Эмилио Сальгари Владыка морей

Пролог

Каждый эпизод из жизни человека, которому посвящен мой рассказ, был полон трагизма, и каждый его шаг сопровождался настоящими драмами.

О нем, о его походах, его удачах и неудачах, победах, которым нет числа, и поражениях, походивших на победы, слагались целые легенды. Но эти легенды не доходили до людей Запада, оставаясь достоянием бесчисленных миллионов обитателей Южных морей.

Однако в архивах английского и голландского правительств сохранились целые библиотеки строго проверенных документов, касавшихся жизни моего героя: он был непримиримым врагом англичан, и вся его жизнь прошла в неравной борьбе с «британским львом», о которой и сейчас вспоминает все население Малайзии.

Он был создан править людьми, но судьба его сложилась так, что он годами скитался по морям и, как затравленный тигр, прятался в дебрях.

Он был горд и великодушен, но волею судьбы стал беспощадным.

И одно имя его наводило страх на врагов, и тень его сеяла ужас в их рядах.

А судьба не давала ему ни отдыха, ни покоя: она бросала его из боя в бой, из одного рискованного, безумного по смелости предприятия в другое, еще более безумное.

В другое время, в другой стране из него вышел бы великий полководец, подобный Тамерлану или Наполеону.

Но везде и всегда он не мог бы прожить жизнь бесследно, как живут миллионы и сотни миллионов: в его жилах бурлила горячая кровь, а душа его была полна неукротимой, нечеловеческой энергии.

И, повинуясь таинственному зову своих инстинктов, он бродил по миру, пролагая себе путь сквозь ряды неумолимых врагов огнем и мечом. И там, где проходил он, дымились развалины, а в воздухе носились призраки тысяч жертв.

Но и сам он, в сущности, был жертвой — жертвой судьбы.

Теперь он давно уже лежит в могиле, спит беспробудным сном. Но осталось его имя — Сандакан.

Иногда это имя вихрем проносится над бесчисленными островами Южных морей, и тогда бледнеют лица нынешних владык этого края, англичан и голландцев. Зато светлеют взоры порабощенных ими малайцев.

Сандакан!

При этом имени малаец Борнео¹ гордо поднимает голову, улыбается, судорожно сжимает руку, как будто ожидая, что из чащи леса сейчас прозвучит привычный призывный клич:

— На поработителей, дети Малайзии!

В ранней молодости Сандакан, потомок древнего царственного рода, был изгнан с острова Борнео: англичане подкупили разбойничьи племена прибрежных даяков², снабдили их оружием, боевыми припасами, опрокинули трон отца Сандакана, раджи страны Голубого озера.

И из принца Сандакан превратился сначала в бродягу, а потом — в страшного пирата, прозванного Владыкой Морей и Малайским Тигром.

Судьба заставила его сталкиваться с англичанами везде, куда только заплывал его челн.

В Индии Сандакан пережил интереснейшие эпизоды своей бурной жизни, о которых когда-нибудь я поведаю тебе, читатель.

Там он в компании с португальским «всесветным бродягой» Янесом, человеком типа Кортеса и Писарро, и с помощью знатного индуса Тремаль-Наика и оруженосца Самбильонга разрушил одно княжество и вернул трон молодой рани Ассама³, обращенной в баядерку узурпатором престола ее предков. Впоследствии рани стала женой Янеса.

В той же Индии Сандакан вел кровавую борьбу с сектой «душителей» — тугое и убил их вождя.

Потом он возвратился на родину и отвоевал свое собственное царство, страну Голубого Озера.

Но и тут, и там душа его не знала покоя, и ничто не удовлетворяло его: в этом свирепом и беспощадном бойце жила, не умирая, вечная любовь.

В дни, когда он был предводителем малайских пиратов, оспаривавших у англичан владычество над раем земным — Малайским архипелагом, неукротимый Сандакан встретил и полюбил прекрасную, как ангел, девушку. Это была англичанка знатного рода.

Встретились, казалось, демон и пери⁴. И пери победила: Сандакан готов был ради обладания леди Марианной переродиться, отречься от своего прошлого, отречься от самого себя. Но опять вмешалась судьба: нежная Марианна не вынесла той жизни, которую ей пришлось вести, став женой Сандакана, — и увял прекраснейший в мире цветок, а Сандакан вновь ринулся навстречу опасностям, вызывая на бой беспощадную судьбу.

Один из эпизодов этого периода его жизни и служит темой настоящего повествования: Сандакан и его неизменный друг Янес получили известие от Тремаль-Наика, что тому угрожает опасность. В это время Тремаль-Наик, покинувший из-за распрей с англичанами свою родину Индию, поселился на берегах чудного острова Борнео, славящегося необычайной пестротой и сказочными богатствами природы. Трудолюбивый и предприимчивый индус основал огромные плантации, культивировав лесные дебри. Вместе с ним жила его красавица дочь по имени Дарма.

Разумеется, зов друга не остался безуспешным: Сандакан собрался на помощь Тремаль-Наику, покинув свое убежище, остров «малайских тигров» — Мопрачем.

Первым отправился на выручку Тремаль-Наику Янес.

И вот что ждало героев моего повествования.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. Нападение на «Марианну»

— Идем мы, наконец, вперед или нет? Черт возьми! Я не могу допустить, чтобы мы, как дураки, застряли окончательно на этой мели…

— Но двигаться вперед нет никакой возможности, господин.

— Да в чем, собственно, заключается препятствие, которое мешает нам двинуться в путь?

— Это пока трудно определить.

— Черт возьми! Какого же дьявола зевал этот негодяй лоцман? Пьян он, что ли? Нечего сказать, хорошую славу приобретают себе эти проклятые малайцы. А я-то до сих пор имел глупость считать их лучшими моряками во всем мире! Самбильонг! Поставь еще один парус. Ветер тянет порядочный. Авось как-нибудь да удастся сняться…

— Ничего нельзя сделать, господин Янес: отлив идет слишком быстро.

— Тьфу! Чтоб его дьявол забрал с собой в ад, этого черного негодяя!..

Произнесший эти слова человек, носивший имя Янеса, резко повернулся к корме, нахмурив густые брови и злобно сверкая глазами.

Хотя на вид ему было уже больше пятидесяти лет, он обладал богатырским телосложением. Мужественное лицо с бронзовым отливом кожи и большими, тщательно' причесанными седоватыми усами, окаймленное густыми прядями длинных волос, которые мягко ниспадали на плечи из-под широкополой шляпы, напоминавшей мексиканское сомбреро, еще ярче подчеркивало большую физическую силу этого человека, вряд ли уступавшую той железной, непреклонной воле, которую выдавал его суровый взгляд.

Одет он был очень изящно: в куртку из белой фланели, украшенную золотыми пуговицами и опоясанную широким куском красного бархата, за которым торчала пара роскошных, индийской работы, пистолетов с длинными резными дулами и рукоятками с серебряной и перламутровой инкрустацией. Ноги его были обуты в высокие морские сапоги из желтой кожи, со слегка загнутыми кверху носками.

— Эй ты, лоцман! — закричал он, устремляя горящий негодованием взор на сидевшего у кормы малайца с раскосыми глазами, слегка отливавшими желтоватым блеском и беспокойно бегавшими по сторонам.

Малаец оставил штурвальное колесо, которое держал до того момента в руках, и с несколько беспокойным видом, выдававшим его внутреннее волнение, приблизился к Янесу.

— Слушай, грязная бестия! — сухо обратился к нему европеец, выразительно положив руку на рукоятку одного из пистолетов. — Что это за шутки ты вздумал играть с нами? Насколько мне помнится, ты уверял, что знаешь все побережье Борнео как свои пять пальцев, почему я и взял тебя с собой в качестве проводника для моей «Марианны». А теперь вот мы сидим по твоей милости на этой дурацкой мели и не знаем, когда нас черт стащит с нее.

— Но, господин… — пробормотал малаец с видимым замешательством.

—Что? — повысил голос Янес, начиная терять свое обычное самообладание. — В чем дело? Говори, каналья!

— Этой мели здесь раньше не было, господин.

— Мошенник! Уж не собираешься ли ты уверять меня, что она только что выскочила с морского дна? Ты, негодяй, нарочно завел сюда «Марианну», чтобы посадить ее на эту злосчастную отмель, чтоб ее черти разнесли по песчинкам!

— Но, господин, зачем бы я это стал делать?

— Откуда я знаю, зачем? Может быть, ты в заговоре с теми таинственными врагами, которые подняли возмущение среди даяков.

— Господин ошибается. Я не поддерживал отношения ни с кем, кроме моих соплеменников.

— Думаешь ли ты, что нам удастся сняться с мели?

— Да. С наступлением прилива.

— Черт возьми! — пробормотал Янес. — Дело совсем дрянь. Этак я могу опоздать и не доставить Тремаль-Наика и Дарму в Мопрачем, прежде чем восставшие даяки нападут на их плантации и разрушат их фермы. Ну да посмотрим. Может быть, удастся каким-нибудь образом тронуться в путь раньше, чем прилив достигнет наибольшей высоты.

С этими словами он повернулся спиной к малайцу и, подойдя к носовой башенке, облокотился на ее перила и задумчиво стал смотреть на воду.

Корабль, оказавшийся из-за умышленной или случайной неловкости лоцмана-малайца не в состоянии сойти с широкой, почти совершенно скрытой от взора, со спокойной водяной поверхностью песчаной отмели, в которую он врезался носом и частью корпуса, представлял собой прекрасную двухмачтовую бригантину, построенную, по-видимому, совсем недавно, о чем можно было судить по ее еще правильным очертаниям, и снабженную парой широчайших парусов, очень похожих на те, под какими ходят обыкновенно большие малайские пироги.

Бригантина обладала вместимостью не менее двухсот тонн и была вооружена так, что могла внушить если не страх, то, во всяком случае, известное уважение даже любому крейсеру небольших, разумеется, размеров. На корме ее находились две так называемые охотничьи пушки солидного калибра, защищенные подвижными щитами, составленными из двух толстых соединенных под углом стальных полос, а носовая башенка была вооружена четырьмя длинными и довольно тяжелыми медными пушками — спингардами, из которых можно было прекрасно расстреливать неприятеля, хотя эти орудия и не были особенно дальнобойными.

Кроме этого грозного вооружения, парусник обладал еще экипажем, гораздо более многочисленным, чем требовалось для такого маленького судна. Он состоял из сорока малайцев и даяков, большей частью пожилого возраста, но еще достаточно крепких и выносливых, с суровыми лицами, исполосованными у многих широкими и очень красноречивыми рубцами, свидетельствовавшими о том, что эти люди были не только заправскими моряками, но и лихими вояками.

Бригантина, носившая имя «Марианна», остановилась — не по своей, как знает читатель, возле входа в широкую бухту, в которую впадала быстрая и с виду очень многоводная река.

Многочисленные острова, один из которых достигал довольно внушительных размеров, защищали бухту от западных ветров. Все они были опоясаны двойными и тройными ожерельями коралловых рифов или отмелей и покрыты богатейшей тропической растительностью, ярко отливавшей на солнце всеми оттенками зеленого.

«Марианна» попала как раз на одну из таких прибрежных мелей, скрывавшуюся под водой и только теперь, с наступлением морского отлива, начавшую показываться над поверхностью волн. Носовая часть так сильно врезалась в песок, что сдвинуть судно при помощи одних только якорей, заброшенных с кормы и соединенных с находившейся здесь паровой лебедкой, не представлялось решительно никакой возможности.

— Чтоб ему попасть к дьяволу на рога, этому негодяю лоцману! — воскликнул Янес, исследовав внимательным взором отмель. — Раньше полуночи нам никак не удастся сняться отсюда. Как ты думаешь, Самбильонг?

Высокий и плотный малаец с морщинистым лицом и седоватыми волосами, к которому был обращен этот вопрос, приблизился к европейцу.

— Я думаю, сахиб⁵, — сказал он, — что без прилива нам ни за что не сдвинуться с места. Это так же верно, как то, что мы сидим сейчас на мели.

— Скажи по совести, не кажется ли тебе наш лоцман подозрительным?

— Не знаю, капитан, — ответил малаец. — До того момента, как мы взяли его с собой, мне ни разу не приходилось с ним встречаться. Однако…

— Что ты хочешь сказать? Продолжай.

— Однако тот факт, что мы нашли его одного на таком большом расстоянии от острова Гайя, в небольшой лодчонке, совершенно неспособной выдерживать большое волнение, а также то, что он сразу предложил нам свои услуги в качестве лоцмана, — все это кажется мне не совсем ясным и заставляет держаться настороже.

— Неужто я в самом деле допустил большую неосторожность, доверив руль нашего корабля негодяю? — пробормотал Янес, став сразу серьезным.

Затем, тряхнув головой как бы для того, чтобы отогнать от себя эту неуместную мысль, он добавил:

— С какой целью этот человек, принадлежащий к вашей расе, стал бы искать гибели самого крепкого и красивого судна Малайского Тигра? Разве мы не были всегда защитниками туземцев Борнео от английских притеснителей? Разве мы не погубили дело Джеймса Брука, чтобы возвратить независимость даякам Саравака⁶?

— А почему, в таком случае, господин Янес, — ответил тот, которого Янес называл Самбильонгом, — побережные даяки так внезапно взялись за оружие с явно враждебными намерениями по отношению к нашим друзьям? И это несмотря на то, что Тремаль-Наик, создавая на этих берегах, бывших до сих пор совершенно пустынными и безлюдными, фермы и фактории, дал им возможность без особого труда зарабатывать средства на спокойную жизнь и в значительной степени обезопасил от набегов пиратов, облагавших население поборами в свою пользу.

— Это, мой дорогой Самбильонг, — тайна, в которой ни я, ни Сандакан не сумели еще разобраться как следует. Неожиданный взрыв ненависти против Тремаль-Наика должен иметь какую-то причину. Но какую?. Этого мы пока не знаем, хотя я более чем уверен, что существуют какие-то таинственные личности, которые искусственно раздули весь этот огонь.

— А что, разве Тремаль-Наик и его дочь Дарма находятся в серьезной опасности?

— Гонец, которого он прислал к нам в Мопрачем, сообщил, что все даяки взялись за оружие и неистовствуют, словно их охватил какой-то приступ безумия. Три фактории были разграблены и сожжены восставшими, и среди даяков поговаривают уже о необходимости добраться до самого Тремаль-Наика, чтобы снести ему голову с плеч.

— Я решительно не понимаю, как этим дикарям могла прийти в голову мысль грабить его имущество, — пожал плечами Самбильонг, — ведь это самый прекрасный, самый благородный человек на всем острове!

— Когда мы прибудем в кампонг⁷ Пангутаран, тогда все выяснится. Появление на реке «Марианны» немного успокоит даяков, и если они не сложат немедленно оружие — мы их расстреляем… как они этого и заслуживают.

— Да, только тогда, пожалуй, и можно будет узнать, какие причины побудили их к восстанию.

— Ага! — воскликнул вдруг Янес, взоры которого были все время обращены к устью реки. — Я вижу там какую-то человеческую фигуру, которая, кажется, намеревается приблизиться к нам.

В самом деле, из-за небольших островков, усеявших устье реки, вынырнула вдалеке небольшая однопарусная лодчонка, которая без всяких колебаний взяла курс на «Марианну». На корме этой лодчонки сидел ее единственный пассажир. За отдаленностью расстояния трудно было разобрать, малаец это или даяк.

— Кто бы это мог быть? — спросил Янес, внимательно следя за маневрами лодки, которую он ни на секунду не упускал из виду. — Смотри, Самбильонг, не находишь ли ты движение лодки весьма подозрительным? Она то приближается к островкам, то удаляется от них в сторону коралловых рифов.

— Да, можно подумать, что она старается обмануть кого-то относительно своего истинного курса, господин Янес, — ответил Самбильонг. — Уж не направлена ли эта наивная хитрость в нашу сторону?

— Мне тоже так кажется, — ответил европеец. — Поди-ка принеси мне бинокль и распорядись зарядить одну из пушек. Если тот человек, имеющий — это не подлежит никакому сомнению — намерение подобраться к нашей «Марианне», будет продолжать стараться сбить нас с толку, то мы пошлем ему такой гостинец, от которого вся его хитрость вместе с породившим ее мозгом разлетится на мелкие кусочки.

Минуту спустя Янес уже рассматривал в сильный морской бинокль находившуюся в тот момент на расстоянии не менее двух миль⁸ утлую даякскую лодчонку, переставшую наконец прятаться за заполнявшими устье реки островами и окончательно взявшую курс на «Марианну».

Едва только стекла бинокля отыскали в пространстве лодку с ее таинственным кормчим, как из груди Янеса вырвался возглас сильного изумления.

— Что такое? Что вы видите, капитан? — осведомился Самбильонг.

— Тангуза!

— Тот, которого Тремаль-Наик привез с собой из Мопрачема и которого он поставил управляющим своей фактории?

— Да, Самбильонг. Тот самый.

— Ну, наконец-то мы узнаем что-нибудь относительно этих непонятных волнений, если только это действительно он, — сказал малаец.

— Да, да. Я не ошибаюсь, это действительно он. Я вижу его прекрасно. Ох!..

— В чем дело, сахиб?

— Его преследуют, Самбильонг, его преследуют. Я вижу пирогу с дюжиной даяков, которая гонится за Тангузой. Взгляни в направлении того, последнего островка… Видишь?

Самбильонг напряг зрение и вскоре в самом деле различил вдали узкую и очень длинную пирогу, покинувшую устье реки и под сильными ударами восьми широких весел быстро направлявшуюся в море.

— Да, господин Янес, несомненно, они охотятся за управляющим Тремаль-Наика, — сказал он.

— Ты зарядил пушку?

— Все четыре, капитан.

— Прекрасно. Подождем, что будет дальше.

Маленькая лодка, первой привлекшая внимание Янеса, двигалась благодаря попутному ветру с достаточной быстротой прямо по направлению к «Марианне». Тем не менее казалось несомненным, что состязаться в скорости бега с переполненной даяками пирогой ей не под силу. Управлявший ею человек, заметив, что его преследуют, поспешно привязал рукоятку руля к корме и взялся за весла, чтобы ускорить таким образом ход своей лодчонки.

Вдруг с носа даякской пироги поднялось легкое облачко дыма, и до борта «Марианны» донесся глухой звук выстрела.

— Они стреляют по Тангузе, господин Янес, — сказал Самбильонг.

— Отлично! Я покажу сейчас этим негодяям, как умеют стрелять португальцы, — ответил европеец с невозмутимым спокойствием.

Швырнув далеко за борт незадолго до того закуренную сигару, он раздвинул толпу матросов, сбежавшихся к носовой башенке при звуке отдаленного выстрела, и приник к первому орудию, наводя его на пирогу.

Погоня продолжалась со все возраставшей яростью, и расстояние, отделявшее маленькую лодку от пироги преследователей, несмотря на отчаянные усилия ее обладателя, начинало заметно сокращаться.

Прозвучал еще один выстрел со стороны даяков, но, как и первый, без всякого вреда для преследуемого.

Янес, спокойный и бесстрастный как всегда, продолжал медленно наводить пушку.

— Ну, теперь, кажется, верно, — пробормотал он через несколько минут.

Грянул короткий гулкий выстрел, прокатившийся перекатистым эхом над островами залива и над утопавшими в зелени берегами вливавшейся в море реки. Жерло орудия пыхнуло ярким огненным языком.

Над бортом пироги-преследовательницы поднялся в воздух высокий водяной столб, и вскоре до экипажа «Марианны» долетели смягченные расстоянием яростные крики даяков.

— Разбита, господин Янес! — вскричал Самбильонг.

— И скоро пойдет ко дну, — спокойно добавил португалец.

Даяки прекратили преследование и стали усиленно грести к одному из ближайших островов, надеясь достигнуть его раньше, чем пирога окончательно погрузится в воду. Но повреждение, произведенное ядром с борта «Марианны», было настолько серьезным, что полуразбитая пирога не могла долго держаться на воде. Действительна находясь еще на расстоянии трехсот-четырехсот шагов от острова, она вдруг накренилась, зачерпнула добрую порцию морской воды и, как камень, пошла ко дну, предоставив всплывшим, подобно пробкам, даякам самим заботиться о спасении собственной шкуры. Для них это неожиданное купание, впрочем, не представляло никакой опасности. Проводя большую часть жизни на воде, они не уступали в искусстве плавания даже таким завзятым пловцам, как малайцы или полинезийцы, и проплыть расстояние в триста шагов, отделявшее их от берега, им решительно ничего не стоило.

— Спасайтесь, спасайтесь! — пробормотал Янес. — Надеюсь, этот урок послужит вам на пользу. Но если вам вздумается повторить подобную охоту — не взыщите: придется уже по-настоящему погреть ваши спины картечью.

Утлая лодчонка, освободившись, благодаря удачному выстрелу с борта «Марианны», от преследователей, продолжала с прежней поспешностью мчаться по направлению к неподвижно стоящему на мели паруснику и вскоре приблизилась к нему на расстояние меньше полукабельтова⁹.

Управлявший ею человек, на вид не старше тридцати лет, был низкого роста, и черты слегка желтоватого лица изобличали в нем европейца, носящего в своих жилах и малайскую кровь. Его плотное, мускулистое тело было перевязано во многих местах, главным образом на руках и ногах, кусками белого холста, на котором местами проступали широкие кровавые пятна.

— Что это? Он ранен? — воскликнул Янес. — Этот метис, кажется, порядком пострадал. Эй, спустить ему лестницу!.. Да приготовьте какого-нибудь подкрепляющего снадобья.

Пока матросы исполняли эти приказания, лодка с последним отчаянным ударом весел подошла к борту корабля.

— Поднимайся скорее! — крикнул сверху Янес.

Управляющий Тремаль-Наика привязал свою пирогу за брошенный ему с борта конец веревки, убрал парус и затем с трудом поднялся по лестнице на палубу.

При его появлении у португальца вырвался громкий крик изумления и ужаса. Все тело несчастного было изрешечено, словно выстрелами мельчайшей дробью, и из каждой такой микроскопической раны сочилась мелкими каплями кровь.

— Боже мой! — воскликнул Янес в ужасе. — Кто тебя так отделал, мой бедный Тангуза?

— Белые муравьи, господин Янес, — ответил метис прерывающимся голосом, с гримасой на лице, вызванной терзавшей его острой болью.

— Белые муравьи? — снова воскликнул португалец. — Но кому могла прийти в голову варварская мысль покрыть твое тело этими кровожадными насекомыми?

— Даякам, господин Янес. Это они проделали надо мной такую жестокую штуку.

— Ах, мерзавцы! Спустись скорей в каюту и заставь перевязать получше твои раны, а тогда уже возобновим разговор. Скажи только, сильной ли опасности подвергаются сейчас Тремаль-Наик и Дарма?

— Хозяин на скорую руку составил из малайцев маленький отряд и пытается оказать сопротивление даякам.

— Ну хорошо. Иди и предоставь себя в полное распоряжение Кибатани: он знает толк в ранах. Потом пришлешь за мной. Иди же, мой бедный Тангуза! Сейчас у меня на очереди другое дело.

Пока метис спускался с помощью двух матросов в каюту, Янес снова обратил свое внимание на устье реки, где в это время появились три большие лодки, переполненные людьми, и двойная пирога с перекинутым от одного борта к другому мостком, на котором помещалась одна из тех небольших пушек, отлитых из расплавленной медной обшивки кораблей с небольшой примесью свинца, которые носят у малайцев название лили.

— Что за черт? — пробормотал португалец.—Эти даяки, кажется, собираются вступить в состязание с Тиграми Мопрачема… Ну нет. Не с вашими силами, голубчики, меряться с нами. У нас есть такие штучки, от которых вы будете скакать, как дикие козы.

— Я боюсь, что за этими островами скрываются другие такие же лодки, господин Янес, — сказал Самбильонг, одновременно со своим начальником наблюдавший за появлением новых даякских пирог.

— Ну, мы слишком сильны, чтобы бояться этих мошенников, хотя эти достойные потомки пиратов и головорезов отчаянны, как сам дьявол, нужно отдать им справедливость. Скажи-ка вот что: много у нас шрапнельных снарядов?

— Два ящика, капитан.

— Распорядись, чтобы их вынесли наверх. Заставь также растянуть над бортами абордажную сетку и развесить на ней связки терновника. Посмотрим, как они завоют, если им вздумается взять на абордаж наше судно. Эй, лоцман!

Малаец, который, забравшись на площадку фок-мачты, следил оттуда за подозрительными движениями четырех шлюпок, спустился вниз и подошел к португальцу, стараясь глядеть куда-то в сторону.

— Ты знаешь, сколько лодок находится в распоряжении тех даяков, которые виднеются там, вдали?

— На реке их было очень немного, — ответил малаец.

— Как ты думаешь, не собираются ли они атаковать нас, пользуясь нашей неподвижностью?

— Я этого не думаю, господин.

— Ты говоришь это вполне искренне? Смотри, у меня начинают появляться большие подозрения на твой счет. Наше теперешнее пребывание на мели вовсе не кажется мне делом простого случая.

Малаец скривил гримасу, как бы стремясь скрыть зловещую улыбку, промелькнувшую на его губах. Потом сказал с некоторой досадой:

— Я, кажется, не дал вам никаких поводов сомневаться во мне, господин.

— Посмотрим, что будет дальше! — пробормотал вместо ответа Янес и отправился навестить раненого метиса, поручив Самбильонгу заняться приготовлениями к защите «Марианны».

II. Пилигрим из Мекки

Если попавшее на мель судно Янеса было красивым с наружной стороны, настолько красивым, что оно могло смело соперничать с самыми роскошными яхтами эпохи, к которой относится наш рассказ, то внутри, особенно в отведенных для самого капитана кормовых помещениях, оно было просто великолепно.

Особенно богато была отделана центральная комната, служившая салоном и, вместе с тем, столовой. Симметрично расположенная в ней мебель красного дерева была очень тонкой филигранной работы, с красивой инкрустацией из перламутра и широкими золотыми ободками по краям. Пол был покрыт тяжелыми персидскими коврами. На стенах отливали всеми цветами дорогие обои индийской работы, а маленькие хрустальные окна были полузакрыты воздушными занавесками из красного шелка, поддерживаемыми серебряными цепочками. С потолка в центре салона-столовой спускалась большая роскошная люстра, по-видимому, венецианской работы, свет которой по вечерам отражался миллионами ярких бликов на богатейшей коллекции оружия всех стран и народов, развешенной тут же по стенам.

В этой обставленной с чисто восточной роскошью комнате, на обитом зеленым бархатом диване лежал перевязанный чуть ли не с ног до головы и покрытый толстым белым шерстяным одеялом управляющий Тремаль-Наика, уже несколько оправившийся и выглядевший сравнительно бодрее, чем несколько минут тому назад.

— Ну, как ты себя чувствуешь, мой мужественный Тангуза? — спросил Янес, подойдя к импровизированному ложу метиса.

— О, Кибатани обладает поистине волшебными лекарствами! — ответил раненый. — Он смазал мне каким-то снадобьем все тело, и теперь я чувствую себя гораздо лучше, чем раньше.

— Ага! Ну теперь расскажи, как все произошло. Прежде всего я хочу знать, находится ли мой друг Тремаль-Наик все еще в кампонге Пангутаран или он защищается от восставших где-нибудь в другом месте?

—Да, господин Янес, он остался в Пангутаране, и когда я покидал его, он деятельно готовился к защите против даяков, надеясь продержаться до вашего прибытия. Давно прибыл к вам, в Мопрачем, посланный нами гонец?

— Три дня тому назад. Как видишь, Тангуза, мы не потеряли ни одной минуты и примчались сюда на самом лучшем корабле, каким только располагали,

— А что думает Малайский Тигр об этом неожиданном возмущении даяков, которые всего каких-нибудь три недели тому назад чуть не молились на моего хозяина?

— Мы все строили здесь самые разнообразные предположения на этот счет, но боюсь, что настоящей причины даякского возмущения мы так и не отгадали. Бедный Тремаль-Наик! Шесть лет гигантского колонизаторского труда. Сотни тысяч рупий, израсходованных, по-видимому, без всякой пользы, Это ужасно!.. Скажи, Тангуза, неужели у вас там тоже решительно ничего не знают о мотивах, побудивших даяков взяться за оружие и подвергнуть беспощадному уничтожению фактории Тремаль-Наика, стоившие ему таких больших усилий и забот?

— Я расскажу вам сейчас, сахиб, все, что нам известно.

Около месяца тому назад, а может, и несколько раньше, высадился на этих берегах какой-то человек, не принадлежавший, по-видимому, ни к малайской расе, ни к какому бы то ни было племени, обитающему на острове Борнео. Говорили, что он был ревностным мусульманином и носил на голове зеленый тюрбан — знак того, что он совершил священное паломничество в Мекку, к гробу Магомета.

Вы знаете, сахиб, что даяки этой части острова не верят ни в добрых, ни в злых духов, как это наблюдается у их южных соплеменников. Они считают себя — по-своему, разумеется, — мусульманами и фанатичны до такой степени, что способны затмить в этом отношении, пожалуй, даже мусульман Центральной Индии.

Что говорил, чего наобещал этот таинственный пилигрим дикарям даякам — ни я, ни мой хозяин до сих пор не знаем. Факт, однако,

что ему очень легко удалось затронуть их религиозный фанатизм, загипнотизировать их, заставить восстать против Тремаль-Наика и подвергнуть разграблению его фактории.

— Ты видел его, этого пилигрима?

— Да, вырываясь из рук мучивших меня даяков, я успел разглядеть его. Это высокий худой старик с изможденным лицом и лихорадочным, возбужденным блеском глаз. Вид у него такой, что его действительно можно принять за пилигрима…

Оба собеседника на несколько мгновений погрузились в раздумье.

— Есть еще одно обстоятельство, господин Янес, которое заставляет отнестись к тайне даякского восстания очень серьезно. Мне передавали, что две недели тому назад здесь приставал пароход, шедший под английским флагом, и что пилигрим вел продолжительный разговор с капитаном этого парохода.

— Англичане? — воскликнул Янес. — Да, да, это вполне возможно! В Лабуане давно уже ходят слухи, что английское правительство намеревается занять наш остров, Мопрачем, под предлогом, что мы представляем постоянную опасность для его колоний.

— Нужно еще добавить, что утром, после прибытия этого таинственного парохода, многие даяки, которые до тех пор имели в качестве оружия только сумпитаны¹⁰ да сабли, оказались вдруг каким-то загадочным образом владельцами превосходных мушкетов и пистолетов.

— Да, да… Теперь мне все ясно.

— Неужели вы допустите, чтобы англичане и в самом деле выселили нас с нашего острова?

Янес улыбнулся и затянулся дымом душистой сигары.

— Тиграм Мопрачема, — презрительно сказал он, — не впервые бороться с британскими львами. Им не раз уже приходилось трепетать от нашего боевого клича. Не посрамим себя мы и на этот раз.

В этот момент с палубы раздался встревоженный голос Самбильонга:

— Наверх, капитан! Даяки приближаются…

Португалец затянулся еще раз сигарой и неторопливо поднялся на палубу. В самом деле, между островами двигалось до дюжины больших прао¹¹, впереди которых плыла двойная широкая лодка с водруженным на ней миримом — орудием несколько больших размеров, чем упомянутая раньше лила.

—Ага! — флегматично заметил Янес, наводя бинокль на медленно двигавшиеся впереди прао, наполненные вооруженными даяками, разряженными в пестрые боевые костюмы. — Они хотят помериться с нами силами? Ну что же! Ты приготовил им угощение, Самбильонг?

— Да, капитан. Орудия заряжены, и экипаж готов к сражению. Действительно, все сорок человек экипажа уже находились на своих местах. Часть их стояла под ружьем, а другая часть возилась у орудий, заряжая их для предстоящей баталии.

— Ну, теперь милости просим, — пробормотал Янес, видимо довольный скорым и точным исполнением его распоряжения.

Солнце близилось к закату, рассыпая вокруг последние лучи и омывая золотисто-розоватым светом берега бесчисленных островков и коралловых рифов, о которые с глухим шумом разбивались несущиеся с морского простора волны. Громадный огненный диск дневного светила гордо опускался в начинающее подергиваться синей дымкой море, зажигая вокруг себя фантастический веер облаков. Над ними тянулись широкие золотые и пурпуровые полосы, незаметно сливавшиеся с яркой лазурью бездонного неба.

Наконец солнце закатилось. Оно как-то сразу озарило весь горизонт огнем своего пожара и быстро погрузилось в свинцовые волны моря, оставив после себя бледную полосу света, которая все тускнела и тускнела, пока не потухла, уступая место стремительно, без сумерек наступающей южной ночи.

Флотилия даяков начала заметно ускорять свой ход. Впереди по-прежнему двигалась лодка с медным миримом, за которой шли, выстроившись в одну линию, чтобы не подвергаться слишком большой опасности от огня «Марианны», остальные лодки.

— Ну, тигрята Мопрачема, — дал сигнал Янес, — начинайте! Самбильонг, который уже давно и тщательно прицеливался в лодку, несшую на себе мирим, поднес запал.

Грохнул раскатистый выстрел. Орудие было наведено так метко, что высокая мачта даякского прао вместе с необыкновенных размеров парусом свалилась в воду, точно подкошенная.

Выстрел этот сопровождался яростным ревом даяков, которые на «угощение» Самбильонга ответили выстрелом из своего мирима. Но второпях, очевидно, прицел был взят ими не совсем точно, и ядро только продырявило треугольный носовой парус «Марианны».

— Эти идиоты стреляют хуже, чем португальские новобранцы, — заметил Янес, спокойно стоявший у борта и куривший сигару.

Непосредственно вслед за выстрелом мирима со стороны даяков послышался ряд сухих и коротких выстрелов маленьких лил. Но они остались совершенно безрезультатными: снаряды не долетели до «Марианны» и упали в воду в нескольких сотнях метров от нее.

— Нужно потопить прао, которое несет на себе мирим, — заметил Янес. — Остальные нам пока не страшны. Эй, люди! Живо к…

Не договорив, он вдруг круто повернулся к корме.

— Самбильонг! — воскликнул он, бледнея. — А где же наш лоцман?

— Капитан, — ответил малаец, находившийся при двух кормовых пушках, — я видел, как он сошел вниз. Прежде чем Янес успел опомниться, Самбильонг с пистолетом в руке бросился в трюм и минуту спустя вытащил оттуда за шиворот лоцмана, в руках которого дымился зажженный фитиль.

— Собака! — закричал Янес. — Что ты пытался там сделать?

— Господин, — ответил даяк, — я сошел вниз, чтобы отыскать фитиль для пушек.

— Фитиль? Лжешь, негодяй, ты пытался поджечь «Марианну». Самбильонг, свяжи этого человека. Когда мы разделаемся с даяками, у нас с ним будет особый разговор.

— Мы обойдемся без веревки, сахиб, — ответил Самбильонг. — Мы просто-напросто усыпим его на дюжину часов, тогда с ним будет меньше возни.

С этими словами он грубо схватил лоцмана за плечи и крепко сжал ему большими пальцами обеих рук затылок. Затем уперся большими и средними пальцами в шею и сдавил даяку сонные артерии. Эффект получился поразительный. Лоцман выпучил глаза и раскрыл рот, как бы начиная задыхаться, потом дыхание его стало прерывистым, тяжелым, голова свесилась назад и все тело бессильно повисло на руках Самбильонга.

— Ты убил его?! — воскликнул Янес.

— Нет, сахиб, — ответил малаец. — Я только усыпил его, и теперь раньше чем через одиннадцать—двенадцать часов он не проснется.

— Брось его скорее на какую-нибудь подушку и идем наверх. Там что-то слишком уж оживленно начинают стрелять.

Самбильонг положил лоцмана на ковер и затем поднялся вместе с Янесом на палубу, ходившую ходуном от действительно не на шутку разыгравшейся канонады.

Флотилия наступавших врагов теперь изменила свою прежнюю тактику. Чтобы ослабить огонь, сосредоточенный до того момента на лодке с крупнокалиберным миримом, вооруженные более слабыми лилами пироги развернулись на два фланга, намереваясь таким образом отвлечь на себя часть огня орудий «Марианны». Ядра начали уже довольно часто летать над «Марианной», продырявливая ее паруса, обдирая временами борта и причиняя другие, более серьезные повреждения. Из экипажа один или два человека были убиты, а еще несколько — ранены, но это не останавливало других, и они продолжали равномерно и спокойно заряжать орудия и обстреливать надвигавшуюся даякскую флотилию.

— Сбрось-ка в воду этот проклятый мирим, Самбильонг! — распорядился Янес, одним быстрым взглядом оценив обстановку.

Самбильонг неторопливо навел орудие.

Раздался взрыв.

Над бортом намеченной в качестве цели лодки взвился высокий водяной столб, судно сильно накренилось на один бок и, по-видимому, стало быстро наполняться водой.

— Прекрасный удар! — одобрил португалец.

Несмотря на эту крупную неудачу и на непрерывную канонаду с борта «Марианны», лишь в очень редких случаях не достигавшую цели, даяки все приближались и приближались; урон в людях нисколько не пугал их и не уменьшал фанатичной решимости добраться до неподвижно стоявшего на мели парусника. К первоначальной флотилии, как было видно экипажу «Марианны», присоединилось еще несколько десятков новых лодок, вышедших из речного устья и буквально переполненных вооруженными врагами. Слившись с этим подкреплением, даяки все быстрее и быстрее продвигались вперед, намереваясь, очевидно, во что бы то ни стало атаковать «Марианну».

—Дело, однако, становится очень серьезным, — пробормотал Янес и взялся сам за орудие.

Два—три ядра врезались в самую гущу даякских лодок, разнося все вдребезги на своем пути, но вслед за тем вражеская флотилия оказалась уже настолько близко от судна Малайского Тигра, что пушки стали бесполезными.

— Эй, тигрята! — распорядился тогда Янес. — Живо очищайте нос и беритесь за ваши паранги¹².

Команда была моментально приведена в исполнение. Все стрелки собрались на корме, оставив только несколько дозорных на марсах. В это время Самбильонг с двумя помощниками поспешно вскрыли несколько ящиков и разбросали по палубе целую груду маленьких стальных шариков, усеянных тончайшими, почти незаметными для глаз иглами.

Даяки, обезумевшие от злобы из-за понесенных жестоких потерь во время нападения, окружили «Марианну», оглашая воздух дикими завываниями, и пытались вскарабкаться на палубу.

Янес, схватив ятаган, стал в окружении своих людей.

— Сомкни ряды у спингард! — скомандовал он.

Тем временем вооруженные ружьями стрелки, не покидая своих мест у бортов осажденного судна, осыпали выстрелами нападающих, причиняя им огромный ущерб, потому что почти ни один выстрел не пропадал даром на таком близком расстоянии.

Стрельба эта велась с таким усердием, что дула ружей раскалялись и причиняли ожоги рукам стрелков, но убийственный огонь не удерживал осатаневших дикарей, и они, наконец перебравшись через борта бригантины, градом посыпались на ее палубу. Но в тот же миг из толпы вырвался отчаянный крик безумной боли, сменивший только что раздававшиеся крики о победе: они наткнулись на стальные шары с иглами, походившие на миниатюрных дикобразов, и это ужасное оружие выбило из строя всех, кому удалось каким-то образом попасть на палубу, не поранившись о развешенный по бортам терновник. Уцелевшие несколькими ударами очистили часть бортов от убийственных игл и столпились у мачты. Но оттуда они были моментально сметены четырьмя выстрелами картечью.

Таким образом первый натиск даяков был отражен. Но до победы было еще далеко.

Через минуту палуба «Марианны» опять кишела темными гибкими телами, которые метались с дьявольскими криками, собираясь в группы для последнего победного удара. Тогда на сцене появились запасенные Янесом ручные гранаты.

В тот момент, когда судно, казалось, уже было во власти даяков, а на его палубе толпились сотни дикарей, Янес дал сигнал, и на даяков посыпались гранаты. Они разрывались с оглушительным треском, поголовно уничтожая нападавших, сметая их с палубы.

Вслед за тем гранаты посыпались на переполненные даяками пироги, причалившие к бортам «Марианны», уничтожая их команды.

Все это произошло так быстро, что казалось каким-то сном. Миг — и нападавшие отступали по всей линии, бросая у «Марианны» полузатонувшие прао, а также сотни убитых и раненых, еще плававших возле судна. Уцелевшие прао убегали изо всех сил, а следом за ними неслись, все круша, все уничтожая, беспощадные выстрелы спингард «Марианны».

Увидев отступление врагов, Янес первым делом закурил новую сигару.

— Наконец-то гости убрались! — засмеялся он.

— Кажется, наше угощение показалось им слишком горячим. Надеюсь, теперь они оставят нас в покое?

— Будут ждать нас, господин, при входе в реку, — отозвался Самбильонг, глядя на исчезавшие суда врагов.

— И снова вступят в бой, — подтвердил его предположение Тангуза, который при первых же выстрелах поднялся из каюты на палубу, чтобы принять участие в сражении.

— Ты думаешь? — спросил португалец.

— Уверен в этом, — отозвался метис.

— Ну ладно. Дадим еще бесплатный урок, который навсегда отучит их лезть туда, куда их не звали. Но вот в чем дело, Тангуза: сможем ли мы добраться на корабле до самого кампонга?

— Река судоходна на очень большом протяжении, — ответил Тангуза, — и ветер держится благоприятный. Доберемся без труда.

— А какие у нас потери? — осведомился Янес, оглядывая ряды бойцов.

— Восемь раненых, из них двое — опасно, и четверо убитых.

— Черт бы побрал даяков и этого пилигрима! — выругался Янес.

Но сейчас же добавил привычным тоном: — Ну что же! Таков закон судьбы. На то и война…

Потом, обернувшись к Самбильонгу, он распорядился:

— Прилив нарастает, скоро достигнет наибольшей высоты. Воспользуемся этим и попробуем слезть с мели. Чем черт не шутит!..

III. Кабатуан

Уже часов пять вода поднималась, и мало-помалу прилив покрыл отмель, на которую наткнулась «Марианна». Представлялся благоприятный момент для попытки освободиться, и это не казалось особенно трудным: моряки заметили, что судно как будто уже сдвинулось с места. Оно еще не плыло, но никто не сомневался, что его можно спасти.

Первым делом палуба судна была очищена от трупов даяков, а затем экипаж «Марианны» принялся за работы по снятию судна с отмели.

Моряки забросили два якоря с кормы, подставили часть парусов ветру, дувшему с носа, двенадцать человек схватились за рычаги лебедки, другие двенадцать принялись тянуть якорные цепи, помогая работе лебедки. Послышался характерный скрип под днищем, судно заколебалось, вздрагивая под напором ветра, надувавшего пузырями огромные паруса, а потом как-то незаметно тронулось с места. И вот наконец «Марианна», освобожденная из плена, заколыхалась на волнах. Она была спасена.

— Наконец! — воскликнул Янес. — Кажется, одного прилива было достаточно, чтобы снять нас с этой проклятой мели. Поднимайте якоря, друзья, разворачивайте паруса и вперед! Правьте к устью реки.

— Не будем дожидаться рассвета? — спросил Янеса Самбильонг.

— Устье и фарватер широки и глубоки, — ответил португалец. — Отмелей нет, мне это говорил Тангуза. Предпочитаю теперь же пробраться в реку, чтобы застать врасплох даяков, которые, понятно, не рассчитывают увидеть нас так скоро.

Якоря были подняты и закреплены, паруса переставлены. Тангуза, не покидавший палубы, бросился к рулевому колесу.

В сущности, на судне только он один знал эти воды и мог ориентироваться.

— Правь к устью! — сказал ему Янес. — Как войдем в реку, так мы займемся делом, а ты можешь и отдохнуть.

— О господин! — ответил Тангуза. — Я уже не ребенок. Мне нет надобности отдыхать. Бальзам, которым Кибатани смазал мои раны, унял боль. Я словно возродился.

— Ага! — воскликнул Янес, круто повернувшись. — Твои раны™ Кстати, ты еще не рассказал мне, как ты попал в руки даяков и за что они тебя терзали.

— Я начал рассказывать вам эту историю, господин, но эти разбойники, даяки, не дали мне возможности довести ее до конца.

— Итак, ты шел сюда из кампонга Тремаль-Наика, когда тебя захватили?

— Да, господин. Мой повелитель послал меня пробраться к берегу залива, чтобы послужить вам лоцманом при входе в реку.

— Значит, Тремаль-Наик ожидал нас к себе на помощь?

— Он ни минуты не сомневался, что вы поспешите для этого.

— Но где же ты попался врагам? И когда?

— Дня два назад. Некоторые из даяков, раньше работавшие на плантациях кампонга, узнали меня и взяли в плен. По-видимому, они подозревали, что Тремаль-Наик послал меня к побережью поджидать прибытия подкреплений. Поэтому даяки, захватив меня, тотчас же приступили к допросу, угрожая замучить, если я не расскажу, зачем приплыл сюда. Я отказался быть предателем. Тогда эти звери бросили меня в яму поблизости от муравейника, израненного, связанного, обливающегося кровью.

Почуяв запах крови, белые муравьи тысячами набросились на меня и принялись пожирать заживо. Какие муки переживал я в эти моменты — говорить не стану. Мучение продолжалось около четверти часа. Но, кусая меня, муравьи одновременно грызли и связывавшие меня веревки, пропитанные маслом, и вот, корчась от боли, я вдруг почувствовал, что мои путы слабеют. Еще одно усилие, и я был свободен. Даяков поблизости не было: они предоставили меня моей собственной участи. Я бросился в ближний лес, добрался чащей до побережья, там нашел челнок с парусом и поплыл вам навстречу, увидев, что ваш корабль маячит вдали.

— Враги порядком поплатились за твои мучения, — сказал Янес.

— Поделом! — стиснув зубы, отозвался метис. — Они не заслуживают пощады. Но взгляните, господин, на эти огни, которые блестят по побережью. Это сторожевые костры даяков.

— Вижу. Как ты думаешь, удастся ли нам проскользнуть незаметно мимо этих непрошеных сторожей?

— Может быть, если направимся по дальнему протоку; там, как вы видите, огней нет. Зато в канале, хотя воды в нем достаточно, немало отмелей. Впрочем, там мне знаком каждый шаг, и я надеюсь провести «Марианну» в реку благополучно.

— Веди. А мы все же сделаем кое-какие приготовления на случай столкновения с даяками, — закончил беседу португалец.

«Марианна» легко и быстро скользила по мрачным волнам. Из-за прилива уровень воды все поднимался, наполняя русло Кабатуана и облегчая плавание судна. Весь экипаж, за исключением двух—трех человек, занявшихся перевозкой раненых, находился у бортов в полной боевой готовности, так как от даяков, хотя и потерпевших страшный урон в предшествующей стычке, можно было ожидать всего. Они могли попытаться опять взять судно на абордаж или, по крайней мере, подвергнуть его обстрелу, скрываясь в зарослях на островках у устья и на обоих берегах.

Метис Тангуза, управляя «Марианной», блестяще выполнил намеченный маневр: скользнув вдоль берега, судно круто изменило свой курс и влетело в тот рукав Кабатуана, где не было видно сторожевых огней даяков. Минуту спустя метис, радостно улыбаясь, сказал Янесу.

— Мы уже в фарватере реки, сахиб.

— А тебе не кажется, что даяки не обратили внимания на наше появление? — озабоченно отозвался португалец.

— Должно быть, они спят. Не ожидали, что мы могли так скоро освободиться, сойти с мели.

Но Янеса не удовлетворяли эти предположения. Молчание и царящий крутом покой казались ему обманчивыми.

— Думаю, если они нас и пропустили сюда, — пробормотал он, — то не без цели. Они собираются с силами и выше по течению опять вступят в бой. Ты, кажется, говорил, что кампонг находится в двух милях от реки? Очень жаль, что Тремаль-Наик не разместил свою резиденцию поближе к берегу: нам придется, значит, пробиваться к кампонгу по лесной чаще. И придется оставить часть экипажа для защиты судна. Это осложняет дело. Но мои друзья, испытанные бойцы с Мопрачема, надеюсь, покажут, что они умеют так же хорошо драться в лесной чаще, как и на волнах.

Тем временем «Марианна», обогнув длинную песчаную косу, мчалась, распустив огромные паруса, по водам Кабатуана.

Эта река, и в наши дни почти совершенно не исследованная европейцами, доступ которым в ее бассейн крайне затруднен враждебным поведением кровожадных даяков, в том месте, где плыла «Марианна», имела не менее ста с лишним метров ширины. Ее высокие берега были затенены манговыми деревьями, дурианом¹³ и каучуковыми деревьями. Ни единый огонек не блистал в этой полной таинственного и жуткого покоя чаще. Ни малейший шум не намекал на возможное присутствие на этих молчаливых tjeperax многочисленных отрядов не знающих жалости охотников за головами — даяков.

И только время от времени слышался глухой шум, когда задремавший на поверхности воды гавиал, спугнутый почти налетевшим на его бревнообразное тело судном, нырял вглубь.

Но с каждым шагом это странное спокойствие увеличивало подозрительность Янеса, и португалец держался настороже, удвоив свою бдительность и испытующе оглядывая берега.

— Нет, это невозможно! — бормотал он. — Несомненно, мы не могли проскользнуть незаметно. Просто-напросто они готовят нам какую-то ловушку. Что-нибудь должно скоро случиться. Но, к счастью, нас-то им не обмануть. Мы их слишком хорошо знаем. Врасплох застигнуты не будем…

Однако прошло еще с полчаса, а ничто не оправдывало подозрений Янеса. Он начал уже понемногу успокаиваться, когда над устьем реки вдруг заблестел огонь, вырвавшийся из чащи деревьев.

— Ракета! — воскликнул Самбильонг раньше, чем угас огненный след взлетевшего в небесную высь змея.

— Каким образом в распоряжении дикарей могли очутиться ракеты? — нахмурился Янес.

— Капитан, — ответил на его вопрос Самбильонг, — это только лишний раз доказывает, что в этом деле замешаны англичане. Дикари действительно таких сигнальных ракет до сих пор не знают. ...