Николай Свечин Восьмое делопроизводство

Глава 1 Беспокойное время

3 января 1910 года в Херсонской каторжной тюрьме произошел групповой побег заключенных. Во время раздачи кипятка в корзиночной мастерской десять арестантов напали на двух надзирателей и обезоружили их. Отобрали ключи, открыли дверь на тюремный двор и выскочили скопом. С той стороны кто-то перебросил через стену веревку с завязанными узлами — побег готовили с воли. Каторжники перелезли наружу и кинулись к Днепру. Часовой увидел их и открыл огонь из винтовки. Ему удалось убить двоих, остальные скрылись за углом. Надзиратель Довналь, услышав выстрелы, выбежал из сторожки и погнался за арестантами. Настиг одного, и тут же получил удар ножом в сердце…

Все свободные надзиратели тюрьмы устремились в погоню. Видя смерть товарища, они не стали жалеть патронов. Четверо каторжников были убиты, пятый тяжело ранен. Только двое добрались до заранее подготовленной лодки с одеждой и провизией. На реке стоял лед, однако для парома пробили фарватер, и лодка ждала на чистой воде. Но она успела лишь отчалить от берега. Обозленные надзиратели осыпали беглецов градом пуль. Один был сражен наповал, второго, тяжело раненного, взяли.

Так из девяти вырвавшихся за стену семеро погибли, а двух подстрелили не до смерти. Последнего, десятого, обнаружили уже ночью. Он не последовал за остальными, а спрятался в котельной. И тем спас себе жизнь.

Только к утру выяснилось, что был и одиннадцатый, самый умный. Он воспользовался общей суматохой. Пока охрана гонялась за беглецами, дядя спокойно перелез через стену в другом месте. Спрыгнул с той стороны, сел в поджидавший его экипаж и был таков. Когда смотритель узнал фамилию этого ловкача, то схватился за голову. Александр Южиков по кличке Сашка Поп был известный налетчик. В девятьсот восьмом году он получил бессрочную каторгу за вооруженное ограбление ювелирного магазина. Тогда погибли охранник и двое служащих. Доказать, что стрелял Южиков, следствию не удалось, и бандит спрыгнул с висельной доски. Сыщики числили за ним еще три экса с жертвами, но присяжные отмели их доказательства как ненадежные. И вот теперь оставленный в живых зверь выскочил из клетки.

Когда Лыков получил сообщение о побеге, то сказал своему помощнику Азвестопуло:

— Серьезный человек готовил акцию. Смотри, как все рассчитал! Те десять дураков нужны были для отвода глаз, и он легко ими пожертвовал. Семь покойников среди беглецов, да еще зарезанный надзиратель. Масштабно кровь льет, сволочь. Найти бы его поскорее.

Сергей внимательно просмотрел телеграмму и согласился:

— Похоже на то. И как зовут умника?

— Узнаем, когда возьмем Сашку. Вот только…

— Что?

— Вдумайся, Сергей Манолович. Для чего вытаскивали Сашку Попа? С таким трудом, с такими жертвами. Ведь проще нанять для дела налетчика с воли. А тут каторжная тюрьма, строжайший режим… Значит, исполнителю был нужен именно этот экземпляр. Что-то готовится. Жди теперь нападений, с жертвами, стрельбой и крупными похищенными суммами.

Титулярный советник уселся поудобнее и фамильярно предложил шефу:

— А расскажите мне про экземпляра. Никогда не слышал о нем раньше. Почему кличка Поп? Налетчик-расстрига из духовных, что ли? Так не бывает.

Коллежский советник принял тон помощника (больше чем помощника — ученика) как должное. И начал излагать:

— Южиков Александр Нифонтович, сын священника. Родился в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году в Бугуруслане. Поступил в Казанскую семинарию и почти ее закончил. Даже жениться на поповской дочке успел, сукин сын. Приход ему уже подобрали, готовили к рукоположению. Но Южиков обокрал будущего тестя, проломив ему при этом голову, и сбежал.

— Достойный персонаж, — глубокомысленно прокомментировал титулярный советник. — Недопоп перешел на нелегальное положение?

— Да. Он объявился в Москве на Хитровке и стал там популярной личностью. Грехи отпускал, венчал блатных…

— Как это?

— Ну понарошку, в виде шутки. А в паузах грабил. Московская сыскная тогда была не в лучшем виде — ею правил Мойсеенко^[1]. Сашка сошелся с продажными надзирателями и чувствовал себя вполне вольготно. Потом началась заваруха, именуемая вооруженным восстанием. Поп совершенно обнаглел. Он собрал шайку и начал громить кассы. Тут уже были жертвы — Сашка перестал церемониться и показал истинное нутро. А оно у него неприглядное… Три человека погибли, прежде чем Южикова взяли. Начальство в Первопрестольной сменилось, а он и не заметил! Пришел Аркадий Францевич^[2], стал наводить порядок. И укатал наглеца. До суда дошло лишь одно дело, и на смертную казнь улик не хватило. Укатали Сашку, народ облегченно вздохнул. А теперь все надо начинать заново.

Азвестопуло бодро подхватил:

— Чай и не таких ловили! Поймаем. Однако, Алексей Николаевич, вопрос-то остается.

— Остается, — согласился Лыков. — Зачем неизвестному умнику понадобился именно Сашка Поп?

— Думаю, бандита вытащил с каторги кто-то из друзей. Постороннего с таким трудом не выручают — тут личная связь.

— В каторгу уехала вся шайка, четверо налетчиков, — сообщил коллежский советник. — Дознание вели тщательно, я видел материалы. Тот, кто организовал побег, прямого отношения к делу не имел. Но, похоже, стоял близко.

— Маклак? — предположил Сергей. — Хорошо кормился с ребят и хочет вернуть те добрые времена?

— Что-то я не помню случая, чтобы скупщик краденого выручал с каторги обычного маза^[3]. А ты, Сергей Манолович, слыхал про такое?

— У нас в Одессе было. Мордка Гляйвиц по кличке Шкилет подготовил побег налетчику Степану Ворошилову.

— Да ты что? — удивился Лыков. — Так много с него доходу имел?

— Имел, но не в одном доходе дело. Гляйвиц хотел выдать за Степку свою дочь. Там чувства и все такое, вот старик и ввязался. Парня через две недели поймали и опять засадили. Но молодые успели обвенчаться!

— Разговор не про то, — обрезал помощника шеф. — Побег был из подследственной тюрьмы? А у нас с каторги, что много сложнее. И романтической подкладки пока не видать. Э-эх! Надо смотреть акт дознания по делу шайки Южикова. Вдруг да обнаружим того сердечного приятеля, который ради друга пошел на такой риск.

Сыщики поговорили о бежавшем налетчике, и забыли. Никто им ловить Сашку Попа не поручал, а своих дел у Лыкова с Азвестопуло имелось в избытке. Но через две недели негодяй сам напомнил о себе.

18 января в Плоцкой губернии средь бела дня было совершено нападение на денежную почту. Все произошло на двенадцатой версте от города Бельска. Возок с ценным грузом направлялся в Рынин, его охраняли пятеро драгун. Налетчики церемониться не стали и бросили в конвой какую-то необыкновенно мощную бомбу. Трех солдат и ямщика убило на месте, два драгуна получили смертельные ранения. В руки экспроприаторов попало более 55 тысяч рублей казенных денег.

Один раненый умер в госпитале через день, а второй протянул неделю. К нему успел приехать чиновник Восьмого делопроизводства Департамента полиции Томилин. В департаменте он отвечал за идентификацию преступников по системе словесного портрета. Томилин привез умирающему фотографии 48 налетчиков, которые могли быть причастны к нападению и на которых имелись материалы в картотеке. В последний момент Лыков догадался присоединить к ним данные на Сашку Попа — и неожиданно попал в точку.

Драгун доживал последние дни и знал это. Он хотел отомстить убийцам за смерть свою и товарищей. Из последних сил раненый дожидался полицейского чиновника. Томилин улучил момент, когда умирающий был в ясном сознании, и разложил перед ним на кровати фотографические карточки. Драгун перебирал их восковыми пальцами, и с каждой новой из него будто выходила жизнь… Оставался последний портрет. Страдалец долго не хотел его смотреть, шептал чуть слышно:

— Неужели… нету его у вас… уйдет, сволочь, без наказания…

Потом открыл карточку, и его словно оживили на миг:

— Вот он!

— Точно он? — спросил Томилин.

— Точно, ваше благородие. Левый глаз приметный, косит, я запомнил…

— Это известный налетчик Александр Южиков по кличке Сашка Поп. Он недавно бежал из Херсонской каторжной тюрьмы.

— Поп, как есть поп! — из последних сил выкрикнул драгун. И рассказал невероятную историю.

Когда конвой сопровождал почту, на дороге им встретился священник. Молодой, лет двадцати пяти, в теплом черном пальто, распахнутом на груди; под ним виднелся крест. Батюшка сидел в санях, притулившихся на обочине. Увидев конвой, он осенил его крестным знамением. Вахмистр остановил колонну и подъехал под благословение. Левый глаз у священника заметно косил. Он благословил вахмистра, возок с почтой опять тронулся, драгуны — следом. Тут ложный поп вынул из-под рясы бомбу и швырнул ее в солдат, а сам прыгнул рыбкой в придорожный сугроб. Никто не успел ничего понять, как прогремел сильный взрыв.

Умирающий драгун успел подписать протокол и к вечеру угас. Томилин вернулся в Петербург и сообщил об опознании. Его рассказ произвел сильное впечатление и был доложен товарищу министра внутренних дел Курлову.

Генерал-лейтенант Курлов заведовал полицейскими вопросами. Премьер-министр Столыпин оставил пост министра внутренних дел за собой, но лишь формально. Ввиду большой загруженности вести дела ведомства он не мог и разделил их между своими товарищами^[4]. Ему докладывали только о самых выдающихся происшествиях. Курлов подумал день-другой, и известил Петра Аркадьевича о случае в окрестностях Плоцка.

Председатель Совета министров был возмущен:

— Мы не можем оставить такую мерзость без ответа. Какие меры приняты, чтобы поймать убийц?

— Ведется дознание, надо ждать результатов.

— Кто дознает?

— Плоцкое полицейское управление.

— Немедленно вышлите туда Лыкова. Он даст всем прикурить!

Так Алексей Николаевич отправился в очередную командировку. Азвестопуло остался в Петербурге «вести хозяйство».

Лыков давно уже занимал в департаменте привилегированное положение. Официально его должность звучала очень длинно: чиновник особых поручений при министре сверх штата, прикомандированный к Департаменту полиции. Таких «особых» насчитывалось три-четыре человека. Статус позволял им заниматься любыми делами в пределах компетенции полицейского ведомства. Службу «особняков» определяло начальство. Чаще всего такие поручения не были связаны с повседневной рутиной, а носили исключительный характер. Хотя, например, Веригин заведовал секретарской частью департамента, а Виссарионов курировал Особый отдел. Алексей Николаевич всю жизнь занимался уголовным сыском и составил себе в этой области выдающуюся репутацию. Сложные или общественно громкие дела, требующие высшего мастерства, поручались именно ему.

В конце прошлого года, когда Лыков с Азвестопуло отличились в Иркутске^[5], Курлов обещал повысить их в чинах. Лыков уже десять лет состоял в коллежских советниках. Сергей тоже застрял в титулярных, и росту им обоим не было. Государь раз за разом вымарывал Алексея Николаевича из приказов по гражданскому ведомству — так говорило начальство. Сам Лыков подозревал, что его просто не включали в эти приказы: отчасти за самостоятельный характер, отчасти по старой памяти. В свое время сыщик не сумел угодить императрице, когда та поручила ему отыскать похищенную икону Казанской Божией Матери. С той поры прошли годы, государыня должна была забыть вину скромного сыщика, но чинопроизводство для него застыло. Перед Рождеством Курлов, опытный бюрократ, подвинул Алексея Николаевича в должности — из чиновников особых поручений шестого класса перевел в пятый. Видимо, это был многоходовый маневр: генерал готовил Высочайший приказ. Но в остальном все осталось, как есть. В России производство и награды в массовом порядке делались дважды в год, на Рождество и Пасху. Рождество пролетело, и теперь коллежский советник ждал Пасхи. В душе, конечно, он хотел стать «превосходительством». А тут такой шаг вперед, в «высокородие». Однако чем дальше, тем служить ему становилось труднее. Прежние начальники Лыкова приучили его к высокому уровню государственного мышления. Но время их прошло: Плеве лежал в земле, Дурново заседал в Государственном совете. Наступил черед таких, как Курлов. Говорили, что Столыпину его навязали, что премьер недолюбливает своего товарища. Кто знает? В реальные полицейские будни Петр Аркадьевич давно уже не совался. Сыщик видел его все реже и заметил, что тот изменился не в лучшую сторону. Столыпин зазнался, сделался нетерпим к чужому мнению, уверовал в собственную непогрешимость. Директор Департамента полиции Зуев обжегся пару раз и теперь потихоньку мечтал удалиться на почетную отсидку в Сенат. С кем служить дальше? Кто будет отдавать приказы стареющему сыщику завтра? Думать об этом не хотелось…

Командировка в Плоцк длилась две недели и едва не стоила питерцу жизни. Он возглавил дознание о налете на денежную почту и придал ему ускорение. А раскрыли банду без него, и сделали это железнодорожные жандармы. Попался толковый человек, помощник начальника местного отделения штабс-ротмистр Глансенштерн, который через агентуру выяснил важный факт. Близ станции Боровичи поселился приехавший откуда-то с юга России прасол, некто Верномудров. Видать, из поповичей — только у них приняты такие заковыристые фамилии. Прасол скотину не покупал, по ярмаркам не приценивался, с поляками не общался, а сидел у себя на хуторе и чего-то там кумекал. Урядник полюбопытствовал и зашел поговорить. Не фальшивую ли монету чеканит приезжий? Верномудров предложил гостю рюмку водки и завел долгий разговор. Выяснилось, что он поп-расстрига, лишен сана за коммерческие операции «с душком» (проще говоря, давал деньги в рост) и теперь хочет начать новую жизнь. Капитал у него есть, но небольшой; боится ошибиться. Бывший священник попросил у гостя совета. Обещал взять в долю! Разговор вышел мутный и неправдоподобный. Полицейский почесал в затылке и отправился к жандармам. Глансенштерн как узнал про бывшего попа, сразу вспомнил циркуляр насчет Южикова. Спросил: косит ли прасол на левый глаз? Урядник ответил, что сказать затрудняется, поскольку Верномудров был в синих очках. Штабс-капитан тут же телеграфировал в Плоцк Лыкову.

Хутор прасола хотели взять под наблюдение, но это оказалось невозможно. Дом со служебными постройками стоял на окраине огромной Рудной пущи. Напротив перекресток двух местных шляхов, в четырех верстах — станция железной дороги. Кроме пущи, других лесов вблизи нет, все поляки свели на дрова. Не поставишь же филера в чистом поле. И землянку в чащобе не выроешь. Лыков проехал мимо взад-вперед, убедился, что подступов к дому нет, и решил пойти в разведку. Жандарм пытался отговорить столичного чиновника, но не преуспел. Алексей Николаевич загримировался под коммивояжера по продаже швейных машин, набил портфель рекламными бумажками. Приклеил «шпанку» — короткую бородку модного фасона. Сунул в кобуру браунинг. Попросил жандармов спрятаться за ближайшим кустом — вышло аж в трехстах саженях. Мысленно перекрестился и отправился к попу-расстриге. Для маскировки сыщик нанял бричку с местным фурманом, которого знала вся округа.

Он соскочил с брички перед крепкими воротами и властно стукнул в них кулаком. Открылась калитка сбоку, и выглянул молодой русский парень простоватой наружности.

— Ась? Вы, пан, по какой надобности?

Увидев, что собеседник его совсем юн, Алексей Николаевич тут же сменил тактику.

— Тебе на военную службу-то когда, детинушка?

— Я освобожденный, — растерянно ответил тот. — А чево?

— Не хочет твой хозяин машинку швейную купить? Хорошая машинка. Я ему рассрочку дам.

— Эвона… надо его самого спросить.

— Так пусти меня, я и спрошу.

Парень замешкался, тогда Лыков нагло отстранил его и вошел сначала во двор, а потом и в дом. Юнец семенил следом и что-то бубнил, но незваный гость не обращал на это внимания.

Алексей Николаевич шагал по длинному коридору на свет, и тщательно осматривался. Вот кухня, вот сени, из них две двери. В которую зайти? Он толкнул левую и оказался лицом к лицу с рослым мужиком свирепой наружности. Тот стоял в центре большой комнаты и удивленно смотрел на вошедшего. Что-то сообразил и сунул руку в карман.

Сзади Лыкова наконец-то догнал парнишка и сказал верзиле:

— Вот.

— Что вот, Петька? Ты кого привел, сукин потрох?

— Эта… дядя Ваня… машинку он продает.

— Какую, к лешему машинку? — заревел «дядя» и шагнул к сыщику. Мигом он извлек из кармана большой нож, поднес его к лицу коллежского советника и сказал: — Замри.

Тот застыл. Острое лезвие покачивалось в полувершке от его горла.

— Вы чего, уважаемый? — сиплым голосом проговорил питерец. — Я действительно машинки продаю. Могу «Зингер», могу «Кайзер» или «Пфафф»; какую хошь через меня легко приобрести. Вы чего желаете? И скидку дам, и рассрочку… на полгода.

Он сглотнул и добавил тем же неестественным голосом:

— Больше чем на полгода не могу… это надо в Плоцк ехать, они могут.

Детина внимательно разглядывал сыщика: по всему смахивало, что это уголовник-рецидивист. Нож держит уверенно, взгляд недобрый…

Вдруг бандит схватил Лыкова за «шпанку» и сильно дернул. И борода оказалась у него в руках. Петька ахнул. А сыщик развернулся и во всю прыть бросился прочь из комнаты. «Дядя Ваня», сыпля матерщиной, погнался за ним. Ситуация была для Алексея Николаевича смертельно опасная, но при этом еще и дурацкая. Чтобы вынуть пистолет, снять его с предохранителя и дослать патрон в патронник, требовалось не менее двух секунд. А где их взять? Бандит дышит в спину и уже занес свой страшный нож. Чуть замешкаешься, и конец. Не видать мне статского советника, с мрачным юмором подумал Лыков и поднажал. Он летел в кухню, где, по пути в гостиную, ему попалась на глаза нужная сейчас вещь. Очень нужная, прямо позарез… Все заняло несколько мгновений. Сыщик добежал до кухни, схватил со стола тяпку, которой хозяйки рубят капусту для засолки, и с разворота нанес ею удар. Он бил не глядя, но попал удачно. Острое полукруглое лезвие угодило бандиту прямо под ухо. Тот пошатнулся, выронил нож и захрипел, между пальцев у него показалась кровь. Убил, подумал коллежский советник; я ж ему сонную артерию чиркнул… Тут примчался испуганный Петька.

— Дяденька, вы кто?

— Ну-ка, щенок, взял его и на улицу! — приказал Лыков. Вдвоем они подхватили обмякшее тело уголовного и быстро потащили за ворота. Там Алексей Николаевич уложил раненого в бричку и осмотрел шею. Живой, собака! Лезвие рассекло мышцы шеи, но артерию не повредило. «Дядя Ваня» был ошарашен, но скоро должен был прийти в себя. Питерец связал его и велел фурману мчать что есть духу до засады жандармов. Парня он оставил при себе, чтобы не вздумал помогать сообщнику.

Теперь оставалось ждать. Чтобы скоротать время, Лыков на скорую руку допросил Петьку. Начал он суровым голосом:

— Что же ты, дрянь, с бандитами связался? Или креста на шее нет?

— Есть крест, — чуть слышно ответил парень и показал его.

— Ну? Объясняй!

— С голодухи я. Мамка померла, батя опился до смерти. Куда иттить? Чем себя содержать? А тута одни паны, им на нас плевать…

— Значит, только в убийцы тебе дорога? — гаркнул коллежский советник. — К честному труду душа не лежит? А в Сибирь на каторгу — лежит?

Петька совсем скис.

— Быстро говори все, что знаешь. Сашка Поп где?

— Александр Нифонтович уехали.

Сыщик расстроился. Ведь едва-едва не взяли змеюку. С другой стороны, если бы Южиков был в доме, чем бы это кончилось для него, Лыкова?

— Давно он уехал? Когда вернется?

— Вчерась в ночь. А вернется, нет ли, мне не ведомо. Я у них в услужении: дрова колоть, воду таскать. За пропитание, денег мне не плотят.

— А это кто был, что с ножом за мной гонялся?

— Дядя Ваня. А кличка ему промеж своих — Черкес.

— Иван Аринкин? — вспомнил розыскной циркуляр коллежский советник.

— Не знаю.

— Кто еще в банде? Ждать нам гостей или не ждать?

— Был еще молодой, тоже Петькой звать, как и меня. Но он вместе с Александр Нифонтычем уехал. Вроде он по взрывному делу.

— По взрывному? — встрепенулся сыщик. — Это он бомбу снарядил, которой вы конвой поубивали?

— Я, ваше благородие, никого не убивал, я по части дров, — напомнил парень. — А насчет бомб могу сказать. Одна в сарае лежит. Боюсь туда даже заходить.

— Правильно боишься, — одобрил Лыков. — Пойдем, покажешь где.

Когда в ворота ворвались жандармы, Алексей Николаевич заявил Глансенштерну:

— Штабс-ротмистр! Срочно вызывайте саперов. В тот сарай ни ногой!

Глава 2 Лыков становится бюрократом

Коллежский советник Лыков чем делался старше, тем меньше хотел рисковать жизнью. Это в молодые годы весело бегать за бандитами, размахивая «смит-вессоном». С возрастом такое занятие надоедает. А тут еще чуть насквозь не проткнули под Плоцком…

И начальство прочитало тайные мысли сыщика. Делопроизводитель «восьмерки» Лебедев уехал в заграничную командировку аж на три месяца. Его послали изучать опыт полиций Берлина, Парижа и Лондона. И Алексея Николаевича с 1 апреля назначили временно исправлять его должность.

Первую неделю сыщик радовался такой перемене. Можно ходить по улице без шпалера и не ждать очередной командировки на кудыкину гору. Знай себе перебирай бумажки…

Лыков хорошо знал специфику Восьмого делопроизводства, поскольку сам много лет готовил его создание. Всероссийский уголовный сыск! Так задачу сформулировал еще покойный Благово. Он сочинил обязанности и штатное расписание новой структуры, вот только не дожил до ее учреждения. Проторил тропу его ученик, который и должен был возглавить лавочку. Но вышло иначе. Вмешались соображения высшего порядка: Столыпин не захотел ссориться с монаршей четой из-за такой ерунды, как судьба сыщика Лыкова. Тот не угодил государыне, а та, как известно, имела на супруга сильное влияние. Казалось бы, мелочь — назначить человека делопроизводителем в один из многочисленных столичных департаментов. Там этих «д-пр»^[6] девять штук. Но, во-первых, Департамент полиции самый важный в структуре органов управления. Во-вторых, фамилия кандидата на должность известна наверху. И окрашена негативно. Зачем рисковать? И место занял Василий Иванович Лебедев, приятель Лыкова, но и конкурент. Он повел дело хорошо, сейчас уже состоял в чине коллежского советника, и о замене речь не шла. Лыков остался в «особняках». И вот только теперь, временно, ему поручили рулить им же самим созданным подразделением.

Да и то сказать, из задуманного Благово осуществить получилось лишь самую малость. Какой это всероссийский сыск? Конечно, два года назад замах был солидный. Вместе с Восьмым делопроизводством создали 89 новых сыскных отделений по всей России. Управляй не хочу! Но Министерство финансов, висеть им всем на одной осине, урезало оклады жалования до минимума. Как в новых отделениях, так и в департаменте. В результате штаты Восьмого делопроизводства вызывали недоумение. Кто будет управлять? Баратынский?

Классных должностей в штате имелось всего две: начальник и его младший помощник. Их занимали соответственно Лебедев и коллежский асессор Скрыдло. Всё! Скрыдло вел текущую переписку общего характера и заменял шефа во время отлучек. Далее шли три сверхштатных чиновника особых поручений при Департаменте полиции. Они хотя бы имели чины и потому занимались ответственными вопросами. Статский советник Селецкий отвечал за переписку по бельгийским запросам. Губернский секретарь Гагарин — по швейцарским и иным. Коллежский секретарь Любимов вел канцелярскую разметку бумаг, поступающих в делопроизводство. Эти трое были ближайшими помощниками Лебедева и организовывали работу подчиненных.

Ниже их стояли сверхштатные чиновники для письма. Их насчитывалось двенадцать человек, и они тоже не сидели без дела. Хост отвечал за розыскные циркуляры. Томилин (тот, что ездил в Плоцк) — за идентификацию преступников по системе словесного портрета. Иванов вел журнал по всем запросам, поступающим из-за границы. Зякину была поручена переписка по вопросам экспертизы и установления личности преступников. Дон-Донцов составлял отчеты по деятельности сыскных отделений. Пять чиновников отвечали за текущую переписку с отделениями.

Восьмому делопроизводству подчинялось Регистрационное бюро Департамента полиции со всей своей картотекой — более 200 000 дел. Сложную работу с картотекой вели двое. Сальков осуществлял общее руководство, ему помогал фотограф Козлов. Они не справлялись с огромным объемом работы, и им помогали две женщины, числящиеся по вольному найму. Личная почетная гражданка Вильдаки отвечала за регистрационные карты. Зверева, вдова губернского секретаря, вела подготовительные работы для их классифицирования.

Особняком стоял третий вольнонаемный человек — отставной артиллерийский подполковник Анисимов. Начальство использовало его от случая к случаю как аналитика.

Таким образом, в Восьмом делопроизводстве числилось два штатных чиновника, три нештатных для поручений, двенадцать нештатных для письма и три письмоводителя по вольному найму, всего двадцать человек. Еще один вольнонаемный, неимеющий чина Васильев, по болезни вечно находился в отпуску. Этим составом необходимо было оказывать поддержку сыскным отделениям империи. Три из них — Московское, Петербургское и Варшавское — не очень нуждались в помощи сверху. Остальные такой помощи требовали постоянно…

Все чиновники и вольнонаемные при поступлении на службу подписали особую бумажку. В ней говорилось: «Я, нижеподписавшийся, на основании примечания к ст. 178 о сл. прав.^[7] т. III Свода Законов издания 1896 года, даю подписку в том, что не принадлежу ни к каким масонским ложам и другим тайным обществам, под каким бы они названием не существовали, и что впредь к оным принадлежать не буду». В Департаменте полиции помнили давнюю историю, когда в Третье отделение пробрался шпион народовольцев Клеточников, и долго сводил на нет усилия по пресечению террора. Чиновники самого важного отдела — Особого — постоянно присматривали за остальными коллегами.

Лыков быстро разобрался в текущих делах. Все незначительные вопросы — так называемую «вермишель» — он поручил своему законному помощнику Скрыдло. Более важные вещи старался решать с любимым учеником, надежным Азвестопуло. Для этого Алексей Николаевич временно прикомандировал его к «восьмерке». Много внимания требовала деятельность регистрационного бюро. В нем вводился новый способ идентификации преступников — дактилоскопия. Прежде делали сигналетические карточки в двенадцати позах и обмеряли по системе Бертильона. С прошлого года дополнительно начали снимать пальцевые отпечатки. Кроме того, сотрудники бюро постоянно выполняли заказы на размножение фотопортретов. Вот и сейчас они срочно печатали 11 000 снимков политических преступников по срочному требованию Особого отдела. Трудиться приходилось во внеурочное время и в табельные дни, буквально на износ. Зато за такие работы полагалось вознаграждение. Чиновники Департамента полиции, особенно сверхштатные, получали весьма скромное жалование. Тот же Томилин довольствовался ста рублями в месяц. А отставной подполковник Анисимов вообще получал шестьдесят. Поэтому дополнительный заработок был не лишним, и его распределяли на всех по очереди.

Другим важным вопросом была переписка с заграничными полициями. Большинство чиновников особых поручений ею и занимались. Дело тонкое, дипломатическое; нужно знание языков и умение ловко формулировать. Алексей Николаевич в первые же дни на новой должности затребовал текущие дела. Они удручали своими казенными формулировками. Обмен письмами по обвинению еврея Шауна Грюнбаума в краже со взломом драгоценностей на 100 000 франков у негоцианта Марта Росселя в Брюсселе длился уже второй год. Розыск Георгия-Карла Кастера по требованию судебного следователя Бельгийского королевства — десять месяцев. А задержание в Англии Иосифа Миллара (он же Валикнас, Дуглас, Гарри-Госсе) занимало обе стороны пятый месяц…

Третьим серьезным направлением была работа с запросами других делопроизводств Департамента полиции, а также охранных отделений и ОКЖ^[8].

Но больше всех сил и времени отнимало общение со вновь учрежденными сыскными отделениями. Людей в провинции, как всегда, не было. Набирали в штат всякую дрянь, а потом выходили скандалы. Самые громкие случились в Москве и Киеве, но поветрие шло тараном. В Баку, Елизаветграде, Полтаве новоиспеченных начальников отделений отдали под суд. А в Чернигове тамошний главный сыщик Павловский, совершивший несколько подлогов и краж, скрылся. И перешел на нелегальное положение. Теперь его искали всем миром и не могли найти.

В целом Восьмое делопроизводство честно тащило свой воз. Многие из задумок Благово так или иначе реализовывались. Обучение специалистов сыска, координация деятельности отделений, снабжение их нужными сведениями, помощь во взаимоотношениях с начальством… Но много было и рутины — куда ж без нее…

Алексей Николаевич тоже оказался втянут в ведомственные склоки. Причем между людьми, хорошо ему знакомыми. Градоначальник Одессы генерал Толмачев уволил от должности полицмейстера ротмистра Кублицкого-Пиотух. Когда в прошлом году Лыков с Азвестопуло ловили изувера Балуцу, они близко познакомились с обоими^[9]. Теперь Курлов попросил сыщика разобрать спор генерала с ротмистром. Алексей Николаевич изучил бумаги. Градоначальник велел полицмейстеру расследовать кутежи некоторых проживающих в Одессе кавказцев. По слухам, они украли казенные деньги и теперь усиленно их пропивали. Приказ прозвучал в самой общей форме. Более подробные сведения Кублицкому должен был дать чиновник особых поручений при градоначальстве Скуридин. Но он ничего ротмистру не сообщил. Тот, недолго думая, переадресовал приказ начальнику сыскного отделения Черкасову. Расследования никто так и не провел. Когда градоначальник стал топать ногами и требовать отчета, Кублицкий все свалил на Скуридина с Черкасовым. Последний открестился, что никакого приказа от начальства он не получал. Со своей стороны, помощник пристава Бульварного участка князь Херхеулидзе вспомнил, что он докладывал лично Кублицкому-Пиотух о кутежах кавказцев на похищенные средства. А тот ему ответил: «Это не наше дело, не суйтесь».

В результате ротмистр не только вылетел с должности. С него потребовали дать объяснения о неправильных действиях по обмундированию городовых, а это уже пахло судом. Заодно Толмачев выгнал и Черкасова. Тому инкриминировали присвоение конфискованных денежных сумм.

Кублицкий-Пиотух срочно отправился в Петербург. Там он под роспись сдал Лыкову большой донос на бывшего шефа. По его словам, генерал Толмачев сам порядочный жулик. Он окружил себя темными личностями, знакомыми ему по прежней службе на Кавказе. Среди них выделялись мелкий чиновник Микиев и капитан Ермолов. Микиев в Тифлисе попал под суд за растрату, и супруги Толмачевы очень боялись, что на следствии всплывут их фамилии. А Ермолов пошел еще дальше. Он был арестован в Ростове-на-Дону с 75 000 рублей. Оказалось, что деньги эти похищены у Средне-Азиатской железной дороги. Одесское ГЖУ^[10] потребовало от Кублицкого произвести дознание насчет образа жизни Ермолова. Тут градоначальник всполошился и уволил ротмистра под надуманным предлогом. Чтобы не дать ему провести опасное для генерала дознание!

Отставной полицмейстер рассказал Лыкову немало грязных подробностей о проделках Толмачева. Тот настроил против себя местное общество. Особенно возмутило одесситов то, как градоначальник запихивал в Государственную думу угодного ему барона Роно. Барона не любили и голосовали против. И у тех домовладельцев, кто так сделал, полиция по приказу Толмачева провела санитарные осмотры дворов! По результатам которых нарисовала большие штрафы. Что же будет со страной, если ее думских избранников проталкивают такими методами?

Алексей Николаевич быстро написал рапорт на имя Курлова, в котором обелял обоих уволенных чиновников. Больше он оправдывал Черкасова, но и Кублицкому приписал добрые намерения. Теперь судьба обоих зависела от столичных ветров.

Самым ненавидимым занятием для коллежского советника стала проверка смет сыскных отделений. Именно этим ему и пришлось преимущественно заниматься. Оплата услуг негласной агентуры велась из средств сыскного кредита. Денег всегда не хватало, и начальники отделений начинали мухлевать. Для пользы дела! Кроме того, оружие и обмундирование полицейским полагалось приобретать на свой счет. При копеечном жаловании это становилось серьезной проблемой. Начальство на местах выкручивалось, как могло. Обычно оно сознательно не заполняло всех штатных вакансий, чтобы неизрасходованные суммы разделить между сыщиками. Экономили на ремонте, на канцелярских расходах, даже на дровах. Ревизоры выписывали полицмейстерам штрафы за подобные фортели, но другого выхода все равно не было. Алексей Николаевич, как мог, защищал коллег из провинции. Убеждал Курлова, писал объяснительные записки в Министерство финансов и Госконтроль, пытался даже увеличить сыскной кредит.

В таких неблагодарных занятиях Лыков провел месяц. К маю выяснилось, что бюрократом быть неимоверно скучно. Коллежский советник приходил домой в шесть часов пополудни, выпивал с Ольгой Владимировной самовар чаю и дремал на диване до ужина. Вечером супруги наведывались в театр, иногда в гости — к Азвестопуло, Таубе или Павлуке Лыкову-Нефедьеву. Алексей Николаевич подернулся жирком, сделался раздражительным и перестал читать газеты. Немного развлекла его поездка в Чернигов. Он провел ревизию сыскного отделения, которое обокрал собственный начальник. Даже гипс, выдаваемый для отливки следов, оставленных преступниками, оказался похищен — Павловский сбыл его в частную клинику, где тот использовался для наложения шин^[11].

Врид^[12] делопроизводителя пробовал помочь Азвестопуло. Он прозондировал у Курлова, нельзя ли сунуть грека в чиновники для поручений при МВД? Это дало бы пятьдесят рублей прибавки к окладу. Курлов, к Рождеству получивший генерал-лейтенанта, ответил, что подумает, — и ничего не сделал.

Сам Лыков, перейдя на высокую должность делопроизводителя, стал получать усиленное жалование — двести сорок рублей в месяц. Однако сыновья давно обеспечили сыщику безбедное существование за счет доходов с принадлежавшего им в равных долях имения в Костромской губернии. Папаша в результате имел, как министр. Поэтому всю прибавку он отдал в чайную комнату департамента, которую уже много лет содержал на свой счет. В результате коллеги Лыкова каждый день пили китайские чаи с синим штемпелем^[13] и заедали их пряниками…

Глава 3 Новое поручение

С января 1910 года в центральных губерниях участились нападения на артельщиков и почтальонов. Хорошо вооруженные банды врывались в купе поездов и расстреливали перевозчиков вместе с охраной. Или поджидали жертвы возле банка — тогда к убитым присоединялся еще и постовой городовой. К маю количество ограблений превысило полтора десятка. Счет украденным суммам шел на сотни тысяч рублей. Самое страшное, что при этом гибли люди…

Местная полиция была бессильна. Нападения происходили в разных местах. Одной шайке такое не под силу, но сколько же их? В уголовном мире тоже есть мода — мода на преступления. Пять лет назад, например, очень умножились ограбления квартир. Потом первенство взяли кражи грузов на железных дорогах. А сейчас самым опасным стало перевозить наличные деньги по назначению. Кто-то цапнул первый крупный куш, остальные раззавидовались, и вот повсеместно начали стрелять несчастных артельщиков…

В конце концов дошло до Столыпина. Получив очередную сводку происшествий, он вызвал на ковер Курлова.

— Павел Григорьевич! — премьер-министр едва дал подчиненному сесть на стул. — Что это такое? Опять?

— Вы о нападениях?

— А о чем же еще! За три дня два. В поезде Москва — Нижний Новгород прострелили грудь доверенному банкирского дома Беринга. Похищено восемнадцать тысяч рублей. Заодно тяжело ранен жандарм. А в Петербурге напали на артельщика Северных железных дорог. Чуть не на пороге Виндавского вокзала! Убиты и он сам, и сопровождавший его охранник, исчезли семь тысяч с мелочью. Сколько это еще будет продолжаться?

— Но что мы можем сделать? — развел руками товарищ министра. — Особенно если в поездах. Железнодорожная жандармская полиция вести дознания не обучена. Нападения происходят регулярно, но в разных пунктах…

— Вдруг это одна банда, пусть многочисленная? — перебил Курлова премьер. — Накрыть ее, и делу конец.

— Маловероятно, Петр Аркадьевич. Посмотрите, какой охват! От Гродно до Екатеринбурга и от Вологды до Одессы. Таких банд, слава богу, не бывает. Орудует куча мелких. Вот и не можем их никак поймать. Каждое сыскное отделение само за себя. Случаются и успехи — в Екатеринодаре, например, попались пять экспроприаторов.

Столыпин раздраженно теребил ус, потом сухо спросил:

— Как поставлена организация дела?

— Э-э… Департамент полиции осуществляет общее руководство.

— Общее руководство это, Павел Григорьевич, общие слова. Кто конкретно ведет надзор за дознаниями?

Курлов молчал. Премьер-министр крякнул и положил на стол сжатый кулак:

— Поручите Лыкову, пусть разберется. Хотя бы в Петербурге и губернии, где до государя быстро доходит.

— Слушаюсь.

— От других дел освободить, а спрашивать только за налеты. Все подобные случаи в округе теперь его. Алексей Николаевич опытный человек. Он отыщет зависимость: одна там банда или дюжина разных.

— Слушаюсь, Петр Аркадьевич. Только… как там представление? Лыков давно заслужил производство в следующий чин. Бумаги я подавал. В Рождество прокатили… Мне уж смотреть ему в глаза неловко.

— Будет ему статский. Я иду завтра к государю, надеюсь на хороший исход.

Генерал-лейтенант вышел из кабинета премьера и направился внутренним коридором в соседний подъезд. Давно прошли те времена, когда Столыпин прятался от бомбистов в Зимнем дворце. После взрыва на Аптекарском острове, унесшего жизни десятков людей, Петр Аркадьевич переехал во Вторую Запасную половину дворца. И даже променад совершал по крыше, гуляя между статуями… Год назад, когда обстановка в стране наладилась, он вернулся на Фонтанку, в служебную квартиру министра внутренних дел. ...