Все права на текст принадлежат автору: Евгений Васильевич Шалашов.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Декабристы-победителиЕвгений Васильевич Шалашов

Евгений Шалашов Декабристы-победители

© Шалашов Е., 2019

© ИК «Крылов», 2019

Глава первая Эпистолярное наследие минувшей эпохи

Август-декабрь 1825 года. Санкт-Петербург

Из письма поручика лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Элен Щербатовой:

«14 августа осьмсот двадцать пятого году.

Здравствуйте, уважаемая Элен Харитоновна! Извините, что опять несколько задержал с ответом. Конечно, Вы вновь справедливо меня укорили в том, что прочесть Ваше письмо я мог бы в пять минут, а от усадьбы Вашего папеньки до наших казарм верховой домчит письмо в два с половиной часа. Но я читал Ваше письмо не пять, а сто раз по пять минут. Увы, служебные дела так отвлекают меня, что ответ сумел дать лишь через два дня.

Я уже сообщал Вам, что нонеча назначен был полковым адъютантом. Увы, занятость не позволяют ответить Вам на языке вышеупомянутого лорда. Узнал на днях, что Ваш папенька чрезмерно расстроен разорением, что претерпел его любимый пиит, ser Walter Scott. Сообщите ему (папеньке, разумеется, а не этому аглицкому сэру), что и я в меру своих скромных сил и средств готов помочь. Присланный Вами рыцарский роман прочел с огромным прилежанием и даже осмелился распорядиться переплести его в лучшую кожу, какую можно найти в Санкт-Петербурге.

Засим с огромным и искренним почтением и уважением, поручик лейб-гвардии егерского полка Николай Клеопин».

Из письма поручика лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Павлу Еланину, командиру роты Вятского пехотного полка в местечко Каменка Малороссии:

«18 августа осьмсот двадцать пятого году. Писано в Петербургских казармах л. гв. егерского полка.

Здравствуй дорогой Поль! В прошлом письме ты спросил меня – как продолжается дело мое о сватовстве? Отвечаю – никак! Papa моей Элен, как ты знаешь, является известным англоманом. То, на что позарилась моя дражайшая матушка при начале сватовства – приданое и имение, граничащее с моей родной деревушкой Панфилка, что в Новгородской губернии, оказалось на поверку правдой. Слышал краем уха, что Харитон Егорович уже ведет переговоры о покупке этой части имения, чтобы передать его в приданое для дочки. Словом, старикан не прочь породниться с нами. Он, оказывается, в бытность ополченцем хаживал с моим покойным батюшкой в Париж. Только вот беда, что еще после Аустерлица, где старый князь участвовал (правда, без моего батюшки, бывшего тогда в шведской кампании), Харитон Егорович отвратился от всего французского и принялся учить аглицкий. Добро бы только сам! Так ведь он и для детей своих выписал гувернантку из англичан – леди Гаррах. И от будущего зятя требует безукоризненного знания аглицкого… А я, как знаете, паст инфектум не отличу от паст префтимьют (или как там?). Тьфу! Вот и приходится при получении писем будущей невесты тащиться к знакомому из департамента иностранных дел. То же самое и с ответом… А еще, представь себе – фатеру (или фазеру?) взбрело в голову помочь деньгами Siry (seru?) Waltery Scotty. Говорят, тот был признан банкротом.

Ладно, брат. Отпиши лучше – как на новом месте? Как там твой Вятский пехотный? Как новый командир – полковник Пестель?

Засим откланиваюсь. Твой друг, поручик егерского полка Николай Клеопин.

P.S. Вспомнил недавний анекдотец. Одна княгиня, божий одуванчик, беспрестанно повторяла: «Вальтер-то он, конечно, Вальтер. Но зачем же его еще и скотом-то звать?»

Из письма поручика лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина невесте:

«20 августа осьмсот двадцать пятого года. Писано в казармах.

Здравствуйте, уважаемая Элен Харитоновна. Простите меня великодушно, но заняться аглицким языком, совершенно не было времени. Из-за вакаций в полку мне пришлось исправлять не только адъютантскую должность, но и стать исполняющим обязанность командира роты, так как прежний командир подал прошение об отпуске по семейным обстоятельствам и отбыл в имение родственников. Однако нет худа без добра. Его Высокоблагородие направил прошение на имя командира гвардейской пехоты генерал-лейтенанта Бистрома о присвоении мне чина штабс-капитана. Обещаю Вам, что в самое ближайшее время займусь Шекспиром.

Искренне преданный Вам поручик Николай Клеопин».

Из дневника Элен Щербатовой:

«20 августа 1825 года.

Сегодня получила письмо от Ники. Он такой смешной. Когда папенька разрешил ему ухаживать за мной и обмениваться письмами, клятвенно обещал, что выучит аглицкий язык к Рождеству. Папенька сделал вид, что поверил, хотя на самом-то деле Ники ему просто понравился. А аглицкого языка папенька и сам толком не знает. Выписывает уйму книг, разрезает, переплетает и… ставит на полку! А вчера я слышала, как маменька вздохнула: «Партия не блестящая, зато надежная». Папенька ответил, что на всех девок Рюриковичей не напасешься, а мальчик не ферштюк какой-нибудь, а боевой офицер. С Ермоловым два года служил и за Кавказскую войну крест имеет. Надо бы лучше денег призанять, да половину Борисоглебского Ленке в приданое откупить.

Интересно, о каком Борисоглебском он говорил? Не о том ли, что в Нелазской волости Череповского уезда? Тогда мы будем соседями с матушкой Николеньки.

22 августа 1825 года.

Сегодня леди Гаррах сделала мне замечание – почему я веду дневник на французском языке, а не на аглицком? Ага, чтобы она совала свой длинный нос в мой дневник?! Забавно, но когда папенька первый раз представил нашу гувернантку, она показалась мне такой страшной. А потом услышала, что дворня называет ее «леди Горохова». Мне было так смешно! А папенька как-то сказал, что леди Гаррах и в самом деле носит фамилию Горохова. Я тогда очень удивилась, а он объяснил, что когда англичане бежали от Кромвеля, то многие поселились в России. Забавно, но оказывается, многие знатные люди, имевшие звучные фамилии, стали переделывать их на русский лад. Гамильтоны стали Хомутовыми, а Мак-Магоны – Макагоненко.

Теперь самое важное. Вчера приезжал Николенька. Так хотелось поговорить с ним о чем-нибудь, но не знаю, о чем говорить. Получается как-то глупо – я говорю все не о том. А о чем говорить, я даже и не знаю.

10 сентября 1825 года.

Сегодня Николеньке было даровано звание штабс-капитана. Я так рада за него. Но он почему-то не приехал. И почему-то записку о присвоении чина прислал не мне, а батюшке. Когда я спросила, – почему Ник не смог сегодня приехать, то папенька только ухмыльнулся в усы. Сказал, что положено представляться (или проставляться?) господам офицерам в полку. А зачем представляться? Ладно, если бы Николенька переходил в другой полк. Странные эти люди, военные. И вообще, все мужчины странные».

Из письма штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина другу Павлу Еланину, командиру роты Вятского пехотного полка в город Каменку Малороссии:

«15 сентября осьмсот двадцать пятого году. Писано в Петербургских казармах л. гв. егерского полка. Здравствуй, дорогой Поль! Письмо твое, присланное с оказией, получил еще в конце августа, однако сразу ответить не смог. Причиной явилось то, что можно передать словами того англичанина, которого я вынужден читать по прихоти моей невесты: «Неладно что-то в Датском королевстве». (Как хорошо, что почтенный father стал почитателем англичан, а не китайцев или арабов).

Многие наши офицеры либо сказываются больными и берут отпуска, либо вообще просят отставку. А ввиду того, что Государь Император пребывает в Таганроге, отставки им никто не подписывает. Но начальство смотрит сквозь пальцы на неявки на службу. Более того, скажу Вам, подходит ко мне третьего дня командир полка и спрашивает: «А не хотите ли Вы, господин штабс-капитан, в имение съездить?» Но как уехать, если из всей роты осталось всего три офицера, а в полку их осталось не более двадцати?

Касательно женитьбы. С разрешения любезнейшего Харитона Егоровича вместе с Элен Харитоновной отстоял службу на праздновании Рождества Пресвятой Владычицы нашей Богородицы. Счастье, что, заделавшись англоманом, у Харитона Егорыча хватило ума не заделаться пуританином (или кто там у них сейчас?).

Остаюсь преданный друг лейб-гвардии егерского полка поручиком штабс-капитан Николай Александров Клеопин.

P.S. О главном-то и не сказал. Подписал по привычке – поручик, а ведь я уже цельный штабс-капитан! Ввиду отсутствия Императора, реляция подписана военным министром Татищевым. Погудели славно. Элен потом дулась целый день.

Из дневника Элен Щербатовой:

23 сентября 1825 года.

Слава Богу, папенька разрешил именоваться нам без этих «вичей». Хотя в своем дневнике и в мыслях я давно уже зову его просто «Николенька». Николенька недавно назвал меня Аленушкой. Было так приятно. Кажется, имена Елена или Алена (что, впрочем, одно и то же) звучат гораздо лучше, нежели какое-то дурацкое Элен.

29 сентября 1825 года.

Николенька бывает очень редко. Папенька ему только поддакивает. Нет бы сказать – а почему это, мой будущий зять, Вы так мало уделяете времени своей будущей невесте?! Я попыталась было поговорить об этом с папенькой, а он только зыркнул на меня и оборвал: «Молчи! Не женского это ума дела». Вечером плакала».

Из письма штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина другу Павлу Еланину, командиру роты Вятского пехотного полка в город Каменку Малороссии:

«15 октября осьмсот двадцать пятого году.

Здравствуй, мой дражайший друг Поль. Был очень рад получить письмо. Рад, что ты нашел для себя душевных друзей. Не скрою – немного завидно. У нас же все по-старому – казармы да караулы. Сегодня заступил дежурным по полку, и посему есть время черкнуть пару-тройку строк друзьям. А лучшему другу, разумеется, напишу более подробно.

О делах сердечных сообщать особо нечего, но, кажется, все идет на лад. Но все же хотелось бы, чтобы папаша был русофилом. Да и Элен моя больше походит на русскую Аленушку, нежели на чопорную аглицкую girl. Но все же, повторюсь – дело идет на лад. Где-нибудь ближе к Рождеству будет объявлено о нашей помолвке. А уж к весне следующего, осьмсот двадцать шестого года, обязательно сыграем свадьбу. Тебя, мой дорогой друг, я хотел бы видеть шафером. Я говорил со своим начальником о свадьбе, он не возражает, хотя спросил, будет ли молодая супруга следовать за полком, или же я собираюсь подавать в отставку? Объяснил ему, что пока до имения Элениного батюшки всего лишь пара часов, то подавать в отставку не намерен. А буде наш полк направят куда-нибудь на Кавказ, то супруга может меня подождать и дома.

Засим – твой преданный друг Николай Клеопин».

Из письма штабс-капитана Николая Клеопина Элен Щербатовой:

«1 ноября осьмсот двадцать пятого года. Казармы лейб-гвардии егерского полка.

Дорогая Элен. Ужасно хотелось бы увидеться с Вами, когда рядом не будет Вашей дуэньи. Или пусть даже она будет рядом. И пусть она изрекает свои аглицкие сентенции. Когда Вы рядом со мной, то мне этого достаточно. Одна беда – свободного времени у меня все меньше и меньше. Надеюсь, что Ваш папенька не серчает, что я не смог составить ему партию в шахматы? Харитон Егорович упрекает меня в том, что я вожу дружбу с г-ном Еланиным. Павел Николаевич – прекрасный человек и офицер. И в Вятский пехотный полк Поль (как мы его зовем меж собой) перешел не из-за каких-то там карбонарских или фрондерских штучек, а исключительно из-за дуэли с поручиком S. Кстати, дуэль так и не состоялась, потому что поручик попросил извинения. Нет-нет, не из-за трусости, а просто признал свою неправоту. Он даже настаивал, что право первого выстрела уступает Еланину. О дуэли стало известно, и все стороны были наказаны. Поручик как вызвавший на дуэль направлен на Кавказ, а Еланин и секунданты в провинциальные полки. Скажу Вам откровенно, дорогая Элен, секундантом Павла должен быть я. Но я в ту пору отсутствовал. И даже не знаю – радоваться или огорчаться. С одной стороны – не был рядом с другом. С другой – не был бы сейчас рядом с Вами. Кстати, Павел Николаевич очень хвалил своего полкового командира Пестеля. Батюшка Ваш тоже хорошо о нем отзывался. Представьте, Пестель принял худший в корпусе полк и в короткий срок сделал его одним из лучших!

Простите меня Элен, что я так горячо рассказываю о вещах, которые Вам, должно быть, скучны, и ничего не говорю о своих занятиях аглицким языком. Но, как мне кажется, Ваш папенька готов принять меня в женихи и так. Николай Клеопин».

Из письма к штабс-капитана Николая Клеопина другу Павлу Еланину:

«15 ноября осьмсот двадцать пятого года.

Здравствуй, уважаемый Павел Николаевич.

Получил вчера твое письмо, которое, не скрою, меня очень озадачило. Ты спрашиваешь, как я отношусь к «семеновской истории», о которой тебе рассказал подполковник Муравьев-Апостол? С его слов, полковник Шварц «бессмысленными учениями и постоянными придирками настроил нижних чинов против себя», что и привело к бунту. Возможно. Насколько мне известно, Лейб-гвардии Семеновский полк, был лучшим в армии. А что увидел Шварц, приняв полк? Нижних чинов, которые вместо строевых смотров и выполнения ружейных артикулов занимаются исполнением работ, которые следовало выполнять исключительно градским обывателям. Разве должен защитник Отечества шить сапоги, латать исподнее для мещан или вязать перья для султанов на продажу? А унтер-офицеры, превратившиеся в коробейников, распродающих по столице товары своих солдат? Вы уверяете меня, что честные офицеры, такие, как подполковник Муравьев-Апостол, пострадали зазря, потому что «он не позволил своей роте присоединиться к мятежу». А как бы еще должен поступить командир, дававший присягу? И что делали «честные офицеры», которые попустительствовали тому, что их солдаты стали превращаться в капиталистых крестьян? Право, друг мой, я не могу Вас понять. По мне, так полковник Шварц поступил так, как он должен был поступить. Далее в своем письме, странном для меня, Вы пишете, что Александр Васильевич Суворов-Рымникский боролся с тиранами. Я слышал, что Александр Васильевич был отправлен в ссылку за то, что отказался снимать полюбившийся ему австрийский мундир. Вы знаете, дорогой друг, когда-то мой предок, поручик Аггей Клеопин, служивший, к слову, в одном полку с братьями Орловыми, отказался выступить против законного императора Петра, за что и заработал вначале остуду императрицы, а потом ее уважение и чин бригадира? Простите мое долгое и сумбурное письмо, но, думаю, что Вы уже поняли мое credo. Храни Вас Господь от опрометчивых суждений и решений.

Ваш друг по-прежнему – Николай Клеопин».

Из письма штабс-капитана Николая Клеопина своей невесте Элен Щербатовой:

«25 ноября осьмсот двадцать пятого года.

Здравствуйте, моя дорогая Елена Харитоновна, моя любимая Аленушка. Не знаю, дошли ли до Вас и до Вашего папеньки тревожные слухи. Говорят, Государь тяжело заболел и врачи не надеются на его выздоровление. Ползут разные слухи – а кто будет императором? Странно – и кому нужны эти черные сплетни? Разумеется, императором будет Его Высочество Константин Павлович. Наш корпусный командир генерал-лейтенант Бистром при сегодняшней встрече с офицерами твердо сказал, что иного императора, нежели Константин, нет и быть не может. Все слухи о «секретном» Манифесте ныне здравствующего императора Александра, дай Бог ему здоровья и скорого выздоровления – вздор. Милая Аленушка, послезавтра, то есть ноября двадцать седьмого числа, я свободен от службы и с самого утра приеду к Вам. Надеюсь, мы наконец-то сможем поговорить без Вашей дуэньи!

Любящий Вас – Н.К.»

Из дневника Элен Щербатовой:

«28.11.1825 года.

Николенька обещался вчера быть у нас, но так и не приехал. Прислал слугу с запиской. Даже не нижнего чина, а какого-то Ваньку-ямщика. И опять, записка не мне, а папеньке. Хорошо, хоть приписочку составил. Папенька показал ее мне, а там только и сказано, что «Извините, уважаемая Элен, служба». Батюшка и рассказал, что накануне Николенькиного отъезда в имение в полк прискакал гонец с приказом от командира гвардейской пехоты Бистрома. Что государь Александр умер еще 19 числа сего месяца. Все гвардейские полки с 7 часов утра стали приводить к присяге. Буду молиться за упокой почившего в бозе Государя Александра Павловича и во здравие нового Императора Константина Павловича».

Любящий Вас – Н.К.»

Из дневника Элен Щербатовой:

«28.11.1825 года.

Николенька обещался вчера быть у нас, но так и не приехал. Прислал слугу с запиской. Даже не нижнего чина, а какого-то Ваньку-ямщика. И опять, записка не мне, а папеньке. Хорошо, хоть приписочку составил. Папенька показал ее мне, а там только и сказано, что «Извините, уважаемая Элен, служба». Батюшка и рассказал, что накануне Николенькиного отъезда в имение в полк прискакал гонец с приказом от командира гвардейской пехоты Бистрома. Что государь Александр умер еще 19 числа сего месяца. Все гвардейские полки с 7 часов утра стали приводить к присяге. Буду молиться за упокой почившего в бозе Государя Александра Павловича и во здравие нового Императора Константина Павловича».

Из письма штабс-капитана Николая Клеопина к другу П.Н. Еланину:

«7 декабря осьмсот двадцать пятого года. Писано в казармах л. гв. егерского полка.

Здравствуйте, Павел Николаевич. Как я понял из Вашего письма, в Каменку сплетни из Варшавы доходят гораздо быстрее, нежели до нас. У нас тоже стали ползти слухи о том, что Константин отрекся от престола, а его место займет Николай.

На Ваш вопрос – чью сторону я займу, отвечу так: я займу сторону законного Императора. Я давал присягу на верность Константину Павловичу. Поэтому буду защищать Императора с оружием в руках. Но коли окажется, что Константин добровольно отрекся от престола в пользу кого бы то ни было – Николая, Михаила – то буду защищать того, кто законным путем займет место на престоле. Я не хочу, чтобы якобинцы тащили на гильотину тех, кто мне дорог и близок. И боюсь, что если в России начнется якобинская революция, то все будет делаться с таким размахом, что Пугачевский бунт покажется игрушкой.

Искреннее Ваш друг (надеюсь!) – Николай Клеопин».

Из дневника Элен Щербаковой:

«10 декабря 1825 года.

Скоро я стану невестой. Как замечательно! Какое это прекрасное слово! Коленькина маменька не приехала, но передала в письме свое благословление. А это, в общем-то, одно и то же. А свадьбу, Бог даст, сыграем весной. Посаженным отцом Николеньки обещал быть сам генерал Бистром». Из записки штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Харитону Щербатову:

«Харитон Егорович. Молю Вас Христом-Богом! Немедленно берите Аленку, всю семью и уезжайте куда-нибудь подале. Лучше всего, в новгородское имение. Умоляю – прислушайтесь к моим словам! В Санкт-Петербурге не бунт даже, а революция, что будет похуже французской. Как только что-то прояснится – немедленно приеду за Вами. Писано на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в 15 часов пополудни. Заклинаю Вас – поезжайте в имение».

Глава вторая Революция – это удавшийся мятеж!

14 декабря 1825 года. – Санкт-Петербург.

Мятежное каре, изначально состоящее только из двух частей неполного комплекта, стало обрастать сочувствующими. Удалось даже выставить оцепление. Улицы, примыкавшие к Сенатской площади, заполнялись войсками.

Готовились воевать – или, если понадобится, умирать. И всё бы ничего, но торчать на холоде было неприятно. Из-за холода уже начинали посматривать на «супостата» – атаковали бы, что ли… Все потеплее будет!

«Супостат», неспешно стягивающийся и занимающий позиции вокруг мятежников, сам толком не знал – что делать. Командиры «измайловцев» и «преображенцев», коннопионеров и кавалергардов, лейб-егерей и «семеновцев» знали не больше своих солдат. Кажется, нужно защищать императора, которому сегодня приносили присягу – Николая. Но ведь недавно, две недели назад, приносилась присяга Константину? Да и собственно говоря, большинство солдат и офицеров еще не осознавали сам факт присяги.

Еще не коронованный, но уже принявший присягу кавалергардов, Николай отдал приказ стянуть к площади войска, надеясь, впрочем, уладить дело миром…

В тесноте площади, заваленной камнями и бревнами для строительства Исаакиевского собора, действия кавалерии были бессмысленны. Прошли те времена, когда при виде конницы пехота разбегалась. Хорошее каре на кавалерию действовало отрезвляюще. Опытные кавалеристы знали, что лошади не пойдут на блестящие штыки. Вот и сейчас – по приказу Николая, конная гвардия пошла вперед, но стоявшие в каре мятежники отбили атаку нехотя, даже лениво. Да и сами конногвардейцы махали тяжелыми палашами больше для вида. Офицеры видели в рядах восставших своих знакомых, а уж поручика князя Одоевского, адъютанта генерала Бистрома, знала каждая лошадь гвардейских конюшен.

В самом нелепом положении оказался генерал-губернатор Петербурга Милорадович, еще вчера державший в руках управление войсками столицы, уверенный, что после смерти Александра он будет служить Константину и позволявший себе пренебрежительные отзывы в адрес будущего царя. Генералу оставался один способ обелить себя в глазах императора – уговорить солдат разойтись.

Раздвигая лошадиной грудью толпу, Михаил Андреевич пробился сквозь оцепление мятежников и закричал:

– Братцы! Солдаты! Кто из вас был со мной под Бородином и Люценом?! Неужели вы пойдете против законного государя императора?! Ведь мы же вместе с вами сражались за Родину и государя!

Голос Милорадовича подействовал как барабанная дробь на ветерана. Кое-кто из солдат без команды унтера опустил ружье к ноге. Но вперед вышел высокий человек в партикулярном платье и поднял руку с пистолетом…

Никто не знал, что нынешней ночью Милорадович скончается, сказав в полубреду последнюю фразу: «Слава Богу, что не солдат!» Сейчас же всем показалось, что генерал только легко ранен.

У генералов и полковников, стоявших напротив мятежников, что-то «ёкнуло». Не то – в сердце, не то – в душе. Большинство из них и сами были изрядно «замазаны» связями с тайными обществами, начиная от «вольных каменщиков» и заканчивая нынешними «союзами». Милорадович стал героем! Теперь, при восшествии на престол молодого государя, генерал-губернатор будет первым, над кем прольется золотой дождь!

Пока люди с «густыми» эполетами осмысливали ситуацию, произошло нечто, окончательно преломившее ход событий – к Сенатской площади подбежала колонна, чернеющая мундирами гвардейского флотского экипажа. Впереди с обнаженными саблями неслись Бестужевы – Александр и Николай, спешившие на помощь братьям по крови – Михаилу и Павлу, и братьям по духу – всем, кто пошел сражаться с тираном!

Бестужевы совершили то, что должен был сделать Якубович. В казармах гвардейского флотского экипажа их едва не арестовали. Но когда со стороны площади раздались выстрелы, Александр (известный как писатель Марлинский), бросил тот единственно верный клич, на который не может не откликнуться ни один русский человек: «Ребята, там, на площади, наших братьев убивают!» Кто-то из нижних чинов заорал: «Наших бьют!» Теперь остановить моряков было невозможно.

Приход экипажа изменил ситуацию. Первым откликнулся генерал Бистром, командир гвардейской пехоты. Его уважали и «преображенцы», и «семеновцы». А лейб-егеря, с которыми он прошел всю войну 1812 года, вытаскивавшие его, тяжело раненого, из боя под Кульмой, были готовы за «генерала Быстрова» в огонь и в воду!

Вот и сегодня, приняв присягу вместе со своими любимцами, генерал Бистром стоял вместе с ними на Адмиралтейской набережной. Прислушавшись к шуму, генерал выехал вперед, спешился.

– Братцы! – обратился Карл Иванович к егерям. – Сегодня нас обманом заставили принести присягу самозваному императору Николаю. Простите меня, братцы! Виновен.

Бистром встал на колени перед строем. Солдаты и офицеры, первоначально растерявшиеся, бросились к нему. Раздались выкрики: «Командуйте, Ваше Высокопревосходительство!»

– Там, на Сенатской, умирают те, кто стоит за Константина, за императора, – взмахнул шпагой генерал. – Так неужели мы станем предателями?!

«Ура! Умрем, а не подведем!» – прогремело в ответ. И генерал стал отдавать команды:

– Первый баталион, слушать команду. Командиру баталиона – опрокинуть кавалергардов и атаковать «измайловцев». Первая рота – прямо, вторая, не ввязываясь в бой, проходит сквозь ряды и атакует артиллерию. Второй баталион, третья рота…

В это время раздался одинокий голос:

– Ваше Высокопревосходительство, но это измена!

– Что такое?! – взревел Бистром. – Кто посмел?

– Господин генерал! Мы ж императору Николаю присягу давали!

– Молчать! – рявкнул генерал. После секундного колебания – а не приказать ли поднять на штыки дерзкого офицерика? – разглядев строптивца, махнул профосу: – Арестовать штабс-капитана Клеопина и доставить на гауптвахту.

Штабс-капитан успел потянуться за саблей, но профос и его помощники дело знали – навалились, сбивая с ног, уткнули лицом в грязный снег и, заламывая руки за спиной, связали. Резким рывком подняли офицера на ноги, сорвали оружие, а полковой профос заученно пробубнил:

– По приказу его Высокопревосходительства, господин штабс-капитан, вы арестованы. Следуйте за мной.

Профос, несший саблю и пистолеты арестанта, возглавил процессию, а два нижних чина, нацелив штыки в обтянутую шинельным сукном спину, повели Клеопина с Адмиралтейской площади к полковым казармам. Того, что произошло дальше, штабс-капитан уже не видел.

…Лейб-гвардии Егерский полк в пять минут опрокинул штыками немногочисленных кавалергардов, прошелся по телам коней и людей и ударил в спину «измайловцев». С этими, несмотря на внезапность атаки и залп егерей, пришлось драться насмерть. Пространство перед замерзшей Невой заполнилось криками, выстрелами и стонами. Все смешалось. Русские солдаты убивали друг друга, не понимая, что они делают.

Каре оставалось на месте, на случай внезапной атаки. И она последовала. Со стороны Галерной улицы по мятежникам открыли огонь «павловцы». Однако их атака захлебнулась. Коннопионеры, выведенные из казарм Михаилом Пущиным, въехали в колонну «павловцев», рассекая ее на части. Первый батальон егерей, между тем, сумел уничтожить большую часть «измайловцев» и пробивался теперь к конвою императора Николая, а со стороны каре на кавалергардов пошел в атаку флотский экипаж.

Конвой Великого князя Михаила Павловича, несмотря на сопротивление последнего, стал уводить его с поля боя, пытаясь уйти под защиту Зимнего дворца. Но из-за давки не смогли туда пробиться. Как оказалось – к счастью. Караулы в Сенате, Адмиралтействе и Зимнем дворце несли солдаты и офицеры 2-го батальона лейб-гвардии Финляндского полка. И хотя командир батальона полковник Моллер отказался выступить на стороне восставших, но руки своим офицерам не связывал. Более того, не воспротивился он и тому, что в караулах околачивались офицеры из 1-го батальона того же полка, среди которых было немало сочувствовавших «якобинцам». Правительствующий Сенат и Адмиралтейство даже не понадобилось захватывать…

Николай Павлович еще с утра приказал усилить караул Зимнего дворца самыми верными солдатами – саперами. Государь считал, что в окружении кавалергардов, под прикрытием «измайловцев» и егерей всегда сумеет уйти во дворец. Но предвидеть измены царь не мог – как только со стороны площади раздались выстрелы, караулы финляндцев принялись убивать саперов…

Уйти император не успел. Его конвой был прижат к штабелям дров перед бараками строителей Исаакиевского собора. А сами рабочие увлеченно расхватывали кирпичи и поленья, забрасывая ими кавалергардов. Не обращая внимания на удары палашей, чернь стаскивала всадников с седел, бросала их под копыта коней. И, наконец, двое мастеровых выбили нижнее бревно штабеля…

Кто стал цареубийцей на этот раз, русская история не узнала. Позже «героев» будет столько, что из их числа можно бы создать целую роту.

Зимний день короток! Уже не видно, кто с кем сражается. Постепенно шум боя стал стихать. Уцелевшие из верных правительству частей, огрызаясь редким огнем и отбиваясь оставшимися штыками, отходили, оставляя на Сенатской площади трупы и раненных товарищей. Замерзшие и усталые солдаты, простоявшие весь день в каре, заполонили весь нижний этаж Сената. В казармы были отправлены гонцы с приказом привезти что-нибудь съестное. За неимением подвод и фур использовались артиллерийские передки, на которые «забыли» загрузить боеприпасы. Часть войск – особенно те, кто примкнул к восстанию позже «закоперщиков» – «преображенцы», конные пионеры, а также те из солдат Финлядского полка, что простояли весь день на берегу и на мостах Невы, походным шагом ушли в казармы. Лейб-егерей, по приказу Бистрома, разместили в Зимнем дворце. Пришлось вынести на улицу тела убитых, не разбирая – кто свой, кто чужой. Гвардейский флотский экипаж занял здание Конногвардейского манежа. В здании не было ни души, зато нашлись дрова, из которых развели костры прямо в здании, благо что полы были хорошо утоптаны. По приказу Арбузова из состава экипажа были выделены команды, которые, вооружившись факелами, отправились собирать раненых. Об убитых можно побеспокоиться завтра.

…Устроив солдат и распорядившись об усиленных караулах, в Сенате, в зале для совещаний собрался штаб восстания. Помимо главных «революционеров» – полковника Генерального штаба Трубецкого, подполковника Батенькова, поручика Одоевского и корнета в отставке Рылеева, присутствовали те, кто сыграл решающую (или роковую?) роль в сражении: генерал Бистром и братья Шиповы. Из младших офицеров присутствовали лишь Александр Бестужев (его брат был ранен) и Дмитрий Щепин-Ростовский. Сутгоф во время боя был убит. Из статских были только Каховский (правда, убийца Милорадовича был офицером в отставке) и Иван Пущин. Его брат Михаил, сумевший преодолеть болезнь и помочь восставшим, был отправлен домой.

Руководство собралось за длинным столом, за которым сиживали сенаторы. Нужно было много решить, обсудить, но все хотели есть. На столешницу, видавшую важнейшие документы Российской империи, выставили все, что удалось собрать вестовым по ближайшим лавчонкам – вино и нехитрую еду: ветчину, паштеты, холодную телятину.

Когда «генералитет» насытился, вестовые принесли котелок крепкого кофе, сваренного прямо в сенатском камине. Из буфета позаимствовали кофейные чашки, «презентованные» сенаторам чуть ли не Петром Великим. Задымились длинные чубуки, и только тут и начался разговор, которого все ждали и боялись… Мало захватить власть. Теперь бы ее надобно удержать. Вопрос – как?

– Итак, господа, – взял на себя роль председательствующего Трубецкой. – Правительственные войска разгромлены. То есть разгромлены гвардейские правительственные войска, – поправился он. – Армейские части стоят на западных границах. Думаю, наши братья нас поддержат.

Кое-кто из присутствующих покачал головой, кто-то пожал плечами. Предупреждая вопросы, полковник Генерального штаба сказал:

– Будем ждать известий и поступать в соответствии с обстановкой. Покамест придерживаюсь следующих фактов… Император Николай погиб. Мы, таким образом, захватили власть. Случилось то, к чему готовились почти десять лет.

– Да, господин полковник, случилось, – невесело проговорил Шипов-старший. – Вот только с чем мы это случившееся есть будем? Заварили кашу…

– Есть несколько вариантов, – спокойно отвечал Трубецкой. – Мы можем передать власть императрице Марии Федоровне, а можем уступить ее Сенату. Если не забыли – Сенат и был создан для того, чтобы править Россией в отсутствие императора.

– А если предложить корону Константину или Михаилу? – высказался кто-то.

Предложение повисло в воздухе. Все думали, нещадно дымя. То, что Константин не хотел становиться императором, было известно господам революционерам слишком хорошо, а призывы «За императора Константина и жену его Конституцию!» хороши только для толпы. Михаил… После всего случившегося вряд ли он захочет взять власть из рук убийц своего брата. А даже и возьмет… Александр I, прекрасно осведомленный о заговоре против отца, в «благодарность» за трон отстранил всех заговорщиков от власти. Но тогда все решалось в кулуарах, почти семейно. И уж никак не на площади.

– Что будем делать, господа? – настаивал Трубецкой, прерывая молчание.

– А мы думали, что у вас, князь, как у генштабиста – планы на все случаи жизни, – оборотился Бистром к председательствующему. – На этой полке то, в том портфельчике – это.

– Военные планы строить легче, – вздохнул князь. – Пока мы можем предложить только Манифест. Вот, извольте.

Сергей Петрович вытащил документ:

– Итак, коль скоро государи-императоры сложили с себя власть, то теперь все должны быть перед законом равны… Второе: весь российский народ составляет одно сословие – гражданское. Третье: все различные племена, составляющие Российское государство, признаются русскими и, слагая различные свои названия, составляют один народ русский. Четвертое: вся земля, в каждой волости принадлежащая, разделяется на волостную и частную. Первая принадлежит всему обществу, вторая – частным людям. Остальная земля отдается в наем посторонним людям не иначе, как на один год… – Видя, что слушатели уже утомились, князь попытался приободрить присутствующих: – Ну, господа, еще чуть-чуть. Теперь – о самом важном. Верховная власть разделяется на законодательную и верховно-исполнительную. Первая поручается Народному вечу, вторая – державной Думе. Сверх того нужна еще власть блюстительная, дабы те две не выходили из своих пределов. Народное Вече избирается державной Думой. До тех пор, пока не создана верховно-исполнительная власть, обязанности Думы исправляет Временное правительство. Временное правительство существует до тех пор, пока народ не выберет державную Думу.

Когда Трубецкой закончил, за столом воцарилась тишина. Вот так вот сразу отдать землю и крестьян, расстаться с титулами и званиями собравшиеся еще не были готовы. Но большинство присутствующих были людьми, понимающими, что спорить и ссорится сейчас не время. Но все же генерал Шипов попытался высказать собственные соображения:

– Сергей Петрович, я очень надеюсь, что все, что вы высказали, останется пока только на бумаге?

– Действительно, нужен переходный период, хотя бы на период созыва Вече и Думы, – внес свою лепту Пущин.

– Согласен, – кивнул Трубецкой. – Переходный период необходим.

– Нужно немедленно создавать правительство, – высказался Бистром. – Иначе в стране начнется хаос.

– Как будто он и так не начнется, – мрачно заметил Рылеев. – Завтра начнется гражданская война.

– Завтра? – удивленно воскликнул Пущин. – Кондратий Федорович, да она уже началась. Убит император. В ближайшее время мы получим армию, направленную против нас. Если Великий князь Михаил жив, он станет знаменем роялистов. Его поддержат все губернаторы…

– Успокойтесь, господа, – спокойно произнес Бистром. – Касательно Михаила я уже отдал нужные распоряжения. Надеюсь, Великого князя перехватят.

– Когда и успели? – удивился Трубецкой.

– Когда увидел, как брат нашего Павла Ивановича уводит рыжего Мишку, так приказал, – отозвался Бистром. – Но об этом – потом. Теперь же нужен четкий и ясный план – что делать в ближайшее время. И прежде всего нужно руководство. Сергей Петрович, кого вы планируете в Правительство? Председателем, как я полагаю, будете вы?

– Карл Иванович, я с удовольствием уступлю этот пост вам, – покачал головой Трубецкой.

– Благодарю покорно, – отмахнулся генерал. – Но для роли диктатора нужен человек, которого знают все заговорщики, простите, революционеры. В данной ситуации Правителем можете быть только вы. Итак?

Трубецкой лишь пожал плечами. Хотел он брать власть, не хотел, никто не знает. Но кочевряжиться не стал.

– Прежде всего, – начал князь, – мы хотели пригласить во Временное правительство Михаила Михайловича Сперанского. Затем – Николая Степановича Мордвинова, адмирала. В члены Правительства рекомендован присутствующий здесь Гавриил Степанович Батеньков. И еще один член – Алексей Петрович Ермолов. Скажу сразу, что у меня нет уверенности в согласии со стороны Сперанского, Мордвинова, а уж тем более – Ермолова.

– Кандидатуры достойные, – кивнул Бистром. – Нужно попытаться заручиться их согласием.

– Карл Иванович как старший по возрасту, званию и опыту должны возглавить армию, – высказал свою точку зрения Шипов-старший. – И стать военным губернатором Санкт-Петербурга.

– В свою очередь, хотел бы предложить генерала Шипова на пост командующего пехотными частями – и армейскими, и гвардейскими, – предложил Бистром. – Мне нужны толковые помощники. Я думаю, возражений не будет?

Присутствующие молча согласились.

– Господа, а как быть с Государственным Советом, Сенатом и министерствами? – спросил Пущин.

– А никак. Императорский Государственный Совет в отсутствие императора не нужен, – заявил Трубецкой. – Правительственный Сенат осуществляет надзор за деятельностью государственных учреждений и чиновников. Пусть продолжает осуществлять. А что до министерств – пусть работают. Правда, придется заменять тех, кто откажется присягать на верность Временному правительству – то есть нам с вами и заменять их верными людьми. То же самое с командирами полков и дивизий.

– Значит, опять присяга? – с невеселой улыбкой поинтересовался Шипов-младший. Но спросил он чисто риторически. Понятно, что без присяги – никак…

Карл Иванович Бистром повел золотыми эполетами:

– Итак, господа, коль скоро я взял на себя обязанности военного губернатора, то мой вопрос по существу – как мы поступим с чернью?

– С народом! – возмутился Рылеев.

– Нет, Кондратий Федорович, вы не ослышались, – веско высказался новоявленный военный губернатор. – Народ – это те, кто пашет землю, кует или, на худой конец, торгует. Если народ берет в руки оружие и выходит на улицы, то это толпа, чернь. Не спорю, господа, в сегодняшнем деле они нам очень помогли. Но, – поднял палец Бистром, – что мы будем делать с ними завтра? Кстати, кто-нибудь распорядился собрать оружие? – поинтересовался генерал. Рассмотрев недоуменные взоры, уточнил: – Вдоль Невы и на льду валяется оружие. Ружья, сабли, пистолеты. Нужно срочно послать людей. Желательно – с одним-двумя надежными офицерами.

– Сам пойду, – заявил князь Щепин-Ростовский, скромно сидевший в уголку. – Здесь мне делать нечего. Я заранее согласен со всем, что вы решите. Пожалуй, я бы тоже не хотел Пугачевского бунта. Честь имею.

Откланявшись, князь ушел.

– Итак, господа, – обратился Трубецкой к собранию, – продолжим. Мне кажется, нужно послать кого-нибудь за Сперанским и Мордвиновым. Думаю, к Сперанскому съездит князь Одоевский, а к Мордвинову – Иван Иванович Пущин.

Одоевский и Пущин поднялись с мест. Уже на выходе Пущин обратился к Трубецкому:

– Сергей Петрович, я квартирую недалеко, на Галерной. Если не возражаете, мы с князем вначале заедем ко мне – вздремнем пару часов. Да и время позднее. Съездим к ним сразу с утра.

– Нет, господа, – мягко, но непреклонно возразил Трубецкой. – Простите, но спать нам сегодня некогда. Ехать нужно немедленно, и ежели означенные господа спят – будите немедленно. От их согласия зависит слишком многое.

– Александр Александрович, – обратился Бистром к Бестужеву. – Вам придется возглавить гвардейский флотский экипаж. Кто там сейчас?

– Лейтенант Арбузов, – немедленно отозвался писатель Марлинский. Подумав, добавил: – Хороший человек и дельный офицер.

– Но все же возглавить матросов придется вам. Лейтенант будет вашим заместителем. Надеюсь, в экипаже есть надежные офицеры?

– Почти все, за исключением, разумеется, командования.

– Вот и прекрасно. Завтра экипажу предстоит тяжелый день. Впрочем, господа, не только экипажу. Необходимо произвести осмотр казарм и выявить недовольных. Этим займутся моряки, «московцы» и финляндский полк. Думаю, возглавить сию кампанию придется генералу Шипову. Преображенский полк и «семеновцы» полковника Шипова – в вашем личном резерве. Егерей пока трогать не будем, пусть отдохнут.

– Карл Иванович, а как поступать с недовольными? – задал вопрос Шипов-старший.

– А вот об этом мы спросим у нашего начальника. Что скажете, князь?

Сергей Петрович Трубецкой помедлил с секунду. Но, видимо, он уже обдумал ответ. И обдумал не сегодня:

– Солдат следует рассредоточить по полкам. Для особо буйных – гауптические вахты. Офицеров – в Петропавловскую крепость. В случае открытого неповиновения – расстрел на месте.

– Расстрел?! – раздались удивленные возгласы.

– Простите, господа, но это единственный выход. По крайней мере, в данный момент. Разбираться будем позже. И, вот еще… Во всех полках провести беседы с офицерами. Я уже попросил барона Штейнгеля составить текст новой присяги. Там будет специальная строчка о безоговорочном подчинении. И, пожалуйста, господа, не смотрите на меня как на нового Робеспьера или Марата. Мы военные люди и прекрасно понимаем, во что ввязались. Нам нужна дисциплина. Согласны?

– Согласны, Сергей Петрович, – высказался за всех Бистром. – Но хочется сказать вот еще что: необходимо составить списки лиц, подлежащих немедленному аресту и изоляции. В Петербурге остались люди, могущие представлять опасность.

– А как мы будем знать – кто опасен, а кто нет? – устало произнес Рылеев. – И не станут ли эти списки проскрипционными? Ведь это, господа, чистейшая диктатура.

– Кондратий Федорович, – по-отечески обратился к нему Бистром, – без диктатуры начинается анархия. А анархия – гораздо хуже любой диктатуры! Сейчас у нас нет ни законов, ни законного правительства и все зависит только от нас. И посему предлагаю создать при Временном правительстве суд или трибунал.

– Гаврила Степанович, – обратился Трубецкой к Батенькову. – Будьте так любезны – не сочтите за труд записать все то, что мы сейчас решаем. У вас, как я знаю, почерк очень хорош. Завтра, а вернее сегодня, нужно обзавестись писарями, делопроизводителями… кем там еще? Столоначальниками. Пусть записывают, регистрируют. Словом, нужно создавать канцелярию.

– Делать новые печати, – подсказал Бистром.

– Хм… – хмыкнул Трубецкой. – Придется выдумывать новый герб. Ах ты… Еще и новые деньги! Впрочем, пока обойдемся старым.

При последних словах, произнесенных князем, открылась дверь, в залу заседаний вошел Пущин, а с ним высокий сутулый человек. Пожалуй, кроме Бистрома, никто не знал в лицо Михаила Михайловича Сперанского, одного из близких сановников покойного императора Александра, попавшего в опалу. Близорукие глаза Сперанского не выглядели сонными, а напротив, смотрели внимательно и даже задорно.

– Здравствуйте, господа, – обратился Михаил Михайлович к собранию. – Польщен вашим вниманием. Не знаю, к добру ли революция, к худу ли, но я готов послужить новой России. Кстати, а как вы ее назвали?

– То есть как можно назвать Россию? – не понял Трубецкой.

Сперанский, перед тем как дать пояснения, аккуратно снял шубу, осмотрелся – куда бы пристроить – и наконец просто бросил ее на свободный стул:

– Была у нас Российская империя. А теперь?

– Вероятно, республика, – как-то неуверенно ответил князь.

– Прекрасно. Значит – Российская Республика. Господин, э-э, Иван Иванович, что за мной приехал, дал мне прочитать Манифест. Прекрасно. Как первоначальный вариант это просто превосходно. Но у меня вопрос. – Временное правительство, в котором я имею честь состоять – орган коллегиальный или же совещательный, а все нити управления будут у нашего господина Председателя?

Все посмотрели на Трубецкого. Как-то уже само собой получилось, что Сергей Петрович взял бразды правления в свои руки.

– Я полагал, – начал князь, – что Временное правительство есть орган коллегиальный. Таким образом, для решения особо важных проблем будут необходимы голоса всех членов.

– Это прекрасно. Но вдумайтесь, что будет в случае, когда кто-нибудь не согласится? Как показывает практика, в спорах истина не рождается…

Члены правительства задумались. Как ни заманчиво звучала идея коллегиального управления, но, как говорят военные люди, лучше один плохой командир, нежели два хороших.

– Михаил Михайлович, – поинтересовался Бистром. – У вас есть какие-то соображения?

– Безусловно, – кивнул Сперанский. – Будучи на губернаторстве в Сибири, да и раньше, составил некоторые наметки. Но их, господа, необходимо привести в соответствии с реалиями сегодняшнего дня. Я ведь никак не предполагал, что один император умрет, второй отречется, а третий будет убит. Мне нужно какое-то время на доработку. Неделя, скажем, или две. Думаю, за это время вы позаботитесь о приоритетах.

– Господин Сперанский, – осторожно поинтересовался Трубецкой, – а какие приоритеты определили бы вы? По моему разумению, главное – удержаться у власти. Для этого нужны силы для борьбы с внешним и с внутренним врагом. Вы можете что-то добавить?

– Думаю, что не особенно много. Да вы, господа, и сами догадываетесь. Кроме борьбы с… – замялся Сперанский, подыскивая нужное слово, – ну, предположим, с контрреволюцией придется решать вопросы укрепления правопорядка. Скорее всего, наши обыватели попытаются заняться грабежом и мародерством. Кстати – та толпа у стройки Исаакиевского собора? Найдем ли мы средства для продолжения строительства? Стало быть, нужно думать, как быть со строителями. Кроме них появятся и другие безработные люди. Возможно, закроются мастерские. Может, усилится инфляция, хотя она и так огромная. Пока крестьяне возят в столицу продовольствие – нужно закупать зерно.

– М-да, Михаил Михайлович, какую безрадостную картину вы нарисовали, – задумчиво протянул Трубецкой. – Об этой стороне дела я даже не думал. Но все же я очень рад, что вы согласились стать членом нашего Правительства. Будем трудиться вместе.

– Да уж, Сергей Петрович. Трудиться будем вместе. Или, – усмехнулся Сперанский одними глазами, – вместе пойдем на эшафот…

Из дневника Элен Щербатовой


«15 декабря 1825 года

Вчера должно было состояться наше обручение. Ждали гостей, но почти никто не явился. Те, кто пришел, говорили, что на Сенатской площади стояли солдаты с пушками и слышались выстрелы. Я думала, что именно так и приносят присягу и Николенька, когда все закончится, приедет к нам. Но вместо этого папеньке принесли какую-то странную записку, где Коленька просит нас немедленно уехать из Петербурга!

Вечером смотрела на платье, в котором должна была пойти на обручение. Оно такое красивое! Но подвенечное, заказанное у Bopertui, еще лучше!


16 декабря 1825 года

С утра папенька отправил камердинера за новостями, но тот не вернулся ни к обеду, ни после. К вечеру приехали двое папенькиных сослуживцев по лейб-гренадерскому московскому полку. Гости просидели взаперти весь вечер, о чем-то разговаривали. Маменька даже караулила у двери, пытаясь хоть что-нибудь расслышать. Сказала, что слышала слова «мятеж», «изменники», «Великий князь скрылся». К чему бы все это?

От Коленьки по-прежнему никаких вестей. Может быть, он решил расторгнуть помолвку? Но тогда почему сам мне не сказал?


17 декабря 1825 года

К вечеру пришел очень испуганный камердинер. Сказал, что в Петербурге на улицах лежит много мертвых людей, а в кабаках водку раздают бесплатно. А потом ушел. Горничная Акулина сказала, что он прихватил столовое серебро. В суматохе дворецкий этого не заметил. Еще она сказала, что на площади перед Зимним дворцом убили нового царя, а Великий князь Михаил бежал. Теперь власть будет у правительства, во главе которого стоит князь Трубецкой. Я встречалась с князем Сергеем Петровичем на балу у графини Епанчиной. Его жена, княгиня Екатерина Ивановна, сказала, что настоящий бал – он всегда первый! А еще княгиня сказала, посмотрев на Николеньку: «Mais il n`est pas mal, vraiment!» Как будто я сама не знаю, что мы прекрасная пара? Я даже немножко приревновала, а потом подумала, какая глупость! Ведь княгиня Екатерина Ивановна немолода. Ей двадцать пять лет! Папенька говорил, что князь Трубецкой переживает, что в Генеральном штабе, где он служит, почти невозможно стать генералом. Но не все ли равно? Мне бы конечно хотелось, чтобы Николенька стал генералом, но разве я буду меньше его любить, если он останется штабс-капитаном?

Папенька вышел к нам нетрезвым и заявил, что он больше не желает слышать в своем доме фамилии Клеопина и расторгает помолвку! Как же так?

Глава третья Наполеоны из Малороссии

Декабрь 1825 – январь 1826 гг. Малороссия

В Любаре, богом забытом местечке, Сергей Иванович и Ипполит Иванович Муравьевы – Апостолы искали командира «ахтырцев». К счастью, первый же встречный мальчишка указал хату, где квартировал «пан полковник».

Судя по внешнему виду – небрит с позавчерашнего дня, в одной нижней рубахе (но хотя бы в форменных панталонах!), Артамон Захарович (просто Муравьев, без Апостола) в меланхолии пребывал давно. Коричневый доломан, ментик, сабля и кивер брошены в угол. Перед господином полковником стояла полупустая бутыль какого-то мутного – не иначе, крестьянского – пойла и высокий стакан, заляпанный так, что уже было не понять – из стекла он или из фарфора? Кроме горлiки (известно, что гусары пьют только шампанское!) на затянувшуюся «меланхолию» указывало и то, что полковник самозабвенно распевал песню на слова самого знаменитого «ахтырца»:

Ради бога трубку дай!
Ставь бутылку перед нами,
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрон гусар летучих.
Завидев гостей, Муравьев завопил, как уличный кот, наступивший на собственный хвост:

Чтоб до неба возлетел
Я на их руках могучих!
Потом резко оборвал песнопение и без всяких приветствий заявил:

– А что, господа, скоро и мы вознесемся. Уже слыхали-с – полковник Пестель арестован. И, что характерно, по доносу собственного офицера. Вот, сижу и жду – кто из моих первым побежит доносить. Интересно – в Петербург повезут или прямо здесь расстреляют?

Братья Муравьевы-Апостолы прошли внутрь комнаты. Младший сел на постель, а старший остался стоять. Потом Сергей Иванович внимательно посмотрел на гусара и спросил:

– А, вы, господин полковник, будете просто сидеть и ждать?

– А что прикажете делать, господин подполковник? – в тон ему ответил Муравьев. – Выводить гусар и в конном строю атаковать Тульчино? Освобождать Павла Ивановича? Или уж сразу на Житомир? Захватить все корпусное командование и потребовать – выпускайте, мол, полковника Пестеля. А потом? В худшем случае перед Житомиром нас остановит артиллерия – мне с одним полком кавалерии ее не пройти. В лучшем – через месяц из Петербурга и Волыни подойдет подкрепление. И – прощай, гусар, ты песен пел немного!

Осторожно, как будто он говорил с ребенком, Сергей Иванович сказал:

– Господин полковник, из Петербурга никто ничего не пришлет. Ни подкрепления, ни эстафеты с жандармами. Я получил письмо от князя Трубецкого – председателя Временного правительства. Наши братья сделали революцию! Узурпатор убит. Наследник престола Михаил бежал в неизвестном направлении. Так что теперь дело за нами!

– Седлать коней, господа гусары! – сразу же оживился Муравьев.

Всю меланхолию как рукой сняло, и гусар забегал по хате, собирая разбросанные вещи.

– Эх, не успел побриться! Да уж ладно, сойдет, – заметил полковник, становясь перед братьями во всем параде. – Итак, господа, обговорим план действий…

– План прост, – сообщил подполковник Муравьев-Апостол. – Мы с братом тотчас же возвращаемся в деревню, где стоит наша пятая рота. Вместе с ней отправляемся в Ковалевку, где стоит другая рота. Поднимаем ее и идем на Васильково, где квартирует весь баталион. Вы же немедленно поднимаете гусар и отправляетесь в местечко Троянов, там, где Александровский гусарский полк стоит.

– Эх, поднять бы «александровцев»! – мечтательно вздохнул «ахтырец».

– Ежели поднимете полк – прекрасно. Нет, так и шут с ними. Главное, чтобы он не выступил против нас. Место сбора – Васильков. Затем все вместе идем на Тульчино. Там Вятский пехотный, которым командовал Пестель.

– Павел Иванович любим своими офицерами и солдатами, – вмешался Муравьев-Апостол-младший.

– Очень любим, – буркнул Муравьев, намекая на предательство одного из «вятичей». Кого именно, пока неизвестно.

– Майор Лорер – командир роты, вы его знаете, поднимет «вятичей», – невозмутимо продолжал старший Муравьев-Апостол. – Через два дня к нам подойдет Троицкий пехотный, или хотя бы две роты. В бой не вступаем. Пока, по крайней мере. Наша конечная цель – выход к Брянску. Оттуда – на Могилев. Нужно срочно послать известие в Киев Юшневскому и Волконскому. Для командования объединенным отрядом нужны генеральские эполеты. Лучше, если это будет Волконский – все-таки, герой войны, зять Раевского. Итак, господин полковник, ваше мнение?

– План дельный, – покрутил ус полковник. – Что же, господа. Вперед!

– Артамон Захарович, а как вы объясните полку цель выступления? – поинтересовался Муравьев-Апостол – младший.

– А никак, – беззаботно отмахнулся полковник. – Команда простая: «Трубить общий сбор, выходим поэскадронно!» Гусары надежные, лишних вопросов не задают. Большинство офицеров уже давно спрашивают – а когда выступать? Ну, господа, с Богом…

Переночевав на постоялом дворе, набитом клопами, уже на следующий день братья были в Трилесах. Правда, дела пошли хуже, нежели рассчитывали: при въезде в деревню стоял усиленный караул – два солдата с унтер-офицером. Рядом утаптывал свежий снег полковник Гебель, командир полка. Неподалеку, поеживаясь на ветру, сидели в седлах два жандарма.

– Господин подполковник Муравьев-Апостол, господин прапорщик Муравьев-Апостол, – торжественно объявил полковник Гебель. – Вы обвиняетесь в государственной измене. Данной мне властью вы арестованы. Извольте спешиться, сдать сабли и следовать за нами.

«Эх, и что это я пистолеты-то с собой не взял, – грустно подумал подполковник, – Гебелю – пулю, а этих двоих взяли бы в сабли. Еще бы и солдаты помогли!» Но сетовать задним числом – глупо…

Сергей Иванович спешился, показывая пример горячему по молодости лет брату. Отстегнул ножны от перевязи, подал оружие полковому командиру эфесом вперед. Брат слегка помедлил, но тоже спрыгнул с седла.

– Идемте, господа, – сделал полковник приглашающий жест. – С самого утра вас ждем. Продрогли из-за ваших выкрутасов. Обернувшись к унтер-офицеру, приказал:

– Лишних людей с караулов убрать. Коней – в конюшню.

Идти было недалеко. Муравьевых-Апостолов провели в одну из мазанок. Полковник плюхнулся на табурет, жандармы встали у выхода, подпирая двери. Братьям же сесть никто не предложил.

– Эх, господа, – угрожающе-ласково произнес Гебель. – Господин подполковник… Господин прапорщик… Что же вы такое натворили? Против царя и Отечества пошли. Отечество предаете. Нехорошо.

– Вот уж насчет Отечества, господин полковник, не надо, – поморщился Сергей Иванович, – не вам меня упрекать.

– Знаю-знаю, – поморщился Гебель. – И в Бородинской баталии вы участвовали, и под Лейпцигом отличились, и Париж брали. И орденов у вас на цельный полк хватит. Только что с того? Сейчас вы государственный преступник. С преступников же эполеты и ордена срывают.

– А вы, господин полковник, разве не знаете, что случилось в Петербурге? – спросил Сергей Иванович.

– А что там случилось? – пожал плечами командир полка. – Ну, убили императора. Ну и что? Не в первый раз императоров убивают. Николай-то, он даже еще и не коронованный был. Этого убили, новый придет и всех ваших якобитов в бараний рог скрутит.

– Не якобитов, а якобинцев, – поморщился прапорщик Муравьев-Апостол. – Якобиты – это в Шотландии, сторонники воцарения династии Стюартов. ...



Все права на текст принадлежат автору: Евгений Васильевич Шалашов.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Декабристы-победителиЕвгений Васильевич Шалашов