Все права на текст принадлежат автору: Владислав Александрович Третьяк.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Хоккейная эпопеяВладислав Александрович Третьяк

Владислав Третьяк Хоккейная эпопея

Владислав Третьяк… С этим именем связана целая спортивная эпоха. Рушатся системы, меняются идеологии, уходят правительства, утихают и вновь вспыхивают войны. Но остаются нетленными памятники эпох, их символы, страдания и подвиги.

Однажды ко мне в посольство в Оттаве пришел крупный канадский бизнесмен с предложением перевести на коммерческую основу использование наших "символов" в Канаде и США.

Честно говоря, я не понял поначалу, о чем речь.

Собеседник объяснил. Вот сейчас продаются хоккейные маски, один к одному копирующие маску Третьяка. В спортивном журнале регулярно используется сюжет о том, как Якушев обыграл трех канадских защитников и послал шайбу в ворота. Это и есть "символы", за использование которых полагается платить, и притом немалые суммы.

Все это было для меня внове. Я понимал, что есть на Земле люди, еще при жизни ставшие символами мужества, стойкости, отваги и культуры, но впервые столкнулся, так сказать, с прикладной стороной этого феномена.

На мои телеграммы по этому поводу Москва, как это часто бывало, просто не ответила. Но дело не в этом. Слава Третьяка от этого не пострадала.

В другой раз премьер-министр Канады Пьер Трюдо пригласил меня на матч СССР-Канада в Монреаль. Встреча замечательных хоккейных команд была просто великолепной. Зал бушевал. Всех захватила искрометная игра. Зрители словно позабыли о том, за какую команду они болеют. Они аплодировали без пауз. В короткие перерывы звучала музыка "Калинки". Ликование было общим. Происходил великий праздник хоккея.

Премьер-министр и посол были под бдительным оком телекамер, за их реакцией внимательно следили журналисты и зрители. Поначалу, минут пять, мы пытались сохранять дипломатическую сдержанность, но потом все пошло "как у людей".

К нашему обоюдному удовлетворению встреча закончилась вничью. Героем той серии был Владислав Третьяк.

Оставим сейчас в стороне пропагандистскую практику, когда достижения спортсменов, как, впрочем, и все иные, объяснялись чудодейственным влиянием идеологии и результатом социалистической системы. Это другой разговор.

Всегда и всюду спорт — это соревнование не идеологий, а людей, их характеров, таланта и мастерства.

Самые яркие звезды мирового спорта были одинаково любимы и у нас, и на Западе, и на Востоке. Людей во все времена и при всех режимах привлекали красота честных спортивных поединков, фантастические возможности духа и физической силы.

Но свет спортивной звезды становится особенно ярок, если чемпион к тому же состоялся и как личность, если его профессиональный талант органически сочетается с высокими человеческими достоинствами.

Владислав Третьяк состоялся и в этом качестве.

Вернусь еще раз к хоккейным состязаниям. И немножко к дипломатии.

О том, насколько Владислав популярен за Атлантическим океаном, я знаю, как уже упомянул, не понаслышке. Работая послом в Оттаве в 70-е годы, я был свидетелем того, как наши хоккеисты "открывали Америку", а Северная Америка в свою очередь открывала нашу гвардию — Владислава Третьяка, Александра Якушева, Валерия Харламова, Владимира Петрова, Бориса Михайлова, Валерия Васильева и других звезд отечественного хоккея. Для обеих сторон это был вовсе не простой процесс. Раньше профессионалы воспринимались у нас как какие-то громилы с клюшками, все сокрушающие на своем пути супермены. А за океаном многие видели в наших хоккеистах бездушных роботов, слепо выполнявших установки, исходящие от партийных функционеров. При этом мало кто и в Канаде, и у нас сомневался в большом превосходстве канадцев.

Еще работая перед командировкой в Канаду в отделе ЦК КПСС, курировавшем, в частности, и спорт, я имел отношение к обсуждению вопроса о встрече с канадцами. Аргументы против этой идеи выдвигались один за другим. Во-первых, тогда у нас принципиально не признавался профессиональный спорт. Во-вторых, как обычно в подобных случаях, высказывались сомнения в благонадежности некоторых ведущих спортсменов. Это по линии КГБ. В-третьих, нужны были только победы, а доминировало мнение, что дело кончится позором. И так далее…

Пожалуй, только великий знаток спорта Николай Озеров да Анатолий Тарасов верили в то, что встречи пройдут на равных, закончатся достойно.

Решение было принято.

По воле судьбы на мою долю выпала счастливая возможность увидеть вдохновляющие результаты этого решения.

Я не буду касаться спортивной стороны поединков — об этом хорошо рассказывает в своей книге Владислав. Хочу сказать о другом.

Возможно, в истории культурных отношений между Востоком и Западом тот первый турнир стал одним из самых значительных событий. Яростные сражения на льду, за которыми, затаив дыхание, следили миллионы людей, открыли, не побоюсь этой стандартной формулы, новую эпоху в советско-канадских отношениях, способствовали становлению атмосферы человеческого доверия между нашими странами. Дипломаты чувствовали это, как мне думается, острее других, особенно в обстановке "холодной войны".

Вратарь нашей сборной сразу, с первых же матчей, стал любимцем канадских зрителей. Конечно, в первую очередь восхищало необыкновенное мастерство Владислава Третьяка, то, с какой непостижимой ловкостью ловил он шайбы, летевшие в его ворота. Искушенные в хоккее канадцы такого еще не видели.

Но, может быть, не в меньшей степени болельщикам импонировало и другое: открытая улыбка этого высокого парня, его дружелюбие, благожелательное отношение ко всем. Случалось, в Канаде Третьяк часами раздавал автографы своим почитателям.

Затем последовали новые серии матчей — на уровне и сборных, и клубов. И опять Третьяк был одним из главных героев. Так продолжалось вплоть до его ухода из хоккея.

Популярность нашего вратаря за океаном просто необыкновенна. В Северной Америке четыре раза издавались его книги, мгновенно сметавшиеся с прилавков магазинов. Самые видные государственные мужи считали за честь для себя пожать его широкую ладонь и сфотографироваться рядом с ним.

Если вспомнить, сколь ограниченными были в те годы контакты между гражданами нашей и других стран, то можно сказать уверенно: Третьяк и его товарищи готовили почву для будущей открытости в международных отношениях, для слома существовавших тогда подозрительности, недоверия и вражды.

Владислав удостоен многих наград. В Торонто, в знаменитом музее хоккейной славы он, единственный из всех иностранцев, официально увековечен в ряду самых выдающихся профессиональных мастеров. О нем написаны тысячи газетных статей.

Но мы знаем, что популярность изменчива и коварна. На смену вчерашним кумирам приходят новые. Имена, еще недавно бывшие на слуху, стираются из памяти.

Третьяк скоро уже десять лет как распрощался с хоккеем. Но его по-прежнему узнают на улицах. Канадцы и американцы несколько раз в году приглашают его для проведения занятий с молодыми спортсменами. Он пишет книги.

Я очень рад, что не погасла знаменитая улыбка Владислава, равно как не убавилось и уважение к нему.

С удовольствием рекомендую читателям книгу "Хоккейная эпопея", открывающую серию "Леонардо-спорт".

Александр Н.Яковлев, посол СССР в Канаде 1973–1983 гг.

Мои университеты

22 Декабря 1984 года я в последний раз вышел на лед и занял место в хоккейных воротах. Это был мой прощальный матч. В тот же вечер большой хоккей провожал защитника Валерия Васильева и нападающего Александра Мальцева. 15 лет назад мы почти одновременно стали играть в командах высшей лиги и в сборной страны. И теперь вместе расставались со льдом.

Мы волновались. Все-таки это был наш прощальный матч. Напоследок очень хотелось сыграть на уровне, блеснуть мастерством. Соперником нашей сборной в тот вечер выступала сборная Европы, составленная из лучших мастеров национальных команд континента, участвовавших в московском международном турнире на приз "Известий".

Нам предстояло играть всего десять минут чистого времени. Потом матч должны были остановить для проведения официальной церемонии проводов. В воротах я не стоял уже почти полгода. И чтобы теперь набрать форму, я упорно тренировался несколько дней по индивидуальному плану. Ведь, что ни говори, шайба, маленькая, юркая, влетит в ворота — и не заметишь. А остаться в этой последней игре "сухим" было для меня делом особой чести.

В раздевалке побыстрее надел хоккейную маску, чтобы товарищи по команде не видели, что я волнуюсь больше обычного. Диктор по стадиону объявил: "Ворота защищает Владислав Третьяк. В защите — Валерий Васильев. В нападении — Александр Мальцев".

И вот шайба вброшена. Волчком закрутилась она на льду. Я сразу стал спокойнее. Окончательно обрел уверенность, когда отразил приличную атаку. Не скажу, чтобы соперники пытались разорвать нас в клочья, нет — они в тот вечер, сообразуясь с ситуацией, действовали вполне по-джентльменски, но и в поддавки не играли. Все было как всегда: волны атак гуляли от ворот до ворот, литой резиновый диск пулей летел в мою сторону, не зевай, вратарь! Все было как всегда. За исключением одного — мы прощались с хоккеем.

Я знаю, что Васильев и Мальцев волновались точно так же, как и я. Сколько испытаний вместе пройдено… Валерий всегда был для нас образцом хоккейной силы. Знаменитый канадец Бобби Халл как-то признался, что, когда к нему на льду приближался Васильев, профессионалу хотелось побыстрее избавиться от шайбы. Подальше

речи. Потом слово предоставили мне. Я заранее подготовил свое выступление, выучил его наизусть. Но когда остался перед микрофоном один на один, когда взглянул на притихшие трибуны, когда ощутил, что в последний раз вижу их со льда, почувствовал — нельзя в такой миг выступать по-заученному. И стал говорить то, что переполняло тогда мою душу.

Я прощался не с хоккеем, не с игрой, а с самой сокровенной частью своей жизни. Я расставался с миллионами людей, которые любили меня, верили мне и поддержку которых я ощущал постоянно. Теперь все это было позади. Следовало подвести итог.

Мое раннее детство прошло в подмосковном городе Дмитрове. Начало всех начал — родители. Они воспитывали меня и моего брата по-спартански. Над нами никто никогда не охал и не ахал, а если нас наказывали, то справедливо, хотя, возможно, подчас излишне сурово. Родители требовали, чтобы мы не просто выполняли их поручения, а все делали на совесть. Особенно суров был отец. Случалось, я обижался на него. Но потом, став взрослее, понял, что эта отцовская строгость в итоге обернулась для меня большой пользой. Сам того не подозревая, отец подготовил меня к будущей работе с Анатолием Владимировичем Тарасовым, чья требовательность, как известно, вообще не знала границ. Именно благодаря отцу я сразу нашел с Тарасовым общий язык.

Однажды, когда мне было 5 лет, я нашел в доме старую деревянную палку с загнутым крюком. Подошел к маме: что это? Она бережно взяла ее из моих рук, погладила.

— Это, сынок, моя клюшка для игры в русский хоккей.

В этот день я узнал много интересного из биографии мамы. Оказывается, в юные годы она играла на первенство Москвы за команду "Металлург". Да, в 30-е годы в хоккей с мячом у нас играли и женские команды. Клюшку свою она бережно хранила, как хранила в памяти и воспоминания о своем спортивном прошлом. Когда эта клюшка попалась мне на глаза, сразу были забыты все остальные игрушки. Я долго стучал клюшкой по полу, гонял ею камни во дворе и в конце концов сломал. Я испугался маминого гнева, но, к моему удивлению, она не стала сердиться, только сказала, вздохнув: "Ну что ж, если ты выберешь хоккей, я возражать не стану".

Пять лет подряд во время школьных каникул я, как и большинство моих сверстников, ездил в загородный пионерский лагерь. Спорт там занимал половину, если не больше, времени. Я бегал кроссы, часами играл в пинг-понг и волейбол. Все виды спорта мне нравились, я охотно выступал в школьных соревнованиях по лег-Д кой атлетике, баскетболу, футболу, лыжам. И везде хотелось стать чемпионом. Однажды я так и заявил маме: "Обязательно буду чемпионом". "Спортсменом", — поправила она. "Нет, только чемпионом!" Теперь мы вспоминаем об этом с улыбкой.

В бассейне "Динамо" я по примеру своего старшего брата пробовал заниматься плаванием, но почему-то все время мерз и из-^а этого большую часть времени проводил не в воде, а стоя под горя^И чим душем. Потом увлекся прыжками в воду. С полутораметрового трамплина прыгал запросто, а однажды забрался на пятиметровую вышку. Снизу она казалась не слишком высокой, но, когда я подошел к краю и посмотрел в воду, голова у меня закружилась и колени затряслись.

— Владик, смелей! — подбадривал тренер. — Ну, что же ты? Будь мужчиной.

— Вода мягкая, — кричали снизу ребята. — Не бойся, не ушибешься! Давай "солдатиком"!

А я просто оцепенел от страха. Ноги стали ватными, сердце стучало часто-часто.

— Владик, на тебя девочки смотрят. Неужели ты не прыгнешь? \

Моя неуверенность с каждой секундой становилась все сильнее. Высота казалась огромной, а вода — твердой, как асфальт. Наверное, это чувство знакомо каждому — трудно преодолеть страх. Эту науку я постигал впоследствии много лет, но начинать пришлось на той пятиметровой вышке…

У мамы в классе (она работала учителем физкультуры) было два мальчика, которые занимались в хоккейной школе ЦСКА. (Кстати сказать, через мамины уроки прошли многие ребята, ставшие впоследствии мастерами хоккея, например Бодунов, Лапшенков, Титаренко.) И вот однажды я увидел у них настоящую хоккейную форму. Смешно, но она меня просто поразила. Как я завидовал этим мальчишкам!

Вечером дома твердо сказал родителям:

— Я тоже хочу такую форму.

— Очередное увлечение, — скептически улыбнулась мама. — Ну что ж, попробуй.

На мое счастье, утром следующего дня в детской спортивной школе ЦСКА проходил набор юных хоккеистов. Спозаранку я с тремя приятелями пришел на Ленинградский проспект. Что тут творилось! Кажется, все московские мальчишки в это утро решили стать хоккеистами. Они приехали на каток с родителями, бабушками, старшими братьями — это было прямо вавилонское столпотворение… Держась поближе к своему соседу по парте Валерке Крохмалеву, я протиснулся во Дворец спорта. Мне казалось, что если кого-нибудь из нас и примут, то этим счастливчиком окажется именно Валерка. Я только накануне решил стать хоккеистом, а мой приятель уже давно видел себя в доспехах ЦСКА.

Экзаменовали нас строго, хотя особой выдумкой испытания, скажем прямо, не отличались. Тренеры выпустили на лед такого же, как мы, мальчишку в хоккейной форме и объявили: "Он занимается в ЦСКА один год. Кто его догонит, тот выдержал экзамен". По свистку юный армеец Саша Волчков (впоследствии игрок сборной страны) что есть сил помчался на коньках, мы за ним. Потом он испытал наше умение кататься задним ходом. Вот где мне пригодились наши воскресные семейные походы в Парк культуры и отдыха на каток — там я научился владеть коньками.

Экзамен кончился. Из всех претендентов четверых, в том числе и меня, попросили отойти в сторону. Я был убежден, что мы и есть неудачники. Оказалось, наоборот. Меня приняли в прославленный клуб! Я был счастлив.

Наверное, среди тех, кто не выдержал приемный экзамен, были и другие достойные ребята, возможно даже более способные, чем мы. К сожалению, критерии отбора в спортивные школы и по сей день остаются несовершенными. Сомневаюсь, чтобы тогда экзаменаторы сумели разглядеть в мальчишках какие-то особые задатки, Что же касается меня, то я прошел тот конкурс только потому, что был смелее других и чуточку развитее, ведь к тому времени я уже успел позаниматься разными видами спорта: и футболом, и гимнастикой, и лыжами…

Начались тренировки: три раза в неделю по полтора часа. Я был нападающим и старался изо всех сил. Мне нравился хоккей. Смущало лишь одно обстоятельство: время шло, а я все еще не получил настоящую хоккейную форму. Месяц уже миновал, а формы нет.

— Не хватает на всех, — объяснил мой первый тренер Виталий Георгиевич Ерфилов.

В то время в команде не было вратаря. Никто не хотел играть в воротах. Тогда я и придумал. Подхожу как-то к тренеру:

— Если дадите мне настоящую форму, буду вратарем. Тренер внимательно посмотрел на меня и спросил:

— А не боишься?

— Чего же бояться? — простодушно ответил я.

Откуда мне тогда было знать, как больно бьет шайба и как тяжела доля вратаря?! Больше всего я хотел получить настоящую хоккейную форму. И вот получил ее.

…Да, шайба жалит больно. Но к синякам я привык быстро. А вот к неудачам привыкнуть так и не смог. Может быть, это оттого, что у себя в клубе, да и в сборной, нам чаще доводилось побеждать, чем проигрывать? Неудачи прямо-таки физической болью отзывались во мне. Когда я был маленьким и случалось, что наша команда проигрывала, я не мог сдержать слез — так становилось горько и стыдно… Я рыдал, и вся команда успокаивала меня.

Первый раз это случилось через год после того, как мне дали хоккейную форму. Мы встречались с мальчишками из команды "Динамо", когда наш вратарь Саша Карнаухов получил травму и вышел из игры. Я был запасным. Тренер говорит: "Ну, давай, Владик, на лед!" Я встал в ворота и испугался. Этот страх был таким же сильным, как и тот, что я испытал на вышке в бассейне. Когда шайба летела в наши ворота, я закрывал глаза и шарахался от нее в сторону. К тому времени я уже знал, какая она тяжелая, эта шайба… Десять голов забили нашей команде в тот вечер.

После матча я сквозь рыдания сказал тренеру, что из меня никогда не получится вратарь. Ерфилов, как будто ничего не произошло, спокойно посмотрел на меня и произнес:

— Поздравляю тебя, Владик, с боевым крещением. Если будешь трудиться, у тебя все получится.

— Правда?

— Вытри слезы и завтра приходи на тренировку. Интересно, верил ли он действительно в то, что из меня когда-нибудь выйдет вратарь?

Не думайте, что Ерфилов и потом так же легко прощал мне ошибки. Помню, в том же сезоне у команды мальчиков 1950 года рождения не оказалось вратаря. Поставили меня, хотя я был на два года младше. Последний матч первенства Москвы мы играли с "Крыльями Советов". Победа выводила нас в чемпионы. Но встреча закончилась со счетом 4:4, причем все четыре шайбы я пропустил от синей линии, то есть самым бессовестным образом подвел команду. Тут уж и Ерфилов не выдержал:

— Эх, ты… За игру ставлю тебе единицу.

До сих пор храню в памяти то ощущение горя и обиды, которое испытал тогда. Правда, в тот день судьба все же решила смилостивиться: через полчаса нам сообщили, что "Спартак" свой последний матч проиграл, а это значит — мы чемпионы!

Я страстно желал убить в себе страх. "Надо убить его раз и навсегда", — думал я, еще не зная тогда, что это невозможно, что не

бывает в жизни абсолютно бесстрашных людей. Весь вопрос в том, может ли человек подавлять свои отрицательные эмоции. Мне надо было научиться управлять собой. Нельзя бояться шайбы. Нельзя бояться соперников, которые с перекошенными в азарте лицами с бешеной скоростью мчатся на твои ворота. Только одно должно быть в голове у вратаря: не пропустить гол. Все остальное — мимо. Больно — терпи. Трудно — терпи. И думай. Все время думай, как сыграть лучше, надежнее…

Хоккей — суровая игра. И в первую очередь она беспощадна к вратарям. Порыв и ярость атакующей команды направлены в конечном счете на них. Запугать и ошеломить. Сбить с толку. Уложить на лед. И забросить шайбу. Шайба летит в ворота, словно снаряд. А голкипер должен поймать ее в ловушку. Или просто отбить. Клюшкой, щитком, коньком — чем угодно. Отразить бросок. Обязательно отразить! Другим можно ошибаться. Если форвард теряет шайбу, он знает: выручит защита. Небрежность защитника исправит вратарь. Только вратарю ошибаться нельзя. Потому что его ошибка — это гол. Ом — сам себе надежда. И сам себе — судья.

В 12 лет я впервые получил серьезную травму. Шайба угодила в голову. Я не заревел только потому, что боялся: увидят слезы — выгонят из команды. К тому времени хоккей для меня был уже не просто очередным увлечением. Я полюбил эту игру так беззаветно и пылко, как может любить только мальчишка. На следующий день после травмы меня словно подменили. На тренировке я думал только о том, как бы увернуться от шайбы. Я забыл все, чему успел научиться. И опять надо было начинать сначала… Снова была борьба с самим собой.

Нелегкая это наука — уметь побеждать страх…

Отец поначалу скептически относился к моему новому увлечению. Хоккей, как, впрочем, и футбол, был ему глубоко несимпатичен. В те годы, если по телевизору транслировали какой-нибудь матч, отец демонстративно уходил в другую комнату. Его любимой передачей был "Голубой огонек", где выступали самые лучшие эстрадные артисты.

— Подумаешь, вратарь, — шутливо поддразнивал он меня. — Что от тебя толку — стоишь с помелом в воротах… Смотри, двоек в школе не получай, а то живо распрощаешься со своим хоккеем, — уже вполне серьезно заканчивал отец.

…Виталий Георгиевич не жалел времени, занимаясь со мной. Играет, скажем, во Дворце спорта московское "Динамо", он говорит:

— Сегодня идем на Чинова.

Это значит, что мы с Ерфиловым во время матча будем сидеть за воротами, которые защищает динамовский голкипер Чинов, и внимательно следить за всеми его действиями. Для меня это было хорошей школой. Так мы ходили "на Коноваленко", "на Зингера"… Заимствовали опыт, подмечали недостатки, учились.

А время шло. Я уже довольно шустро отбивал шайбы, с удовольствием после уроков в школе мчался на каток и был вполне доволен жизнью. Больше я не говорил маме о своем желании стать чемпионом — верный признак того, что мальчишка превращается в юношу. Я снова скажу ей об этом чуточку позже, когда мы начнем работать с тренером Тарасовым.

Летом 1967 года в команде ЦСКА было три вратаря: Виктор Толмачев, Николай Толстиков и Владимир Полупанов. Старшему тренеру Анатолию Владимировичу Тарасову потребовался

четвертый — для того, чтобы плодотворнее проводить тренировки. Я в то время и не мечтал о том, чтобы играть в команде Тарасова. Тогда там были такие великие мастера, как Константин Локтев, Александр Альметов, Вениамин Александров, Анатолий Фирсов… Мог ли я, 15-летний мальчишка, думать о том, чтобы быть рядом с ними!

И вот представьте мое состояние, когда в один прекрасный летний день Тарасов говорит тренеру нашей юношеской команды: "Пусть мальчик приходит на занятия мастеров" — и показывает на меня. Я прямо оцепенел от неожиданности. Вот это счастье!

Так я стал тренироваться в знаменитой армейской команде, которая много раз становилась чемпионом страны, неоднократно выигрывала Кубок СССР и которая всегда поставляла больше все го игроков в сборную.

Как я старался! Во время игр бросался за каждой, даже самой безнадежной, шайбой. Наравне со всеми бегал и выполнял все упражнения. Возил своим новым друзьям яблоки из нашего сада. Я начал нарочно косолапить, подражая Евгению Мишакову. В разговоре я пытался ввертывать любимые словечки своих кумиров. Носил за ними клюшки. Хотел во всем быть похожим на них.

Я был горд тем, что живу в пансионате ЦСКА на Песчаной улице, что мне разрешают переодеваться в раздевалке рядом с легендарными хоккеистами. Дней пятнадцать продолжалось тогда это немыслимое счастье.

— Давай; мальчик, старайся, — одобрительно похлопывал меня по плечу Тарасов. И это звучало как высшая похвала. Тем более что я уже тогда знал, как скуп Анатолий Владимирович на хорошие оценки. Он и потом ругал меня гораздо чаще, чем хвалил. Наверное, боялся, что зазнаюсь.

— Не слушай похвал, — любил говорить Тарасов. — Когда тебя хвалят, тебя обкрадывают. А если я тебе делаю замечания, значит, ты мне нужен.

Но в середине июля праздник кончился. Команда уехала на юг, и, естественно, без меня. Я продолжал выступать в команде юношей. Мы стали чемпионами Москвы. В Новосибирске я впервые получил приз лучшего вратаря. Еще до этого тренеры сборной молодежной команды страны брали меня вторым голкипером на чемпионат Европы в Хельсинки. Выступление наше было признано неудачным: мы заняли второе место, а ведь взрослая сборная уже успела приучить всех только к победам! Любое другое место, кроме первого, расценивалось как неудача.

Зато через год, на молодежном чемпионате в Гармиш-Партенкирхене (ФРГ), мы добились победы! После этого чемпионата я пришел в наш армейский Дворец спорта, и тут меня снова окликнул Тарасов. "Наверное, хочет поздравить", — подумал я. Но тренер строго посмотрел и спросил:

— А вы, молодой человек, почему не на льду? А ну, живо… В это время на площадке тренировалась взрослая команда ЦСКА. Еще не веря в свое счастье, я помчался в раздевалку.

С этого дня вся моя жизнь пошла по-новому. Тарасов поставил перед собой цель: сделать Третьяка лучшим вратарем. ("Лучшим в стране?" — спросил я. Анатолий Владимирович с недоумением посмотрел на меня: "В мире! Запомни это раз и навсегда".) И мы начали работать. Сейчас мне порой даже не верится, что я мог выдерживать те колоссальные перегрузки, которые обрушились тогда на мои еще не окрепшие плечи. Три тренировки в день! Какие-то невероятные, новые, специально для меня придуманные упражнения. И еще МПК — "максимальное потребление кислорода". Это, если проще сказать, бешеная беготня по всей площадке. Быстрее, еще быстрее! Ребята говорили с состраданием:

— Ну, Владик, ты своей смертью не умрешь. Тебя эти тренировки доконают.

На занятиях десятки шайб почти одновременно летели в мои ворота, и все шайбы я старался отбить. Все! Я играл в матчах едва ли не каждый день: вчера за юношескую команду, сегодня за молодежную, завтра за взрослую. А стоило пропустить хоть один гол, как Тарасов на следующий день строго вопрошал: "Что случилось?" Если виноват был я-а вратарь почти всегда "виноват", — то неминуемо следовало наказание: все уходили домой, а я делал, скажем, пятьсот выпадов или сто кувырков через голову. Я мог бы их и не делать, — никто этого не видел, все тренеры тоже уходили домой. Но мне и в голову не приходило сделать хоть на один выпад или кувырок меньше. Я верил Тарасову, верил каждому его слову. Наказание ждало меня и за пропущенные шайбы на тренировке. Смысл, я надеюсь, ясен: мой тренер хотел, чтобы я не был безразличен к пропущенным голам, чтобы каждую шайбу в сетке я воспринимал как чрезвычайное происшествие.

В Архангельском, где находится загородная база ЦСКА, меня поселили в одной комнате с Владимиром Лутченко и Николаем Толстиковым. Видимо, из-за длинной шеи и тонкого голоса они тут же нарекли меня Птенцом. Мама попросила присматривать за мной

официантку Нину Александровну Бакунину, и та всегда подкладывала мне, "мальчонке", самые лакомые кусочки.

Тогда все это было как сон. Я, юнец, рядом с прославленными на весь мир хоккеистами. Помню, Рагулин, которого называли не иначе, как Александр Павлович, жил вместе с Кузькиным, и я, будучи дежурным, долго робел заходить в их комнату. А уж про Тарасова и говорить нечего — просто не смел попадаться ему на глаза. Тарасова, правда сказать, даже и ветераны крепко побаивались. По комнатам базы Анатолий Владимирович никогда сам не ходил — поручал это своему помощнику Борису Павловичу Кулагину. А уж если замечал какой-нибудь беспорядок, то пощады от него ждать не приходилось.

Мне его требовательность никогда не казалась чрезмерной: я понимал тогда и особенно хорошо сознаю сейчас, что максимализм Тарасова был продиктован прекрасной целью — сделать наш хоккей лучшим в мире. Человек очень строгий по отношению к самому себе, очень организованный и целеустремленный, он и в других не терпел расхлябанности, необязательности, лени. Я многим обязан Тарасову. И даже то, что некоторые склонны выдавать за его причуды, я отношу к своеобразию тарасовской педагогики.

Валерий Харламов рассказывал такой случай. Однажды во время тренировки у него развязался шнурок на ботинке. Он остановился, нагнулся, чтобы его завязать. Тарасов увидел это. Помрачнел и тут же обрушился на хоккеиста:

— Вы, молодой человек, украли у хоккея десять секунд, и замечу, что вы никогда их не наверстаете.

Помню, получив однажды новые щитки, я сидел и прошивал их толстой сапожной иглой. За этим занятием застал меня Анатолий Владимирович.

— Что, хочешь играть?

— Хочу! — вытянулся я перед ним.

— Вот и хорошо. Завтра в щитках на зарядку явишься. Утром шел дождь. Все рты разинули, увидев, что я вышел на пробежку в кедах и в щитках. А объяснялось все просто: тренер хотел, чтобы я быстрее размял жесткую кожу щитков, подготовил их к бою.

Все знали, что, когда Тарасов обращается к хоккеисту на "вы", ничего хорошего это не предвещает. Осенью 69-го после календарной игры всесоюзного чемпионата — первого в моей биографии — он как-то говорит:

— Зайдите ко мне, молодой человек.

Я испугался. Вроде бы никаких грехов за собой не знал, но…

— Вы догадываетесь, почему я вас пригласил?

— Нет.

— Тогда идите и подумайте.

В смятении я закрыл за собой дверь, а через час снова зовут меня пред грозные очи.

— Ну что? Подумали?

В полном недоумении пожимаю плечами.

— Ладно, — вдруг сменил гнев на милость Тарасов. — Бери стул и садись. Да не бойся, ближе садись. Ты же вчера под правую ногу две шайбы пропустил, бедовая твоя голова. Почему? Ну-ка, давай разберемся.

Я постепенно вновь обретал присутствие духа. Тарасов требовал думать, он хотел, чтобы я научился анализировать каждый свой промах, каждую ошибку. ...



Все права на текст принадлежат автору: Владислав Александрович Третьяк.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Хоккейная эпопеяВладислав Александрович Третьяк