Анджей Сапковский Сезон гроз. Дорога без возврата (сборник)

Andrzej Sapkowski

SEZON BURZ

A COLLECTION OF STORIES AND ESSAYS

(Droga, z ktorej sie nie wraca; Cos sie konczy, cos sie zaczyna; Bestiariusz; Muzykanci; Zlote popoludnie; Maladie; Kensington Gardens; Poradnik dla piszących fantasy; Piróg albo Nie ma zlota w Szarych Górach)

Публикуется с разрешения автора и его литературного агентства NOWA Publishers (Польша) при содействии Агентства Александра Корженевского (Россия).

© Andrzej Sapkowski, 1988, 1990, 1992, 1993, 1994, 1995, 2001

© Andrzej Sapkowski, Warszawa 2014

© Перевод. С. Легеза, 2019

© Перевод Е. Вайсброт, наследники, 2019

© Перевод. Г. Мурадян, Е. Барзова, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2019

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Сезон гроз

Говорят, что прогресс разгоняет тьму. Но всегда, всегда будет суща тьма. И всегда во тьме будет Зло, всегда будут во тьме клыки и когти, убийство и кровь. Всегда будут твари, что по ночам стучатся. А мы, ведьмаки, – сущи, чтобы постучаться к оным.

Весемир из Каэр Морхена

Кто сражается с чудовищами, должен остерегаться, чтобы самому не стать чудовищем. Если долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя.

Фридрих Ницше

По ту сторону добра и зла^[1]

Смотреть в бездну, по-моему, – полный идиотизм. В мире есть множество вещей куда более достойных того, чтобы на них смотреть.

Лютик

Полвека поэзии

Глава первая

Жил он лишь для того, чтобы убивать.

Лежал на прогретом солнцем песке.

Ощущал вибрации прижатыми к тверди щетинками и перистыми усиками. Хотя вибрации все еще были далеко, Идр чувствовал их отчетливо и явственно, мог определить по ним не только направление и скорость движения жертвы, но и ее вес. Для большинства хищников, что охотились сходным образом, вес жертвы имел значение первостепенное: красться, нападать, догонять означало расходовать энергию, что и приходилось восполнять энергетической ценностью пищи. Большинство подобных Идру хищников отказывалось от нападения, если добыча была слишком мала. Но не Идр. Идр существовал не для того, чтобы жрать и поддерживать род. Не для того был он создан.

Жил он для того, чтобы убивать.

Осторожно двигая конечностями, он вылез из ямины, переполз через трухлявый ствол, в три прыжка пересек бурелом, призраком метнулся через поляну, нырнул в поросший папоротником подлесок, утонул в чащобе. Двигался быстро и бесшумно, то бегом, то, словно огромный кузнечик, скачками.

Нырнул в сухостой, припал к земле сегментированной броней брюха. Вибрации грунта становились все отчетливей. Импульсы от вибрисс и щетинок Идра складывались в картинку. В план. Идр уже знал, как добраться до жертвы, в каком месте пересечь ей дорогу, как обратить ее в бегство, как длинным прыжком пасть на нее сзади, на какой высоте ударить, рубануть острыми, словно бритвы, жвалами. Вибрации и импульсы уже вздымали в нем радость, которую Идр позна́ет, когда жертва забьется под его тяжестью, эйфорию, которую доставит ему вкус горячей крови. Наслаждение, которое он испытает, когда воздух прошьет вопль боли. Он слегка вздрагивал, раскрывая и смыкая клешни и педипальпы.

Колебания почвы были предельно отчетливы, а еще они сделались дифференцированы. Идр уже знал, что жертв больше, скорее всего три, возможно – четыре. Две сотрясали землю привычным образом, вибрации от третьей указывали на малую массу и размер. Четвертая же – если и вправду была некая четвертая – вызывала колебания спорадичные, слабые и нечеткие. Идр сделался недвижим, напряг и выставил над травою антенны, исследовал движение воздуха.

Вибрация почвы наконец-то донесла сигнал, которого Идр дожидался. Жертвы разделились. Одна, меньшая, осталась позади. А та четвертая, та неотчетливая, исчезла. Это был ложный сигнал, обманчивое эхо. Идр его проигнорировал.

Маленькая добыча еще больше отдалилась от остальных. Почва затряслась сильнее. И ближе. Идр напряг задние конечности, оттолкнулся и прыгнул.

* * *

Девочка испуганно вскрикнула. Вместо того чтобы убегать, она замерла на месте. И непрерывно кричала.

* * *

Ведьмак кинулся к ней, в прыжке выхватывая меч. И тут же понял: что-то не так. Его обвели вокруг пальца.

Мужчина, тянувший тележку с хворостом, заорал и на глазах Геральта взлетел на сажень вверх, кровь же из него брызнула широко и обильно. Он упал, чтобы тотчас взлететь снова, на этот раз двумя истекающими кровью кусками. Уже не кричал. Теперь пронзительно вопила женщина, как и дочь, – замершая и парализованная страхом.

Не веря, что ему это удастся, ведьмак все же сумел ее спасти. Подскочил к забрызганной кровью женщине и сильно толкнул, отшвыривая ее с тропинки в лес, в папоротники. И сразу понял, что это тоже было хитростью. Фортелем. Ибо серый, плоский, многоногий и невероятно быстрый силуэт уже удалялся от тележки и первой жертвы. Двигался ко второй. К по-прежнему кричавшей девочке. Геральт метнулся следом.

Если бы та стояла на месте – он наверняка бы не успел. Но девочка поняла, что к чему, и стремглав кинулась наутек. Серая тварь, однако, добралась бы до нее быстро и без усилий – добралась бы, убила и вернулась, чтобы вдобавок прикончить и женщину. Так бы и случилось, не будь там ведьмака.

Он догнал тварь, прыгнул, придавил каблуком одну из задних конечностей. Не отскочи в тот же миг, лишился бы ноги – серая тварь с невероятным проворством вывернулась, а ее серповидные клешни клацнули, промахнувшись лишь на волос. Прежде чем ведьмак восстановил равновесие, тварь оттолкнулась от земли и атаковала. Геральт парировал рефлекторным, широким и довольно бестолковым ударом меча; отбросил тварь. Урона ей не нанес, но перехватил инициативу.

Сорвался с места, подскочил, рубя от уха, развалив панцирь на плоской головогруди. Прежде чем ошеломленная тварь опомнилась, вторым ударом отсек ей левое жвало. Тварь кинулась на него, взмахивая лапами, стараясь прободать, словно тур, оставшимся жвалом. Ведьмак отрубил и его. Быстрым обратным ударом отхлестнул одну из педипальп. И снова рубанул в головогрудь.

* * *

До Идра наконец-то дошло, что он в опасности. Что должен убежать. Должен убежать, убежать далеко, зарыться куда-нибудь, укрыться. Он жил лишь затем, чтобы убивать. Чтобы убивать – он должен регенерировать. Должен убежать… Убежать…

* * *

Убежать ведьмак ему не позволил. Догнал, наступил на задний сегмент туловища, ударил сверху, наотмашь. На этот раз броня головогруди уступила, из разлома брызнула и полилась густая зеленоватая сукровица. Тварь дергалась, конечности исступленно молотили по земле.

Геральт ударил мечом, напрочь отрубая плоскую голову от остального тулова.

Тяжело дышал.

Вдали загремело. Поднявшийся ветер и быстро темневшее небо возвещали близкую грозу.

* * *

Альберт Смулька, новоназначенный волостной жупан, уже при первой встрече напомнил Геральту брюкву – был округл, неопрятен, толстокож и совершенно никаков. Другими словами, не слишком-то отличался от прочих служащих волостного уровня, с какими Геральту приходилось иметь дело.

– Получается, что это правда, – сказал жупан. – Что как ведьмак ты в работе справный.

– Йонас, предшественник мой, – продолжил он через минутку, так и не дождавшись никакой реакции от Геральта, – нахвалиться на тебя не мог. Подумать токмо, а я полагал – дурит он. Стало быть, не доверял я ему, выходит. Знаю ж, как быль сказкой обрастает. Особенно у люда темного, у того, где что ни слово – так чудо али диво, али иной какой ведьмак сил нелюдских. А тут – нате, вылезает, что оно правда истинная. Там, в бору, за речушкой-то, людишек сгинуло – не счесть. А поскольку там дорога к городку прямая, они тудой и ходили, дурни… На погибель собственную. На предупрежденья невзирая. Нонче такое уж времечко, что по пустошам лучше не шляться, по лесам не лазить. Всюду чудища, всюду людоедцы. В Темерии, на Тукайском Погорье, давеча жуткое дело стряслось, пятнадцатерых людей упырь какой-то в углежогском хуторке поубивал. Хутор тот Роговизной звался. Слышал наверняка ж. Нет? Но правду говорю, чтоб я сдох. Даже чернокнижники, болтают, в той Роговизне следствие вели. Ну, да что болтать? Мы нынче здесь, в Ансегисе, в безопасности. Благодаря тебе.

Он вынул из комода шкатулку. Развернул на столе лист бумаги, макнул перо в чернильницу.

– Обещал ты, что страшилище убьешь, – сказал жупан, не поднимая головы. – Получается, слов на ветер не бросаешь. Человек ты верный, как для бродяги… Да и людишкам тамошним жизнь спас. Бабе и девке. Поблагодарили они хоть? Пали в ножки?

Не пали, поиграл желваками ведьмак. Потому как еще в себя не пришли. А пока придут – я уж отсюда и уеду. Пока они поймут, что я их использовал как приманку, в самонадеянной гордыне уверенный, что сумею защитить всех троих. Я уеду, прежде чем до девочки дойдет, что из-за меня она теперь полусирота.

Чувствовал он себя погано. Наверняка был это результат использованных перед боем эликсиров. Наверняка.

– Сей же монструм, – жупан посыпал бумагу песком, а потом стряхнул песок на пол, – истинная мерзость. Я глянул на труп, когда принесли… Что оно такое было?

Геральт тоже сомневался в видовой принадлежности твари, но не собирался признаваться.

– Арахноморф.

Альберт Смулька пожевал губами, тщетно пытаясь повторить.

– Тьфу ж ты, как звали – так звали, пошло оно псу под хвост. Это тем мечом ты его засек? Этим вот клинком? Можно глянуть?

– Не можно.

– Ха, верно, потому что заклятое лезвие. Да и дорогое поди… Лакомый кусочек… Ну, мы-то здесь ля-ля-ля, а времечко бежит. Договор исполнен, пора платить. Но сперва – формальности. Распишись-ка на фактуре. Значится, крестик поставь или иной какой знак.

Ведьмак взял поданный ему счет, повернулся к свету.

– Гляньте на него, – кривясь, покачал головой жупан. – Типа чего, читать умеет?

Геральт положил бумагу на стол, толкнул в сторону чиновника.

– В документ, – сказал тихо и спокойно, – вкралась ошибка. Мы договаривались на пятьдесят крон. Счет составлен на восемьдесят.

Альберт Смулька сплел пальцы, положив на них подбородок.

– Это не ошибка, – он тоже понизил голос, – а, скорее, знак признания. Ты убил страшное страшилище, а оно наверняка ведь непростая была работенка… Сумма никого не удивит…

– Не понимаю.

– Ага, как же. Не изображай невинность. Сказать мне хочешь, что Йонас, когда здесь правил, не выставлял тебе таких фактур? Голову на отсечение дам, что…

– Что – «что»? – оборвал его Геральт. – Что он завышал счета? А разницу, на которую облегчал королевскую казну, делил со мной напополам?

– Напополам? – жупан скривился. – Ты не слишком-то, ведьмак, не слишком. Подумать только, важный какой! Ты с разницы треть получишь. Десять крон. Для тебя оно и так премия немалая. А мне больше надлежит получать хотя б из-за положения моего. Урядникам державным следует быть состоятельными. Чем урядник державный состоятельней, тем и державы престиж выше. Да что бы ты о таком знал?.. Наскучил мне уже наш разговор. Подпишешь счет или как?

Дождь стучал по крыше, снаружи лило как из ведра. Но уже не гремело, гроза уходила.

Интерлюдия

Двумя днями позже

– Милости просим, уважаемая, – властно склонил голову Белогун, король Керака. – Милости просим. Слуги, стул!

Свод комнаты украшал плафон – фреска, представлявшая парусник меж волн, тритонов, гиппокампов и созданий, напоминавших омаров. Фреска же на одной из стен была картой мира. Картой, как давно удостоверилась Коралл, предельно фантастической, с реальным положением суши и вод не имеющей ничего общего. Но симпатичной и выполненной со вкусом.

Два пажа приволокли и установили тяжелое резное кресло. Чародейка села, возложив руки на подлокотники так, чтоб ее усеянные рубинами браслеты были хорошо видны и оказались в центре внимания. На завитых волосах ее возлегала еще и рубиновая диадема, а в глубоком декольте – рубиновое колье. Все специально для аудиенции у короля. Она хотела произвести впечатление. И производила. Король Белогун таращил гляделки, не понять – на рубины или на декольте.

Белогун, сын Осмика, был, можно сказать, королем в первом поколении. Отец его сколотил немалое состояние на морской торговле и, как поговаривали, на морском разбое. Прикончив конкурентов и монополизировав каботажные рейсы, Осмик провозгласил себя королем. Акт самозваной коронации, по сути, лишь формализовал статус-кво, а потому не возбудил серьезных возражений, как не вызвал и протестов. Во время предыдущих малых войн и войнушек Осмик разрешил конфликты – пограничные и властные – с соседями, Вердэном и Цидарисом. Стало ясно, где Керак начинается, где заканчивается и кто в нем правит. А коль правит – то он король, и надлежит ему носить таковой титул. Естественным образом титул и власть переходят от отца к сыну, а потому никто и не удивился, что после смерти Осмика на трон сел его наследник, Белогун. Правда, сыновей у Осмика было чуть поболе, как минимум еще четверо, но все они отреклись от права на корону, а один вроде бы даже добровольно. Так вот и вышло, что Белогун правил в Кераке уже лет двадцать с гаком, согласно семейной традиции извлекая прибыль с верфей, транспорта, рыболовства и пиратства.

Нынче же король Белогун давал прием: на троне, на возвышении, в собольем колпаке, со скипетром в руке. Величественный, словно жук-навозник на коровьей лепешке.

– Почтенная и милая сердцу нашему госпожа Литта Нейд, – приветствовал он. – Возлюбленная наша чародейка Литта Нейд. Ты изволила снова проведать Керак. И должно быть, снова надолго?

– Мне полезен морской воздух. – Коралл провокационно положила ногу на ногу, демонстрируя туфельку на модной нынче пробке. – По милостивому разрешению вашего королевского величества, конечно.

Король повел взглядом по сидевшим подле сыновьям. Долговязые, словно орясины, оба они ничем не напоминали отца: костистого, жилистого, однако ростом, увы, не вышедшего. Да и братьями они не казались. Старший, Эгмунд, черный, словно ворон. Ксандер, чуть помладше, блондин, почти альбинос. Оба поглядывали на Литту без симпатии. Их явно раздражала привилегия, в силу которой чародеи в присутствии королей сидели, а аудиенции им давали на стульях. Однако привилегия была распространена широко, и никто, почитавший себя цивилизованным, не смел ею пренебречь. А сыновья Белогуна весьма желали сойти за цивилизованных.

– Милостивое разрешение, – медленно проговорил Белогун, – мы дадим. С определенной оговоркой.

Коралл подняла руку и принялась внимательно разглядывать ногти, демонстрируя, где именно она видала оговорки Белогуна. Король знака не воспринял. А если и воспринял, то умело это скрыл.

– Дошло до ушей наших, – засопел он гневно, – что бабам, которые детей не желают, уважаемая госпожа Нейд предлагает магические декокты. А тем, кто уже в тяжести, помогает плод сбросить. Мы же здесь, в Кераке, таковую процедуру полагаем аморальной.

– То, на что у женщины есть природное право, – сухо ответствовала Коралл, – не может быть аморальным ipso facto^[2].

– Женщина, – король сел на троне ровно, худощавый и поджарый, – имеет право ожидать от мужчины лишь два дара: лето встретить в тяжести, а на зиму получить лапти из тонкого лыка. Как первый, так и второй дар должны заякорить женщину в доме. Ибо дом является местом для женщины соответствующим, природой ей предписанным. Женщина с большим пузом и цепляющимся за подол потомством от дома не удалится, и в голову ей никакие глупости не придут, а сие гарантирует такоже и спокойствие духа мужчины. Спокойный же духом мужчина способен тяжко трудиться за-ради умножения богатства и благосостояния своего владыки. Трудящемуся же в поте лица своего и без передыху, спокойному за чету свою мужчине в голову не придут такоже и никакие глупости. А коли женщине некто подскажет, что должна она рожать, когда пожелает, а когда не пожелает – то и не должна, да когда некто вдобавок подскажет ей способ и подсунет средство, тогда, почтенная, общественный порядок начнет рушиться.

– Верно, – вмешался принц Ксандер, уже давненько ждавший оказии, чтобы вмешаться. – Именно так.

– Женщина, отвергающая материнство, – продолжал Белогун, – женщина, кою не удерживают в дому живот, люлька и мальцы, вскоре уступит похоти, и се дело очевидное, неминуемое. И тогда же мужчина утратит внутреннее спокойствие и равновесие духа, в былой его гармонии что-то вдруг разладится и засмердит, да что там – окажется, что он ни гармонией никакой не обладает, ни сообразностью. Особенно той сообразностью, что обосновывает ежедневную его страду в поте лица своего. А такоже выйдет наружу, что результаты той страды в поте лица его присваиваю я. Ну а от мыслей подобных один лишь шаг до крамолы. До комплота, бунта, мятежа. Поняла ль ты, Нейд? Кто дает бабам средства против беременности или помогающие ее прервать, тот подтачивает общественный порядок, подзуживает к бунтам и крамоле.

– Верно! – вмешался Ксандер. – Точно сказано!

Литта плевать хотела на видимость авторитета и властности Белогуна, она знала прекрасно, что как чародейка – неприкасаема и единственное, на что способен король, – трепать языком. Однако Коралл удержалась от подробного высказывания о том, что в королевстве его разлад и смрад ощутимы уже давно, что сообразности в нем – кот наплакал, а единственная гармония, здешним обитателям известная, это музыкальный инструмент, разновидность аккордеона. И что втягивать в это еще и женщин, материнство или отказ от оного – доказательство не только мизогинии, но и кретинизма.

– В твоих пространных речах, – сказала она вместо этого, – то и дело возникал мотив умножения богатства и достатка. Я прекрасно тебя понимаю, поскольку и собственный достаток мне любезен чрезвычайно. И ни за что на свете я не откажусь от того, что достаток сей мне обеспечивает. Полагаю я, что женщина имеет право рожать, когда хочет, и не рожать, когда не хочет, но не стану на эти темы спорить, поскольку каждый имеет право на какие-то там убеждения. Обращу лишь внимание, что за оказание женщинам медицинской помощи я беру плату. Это довольно значимый источник моих доходов. У нас экономика свободного рынка, король. Не вмешивайся, очень тебя прошу, в источник моих доходов. Поскольку мои доходы, как тебе прекрасно известно, это еще и доходы Капитула, и всего братства. А братство исключительно скверно реагирует на попытки свои доходы уменьшить.

– Уж не пытаешься ли ты мне угрожать, Нейд?

– Как бы я посмела? Более того, я предлагаю далеко идущие помощь и сотрудничество. Знай, Белогун, что если в результате проводимого тобою давления и грабежа дойдет в Кераке до беспорядков, если вспыхнет здесь, высокопарно выражаясь, факел бунта, если подступит сюда взбунтованная чернь, чтобы выволочь тебя за чуб, сбросить с престола, а после того вздернуть на сухой ветви… Вот тогда ты можешь рассчитывать на мое братство. На волшебников. Ибо мы придем на помощь. Не допустим ни бунта, ни анархии, поскольку они и нам не на руку. Оттого взыскивай и умножай богатство. Умножай спокойно. И не мешай умножать другим. Очень прошу и всерьез тебе советую.

– Советуешь? – распетушился, привстав с кресла, Ксандер. – Ты советуешь? Отцу? Отец – король! Короли не слушают советов, короли приказывают!

– Сядь, сын, – скривился Белогун, – и сиди тихо. А ты, чародейка, напряги-ка слух. Хочу тебе кое-что сказать.

– Ну?

– Беру я себе новую женку… Семнадцати лет… Вишенка, скажу тебе. Вишенка в крему.

– Мои поздравления.

– Делаю я это по причинам династическим. В заботе о преемственности и достатке державы.

Дотоле молчаливый, будто камень, Эгмунд вскинул голову.

– Преемственность? – рявкнул, и злой блеск в его глазах не ускользнул от внимания Литты. – Какая такая преемственность? У тебя шестеро сынов и восемь дочек, считая ублюдков! Мало тебе?

– Сама видишь, – махнул костистой рукой Белогун. – Сама видишь, Нейд. Надобно мне позаботиться о преемственности. Следует ли мне оставлять королевство и корону тому, кто таким вот манером обращается к родителю? К счастью, я еще живой и правлю. И править намереваюсь долгонько. Как сказал уже – женюсь…

– Ну и?

– Когда бы… – король почесал за ухом, взглянул на Литту из-под прищуренных век. – Когда бы она… Моя новая жена, значит… Обратилась бы к тебе за оными средствами… Я запрещаю их ей давать. Поскольку мне те средства не по нраву! Поскольку это неестественно!

– Так мы можем договориться, – очаровательно улыбнулась Коралл. – Вишенке твоей, обратись она ко мне, я их не предоставлю. Клянусь.

– Вот и славно, – просиял Белогун. – Видишь, как расчудесно мы нашли общий язык. Главное ж – взаимное понимание и двустороннее уважение. Даже не сойтись во мнениях можно красиво.

– Верно, – вмешался Ксандер. Эгмунда передернуло, он тихо выругался.

– В рамках уважения с пониманием, – Коралл, накручивая рыжий локон на палец, взглянула вверх, на плафон, – равно как и в заботе о гармонии и благосостоянии твоей державы… Есть у меня некая информация. Доверительная информация. Я презираю доносительство, но обман и преступление презираю еще сильнее. А речь, мой король, идет о дерзком финансовом обмане. Есть те, кто пытается тебя обкрадывать.

Белогун склонился на троне, и лицо его искривилось по-волчьи.

– Кто? Имена!

Керак – город в северном королевстве Цидарис, в устье реки Адалатте. Некогда столица отдельного королевства К., кое в результате дурного правления и пресечения властвующей ветви захирело, утратило значение и было поделено и поглощено соседями. Имеет порт, несколько фабрик, морской маяк и около 2000 жителей.

Эффенберг и Тальбот

Encyclopaedia Maxima Mundi, том VIII

Глава вторая

Залив щетинился мачтами и полнился парусами, белыми и разноцветными. Крупные корабли стояли на прикрытом мысом и волноломом рейде. В самом порту, у деревянных молов, чалились судна поменьше и совсем махонькие. На пляжах почти все свободные места занимали лодки. Или остатки лодок.

На носу мыса, исхлестанный белыми волнами прибоя, вздымался морской маяк белого и красного кирпича, обновленный реликт эльфийских времен.

Ведьмак тронул шпорой бок кобылки. Плотва вскинула голову, раздула ноздри, словно и сама радовалась запаху моря, несомому ветром. Понукаемая, двинулась через дюны. К близкому уже городу.

Город Керак, главный мегаполис одноименного королевства, раскинулся вдоль обоих берегов устья реки Адалатте и разбит был на три отдельные, явственно отличные друг от друга зоны.

На левом берегу Адалатте находились порт, доки и промышленно-торговый район, охватывавший верфь с мастерскими, а также предприятия по переработке, склады и ангары, торжища и базары.

Противоположный берег реки, территорию, называемую Пальмирой, заполоняли лачуги да хибары бедноты и работного люда, дома и лавки мелких торговцев, бойни, мясные прилавки и многочисленные, оживающие преимущественно в сумерках, кабаки да таверны. Ибо Пальмира была и районом развлечений, запретных удовольствий. Также, насколько знал Геральт, здесь запросто можно было лишиться кошелька или получить нож под ребро.

Подальше от моря, на левом берегу, за высоким частоколом из толстенных бревен располагался, собственно, сам Керак: кварталы узких улочек меж домами богатых купцов и финансистов, факториями, банками, ломбардами, мастерскими швецов и сапожников, магазинами и магазинчиками. Наличествовали здесь также постоялые дворы и места развлечений высшего разряда, предлагая, впрочем, ровно те же услады, что и портовая Пальмира, но за куда большие деньги. Центр квартала состоял из четырехугольного рынка, здания городской ратуши, театра, суда, таможенной конторы и домов городской элиты. У входа в ратушу на постаменте высился жутко обгаженный чайками памятник основателю города, королю Осмику. Была это явная липа, приморский город возник задолго до того, как Осмик прибыл сюда бес его знает откуда.

Повыше, на взгорье, стоял замок и королевский дворец, в формах и абрисах довольно нетипичных, поскольку ранее был он древним храмом, перестроенным и расстроенным после того, как оставили его жрецы, разочарованные полным отсутствием интереса со стороны народа. От храма сохранилась даже кампанила, сиречь колокольня с большим колоколом, в который нынче властвующий в Кераке король Белогун приказывал бить ежедневно в полдень и – к неизбывной злобе подданных – в полночь.

Колокол заголосил, когда ведьмак въехал меж крайними хибарами Пальмиры.

Пальмира воняла рыбой, стиркой и кружалом, толкотня на улочках была ужасная, проезд стоил ведьмаку изрядного времени и терпения. Он вздохнул с облегчением, когда наконец-то добрался до моста и переехал на левый берег Адалатте. Вода смердела, разнося комья грязной пены, результат работы стоявшего выше по реке кожевенного заводика. Отсюда недалёко было до дороги, ведущей к окруженному частоколом бургу.

Он отвел лошадь в конюшни под бургом, заплатив за пару дней наперед и оставляя конюху бакшиш, чтобы гарантировать Плотве должный присмотр. Направился к караульне. В Керак можно было попасть лишь через караульню, после прохождения контроля и сопутствующих оному малоприятных процедур. Ведьмака эта необходимость несколько раздражала, но он понимал ее цель – обитателей бурга за частоколом не слишком радовала мысль о визитах гостей из портовой Пальмиры, особенно сошедших на сушу моряков из чужедальних стран.

Он вошел в караульню – деревянный сруб, в котором находилась, как он знал, кордегардия. Полагал, будто знает, что его ждет. Ошибался.

В жизни своей доводилось ему посещать различные кордегардии. Малые, средние и большие, в закоулках мира близких и весьма отдаленных, в регионах, отягченных цивилизацией в большей и меньшей степени, а то и вовсе не отягченных. Все кордегардии мира смердели затхлостью, по́том, кожей и мочой, как, впрочем, и железом со смазкой для консервации оружия. То же было и в кордегардии Керака. Вернее, было бы, когда б классические кордегардные запахи не забивала тяжелая, душная, под потолок встающая вонь пердежа. В меню гарнизона здешней кордегардии, несомненно, преобладали крупносеменные стручковые, навроде гороха, бобов и цветной фасоли.

Гарнизон же был исключительно дамским. Состоял он из шести женщин. Сидевших за столом и увлеченных полуденной трапезой. Все дамы жадно хлебали из глиняных мисок нечто, что плавало в реденьком перцовом соусе.

Самая высокая из стражниц, видать, комендант, отодвинула от себя миску, встала. Геральт, который всегда полагал, что некрасивых женщин не бывает, внезапно почувствовал настоятельную необходимость пересмотреть свои убеждения.

– Оружие на лавку!

Как и все присутствующие, стражница была острижена наголо. Волосы успели чуток отрасти, покрыв лысую голову неопрятной щетиной. Из-под расстегнутого камзола и расхлюстанной рубахи виднелись мышцы пресса, при виде которых сам собою вспоминался большой перетянутый рулет. Бицепсы стражницы, дабы остаться в рамках гастрономической образности, были размером со свиные окорока.

– Сказала же – оружие на лавку! – повторила она. – Оглох?

Одна из ее подчиненных, все еще склоненная над миской, чуток приподнялась и перднула, истово и протяжно. Ее подруги заржали. Геральт обмахнулся перчаткой. Стражница глядела на его мечи.

– Эй, девочки! Давайте-ка сюда!

«Девочки» встали, без охоты, потягиваясь. Все, как приметил Геральт, одевались в стиле скорее свободном и легком, а главное, позволявшем прихвастнуть мускулатурой. На одной были короткие кожаные штаны с распоротыми по шву штанинами, чтобы втиснуть голени. А вверх от талии одёжкой ей служили в основном перекрещивавшиеся ремни.

– Ведьмак, – сказала она. – Два меча. Стальной и серебряный.

Вторая, как и все – высокая и широкая в плечах, приблизилась, бесцеремонным движением распахнула рубаху Геральта, ухватилась за серебряную цепочку, выудила медальон.

– И знак есть, – подтвердила. – На знаке волк, с зубами ощеренными. Выходит, и взаправду ведьмак. Пропускаем?

– Устав не запрещает. Мечи он сдал…

– Именно, – спокойно включился в беседу Геральт. – Сдал. И полагаю, они пребудут пока в охраняемом депозите? И я получу их назад по расписке? Каковую мне сейчас выдадут?

Стражницы, щеря зубы, окружили его. Одна толкнула, словно бы невзначай. Вторая громко перднула.

– Вот тебе расписка, – фыркнула она.

– Ведьмак! Наемный убийца чудовищ! А мечи отдал! Сразу! Покорный, как пацанчик!

– Хреняшку свою тоже бы сдал, если бы приказали.

– Так прикажем, а? Что, девки? Пусть вынет из штанов!

– Подивимся, какие там у ведьмаков хреняшки!

– Хватит, – рявкнула комендант. – Разыгрались, дырки. Гонсхорек, ну-ка сюда! Гонсхорек!

Из соседнего помещения появился лысоватый и немолодой милсдарь в бурой епанче и шерстяном берете. Едва войдя – раскашлялся, снял берет и принялся им обмахиваться. Без слова принял обернутые ремнями мечи, сделал Геральту знак, чтобы шагал следом. Ведьмак не заставил себя упрашивать. В наполнявшей кордегардию смеси газов газы кишечные уже начинали преобладать.

Помещение, в которое они вошли, разделяла толстая железная решетка. Милсдарь в епанче заскрежетал в замке большим ключом. Повесил мечи на крючок подле прочих мечей, сабель, кордов и ножей. Раскрыл потрепанную амбарную книгу, корябал там медленно, неторопливо, непрестанно кашляя и с трудом переводя дыхание. Наконец он вручил Геральту расписку.

– Я так понимаю, мои мечи здесь – в безопасности? Под ключом и охраной?

Бурый милсдарь, тяжело дыша и похрипывая, затворил решетку и показал ему ключ. Геральта это не убедило. С любой решеткой можно совладать, а звуковые эффекты от флатуленции дам-стражей по-любому заглушат попытки взлома. Однако выхода не было. Надлежало завершить в Кераке то, ради чего он прибыл. И покинуть город как можно скорее.

* * *

Кабак или же – как гласила вывеска – австерия «Natura Rerum»^[3] располагалась в не слишком большом, но довольно изящном строении кедрового дерева, с остроугольной крышей и высоко торчащей трубой. Фасад дома украшало крыльцо, уставленное раскидистыми алоэ в деревянных кадках. Из помещения доносились кухонные запахи, главным образом печеного на решетках мяса. Запахи были столь соблазнительны, что ведьмаку «Natura Rerum» сразу же показалась Эдемом, садом наслаждений, островом счастья. Местом успокоения благословенных, млеком и медом истекающим.

Оказалось, однако, что Эдем оный – как и всякий Эдем – охраняем. Был у него свой цербер, страж с мечом огненным. Геральту выпала оказия увидать его в действии. Цербер, мужик невысокий, но кряжистый, на его глазах изгнал из садов наслаждений худого юнца. Юнец протестовал – покрикивал и жестикулировал, что, похоже, цербера нервировало.

– Тебе запрещено входить, Муус. И ты хорошо об этом знаешь. Так что – ступай себе. Я повторять не стану.

Юнец торопливо отшагнул от ступеней, чтобы избежать толчка. Был он, как заметил Геральт, преждевременно лысеющим, реденькие и длинненькие белесые волосы начинали расти в районе темени, что, в общем-то, производило впечатление куда как мерзкое.

– Драл я вас и ваш запрет! – распалялся юнец с безопасного расстояния. – Не больно-то и хотелось! Да вы и не одни, к конкурентам пойду! Индюки надутые! Парвеню! Вывеска золоченая, а на сапогах – дерьмо все то же! И значите для меня ровно столько же, как дерьмо это! А говно – говном и останется!

Геральт слегка обеспокоился. Лысеющий юноша, хоть и мерзкий экстерьером, выглядел вполне себе по-господски, может, и не по-богатому, но в любом случае куда изысканней его самого. А потому, если именно изысканность являлась решающим критерием…

– А ты куда, спрошу-ка, – холодный голос цербера прервал течение его мыслей. И подтвердил опасения.

– Это эксклюзивное заведение, – продолжил цербер, загораживая собой лестницу. – Понимаешь значение слова? Это типа исключительное. Для немногих.

– Отчего не для меня?

– Не платье красит человека, – стоявший двумя ступеньками выше цербер мог смотреть на ведьмака сверху вниз. – И ты, чужеземец, ходячая иллюстрация этой народной мудрости. Твое платье ничуть тебя не красит. Может, и украшают тебя иные – скрытые – вещи, вникать не стану. Повторю: это эксклюзивное заведение. Мы не рады здесь людям, одетым как бандиты. Равно как и людям вооруженным.

– Я не вооружен.

– Но выглядишь совсем даже наоборот. Оттого – будь добр, направь стопы куда-нибудь в другое место.

– Погоди-ка, Тарп.

В дверях заведения появился смуглый мужчина в бархатном кафтане. Брови – кустистые, взгляд – пронзительный, а нос – орлиный. И крупный.

– Похоже, – поучал цербера орлиный нос, – ты не в курсе, с кем имеешь дело. Не знаешь, кто к нам заглянул.

Затянувшееся молчание цербера свидетельствовало, что тот и вправду не знает.

– Геральт из Ривии. Ведьмак. Известный тем, что защищает людей и спасает их жизни. Как неделю тому здесь, в наших краях, в Ансегисе: спас мать с ребенком. А несколькими месяцами ранее, в Цизмаре, и о том много говорили, убил он левкроту-людоедку^[4], сам при этом получив ранения. Посмел бы я кому-то, кто занят таким вот честным ремеслом, запретить вход в мое заведение? Вовсе нет: я рад такому гостю. И почту за честь, что он решил меня посетить. Господин Геральт, австерия «Natura Rerum» приветствует вас в своих стенах. Я Феб Равенга, владелец этой скромной ресторации.

Стол, за который усадил его мэтр, был накрыт скатертью. Все столы в «Natura Rerum» – в большинстве своем занятые – накрыты были скатертями. Геральт не помнил, когда он в последний раз видывал скатерти в кабаке.

Хоть и заинтригованный, он не глазел по сторонам, не желая сойти за провинциала и простеца. Мимолетный взгляд, однако, выявил обстановку скромную, хоть утонченную и изысканную. Изысканной – пусть не всегда утонченной – была и клиентура: по его прикидкам, в основном купцы и ремесленники. Встречались капитаны кораблей, загорелые и бородатые. Хватало и пестро одетых господ дворян. Пахло здесь тоже славно и изысканно: жареным мясом, чесноком, тмином и большими деньгами.

Он почувствовал на себе взгляд. Когда за ним наблюдали, его ведьмачьи инстинкты сигнализировали об этом тотчас. Он зыркнул уголком глаза.

Наблюдавшей – и тоже весьма скрытно, незаметно для обычного смертного – была молодая женщина с по-лисьи рыжими волосами. Изображала она предельную увлеченность блюдом – чем-то аппетитным на вид и даже издали искушающе пахнувшим. Внешний вид, как и язык тела, не оставлял места для сомнения. Только не для ведьмака. Он готов был биться об заклад, что это – чародейка.

Мэтр, прокашлявшись, оторвал его от раздумий и накатившей вдруг ностальгии.

– Сегодня, – сообщил торжественно и не без гордости мэтр, – мы предлагаем телячье гузно, тушенное в овощах с грибами и фасолью. Ягнячий кострец, печеный с баклажанами. Свиной бок в пиве, подаваемый с глазурованными сливами. Лопатку кабана печеную, подаваемую с яблоками в желе. Утиную грудку жареную, подаваемую с красной капустой и клюквой. Кальмаров, фаршированных цикорием, с белым соусом и виноградом. Удильщика на решетке, в сметанном соусе, подаваемого с тушеными грушами. А еще наше фирменное: гусиные ножки в белом вине, с набором фруктов, запеченных в фольге, и тюрбо с рачьими шейками в карамелизированных чернилах каракатицы.

– Если предпочитаешь рыбу, – у стола невесть когда появился Феб Равенга, – то я крайне рекомендую тюрбо. Из утреннего лова, само собой. Гордость шефа нашей кухни.

– Тогда тюрбо в чернилах, – ведьмак одолел в себе иррациональное желание заказать сразу несколько блюд, понимая, что это было бы дурновкусием. – Спасибо за совет. Я уж начал испытывать муки выбора.

– Какое вино желает милсдарь предпочесть? – спросил мэтр.

– Прошу вас выбрать что-нибудь подходящее. Я слабо разбираюсь в винах.

– Мало кто это признаёт, – усмехнулся Феб Равенга. – И куда как немногие в этом признаются. Не беспокойтесь, подберем сорт и год, господин ведьмак. Не стану мешать, доброго вам аппетита.

Пожеланию не дано было сбыться. Геральту не пришлось также узнать, какое вино ему подберут. И вкус тюрбо в чернилах каракатицы также остался для него загадкой.

Рыжеволосая женщина внезапно отбросила свои уловки, нашла его взглядом. Улыбнулась. Он не мог избавиться от впечатления, что – злорадно. Почувствовал дрожь.

– Ведьмак, называемый Геральтом из Ривии?

Вопрос задал один из трех одетых в черное субъектов, которые тихонько подошли к столу.

– Это я.

– Именем закона, вы арестованы.

Глава третья

Назначенная Геральту государственная защитница избегала смотреть ему в глаза. С упорством, достойным лучшего применения, она листала папку с документами. Документов там было немного. Точнее – два. Госпожа адвокат, должно быть, учила их наизусть. Чтобы блеснуть защитной речью – надеялся он. Но была это, как подозревал, надежда тщетная.

– В тюрьме, – госпожа адвокат наконец подняла взгляд, – вы причинили увечья двум сокамерникам. Мне, полагаю, стоило бы знать причину?

– Primo, я отверг их сексуальные ухаживания, они же не хотели понять, что «нет» означает «нет». Secundo, я люблю бить людей. Tertio, это ложь. Они сами покалечились. О стены. Чтобы меня очернить.

Говорил он неторопливо и равнодушно. После недели, проведенной в тюрьме, ведьмак сделался совершенно равнодушен. Защитница закрыла папку. Чтобы тут же снова ее открыть. После чего поправила вычурный парик.

– Избитые, – вздохнула она, – жалобу, думаю, не подадут. Поэтому сосредоточимся на акте инстигаторском. Асессор трибунала обвинит тебя в серьезном преступлении, грозящем суровым наказанием.

А как же иначе, подумал он, созерцая красоту госпожи адвоката. Задумался, сколько ей было лет, когда попала в школу чародеек. И в каком возрасте школу эту покинула.

Оба действующих университета чародеев – мужской в Бан Арде и женский в Аретузе на острове Танедд – кроме выпускников и выпускниц производили также отходы. Несмотря на густое сито вступительных экзаменов, в принципе позволявшее отсечь и отделить безнадежные случаи, только первые семестры осуществляли реальную селекцию и выявляли тех, кто умел маскироваться. Тех, для кого мышление оказывалось делом досадным и нежеланным. Скрытых глупцов, лентяев и ментальных сонь обоих полов, коим в школах магии ловить было нечего. Проблема состояла в том, что они обычно оказывались отпрысками персон зажиточных – или по иным каким причинам считавшихся важными. После изгнания из университета надлежало с этой молодежью что-то делать. С парнями, выброшенными из школы в Бан Арде, проблем не возникало – они попадали к дипломатам, ждали их армия, флот и полиция, а для самых безнадежных оставалась политика. Магические отбросы прекрасного пола лишь на первый взгляд было сложнее пристроить к делу. Пусть даже впоследствии изгнанные, дамочки-то сперва переступали порог чародейского университета и сколько-то там магии успевали опробовать. А влияние чародеек на правителей и на все сферы политико-экономической жизни было слишком велико, чтобы бросать дам на произвол судьбы. Так что им обеспечивали безопасную пристань. Попадали они в сферу справедливости. Становились юристками.

Защитница закрыла папку. После чего снова открыла.

– Я рекомендую признать свою вину, – сказала она. – Тогда мы можем рассчитывать на более легкий приговор…

– Признать в чем? – прервал ведьмак.

– Когда суд спросит, признаёшь ли – отвечай утвердительно. Признание вины будет признано смягчающим обстоятельством.

– Как тогда ты собираешься меня защищать?

Госпожа адвокат захлопнула папку. Словно крышку гроба.

– Пойдем. Суд ждет.

Суд ждал. Из судебного же зала как раз выводили предыдущего делинквента^[6]. Не слишком-то, как заметил Геральт, радостного.

На стене висел засиженный мухами щит, на нем можно было разглядеть герб Керака, голубой дельфин nageant^[7]. Под гербом стоял судейский стол. Восседали за ним трое персон. Худой писарчук. Выцветший подьячий. И госпожа судья – дама, степенная статью и лицом.

Лавку одесную от судей занимал исполняющий обязанности обвинителя асессор трибунала. Выглядел он серьезно. Достаточно серьезно, чтобы остерегаться встречи с ним на темной улочке.

На противоположной же стороне, слева от судейского состава, стояла лавка для обвиняемых. Место, ему предписанное.

Дальше пошло бойчей.

– Геральт, именуемый Геральтом из Ривии, по профессии – ведьмак, обвиняется в злоупотребленье, в завладенье и присвоенье средств, принадлежащих Короне. Действуя в сговоре с иными персонами, коих он коррумпировал, обвиняемый завысил размер выставленных за свои услуги счетов, намереваясь завладеть оными избытками. Что повлекло за собою траты из казны государства. Доказательством является донос, notitia criminis^[8], каковой обвинение прилагает к акту. Донос оный…

Скучающее выражение лица и отсутствующий взгляд судьи свидетельствовали, что степенная дама мыслями находится далеко. И что совершенно иные занимают ее вопросы и проблемы – стирка, дети, цвет занавесок, подходящее тесто для макового пирога и предвещавшие кризис счастливого супружества складки на ягодицах. Ведьмак смиренно принял тот факт, что сам он – куда менее важен. Что не конкурент подобным материям.

– Совершенное обвиняемым преступленье, – продолжал без эмоций обвинитель, – не только рушит страну, но и порядок общественный расточает и подрывает. Правопорядок требует…

– Приложенный к акту донос, – прервала судья, – суду придется воспринимать как probatio de relato, доказательство со слов третьего лица. Может ли обвинение предоставить другие доказательства?

– Других нет… Пока что… Обвиняемый, как сказано, ведьмак. Это мутант, пребывающий вне людского сообщества, презирающий законы человеческие и ставящий себя над ними. В своей криминогенной и социопатической профессии он общается с преступными элементами, а также с нелюдьми, в том числе и с расами, человечеству традиционно враждебными. Нарушение закона – у ведьмака в самой его нигилистической природе. В случае ведьмака, Высокие Судьи, отсутствие доказательств – наилучшее доказательство… Доказывает коварство и…

– А обвиняемый… – Судью, похоже, совершенно не интересовало, что еще доказывает отсутствие доказательств. – Обвиняемый признает ли свою вину?

– Не признаю. – Геральт не обратил внимания на отчаянные сигналы госпожи адвоката. – Я невиновен, не совершал никакого преступления.

Был у него определенный опыт, приходилось иметь дело с законниками. А еще он поверхностно ознакомился с соответствующей специальной литературой.

– Я обвиняем в результате предубеждения…

– Протестую! – крикнул асессор. – Обвиняемый провозглашает речь!

– Отклоняю.

– …в результате предубеждения относительно моей личности и профессии, то есть в результате praeiudicium, что наперед предполагает ложь. Кроме того, я обвиняюсь на основании анонимного доноса, вдобавок – единственного. Testimonium unius non valet. Testis unus, testis nullus^[9]. Ergo, это не обвинение, но предположение, сиречь praesumptio. А предположение оставляет сомнения.

– In dubio pro reo^[10]! – очнулась защитница. – In dubio pro reo, Высокий Суд!

– Суд, – судья грохнула молотком, пробудив выцветшего подьячего, – постановляет установить имущественный залог в размере пятиста новиградских крон.

Геральт вздохнул. Его интересовало, пришли ли оба его сотоварища по камере в себя и извлекли ли из произошедшего хоть какие-то уроки. Или же придется их бить и пинать сызнова.

А что такое город? Наш народ.

У. Шекспир

Кориолан^[11]

Глава четвертая

На самом краю людного торжища стоял небрежно сколоченный из досок прилавок, обслуживаемый старушкой в соломенной шляпке – божьим одуванчиком, округлой и румяной, словно добрая фея из сказки. Над старушкой виднелась надпись: «Счастье и радость – только у меня. Огурец бесплатно». Геральт задержался, выудил из кармана медяки.

– Нацеди, бабка, полкварты счастья, – потребовал хмуро.

Вдохнул поглубже, выпил махом, выдохнул. Вытер слезы, которые сивуха выжала у него из глаз.

Был он свободен. И зол.

О том, что свободен, как ни забавно, узнал он от персоны, ему известной. Внешне. Был это тот самый преждевременно облысевший юнец, которого на его глазах спустили со ступеней австерии «Natura Rerum». И который, как оказалось, служил трибунальским щелкопером.

– Ты свободен, – объявил ему лысеющий юнец, сплетая и расплетая худые, испятнанные чернилами пальцы. – Залог выплатили.

– Кто выплатил?

Информация оказалась конфиденциальной, лысеющий щелкопер отказался ее предоставить. Отказался также – и тоже наотрез – вернуть реквизированную сумку Геральта. Где содержались, кроме прочего, наличность и банковские чеки. Движимое имущество ведьмака, разъяснил он со злой ухмылочкой, было воспринято властью cautio pro expensis^[12], в качестве взноса в счет судебных издержек и будущего наказания.

Ругаться было бесцельно и бессмысленно. Геральту следовало радоваться, что на выходе ему отдали хотя бы те вещи, которые при задержании находились у него в карманах. Личные безделушки и мелкие деньги. Настолько мелкие, что никому не захотелось их красть.

Он пересчитал оставшиеся медяки. И улыбнулся старушенции.

– И еще полкварты счастья, пожалуйста. За огурчик спасибо.

После бабкиной сивухи мир заметно похорошел. Геральт знал, что это ненадолго, а потому ускорил шаг. Оставалось уладить еще кое-что.

Плотва, его кобылка, счастливо избежала внимания суда и не вошла в список cautio pro expensis. Пребывала там, где он ее оставил, в конюшне, обихоженная и накормленная. Подобное ведьмак не мог оставить без награды, независимо от состояния собственного кармана. Из горсти серебряных монет, что уцелели во вшитом в седло тайничке, несколько сразу досталось конюху. У сердяги от оной щедрости аж дыханье сперло.

Горизонт над морем темнел. Геральту казалось, что он примечает там искорки молний.

Перед входом в кордегардию он предусмотрительно набрал в грудь свежего воздуха. Не помогло. Госпожи стражницы, видно, употребили сегодня больше фасоли, чем обычно. Значительно, значительно больше. Как знать, может, нынче было воскресенье.

Одни – как обычно – ели. Другие играли в кости. Увидав его, поднялись из-за стола. И окружили Геральта.

– Гляньте-ка, ведьмак, – сказала комендант, стоя почти вплотную. – Взял и прилез.

– Я покидаю город. Пришел забрать свое имущество.

– Ежели мы позволим, – вторая стражница толкнула его локтем, словно бы случайно, – то что нам за это будет? Выкупить надобно, братка, выкупить. Верно ж, девки? Что мы прикажем ему сделать?

– А пусть каждую в голую задницу поцелует!

– И лизнет! Да поглубже!

– Да ну-у… Вдруг заразу какую занесет!

– Но ведь должен он нам, – еще одна наперла на него бюстом твердым, будто скала, – чо-нить приятное сделать, нет?

– Песенку пусть нам споет, – другая громко перднула. – А мелодию под этот мой тон подберет!

– Или под мой! – другая перднула еще сильнее. – Потому как мой погромче будет!

Остальные дамы аж за бока от смеха хватались.

Геральт прокладывал себе дорогу, пытаясь не переусердствовать с применением силы. В этот момент дверь склада депозитов распахнулась и на пороге появился милсдарь в бурой епанче и берете. Депозитарий, Гонсхорек, или как там его. Увидав ведьмака, раззявил широко рот.

– Вы? – выдавил. – Как же оно?.. Ваши мечи…

– Именно что. Мои мечи. Попрошу их отдать.

– Ить… Ить… – Гонсхорек захлебнулся, хватаясь за грудь, с трудом сглатывая воздух. – Ить у меня ж тех мечей нет!

– Что-что?

– Нет… – лицо Гонсхорека покраснело. И искривилось, словно в пароксизме боли. – Их же забрали…

– Это как? – Геральт почувствовал, как охватывает его холодное бешенство.

– Забра… ли…

– Как это – «забрали»? – он ухватил депозитария за ворот. – Кто, сукин ты сын, их забрал? Что это, в душу мать, должно значить?

– Расписка…

– Вот именно! – Он почувствовал на плече железную хватку. Комендант стражи оттолкнула его от захлебывающегося Гонсхорека. – Именно! Расписку покажи!

Расписки у ведьмака не было. Расписка на хранение оружия осталась в его суме. Суме, реквизированной судом. Как взнос в счет судовых издержек и будущего наказания.

– Расписка!

– Нет. Но…

– Нет расписки, нет депозита, – не дала ему закончить комендант. – Мечи забрали, али не слышал? Сам же, должно быть, и забрал. А теперь яйцами тут бренчишь? Чего-нибудь у нас отжать хочешь? Не выйдет. Пшел прочь.

– Не уйду, пока…

Комендант, не разжимая хватки, оттащила Геральта и развернула его. Лицом к двери.

– Пошел нахер!

Геральт не бил женщин. Однако не испытывал ни малейших угрызений совести относительно особы, у которой плечи словно у борца, живот в виде рулета, а икры – как у дискобола и которая вдобавок пердела, словно мул. Он отпихнул коменданта и изо всех сил саданул в челюсть. Своим любимым правым крюком.

Остальные замерли, но лишь на миг. Еще до того, как комендант рухнула на стол, разбрызгивая вокруг фасоль и перечный соус, они насели на ведьмака. Одной он без раздумий расквасил нос, вторую ударил так, что щелкнули зубы. Двух угостил знаком Аард, те словно куклы полетели на стойку с алебардами, завалив их все с неописуемым лязгом и грохотом.

Сам же он получил в ухо от их измазанной соусом предводительницы. Другая стражница, та, с твердым бюстом, облапила его сзади по-медвежьи. Саданул локтем – та аж взвыла. Коменданта он толкнул на стол, приласкал размашистым крюком. Ту, с расквашенным носом, рубанул в солнечное сплетение и повалил на землю, услышал, как ее стошнило. Еще одна, получив в висок, ударилась стриженым затылком о столб, обмякла, глаза ее моментально затянуло поволокой.

Но на ногах оставались еще четверо. И его преимуществу пришел конец. Он получил по затылку и сразу же в ухо. А потом по хребту. Кто-то из них подсек ему ноги, двое навалились сверху, придавили, работая кулаками. Оставшиеся не жалели пинков.

Ударом головой в лицо ведьмак вырубил одну из прижимавших его, но сразу же навалилась следующая. Комендант, как определил Геральт по капающему соусу. Ударом сверху она добавила ему в зубы. Он плюнул ей кровью прямо в лицо.

– Нож! – орала она, тряся стриженой головой. – Дайте мне нож! Яйца ему отрежу!

– Зачем нож? – крикнула другая. – Я их ему отгрызу!

– Стоять! Смирно! Что здесь происходит? Смирно, я сказал!

Оглушительный и призывающий к послушанию голос прорвался сквозь гром сражения, уняв стражниц. Они выпустили Геральта из объятий. Он встал – с трудом, превозмогая боль. Вид поля боя несколько улучшил его настроение. Не без удовольствия он оглядывал свои достижения. Лежавшая под стеной стражница уже открыла глаза, но не спешила возвращаться в вертикальное положение. Вторая, согнувшись, сплевывала кровью и ощупывала пальцами свои зубы. Третья, та, с расквашенным носом, пыталась подняться, но то и дело падала, оскальзываясь в луже собственной фасолевой блевотины. Из всей шестерки на ногах пребывала лишь половина. Поэтому результат его устраивал. Даже с учетом того факта, что когда б не вмешательство, сам ведьмак получил бы серьезные травмы и не факт, что сумел бы уйти на своих двоих.

Между тем, вмешавшимся оказался прилично одетый и лучившийся авторитетом мужчина с благородными чертами. Геральт не знал, кто это. Зато прекрасно знал его спутника. Красавчика в изысканной шапочке, с приколотым к ней пером белой цапли, с блондинистыми локонами до плеч, завитыми с помощью щипцов. Того, кто носил дублет цвета красного вина и рубаху с кружевным жабо. С неизменной лютней и неизменной же наглой ухмылкой на губах.

– Привет, ведьмак! Ну и вид у тебя! С эдакой-то расквашенной рожей! Со смеху лопнуть!

– Привет, Лютик! Я тоже рад тебя видеть.

– Что здесь происходит? – Мужчина с благородными чертами упер руки в бока. – Ну? Что с вами? Доложиться по уставу! Немедленно!

– Это тот вон! – Комендант вытряхнула из ушей остатки соуса и обвиняюще указала на Геральта. – Он виноват, вельможный господин инстигатор! Скандалил и кричал, а потом в драку кинулся. А все из-за мечей каких-то из депозита, на которые он и расписки-то не имел. Гонсхорек подтвердит… Эй, Гонсхорек, чего ты там в углу сидишь? Обосрался, что ли? Шевели задницей, встань, скажи вельможному господину инстигатору… Эй! Гонсхорек! Да что с тобой?

Довольно было взглянуть повнимательней, чтобы уразуметь, что с Гонсхореком. Не требовалось даже проверять пульс, достаточно было увидеть его белое, словно мел, лицо. Гонсхорек был мертв. Просто-напросто мертв.

* * *

– Мы проведем следствие, господин из Ривии, – сказал Ферран де Леттенхоф, инстигатор королевского трибунала. – Ежели подашь официальную жалобу, мы будем обязаны ее расследовать, так гласит закон. Возьмем на допрос всех, кто во время ареста и суда имел доступ к твоим вещам. Арестуем подозреваемых…

– Тех, кого обычно?

– Прошу прощения?

– Ничего, ничего.

– Ну вот. Дело наверняка прояснится, а виновные в краже мечей будут привлечены к ответственности. Если и вправду кража случилась. Ручаюсь, что мы решим загадку и извлечем истину на поверхность. Раньше или позже.

– Я предпочел бы раньше, – ведьмаку не слишком нравился тон инстигатора. – Мои мечи – это моя жизнь, я не могу без них выполнять свою работу. Знаю: многие считают мою профессию злом, а личность моя воспринимается в негативных тонах. Что проистекает из предрассудков, предубеждений и ксенофобии. Я надеюсь, этот факт не окажет влияния на следствие.

– Не окажет, – сухо ответствовал Ферран де Леттенхоф. – Поскольку главенствует здесь закон.

Когда челядь вынесла тело почившего в бозе Гонсхорека, по приказу инстигатора устроили ревизию склада оружия и всего здания. Как легко было догадаться, от мечей ведьмака не осталось и следа. А все еще дувшаяся на Геральта комендант продемонстрировала им подставку с шипом, на который покойник надевал погашенные депозитные расписки. Среди них вскоре нашлась и расписка ведьмака. Комендант прошерстила реестр, чтобы через минутку сунуть им его под нос.

– Прошу, – ткнула с триумфом пальцем, – все путём, отметка об изъятии. Подпись: Герланд из Рыбли. Я ведь говорила, что ведьмак здесь был и сам свои мечи забрал. А теперь наверняка скандалит, чтобы возмещенье выбить! Из-за него Гонсхорек копыта отбросил! От сокрушенья желчь его залила – и капец парняге.

Но ни она, ни кто другой из стражниц не решились притом засвидетельствовать, будто они на самом деле видели Геральта, когда тот якобы забирал оружие. Да тут постоянно кто-то крутился, объясняли, а они были заняты, потому как ели.

Над крышей здания суда кружили, отчаянно вопя, чайки. Ветер унес грозовое облако с моря к югу. Выглянуло солнце.

– Я хотел бы заранее предупредить, – сказал Геральт, – что мечи мои наделены сильными чарами. Только ведьмаки могут к ним прикасаться, у других же они отбирают витальную силу. Проявляется сие в упадке мужской силы. То есть в половой слабости. Абсолютной и необратимой.

– Мы это учтем, – кивнул инстигатор. – Однако я просил бы вас пока не покидать город. Я склонен не обращать внимания на скандал в кордегардии, поскольку до скандалов там доходит постоянно, госпожи стражницы слишком легко поддаются эмоциям. А поскольку Юлиан… В смысле – господин Лютик… поскольку он готов поручиться за вас, я уверен, и ваше дело в суде разрешится благоприятно.

– Мое дело, – прищурился ведьмак, – не более чем преследование. Травля, взросшая на предубеждениях и антипатии…

– Доказательства будут тщательно рассмотрены, – отрезал инстигатор. – И на их основании будут предприняты определенные действия. Так гласит закон. Тот самый, благодаря которому вы остаетесь на свободе. На поруках, а потому – условно. И вы, господин из Ривии, должны придерживаться этих условностей.

– Кто внес за меня задаток?

Ферран де Леттенхоф отказался раскрыть инкогнито ведьмачьего доброжелателя, холодно попрощался и в сопровождении челяди направился к выходу из суда. Лютик только этого и ждал. Едва они покинули рынок и вошли в переулок, он выложил все, что знал.

– Воистину череда несчастливых совпадений, дружище Геральт. И злополучных инцидентов. А ежели речь о залоге, то внесла его за тебя некая Литта Нейд, средь своих известная как Коралл, по цвету помады для губ, которую она использует. Это чародейка, она прислуживает Белогуну, здешнему корольку. Все ломают голову, зачем она это сделала. Потому как никто иной, как именно она же и отправила тебя за решетку.

– Что-о?

– Говорю же! Именно Коралл на тебя донесла. И это как раз никого не удивило, повсеместно известно, что у чародеев на тебя зуб. А тут вдруг сенсация: чародейка ни с того ни с сего выплачивает поручительство и вытаскивает тебя из узилища, куда ее же стараниями тебя и кинули. Весь город…

– «Повсеместно»? «Весь город»? Что ты выдумываешь, Лютик?

– Я использую метафоры и перифразы. Не делай вид, что не понимаешь, ты ведь меня знаешь. Конечно, не «весь город», а исключительно хорошо информированные люди, пребывающие близ правительственных кругов.

– И ты, стало быть, тоже вроде как пребывающий?..

– Угадал. Ферран – мой кузен, сын брата моего отца. Я тут наведался к нему с визитом, по-родственному. И узнал о твоих проблемах. Я сразу же за тебя горой встал, в этом-то ты, надеюсь, не сомневаешься. Ручался ему насчет твоей честности. Вспомнил Йеннефер…

– Благодарю сердечно.

– Оставь свой сарказм. Я должен был о ней рассказать, чтобы кузен уразумел, что тутошняя магичка обвиняет и очерняет тебя из зависти и ревности. Что все обвинения – ложные, что ты никогда не унижаешься до финансовых махинаций. В результате моего заступничества Ферран де Леттенхоф, королевский инстигатор, высший по рангу экзекутор закона, уже убежден в твоей невиновности…

– Мне так не показалось, – заявил Геральт. – Напротив. Чувствовалось, что он мне не доверяет. Ни в деле оных злоупотреблений, ни в деле исчезновения мечей. Слышал, что он говорил о доказательствах? Доказательства для него – фетиш. Значит, доказательством махинаций станет донос, а доказательством мистификации с кражей мечей – подпись Герланда из Рыбли в реестре. К тому же – это его выражение лица, когда он просил меня не покидать город…

– Ты к нему несправедлив, – ответил Лютик. – Я знаю его лучше твоего. То, что я за тебя вступаюсь, для него значит больше дюжины дутых доказательств. А просил он совершенно уместно. Отчего, как думаешь, оба, он и я, направились в кордегардию? Чтобы удержать тебя от глупостей! Некто, говоришь, клевещет на тебя, фабрикует фальшивые доказательства? Так не давай этому некту в руки неопровержимых доказательств! А таким было бы бегство.

– Может, ты и прав, – согласился Геральт. – Но инстинкт подсказывает мне кое-что иное. Мне следует драпать, прежде чем меня здесь окончательно втянут в ловушку. Сперва камера, потом залог, теперь еще и мечи… Что дальше? Проклятие, да я без меча чувствую себя как… Как улитка без раковины.

– Слишком уж ты принимаешь все близко к сердцу, как мне думается. В конце концов, мало ли здесь лавок? Махни рукою на те мечи да купи себе другие.

– А если бы украли твою лютню? Добытую, помнится, при довольно драматических обстоятельствах? Ты разве не принял бы это близко к сердцу? Махнул бы рукою? И пошел покупать себе другую в лавке за углом?

Лютик непроизвольно сжал руки на лютне и боязливо стрельнул глазами по сторонам. Никто из прохожих, однако, не походил на потенциального похитителя инструментов и нездорового интереса к его уникальной лютне не выказывал.

– Ну да, – выдохнул он. – Верно. Подобно моей лютне, твои мечи – единственны в своем роде и незаменимы. К тому же… как ты там сказал? Закляты? Вызывают магическую импотенцию… Зараза, Геральт! И ты говоришь мне об этом только теперь? Я ведь частенько бывал в твоей компании, а от этих мечей – на расстоянии вытянутой руки! А то и ближе! Теперь-то мне все ясно, все-то я понимаю… В последнее время, пес его дери, бывали у меня определенные трудности…

– Успокойся. Насчет импотенции я слегка присочинил. Придумал это на ходу, рассчитывая, что разойдется слух. Что вор испугается…

– Коли испугается, то утопит мечи во гноище, – трезво констатировал бард, все еще слегка бледный. – И ты никогда их не найдешь. Лучше положись на моего кузена Феррана. Он тут инстигатор долгие годы, у него целая армия шерифов, агентов и шпиков. Мигом сыщут преступников, вот увидишь.

– Если воры еще здесь, – заскрежетал зубами ведьмак. – Могли ведь дать дёру, когда я сидел в холодной. Как, ты говорил, зовут ту чародейку, благодаря которой я туда попал?

– Литта Нейд, прозвище Коралл. Я догадываюсь, что ты хочешь сделать, дружище. Но не знаю, хорошая ли это идея. Все-таки – чародейка. Чародейка и женщина в одном лице, словом, иной вид, рациональному пониманию не поддающийся, функционирующий по неясным для простых мужчин законам и принципам. Да что я тебе рассказываю, ты и сам все прекрасно знаешь. У тебя ведь богатейший опыт… Что это за шум?

Бесцельно слоняясь по улицам, они оказались неподалеку от небольшой площади, над которой разносился все заглушающий, нестихаемый стук молотков. Как выяснилось, трудилась здесь внушительная бочарная артель. У самой улицы, под навесом, громоздились ровные штабеля высушиваемых клепок. Перенесенные отсюда босыми подростками, клепки оказывались на столах, где их прилаживали в специальные упоры и обрабатывали скобелями. Обработанные клепки отправлялись к следующим ремесленникам, те отделывали их на длинных строгальных лавках, стоя над ними враскоряку, по щиколотку в стружке. Готовые клепки попадали в руки бондарей, которые и соединяли их в одно целое. Геральт некоторое время приглядывался, как под давлением хитроумных тисков и скручиваемых болтами стяжек возникает абрис бочки, укрепляемой после с помощью набитых на изделие железных обручей. Аж на улицу выплескивался пар из больших котлов, в которых бочки парили. Из глубин мастерской, с подворья, долетал запах прокаливаемого в огне дерева – там бочки закаляли перед дальнейшей обработкой.

– Как ни увижу бочку, – заявил Лютик, – так и тянет меня на пиво. Пойдем-ка за угол. Знаю одну симпатичную корчму.

– Иди сам. Я проведаю волшебницу. Сдается, я знаю, кто она, я уже ее видел. Где ее найти? Не делай такого лица, Лютик. Это она, полагаю, исток и первопричина моих проблем. Я не стану ждать развития событий, пойду и спрошу прямо. Не могу я здесь, в этом городке торчать. Хотя бы потому, что с деньгами у меня, знаешь ли, туговато.

– На это, – гордо произнес трубадур, – ремедиум мы отыщем. Я помогу тебе финансово… Геральт? Что происходит?

– Вернись к бондарям и принеси мне клепку.

– Что?

– Принеси мне клепку. Быстро.

Улочку загородили три мощных дуболома с погаными, небритыми и немытыми мордами. Один, плечистый настолько, что казался почти квадратным, держал в руке окованную дубину толщиной с вымбовку кабестана^[13]. Второй, в кожухе шерстью наружу, нес тесак, а за поясом торчал у него абордажный топорик. Третий, загорелый, словно мореход, вооружен был длинным и премерзко выглядевшим ножом.

– Эй ты, ривийская вонючка! – начал тот, квадратный. – Как себя чувствуешь без мечей за спиной? Словно с голым задом на ветру, да?

Геральт не поддержал беседу. Ждал. Слышал, как Лютик спорит с бондарями насчет клепки.

– Нет уже у тебя клыков, выродок, ядовитая ты ведьмачья гадина, – продолжал квадратный, из всей тройки, видно, самый поднаторевший в ораторском искусстве. – А гадину без клыков никто не забоится! Потому как теперича она – навроде червяка или какой иной миноги глистовой. Мы такую мерзость под каблук берем и вдребезги давим. Чтоб не смела больше в города наши заходить, меж честных людей. Не станешь, падаль, наших улиц своей слизью пачкать! Бей его, братки!

– Геральт! Лови!

Он на лету подхватил брошенную клепку, увернулся от удара палкой, жахнул квадратного в голову, крутанулся, стукнул головореза в кожухе по локтю, головорез заорал и выпустил тесак. Ведьмак ударил его в сгиб колена и свалил, после чего скользнул мимо и шваркнул клепкой по виску. Не дожидаясь, пока головорез упадет, и не прерывая движения, снова вывернулся из-под палки квадратного, рубанул его по пальцам, сжимавшим дубье. Квадратный зарычал от боли и палку выпустил, а Геральт опять ударил его в ухо, потом по ребрам и в другое ухо. А потом пнул в пах, с размаху. Квадратный рухнул и сделался шарообразен, сворачиваясь, корчась и тычась лбом в землю.

Загорелый, самый быстрый и увертливый из троицы, затанцевал вокруг ведьмака. Умело перебрасывая нож из руки в руку, атаковал на полусогнутых, рубя накрест. Геральт легко избегал ударов, отступал, ждал, пока тот шагнет слишком широко. А когда это случилось, размашистым ударом клепки отбил нож, пируэтом обошел нападавшего и приложил его по затылку. Поножовщик упал на колени, а ведьмак жахнул его в правую почку. Жахнутый завыл и выгнулся, и тогда ведьмак хряпнул его пониже уха, в нерв. Известный медикам как приушное сплетение.

– Ой-ёй, – сказал Геральт, стоя над вьющимся, хрипящим и задыхающимся от крика морячком. – Это, наверное, больно.

Головорез в кожухе вытянул из-за пояса топорик, однако не поднимался с коленей, не зная, что делать. Ведьмак развеял его сомнения, ударив клепкой по спине.

Улочкой, расталкивая толпившихся зевак, бежали челядники из городской стражи. Лютик утихомиривал их, ссылаясь на знакомства, горячо толковал, кто был напавшим, а кто действовал в пределах самообороны. Ведьмак жестом подозвал барда.

– Проследи, – сказал, – возьмут ли мерзавцев под стражу. Повлияй на кузена-инстигатора, чтобы их покрепче прижал. Они или сами имели отношение к покраже мечей, или же кто-то их нанял. Они знали, что я безоружен, поэтому отважились напасть. Клепку отдай бондарям.

– Мне эту клепку пришлось купить, – признался Лютик. – И пожалуй, я хорошо сделал. Как вижу, досочкой ты владеешь неплохо. Носить бы тебе ее постоянно.

– Я собрался к чародейке. Нанести визит. Мне что, идти с клепкой?

– Для чародейки, – скривился Лютик, – пригодилось бы что потяжелее, факт. Например, дубина. Один мой знакомый философ говаривал: идя к женщине, не забудь взять с собой…

– Лютик.

– Хорошо-хорошо, я объясню тебе, как попасть к магичке. Но сперва, если позволено мне будет присоветовать…

– Ну?

– Наведайся в баню. И нанеси визит цирюльнику.

Берегись разочарований, ибо внешность обманчива.

Такими, какими они кажутся, вещи являются редко. А женщины – никогда.

Лютик

Полвека поэзии

Глава пятая

Вода в бассейне фонтана забурлила и вскипела, разбрызгивая золотистые капельки. Литта Нейд, по прозвищу Коралл, вытянув руку, изрекла стабилизирующее заклинание. Вода сделалась гладкой, словно политой маслом, заиграла всполохами. Образ, сперва неявственный и туманный, обрел резкость, перестал колебаться и, пусть несколько искаженный движением воды, сделался вскоре отчетлив и понятен. Коралл наклонилась. Видела в воде Пряные ряды, главную улицу города. И шагавшего по улице беловолосого мужчину. Волшебница всматривалась. Наблюдала. Искала указаний. Каких-то подробностей. Деталей, которые позволили бы ей все оценить. И позволили бы предвидеть, что произойдет.

Насчет того, чем является настоящий мужчина, у Литты имелось устоявшееся мнение, сформированное годами опыта. Она сумела бы распознать настоящего мужчину в стаде более или менее удачных его имитаций. И по крайней мере ей не приходилось прибегать для этого к прямому физическому контакту, каковой метод проверки мужественности, к слову сказать, она, как и большинство чародеек, полагала не только тривиальным, но вдобавок неточным и сбивающим с толку. Как она удостоверилась в ходе многочисленных экспериментов, непосредственная дегустация, может, и является некой проверкой вкуса, однако послевкусие слишком уж часто оставляет дурное. И еще несварение. И изжогу. А случается, что и блевоту.

Литта умела распознавать настоящего мужчину даже на расстоянии, основываясь на малых и внешне неприметных признаках. Настоящий мужчина, уяснила чародейка, увлекается рыбалкой, но исключительно на мушку. Коллекционирует солдатиков, эротические рисунки и собственноручно изготовленные модели парусников в бутылках, а уж пустых бутылок от дорогих напитков в его доме хватает всегда. Он умеет хорошо готовить, ему удаются истинные шедевры кулинарного искусства. Ну и, говоря в целом, самый вид его уже пробуждает желание.

Ведьмак Геральт, о котором чародейка так много слыхала, о котором она собрала столько информации и которого, собственно, как раз наблюдала в воде бассейна, соответствовал, похоже, только одному из оных критериев.

– Мозаика!

– Я здесь, госпожа наставница.

– У нас ожидается гость. Чтобы все было готово – и на уровне. Но сперва принеси мне платье.

– Чайную розу? Или морскую воду?

– Белое. Он носит черное, так представим ему инь и ян. И туфельки, выбери что-нибудь под цвет, лишь бы каблук в четыре пальца. Не могу ему позволить смотреть на меня слишком уж свысока.

– Госпожа наставница… Это белое платье…

– Ну?

– Оно такое…

– Скромное? Без украшений и мишуры? Эх, Мозаика, Мозаика. Ты что же, никогда не научишься?

* * *

В дверях его молча приветствовал дородный и пузатый крепыш со сломанным носом и глазами маленькой свинки. Оглядел Геральта с ног до головы и еще раз, обратно. После чего отодвинулся, давая знак, что можно входить.

В сенях ждала девушка с гладко причесанными, почти прилизанными волосами. Без слова, одним лишь жестом, пригласила внутрь.

Он вошел – прямиком в украшенное цветами патио с журчавшим фонтаном посредине. В центре фонтана стояла небольшая мраморная статуя, изображавшая нагую танцующую девушку или даже скорее девочку, если принять во внимание слабо развитые вторичные половые признаки. Кроме того, что выдавала резец мастера, статуя обращала на себя внимание еще одной деталью – соединялась она с цоколем в одной-единственной точке: большим пальцем стопы. Никоим образом, оценил ведьмак, невозможно было бы стабилизировать подобную конструкцию без помощи магии.

– Геральт из Ривии. Приветствую. И – прошу.

Для того чтобы сойти за классическую красавицу, у чародейки Литты Нейд были слишком резкие черты. Розовый в оттенке теплого персика, коим тронуты были ее скулы, резкость эту сглаживал, но не скрывал. Подчеркнутые же коралловой помадой губы обладали абрисом настолько безупречным, что казались ненатуральными. Но главное даже не это.

Литта Нейд была рыжей. Рыжей классически и природно. Тонированная, светло-ржавая рыжина ее волос пробуждала мысли о летнем лисьем мехе. Если поймать рыжую лису и посадить ее подле Литты, обе – Геральт был в этом совершенно уверен – оказались бы одной, неотличимой масти. А когда чародейка поводила головой, посреди густо-красного зажигались оттенки более светлые, желтоватые, как и в лисьей шерсти. Подобного рода рыжину сопровождали обычно веснушки, и как правило – в изрядном количестве. Однако их-то как раз у Литты видно не было.

Геральт почуял беспокойство, позабытое и дремавшее, но вдруг пробудившееся где-то внутри. Была у него, ведьмака, странная и необъяснимая тяга к рыжеволосым, и пару раз именно подобная пигментация волос толкала его на совершение глупостей. Потому надлежало остеречься, ведьмак решил это для себя крепко-накрепко. Впрочем, задача его облегчалась. Как раз истекал год с тех пор, как подобные глупости перестали его искушать.

Эротически стимулирующая рыжина оказалась не единственным соблазнительным атрибутом чародейки. Снежно-белое платье было скромным, без эффектности, но и оно имело определенную цель – цель продуманную и, несомненно, преднамеренную. Скромность покроя не рассеивала внимание глядящего, концентрируя его на соблазнительной фигуре.

И на глубоком декольте. Коротко говоря, в «Хорошей книге» пророка Лебеды, в издании иллюстрированном, Литта Нейд наверняка могла бы позировать для гравюры, открывающей раздел «О нечистом вожделенье».

Говоря еще короче, Литта Нейд была женщиной, с которой лишь абсолютный идиот пожелал бы связываться более чем на пару суток. Забавно же то, что именно подле таких женщин обычно увивались стаи мужчин, склонных связываться с ними куда как на более длительный срок.

Пахла она фрезией и абрикосом.

Геральт поклонился, после чего сделал вид, что больше фигуры и декольте чародейки интересует его скульптура на фонтане.

– Прошу, – повторила Литта, указав на стол с малахитовой столешницей и двумя плетеными креслами. Подождала, пока гость усядется, сама же, устраиваясь, похвасталась стройной лодыжкой и туфельками из кожи ящерицы.

Ведьмак сделал вид, что все внимание его поглощено графинами да мисками с фруктами.

– Вина? Это нурагус из Туссента, как по мне, оно куда интереснее хваленого эст-эста. Есть еще коте-де-блессюр, если предпочитаешь красное. Налей нам, Мозаика.

– Благодарю. – Он принял от прилизанной девушки бокал, улыбнулся ей. – Мозаика. Красивое имя.

Заметил в девичьих глазах испуг.

Литта Нейд поставила бокал на стол. Со стуком, который должен был привлечь его внимание.

– И что же, – качнула она головой и рыжими локонами, – привело славного Геральта из Ривии в мое скромное жилище? Умираю от любопытства.

– Ты уплатила за меня залог, – сказал он как можно суше. – Поручительство, стало быть. Благодаря твоей щедрости я вышел из тюрьмы. В каковую попал тоже благодаря тебе. Верно? Это твоими стараниями я провел в камере неделю?

– Четыре дня.

– Четверо суток. И я хотел бы, если возможно, узнать причины, которыми ты руководствовалась. Обе.

– Обе? – она приподняла брови и бокал. – Есть только одна. Одна и та же.

– Ага, – он сделал вид, что все внимание посвящает Мозаике, хлопотавшей по ту сторону патио. – По одной и той же причине ты на меня донесла и засадила в холодную – и из холодной позже вызволила?

– Браво.

– Тогда спрошу: зачем?

– Чтобы доказать тебе, что – могу.

Он отпил глоток вина. Вино и вправду оказалось хорошим.

– Доказала, что можешь, – кивнул он. – На самом деле, ты могла бы сказать мне об этом попросту, встретив на улице. Я бы поверил. Но ты предпочла сделать иначе и доходчивей. Потому спрошу: что дальше?

– Я и сама над этим задумываюсь, – она хищно взглянула на него из-под ресниц. – Но предоставим событиям течь своим чередом. Пока скажем так: я действую от имени и по поручению нескольких моих собратьев. Чародеев, у которых относительно тебя есть определенные планы. Оные чародеи, которым известны мои дипломатические таланты, посчитали меня подходящей персоной, дабы проинформировать тебя об их планах. На сегодняшний день это все, что я могу тебе открыть.

– Маловато.

– Ты прав. Но пока, стыдно признать, я сама знаю не больше, поскольку не надеялась, что ты объявишься столь быстро и что столь же быстро раскроешь, кто выплатил поручительство. Ибо это, как меня уверили, должно было остаться тайной. Когда я буду знать больше, я больше и открою. Будь терпелив.

– А что насчет моих мечей? Это элемент игры? Тех таинственных чародейских планов? Или тоже доказательство того, что – можешь?

– Я ничего не знаю о твоих мечах, что бы это ни значило и чего бы ни касалось.

Он поверил не до конца. Но дожимать не стал.

– Твои собратья чародеи, – сказал, – в последнее время соревнуются друг с другом в том, чтобы выказать мне антипатию и враждебность. Из шкуры выпрыгивают, чтоб навредить и затруднить жизнь. В любом дурном приключении, с каким сталкиваюсь, я готов искать отпечатки их жирных пальчиков. Череда несчастливых совпадений. Меня ввергают в тюрьму, потом выпускают, затем сообщают, будто у них есть насчет меня планы. И что твои собратья выдумали на этот раз? Боюсь даже предположить. Ты же весьма, признаюсь, дипломатично приказываешь мне быть терпеливым. Но ведь у меня и выбора нет. Я должен ждать, пока начатое по твоему доносу дело попадет на рассмотрение в суд.

– Однако тем временем, – улыбнулась чародейка, – ты можешь в полной мере наслаждаться свободой и ее благами. Перед судом предстанешь свободным человеком. Если дело вообще дойдет до рассмотрения, в чем я сильно сомневаюсь. А даже если и так, то у тебя, поверь, нет причин для переживаний. Доверься мне.

– С доверием, – парировал он с улыбкой, – может оказаться непросто. Начинания твоих собратьев в последнее время мое доверие крепко поколебали. Но я постараюсь. А пока что – пойду себе. Чтобы довериться и терпеливо ждать. Кланяюсь.

– Не кланяйся пока. Еще минутку. Мозаика, вина.

Она переменила позу. Ведьмак продолжал упорно делать вид, что не замечает колена и бедра, открывшихся в разрезе платья.

– Что ж, – сказала она через пару минут, – нечего нам ходить вокруг да около. Ведьмаков никогда не любили в нашем сообществе, но нам достаточно было вас игнорировать. И так продолжалось до определенного момента.

– До того момента, – ему надоели увертки, – когда я связался с Йеннефер.

– А вот и нет, ошибаешься, – она вонзила в него взор жадеитовых глаз. – Причем вдвойне. Primo, это не ты связался с Йеннефер, а она с тобой. Secundo, эта связь мало кого взбудоражила, и не такие экстравагантности среди нас случались. Поворотной точкой было ваше расставание. Когда же это произошло? Год тому? Ах, как быстро летит время…

Она сделала эффектную паузу, рассчитывая на его реакцию.

– Ровно год назад, – продолжила, когда стало ясно, что реакции не будет. – Часть сообщества… не слишком большая, но влиятельная… предпочла тогда тебя заметить. Не всем было ясно, что там, собственно, между вами произошло. Кое-кто из нас думал, что это Йеннефер, придя в себя, порвала с тобой и выгнала взашей. Другие отважились предполагать, что это ты, прозрев, бортанул Йеннефер и сбежал, куда и ворон костей не заносил. В результате, как я уже упоминала, ты сделался объектом интереса. А вместе с тем, как верно заметил, и антипатии. Да что там, нашлись даже те, кто хотел тебя как-то наказать. К счастью для тебя, большинство решило, что овчинка выделки не стоит.

– А ты? К какой части сообщества принадлежала ты?

– К той, – Литта скривила коралловые губки, – которую твоя любовная афера, представь себе, чрезвычайно увлекала. Порой – смешила. Порой предоставляла воистину азартное развлечение. Лично я тебе, ведьмак, благодарна за изрядный куш. Бились об заклад, насколько долго ты выдержишь с Йеннефер, ставки были высоки. Я побилась, как оказалось, точнее прочих. И сорвала банк.

– В таком случае лучше будет, если я пойду себе. Мне не следует к тебе приходить, нас не должны видеть вместе. Могут подумать, что мы сговорились насчет того спора.

– А тебе есть дело до того, что они могут подумать?

– Совсем немного. А твоя победа меня радует. Я думал возвратить тебе пятьсот крон, потраченных в счет поручительства. Но если уж ты, ставя на меня, сорвала банк, я не чувствую себя должником. Будем считать, что мы в расчете.

– Упоминание о возврате залога, – в зеленых глазах Литты Нейд появился злой блеск, – не означает, надеюсь, намерения удрать и исчезнуть? Не дожидаясь судебного решения? Нет-нет, у тебя нет подобного намерения – и быть не может. Ты ведь прекрасно знаешь, что таковое намерение снова приведет тебя в холодную. Знаешь, правда?

– Тебе нет нужды доказывать, что ты – можешь.

– Я предпочла бы не делать этого, говорю со всей искренностью.

Она положила руку на декольте, в очевидной попытке привлечь его взгляд. Он сделал вид, что не заметил, снова стрельнув глазами в сторону Мозаики. Литта откашлялась.

– По поводу же расчета или раздела выигранного в споре, – сказала она. – Ты прав. Твоя доля там есть. Я не отважусь предложить тебе деньги… Но что ты скажешь насчет неограниченного кредита в «Natura Rerum»? На все время твоего пребывания здесь? По моей вине твой предыдущий визит в австерию закончился, не начавшись, а потому…

– Нет, спасибо. Однако я оценил желания и намерения. Но спасибо, нет.

– Уверен? Что ж, должно быть, уверен. Я некстати вспомнила… о холодной. Ты меня спровоцировал. И заморочил. Твои глаза, эти странные мутировавшие глаза, такие, казалось бы, искренние, – непрестанно обманывают… И морочат. Ты не искренен, о, нет! Знаю-знаю, в устах чародейки это комплимент. Ты ведь именно это хотел сказать, верно?

– Браво.

– А тебя хватило бы на искренность? Попроси я о таковой?

– Если бы ты об этом попросила.

– Ах. Пусть так и будет. Я тебя прошу. Что привело к тому, что – именно Йеннефер? Что она, а не какая другая? Сумел бы ты это описать? Назвать?

– Если это новый предмет спора…

– Это не предмет спора. Почему именно Йеннефер из Венгерберга?

Мозаика появилась, будто тень. С новым графинчиком. И пирожными. Геральт заглянул ей в глаза. Она тотчас отвернулась.

– Почему Йеннефер? – повторил он, всматриваясь в Мозаику. – Почему именно она? Отвечу искренне: сам не знаю. Есть такие женщины… Хватает одного взгляда…

Мозаика открыла рот, легонько качнула головою. Отрицательно и со страхом. Она знала. И молила, чтобы он перестал. Но он уже слишком далеко зашел в игре.

– Есть женщины, – он продолжал блуждать взглядом по фигуре девушки, – которые притягивают. Словно магнит. От которых невозможно оторвать глаз…

– Оставь нас, Мозаика, – в голосе Литты звучал скрежет льда, трущегося о железо. – А тебя, Геральт из Ривии, я благодарю. За визит. За терпение. И за искренность.

Меч ведьмачий (см. рис. 40) тем отличен, что является как бы комплектом прочих мечей, пятой эссенцией^[14] того, что в другом оружье – наилучшее. Превосходная сталь и способ ковки, краснолюдским заводам и кузницам свойственные, придают клинку легкость, но и пружинистость чрезвычайную. Затачиваем ведьмачий меч такоже краснолюдским способом, способом, добавим, тайным – и тайным пребудет он навеки, ибо горные карлы к секретам своим куда как ревнивы. Мечом же, наточенным краснолюдами, подброшенный в воздух шелковый платок надвое рассечь можно. Такие же штучки, ведомо это нам из донесений непосредственных свидетелей, мечами своими могли совершать и ведьмаки.

Пандольфо Фортегуэрра

Трактат о благородном оружии

Глава шестая

Короткая утренняя гроза и дождь ненадолго освежили воздух, но потом несомый бризом от Пальмиры смрад отбросов, пригоревшего жира и тухлой рыбы снова сделался докучлив.

Геральт переночевал у Лютика. Занятая бардом комнатка была уютной. В буквальном смысле – двоим здесь приходилось ютиться, а чтобы добраться до постели – прижиматься к стене. К счастью, на кровати помещались двое, спать на ней вполне удавалось, пусть она и отчаянно трещала, а матрас оказался истерт в труху заезжими купцами, известными любителями интенсивного внебрачного секса.

Геральту, не пойми с чего, приснилась Литта Нейд.

Завтракать они отправились на ближайший рынок, в харчевню, где, как успел разведать бард, подавали расчудесные сардинки. Лютик угощал. Геральт не возражал. В конце концов, чаще бывало наоборот – это Лютик, поиздержавшись, вкушал от его щедрот.

Словом, они засели за грубо тесанным столом и принялись за прожаренные до хруста сардинки, принесенные им на деревянной тарелке – огромной, с тележное колесо. Лютик, как приметил ведьмак, время от времени испуганно оглядывался. И замирал, когда ему казалось, что кто-то из прохожих присматривается к ним слишком пристально.

– Надобно тебе, полагаю, – пробормотал он наконец, – разжиться каким-никаким оружием. И носить его на виду. Стоило бы извлечь урок из вчерашнего происшествия, разве нет? О, глянь, видишь, там щиты и кольчуги? Это оружейная мастерская. Наверняка у них и мечи найдутся.

– В этом городе, – Геральт вгрызся в спинку сардины и выплюнул плавник, – оружие запрещено, у чужаков его отбирают. Полагаю, одним лишь бандитам и позволено расхаживать здесь вооруженными.

– Могут – и расхаживают, – бард кивнул на скучавшего неподалеку верзилу с увесистым бердышом на плече. – Но в Кераке запреты издает, следит за их исполнением и наказывает за их нарушение Ферран де Леттенхоф, мой, как ты знаешь, двоюродный брат. А поскольку кумовство – се святой закон природы, на здешние запреты мы оба можем положить. Нам, сим утверждаю я, позволено носить и применять оружие. Закончим завтракать и пойдем покупать тебе меч. Госпожа хозяйка! Чудесные у вас рыбки! Прошу поджарить еще десяток!

– Ем я этих сардинок, – Геральт выплюнул обгрызенный хребет, – и констатирую, что потеря мечей – не что иное, как наказание за обжорство и снобизм. За то, что захотелось мне роскоши. Вышло так, что выполнял я в здешних окрестностях одну работу, вот и решил заскочить в Керак, попировать в «Natura Rerum», трактире, о котором говорят по всему миру. А нет бы съесть где-нибудь потрошков, капусты с горохом или рыбной юшки…

– Кстати сказать, – Лютик облизнул пальцы, – эта «Natura Rerum», хотя и заслуженно славящаяся кухней, лишь одна из многих. Есть местечки, где еду подают не худшую, а бывает – и лучшую. Хоть бы «Шафран и перец» в Горс Велене или «Хен Кербин» в Новиграде, с собственной пивоварней. А еще «Сонатина» в Цидарисе, недалеко отсюда – лучшие дары моря на побережье. «Риволи» в Мариборе и тамошний глухарь по-брокилонски, а еще и шпигованное сало у них же. «Паприка» в Альдерсберге и их славная корейка из зайца со сморчками а-ля король Видемонт. «Хофмайер» в Хирунде, эх, попасть бы туда осенью после Саовины^[15], на печеного гуся в грушевом соусе… Или вот «Два пескаря», в нескольких милях за Ард Каррайгом, обычный трактир на перекрестке, а подают там лучшие свиные рульки, какие я в жизни едал… Ха! Гляди, кто к нам пожаловал. Про волка речь! Привет, Ферран… В смысле… хм… господин инстигатор…

Ферран де Леттенхоф приблизился, жестом приказав челядникам, чтобы остались на улице.

– Юлиан. Господин из Ривии. Я прибыл с вестью.

– Не скрою, – ответствовал Геральт, – что мне уже не терпится. В чем сознались преступники? Напавшие на меня вчера, пользуясь тем, что я был безоружен? Говорили они об этом совершенно открыто и вслух. Что доказывает: они имели отношение к краже моих мечей.

– Доказательств этого, увы, нет, – инстигатор пожал плечами. – Трое заключенных – обычная мелкая рыбешка, мало что знающая. Нападение они совершили, это правда, осмелев оттого, что ты был безоружен. Сплетня о краже разошлась поразительно быстро, и, думается, заслуга в том дам из кордегардии. И тотчас нашлись охочие… Что, кстати, совершенно не удивительно. Ты ведь не принадлежишь к персонам, пользующимся повсеместной народной любовью… Да и не жаждешь симпатии с популярностью. В тюрьме избил сокамерников…

– Ясно, – кивнул ведьмак. – Это все моя вина. Те вчерашние тоже пострадали. Они не жаловались? Не требовали возмещения?

Лютик хихикнул, но сразу же замолчал.

– Свидетели вчерашнего происшествия, – жестко проговорил Ферран де Леттенхоф, – отметили, что те трое избиты бондарской клепкой. И что побиты они были чрезвычайно жестоко. Так жестоко, что один из них… изгваздался.

– Наверняка от излишней чувствительности.

– Били их, – инстигатор не изменил выражения лица, – даже когда были они уже обездвижены и не представляли угрозы. А это означает превышение границ необходимой обороны.

– А я не боюсь. У меня хороший адвокат.

– Может, сардинку? – прервал тяжелое молчание Лютик.

– Сообщаю, – сказал наконец инстигатор, – что следствие продолжается. Вчерашние арестованные в краже меча не замешаны. Допрошены несколько человек, которые могли принимать участие в преступлении, но улики не найдены. Информаторы не сумели дать ни единого следа. Однако известно… и это главное, отчего я прибыл… что в определенных кругах весть о мечах вызвала некоторую активность. Якобы появились и приезжие, жаждущие помериться с ведьмаком, особенно с безоружным, силами. Я рекомендовал бы всем держаться начеку. Не могу исключить и очередных инцидентов. Я не уверен также, Юлиан, будет ли в таких обстоятельствах компания господина из Ривии…

– В компании Геральта, – задиристо прервал трубадур, – я бывал и в куда более опасных местах, в передрягах, до которых здешнему жулью – как до небес. Обеспечь нам, кузен, если сочтешь необходимым, вооруженный эскорт. Пусть действует отпугивающе. Потому как если мы спустим шкуры очередным босякам, те станут жаловаться о превышении границ необходимой обороны.

– Если это и вправду босяки, – сказал Геральт. – А не платные головорезы, кем-нибудь нанятые. Ведется ли следствие и под таким углом зрения?

– Во внимание принимаются все вероятности, – отрезал Ферран де Леттенхоф. – Следствие будет продолжено. Эскорт я выделю.

– Мы рады.

– До свиданья. Хорошего вам дня.

Над крышами города орали чайки.

* * *

Визитом к оружейнику, как оказалось, с тем же успехом можно было и пренебречь. Геральту хватило одного взгляда на выставленные мечи. А когда узнал об их цене, пожал плечами и без лишних слов покинул лавку.

– Я думал, – Лютик догнал его на улице, – что мы друг друга поняли. Тебе следует купить хоть что-нибудь, чтобы не выглядеть безоружным!

– Я не стану транжирить деньги на что ни попадя. Даже если речь о твоих деньгах. Это хлам, Лютик. Примитивные мечи массового производства. И парадные дворянские зубочистки, которым место на балу-маскараде, если кому взбредет в голову переодеться рубакой. Да еще и цены такие, что просто смешно.

– Найдем другой магазин! Или лавку!

– Везде будет одно и то же. Велик спрос на оружие абы какое и дешевое, такое, чтобы послужило в единственной битве. И не пригодилось победителям, поскольку им – оружием, собранным на поле боя, – уже нельзя толком пользоваться. Ну и есть спрос на цацки для франтов. Цацки, каковыми даже колбасу не нарезать. Разве что – паштетную.

– Ты, как обычно, преувеличиваешь!

– В твоих устах это комплимент.

– Непреднамеренный! Но откуда тогда, скажи-ка, взять хороший меч? Не хуже тех, которые украли? А то и лучше?

– Есть, например, мастера-мечники. Может, у них на складе и попадется годный клинок. Но мне нужен меч, подогнанный под руку. Откованный и выполненный на заказ. А это занимает несколько месяцев, а то и, случается, год. Нет у меня столько времени.

– Какой-то меч ты себе спроворить все же должен, – трезво заметил бард. – И полагаю, как можно скорее. Так что остается? Может…

Он понизил голос и осмотрелся.

– Может… Может, Каэр Морхен? Там наверняка…

– Наверняка, – прервал его Геральт, играя желваками. – А как же. Там до сих пор достаточно клинков, богатый выбор, включая серебряные. Но он далеко, а нынче ни дня без грозы и ливня. Реки поднялись, дороги размокли. Путь занял бы месяц. Кроме того…

Он со злостью пнул выброшенное кем-то дырявое лукошко.

– Я дал себя обокрасть, Лютик, обдурить и обокрасть, как последний фраер. Весемир меня высмеет немилосердно, товарищи, окажись они как раз в Твердыне, тоже повеселятся, разговоров обо мне на годы хватит. Нет. Это, чтоб ему пусто, и в расчет не идет. Должен я справиться иначе. И сам.

Они услыхали флейту и барабанчик. Вышли на маленькую площадь, где расположились овощные ряды, а группа вагантов давала представление. Репертуар – предполуденный, сиречь примитивные шутки, совершенно несмешные. Лютик вошел меж лотков и там с достойными удивления и неожиданными для поэта познаниями занялся оценкой и дегустацией возлежавших на прилавках огурцов, свеклы и яблок, всякий раз вступая в дискуссии и флирт с торговками.

– Квашеная капуста! – провозгласил, набирая оную из бочки при помощи деревянных щипцов. – Попробуй, Геральт. Чудесная, верно? Вкусная и спасительная штука эта капуста. Зимой, когда витаминов не хватает, от скорбута спасает. И антидепрессант чудесный.

– Это как?

– Съедаешь плошку квашеной капусты, запиваешь плошкой кислого молока… и враз депрессия превращается в меньшую из твоих хлопот. Забываешь о ней напрочь. На кого это ты так посматриваешь? Что за девица?

– Знакомая. Погоди-ка здесь. Я перемолвлюсь словечком и вернусь.

Примеченная девушка была Мозаикой, с которой он познакомился у Литты Нейд. Пугливая, гладко зачесанная ученица чародейки. В скромном, но элегантном платье цвета палисандра. И в котурнах на пробке, в которых она двигалась вполне изящно, принимая во внимание покрывавшие неровную мостовую скользкие овощные отбросы.

Он подошел, поймав ее подле помидоров, которые девушка вкладывала в корзину, что держала на сгибе локтя.

– Привет.

Она побледнела, увидав его, – несмотря на и без того бледную кожу. И когда бы не лоток, отскочила на шаг-другой. Сделала движение, словно намеревалась спрятать корзину за спину. Нет, не корзину. Руку. Пыталась скрыть предплечье и ладонь, плотно обмотанную шелковым платком. Геральт не упустил этот жест, а необъяснимый импульс повелел ему действовать. Ухватил девушку за руку.

– Оставь, – прошептала она, пытаясь вырваться.

– Покажи. Я настаиваю.

– Не здесь…

Она позволила отвести себя чуть в сторону от рынка, туда, где они могли оказаться хоть в относительном одиночестве. Он развязал платок и… не сумел сдержаться. Выругался. Трехэтажно и мерзко.

Левая рука девушки была перевернута. Перекручена в запястье. Большой палец торчал влево, тыльная часть ладони – направлена вниз. А внутренняя сторона – вверх. Линия жизни длинная и непрерывная, оценил он мимоходом. Линия сердца явственная, но прерывистая и пунктирная.

– Кто тебе это сделал? Она?

– Ты.

– Что?

– Ты! – она вырвала руку. – Ты использовал меня, чтобы над ней посмеяться. А она такого не прощает.

– Я не мог…

– Предвидеть? – заглянула она ему в глаза. Нет, ошибся в оценке – девушка не была ни боязливой, ни запуганной. – Ты мог и должен был. Но предпочел играть с огнем. И стоило оно того? Получил ты удовлетворение, улучшил самочувствие? Было чем похвастать в корчме перед друзьями?

Он не ответил. Не находил слов. А Мозаика, к его удивлению, внезапно улыбнулась.

– Я на тебя не в обиде, – произнесла спокойно. – Меня и саму позабавила твоя игра, и когда б я так не боялась – посмеялась бы тоже. Отдай корзинку, я спешу. Нужно купить еще кое-что. Я уже договорилась с алхимиком…

– Погоди. Этого нельзя так оставлять!

– Прошу, – голос Мозаики чуть изменился. – Не начинай. Сделаешь только хуже… А мне, – добавила секунду спустя, – и так повезло. Она отнеслась ко мне по-доброму.

– По-доброму?

– Могла ведь выкрутить и обе ладони. Могла перекрутить ступни, пятками вперед. Поменять ступни, левую на правую и vice versa, я видала, как она кое-кому такое делала.

– Это было…

– Больно? Ненадолго. Поскольку я почти сразу потеряла сознание. Что смотришь? Так и было. Надеюсь, так будет и когда она мне ладонь вернет обратно. Через несколько дней, когда насытится местью.

– Я иду к ней. Сейчас же.

– Плохая идея. Ты не можешь…

Он прервал ее быстрым жестом. Услышал, как гудит толпа, увидел, как расступается. Ваганты перестали играть. Он заметил Лютика, который издали подавал ему судорожные и отчаянные знаки.

– Ты! Ведьмачья зараза! Я вызываю тебя на поединок! Будем биться!

– Чтоб мне сдохнуть. Отодвинься, Мозаика.

Из толпы выступил невысокий и кряжистый типчик в кожаной маске и кирасе из cuir bouilli^[16], кажется, бычьей. Типчик потряс сжатым в правой руке трезубцем, а резким движением левой развернул в воздухе рыбачью сеть, замахнулся ею, дернул.

– Я – Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием^[17]! Вызываю тебя на бой, ведьмач…

Геральт вскинул руку и ударил его знаком Аард, вкладывая в тот столько энергии, сколько сумел. Толпа заорала. Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием, взлетел в воздух и, дрыгая ногами, запутавшись в собственной сети, смел лоток с баранками, тяжело грохнулся оземь и с громким лязгом грянул головой в чугунную статую присевшего на корточки гнома, невесть для чего поставленную перед магазинчиком, торговавшим портняжными материалами. Ваганты наградили полет громкими рукоплесканиями. Ретиарий был жив, хотя для описания его состояния подошло бы слово «чуть». Геральт, не торопясь, подошел и с размаху пнул его в живот. Кто-то ухватил ведьмака за рукав. Мозаика.

– Нет, прошу тебя! Прошу – нет. Так нельзя.

Геральт пнул бы наглеца еще, поскольку хорошо знал, как можно, как нельзя и как нужно. И в таких делах не привык слушать посторонних. Особенно людей, которых никогда не пинали.

– Прошу, – повторила Мозаика. – Не отыгрывайся на нем. За меня. За нее. И за то, что ты сам запутался.

Он послушался. Взял девушку за плечи. И заглянул в глаза.

– Иду к твоей наставнице, – заявил сурово.

– Это плохо, – покачала она головой. – Будут последствия.

– Для тебя?

– Нет. Не для меня.

Глава седьмая

Бедро чародейки украшала искусная и удивительно подробная в деталях татуировка, представлявшая рыбку полосатой окраски.

Nil admirari^[20], подумал ведьмак. Nil admirari.

* * *

– Глазам не верю, – сказала Литта Нейд.

В том, что произошло, в том, что все случилось так, как случилось, был виновен лишь он – и никто другой. По дороге на виллу волшебницы ведьмак шел мимо сада и не устоял перед искушением сорвать одну из росших на клумбе фрезий. Помнил главную ноту ее духов.

– Глазам не верю, – повторила Литта, стоя в дверях. Приветствовала его лично, кряжистый привратник отсутствовал. Может, случился у него выходной.

– Пришел ты, как догадываюсь, чтобы отчитывать меня за ладонь Мозаики. И принес мне цветок. Белую фрезию. Входи, пока не вызвал фурор, а город не взорвался слухами. Мужчина на моем пороге, да еще с цветами! Старожилы не упомнят такого.

Она носила свободное черное платье, сочетающее шелк и шифон, тончайшее, волнующееся при каждом движении воздуха. Ведьмак замер, засмотревшись, все еще с фрезией в вытянутой руке, желая улыбнуться и совершенно не в силах этого сделать. Nil admirari, повторил он мысленно максиму, которую вынес из Оксенфурта, из университета, из девиза над входом на кафедру философии. Максиму эту он мысленно повторял всю дорогу до виллы Литты.

– Не ругай меня, – она вынула фрезию из его пальцев. – Выправлю девушке руку, как появится. Безболезненно. Может, даже прощу ее. И прошу прощения у тебя. Только не ругай меня.

Он покачал головой и снова попытался улыбнуться. Не получилось.

– Мне интересно, – она приблизила фрезию к лицу и впилась в него своими жадеитовыми глазами, – знакома ли тебе символика цветов? Их тайный язык? Ты знаешь, о чем говорит эта фрезия, и совершенно сознательно передаешь мне ею послание? Или же цветок этот – случайная прихоть, а послание… подсознательно?

Nil admirari.

– Но это не имеет значения, – чародейка подошла к нему вплотную. – Ибо ты или явно, сознательно и расчетливо подаешь мне сигнал о том, чего жаждешь… Или таишься от желания, которое выдает твое подсознание. В обоих случаях я должна тебя поблагодарить. За цветок. И за то, о чем он говорит. Спасибо тебе. И – я возьму реванш. Тоже подарю тебе кое-что. О, вот эту тесемочку. Потяни за нее. Смелее.

Что же я делаю, подумал он, потянув. Плетеная тесемочка гладко выскользнула из обметанных отверстий. Полностью. И тогда шелково-шифоновое платье стекло с Литты, словно вода, мягко укладываясь у стоп. Он прикрыл на миг глаза, нагота женщины поразила его, словно внезапная вспышка света. Что я делаю, подумал он, обнимая ее за шею. Что я делаю, подумал, чувствуя вкус коралловой помады на ее губах. То, что я делаю, совершенно лишено смысла, думал он, легонько направляя ее к комоду у патио и присаживаясь на малахитовую крышку.

Чародейка пахла фрезией и абрикосом. И чем-то еще. Может – мандаринами. Может – ветивером.

Это длилось минуту-другую, и под конец комод вовсю подпрыгивал на гнутых ножках. Коралл, хоть и обнимала его крепко, ни на миг не выпустила фрезии из пальцев. Запах цветка не перебивал ее запаха.

– Твой энтузиазм мне льстит, – оторвала она губы от его губ и только теперь открыла глаза. – И делает мне изрядный комплимент. Но, знаешь ли, у меня есть и кровать.

* * *

И вправду, у нее была кровать. Огромная. Просторная, словно палуба фрегата. Чародейка провела его туда, а он шел за нею, не в силах насмотреться. Она не оглядывалась. Не сомневалась, что он идет следом. Что без колебаний пойдет туда, куда она его направит. Не отводя взгляда.

Кровать была огромна, и у нее имелся балдахин, постель же оказалась шелковой, а простыня – из сатина.

Они использовали кровать, без тени сомнения, целиком, каждый ее дюйм. Каждую пядь постели. И каждую складку простыни.

* * *

– Литта… ...