Дэйв Дункан Приют охотника

Dave Duncan

The Hunter's Haunt

Copyright © 1995 by Dave Duncan

© Н. Кудряшов, перевод на русский язык, 1998

© ООО «Издательство АСТ», 1998

* * *

Моей дочери Джуди — которой ни разу не посвящали книги так, чтобы не посвятить их при этом еще кому-нибудь (ведь откуда нам было знать, сколько книг еще получится!) — с запозданием, но с любовью посвящается

Внимание!

Это второй фрагмент воспоминаний Омара — Менялы Историй, предлагаемый в переводе вниманию публики.

Отдельные моменты могут противоречить заявлениям, сделанным Омаром в первой книге. Пусть это не беспокоит тех, кому не довелось читать ту — первую — книгу Тех же, кто с ней знаком, это удивит вряд ли.

1 Возвращение странника

Досадный инцидент, не более того… Прошлым летом, когда я впервые посетил этот постоялый двор… А, ерунда, ничего серьезного, господа, — так, мелкое недоразумение. И право же, из-за совершенно ничтожной суммы.

Должен признать, факты, вроде бы, говорили против меня. Мой обычай выбирать самый короткий путь нередко трактовали превратно. Когда на рассвете я отправился в дорогу — собственно, рассвет еще не наступил, но по натуре я ранняя птица, — я не счел необходимым изменять своим привычкам. Я спешил, путь мой лежал в Гильдербург, до которого оставались еще многие лиги утомительной ходьбы. И кроме того, я боялся, что могу потревожить драгоценный сон постояльцев, если буду спускаться по скрипучей лестнице. Только пройдя уже половину огорода, я сообразил, что забыл уплатить по счету. Дверь в дом заперта, ну я и решил оставить деньги на доске в конюшне.

Единственно за этим я и зашел на конюшню. Что еще мог я там делать? Ведь моего коня там не стояло — собственно, у меня и коня-то не было.

Все-то и случилось потому только, что Фриц, трактирщик, по своей невиданной жадности сдал постояльцам собственную комнату, а сам устроился спать на сеновале, откуда открывался чудный вид на мое окно.

Дверь на конюшню даже не скрипнула. Я нагнулся за своей котомкой, а когда выпрямился, прямо передо мной было нечто, поначалу принятое мною за стог сена.

Я не раз удостаивался лестных отзывов за свое умение обращаться с животными, и, насколько мне известно, скот размещают внизу, а фураж — на сеновале. Даже самая сообразительная скотина редко умеет лазать по лестнице. Именно поэтому я слегка удивился, что майн герр Фриц отступил от общепринятого обычая. И только приглядевшись, понял я, что передо мной в предрассветных сумерках не кто иной, как майн герр Фриц собственной персоной. Рубахи на нем не было, что, возможно, и сбило меня с толку. Запрокинув голову, я увидел над собой и его лицо.

Было что-то нездоровое во взгляде его голубых глаз и в том, как сжались его чудовищные челюсти.

Инстинкт подсказал мне, что назревает конфликт. И я поспешил объясниться, стараясь говорить коротко и внятно.

Но сразу же возникла другая проблема — с оплатой. Я не отрицаю, что цена была написана большими буквами на стене у пивной стойки — весьма подробный и доходчивый прейскурант. Никто не вправе оспаривать и тот факт, что цены соответствуют уровню предлагаемых услуг. Как-никак, а «Приют охотника» — постоялый двор высшего разряда. Здесь вам предоставят все, что необходимо даже такому опытному и, можно сказать, требовательному путешественнику, как я. В определенном смысле это один из лучших постоялых дворов, удостоенных моего посещения, и я искренне намеревался рекомендовать его всем своим многочисленным знакомым, которых я то и дело встречаю, странствуя по белу свету, — о чем я, разумеется, и сказал трактирщику. Единственная неприятность — будучи в горах Гримм человеком новым, я ошибочно предположил, что цены проставлены в нургийских динарах.

К моему искреннему удивлению, Фриц сообщил мне, что в самом низу прейскуранта значились гильдербургские талеры. На это я ответил, что всякий раз, когда я накануне вечером смотрел в ту сторону, Фриц как раз наливал пиво из того самого бочонка, что стоит под надписью. При этом столь важный постскриптум заслонялся его широкими плечами. Воистину это было существенное обстоятельство — большинство людей не смогли бы перегородить мне поле зрения, но Фрица никак нельзя было отнести к этому большинству — если только посчитать его за трех разом.

Разумеется, у меня хватило бы денег рассчитаться, когда бы эта цифра исчислялась нургийскими динарами.

В этом и была загвоздка, майне геррен. Увы, этот чурбан не поверил мне.

Впрочем, не следует судить его слишком строго. При всех своих исполинских размерах Фриц был слишком молод для ремесла трактирщика. Даже человек постарше и поопытней и то мог бы неправильно оценить столь двусмысленную ситуацию. Возможно, он мог бы выражаться поизящнее. Возможно, он мог бы проявить чуть больше такта, разворошив мою котомку, обозвав мои запасные одежды жалкими обносками и кинув их в грязь на скотном дворе. Наивно ждать учтивости от молодежи. И все же он удержался от чрезмерного применения силы, что, согласитесь, всегда сильное искушение для человека с его природными данными.

Точнее сказать, почти удержался. Он вывел меня за ухо за дальние амбары и там вручил мне ужасающих размеров топор. Далее он показал мне десять или одиннадцать срубленных деревьев, велел нарубить дров и отметил, какой длины должны быть поленья, чтобы вошли в печь. Потом он свистом подозвал некое животное, которое я мельком уже видел накануне и принял за взрослого медведя. Животное оказалось псом.

Псом, по кличке Крошка, но даже по меркам Фрица это определение явно не соответствовало его размерам. Крошка, как заверил меня Фриц, не даст мне сбежать без ведома хозяина. К этому он добавил, что Крошка великолепный сторожевой пес и у него только один недостаток — страсть к убийству, проявляющаяся, впрочем, только в тех случаях, когда он учует свежую кровь.

Пока я переваривал эти зловещие намеки, мой бывший хозяин поспешил обратно в дом готовить завтрак постояльцам. Крошка вывалил язык, похожий на черный половик, повешенный на частокол белых зубов, и улегся обдумывать план моего растерзания.

Уже взошло солнце, и день обещал быть жарким. Я со рвением принялся за работу и не сбавлял темпа до тех пор, пока Фриц не удалился, переключившись на другие неотложные дела.

Кажется, я уже упоминал, что имею некоторый опыт общения с животными? Сделав небольшой перерыв, чтобы отдышаться, я подошел к углу поленницы. Крошка ощетинился и рыкнул — этот звук вызвал в моей памяти землетрясение, разрушившее стены Атламбарона. Эта тварь недвусмысленно намекала, что еще шаг — и мне крышка. По счастью, я уже подошел к нужному мне месту достаточно близко.

Подробный рассказ о моих дальнейших действиях может смутить особо чувствительных слушателей, поэтому я опущу подробности. В общем, я сделал так, что указанный угол упомянутой уже поленницы приобрел определенный интерес для собаки. Когда я кончил с этим, Крошка встал и подошел изучить плоды моего труда, всем своим видом показывая, что — пусть он и не слишком хорошо разбирается в дровах — в этом-то он знает толк. Короче говоря, он подошел ко мне совсем близко. Когда он отвернулся от меня, чтобы тоже оставить свою визитную карточку, я оглушил его обухом топора.

Я лишился завтрака и своей котомки, но в следующей же деревне продал топор за шесть гильдербургских талеров — и таким образом даже остался в выигрыше.

Все это, как я уже сказал, имело место прошлым летом. Теперь же стояла зима.

Я пришел в Фолькслянд в надежде узнать конец одной давней истории, чего мне не удалось. Опытный собиратель историй умеет достойно встречать разочарования. Где-нибудь когда-нибудь я найду недостающий фрагмент — в базарных сплетнях или в случайной фразе попутчика, в пьяном рассказе за столом в кабаке или в древней легенде, услышанной в каком-нибудь монастыре, затерянном в глуши… Теперь же меня влекли теплые края, ибо мой образ жизни несовместим с зимней стужей.

Я мог выбрать один из трех путей на юг. Я мог сесть на корабль, хотя плавание в это время года небезопасно. Я мог дождаться каравана, следующего по Янтарному Пути, и дойти с ним до самых соляных озер, хотя дикие сыны степей опять устраивают набеги. Пожалуй, самое разумное — отправиться через горы Гримм — путь неблизкий, но чрезвычайно живописный.

Нельзя сказать, чтобы пребывание в северных болотах ничем меня не порадовало. Мой запас историй значительно обогатился. Я выехал из Лютцфройля солнечным морозным утром верхом на гнедой кобылке, в компании развеселых купцов, направлявшихся в туманные долины Винлянда. Разговор наш, яркий и искристый как иней на траве, не стихал все время, пока мы пробирались меж холмов. Я приобщил к своему собранию несколько тривиальных историй, по своему обыкновению отплатив за них другими.

Мы остановились в живописной лощине, чтобы подкрепиться и дать лошадям передохнуть. Вершины вокруг сияли на солнце во всем своем зимнем великолепии, хотя пейзаж — на мой взгляд, конечно — был слишком уж красив.

Впрочем, после полудня небо понемногу приобрело зловещий свинцовый оттенок, колючий холодный ветер все норовил забраться под теплые плащи, и мы въехали в темное лесное царство. Жилье здесь встречалось редко, да и то — одинокие избы лесорубов или углежегов. Мы посовещались, не лучше ли переждать непогоду в какой-нибудь хижине, но решили все-таки, что стоит поспешить — может, удастся одолеть перевал прежде, чем погода окончательно испортится… или исправится, ведь погода в горах переменчива.

Увы, беда пришла с другой стороны. Мы нарвались на шайку грабителей, преизобилующих в этих глухих местах. Они были оборваны, косматы и свирепы — отчаянные, бессовестные головорезы, — с такими моим миролюбивым спутникам не под силу справиться, даже будь их в пять раз меньше.

У меня имеются определенные навыки владения мечом, но как раз меча-то у меня в этот день с собой и не было. Я всегда предпочитал военную хитрость безоглядному натиску, а уж в нашем случае было куда предпочтительнее затаиться в засаде, чем рваться в бой с заведомо превосходящими силами противника. Когда моя кобыла испуганно попятилась, я вытянул руки вверх и ухватился за мощный дубовый сук, по счастью, нависавший над дорогой. Я подтянулся, уселся поудобнее, вытащил свой кинжал и приготовился прыгнуть на первого разбойника, который окажется в пределах досягаемости.

Я не надеялся остаться незамеченным, ведь деревья стояли голые. Тем не менее мне это удалось.

В ужасе наблюдал я за тем, как мои спутники были безжалостно убиты, их добро разграблено, их тела раздеты. Очень скоро стало ясно, что вмешательство мое ничего не изменит, я только совершу благородное самоубийство. И не прошло и получаса, как злодеи погнали караван в свое логово, оставив на дороге раздетые трупы.

Я оказался в затруднительном положении. Разбойники ушли на юг, в горы. Вряд ли они передвигались быстрее меня, так как не у всех были лошади. У меня не было ни малейшего желания догонять их и сообщать о том, что меня-то они и проглядели.

Единственное, что мне оставалось, — это продолжить путь на север в надежде добраться до жилья какого-нибудь лесоруба. Меж ветвей тем временем начали уже кружить первые хлопья снега.

Подождав еще немного, дабы убедиться, что разбойники не вернутся, я осторожно слез с дерева, с болью в сердце сказал последнее «прости» своим бывшим друзьям — принеся им при этом извинения за то, что не могу даже похоронить их как подобает — и отправился в одинокий путь через лес, подбадривая себя свистом.

Несть числа историям про троллей и прочих злых духов, подстерегающих путников в горах Гримм. Мне ни разу не доводилось говорить с человеком, который видел бы их собственными глазами, хотя это еще не доказательство того, что все эти россказни — брехня. Сам я, во всяком случае в тот вечер, не встретил ни одного. С чем я встретился на деле — так это со снежной бурей из числа тех, что сгубили больше путников, чем все горные тролли, вместе взятые.

В кромешной мгле бьющий в лицо снег уже не кажется белым — он угольно-черный. Снег забивается во все складки одежды, тяжелым грузом ложится на плечи, набирается в башмаки, щиплется, леденит, ослепляет. Я наверняка сбился бы с дороги, если бы лес не был таким дремучим. Уклоняясь в сторону, я неминуемо натыкался на дерево.

Но где же эти проклятые избушки? Через некоторое время пришлось признать, что я или прошел мимо, не заметив их, или просто заблудился. На перевал ведет несколько дорог, и я запросто мог свернуть не туда. Во всяком случае, никакой уверенности в том, что я найду у дороги хоть какое-то жилье, у меня не было.

Итак, ночь — все холоднее, ветер — сильнее, а сугробы — глубже. Я никогда не досаждаю богам своими молитвами, ведь их всеведению вовсе не нужны мои напоминания, но в ту ночь я совсем было приготовился встретиться с ними лично. Я достиг последней стадии отчаяния и усталости: это когда обещаешь себе отдых через пятьдесят шагов, потом еще через пятьдесят — зная, что стоит остановиться, и больше уже никогда не поднимешься.

И вдруг впереди, к моему удивлению и несказанному облегчению, забрезжил слабый огонек. Спустя секунду он мигнул и исчез, но это меня не обескуражило — я хорошо понимал, что, если ставень распахнуло порывом ветра, его постараются побыстрее закрыть. Важно одно — то, что где-то совсем рядом жилье и там кто-то есть. Наверняка они там не откажут в гостеприимстве одинокому честному путнику, тем более в такую ночь.

Я пробирался по пояс в снегу, держа курс на слабые проблески света. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы добраться до двери. Дверь распахнулась: в комнату ворвался снежный вихрь, и я рухнул на пороге. Таким, нельзя сказать чтобы тихим, образом оказался я вновь на постоялом дворе «Приют охотника».

2 Вызов принят

Как и подобает постоялому двору, майне геррен, «Приют охотника» невелик. Так как это единственное обитаемое место на много лиг в обе стороны по Гильдербургскому тракту, здесь не жалуются на отсутствие постояльцев. И хотя это на первый взгляд странно, но переменчивая погода тут скорее союзница, чем недруг. Случается, зимою путники просто вынуждены по нескольку дней пережидать буран.

Предыдущие владельцы «Приюта охотника» умерли года два назад от чумы — и это вполне обычный исход для тех, кто имеет дело с путешественниками. Теперь заведением владели и, соответственно, вели все дела их дети. Фрица я уже упоминал. Кратко его можно охарактеризовать как блондина с дурным характером и — что уж явно перебор — огромного роста вдобавок.

Зато сестра его… у меня нет слов! Редко кому удается настолько околдовать меня. Но Фриде хватило для этого нашей непродолжительной встречи прошлым летом.

Ну конечно же, Фрида была юна и прекрасна. Одно ее слово кружило головы всем присутствующим мужчинам, а два лишали их остатков разума. Она была блондинкой, как и ее брат; и, пожалуй, даже высока для женщины — с меня ростом. Она заплетала свои золотые волосы в две пышные косы. Глаза ее — как бездонное летнее небо, щеки — спелые персики, губы манят обещанием райского блаженства. Она была стройна и легконога, и как ни старались тяжелые домотканые платья и необъятные передники скрыть ее фигуру, ни у кого не оставалось сомнений в том, что тело под одеждами столь же совершенно, как и лицо.

Предваряя ваш вопрос, майне геррен, поспешу признать: она изрядно преуспела в той части хозяйства, что ложится обыкновенно на плечи женщины, — весь дом благоухал чистотой, а от аромата ее яств слюнки текли даже у самых привередливых гурманов. Несколько недель на ее стряпне, и даже травяная змея растолстеет.

Не стану отрицать, мужчины слишком часто судят о женщинах по таким тривиальным качествам, но я настаиваю, что в данном случае они существенно дополняют общую картину. Поверьте мне, майне дамен, что за свою кочевую жизнь я встречал красавиц тысячами, а хороших кулинарок сотнями. А одна или две даже сочетали в себе и то, и другое. Но ни ее внешнее очарование, ни ее рагу из зайца не привязали бы меня к ней так, если б этим все и ограничивалось!

Фрида была не только умелой и привлекательной, она была еще и умна. Вот это уже — очень редкое сочетание, как в женщинах, так и в мужчинах. Много ли вы знаете шутников, которые бы обладали внешней привлекательностью?

Она отвечала шуткой на шутку, цитатой на цитату, шпилькой на шпильку, и ее музыкальный смех запоминался надолго. В тот первый вечер она взяла надо мною верх в баре — причем с легкостью, можно сказать, играючи, изрядно позабавив постояльцев и удивив меня. Да, майне геррен, такое случается, но редко без того, чтобы я сам не подыграл победителю. В случае же с Фридой я вовсе не поддавался; просто она оказалась на голову выше. Да нет, на две головы! Увы, такова была единственная награда за мое желание пококетничать. Правда, я не сомневаюсь, что и остальным постояльцам мужского пола повезло не более моего.

Хотя я все же имел некоторый успех — если судить по откровенной враждебности Фрица в тот вечер, задолго до утреннего недоразумения с нургийскими динарами. Когда Фрида подсела ко мне на лавку, он так сжал кулаки — с кузнечный молот каждый, — что аж жутко стало. В отличие от сестры чувство юмора у него отсутствовало напрочь. Все мои попытки вовлечь его в беседу потерпели крах, хотя, как правило, мне это удается легко.

Возможно, майне геррен, самое время сейчас описать гостиную постоялого двора, ибо она играет не последнюю роль в моем дальнейшем повествовании.

Она занимает почти весь первый этаж. Попробуйте представить себе четыре стены грубой каменной кладки, толщина которых хорошо заметна по глубоким бойницам окон — снабженных, разумеется, крепкими ставнями. Входная дверь сработана из старого дуба, обитого медными гвоздями. Деревянная лестница у противоположной стены ведет наверх, к четырем тесным комнаткам для постояльцев и каморкам хозяев на чердаке. У стены огромный камин; напротив — дверь на кухню за массивной пивной стойкой.

В те времена, о которых я веду свой рассказ, в углу стойки красовались три здоровых бочонка с пивом, причем на самом деле годилось для питья содержимое только одного из них — среднего. Полки над бочонками были уставлены местной глиняной посудой: чашками, тарелками, пивными кружками. Рядом с полками-то и висел тот самый злополучный прейскурант. Изящные черные буквы были, несомненно, выписаны давным-давно каким-нибудь странствующим писарем в уплату за ночлег или за кувшин пива с куском оленины.

Декор гостиной был довольно тривиален. Головы лосей, оленей и горных баранов свидетельствовали о том, что охотники здесь перебывали в большом количестве. Сложнее было объяснить боевой топор и двуручный меч над камином. Под ними, на каминной полке красовались всякие безделушки: покореженный солдатский шлем допотопного фасона, друза горного хрусталя, маленькая медная ваза, несколько глиняных фигурок, песочные часы, музыкальная шкатулка в резном футляре. Ни изысканных живописных полотен, ни изящных скульптур здесь не было.

Сухой мох покрывал каменные плиты пола. Потолочные балки почернели от копоти, а длинный деревянный стол посередь комнаты был почти зеркально-черным от жира, въевшегося в доски за несколько десятилетий. В дневное время к нему придвигали две длинные лавки, а два кресла с высокими спинками стояли у камина. В эту холодную ночь лавки тоже придвинули поближе к огню. Медный кувшин на плите распространял возбуждающие запахи хмеля и пряностей. Ужин уже унесли и стол вытерли, хотя в воздухе еще витал запах жареного мяса. Тусклая лампа одиноко качалась над стойкой, но потрескивающие в камине сосновые поленья давали достаточно света.

Постояльцы жались поближе к камину, и их причудливые тени плясали в холодных углах. Ветер завывал в дымоходе и шевелил мох на полу. В общем, атмосфера довольно гадостная, но в такую ночь желанным покажется любое пристанище.

Тут уж выбирать не приходится, оставаться в лесу — верная смерть.

Отсутствие собаки настораживало.

Как и следовало ожидать, мое драматическое появление вызвало смятение. Я был поднят с пола и перенесен к огню. Как только выяснилось, что я один и что никто из моих спутников не ждет на улице, дверь снова закрыли и задвинули засов. Под хор сочувственных голосов с меня сняли обледеневший плащ и шапку, потом шерстяную рубаху и башмаки. Раздетый до нижнего белья, я был быстро завернут в толстое одеяло.

Я бросил взгляд на того, кто меня заворачивал, и поспешно натянул на голову угол одеяла, но было уже поздно. Ее ярко-голубые глаза распахнулись от удивления — она тоже меня узнала.

— Идиот! — прошептала она.

Мне приходилось слышать и более теплые приветствия, но в данном случае это слово служило предупреждением и, возможно, было сказано с добрыми намерениями. Я свернулся калачиком под одеялом, чтобы быстрее согреться, и компания, оживленно переговариваясь, вернулась на свои места.

— Эй, трактирщик! — Голос был мужской, энергичный и громогласный. — Не может быть, чтобы твой новый гость отказался от кружки подогретого пива с пряностями! — Мне показалось, что говоривший мне знаком, но я предпочел не высовываться.

— Какой он мне гость! — отвечал голос, с опознанием которого я не испытывал никаких затруднений. — И я не хочу, чтобы мои одеяла пачкали!

Одеяло было немилосердно сорвано, оставив меня лежать на свету скрюченным и в мокром белье. На глаза мои навернулись слезы — это руки, ноги и лицо разом начали оттаивать. Меня трясло с такой силой, что я едва смог повернуть голову, чтобы хмуро посмотреть на светловолосого великана.

— Хо! — вскричал первый голос. — Ты, наверно, не знаешь, что твое заведение почтил присутствием сам знаменитый Омар, прославленный Меняла Историй?

Теперь я точно вспомнил его — купец, которого я не раз встречал во время странствий. Только имени его я не мог вспомнить сразу, а когда услышал, оно было не тем, под которым я знал его прежде. Собственно, из людей, собравшихся в ту ночь в «Приюте охотника», я знал некоторых и раньше, хотя не всех по имени или по роду занятий.

— Прославленный вор, — отвечал юный Фриц. — Известный нахлебник. Он пытался увести лошадь. Он убил мою собаку. Не видать ему пристанища под этим кровом как своих ушей, господа хорошие.

Поднявшийся гул протеста был заглушен раскатистым смехом купца.

— Постой! Куда так спешить, хозяин, надо хотя бы обсудить юридическую сторону дела. Выгнать странника из дома в такую ночь — все равно что обречь его на верную смерть.

— Мои подушки останутся сухими, — стоял на своем юный изверг.

Я вынужден признать, что дискомфорт сделал меня раздражительным.

— Сынок, — буркнул я. — Как я вижу, твои шансы вырастить усы до сих пор остаются чисто умозрительными, однако, если ты и дальше будешь расти такими темпами, тебе придется завести хибару повыше, чтобы не стукаться головой о потолок.

Фриц зарычал и протянул свои лапищи, явно намереваясь вышвырнуть меня вон.

— Стой, тебе сказано! — рявкнул купец. — В таком деле спешить нельзя, все мы здесь заперты до утра — то есть все, за возможным исключением Омара. Излагай свое обвинение, трактирщик!

Великан отпустил меня и выпрямился.

— Воровство, майн герр! Он сбежал, не заплатив по счету. Он спер у меня топор. Он убил мою собаку.

— Конкретнее! — проворчал купец, поднося к губам пенящуюся кружку. — Сколько именно он остался тебе должен?

— Пятнадцать талеров.

— Двенадцать, — возразила Фрида откуда-то сзади.

— И еще три за топор! — взревел ее братец.

— Двенадцать? — переспросил купец. — Да, он, должно быть, объедал весь дом на протяжении всего вечера!

— Еще как, — мрачно ответил Фриц.

Гнусное преувеличение! Всего три-четыре кружки, не больше!

Купец улыбнулся. Это был дородный мужчина средних лет, одетый в мягкие меха и блестящие кожи. Он весь блестел: кольца на пальцах, пряжки с каменьями на башмаках и золотая цепь на груди. На его лицо падали красные отблески камина, а может, он раскраснелся от доброго обеда и обилия пива. То, что он занимал одно из двух кресел у огня, говорило о том, что либо он здесь выше других по положению, либо просто богаче. Даже мешки под глазами у него, казалось, набиты золотом. Он был из тех, что любят порадоваться жизни, особенно за чужой счет.

— Но, возможно, он вернулся сегодня движимый раскаянием и намерен вернуть свой долг? Если он сделает это и уплатит за то, что ему потребуется на этот раз плюс небольшую компенсацию за моральный ущерб, вы ведь вряд ли сочтете возможным отказать ему?

— Еще как сочту, майн герр! У нас нет свободных комнат, и со стола уже убрали. И так или иначе, у этого бродяги нет золота.

Ветер взвыл в дымоходе особенно злобно, и тревожно вскрикнули несколько голосов. Хлопнул ставень.

— Ну, Омар?

Я вздохнул и продолжил разглядывать горящие поленья в камине. Вчерашним утром я выезжал из Лютцфройля с пятью или шестью талерами в седельном мешке. У меня все еще было несколько медяков в кармане. Остальное досталось грабителям. Я сомневался, что моя печальная история произведет впечатление на трактирщика, даже если он поверит в нее, во что не верил я.

— Все это дело — всего лишь недоразумение, — заявил я.

Хор на заднем плане возмущенно загудел.

Купец хрюкнул и чуть не поперхнулся от смеха, словно ничего другого и не ожидал.

— Что тогда, этот плащ? С соболевой опушкой, между прочим! Башмаки, кинжал, шапка… не самая модная, конечно, но все же еще достаточно крепкая и теплая. Я бы сказал, что на пятнадцать талеров все это добро уж наверняка тянет. Забирай это, хозяин, и будем считать, что с прошлым делом разобрались.

— Это хороший плащ, — раздался голос Фриды.

— Наверняка краденый. И потом, кому нужна такая шапка?

— Вы выгоните его на улицу в одном белье? — спросил капризный женский голос. — В такую ночь?

Как бы в подтверждение этих слов ветер снова сотряс дверь и пыхнул дымом из камина.

— Ах! — вздохнул купец. — О будущем разговор еще впереди, майне дамен. Нам бы пока разобраться с прошлым.

В прошлом мой язык помогал мне найти выход из сложных ситуаций. Сегодня же мне предстояло скорее найти с его помощью вход, а я — вот досада! — все еще недостаточно оттаял, чтобы сконцентрироваться на этом.

— Расплатиться за собаку можно только кровью! — возгласил Фриц.

Он все еще стоял у меня за спиной. Я прикинул, не стоит ли мне попробовать ухватить его за пояс и швырнуть через голову в камин. Я знавал воинов, которые смогли бы проделать такое. Впрочем, вряд ли у меня самого хватило бы на это сил. Скорее, он просто раздавил бы меня. Если мне даже удастся двинуть его башкой о плиту, он только поморщится.

— Откуп? — пробормотал купец. — Самое время взглянуть на дело с точки зрения профессионального юриста. Советник?

Взгляды всех обратились на кого-то, сидевшего на лавке. Я тоже изогнулся и увидел невзрачного человечка в черной мантии законника и в берете. То, что он сидел дальше всех от огня, уже достаточно красноречиво говорило о его статусе. Лицо его имело желтоватый оттенок, хотя черты трудно было разглядеть за воротником, который он поднял, защищаясь от холода.

— О, моя квалификация не позволяет мне… — пискнул было он.

— Она выше, чем у любого другого в этой комнате, — сказал купец, складывая руки на пузе. — Не сомневаюсь, ты сможешь найти какой-нибудь законный выход из сложившейся ситуации. Так вот, как может Омар уладить дело с собакой?

— Откуп вряд ли… хотя, полагаю, в некоторых инстанциях собак рассматривают в качестве компаньонов. — Нотариус задумчиво пожевал губу и закатил глаза к потолку. — Я помню прецедент, когда истец утверждал, что ответчик жестоко и предумышленно…

— Боги отцов моих, спасите меня! Этак весна наступит, а мы и не заметим. Так сколько за собаку?

— Если память не изменяет мне, окончательная пеня по тому делу составила тридцать талеров, основываясь на…

— Итого выходит сорок пять, — довольно подытожил купец. — Добавим к этому еще пять за сегодняшние кров и стол. Дружище Омар, по нашему разумению, ты должен нашему хозяину пятьдесят талеров; в противном случае ему придется конфисковать твою верхнюю одежду и выставить тебя на улицу в твоем нынешнем виде. Как ты намерен погашать свой долг?

Он протянул трактирщику пустую кружку, и тот бросился наполнять ее. Я вздохнул с облегчением: все время, пока он стоял у меня за спиной, я ожидал удара по почкам. Купец откинулся на спинку кресла и улыбнулся мне, разрумянившись еще сильнее.

Мое лицо тоже раскраснелось от огня; от белья шел пар. Немного привстав, я окинул собравшихся взглядом. Как я уже говорил, некоторые лица были мне знакомы, но имен я точно не знал. Для простоты перечислю их в том порядке, в каком они сидели в этот вечер.

Дородный купец занимал кресло слева от камина. На лавке рядом с ним устроилась юная дама яркой наружности, судя по всему, его жена. Ее наряд почти не уступал мужу в роскоши: зеленое бархатное платье, горностаевые шапка и муфта, изысканные самоцветы и драгоценные металлы. В прошлый раз, когда я видел ее, она плясала на столе, одетая в сережки, только сережки и ничего, кроме сережек. Поскольку в даре перевоплощения ей явно не откажешь, я буду именовать ее далее актрисой.

Она старалась держаться подальше от другого своего соседа, согбенного, жалкого, изнуренного молодого человека в поношенном костюме. Его волосы были длинны и прямы, выражение лица — жалостнее некуда, а из носа текло как из кипящего чайника. Каждые несколько минут он с ожесточением сморкался в рукав; чихал он тоже с завидной регулярностью. Я помнил его как второразрядного менестреля, но в этот вечер можно было не бояться, что он запоет.

Дальше всех от меня на этой лавке сидела, оставаясь, как и подобает хорошей хозяйке, дальше всех от огня, волшебная Фрида. Вспомнив наш невинный флирт и шуточки в прошлый мой визит сюда, я подумал, встанет ли она на мою сторону против брата. Это представлялось маловероятным, если только она не относилась к покойной собаке с такой же антипатией, как я.

С другой стороны камина кресло у огня было занято пожилой дамой, почти не видной под длинной шубой из дорогих соболей и меховой шапкой, надвинутой на воротник, что милосердно помогало закрывать ее волосы и шею. Руки она прятала в соответствующей муфте. Алые полосы румян на выступающих скулах лишь подчеркивали морщины и дряблость кожи.

Рядом сидел высокий, худощавый мужчина с глазами голодного орла. По отметинам от кольчуги на его бурой кожаной куртке и короткой стрижке седых волос — обыкновенно так стригутся те, кто привык носить шлем — я решил, что он военный. Кроме того, на поясе его висел двуручный меч. Путешествовал ли он один или сопровождая даму, я пока не понял. Он был уже немолод, но все еще явно из тех, с кем стоит считаться.

Рядом с ним сидела женщина помоложе в линялом шерстяном плаще, слишком легком для такой погоды, и низко надвинутой на глаза шляпке. Потупленные глаза и простой наряд заставляли предполагать, что она — служанка старой дамы. Побитый молью нотариус сидел следом за ней.

Вот такой компании предстояло решить мою судьбу: купец, актриса, менестрель и Фрида, с одной стороны; старая дама, солдат, служанка и нотариус — с другой.

Вернулся Фриц и протиснулся между лавками, чтобы подать купцу его кружку. Потом от отступил на шаг и уставился тяжелым взглядом то ли на огонь, то ли на меня. Рот мой наполнился слюной при мысли о глотке пива или даже о куске чего-нибудь съестного, но я был не в том положении, чтобы о чем-то просить.

Во всяком случае, не открыто.

— Мой уважаемый друг, — произнес я — имея в виду, разумеется, купца, хотя мой сарказм мог и не понравиться всем присутствующим, — поторопился вынести приговор на основании не совсем точной информации. Как я пытался объяснить, мой конфликт с нашим хозяином вызван исключительно недоразумением. Поэтому суд должен принять во внимание истинное положение вещей. До тех пор, пока он не выслушает мои показания, повсеместно принятые законы гостеприимства требуют, чтобы путник, застигнутый непогодой и темнотой, получил приют. Я вполне могу удовольствоваться местом у огня и возможностью завернуться в свой плащ, когда он немного просохнет. Конечно, ломоть-другой хлеба и…

— Вон! — взревел Фриц, стоявший на заднем плане, скрестив ручищи, как два древесных ствола, перекрученных смерчем. — Можешь завернуться в тряпку у двери, если ее еще не унесло ветром. И учти, я позаботился укрепить замки на дверях конюшни и амбаров.

— Приятно, когда человек знает, чего хочет, — заметил купец, самодовольно смахивая пену с пухлых губ.

— Но в такую ночь это означает верное убийство! — взвизгнула старая дама.

— Разумеется, означает, госпожа, — согласился я, благодарно улыбаясь. — И боюсь, вы все будете считаться соучастниками этого злодеяния.

— Действительно будем? — резко спросил до сих пор молчавший солдат. — И кто осудит нас? В чьих владениях стоит твой двор, трактирщик? Кому ты платишь налоги?

— Налоги, капитан? — Фриц изумленно вылупился на воина. — Налоги? — Он один стоял на ногах, возвышаясь над всей компанией, как бык в курятнике.

Обветренное лицо старого вояки сморщилось в некотором подобии улыбки.

— Тогда кто защищает тебя?

Фриц поднял кулак весом с хорошую кувалду.

— Что ж, желаю тебе подольше полагаться на это, парень, — пробормотал солдат. — Нотариус! Чья власть законна в этих краях?

Нотариус беспокойно дернулся.

— Неплохой вопрос, капитан! Вольный город Гильдербург не заявляет прав на земли по эту сторону перевала, впрочем, я не уверен, что и южные кантоны на них претендуют…

— Значит, ничейная территория?

— Да, полагаю, что принцип «terra nullius» вполне применим.

— Но если здесь не правит никто, — сказал купец, — значит, мы сами и есть Закон?

Нотариус помялся, не желая вслух признавать правомерность столь дерзкого предположения, но в конце концов утвердительно кивнул.

— Вон, мерзавец! — произнес Фриц, однако не пошевелился, оставаясь на заднем плане. Он получал удовольствие от этого спектакля — и явно не он один.

— Воистину драматическая ситуация, — возгласил купец. — Есть какие-нибудь предложения?

Изогнув красивую бровь, актриса хмуро покосилась на меня. Возможно, она тоже помнила нашу прошлую встречу. Она явно не собиралась упоминать о ней, но не переоценивала своего влияния на возлюбленного, даже пожелай она вступиться за меня.

— Ну, — буркнул солдат, — сдается мне, тридцать талеров слишком большая сумма за какую-то псину. При всем моем уважении, трактирщик, серебряная крона ей красная цена.

— Я был исключительно привязан к этой собаке, капитан, — стоял на своем Фриц.

— О, я не сомневаюсь! Я и сам люблю животных. Но если ущерб нанесен твоим чувствам, а не кошельку, как может золото возместить его?

— Что вы предлагаете, майн герр? — В светлых глазах зажегся нехороший огонек; губы угрожающе скривились.

— Будь я на твоем месте, — задумчиво промолвил старый вояка, — я бы потребовал удовлетворения хлыстом. Подобное действо утешило бы мою душу куда лучше, чем деньги.

— Воистину отличное предложение! — радостно заметил купец. — Ты не согласен, дружище Фриц?

— Надо подумать, ваша честь. Так это, выходит, вы предлагаете мне выпороть его, прежде чем вышвырнуть на улицу?

— Именно в таком порядке. Видишь, Омар, насколько улучшилось твое положение? Мы уже сбавили сумму до каких-то двадцати талеров.

— Ну уж нет! — возмутился Фриц. — Вы включили пятерку за ночлег сегодня, а он этого не получит. Так что пусть будет пятнадцать. Спускай штаны, ворюга, а потом проваливай.

— Всего пятнадцать! — восхитился купец. — Сущий пустяк. Ба, да моя голубка на утренние покупки тратит больше! Разве не так, дорогая?

Актриса изобразила на лице улыбку.

— Ты так добр ко мне, любовь моя! — Она склонилась к нему, чтобы обнять, и чмокнула его в щеку.

Моя спина уже вполне прожарилась, но я боялся отодвигаться от огня, по крайней мере пока положение мое не станет более определенным. Вьюга завывала за стеной еще громче. Весь дом содрогался под порывами ветра, и тени на стенах угрожающе кривились. Я отчаянно нуждался в спасительном озарении, но мои обыкновенно бойкие мозги упрямо оставались тупыми как пробка.

— И мы договорились, что стоимость плаща и башмаков как раз составляет пятнадцать талеров, — продолжал купец. — Так что нашему хозяину достаточно осуществить порку, и тогда с вопросом о собаке будет покончено раз и навсегда… Я ничего не пропустил, а, Меняла Историй?

— Развлечение, — спохватился я. — Развлекая благородное общество, я обыкновенно ожидаю компенсации, а вы сейчас получаете удовольствие за мой счет, даром.

Его глаза, казалось, потемнели. Он прикусил пухлую губу, как ломоть бифштекса с кровью.

— Конечно. Пожалуй, стоимость кружки пива на дорогу будет вполне справедливой компенсацией.

— У меня предложение, — объявила скрипучим голосом старая дама.

Все почтительно посмотрели в ее сторону.

— Сударыня? — пробормотал солдат.

— Не тот ли это Омар, про которого говорят, что он лучший в мире рассказчик?

— Так утверждают другие, — поспешно сказал я, — но никак не я.

Глаза, уставившиеся на меня, напоминали мне два янтаря.

— Так ты отрицаешь это?

— Я не вправе выносить такое суждение! — Я пошевелился, чуть отодвинув спину от огня. — Я не могу слушать себя самого так, как слушаю других. Таким образом, я не в состоянии сравнивать.

— Но разве реакция публики не дает тебе возможности сравнивать? Впрочем, это не важно. Я не собираюсь карабкаться по этой лестнице наверх в ледяную спальню до тех пор, пока не стихнет пурга. Я останусь здесь! И, думаю, многие со мной согласятся.

— Действительно! — задумчиво произнес купец, хотя рука его скользнула на бедро его спутницы. — Полагаю, это самое теплое место в доме. Так вы, сударыня, предлагаете позволить Омару развлечь нас одной из своих баек?

Она усмехнулась — звук напоминал шорох змеи в сухих листьях.

— Я предлагаю состязание! В конце концов, у нас здесь сегодня еще один профессионал. — Старая карга вытащила из муфты костлявую кисть и ткнула длинным пальцем в менестреля.

Тот вздрогнул.

— Простите великодушно, госпожа, но я не в состоянии петь сегодня для вас, ибо… — Он оглушительно чихнул, сложившись чуть не вдвое.

— Нет, мы не просим тебя петь, трубадур. Но если я попрошу нашего хозяина приписать к моему счету еще кружку пива с пряностями, как ты считаешь, сможешь ли ты рассказать нам что-нибудь?

Он заметно просветлел.

— Вы очень добры, госпожа!

Она улыбнулась, прикрыв отсутствие зубов все той же костлявой рукой.

— А потом Омар может попытаться превзойти твой рассказ! А мы все будем судьями.

Старая жаба умело пользовалась своим возрастом и положением: никто даже не пытался возражать ей. Я решил, что она, возможно, и не так ядовита, как может показаться. Моя жизнь продлевалась по меньшей мере на полчаса.

— Замечательное предложение, сударыня, — произнес солдат. — Однако ночь еще только начинается. Почему бы нам не продлить состязание?

Она подозрительно покосилась на него.

— Что это вы задумали, капитан?

Я решил, что они знакомы и он, судя по всему, состоит у нее на службе. Я с трудом мог представить ее верхом, а из всех присутствующих он один мог быть ее кучером.

— С позволения нашего хозяина, сударыня, я предлагаю, чтобы каждый из нас рассказал по истории. И после каждой этот Омар должен будет предложить свою историю. Мы будем голосовать по каждой паре.

— Ага! Вы говорите, как настоящий стратег! А если он проиграет?

— Как только он проиграет, состязанию конец. Мы все отправимся спать, предоставив хозяину вымещать свою скорбь по безвременно погибшему животному и после этого вышвыривать Омара из дома, на что у него есть все права.

Старая дама кивнула.

— Ты не возражаешь, трактирщик?

Только в кишащих крокодилами болотах Черной Аринбы доводилось мне видеть улыбку шире, чем улыбка этого увальня при мысли о том количестве еды и питья, что он продаст этой ночью.

— Сударыня, сейчас он отсюда выметется или на рассвете, мне все равно. Эти бураны часто продолжаются по нескольку дней. Я не против, если решено, что он уберется отсюда.

— А ты принимаешь эти условия. Омар? — спросил солдат.

Если он и хотел сказать мне что-то взглядом, я не смог прочесть этого.

— Конечно, нет, — ответил я.

Скрипнул ставень. Девять пар хмурых глаз уставились на меня.

Ах, эта юношеская нетерпеливость! Фриц заговорил первым:

— Думаю, капитан, я не буду возиться с кнутом. Голыми руками сподручнее будет. Я всегда вспоминаю бедного Крошку, когда слышу хруст костей. — Этот недоумок вовсе не шутил; он просто вел себя как всегда.

— Тебе виднее, парень. У тебя встречное предложение, Омар?

Перспектива семи словесных поединков меня вовсе не смущала, но мне на ум пришло несколько дополнений к правилам. Первым из них было условие, согласно которому в случае, если я сумею одолеть всех своих соперников, мне будет позволено уйти беспрепятственно и с целой шкурой. В то же время подобное условие требовало, чтобы Фриц отказался от своей кровной мести, а это означало, что кому-то придется его подкупить. Из всех присутствующих только купец и дама обладали достаточным для этого состоянием, и ни тот, ни другая не горели желанием сделать это добровольно.

В любом случае веселье продлится до рассвета, а кто знает, что боги пошлют нам с новым днем?

— Я не имею возражений против состязания, — объяснил я, — но у меня позади тяжелое путешествие. Я голоден и измучен жаждой. Что хуже, я, можно сказать, совсем не одет. Абсурдно ожидать от меня, что я в моем нынешнем наряде смогу рассказать что-либо убедительное.

— Нищие не выбирают, — заявил Фриц.

— А честные люди не злорадствуют! — вскричала Фрида, подскочив к нему.

Он удивленно повернулся к ней, потом вскипел от злости. Она не дала ему сказать ни слова, погрозив пальцем. При том, что Фриду никак нельзя было назвать миниатюрной женщиной, рядом с ним она казалась маленькой.

— И вовсе тебе нечего дуться, братец! Разве не ты приказал собаке его сторожить и при этом додумался дать ему топор? Ты, наверное, считаешь, что это потому, что ты такой умный, он пришел обратно в твой дом и оказался в твоей власти? Так я скажу: это боги рассудили так! И еще скажу, что не намерена смотреть на то, как человека выставляют на всеобщее обозрение раздетым. Это приличный дом! Ты сейчас же пойдешь наверх и принесешь ему чего-нибудь из одежды!

Выходит, у меня появился союзник. Точнее, даже два, ведь старый солдат постарался отсрочить мою казнь на несколько часов.

Фриц попытался было возразить, но сестра уперлась руками в его широкую грудь и толкнула. Вряд ли она сумела бы сдвинуть его хоть на дюйм, вздумай он сопротивляться, но он безропотно позволил повернуть себя к лестнице. Сердито бурча, он поднялся наверх.

Фрида забежала за стойку, на ходу сорвала с крючка лампу и исчезла на кухне.

Со своего места на полу я окинул взглядом публику. Лицо старой дамы оставалось непроницаемым, солдат явно потешался, наблюдая происходящее, маленькая служанка испуганно таращила глаза, невзрачный нотариус недовольно хмурился. Сопливый менестрель, похоже, вообще ничего не замечал, углубившись в размышления о том, что он будет рассказывать. Актриса едва заметно подмигнула мне, а купец приподнял густые брови в циничном восхищении.

Фрида вернулась первой. Она быстрыми шагами подошла ко мне, держа в руках деревянный поднос с белым сыром, желтым маслом, круглыми луковицами и двумя толстыми ломтями ржаного хлеба ее собственноручной выпечки, который я запомнил еще по предыдущему посещению. Я вскочил. Я не принял угощения, хотя при виде его у меня чуть рот не свело.

— Боги воздадут вам за доброту, друг мой, — произнес я, — но я не могу. Я не могу вносить разлад в этот дом.

— С чего это вдруг не можете? Вот — ешьте быстрее!

Но тут тяжелые шаги на лестнице объявили о том, что Фриц спускается с чердака. Я многозначительно покосился на старую даму.

— Ее милость предложила этот поединок и приняла меры, чтобы его участник предварительно подкрепил свои силы… если она также будет так добра, что примет на себя ответственность за этот ваш благородный жест, чтобы я состязался на равных условиях, неприятностей можно будет избежать.

Старая ведьма свирепо на меня зыркнула. Ноги Фрица показались уже на верхних ступенях лестницы, она еще немного помедлила и наконец кивнула.

Увидев меня за едой, Фриц взревел как разъяренный бык, но его быстро уняли, объяснив все. Он хмуро покосился на сестру, показывая, что догадывается, чья была идея, потом отошел к стойке приписать заказанное к старухиному счету.

Я натянул вполне пристойные штаны и накинул принесенную им куртку. Конечно, и то, и другое было мне до смешного велико, зато штанины закрывали даже пальцы ног — с точки зрения тепла так гораздо лучше, а бегать в этот вечер, надеюсь, мне не придется. Длинные рукава куртки я подвернул. Теперь я был неповоротливый, как черепаха, и по уши утонул в воротнике, принявшись за еду.

Ну и что? Передо мной поставили кружку горячего пива с пряностями, и кое-кто из зрителей счел, что пора и им наполнить опустевшие кружки — это явно взбодрило нашего хозяина. Я примостился на лавке рядом с нотариусом и наслаждался едой так, как редко чем наслаждался в жизни. Фрида вернулась на свое место напротив. Фриц уселся рядом с ней. Это означало, что мы оказались неприятно близко друг к другу, почти соприкасаясь коленями, но он вроде бы совладал с желанием меня прикончить, и решил подождать. Месть сладка предвкушением.

В конце концов мы все приготовились к рассказу, и в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь завыванием бури и, наверное, хрустом, с которым я жевал лук.

— Можешь начинать, менестрель, — милостиво разрешила старая дама. — И представься сначала, чтобы мы хоть знали, с кем имеем дело.

Вместо ответа менестрель четырежды чихнул и провел по носу мокрым рукавом.

— Меня зовут, сударыня, — просипел он, — Гвилл, сын того Гвилла, что служил придворным трубадуром правителя Лейлы. Отец мой, да упокоят боги его душу, определил меня в ученики к Рольфо, менестрелю, имя которого хорошо известно в Винлянде. Мой наставник хорошо относился ко мне и обучал своему искусству, как и обещал моему отцу. Он научил меня владеть лютней и цитрой, исполнять баллады и романсы. По его рекомендации я был принят в цех трубадуров Файмы. Устный рассказ — не мое…

— Что ты делаешь в северных болотах? — перебила его старая карга. По тому, как она пялилась на него, я сделал вывод, что она близорука. При таком освещении она не видела почти ничего.

Лицо юнца скривилось в скорбной улыбке.

— Я отправился в Фолькслянд в надежде устроиться при дворе какого-нибудь знатного господина.

— И что тебе помешало?

— Увы, сударыня, я оказался неподготовленным к тому большому миру, в который попал. В день, когда я пришел в вольный город Гильдербург, когда я еще бродил по улицам, задрав голову и любуясь на пышные здания, меня окликнула пожилая дама. Опираясь на клюку, она согнулась под тяжестью наполненной доверху корзины. Она робко спросила меня, не буду ли я так добр помочь ей поднять корзину на верхний этаж.

В Винлянде молодежь учат почтительности и услужливости по отношению к старшим. Поэтому я с радостью взял у нее корзину и понес в указанный ею темный переулок. Я успел сделать только три шага, после чего очнулся в грязи на мостовой с шишкой на затылке. Грабители забрали мою лютню, которая была особенно дорога мне, ибо принадлежала раньше отцу, все мои сбережения и даже одежду за исключением той, что я оставил в гостинице. Старухи и след простыл. Мне сказали, что ее исчезновение означает только, что она тоже одна из шайки, и что я угодил в ловушку, хотя даже сейчас мне трудно поверить в это. Все мои попытки заработать хоть немного потерпели неудачу. Вот я и бегу от северной зимы обратно, в Винлянд.

Он помолчал, но никто не откликнулся.

— Если вам интересно, я поведаю вам Историю Страны Множества Богов.

Я чуть не поперхнулся, стараясь сдержать смех. Вряд ли он мог сделать менее удачный выбор. Тогда я еще не знал ни того, что заставило его выбрать эту историю, ни того, куда это заведет меня той ночью.

3 Рассказ менестреля

Майне либе дамен унд геррен, надеюсь, мой рассказ понравится вам. Сегодня вы хотите, чтобы я был рассказчиком, а ваши пожелания — для меня закон, однако вы, сударыня, не определили, каким должен быть мой рассказ: печальным или веселым, фривольным или нравоучительным, романтическим или ужасным. Учитывая плачевное состояние моего здоровья, буйство стихии и воистину достойное сожаления положение, в котором находится один из нас, я склонен выбрать трагедию. ...