблению огня или каких-либо орудий). Взятые вместе, все эти черты нам представляются весьма интересными, хотя и подразумевающими еще необходимость проверки».

Да, тут есть что проверить, есть что оспорить, уточнить, пополнить. Но я убежал вперед. Рассказ-то шел лишь о том, как в 1958 году в мое поле зрения попала вторая линия, независимая от гималайского снежного человека и безусловно параллельная.

Только тогда возникла твердая уверенность, что нечто такое действительно существует вне нас, само по себе. Еще не приходило в голову, что снежный человек и алмас — это не такие же существа, а те же самые, т. е., имеющие сплошной центральноазиатский ареал и, может быть, мигрирующие от края до края. Но и параллельности было достаточно, чтобы научная догадка стала научным убеждением.

Об этой нечаянно вскрытой независимой монгольской линии, кладущей основу научному обобщению, я поспешил сделать доклад в Комиссии по проблеме снежного человека при президиуме Академии наук СССР и напечатал 11 июля 1958 г. статью в «Комсомольской правде».

Описания алмасов удивительно подкрепляли мою догадку о живых ископаемых неандертальцах. Я подчеркнул в докладе и статье однозначность диагноза, который должен быть дан морфологической сводке доктора Ринчена. «Антропологией, — писал я, — давно установлено по ископаемым костям, что именно неандертальцы обладали сутулостью и висящими ниже, по сравнению с современным человеком, руками, выступающими над глазами надбровными дугами, низким, убегающим назад лбом, мощными челюстями. Скелет неандертальцев говорит, что они передвигались на несколько согнутых в коленях ногах. Разумеется, ни один антрополог не подсказывал этого профессорам Жамцарано и Ринчену или их информаторам, просто анатомические факты точнейшим образом совпали». Но антропологи, в свою очередь, не могли знать о неандертальцах того, что истлело в земле. Волосатая кожа, но без подшерстка, — признак, действительно отличающий отряд приматов от других волосатых животных. При этом прямохождение или у особей женского пола развитые грудные железы резко отличают алмасов, как и людей, от всех существующих видов обезьян. Получился треугольник: йе-ти — алмас — неандерталец. Опровергнут эпитет «снежный», ибо алмас наблюдался в пустынях и зарослях саксаула. Понятие неандерталец отчленилось от археологического понятия мустьерской культуры, ибо алмасы и йе-ти, хоть швыряют и таскают камни, по свидетельствам, не имеют каменных орудий.

Сверкнуло и еще одно негаданное сопоставление: между современностью и средневековьем. Баварский солдат Иоганн Шильтбергер в конце XIV века попал в плен к туркам, его переправили к Тимуру, оттуда — в подарок главе Золотой Орды хану Едигею, находившемуся в Монголии. Все-таки Шильтбергер вернулся домой в 1427 г. и написал «Книгу путешествий». На горном хребте Арбусс (восточная оконечность Тянь-Шаня), записал Шильтбергер, «живут дикие люди, не имеющие постоянных жилищ, тело же у них, за исключением рук и лица, покрыто волосами; они скитаются в горах наподобие других животных, питаются листьями, травой и всем, чем придется. Владетель упомянутой страны подарил хану Едигею двух диких людей — мужчину и женщину, которых поймали в горах, а также трех диких лошадей, живущих у этих гор, величиною с осла». Лошадь Пржевальского! Алмас-неандерталец! Шильтбергер подчеркивает, что все это видел своими глазами.

Контрольная вертикальная скважина в пятивековое прошлое. Неандертальцы жили и тогда. Подозрению примоститься негде.

Вот еще и противоположный ее конец, тот, что выходит в наше время. Начальник цеха московского завода Г. Н. Колпашников сомневался сперва, сгодится ли на что ученым его странное воспоминание. Посоветовался в своей парторганизации. Вот я у него дома, записываю его строго отбираемые слова. Во времена боев против японской агрессии в 1937 г. в восточной части Монголии, у реки Халхин-Гол, Г. Н. Колпашников был начальником особого отдела советского подразделения. Ночью его вызвали в соседнюю часть: часовые заметили два силуэта, спускающиеся по гребню горы, и, полагая что это вражеские разведчики, после оклика наповал застрелили обоих, а оказалось, что убили что-то вроде обезьян. Прибыв на рассвете на броневике к месту происшествия и рассмотрев два валявшихся на земле скорченных трупа, Г. Н. Колпашников, по его словам, «почувствовал какую-то неловкость, что убиты не враги, а два животных странного вида». Он знал, что в МНР нет человекообразных обезьян. Кто же они? Подозванный монгольским переводчиком старик-монгол ответил: такие дикие люди здесь в горах водятся. Подойти близко к трупам старик боялся. Вот что запомнил Г. Н. Колпашников: убитые были примерно человеческого роста; тело их было равномерно покрыто рыже-бурой шерстью — местами гуще, местами проступала кожа. Запомнились густые спадавшие волосы на лбу и на бровях. Лицо, говорит Колпашников, «было похоже на очень грубое человеческое лицо». Что могло привести этих животных в район боев? Над ним держался трупный запах — стояла жара в 40–45 градусов, убитых не успевали вывозить…

Как выяснилось, позже и другие офицеры смотрели останки этих двух существ. Но в разгар боев было не до естествознания, да и отправить их на исследование просто не было возможности.

3. «Записка, не имеющая научного значения»

Однажды, после сессии Комиссии по изучению четвертичного периода, разгорелись прения о снежном человеке. Мимоходом кто-то упомянул, что ведь еще Хахлов этим занимался. Одна из сотни возникших и частенько обрывавшихся нитей. Кто Хахлов? «Был такой зоолог». Расспросы, справки. Это профессор, доктор биологических наук, автор оригинальных трудов по орнитологии и экспериментальной анатомии. Жив-здоров, на пенсии, вот и его московский адрес. Моя бесценная помощница Е. А. Телешева навещает его на окраине Москвы. Да-да, сообщает она, это важная нить. ...