Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Купить эту книгу в ЛитРесУдивительные истории о мужчинах (Сост. Эдуард Овечкин)
© Авторы, 2019 © Э. Овечкин, составление, 2019 © К. Соколов, ил., 2019 © Ева Эллер, обложка, ил. на обл., 2019 © ООО «Издательство АСТ», 2020* * *
Эдуард Овечкин
В тумане
Зябко. Туман такой густой, что не сразу понятно: то ли это подводная лодка плывет по морю, то ли аэростат летит по облаку. Спереди – ни зги, сзади – ни зги, по левому борту едва виден красный ходовой огонь, по правому зеленый – чуточку лучше, но кому они светят? Внизу моря будто и нет, хотя им пахнет, и оно там точно есть и даже иногда плещется по бортам, но звук не такой, как обычно, а глухой, посторонний, где-то должна быть полная луна, и она наверняка где-то и есть, и можно даже показать пальцем в ту сторону, сверившись с картами: показать можно, а вот увидеть – нет.Старпом на мостике страдает: он же не привык ждать милостей от природы, а тут природа возьми да и расставь все по местам: извините, мол, товарищи военморы, но у меня сегодня меланхолия, и сколько вы ни стреляйте в меня своими красными ракетами, а я буду хандрить, спасибо за внимание. До свидания – вот вам, кстати, еще белый туман. На резине конденсируются капли, и оттого резина кажется жирной – капли сидят на ней плотненько, пузатенькие такие, дрожащие. Прозрачные. И, если тронуть их пальцем аккуратно, чтоб не раздавить, они тут же срываются вниз по покатому борту рубки и весело исчезают в тумане, оставляя за собой пунктирные следы из махоньких таких капелек, своих, видимо, детишек. Но в воздухе сыро, и долго с капельками не поиграешь. Вахта началась недавно, но все уже успели и вдоволь наговориться, и всласть намолчаться, и делать-то больше нечего, кроме как следить за курсом.
– Боцман, на румбе! – Проходим двести семьдесят, ложимся на курс триста! – Есть, боцман!
Скорость маленькая, и лодка слушается руля неохотно – поворачивается на новый курс долго, по сильно пологой дуге. Вверху висит огрызок флага, периодически просыпается и лениво хлопает, брызгаясь водой. Надо бы не забыть штурмана взбодрить по этому поводу: меньше половины уже осталось от синего креста – никакой солидности.
Вахтенный офицер тянется к рычагам «Тифона» и «Сирены». – Ну-ка, дай-ка я! – отодвигает его старпом.
Хоть вахтенный офицер и минер, с подачей сигналов он точно справился бы и самостоятельно, но старпому невмоготу рулить кораблем и не рулить им одновременно от невозможности и бесполезности этого занятия. Хоть бы врезался кто, и то веселее было бы!
Сначала два раза «Тифон»: басовито и низко, так, что вибрируют пломбы и дрожат напуганные капли на стекле, а рулевой морщится и оборачивается в сторону мостика – ревет ведь у него над головой; потом «Сирена», тоже дважды, но высоко, визгливо, будто захлебываясь в истерике, – рулевой снимает перчатки, хлопает себя по мокрым карманам тулупа и, отыскав сигареты, закуривает. Пару минут тишина – все слушают, не отзовется ли кто, и на миг кажется, что отзывается, – старпом даже сдергивает шапку, чтоб лучше слышать. – Да? – спрашивает он у минера. – Нет. Эхо вроде. – Да, вроде как оно. Один черт, не понять ни направления, ни дистанции. Ты там куришь снова? – Нет, что вы, Сей Саныч! – Дым откуда? – Из ушей! Дудите там как не в себя! Мозги лопнут уже скоро! – Откуда у тебя мозги? Были бы мозги – пошел бы в военное училище, а не сидел бы рулевым всю жизнь! – А рулевым тогда кто бы сидел? – Тоже верно, – кроме тебя, и некому. Хоть ты и без мозгов. Чаю будешь? – Можно, да. – Ну сбегай вниз и мне заодно сделай. – И мне. – Минер топает по коротенькому трапу сверху, подменить рулевого. Лишние слова им не нужны – все и так знают, кто, что и когда делает. – На румбе двести девяносто, ложимся на триста. – Боцман знает, что минер это тоже знает, но порядок на то и порядок, чтоб все было в порядке. – Есть двести девяносто на триста. Мостик на румбе двести девяносто, ложимся на триста! – Есть, смену рулевого разрешаю! Хоть за чаем сходить, хоть на абордаж сбегать, а все должно быть так, как должно быть, а иначе какой же это Военно-морской флот? Это разве что мотострелковое подразделение, набранное двадцать восьмого декабря из скрывавшихся ранее резервистов.
– БИП мостику! – кричит старпом в переговорное устройство. – Есть БИП! – голос у БИПа ленивый, расслабленный в тепле и мерном жужжании центрального. «Спит, сука!» – думает старпом. – Обстановка? – Горизонт чист! – Спишь, сука? – Никак нет, мостик! – Смотри у меня! И если что там – сразу доклад! Немедленно! Как понял? – Есть доклад немедленно. – Спит там, сука, представляешь? – кричит старпом минеру.
Минер встрепенулся: тоже задремал, – внизу так же холодно, как и на ходовом мостике, но хоть не так сыро и лампы вон светят, а от них кажется, что теплее. На румбе – триста пять градусов, проскочил курс, тихонечко руль влево – авось не заметят. – Мостик, штурману! – Есть штурман. – Рекомендую задержаться на курсе триста! – На румбе? – не понимает старпом, который как раз на этот курс и ложился. – Триста три, – врет минер, – устаканиваю! – Тоже там спишь, собака бешеная? – Никак нет! – Никак нет, – дразнится старпом, – есть штурман, задерживаемся на курсе триста! Дружок твой, рогатый, уснул на руле! – Не друг он мне после того случая на Яграх! – А сам виноват! – кричит минер. – На румбе триста! – Есть триста! Штурман, смотри, на румбе триста! – Подтверждаю. Есть триста. – Штурман, мостику! – Есть штурман. – Так что там было, на Яграх-то? – Так я вам три раза уже рассказывал! – Да делать мне нечего, херню эту вашу помнить! Расскажи еще раз, язык у тебя отвалится?
– Все веселитесь тут, да? – на мостик поднимается командир с термосом, и от него недолго пахнет теплом, и туман в недоумении клубится поодаль, боится подступить поближе, но недолго. – На, тебе боцман чай вот передал. – На румбе триста, – докладывает старпом, – видимость – ноль, слышимость – ноль, следуем в полигон по приборам. А сам-то где он? – Боцман? Пописать побежал. – И через вас чай передал? – Ну видишь же. А минер где у тебя? Бежит впереди корабля с факелом? – Рулит, тащ командир, боцман же… того. – А, ну давай я ему чай отнесу. Где-то у меня в кармане второй стакан был.
Командир спускается к минеру, вручает ему стакан с чаем: «За хорошую службу и чтоб не говорил потом, что я тебя не поощряю!», присаживается рядом на откидное сиденье: – А чего у тебя форточки закрыты? Открывает форточку, и в нее тут же лезет туман, и было ничего не видно, а стало ничего не видно – и туман. Закрывает. – Ну-ка, дай-ка попробую, больно вкусно пьешь! Не, не могу такой пить – от сахара губы слипаются. Серега, а сколько нам до полигона пилить? – Часа три так точно. Ускориться бы… – Да куда ты тут ускоришься? – Да я так, высказываю пожелания во Вселенную. – Чем-то ты ей насолил, видать. – Вселенной-то? А чем я ей только не солил! Сами же знаете. – Ладно, я – вниз, если что, сразу зови! О, а дай подудеть хоть: зря лез, что ли! Командир поднимается на мостик. – Взрослые люди, – бурчит минер, – хуи по колено, а все лишь бы подудеть куда. – Чего говоришь? – не слышит его командир. – Все правильно, говорю! Безопасность – она превыше всего!
И снова два басовитых, низких и два визгливых, высоких. И слушают, не отзовется ли кто. Нет – тишина.
– Может, вам бутербродов передать с боцманом? – кричит командир уже из люка. – Да! – кричит минер. – Нет! – кричит старпом. – Вы лучше нам боцмана с боцманом передайте!
Скоро выходит и боцман, поднимается на мостик: он переодел тулуп и, только поднявшись наверх, чувствует себе еще довольно комфортно. Оглядывается. Туман вроде немного редеет, и уже видно, где сзади кончается рубка (или он просто знает, где она кончается, и дорисовывает ее контуры в тумане сам), но носа и хвоста по-прежнему не видать. – Думал, у вас тут хоть видимость получше. – Ага. Мы же офицеры – у нас все получше, чем у вас, мичманов, да? – Нет. А где мой термос-то? Пойду минеру бутерброд передам. – А мне? – Что? – Бутерброд. – А вам командир не передавал – только минеру. Плохо себя вели, да, Сей Саныч? – Мостик, БИПу! – Есть мостик! – По пеленгу двести шестьдесят в дистанции одного кабельтова ничего не наблюдаете? Случайно? – Он охуел? – спрашивает старпом у боцмана. Боцман пожимает плечами. – Ты охуел? – спрашивает старпом у спрашивающего БИПа. – Ну-ка сюда, быстро! Минера на мостик, мигом! – снова боцману.
Шутки кончаются, и об этом не надо никому объявлять – все понятно по интонации. Боцман скатывается вниз: «Триста – едем прямо, есть триста – едем прямо», и минер уже на мостике. – Ракету на двести шестьдесят! – командует старпом. Минер заряжает ракетницу и бахает в заданном направлении, но ракета тонет в тумане метрах в пятидесяти – какой уж тут кабельтов? Вахтенный БИПа выходит в РБ, тапочках и пилотке, и за это старпом начинает ненавидеть его еще больше. – Видишь? – тычет старпом пальцем в пеленг двести шестьдесят. – Где твой кабельтов? – Не вижу, – соглашается вахтенный БИПа. – А сколько видишь? – Метров тридцать, может. Меньше даже. – И я! И я вижу столько же! Сюда смотри! Старпом показывает на свои глаза: – Видишь? Обыкновенные человеческие глаза! Два! Как и у тебя, странно, да? И, если они говорят, что видимость – ноль, значит, она обычный такой ноль, и это ты, ты, сука, должен мне говорить, что ты наблюдаешь в дистанции одного кабельтова, чтоб я мог принимать решения! Ты – потому что у тебя что? – Омнибус? – Пра-а-авильно, потому что у тебя – точный прибор, да что там прибор – целая система, созданная гением советской инженерной мысли, а у меня всего лишь глаза! Так какого тогда хуя? – Да там непонятно ничего. Вроде цель, вроде не цель – хода нет, засветка, может, вот я и… – И что ты? Приказал мне туман развести руками? – Уточнил… – Уточнил. Центральный, мостику! – Есть центральный. – Стоп обе. Командира БЧ-7 в центральный. Что ты тут стоишь? Иди на боевой пост – и немедленно разбирайтесь там! – Не стоит просить у вас разрешения перекурить? – Даже не вздумай! – Мостик, центральному! Застопорены обе турбины. – Есть центральный! Минер, куда ты смотришь? Нет, блядь, двести шестьдесят на десять градусов левее! Рулевой, на румбе! – На румбе триста, лодка медленно уходит вправо! – Держать триста! – Есть держать триста! – нижний вертикальный руль (а работает сейчас только он) совсем маленький, и держать им курс без хода практически невозможно, поэтому, выждав необходимую для приличия паузу, рулевой докладывает: – Лодка руля не слушается, медленно уходит вправо! – Центральный, мостику, правая вперед десять! – Есть правая вперед десять, работает правая вперед десять! – Рулевой, держать курс триста! – Есть держать курс триста! На румбе – триста. – Есть! Внимание на левый борт! – Ого тут у вас! – Командиру БЧ-7 холоднее и оттого еще, что он только что спал, уютно укутавшись одеялком. – Сей Саныч, вот, смотрите, – выкладывает планшет, – вот здесь вот что-то вроде как есть, но что – классифицировать не можем. Хода не имеет. Сблизимся минут через пять. – Маленькое? – Совсем. – А на картах тут что? – А на картах тут море. – Умник. Что рекомендуешь? – Тихонько красться. Справа тут банка, и вода сейчас малая, в теории можем пройти, но мало ли, а влево чтоб уйти, надо ход увеличивать, а ну как не успеем? Рекомендую остаться на данном курсе. – Ладно, давай вниз, смотри там во все глаза. На румбе? – На румбе – триста! – Центральный, мостику! Что с турбинами? – Левая застопорена, правая работает вперед десять. – Стоп обе! – Есть стоп обе. Застопорены обе. – Оба САУ отвалить, развернуть лево девяносто и быть в готовности к немедленному пуску!
Больше сделать ничего и не сделаешь, а вроде как надо – крейсер же медленно ползет к чему-то неопознаваемому и мало ли к чему, и вот это вот состояние, когда все сделал, что мог, а надо бы больше, но нечего, начинает нашептывать старпому в ухо всякое и заставляет его ходить по квадратному метру мостика из угла в угол и смотреть по пеленгу двести шестьдесят и проверять – туда ли смотрят минер и рулевой, и что, опять спросить, сколько на румбе? Ну чтоб вот просто не молчать. – На румбе? – Триста! – Мостик, центральному! Отвалены оба САУ, оба САУ развернуты лево девяносто, готовы к немедленному пуску. – Есть центральный. («Швартовые команды вызвать, что ли? А смысл?») Боцманскую команду наверх! – Есть боцманскую команду наверх.
Первым замечает минер. – Вижу слева по борту что-то! – Где? – Вон, смотрите, чуть левее, видите контур? Видите, да вон же, ну! – Да, вижу! – кричит снизу рулевой.
Он по пояс почти вылез в форточку, чтобы лучше разглядеть, что там, но толком ничего не понять: просто в одном месте туман, да, плотнее, чем в других, и он лепит из себя какой-то не то баркас, не то шаланду. Развернули в ту сторону прожектор – стало еще хуже, убрали прожектор. – Дай ракету! – А кончились красные. – Ты серьезно? Ну все тогда, отбой войне и стоп служить Отчизне! А зеленую дать тебе что, тонкое чувство прекрасного не позволяет? – Ну… это… МППСС же… – Дай зеленую ракету, немедленно! МППСС ему, гляди ты, а! Я сейчас – твой МППСС! Я!
Зеленая ракета глухо хлопает и шипя летит по пологой дуге – в хорошую видимость ночью светит она далеко и ярко, а сейчас едва освещает пару метров вокруг себя, но маленький рыболовный траулер угадывается отчетливее.
– Рыбак, – резюмирует старпом. Траулер просто стоит без огней и хода. Как мертвый. – Не ржавый какой-то, наш ли? – сомневается минер.
Почти уже без хода, лодка медленно пододвигается левым бортом к суденышку длиной метров тридцать. Старпом хватается за рычаг «Тифона», и тот с готовностью орет во все свое тифонье горло.
– Бля-а-а-а! – орет рулевой, у которого чуть не сдувает шапку. – Предупреждать же надо! И убирается на свое место, захлопывая форточку. Его, естественно, никто не слышит.
Из рубки рыбака выскакивает мужик, почти такой же, как в рекламе леденцов «Фишермансфренд», только в вязаной шапочке вместо фуражки, и в руках у него не то багор, не то гарпун, не то черенок от лопаты. – Бля-а-а-а-а! – орет рыбак, вращая глазами – Какого хуя!
Он смотрит вперед: черный резиновый борт, выше его судна, теряется в тумане. Он смотрит назад: черный резиновый борт, выше его судна, теряется в тумане. Он смотрит вверх: примерно на высоте его квартиры (а живет он на четвертом этаже пятиэтажного дома) светит прожектор и оттуда ему весело кричат: – Ты с гарпуном, что ли? Планируешь акт нападения на военный корабль? – Вы кто, нахуй, вообще? – Инопланетяне, ёпта, повезло тебе, мужик, – собирайся! С нами полетишь! – Да нахуй так пугать-то, а! Я, блядь, чуть не обосрался! Чего вы ревете-то как потерпевшие! – Да проверяем, есть ли кто живой! А то мало ли, нашли шлюпку в море, а она – ничья! – Сами вы шлюпка! Поняли? Не, серьезно, а вы кто вообще? – Ну подводная лодка же, ну что ты – слепой? – Подводная лодка? – рыбак вертит головой. – Да что вы пиздите? Подводные лодки вот такие (рыбак разводит в сторону руки), что я, не знаю, что ли? А это что за хуйня? (тычет багром вперед, назад и вверх). – Да тебе не угодишь, капризулька! Инопланетяне – не веришь, подводная лодка – не веришь! А чего ты стоишь тут, как Летучий голландец, без огней и хода? – А куда мне тут идти и кому тут светить? – Ну нам вот, видишь? – Да не должно тут никого быть, я смотрел сводки перед выходом! – И чего там было в сводках? – Ну что нет тут никого! – А почему? – Ну… военные район закрыли опять! – Во-о-о-от, видишь, как оно, оказывается! Военные район закрыли просто так, ты себе думал, да? – Ну это же военные, слушайте, вечно они! Сколько раз ходил по закрытым районам, и всегда пусто! – А сейчас, видал, как густо! – Дык а вы тут что делаете? – Родину охраняем, понятное дело! – От кого? Это же Мотовский залив! – Хуетовский залив! Вон Цыпнаволок на траверзе – Баренцево море уже, считай! – Ну дык и что? Оно же тоже тут наше! – То есть ты, наплевав на запрет военных заходить в район, поперся сюда, а враги, они дисциплинированнее тебя, ты считаешь: нельзя так нельзя, думают они и не плывут туда, куда запрещено? Ну да, в принципе, я с тобой согласен! Таких распиздяев, как вы, – поискать еще! – Да при чем тут… а-а-а-а-а! – Рыбак кинул куда-то свою палку, достал трубку и закурил.
Рыбацкое суденышко давно уже тукнулось бортом о борт лодки, и они стояли (скорее висели) бок о бок в тумане, как слон с маленькой Моськой, которые помирились и решили дружить. Боцманская команда в жилетах, страховочных поясах и с бросательными концами (на всякий случай) толпилась под мостиком и дружно курила, вопросов не задавали – раз вызвали, значит, надо. На рыбаке то там, то сям вдоль борта показались тоже какие-то – больше похожие на пиратов, чем на моряков – люди и хлопали сонными глазами то на своего капитана, то на борт неизвестного морского чудища. – Что рыба-то? – спрашивает старпом. – А что рыба – плавает где-то. – У вас-то есть? – Ай, да что там есть, пара тонн всего. – Фига, пара тонн. Может, это, в качестве контрибуции, мешочек какой подгоните? – А чего вы нас, захватили, что ли? – Ну можем, да, но проще пропустить этот акт и сразу перейти к контрибуции! – Ой, да там, слушай, треска одна да пикша! – Да ты видел, сколько та треска в магазине стоит? – Дурак ты – я на нее смотреть уже не могу, еще в магазин за ней ходить! – Ну дык что? – Ну дык давайте мешок, что… – Боцман, – спрашивает старпом вниз, – мешок дуковский есть с собой? – Конечно, мы всегда, когда нас будят ночью и вызывают наверх без объяснения причин, берем с собой дуковские мешки. Обязательно. – Ну так сбегайте быстро. Два возьмите на всякий случай!
Старпом что-то шепчет минеру, и тот тоже спускается вниз. Наверх поднимается командир. – О, не спится, тащ командир? – Да что тут суета какая-то происходит: тем прибыть, тем убыть, то плывем, то стоим, уснешь тут!
Командир свешивается вниз рядом со старпомом. – О, так мы добычу захватили? Грабим уже? – Так это наши рыбаки, тащ командир! – Которые дерзко нарушают запрет на посещение района? – кричит командир вниз. – Да вот рыба забывает у вас спрашивать про запреты районов! – не менее дерзко отвечают снизу. – А могла бы! – Ага! А ты кто такой? – А я командир подводной лодки! – А до того кто был? – Старпом! Он и сейчас тут. А ты? – А я – капитан рыболовного траулера! – Тоже ничего! А принцессы-то у вас есть на борту? – Какие принцессы? – Желательно – прекрасные! – А скока хошь! У нас в кого ни плюнь – все прекрасные принцессы! Особенно как рыбу надо тралить или порядок наводить! Боцманская команда внизу уже наладила веревочную грузовую переправу, и сначала на траулер пошли мешки, а потом аккуратно укутанная трехлитровая банка. Банку передали капитану. – А это что? – показал он наверх банку. – То, что я думаю? – Нет, это святая вода из колодца Марии! Прямо из Назарета! – Так я и думал! – За рулем не пить! – предупредил командир. – Ну что вы, что вы! Только попробуем! А пить – нет, не будем!
Два мешка рыбы перекочевали на лодку, следом прибрали концы. – Ну отчаливай, потихоньку! – махнул командир рукой. – Только в корму мне не иди – в винты засосет еще! Серега, давай, трогай потихоньку. – Центральный, мостику! – Есть центральный! – Левая вперед двадцать, правая вперед десять! – Есть левая вперед двадцать, правая вперед десять! Работают левая вперед двадцать, правая вперед десять! Прошу разрешения третьей боевой смене завтракать! – Завтрак третьей боевой смене разрешаю! Обе вперед двадцать!
Коротко рявкнув на прощание рыбаку «Тифоном» (рыбак пискнул в ответ какой-то своей сиренкой), лодка, медленно набирая ход, двинулась дальше в туман – занимать следующий свой полигон.
– А я думал, скучно будет, – уселся на мостике старпом. – А ты гляди, уже и вахта к концу подошла незаметно. Да, минер? – И не впустую! Ухи теперь хоть свеженькой навернем на обед! – А с чего ты взял, что это на всех? Может, это я для нас с командиром по мешку выпросил, а? – Ага. Не верю, как говаривал, бывало, один мой старый знакомый! – А вы знакомы со Станиславским? – Наполовину. – Это как? – Ну я с ним – да, а он со мной – нет. – Боцман, ты опять куришь, что ли? Сколько можно уже травить мой молодой организм пассивным курением? А? Молчишь? А где бутерброд, который ты от командира нам нес, кстати? Сожрал уже? – Не, забыл про него, и не вам, а минеру. Где он, блин, а вот – помялся немного.
Снизу высунулась на мостик рука, в которой было что-то бесформенное в пакете: – Держите там! – С колбасой был. – Минер вертит комок в руках. – И сыр вон… по пакету размазан. – Дай сюда. – Старпом развернул пакет и выбросил его содержимое за борт. – Тебе, владыка морей Посейдон, приношу я эту жертву! (Пакетик убрал в карман.) – Вот у Посейдона-то радости сейчас будет! Такой лакомый кусочек: и спиртовой батон тебе, и плавленый сыр из банки со штампом семьдесят второго года, и колбаса «Друг человека»! Представляю, какой там пир сейчас закатят на дне морском! – А я не про бутерброд, может, а про тебя. Бутерброд – так, прикормка, а сейчас мы с боцманом тебя за борт выкинем. – Мостик, штурману! – Есть штурман! – Для своевременного занятия полигона рекомендую курс триста десять и скорость двенадцать узлов. – Курс триста десять утверждаю, скорость двенадцать отставить, считай на восемь, пока туман не растает! – А что там с туманом? – Клубится уже – сейчас осядет.
А туман и правда уже начал оседать. Похандрив, природа, видимо, подумала: ну и ладно, ну и пусть дальше не ждут от меня милостей, а берут их собственными руками и, начав выкатывать на горизонте солнышко, уже расцвечивала туман поверху заревом, собирала его в тугие комки и топила в море. День обещал быть погожим.
Дело было не в бобине
– Скучно мы что-то плывем, – побарабанил пальцами по столу командир дивизии, и я прямо почувствовал, как прошелся по моему затылку его взгляд, – да, ребята?«Ну хуй его знает, товарищ командир дивизии! Так-то да: медведи на велосипедах с балалайками по отсекам не пляшут, но вот чтоб прямо скучно, то вряд ли!» – можно было бы так ответить ему, если бы он не был контр-адмиралом, на флоте не существовало бы субординации или, например, до этого мы не знали, чем все это обычно заканчивается.
После прошлых раз, когда ему становилось скучно, мы: – фактически отрабатывали заклинку кормовых горизонтальных рулей на погружение; – чуть не утонули, оттого что, как бы откачивая из уравнительной цистерны, на самом деле принимали в нее; – всплывали раком потому, что часть клапанов продувания оказались на ручном управлении; – почти подняли бунт из-за лепки пельменей вместо сна; – чудом не остались до сих пор висеть на якоре где-то в Баренцевом море.
И это так, без всяких мелочей, которые досаждали, но крови не портили. К концу второго месяца плавания оно да, не так весело, как в самом его начале: все слабые места уже себя проявили, были вылечены, механизмы и системы работали как часики, и с выпученными глазами в рваном РБ по кораблю действительно никто уже не носился, ключей друг у друга не просил и мозговыми штурмами не занимался. Даже к трех-, четырехчасовому режиму сна организм уже привык, хотя нет, не привык, а, скорее, смирился и так уж и быть терпел – раз надо. В сауне стали появляться механики, и даже пару случаев было, о, Вася, так и ты с нами в море пошел, надо же! Но чтоб прямо кто-то страдал от того, что его не веселят… ну не знаю, не знаю. – Меня штурман в штурманскую вызывает! – объявил старпом и скрылся в штурманской. И когда это они со штурманом успели изучить телепатическую связь? – Так, – опять побарабанил пальцами комдив, и я внутренне приготовился: барабанил он пальцами прямо у меня за спиной, а кроме нас с ним в центральном остались Антоныч, которого комдив никогда не трогал вообще из чувства глубокого к нему уважения, секретчик на вахтенном журнале, которого не трогал вообще никто, и двое рулевых, которые, проснувшись, немедленно схватились за рукоятки управления рулями, хотя те стояли в автомате и на рукоятки не реагировали. Ну, думаю, раз у рулевых прокатывает, попробую и я! И как давай активно на кнопки нажимать…
– Думаю я, Антоныч, что надо расширять техническую грамотность наших офицеров, как ты считаешь? – Абсолютно правильно, тащ комдив! И углублять тоже! А то с шириной у нас более-менее, а глубины часто не хватает! – А вот правильно! И начнем мы, пожалуй… …Нажимаю проверку ламп, проверку закрытого положения арматуры, собираю схему откачки с одного борта через другой – лампочки то красные, то зеленые, то желтые, то горят ровным светом, то мигают, ну красота же, ну что он – не видит? – …А вот с Эдуарда и начнем. Нет – выходит, что не видит. – Тэ-э-э-э-эк. По трюмному дивизиону спрашивать его смысла нет, тут он все знает… – Хуй там, – шепчет Антоныч, – он киповец и в трюмных делах как свин в апельсинах!
Делаю Антонычу обиженные глаза – ну в одном окопе же сидим, ну что за подставы-то? – …С электричества, что ли, начать?
А вот это вот зря он так – в электричестве корабельном не всякий электрик без описания обойдется, а уж я-то… – А он электрик же по специальности, – выручает Антоныч, – тоже, думаю, не завалите! – Я-то и не завалю? – Нет, вы-то завалите, но, в общем, я бы на вашем месте, если позволите, начал бы со средств движения корабля!
О, вот это, я понимаю, взаимовыручка! Там-то простота, когда разберешься, а я в этом как раз недавно разобрался, да и одно дело, если бы меня механик по образованию пытать собирался, а тут – люкс, что, я ему не навру, чуть что? – Ну как скажешь, Антоныч! Эдуард! А доложи-ка мне, будь так любезен, устройство ГТЗА, если тебя это, конечно, не затруднит! – Есть! – отвечаю. – Доложить устройство ГТЗА!
Достаю листок и, с трудом сдерживая себя, чтоб не насвистывать от облегчения, начинаю чертить принципиальную схему. Черчу секунд пять – как раз первый квадратик успел нарисовать. – Ну? Чего молчишь? – Схему рисую! – Какую схему? – Какую задано, ту и рисую – ГТЗА! – Покажь! – смотрит на мой квадратик. – Да ну! Схему ГТЗА любой школьник нарисует!
Не знаю, как там у них было в школах Витебской области, но у нас, в Минской, я в школе даже и слов-то таких: «ГТЗА» – не знал. – Давай, брат, конкретику мне! Не надо мне киселя этого по губам разводить! Давай коротко и ясно! – Главный турбозубчатый агрегат… – начинаю я давать. – Не, не, не – конкретно давай, без предварительных ласк! – …Состоит. Э… турбины у нас две! – Зачо-о-о-от! Шучу-шучу, не бойся, – не зачет еще! Пройдемся по конкретным цифрам. Так… что бы у тебя спросить-то… Полегче, для начала. А! Блядь, точно! Сколько лопаток в турбине? Докладывай!
Я, конечно, не турбинист и техническое описание турбины изучал довольно поверхностно, можно даже сказать, что и наискосок, но удивительно – как я даже порядок цифр не запомнил? Кошусь на Антоныча – Антоныч усиленно не замечает этого. – Не знаю, тащ контр-адмирал, – честно признаюсь я, потому что пауза затягивается и загибать пальцы, шевеля губами, тоже не вариант – нет у меня столько пальцев. – Видал! Ха-ха! Первый выстрел – и сразу в яблочко! Вот как с вами плавать-то можно, когда вы таких элементарных вещей не знаете, а? Стыдно тебе хоть? Странно, но чувствую, что нет. – Так точно, – отвечаю, – стыднее и не бывало! – Эх и офицерики нынче пошли, не то что раньше, да, Антоныч? – Да, тащ адмирал, мельчают калибром. Не то что в наше время! – Мы-то да-а-а-а… – Да-а-а-а… мы-то… это… – Мы-то устройство, эх, помнишь? Ползали, грызли, учили, да? – О-го-го! – Вот как на них флот оставить? Развалят же всё? – Как пить дать! – Так. Пойду курить от расстройства. Потом спать, а к утренней вахте доложишь мне, Эдуард! И не надейся – я не забуду! Антоныч – под твою ответственность!
И, довольный, уходит. – Уф… – Из штурманской выглядывает старпом. – Пронесло вроде на этот раз, да? – Да, – подтверждает Антоныч, – но не всех! Эдуарду вон, прямо ни за что, еще одна бессонная ночь прилетела! – Ну жалко его, да, но, с другой стороны, нам-то не прилетела, правильно? Поэтому чего уж душой кривить: Эдуарду прилетело, значит, так ему и надо! О, видали, как я в рифму. – Здесь вообще нет рифмы! – бурчу я в ответ. – Это у тебя нет, а у нормального офицера раз старпом сказал «в рифму» – значит, в рифму! – Антоныч, – спрашиваю, – так что там с лопатками-то этими? – Ну они есть, это точно, но количество их мне неизвестно. Звони на пульт.
Звоню на пульт. – Ой, иди на хуй, – отвечает мне один пульт, а за ним и второй, – еще не хватало, чтоб трюмные лейтенанты пульты ГЭУ подъебывали! – Что пульты? – уточняет Антоныч. – Не знают, – говорю. – Ну звони комдиву-раз, я его только что на завтрак поднял.
Звоню комдиву-раз. – Доброе, – говорю бодрым голосом, – утро! – Не знаю, настолько ли оно доброе, это утро, если двадцать три часа, а я в железной банке посреди Северного Ледовитого океана собираюсь завтракать в компании тех же самых хмурых рож. Ну ты в этом не виноват и поэтому ладно – чего хотел-то? – Юрий Владимирович! Сколько лопаток в турбине? – Надо же, – задумчиво хмыкает Юрий Владимирович, – такой перспективный был лейтенант и в первой же автономке сошел с ума! Кто бы мог подумать, что такое горе и на наши головы. Это тебе не ко мне, родной, – это тебе к доктору же надо. – Доктор точно не знает, сколько лопаток в турбине! – Согласен! Мало того, доктор даже, скорее всего, вообще не знает, что такое турбина, сколько их и где они у нас стоят, но зато у доктора столько разных таблеток есть, что у тебя сразу отпадет охота задавать людям дурацкие вопросы! – Так это не я, Юрий Владимирович! Это командир дивизии меня пытает! Говорит, что если до утра не расскажу, то высадит меня на ближайшем безлюдном острове! – Командир дивизии? – Он самый. – Ну, с его сроком службы неудивительно, и ему даже доктор уже не поможет.
Антоныч забирает у меня трубку: – Юра! Серьезно, он не шутит! Представляешь? Да! Да, а потом же он и до вас дойдет! Да я понимаю, что ты не знаешь, ну давай приходи, а я механика вызову.
– Повезло тебе, – говорит Антоныч, – Эдуард, что комдив задал тебе вопрос, на который не знает ответа никто, и поэтому ты вроде как опозорился, но не сильно – могло бы быть и хуже. А тут мы хотя бы все живы останемся! Так что прими эту жертву как должное! Будто у меня есть выбор, ага, кроме как ходить теперь в роли униженного и оскорбленного на фоне остальных, которых в этот раз не унизили и не оскорбили по чистой случайности. Ну что ж – на каждого Сивку найдется своя Бурка, как говорится в русской народной поговорке, или не совсем так говорится, но смысл тот же.
Позвонили механику, тот сонный и от этого благодушный пришел в центральный, уселся между нами с Антонычем и долго ерзал, устраиваясь поуютнее. Зевнул. – Ну? Чего тут у вас? Победила наконец Мировая революция или так, по пустякам, опять беспокоите? – А тут у нас, Хафизыч, командир дивизии решил расширить горизонты наших знаний! – Так. Пока не очень страшно звучит… – Сколько лопаток в турбине? – Да Антоныч, давай что там с адмиралом, а это – потом. – Так именно это адмирал и спросил у Эдуарда. – А что Эдуард? – Честно сказал, что не знает. – Ну и отдадим его как жертву адмиралу, а с нас и взятки гладки! – Так-то бы да, но я, Хафизыч, сомневаюсь, что он одним Эдуардом насытится! – А ничего, что я тут сижу? – робко уточняю. – Ничего-ничего, – великодушно разрешает механик. – Сиди, ты же на вахте тем более! Так. Ну давайте ждать комдива-раз, я что-то не помню такой цифры, но вполне возможно, что уже и от старости. Первый комдив пришел сразу после завтрака прямо в кремовой рубашке. Довольный. – Ну что, попались, неучи? – смеется. – Смейся, да пока он до вас не добрался! – пригрозил Антоныч. – Так сколько лопаток в турбине? – Не знаю. – И ты так просто это говоришь? – удивился механик. – А как мне это говорить? Ну хотите, трагически взмахну руками? – Нет, хотим, чтобы ты нам сказал, как нам это узнать. – По недолгой пока, но довольно доброй традиции нашего экипажа, если мы чего-то не знаем, а уж тем более в турбине, то давайте позовем… – Дедушку Мороза? – нашел и я куда вставить свои три копейки. – …Игорь Юрича! – правильно угадал Антоныч.
Игорь Юрич был всего на год старше меня выпуском, но, мало того, что служил турбинистом, отличался особым умом, прилежностью и сообразительностью, впрочем, я вам об этом уже рассказывал. – Так он же спит сейчас, – попытался я выгородить друга и соседа по каюте, – во вторую смену же ему. – Эдуард. У тебя рот сейчас открывается, будто ты что-то говоришь, а вот что говоришь – непонятно. Видно, опять пустое что-то и не по делу. Давай, не трать зря наш кислород, а звони вахтенному седьмого, вызывай наш мозг в центральный пост.
Игорь Юрич пришел хмурый, лохматый, заспанный и недобро на всех посмотрел. А когда вначале я рассказывал, что все уже устроилось и работало, не вызывая особых проблем, я имел в виду все, кроме испарителей, которые находились как раз в заведовании у командиров турбинных групп и варили воду на первый контур и весь остальной экипаж. В теории варили, а на самом деле вели себя как капризные барышни или какие-то древние ревнивые божки, требовавшие неусыпного к себе внимания и ряда ритуалов, без проведения которых отказывались работать напрочь! Я не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что для того, чтобы они работали, турбинисты мало того, что на них молились, но и приносили им жертвы, даже, возможно, человеческие, просто это настолько секретно, что об этом никому не рассказывают до сих пор. – Вызывали? – Нет, – ответил механик, – не вызывали. Это Эдуард, видимо, пошутил так. Ладно, ладно, шучу. Вызывали. Докладывай, сколько лопаток в турбине?
Игорь недоверчиво посмотрел на механика. Потом на меня, потом на старпома, потом, по очереди, на двух из трех командиров дивизионов и опять закатил глаза на механика. Я делал вид, что вовсе тут не при делах, старпом тоже, а командиры дивизионов дружно покивали: да, мол, докладывай немедленно! – Вы серьезно? – все-таки решил уточнить Игорь и поднял брови так, что даже след от подушки немного разгладился. – Ну конечно! – Я-бля (Игорь Юрич показал на себя руками) сплю-бля (сложил ладошки лодочкой у щеки) в своей-бля (показал руками на переборочный люк) каюте-бля (нарисовал в воздухе квадрат). Отдыхаю-бля лежа-бля (повысил голос, но не до крика, а из уважения к старшим на пару тонов всего)! Мне-бля в три-бля на вахту-бля вставать-бля (показал нам свои раскрытые ладони)! Вы серьезно-бля? Какого-бля? А-бля? – Мастер! – похвалил старпом. – Так нас всех отчихвостил и ни разу не выругался! Вот она – интеллигенция в наших кругах! Горжусь-бля! – А можно было? – уточнил Игорь. – Нет, но мы бы тебе простили бы, если бы да. Переходи к существу вопроса. Тут, понимаешь, честь всей твоей боевой части задета, только на тебя надежда! Докладывай! – Что докладывать? – Сколько лопаток в этой турбине. – Да ебу я? А вы вообще про какие лопатки спрашиваете? – Ну в турбине которые! – Я понял. Так, нет, не понял. Понял-то я, что вы слабо себе представляете устройство турбины, будто это какая-то железная палка, утыканная лопатками, и все. – А что не так? – делано удивился старпом. – Так-то так, Сей Саныч, но про какие лопатки и какой части турбины идет речь? Переднего хода? Заднего? Реверсивные? Атэгэшные? И как их считать, исходя из их предназначения? Умножать их между собой? Суммировать? Вычитать друг из друга? – Бля, горшочек, не вари! Про все! Общее число лопаток нам скажи! – А чем вас мой ответ «да ебу я» не устроил? – А нет такого числа. Ты серьезно не знаешь, что ли? – А кто знает? – Ну кто-нибудь да знает уж наверняка! – Если я не знаю, то никто не знает, потому что раз я не знаю, значит, этого нет в технической и эксплуатационной документации! – О, проснулся! – обрадовался механик. – Значит, нет у меня маразма еще! Ладно, иди спи, а мы тут того… документацию потрясем. Короче, Юра, заступай, я в секретку, вы – на чай, а потом здесь собираемся и изучаем документы.
Секретных документов по турбине оказалось шесть фолиантов. – Берем по одному, а потом передаем их по кругу. Ищем тщательно, но быстро! – скомандовал механик. – Жаль, что всего пять офицеров, – было бы шесть, быстрее бы дело пошло. – Так минер же вон, – махнул я головой в сторону вахтенного офицера второй боевой смены, который пришел стоять в первую по какой-то там своей нужде. – Точно! – обрадовался механик. – Минер! Сообрази нам кофейку!
Старательно листали, внимательно бегали глазами по цифрам и водили пальцами по схемам, передавали по кругу и снова листали – за этим увлекательным (на самом деле – нет) занятием и не заметили, как подошло время заступать второй боевой смене и в центральный зашел Игорь, уже менее злой, но более торжественный. – Ну что? Нету? – Нету. – А я вам что говорил? – Говорил, что нету. – Ну так послушайтесь умного человека и займитесь делом! – Да это не мы! Адмирал спрашивает! – Нехуй делать этому вашему адмиралу – вот что я вам скажу! Как обычно, оказалось, что дело было не в бобине! – Имеет право! Он же адмирал! Так что делать-то будем? Пошлем радиограмму на завод-изготовитель? – Ну. – Игорь решил поиздеваться. – Я вот что предлагаю: дробь БП, стопорим ход, висим в пучине морской, аки лев в засаде, а я разбираю турбину, кручу ее на ВПУ и считаю лопатки. Дня за два управлюсь! – Какой лев, Игорь Юрич? – Понятно, что морской, какой же еще! – Издеваешься? – А вы надо мной что давеча делали? – Все, свободен. – Дело было не в бобине! Я вам говорю! – и Игорь, довольный, что опять всех уел, удалился.
Помолчали. – Так давайте ему просто скажем, что нет такой цифры! – предложил второй комдив, который пришел заступать. – Коля, ну ты совсем, что ли? Как мы скажем адмиралу, что он спрашивает всякую хуйню? – Антоныч с адмиралами общался намного больше Коли и знал, чем обычно заканчивается, когда ты намекаешь адмиралу, что он не прав, но не в том смысле, что лев, а в том, что раз он штурман по образованию, ну так и проверял бы, как штурман прокладки прокладывает. – Спать-то хочется уже, – задумчиво пробормотал механик, – Так! Мне все ясно, выхода нет, и поэтому будем прорубать его сами, своими руками. Принимаю волевое решение! Лопаток в турбине – четыре тысячи двести восемьдесят семь! Цифру заучить и довести до всего личного состава, чтоб все пиздели одинаково! Вопросы? Ну все тогда, я – спать.
Утром адмирал явился довольный. Впрочем, это все равно что написать: «Когда светит солнце, то светло» – если ты адмирал и на подводной лодке в море, то доволен ты всегда, даже когда делаешь вид, что недоволен. Вы, конечно, можете упрекнуть меня в том, что откуда мне знать точно, если я адмиралом на лодке никогда не бывал, как, впрочем, и без лодки тоже. Но, ребята, представьте: вы, для примера, царь и в вашем маленьком царстве у вас абсолютная власть, все слушаются вас охотно, делают вид, что вы самый умный, и возражать не смеют ни в коем случае, а если и делают все равно по-своему, то незаметно, чтоб не ущемлять вашего достоинства. Нет демократии, оппозиции и средств массовой информации вообще – ну чем тут можно быть недовольным? Разве что отсутствием женщин, но а) ты точно знаешь, что это временно и б) были бы женщины, откуда бы взяться тогда абсолютной власти?
– Товарищ контр-адмирал! – начал было доклад старпом. – Погоди, – отмахнулся от него комдив, – сначала важные вопросы! Уселся в старпомовское кресло, надел очки, развернул блокнот, прокашлялся: – Эдуард! – Я! – Выполнил ли ты мое приказание? – Так точно! – Докладывай! – Товарищ контр-адмирал, лопаток в турбине ни много ни мало, а четыре тысячи двести восемьдесят семь штук! Доклад окончил! – Антоныч? – Так точно, товарищ контр-адмирал! Четыре тысячи двести восемьдесят семь штук! – А не врешь ли ты мне, выгораживая своего непутевого подопечного? – Никак нет! У кого хотите можете спросить! – А и спрошу, а как вы себе думали! Старпом, я тут нужен?
Старпом на секундочку завис. Ну, типа, на кой хрен вообще тут может быть нужен беспокойный контр-адмирал? Но так же адмиралу не скажешь, правильно? Такт и все такое. – С вами, конечно, спокойнее, но я справлюсь! – Если что – кричите!
И адмирал, сложив блокнот, очки и ручку в карманы, вышел. – Предупреди корму! – Антоныч будто и не видит, что я и так уже звоню на пульт. – Пульт, адмирал к вам пошел, на какой борт – неизвестно! – Есть, приняли. Ждем.
Вернулся он минут через сорок и прямо сиял от удовольствия. – Проверил вахту. Замечаний почти нет!
Ну конечно же нет! Они же ждали! Как это у адмиралов происходит, интересно, когда они становятся адмиралами? У них стирают память о сермяжном прошлом или они сами делают вид, что родились – и сразу в адмиралы? – Про лопатки опросил – все знают! Один, выходит, Эдуард у вас так себе специалист! – Просто молод еще! – заступается Антоныч, – дошлифуем! – Да, – подтверждает адмирал, – молодость в нашем деле фактор отрицательный! Не то что мы с тобой, да, Антоныч? Борозды не испортим! – Но глубоко и не вспашете! – хихикает старпом. – Что ты сказал? – Я говорю, к акустикам пошел. Акустик меня вызывает.
А я молчу сижу. Во-первых, хочется спать, во-вторых, мне огрызаться еще по сроку службы не положено, а в-третьих, я не могу рассказать адмиралу правду и разозлить его на моих товарищей: ну побуду дураком пару дней – убудет с меня, что ли? А потом он все равно забудет: больно горяч он был, да сильно отходчив и дело свое любил так искренне, что все остальное в его характере отходило на второй план да так там и оставалось.
Потом про банки в аккумуляторных батареях еще спрашивал и про количество баллонов ВВД, но это – легкотня, это все знают. А на устройстве двубойной захлопки он успокоился: оказалось, что он путает ее с байпасным клапаном, но вслух признать этого не хочет и поэтому отстал, обозвав нас дерзкими, малообразованными и плохо воспитанными недолюдьми, что, в общем, неудивительно потому, что очевидно же, что когда мы рождались, то все роддома в наших захолустьях были закрыты и у мамок наших, вместо санитарки Люси (родом из деревни, но после медучилища осталась в городе, двое детей, в разводе, имеет виды на зама главврача и для этих видов позавчера приобрела югославский бюстгальтер за полторы своих получки), роды принимал слесарь второго разряда Колян в цеху сборки дисков сцепления на авторемонтном заводе, а сосать нам, вместо сиськи давали гаечные ключи – и что от нас после этого можно ждать? Но не совсем успокоился, а переключился на боцманов, и те две недели, под его чутким руководством, изучали семафорную азбуку. Потому что, ну вы понимаете, как под водой без нее-то?
Александр Мазин
Страх
История эта странная, а верней было бы сказать, – жуткая, случилась со мной на земле, называемой собирательно – «Сибирь». В детстве я думал, что вся она сплошь заросла дремучим лесом и обитают в нем мощнобородые широкоскулые великаны, кладущие на день не более десятка слов. Однако в поселке, давшем мне недельный приют, когда, заработав деньжат, решил я передохнуть перед возвращением в Питер, такой бородач был только один. Прочие – помельче. В большинстве – горькая пьянь. Что же до тайги, то вокруг была плоская, как стол, равнина на добрую сотню километров окрест. Обителью моей стал домик-пятистенок из тесаных бревен с острой, красной, как петушиный гребень, крышей. Дом этот, расположившийся в дальнем углу обширного подворья, был с любовью и мастерством сложен хозяином моим, Алексеем Евграфовичем Гречанниковых, деревянных дел умельцем. Он-то как раз и был тем единственным в поселке саженной ширины великаном, немногословным, нежадным и, как узнал я вскоре, весьма азартным. А узнал я это, когда ежевечерне стал бывать в его хоромах, где он и еще двое местных играли в редкую для этих краев игру – преферанс. Я стал четвертым. Одного из местных звали Семеном. Человек тертый, злой, с хищной щербатой улыбочкой и переломленным носом. Когда Семен сцапывал карты широкой татуированной лапой, то непременно что-нибудь приговаривал по случаю. Второй, Саёныч, представившийся мне Игорем, оказался из пришлых. Интеллигент, пьяница горький, сбежавший (из Питера, кстати) от жены и осевший здесь у какой-то своей надцатой тетки-бабки. Именно он научил двух других столичной умной игре. Обходительный в разговоре, с лицом хоть и траченым временем, но не лишенным еще тонкости черт, с мягким, добрым голосом – он, определенно, располагал к себе. Во всяком случае – меня. Об Алексее Евграфовиче Гречанниковых я уже говорил. Впрочем, Алексеем Евграфовичем его никто, кроме меня, не величал. Звали попросту Лёхом. О его рисковости я уже говорил. Объявить мизер при двух пробоях для Гречанниковых – обычное дело. Проигрывался он так, что остальным трудно было не быть в плюсе. Зато уж если шел Алексею Евграфовичу фарт – держись! Всех раздевал. Гречанниковых обычные эти проигрыши не огорчали: играли по маленькой, денег у него было – в избытке. Плотник, охотник, всякому делу – мастер. Да и на что их тратить в поселке? Была у Алексея Евграфовича дочка. Настасья. Девушка лет двадцати, справная, высокая – в отца. Жили они вдвоем в просторном доме у самого края поселка. Через забор от той избы, что Гречанниковых мне сдал. Знатный дом. Дворец! Мебель самодельная, резная, с придумками. На стенах – шкуры: волчьи, росомашьи… А у тахты – медвежья, густющая, с мордой огромной, оскаленной. Я всегда, как глядел на нее – думал: вот бы босиком пройтись! Не дом – хоромы! И хозяйство богатое. Одних только лошадей – три головы. А дочь вот – незамужем. По здешним понятиям Настасья уже перестарок. И с чего бы? С нее хоть статую «Краса Сибири» ваяй. И скромна. Вот даже питуху нашему, интеллигенту Саёнычу, Настя явно по нраву была: то и дело глаз на нее скашивал да слюну глотал. Но скромничал. Разве что улыбнется или, кашлянув, пошутит деликатно. Надо думать, отца ее опасался. Семен как-то, проигравшись и злясь, ляпнул: мол, слава о ней дурная идет. Но не за распутство. ...Все права на текст принадлежат автору: Коллектив авторов, Эдуард Анатольевич Овечкин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.