Риз Боуэн На поле Фарли

Посвящаю эту книгу Мэг Рули, которая с самого начала верила в нее и помогла ей обрести форму. Мэг, ты моя героиня и заступница, и день, когда я с тобой познакомилась, стал одним из главных в моей жизни

In Farleigh Field by Rhys Bowen

Copyright © 2017 Janet Quin-Harkin, writing as Rhys Bowen

Книга издана с согласия Jane Rotrosen Agency и при содействии Литературного агентства Эндрю Нюрнберга

Перевод с английского Елены Сафф

© Елена Сафф, перевод, 2019

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2020

Сентябрь 1939 г.

Правительство Его Величества

гражданскому населению Великобритании

Во время войны следует неукоснительно соблюдать следующие семь правил:

1. Не расходовать продукты понапрасну.

2. Не разговаривать с незнакомцами.

3. Держать все сведения при себе.

4. Всегда слушать и выполнять правительственные указания.

5. О подозрительном докладывать полиции.

6. Не распространять слухов.

7. Надежно прятать все, что может пригодиться врагу в случае вторжения.

Действующие лица

Родерик Саттон, граф Вестерхэмский, владелец Фарли-Плейс, усадьбы в графстве Кент

Леди Эзми Саттон, супруга Родерика

Леди Оливия Саттон (Ливви), 26 лет, старшая дочь Саттонов, замужем за виконтом Каррингтоном; мать Чарльза

Леди Маргарет Саттон (Марго), 23 года, вторая дочь; проживает в Париже

Леди Памела Саттон (Памма), 21 год, третья дочь; работает «в одном государственном учреждении»

Леди Диана Саттон (Дайдо), 19 лет, четвертая дочь, несостоявшаяся дебютантка^[1]

Леди Фиби Саттон (Фибс), 12 лет, пятая дочь, чересчур сообразительная и наблюдательная – себе в ущерб

Прислуга в Фарли (сокращенный штат)

Сомс, дворецкий

Миссис Мортлок, кухарка

Элси, старшая горничная

Дженни, вторая горничная

Руби, судомойка

Филпотт, личная горничная леди Эзми

Няня

Мисс Гамбл, гувернантка леди Фиби

Мистер Роббинс, егерь

Миссис Роббинс, его жена

Алфи, мальчишка-кокни, эвакуированный за город

Джексон, грум

Соседи Фарли

Преподобный Крессвелл, викарий церкви Всех Святых

Бен Крессвелл, сын викария; работает «в одном государственном учреждении»

В Нетеркоте

Сэр Уильям Прескотт, финансист из Сити

Леди Прескотт, супруга сэра Уильяма

Джереми Прескотт, сын сэра Уильяма и леди Прескотт, летчик-ас Королевских ВВС

В «Симле»

Полковник Хантли, отставной офицер Британской армии

Миссис Хантли, его жена

Мисс Гамильтон, старая дева

Доктор Синклер, врач

Разнообразные деревенские жители, в том числе пара художников, строитель и подозрительная австриячка

Офицеры Королевского Западно-Кентского полка

Полковник Притчард, командир полка

Капитан Хартли, его адъютант

Солдаты полка

В Долфин-Сквер

Максвелл Найт, шеф разведки

Джоан Миллер, секретарша Найта

В Блетчли-Парке^[2]

Капитан Тревис, заместитель начальника секретного государственного учреждения

Трикси Радклифф, дебютантка; занимается полезным делом

Квакки Брейсвейт, дешифровщик

В Службе безопасности (МИ5)

Гай Харкорт, бывший плейбой, в настоящее время коллега Бена Крессвелла

Майк Рэдисон, заведующий отделом

В Отделе воздушной разведки

Мэйвис Пью, шустрая девица

В Париже

Мадам Жижи Арманд, знаменитая модельерша

Герр Динкслагер, немецкий офицер и опаснейший человек

Граф Гастон де Варенн, любовник Марго

Пролог

Элмсли, графство Кент Август 1939 г.

Лето выдалось необычайно жарким. Солнце обжигало бедра Бена Крессвелла сквозь белые брюки для крикета. Сидя на клубной веранде, он дожидался очереди взять биту. Рядом с ним полковник Хантли, уже в щитках для ног, поминутно вытирал платком красное распаренное лицо – ему предстояло выйти на поле следующим. Отбивал он хуже Бена, однако же был капитаном команды: старшинство в деревенском крикете частенько оказывается важнее способностей.

Еще два овера^[3], и можно будет выпить чаю. Только бы Симмс-младший не размахнулся, как обычно, что есть мочи и не вылетел до перерыва. Голова гудела от жары. Во рту пересохло. Бен прикрыл глаза, прислушиваясь к приятному стуку биты по мячу, жужжанию пчел в кустах жимолости за клубом и ритмичному дребезжанию газонокосилки в чьем-то саду. Теплый ветерок доносил аромат свежескошенной травы, к которому примешивался дым от костра из листьев, горевшего вдалеке. Вот они, звуки и запахи английского летнего воскресенья, неизменные на века, подумал Бен.

Вежливые жидкие аплодисменты заставили его вновь устремить взгляд на поле, где между калитками бегали два игрока в белой форме, а третий, из команды противника, понесся за мячом, но не успел бросить. Еще один пробег. Вот и славно, подумал Бен. Глядишь, и выиграем, в кои-то веки. Позади безупречно подстриженного игрового поля шпиль церкви Всех Святых, где служил викарием его отец, отбрасывал остроконечную тень на деревенский луг. А еще дальше старый дуб закрывал памятник жителям деревни, погибшим на Великой войне. Шестнадцать имен – Бен подсчитал. Шестнадцать мужчин и юношей из деревни в двести жителей. «Какой-то абсурд», – пробормотал Бен.

– А где же Прескотт-младший? – прервал его размышления полковник Хантли. – Он бы нам сегодня пригодился. Этому парню самые быстрые мячи нипочем.

Бен оторвал взгляд от поля и обернулся к здоровяку-полковнику. Долгая служба в Индии и избыток шотландского виски придали его коже стойкий свекольный оттенок.

– Он сдает экзамен по летному делу, сэр.

– Экзамен по летному делу? Так вот чем нынче занят этот остолоп?

– Да, сэр. Он брал уроки управления самолетом – чтобы быть готовым, понимаете. Как только объявят войну, он запишется в Королевские ВВС и тогда уж точно не окажется в пехоте. Не хочет торчать в окопах по горло в болотной жиже, как те бедолаги на прошлой войне.

Полковник понимающе кивнул.

– Да уж, несладко им пришлось. Мне-то повезло, я служил в Северо-Западной пограничной провинции^[4]. Ну, будем надеяться, что на этот раз командование не наделает прежних дурацких ошибок.

– Насколько я понимаю, война неизбежна? – спросил Бен.

– О да, несомненно. Это даже не обсуждается. Мерзавец Гитлер вот-вот ворвется в Польшу, и тогда наш долг чести – объявить ему войну. Я бы сказал, в течение следующей пары недель все и решится.

В речи полковника отчетливо слышалась беззаботность человека, уверенного в том, что в силу возраста он уже не подлежит призыву.

– На прошлой неделе заходил к нам типчик из гражданской обороны, – продолжил он. – Велел перекопать заднюю лужайку и построить бомбоубежище, представляете. Я ему сразу сказал, что об этом и речи быть не может: моя мэмсагиб играет там в крокет и будет играть. Понятно, что скоро все станут отпускать по карточкам, так хоть крокет пусть оставят!

Бен вежливо улыбнулся в ответ.

– Да, у нас они тоже побывали. Привезли груду рифленого железа и чертежи. Это моему отцу-то, который в жизни ничего не построил! Да он радио совсем недавно научился включать.

Полковник скептически оглядел Бена:

– Ну а вы, молодой человек? Тоже в летчики?

Бен смущенно улыбнулся.

– Я бы не прочь, сэр, но не могу себе позволить платить за уроки. Придется подождать призыва – может быть, и меня возьмут в авиацию.

Полковник кашлянул, только сейчас, похоже, сообразив, что у сына деревенского викария, который только-только окончил Оксфорд и лишь недавно начал преподавать в скромной приготовительной школе, вряд ли водятся деньги. Он повертел головой, словно стараясь отыскать новую тему для разговора, и воскликнул с удивлением:

– Ого, гляньте-ка, кто к нам пришел. Это же леди Памела. Я и не знал, что она интересуется крикетом!

Бен почувствовал, как лицо заливает краска, и разозлился на себя. Памела шла к ним грациозно и легко – воплощенная свежесть и элегантность, в шелковом платье персикового цвета. Прядка пепельных волос упала ей на лицо, Памела убрала ее и тут заметила Бена. Оба мужчины вскочили.

– Как хорошо, что вы пришли нас поддержать, миледи, – сказал полковник, уступая ей свое место. – Садитесь тут, рядом с Крессвеллом. Мне уже скоро на выход. Да и ноги размять пора.

Памела наградила его ослепительной улыбкой и опустилась на скамью.

– Привет, Памма, – сказал Бен. – Не ожидал тебя тут увидеть. Я думал, ты в Париже с сестрой.

– Так и было, но Па велел мне возвращаться домой. Точнее, велел привезти домой Марго. Он уверен, что война разразится с минуты на минуту, и боится, что она застрянет на материке. Но Марго отказалась сдвинуться с места.

– Неужели учеба на модельера настолько ее захватила, что она не испугалась даже войны?

Памела взглянула ему в глаза.

– Подозреваю, что на самом деле она отказывается уезжать из-за некоего французского графа, – ответила она с ироничной улыбкой.

– Вот те на, – произнес Бен, тут же мысленно отругав себя за школьное выражение. – Значит, твоя сестра влюбилась во француза?

– Им не откажешь в обаянии, – заметила Памела, все еще глядя ему в глаза. – Так внимательны к дамам, ручки целуют и тому подобное. Кто же перед таким устоит?

– Надеюсь, ты устояла, – выпалил он.

– Лично я не поклонница галльского типажа, – ответила Памела и обвела взглядом окрестности. – А Джереми сегодня не играет?

Это было как удар под дых – Бен понял, что она пришла вовсе не к нему, а к Джереми. Ну конечно, чертов Джереми. Перед его глазами невольно вспыхнула картина. Много лет назад, таким же летним полднем, он, Памела и Джереми карабкались на огромный дуб у Фарли-Плейс – особняка, принадлежавшего отцу Памелы, графу Вестерхэмскому. Как всегда, Джереми лез первым, Памела за ним, все выше, выше, пока ветка под ней не стала опасно раскачиваться. «Дальше не надо!» – крикнул Бен. Она ответила озорной улыбкой. Внезапно раздался чудовищный треск. Мимо них проплыло, будто в замедленной съемке, удивленное лицо Памелы, и через мгновение она с глухим стуком рухнула на землю. Он сползал по стволу целую вечность. Первым до Памелы добрался Джереми, спрыгнул и приземлился рядом с ней. Бен, как обычно, поспел последним. Она лежала без движения, но вдруг открыла глаза, скользнула взглядом по озабоченному лицу Бена, потом перевела взгляд на Джереми и словно ожила. «Не бойтесь, я цела-невредима», – сказала она. И солгала. Памела сломала руку. Но именно тогда Бен осознал, что она любит Джереми, а вовсе не его. Еще он понял, что и сам любит ее до чертиков.

Столько воспоминаний, столько летних дней прошло с тех пор…

Кто-то крикнул «Как так?»^[5], и зрители неодобрительно загудели.

– Чертов мальчишка, остолоп несчастный, – проворчал полковник Хантли. – Все-таки не смог удержаться и размахнулся. Снова подчистую выбит.

Он поднялся на ноги. Но не успел выйти из здания клуба и направиться к выбывшему бэтсмену, как с неба донеслось глухое жужжание. Все подняли головы. Из-за холмов показался низко летевший аэроплан, жужжание перешло в гул. Аэроплан продолжал снижаться.

– Он что, намерен приземлиться прямо здесь? – воскликнул полковник. – Идиот, о чем он вообще думает?

Однако аэроплан действительно готовился к посадке. Он перелетел через высокий медный бук и сел на поле, распугав игроков и едва не наехав на зеленую площадку для крикета.

Ярко-желтая с черным раскраска делала аэроплан похожим на гигантскую осу. Он еще немного проехал по инерции, подскакивая на траве, и остановился у клуба. «Какого черта!» – пробормотал полковник, но Бен не стал отвечать. Не успел пилот снять очки и шлем, а он уже узнал его. Это был Джереми. Он оглядел толпу, заметил Бена, широко ухмыльнулся и замахал рукой, призывая его подойти.

– Только что купил! – заорал он. – Правда, красавец? Давай прокачу!

Бен опомниться не успел, как Памела сорвалась с места и подбежала к аэроплану.

– А меня возьмете? – спросила она.

– Привет, Памма! – обрадовался Джереми. – Вот уж не ожидал тебя увидеть на крикете. Я думал, ты в Париже. Прости, но не получится. Тут только два сиденья, а ты, конечно, прелестно выглядишь, но это платье не годится, чтобы лазать по кабинам. – Он немного помолчал и добавил: – Если ты не против, я попозже зайду к вам. И если хочешь, спрошу у твоего папы, можно ли покатать тебя на этой пташке.

– Ладно, – резко оборвала его Памела и, круто повернувшись, раздраженно пошла обратно к павильону, задев Бена боком. – Вечно в этом мире все решают мужчины! У папы он спросит, видите ли. Ну давай, иди к нему, развлекайся!

– Я не хочу оставлять тебя одну, – промямлил Бен. – Я уверен, что будут еще другие…

– Прекрати, ради бога, – досадливо прервала она его. – Я же знаю, тебе до смерти хочется прокатиться. Вот и иди. Да иди же!

И она дружески подтолкнула его.

Смущаясь от того, что на него уставилась вся деревня, Бен подошел к самолету. Джереми сиял от радости. Бен знал это выражение. Обычно оно появлялось на лице Джереми, когда тому удавалось совершить что-то категорически запрещенное.

– Выдержал, значит, свой экзамен, – сухо констатировал Бен.

– Причем блестяще, дружище. Инструктор сказал, что я просто рожден летать. И ничего странного – зря, что ли, у меня сокол на семейном гербе? Ну что ж ты стоишь, полезай в кабину!

Бен уселся на пассажирское сиденье.

– А разве мне не нужен шлем или что-то в этом роде?

Джереми рассмеялся.

– В случае аварии никакой шлем тебе не поможет. Не волнуйся. Я за пять минут разобрался, что тут к чему, а теперь вообще без проблем.

Мотор завелся, аэроплан запрыгал по траве, набирая скорость, и наконец поднялся в воздух. Они сделали круг за павильоном, с гулом пронеслись еще раз над площадкой для крикета и пролетели в считаных футах над высоким медным буком в саду викария. Под ними расстилалась деревня Элмсли, выстроенная вокруг луга с крикетной площадкой посередине. С одной стороны был хорошо виден стоявший на возвышении памятник павшим на Великой войне, с другой – церковь Святой Марии с великолепной колокольней. Правое крыло прошло ровнехонько над безупречными садами Нетеркота, усадьбы, где жил Джереми. Аэроплан заложил вираж, и Бен увидел Севенокс, за которым простиралась долина Шорхэм с полукруглой грядой холмов Норт-Даунс на юге. По левую руку блестела серебристым росчерком река Медвэй; где-то вдалеке, почти у горизонта, еще ярче сверкала Темза. Ветер трепал волосы Бена. Он чувствовал неописуемый восторг.

Джереми обернулся к нему:

– То, что надо, правда? Только бы поскорей началось! По-моему, война такой и должна быть – чтобы играть по правилам, по-джентльменски. Воин против воина, и пусть победит достойнейший. Сдавай-ка ты тоже экзамены, старина, и вместе запишемся в авиацию.

Бен предпочел умолчать, что ему нечем платить за обучение. Джереми никогда не понимал, как это – когда нет денег. В Оксфорде вечно звал Бена присоединиться к недешевым поездкам в Лондон на представление или в ночной клуб, а то и прошвырнуться в Париж на выходные. Джереми с удовольствием заплатил бы и за него, но гордость не позволяла Бену принимать такие подарки, и он каждый раз выдумывал, что ему якобы нужно дописать сочинение. В итоге Бен прослыл зубрилой, которым вовсе не был, и чуть ли не гением, на что тем более не тянул. Выпустился он с твердым «хорошо». Джереми еле-еле выдержал экзамены на «удовлетворительно», но в его случае это не имело никакого значения. Как единственный сын, он наследовал отцовский титул и состояние.

– Ну как тебе? – проорал Джереми, пытаясь перекричать мотор.

– Потрясающе!

– Именно! Махнем во Францию?

– А керосина хватит?

– Почем я знаю? Я же эту штуку только что купил, – рассмеялся Джереми.

Но он развернул аэроплан и описал широкий круг над деревней, которую теперь можно было разглядеть во всех подробностях: единственная главная улица с домиками в два ряда, луг, к которому она вела, поля хмеля и яблоневые сады. Все зеленое, ухоженное и типично английское. Джереми перегнулся через борт и показал пальцем:

– Гляди, вон Фарли. Как аккуратно все выглядит сверху! Ланселот Браун^[6] от души постарался, когда чертил эти сады.

Он толкнул рычаг от себя, и аэроплан начал снижаться. Перед ними постепенно вырастал Фарли-Плейс – особняк, где предки Памелы жили с тысяча шестьсот какого-то года, массивное квадратное здание серого камня, к которому примыкал парк на несколько акров. Меж цветочных клумб вилась подъездная аллея, сбоку лежало озеро, за домом зеленели огороды.

Джереми не удержался от восторженного вопля:

– Эй, гляди, Бен, да у них там гости к чаю! Давай устроим им сюрприз?

Аэроплан резко накренился. Бен вцепился в сиденье и зажмурился, когда земля и небо поменялись местами. Судя по ощущениям, его желудок тоже перекувырнулся. Ниже, ниже, и вот они уже летят над озером с беседкой на островке, потом над аллеей для верховой езды, обрамленной каштанами; мальчишками они собирали там каштаны для игры. За домом был разбит теннисный корт. Сбоку стояли столики, за ними сидели какие-то люди в белом, дворецкий Сомс подавал чай.

– Я думаю, нам хватит места сесть рядом с ними, – крикнул Джереми. – Жаль, что они не в широкополых шляпах, а то унесло бы ветром!

Они зашли на посадку вдоль южной аллеи, промчав ровно между двумя рядами каштанов. Бен по-прежнему не помнил себя от восторга, а потому и не испугался. Инструктор был прав, подумал он, Джереми и правда прирожденный летчик. Гости вскочили на ноги, когда аэроплан вылетел из-за деревьев, и попятились в страхе; ветер сдувал салфетки, трепал скатерти. Вот уже до земли остались считаные футы… потом дюймы…

Джереми заметил солнечные часы одновременно с Беном. Старые и заброшенные, они стояли посреди восточной лужайки. Не успел Бен открыть рот, чтобы сказать: «Осторожно, там…», как Джереми дернул рычаг вправо. Крыло врезалось в землю, и аэроплан перевернулся.

Часть первая Памела

Глава первая

Блетчли-Парк

Май 1941 г.

Леди Памела Саттон глядела на унылые правительственные плакаты, висевшие на стене ее каморки в Третьем корпусе. Одни бодро призывали население работать не покладая рук и не унывать, другие предостерегали против потери бдительности. На улице, за тяжелыми светомаскировочными шторами, уже, должно быть, рассветало: в лесу за корпусом птицы заливались песней так же весело и беззаботно, как и прежде, до войны. Когда война окончится – когда же? – они будут точно так же петь. Такая длинная война, а конца все не видно.

Памела потерла пальцами веки, пытаясь унять резь в глазах. Ночь выдалась долгой, и она страшно устала. По регламенту женщинам не полагалось работать в ночную смену с мужчинами, чтобы избежать морального разложения кадров. Она только посмеялась этим соображениям, когда выяснилось, что мужчин-переводчиков не хватает и одной из девушек придется выйти в ночь. «Откровенно говоря, сомневаюсь, что здешние ребята представляют опасность для моей добродетели, – сказала она тогда. – Математика интересует их куда больше, чем девушки». Но с тех пор она не раз прокляла свою браваду. Ночная работа оказалась истинной каторгой. Слава богу, смена подходила к концу и скоро можно будет отправиться в постель, хотя днем ей вряд ли удастся толком выспаться: за окном квартиры беспрерывно грохотали поезда.

«Проклятая война», – пробормотала она и подышала на пальцы, пытаясь согреть руки. Был уже май месяц, но по ночам в корпусах становилось холодно и сыро. Уголь перестали подвозить ровно с первого числа. Впрочем, невелика потеря, их чугунная печурка страшно дымила и воняла. Все было отвратительным, куда ни глянь. Взять, например, еду. Приходилось питаться какой-то странной бурдой из яичного порошка, консервированной тушенки или колбасок, в составе которых опилки явно преобладали над мясом. Судя по всему, квартирная хозяйка Памелы и до войны толком не умела готовить, но то, что она стряпала сейчас, было за гранью добра и зла. Памела завидовала тем, кому выпадала дневная смена. По крайней мере, они могли обедать в столовой – по слухам, довольно приличной. Конечно, можно было сбегать туда и позавтракать после смены, но каждый раз после долгой ночи она слишком уставала, чтобы есть.

Когда разразилась война, она решила непременно заняться чем-то полезным. Джереми в первый же день записался в Королевские ВВС, где его приняли с распростертыми объятиями. После Битвы за Британию^[7] его увешали наградами, но потом – как это на него похоже! – в погоне за возвращавшимся с бомбардировки немецким самолетом он забрался слишком глубоко во французский тыл и был сбит. Теперь он томился где-то в Германии, в лагере для военнопленных летчиков, и вот уже несколько месяцев от него не было никаких вестей. Памела даже не знала, жив он или мертв. При мысли о Джереми она крепко зажмурилась, чтобы не дать слезинке скатиться. Не унывать, повторила она про себя. Подобной стойкости теперь ожидали от всех. Она вспомнила, как отец привычно прогремел: «Мы обязаны подавать пример! – да еще и стукнул кулаком по столу для большего эффекта. – Никогда не показывайте, что расстроены или испуганы! Люди смотрят на нас с уважением, и наш долг – продемонстрировать им, как следует себя вести».

Потому-то Памелу и отобрали для такой работы. Ее подруга Трикси Радклифф, начавшая выезжать в свет одновременно с ней весной 1939 года, позвала ее выпить чаю в Лондоне. Дело было в самом начале войны, когда такие изысканные вещи, как чаепитие в гостинице «Браун», еще не успели окончательно исчезнуть.

– Послушай, Памма, я знаю одного парня, который познакомил меня с другим парнем, и вот он, возможно, предложит нам работу, – возбужденно, как всегда, выпалила Трикси. – Им нужны девушки вроде нас, из хороших семей, без глупостей, без истерик.

– Господи, что же это за работа – уроки хороших манер для женских вспомогательных корпусов?

– Ничего подобного! – расхохоталась Трикси. – Насколько я поняла, там что-то секретное, так как он спросил, можно ли на меня рассчитывать и умею ли я держать язык за зубами и не сплетничать.

– Ничего себе! – удивилась Памела.

Трикси придвинулась ближе:

– Похоже, он считает, что в нас воспитали чувство долга. И поэтому мы не подведем товарищей и не выболтаем важных тайн. Он даже уточнил, не пью ли я! – Она снова расхохоталась. – Видимо, пьяных тянет на откровенность.

– И что же ты ему ответила?

– Что я едва успела выйти в свет, а тут война, продовольственные карточки, и в итоге мне пока не удалось проверить, насколько крепкая у меня голова.

Памела тоже рассмеялась, но тут же серьезно спросила:

– А все-таки зачем мы ему? Неужели нас зашлют в Германию шпионить?

– Вообще-то он и правда спрашивал, говорю ли я по-немецки. Точнее: «Что у вас по немецкой части?» Я сначала решила, что он интересуется, не встречалась ли я с немцами, и так и прыснула. Короче, я ему объяснила, что мы с тобой учились в швейцарском пансионе и что ты – сущий полиглот. Ты его по-настоящему заинтересовала, кстати. У него сразу заблестели глаза, когда я сказала, что знакома с тобой.

– Ничего себе! – повторила Памела. – Что-то я не особо представляю себя шпионкой. Придется соблазнять немецких офицеров и прочее. А ты?

– Нет, дорогая, я тоже не представляю себе, как бы ты соблазняла немцев. Ты всегда была слишком уж невинной. А вот у меня бы это прекрасно получилось. К сожалению, мое немецкое произношение выдает меня с головой, они сразу поняли бы, что я англичанка. Впрочем, не думаю, что речь о шпионаже. Он еще спрашивал, хорошо ли я решаю кроссворды.

– Странный вопрос, – заметила Памела.

Трикси подалась еще ближе к Памеле и прошептала ей на ухо:

– Мне кажется, там речь о взломе шифров и тому подобном.

Она оказалась права. С Юстонского вокзала в Лондоне девушки проехали поездом около часа в северном направлении и вышли на станции Блетчли. К тому времени уже почти стемнело. Ни станция, ни городок их не впечатлили. В воздухе висела пыль с местного кирпичного завода. Поезд никто не встречал, и им пришлось тащить чемоданы по длинной тропинке вдоль железнодорожных путей, пока они не уткнулись в высокий сетчатый забор с колючей проволокой поверху.

– Ой! – На этот раз даже стойкая Трикси заволновалась. – Не очень-то гостеприимно выглядит, а?

– Мы вовсе не обязаны этого делать, – сказала Памела.

Они уставились друг на дружку, ожидая, которая из них не выдержит первой.

– Давай хотя бы узнаем, что нам предлагают. Всегда можно сказать: «Спасибо большое, но я лучше запишусь в Женскую земледельческую армию^[8] и стану выращивать свиней».

Это соображение взбодрило девушек.

– Ну, вперед, не трусь! – Трикси толкнула подругу в бок, и они подошли к главным воротам.

Часовой, военный летчик, стоявший на посту в бетонной будке, отыскал их имена в списке и показал, куда идти дальше. В главном корпусе им предстояло встретиться с капитаном Тревисом. Никто так и не предложил им помочь с багажом, и эта мелочь, пожалуй, яснее ясного объяснила Памеле, что они попали в совсем новый, непривычный мир. Вдоль подъездной аллеи тянулись ряды длинных невзрачных корпусов; наконец показался особняк. Выстроенный для семейства нуворишей со всей викторианской пышностью, на которую только хватило фантазии, дом представлял собой немыслимую мешанину: кирпичный фасад, резные фронтоны, колонны в восточном стиле. Сбоку торчала застекленная оранжерея. Посетителей из низших сословий это зрелище, как правило, приводило в восторг, но на девушек, выросших в старинных поместьях, здание произвело противоположное впечатление.

– Жуть какая! – расхохоталась Трикси. – Какая-то уборная под готику.

– Зато виды красивые, – заметила Памела. – Тут тебе и озеро, и роща, и поля. Может быть, и лошади найдутся, тогда мы сможем кататься верхом.

– Милая, мы же не в гости приехали, а работать, – возразила Трикси. – Пойдем. Выясним наконец, чего от нас хотят.

Они вошли в дом и оказались среди внушительной обстановки, к которой привыкли с детства: потолки с лепниной, обшитые деревянными панелями стены, витражи, ковры с густым ворсом. Вышедшая из боковой двери молодая женщина с ворохом бумаг в руках посмотрела на них без особого удивления.

– А, вы, наверное, новая партия дебютанток, – сказала она, пренебрежительно скользнув взглядом по норковому воротнику Трикси. – Капитан Тревис у себя наверху. Вторая дверь справа.

– Не самый теплый прием, – шепнула Трикси.

Оставив чемоданы внизу, девушки стали подниматься по роскошной дубовой лестнице.

– Тебе не кажется, что мы совершаем ужасную ошибку? – прошептала Памела.

– Даже если так, бежать уже поздно.

Трикси ободряюще пожала подруге руку, потом решительно шагнула к блестящей полированной дубовой двери и постучала.

Капитан Тревис, заместитель начальника учреждения, глядел на них скептически и даже не пытался этого скрывать.

– Вам следует понять, барышни, что мы здесь не в бирюльки играем. Работа чертовски тяжелая. Однако я надеюсь, она принесет вам истинное удовлетворение. То, чем вы будете заниматься, поможет остановить врага, и это так же важно, как усилия наших ребят на фронте. И прежде всего мы настаиваем на полнейшей секретности. Вам нужно будет подписать Обязательство о неразглашении государственной тайны. После этого запрещается обсуждать работу за пределами отдела. Даже между собой. Даже с родителями и с кавалерами. Ясно?

Девушки кивнули. Набравшись смелости, Памела спросила:

– А что именно мы будем делать? Нам так ничего и не объяснили.

Капитан Тревис поднял руку:

– Всему свое время, юная леди. – Он придвинул к ним два листа бумаги и две перьевые ручки. – Это Обязательство о неразглашении государственной тайны. Соблаговолите ознакомиться и расписаться вот тут.

– То есть мы обязуемся никому не говорить о том, что здесь происходит, прежде чем, собственно, узнаем, что именно здесь происходит? – спросила Трикси.

– А вы с характером! – усмехнулся капитан Тревис. – Мне это по душе. Однако же, боюсь, едва вы ступили на нашу территорию, как получили доступ к государственной тайне. Впрочем, поверьте мне на слово: та работа, которую вам предстоит выполнять у нас, куда интереснее и полезнее того, что вам предложат в других местах.

Трикси переглянулась с Памелой, пожала плечами и, пробормотав: «А почему бы и нет? Что мы теряем?» – взяла ручку и расписалась. Памела последовала ее примеру.

Позже, когда она была одна, ей сообщили, что ее направляют в Третий корпус, переводить с немецкого расшифрованные сообщения. Памела не знала, чем именно занимается Трикси, поскольку о работе могла разговаривать только с теми, кто трудился в том же корпусе, но, судя по всему, подругу раздражало, что ей не перепало дело посложнее и поинтереснее.

– День-деньской бумажки перекладывать и на машинке печатать. Скука смертная в этом справочном отделе, – пожаловалась та. – А ведь, по слухам, у мужчин дело идет куда веселее, странные агрегаты и все такое. Знай я, что мне достанется такая тягомотина, ни за что не согласилась бы сюда приехать. Ну а ты? Тоже на подхвате?

– О нет, мне придется ежедневно беседовать с Гитлером! – серьезно сказала Памела и тут же рассмеялась, увидев лицо Трикси. – Да шучу я, милая. Нельзя же терять чувства юмора. Уверена, мне тоже достанется какая-нибудь рутина. Мы же не мужчины, куда нам!

И ничего больше о своей службе она так и не сказала подруге. Памела полностью осознавала, насколько важна ее работа и что непереведенное сообщение или ошибка в переводе могут стоить сотен жизней. Хотя обычно к ней направляли наименее значительные шифровки, а все важное и срочное получали мужчины, но иногда попадались и любопытные тексты.

Поначалу задания казались ей сложными и интересными, но сейчас, год спустя, порядком надоели. Общий абсурд происходившего, бытовые лишения и беспрерывные дурные вести с фронтов понемногу утомили даже обычно бодрую Памелу. Условия в корпусах были невыносимые, зимой помещения промерзали насквозь, летом раскалялись, внутри постоянно царил сумрак, который не могли развеять редкие голые лампочки, свисавшие с потолка. А после длинной смены нужно было возвращаться на квартиру, куда ее определили, – в унылую комнатушку в пансионе у железнодорожных путей. Крутя педали дряхлого велосипеда на пути в город, она вспоминала Фарли весенней порой. Сейчас, в самом начале мая, леса устилает ковер из колокольчиков, на лугах скачут новорожденные ягнята, а как приятно ранним утром прокатиться верхом вместе с сестрами! Она поняла, что по-настоящему соскучилась по сестрам, хотя, следовало признать, никогда особенно не дружила ни с одной из них. Разве что с Марго, которую не видела тысячу лет. Как ей не хватало Марго! Все сестры были очень разными – например, Ливви, старше ее на пять лет, с рождения вела себя как чопорная дама и вечно шпыняла младших за их манеры.

Памела вдруг с сожалением поняла, что почти не знает свою младшую сестренку – Фиби. Еще малышкой Фиби была сообразительной девочкой и обещала стать великолепной наездницей, но пока что ее жизнь проходила в детской, отдельно от семьи. Ну и надоедливая Дайдо, постоянно соперничавшая с Памелой. Она не могла дождаться часа, когда тоже вырастет, выйдет в свет и получит все то, что есть у Памелы. Для Дайдо сестра оставалась вечной соперницей, а не сообщницей, как для Марго, и с Дайдо они никогда не делились секретами.

Тут перед Памелой поставили корзину расшифровок, и девушка встрепенулась, вспомнив о работе. Начали приходить первые утренние донесения, а это всегда было хорошим знаком. Следовательно, мозговитые ребята из Шестого корпуса правильно настроили «Энигму»^[9], и полученные распечатки были на настоящем немецком языке – или, во всяком случае, на сравнительно понятном немецком. Она взяла первую карточку. Машина «Тайпекс» печатала сообщения на бумажных лентах. Буквы были сгруппированы по пять. X означала пробел, Y – запятую, а перед именами собственными стояла буква J. Памела изучила первую строчку: «WUBY YNULL SEQNU LLNUL LX». Подобные тексты приходили каждый день. Wetterbericht. Утренний прогноз погоды для шестого сектора. А «NULL» означало, что не происходит ничего важного. Она быстро набросала перевод и положила его в лоток для исходящих документов.

На следующей карточке тоже не было ничего нового. «ABSTI MMSPR UCHYY RESTX OHNEX SINN». Один из немецких командных пунктов проверял, работают ли сегодняшние шифры. «Благодарю вас, Гамбург, отлично работают», – с улыбкой сказала она, отправляя бумагу в лоток вслед за первой.

Третий текст оказался сильно искаженным. Часть букв отсутствовала. Депеши часто поступали именно в таком виде, и от переводчицы требовалась смекалка вроде той, что помогает разгадывать кроссворды, а также хорошее владение немецкой военной терминологией. Памеле удалось установить, что речь шла о 21-й бронетанковой дивизии, которая входила в Африканской корпус Роммеля. Но следующие буквы поставили ее в тупик. «FF-I – G». Сколько же там слов? Два, а может быть, и все три? Если больше одного слова, тогда первым могло быть auf, то есть «на». Она вглядывалась в загадочные буквы, пока они не заплясали у нее перед глазами. Очень хотелось снять с окна светомаскировку, но это мог сделать только дружинник, приходивший по расписанию. Заболели глаза. Отдохнуть бы, подумала она. Мне нужно отдохнуть.

И вдруг ее озарила догадка. Она встрепенулась, на губах заиграла улыбка. Проверила буквы. Auffrischung. Ну конечно, 21-й бронетанковой дивизии нужно отдохнуть и переукомплектоваться!

Она бросилась в комнату дежурных. Начальник смены Вилсон, мужчина в возрасте, поднял на нее неприветливый взгляд. Он считал, что в его ночной смене женщинам не место, и старательно игнорировал Памелу.

– По-моему, я наткнулась на кое-что интересное, сэр. – Она положила перед ним карточку с распечаткой и свой перевод с немецкого.

Он долго изучал написанное, хмурясь, и наконец поднял голову:

– Ну, разве что с очень большой натяжкой, леди Памела. А вам так не кажется?

В отличие от остальных, которые звали ее просто Памма, он всегда использовал титул.

– Но это ведь может означать, что 21-ю бронетанковую дивизию выведут с фронта. Новость важная, не правда ли?

Двое других мужчин подались поближе, привлеченные разговором.

– Может, она и права, Вилсон, – сказал один. – Auffrischung. Хорошее слово. – Он ободряюще улыбнулся Памеле.

– А если нет, так сам придумай что-нибудь поудачнее, – добавил второй. – Она ведь знает немецкий куда лучше нас.

– В любом случае стоит передать это в штаб Главнокомандующего, мало ли что, – заключил первый. – Ты молодец, Памма.

Возвращаясь на место, Памела довольно улыбалась. Едва она закончила переводить содержимое корзинки, как на другом конце корпуса послышались голоса. Пришла первая дневная смена. Памела сняла с крючка пальто.

– Сегодня прекрасная погода, – заметил, приблизившись к Памеле, один из вновь прибывших молодых людей. Долговязый и нескладный, он глядел на мир сквозь толстые стекла очков. Парня звали Родни, в Блетчли-Парк его сманили не то из Оксфорда, не то из Кембриджа. – Тебе повезло, хоть нагуляешься вволю. После обеда, говорят, будут играть в лапту. Если, конечно, тебе нравится лапта. Я-то, к сожалению, в ней ничего не смыслю. А вечером устраивают танцы, но ты уже, наверное, будешь на работе? – Он замолчал и пригладил дрожавшей рукой непослушные волосы. – Ты не хотела бы сходить со мной в кино? Как-нибудь, когда у тебя выдастся свободный вечерок?

– Благодарю за приглашение, Родни, – ответила она, – но, если честно, в свободные вечера я стараюсь пораньше лечь спать.

– И правда, у тебя круги под глазами, – с привычной бесцеремонностью согласился он. – Ночные смены страшно выматывают, да? Но все это на общее благо. Во всяком случае, хотелось бы верить.

– Хотелось бы верить, – повторила она. – Жаль, что перемен к лучшему так и нет. Я имею в виду, на фронте. Сплошь плохие новости, да еще и бедняг-лондонцев бомбят еженощно. Сколько мы еще продержимся, как думаешь?

– Сколько понадобится, вот и все, – сказал Родни просто.

Памела проводила его восторженным взглядом. Вот она, опора Великобритании в эти тяжелые времена. На вид – тощий нескладный книжный червь, но готов трудиться не покладая рук, пока Гитлер не будет разбит. Садясь на велосипед, чтобы отправиться в город, она пристыдила себя за уныние и пессимизм.

Пансион миссис Энвистл, где квартировала Памела, находился неподалеку от станции, и по пути она услышала свист паровоза, подъезжавшего к перрону. Видели бы мои родители, где я сейчас живу, грустно улыбнулась Памела. Впрочем, они даже не знали, где именно она работает и чем занимается. Согласно Обязательству о неразглашении государственной тайны, она должна была хранить всю информацию в секрете. Было нелегко убедить отца отпустить ее из дому, но все-таки ей уже исполнился двадцать один год, она была совершеннолетней и выезжала в свет; запретить ей он не имел права. И поэтому, когда она сказала: «Я хочу как-то помочь, Па. Ты ведь говорил, что наш долг – подавать пример, вот я и подаю», он со скрипом согласился.

Памела слезла с велосипеда и покатила его по мостовой. Ее мутило от голода и усталости, однако же при мысли о завтраке девушка печально вздохнула. Что ждет ее сегодня – серая овсянка с комками? Хлеб, пожаренный на жире, оставшемся от воскресного бараньего жаркого? Если повезет, тосты с полупрозрачным слоем маргарина и водянистым апельсиновым джемом. Она поневоле вспомнила завтраки в Фарли: жареные почки, бекон, кеджери^[10], яичница-болтунья… Сколько еще времени пройдет, прежде чем ей доведется побывать дома? Но если поехать домой, как заставить себя вернуться сюда?

У железнодорожной станции стоял газетный киоск. В глаза Памеле бросился заголовок: «Герой вернулся домой». Она посмотрела на верхнюю газету в стопке. Бумагу, по военному времени, экономили, шрифт становился все мельче, колонки теснее, а изображения – миниатюрнее, но посередине первой страницы «Дейли Экспресс» она разглядела размытое фото мужчины в летной форме. Памела узнала эту беспечную улыбку. Нашарив в кармане двухпенсовик, купила газету. «Летчик-ас лейтенант Джереми Прескотт совершил невероятный побег из немецкого лагеря для военнопленных. Единственный выживший участник побега». Дальше прочесть она не успела – ноги подкосились, девушка осела на землю.

Ее тут же бросились поднимать.

– Не боись, милая, я тебя держу, – сказал незнакомый голос.

– Неси ее к скамейке, Берт, да сбегайте кто-нибудь в кафе на станции, принесите чаю. Гляньте, она же бледная как смерть.

Такая доброта тронула Памелу до слез. Она громко всхлипнула, и в этом звуке слилось все: постоянное напряжение, долгие ночные смены, тяжкий труд, тревожные вести.

Случайные прохожие донесли ее до скамейки, осторожно уложили. Газету Памела продолжала сжимать в руках.

– Что случилось, милая, плохие новости? – участливо спросила продавщица из киоска.

Памела все еще сотрясалась от рыданий.

– Нет, новости хорошие, – выдавила она наконец. – Он жив. В безопасности. Он возвращается домой.

Днем ей пришел приказ явиться с рапортом к капитану Тревису. У Памелы екнуло сердце. Что она такого натворила? А вдруг начальству доложили о происшествии на станции? От воспоминания о собственной слабости девушке хотелось провалиться сквозь землю. Па было бы ужасно стыдно за нее, он сказал бы, что она его подвела. Памела забеспокоилась, не сказала ли чего лишнего. Ходили слухи, что те, кто слишком много болтал и нарушал подписку о неразглашении, потом куда-то исчезали и никто их больше не видел. Коллеги нервно иронизировали – мол, надо же, как сквозь землю провалились, но вообще им было не до смеха. Шутки вполне могли оказаться правдой.

С другой стороны, по мелочам к заместителю директора не вызывали. Она вскочила на велосипед и отправилась обратно на базу.

Памела вошла в кабинет. Капитан Тревис поднял глаза от бумаг и указал ей на стул. Она присела на самый краешек.

– Я слышал, с вами сегодня приключилась маленькая неприятность, леди Памела? – произнес он; ее насторожило столь официальное обращение.

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Говорят, вы упали в обморок на улице у станции. Может быть, вы плохо питаетесь? Я понимаю, вкусной нынешнюю еду не назовешь.

– Я хорошо питаюсь, сэр.

– Тогда, возможно, дело в ночных сменах? Они ведь так утомляют.

– Но всем нам приходится по очереди выходить в ночь, – ответила Памела. – Конечно, приятного мало, я никогда толком не высыпаюсь после ночной смены, но это ведь ко всем относится.

– Вы точно здоровы? – Он впился в нее взглядом и, помолчав, уточнил: – Может, вы испытываете особую привязанность к кому-нибудь из наших молодых людей?

Тут Памела уже не удержалась от смеха.

– Я не беременна, если вы об этом.

– Однако вы не похожи на девицу, которая чуть что хлопается в обморок. – Он придвинулся к ней: – Так в чем же дело?

– Простите, сэр. Мне так неловко. И вы правы, за мной такого не водится.

Он перелистал ее досье.

– Когда вы в последний раз брали увольнительную?

– Я уезжала домой на пару дней на Рождество, сэр.

– Значит, за нами должок.

– Но в Третьем корпусе и так работать некому. Будет несправедливо, если…

– Леди Памела, я жду от сотрудников наилучшего результата. И не могу допустить, чтобы они сгорели на работе. Возьмите неделю отпуска.

– Но меня некому подменить, и мы не можем…

– Когда у вас кончается вахта?

– На выходных.

– Так доработайте и поезжайте домой.

– Но, сэр…

– Это приказ, леди Памела. Поезжайте домой. Приятно проведите время и возвращайтесь отдохнувшей.

– Да, сэр. Благодарю вас.

Лишь спускаясь по массивной лестнице, она осознала, что это означает. Она поедет домой, а Джереми ведь вернулся в Британию. Может быть, он уже в Нетеркоте. И в мире вдруг снова настал порядок.

Глава вторая

Фарли-Плейс

Неподалеку от Севенокса, графство Кент

Май 1941 г.

Первым на него наткнулся мальчишка егеря, который на рассвете, как всегда, вышел проверить капканы. С начала войны мяса по карточкам выдавали так мало, что зайчатине теперь были рады везде, даже в господском доме. Паренек любил эту свою обязанность. Его радовала свобода и одиночество загородной жизни, приводили в восторг просторы с их невероятной зеленью и необъятный купол бледно-голубого, будто стеклянного, неба над головой. После квартиры в узком переулочке Степни^[11], после грязно-серой полоски неба просторы Фарли все еще казались ему невероятной сказкой.

В то утро он возвращался с пустыми руками. Егерь давно подозревал, что деревенские ребята нет-нет да и умыкнут попавшего в силки зайца или куропатку, и уже начал поговаривать о том, что неплохо бы устроить им ловушку. Мысль об этом наполняла мальчика нетерпеливым возбуждением всякий раз, как он отправлялся проверять капканы. А ну как там обнаружится один из парней постарше, которые так любили травить и пинать его за то, что он был мал для своего возраста, слаб, да еще и чужак. Он прибавил шагу. Дома ждали овсянка и яйца, настоящие яйца, а вовсе не дурацкий яичный порошок с картонным вкусом. День обещал быть теплым – чудесная ясная погода, в самый раз для начала лета. Над лугами клубился туман. Громко куковала кукушка, заглушая предрассветный птичий гомон.

Мальчик вышел из леса и пошел через парк, окружавший господский дом, не забывая осматриваться, чтобы не наткнуться на оленей, которых он все еще побаивался. Трава в парке была гладкая и ярко-зеленая, а за раскидистыми дубами, каштанами и медными буками высился особняк, напоминавший силуэтом сказочный замок. Уже почти свернув на тропинку к домику егеря, мальчик вдруг заметил на траве что-то коричневое, а рядом длинное и светлое, трепыхавшееся, точно раненая птица. Пытаясь разобрать, что же это такое, он осторожно приблизился, помня, что за городом полно неожиданных опасностей. И увидел, что это человек. Точнее, то, что когда-то было человеком. Тело в военной форме лежало ничком, неестественно вывернув руки и ноги. Из ранца на спине тянулись веревки, привязанные к каким-то полоскам белесой ткани. Мальчик не сразу догадался, что это остатки парашюта – тот не пузырился, а безжизненно валялся на земле, слабо колыхаясь на ветру. Получается, в буквальном смысле с неба свалился, понял мальчик.

Он немного постоял, размышляя, как быть. От вида чудовищно изуродованного трупа и забрызганной кровью травы его замутило. Но не успел он сообразить, что же делать дальше, как послышался топот копыт, приглушенный мягкой травой, и звон уздечки. Подняв голову, он увидел, что прямо на него несется девочка верхом на толстом белом пони. Девочка была элегантно одета – бархатный шлем, бриджи, приталенный жакетик, – а когда подъехала ближе, он узнал в ней леди Фиби, младшую дочь господского семейства. И с ужасом понял, что если ее не остановить, она налетит на труп, и побежал вперед, размахивая руками и крича: «Стой!»

Пони резко остановился и с тоненьким ржанием заплясал на месте, взбрыкивая, но девочка крепко держалась в седле.

– Это еще что за выходки? – возмущенно спросила она. – Ты с ума сошел! Я чуть не слетела, а Снежинка могла тебя затоптать.

– Не ходите туда, мисс, – ответил он. – Там несчастный случай, не надо вам на это смотреть.

– Что еще за несчастный случай?

Он тревожно оглянулся.

– С неба свалился человек, разбился в лепешку, жуть.

– С неба свалился? – Она вытягивала шею, силясь разглядеть то, что он заслонял. – Вроде ангела, что ли?

– Солдат это. У него, кажись, парашют не раскрылся.

– Ничего себе. Какой кошмар. Пусти, я хочу посмотреть!

Она пришпорила пони, посылая его вперед, но животное не сдвинулось с места, лишь фыркало да нервно перебирало ногами.

Мальчик снова встал между ней и трупом.

– Не глядите, мисс, не нужно вам такое видеть.

– Вот еще, конечно, нужно. Я вовсе не брезглива. Я даже как-то смотрела, как режут свинью, вот это действительно жуть. Она так визжала. Я тогда решила, что в жизни не притронусь к бекону, только я слишком его люблю, так что долго не выдержала.

Она пустила пони вперед, и мальчик был вынужден отступить. Пони сделал пару неуверенных шагов и заупрямился, почуяв неладное. Фиби приподнялась в седле, вглядываясь в траву.

– Вот это да! – воскликнула она. – Надо кого-то позвать.

– Нужно армейским сообщить, он же небось из ихних?

– Из них, – поправила она. – Учись разговаривать правильно.

– Если позволите, мисс, ну ее к черту, энту правильность.

– Нет, не позволю. И я тебе не «мисс». Меня зовут леди Фиби Саттон, и ты должен называть меня «миледи».

– Прощенья просим, – пробормотал он, проглотив очередное «мисс».

– Надо рассказать моему отцу, – уверенно заключила она. – Это все-таки его земли, хотя ими и пользуются военные. Все равно они часть Фарли. Тебе лучше тоже пойти со мной.

– В господский дом, мисс? То есть я хотел сказать – миледи?

– Естественно. Па всегда рано встает, а остальные еще спят, наверное.

Он зашагал рядом с пони.

– Ты ведь тот мальчик, который живет у нашего егеря? – спросила она.

– Так и есть. Меня звать Алфи. Я с Коптильни в прошлую зиму приехал.

– С какой еще коптильни?

Он прыснул и пояснил:

– Это мы Лондон так зовем. Мы – кокни то есть.

Она смерила его недоверчивым взглядом.

– Что-то я не видела тебя в усадьбе.

– Так я же хожу в школу в деревню.

– И как, нравится?

– Терпимо. Только вот деревенские придираются, потому что я ростом не вышел и некому за меня заступиться.

– Какие злые мальчишки! Разве так можно?

Он взглянул в ее личико, светившееся уверенностью в себе и собственном благополучии.

– Вы, может, не заметили, но злых людей вообще много, – сказал он. – Война же идет. Мужики на самолетах что ни ночь кидают бомбы на Лондон, а там уж в кого попадет. Женщины, дети, старики – плевать, только бы побольше народу ухлопать. Я раз малыша видел, где бомба разорвалась, лежит себе на дороге целехонек, будто ничего не случилось. Я подошел к нему, поднял, а он совсем мертвый. А другим разом гляжу, женщина бежит по улице и кричит. После взрыва на ней остались одни лохмотья, а она знаете что кричала? «Мой мальчик, мой малыш, его завалило обломками! Спасите моего малыша!»

Лицо Фиби смягчилось.

– Ты разумно поступил, когда приехал из этой своей Коптильни, – заметила она. – Сколько тебе лет?

– Одиннадцать, скоро двенадцать.

– А мне двенадцать только что исполнилось, – гордо сообщила она. – Я надеялась, что в тринадцать меня пошлют в школу, но теперь, наверное, вряд ли. Война же. Вот моим сестрам повезло, они ходили в школу.

– Так вы, выходит, вовсе еще в школе не учились?

– Нет. У меня всегда была гувернантка. Учиться одной ужасно скучно. Сестрам было веселее, они учились всей компанией, шалили, каверзы гувернантке устраивали. А я родилась слишком поздно. Дайдо говорит, что я получилась по ошибке.

– А кто это – Дайдо?

– Моя сестра Диана. Ей девятнадцать. Она ненавидит войну, потому что в прошлом году ее должны были представить.

– К чему приставить?

Фиби рассмеялась – не без превосходства, видимо подражая кому-то из взрослых.

– Да ты, я смотрю, совсем ничего не знаешь! Девушек нашего круга вывозят в свет и представляют ко двору. Мы ездим на балы, чтобы найти себе мужа. А вместо этого Дайдо торчит здесь и умирает от скуки. Старшие сестры успели потанцевать на балах, а она нет.

– И замуж, значит, повыходили?

– Пока только Ливви. Но Дайдо говорит, что Ливви всегда была пай-девочкой. Она вышла за этого зануду Эдмунда Каррингтона и уже исполнила свой долг.

– Какой еще долг? – не понял Алфи, и Фиби снова рассмеялась.

– Ну, родила сына, который однажды унаследует титул. А у наших родителей не вышло, и когда Па умрет, все достанется какому-то дальнему кузену, а нас выгонят на мороз. Это Дайдо так говорит. Но, я думаю, она шутит, – неуверенно добавила Фиби. – Такого ведь уже не бывает в наши дни? Тем более когда идет война.

Она помолчала, давая Алфи время переварить эти удивительные сведения, потом продолжила:

– А остальные мои сестры не были такими послушными, и Па очень на них сердится. Марго поехала во Францию изучать моду и познакомилась там с красавцем-французом. Она отказалась уехать, когда еще было можно, застряла в Париже, и мы понятия не имеем, что с ней. Ну а Памма очень славная и невероятно умная, хотела поступить в университет, но Па сказал, что женское образование – ерунда на постном масле. Мне кажется, у нее был молодой человек, за которого она хотела выйти замуж, но он пошел в летчики, его сбили, и теперь он в плену у немцев. Так что все вообще-то довольно грустно, правда? Эта ужасная война всем испортила жизнь.

Алфи понимающе кивнул.

– Мой папка в Северной Африке воюет, – сказал он. – Вестей от него почитай что никаких, а когда и приходит письмо, то это просто махонькая бумажонка, где цензура чуть не все подчистую вымарала. Мама над последним все глаза выплакала.

Пытаясь поспеть за пони и одновременно поддерживать разговор, Алфи совсем запыхался. Они уже пересекли парк, ступая по мягкой траве, и вышли через рощу к садам. Розовые кусты и цветочные бордюры по-прежнему тянулись ровными рядами, но клумбы заросли сорняками, а розы, похоже, никто не подстригал. Сбоку на газоне был разбит еще один огород. Дальше виднелся широкий двор. Там, где раньше к дверям подъезжали кареты, выстроились рядами военные грузовики камуфляжной раскраски.

Почти никогда еще Алфи не доводилось так близко подходить к господскому дому, и он разглядывал его во все глаза. В Лондоне его водили посмотреть на Букингемский дворец, но высившийся перед ним особняк вполне мог, подумал мальчик, посоперничать с королевской резиденцией и величиной, и красотой. Трехэтажная махина тяжелого серого камня, крыша с двумя башенками. Основная постройка с роскошным, выдававшимся вперед парадным крыльцом и двумя крыльями образовывала букву «Е». По бокам от входной двери две колонны подпирали фронтон, на котором античные персонажи навсегда сошлись в схватке. Впечатление несколько портили сновавшие туда-сюда солдаты. Пересмеиваясь, дымя папиросами, они спускались и поднимались по мраморным ступеням. У разномастных армейских автомобилей перед крыльцом также стояли военные, а с заднего двора доносились резкие команды и топот тяжелых ботинок – там рядовые выстроились на утреннюю поверку.

Детей нагнали два офицера, направлявшиеся к джипу.

– Доброе утро, юная леди! – приветливо сказал один. – Кататься собрались?

– Благодарю вас, я уже прокатилась, – чопорно ответила Фиби. – Мы ведем пони обратно в конюшни.

Миновав военных, Фиби покосилась на Алфи.

– Не говори моему отцу, что я ездила одна, ладно? Не то он страшно рассердится. Мне запрещено кататься без грума, но это ведь ужасно глупо, правда? Я отлично держусь в седле, а грум уже старенький и не любит галоп.

Алфи молча кивнул. Чем ближе они подходили к господскому дому, тем сильнее у него сводило живот. Он слишком хорошо помнил день, когда сюда приехал. С поезда из Коптильни, как он называл родной город, мальчик сошел жалким заморышем – чересчур худой и низкорослый для своих лет, шорты не по размеру и не прикрывают тощих ободранных коленок. Тыльной стороной ладони он то и дело вытирал хлюпающий нос, размазывая сопли по щеке. Ничего удивительного, что его пристроили самым последним, когда прочих эвакуированных детей уже разобрали местные жители. В итоге ответственная за расселение мисс Хемп-Хатчетт, здешняя мировая судья и предводительница герлскаутов, посадила его в свой «моррис» и повезла в Фарли.

– Ничего не поделать, леди Вестерхэм, придется вам его взять, – заявила она голосом, вселявшим трепет не в одно поколение девочек. – Кроме вас просто-напросто некому. Да и дом, согласитесь, у вас самый большой в округе.

И уехала, а мальчик так и остался стоять в мраморном вестибюле, восхищенно таращась на богатую обстановку. По стенам было развешано оружие, с портретов в тяжелых рамах на Алфи с отвращением косились предки владельцев поместья.

– Нет, ну какая возмутительная наглость! – взорвался лорд Вестерхэм, когда жена рассказала ему новость. – Кем себя вообразила эта проклятая баба, чтобы нам приказывать? Такие людишки понятия ни о чем не имеют! Куда мы запихнем этого голодранца? У нас и так уже две трети дома отняли солдаты, осталось одно чертово крыло – кстати, дьявольски неудобное. Мне что, положить лондонского оборвыша на раскладушке у себя в спальне? Или нет, давай пристроим его в постель к нашим дочкам!

– Не кричи, Родди, – спокойно сказала леди Вестерхэм. За тридцать лет она успела привыкнуть к подобным вспышкам. – А то у тебя глаза выскакивают из орбит, не самое приятное зрелище. Все-таки идет война, нужно помогать людям. Я понимаю, почему многим кажется, будто нам повезло больше, чем им.

– И поэтому они ждут, что мы позволим мальчишке из трущоб носиться по всему дому? Не удивлюсь, если он стянет столовое серебро. Так не пойдет, Эзми, не пойдет, и все тут. Как прикажешь пить джин с тоником в кабинете, если в любой момент туда может ворваться какой-то маленький кокни? Скажи этой Хемп-как-ее-там, что мы не согласны, и дело с концом.

– Но, Родди, бедняжке надо где-то жить, – мягко заметила леди Вестерхэм. – Нельзя же отправить его обратно под бомбы. А вдруг у него погибли родители? Представь, что тебя в его возрасте разлучили с родными и близкими.

– А наши фермеры?

– Они уже взяли детей.

– А работники? Неужели у нас не найдется лишнего коттеджа?

– Но не оставим же мы ребенка одного в пустом доме. – Она замолчала, задумавшись. – Знаю! У Роббинсов освободилась спальня, ведь их сына мобилизовали. Роббинс, конечно, не самый дружелюбный человек на свете, но зато его жена отлично готовит. Бедного мальчика неплохо бы подкормить.

Алфи, который по-прежнему стоял в вестибюле, дрожа от холода, слушал этот разговор с замирающим сердцем. Никому в голову не пришло, что больше всего он боялся попасть именно в такое вот место, где полно привидений и можно ненароком что-нибудь разбить. Но коттедж, где хорошо готовят, – совсем другое дело.

– Подержи-ка уздечку, я слезу, – велела Фиби, вырвав Алфи из задумчивости.

Приказывать она привыкла, это было заметно. Мальчик повиновался, хотя никогда прежде не прикасался к лошади. Пони стоял с равнодушным видом. Фиби выпростала ноги из стремян, спрыгнула на землю и тут же направилась к конюшням. Алфи ничего не оставалось, как последовать за ней, ведя пони за собой. Едва они завернули за угол, как к ним, размахивая руками, подбежал раскрасневшийся от волнения грум.

– Вам не следовало ездить на Снежинке без меня, миледи! Ведь вы знаете, как распорядился его сиятельство.

– Вздор, Джексон. Вам же известно, что я отлично езжу, – вызывающе вскинула голову Фиби.

Пони повторил ее движение, едва не вырвав у Алфи поводья.

– Спору нет, миледи, наездница вы великолепная, – отвечал грум. – Но сдается мне, вашего батюшку больше беспокоит солдатня, которая тут нынче шастает. Небезопасно, говорит, даже в собственных владениях.

Фиби зарделась, но спорить не стала.

– Можете увести Снежинку, – сказала она. – Мне нужно сообщить отцу кое-что важное.

Грум забрал пони, а Алфи поспешил вслед за Фиби, которая, не сказав ему ни слова, направилась к дому. Пришлось даже припустить бегом, чтобы догнать ее на ступеньках крыльца. «Может, не ходить за ней?» – подумал было мальчишка. Пусть себе идет, а он улизнет домой и наконец-то позавтракает. Но в последнюю секунду, когда тяжелая дверь почти закрылась, девочка обернулась и придержала створку, бросив нетерпеливо:

– Алфи, ну что же ты копаешься, давай поживее.

И снова ошеломивший его в прошлый раз вестибюль. Звук их шагов по мраморному полу отдавался эхом под высокими расписными сводами потолка. По главной лестнице спускались офицеры.

– Давайте им скажем, – шепотом предложил Алфи.

– Я же говорила, это папина земля. Он должен узнать первым, – прошипела в ответ Фиби.

Она прошла мимо кивнувших ей военных и повернула налево. Длинная галерея, опоясывавшая здание изнутри, была перегорожена листами фанеры, в которые была вставлена новенькая дверь с табличкой «Семейные апартаменты. Посторонним вход воспрещен». Фиби распахнула дверь, и Алфи завертел головой, разглядывая непривычное убранство. Лепной потолок украшали позолоченные тюдоровские розы, на обшитых дубовыми панелями стенах охотничьи трофеи, то есть головы убитых животных, чередовались с гобеленами, тоже на тему охоты. Мальчику это показалось жутковатым, но Фиби шагала вперед, не обращая на эти ужасы внимания. ...