Записки куклы Рассказ для маленьких девочек
Варвара Андреевская

Импринт «Старинная библиотека»

Редактор Сергей Корнев

Дизайнер обложки Вадим Конопкин

© Вадим Конопкин, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-0342-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая Мое первое вступление в свет

На несколько дней до Рождественских праздников нас привезли в один из лучших петербургских магазинов целой партией; все мы лежали в коробках, крышки которых закрыты, вероятно, для того, чтобы туда не проходила пыль.

Не знаю, как другим куклам, но мне такое помещение вовсе не нравилось; я хотела воздуха, хотела света, хотела видеть людей… и чуть не подпрыгнула от радости, когда почувствовала, наконец, что один из приказчиков¹, сняв с полки мою коробку, начинает ее развязывать.

— Если вы желаете купить особенно красивую дорогую куклу, то позвольте предложить вам эту, — сказал он, осторожно вынимая меня из коробки и повертывая лицом к хорошенькой девочке, которая стояла по ту сторону прилавка рядом с молодой, очень элегантно одетой дамой.

Девочка провела своей маленькой ручкой по моим волосам, ласково заглянула мне в глаза, улыбнулась и, обратившись к элегантной даме, проговорила вполголоса:

— Эта кукла мне очень нравится, мамочка, но…

— Но что? — также тихо отозвалась дама.

— Она не одета; ей придется шить все, начиная с белья и кончая платьем, а ты знаешь, я шить не умею.

— О, что касается до этого, Ната, то не стоит говорить: кроить и шить вовсе не так трудно, как ты думаешь, надо только приложить немного старания, и все пойдет отлично.

Девочка молча наклонила голову, перестала улыбаться, на глазах ее навернулись слезы.

— Ната, дорогая, зачем же плакать? — продолжала молодая женщина и, сев на стоявший по близости стул, принялась успокаивать Нату.

— Когда я была такою же маленькою девочкою, как ты, — говорила она, — то считала лучшим удовольствием обшивать мою любимую куклу, про которую я тебе уже много рассказывала; сошью бывало для нее платьице, повешу в низенький, маленький, игрушечный шкафчик и сама им любуюсь; каждый вечер укладываю куклу спать, утром прихожу будить, одеваю. Пока я занимаюсь уроками, кукла сидит в детской, потом я складываю книги, иду к ней и опять мастерю для нее белье, платье, шляпки… Ты не поверишь, как это весело!

Ната слушала маму с большим вниманием; по мере того как мама говорила, личико малютки принимало все более и более веселое выражение.

— Хорошо, мамочка, — отозвалась она, наконец, когда голос Веры Ивановны — так звали мать Наты — затих, — подари мне эту куклу, я буду любить и беречь ее точно так же, как ты любила и берегла твою.

— Заверните, — обратилась тогда Вера Ивановна к приказчику и, достав из кармана кошелек, заплатила деньги.

Приказчик опустил меня в картонку и начал обкладывать бумагой; я опять очутилась в темноте, но темнота теперь меня не пугала, я знала, что оставаться в картонке придется недолго и что скоро для меня начнется новая жизнь, полная радости, полная интереса!

— Извольте, барышня, — сказал приказчик, подавая картонку девочке, — желаю вам играть с нею весело, кукла превосходная, такая, какие редко встречаются.

Девочка взяла картонку, но так как картонка оказалась слишком тяжелою для ее маленьких ручек, то почти сейчас же передала матери, сказав, что боится уронить. В продолжение перехода от магазина до дома она не переставала восхищаться мною, а придя домой, конечно, поспешила вынуть на свет, затем прижала к груди и, несколько раз поцеловав в лобик, проговорила ласково:

— Милая куколка, тебе холодно! Я сегодня же попрошу маму скроить все необходимое и показать, как надо шить; моя мама добрая, она не откажет.

Я постаралась взглянуть с благодарностью на Нату и пожалела, что мы, бедные куклы, не можем говорить так, как говорят люди… иначе бы, конечно, сказала «большое спасибо», потому что действительно начала чувствовать холод.

Ната, между тем, принялась за работу: с помощью Веры Ивановны она живо смастерила мне необходимое белье и домашний капот², а когда наступила пора спать, раздела меня и поместила рядом с собою, так как моя собственная кроватка не была еще готова.

— Спи, дорогая, — шепнула Ната, прикрывая меня одеяльцем, и, чтобы я скорее заснула, начала рассказывать сказку. Я никогда в жизни не слыхивала сказок, а потому очень заинтересовалась ею, но, к сожалению, девочку саму скоро стало клонить ко сну, — глаза ее начали слипаться, голос становился все тише, все невнятнее, а потом и совершенно замолк…

— Что делать! — проговорила я мысленно, тоже стараясь заснуть, но Ната мне мешала: она спала очень беспокойно, ежеминутно ворочаясь, и два раза толкнула меня так сильно, что я чуть-чуть не свалилась на пол.

— Ничего, усну под утро, — продолжала я рассуждать сама с собою, но уснуть под утро мне тоже не пришлось: Ната начала бредить; я невольно прислушивалась к ее бреду, особенно когда догадалась, что она говорит обо мне, восхищается мною… благодарит мать за прекрасный подарок и обещает нашить мне много разных модных костюмов.

На следующее утро Ната проснулась в восемь часов.

— Здравствуй, голубка, — обратилась она ко мне ласково, — хорошо ли спала? — и поцеловав в обе щечки, бережно посадила в кресло, где я оставалась до тех пор, пока она одевалась, умывалась, молилась Богу.

— Теперь за тебя примусь, — снова сказала девочка, подходя к креслу, чтобы надеть на меня капотик.

— Пожалуйте в столовую чай кушать, — раздался в эту минуту в дверях голос горничной³, — мама и папа приготовили для вас новый сюрприз.

— Какой? — с любопытством спросила Ната.

— Не приказано говорить.

Ната взяла меня за руку и чуть не бегом пустилась в столовую, где мы увидели два деревянных ящика.

— Это тебе подарок к празднику от папы и от меня, — сказала Вера Ивановна.

Ната вместо ответа бросилась на шею матери.

— Постой, постой, задушишь, — смеялась Вера Ивановна, стараясь высвободиться из ее объятий. — Прежде посмотри, может быть, еще не понравится; кроме того, оба эти подарка, собственно говоря, не для тебя, а для твоей куклы.

Ната с сияющей улыбкой принялась развязывать ящики и пришла в неописанный восторг, когда увидела в одном из них изящную кукольную кроватку с кисейной занавеской, а в другом — игрушечный письменный столик, со всеми принадлежностями.

— Какая прелесть! — вскричала она, всплеснув маленькими ручками, и снова бросилась целовать маму.

— Нравится?

— Еще бы… я счастлива… совершенно счастлива, только вот один вопрос никак не могу решить!

— Какой?

— Как назвать мою куклу: Соня, Леля, Вера, — это все слишком обыкновенно, мне бы хотелось придумать что-нибудь особенное.

— Назови ее Милочкой.

— А что, ведь и правда, имя Милочка для нее самое подходящее. Благодарю за совет, мне бы самой до этого никогда не додуматься. С сегодняшнего дня ты будешь называться Милочкой, слышишь? — добавила она, обратившись ко мне.

Итак, меня назвали Милочкой; имя Милочка мне нравилось настолько, насколько нравилась жизнь в доме маленькой Наты, которая любила меня, берегла и так много нашила различных костюмов, что даже не перечесть.

Когда я ходила с нею гулять или ездила кататься, все прохожие мною любовались: «какая превосходная кукла и как хорошо одета!» — повторяли они, глядя на меня с видимым удовольствием.

На третий день Рождественских праздников Ната получила приглашение на детский бал к графине Б., и вот тут-то, по ее просьбе, Вера Ивановна заказала для меня такой роскошный туалет, что, как говорится, «ни в сказке сказать, ни пером написать»; шелк, бархат, ленты, кружева, — все было пущено в ход.

Когда мы появились в зале графини, то большинство находившихся там детей сразу окружили Нату, закидывая вопросами обо мне и наперебой друг перед другом спешили танцевать со мною.

Я вернулась домой очень утомленною, но тем не менее вспоминала о вечере у графини с большим удовольствием и долго прислушивалась к голосу Наты, которая, прежде чем заснуть, подробно рассказывала старушке няне обо всем том, что мы говорили, что делали и, главным образом, о том, как все восторгались моим красивым личиком и нарядным костюмом.

— Кукла, конечно, не живой человек, от нее больше требовать нечего, — отозвалась няня, укладывая Нату в кроватку и советуя повернуться к стене, чтобы скорее заснуть.

— А для живого человека, няня, разве не нужно ни красоты, ни нарядов?

Няня отрицательно покачала седой головой.

— Что же для него надо? — продолжала девочка.

— Доброе сердце, ум, послушание, кротость, желание учиться… Ну, да обо всем этом мы завтра потолкуем, теперь, дорогая крошка, пора спать…

И, ласково взглянув на свою питомицу, няня вторично посоветовала ей повернуться к стене.

Девочка повиновалась.

Няня еще несколько минут оставалась в комнате, затем, полагая, что Ната заснула, осторожно вышла в коридор.

— Ты слышала, что говорит няня? — обратилась она тогда ко мне шепотом. — Но хоть ты и кукла, а все-таки я хочу научить тебя всему тому, чему, по ее словам, должны учиться люди: доброе сердце, ум, кротость, — все это в тебе есть, а вот читать да писать ты, наверное, не умеешь, но мы это дело исправим.

И действительно, начиная со следующего дня, каждый раз, когда Ната садилась за уроки, я присутствовала тут же, сожалея в душе, что не могу держать пера и писать так, как пишут маленькие девочки, но Ната словно угадала мою мысль и, выучившись писать какую-нибудь новую букву, сейчас же брала в свою руку мою, начиная водить по бумаге, благодаря чему я училась одновременно с нею.

К концу месяца мы знали уже почти всю азбуку настолько хорошо, что могли написать ко дню рождения Веры Ивановны целое слово: «Поздравляем!»

Глава вторая Лотерея

Таким образом протянулось несколько месяцев.

Я была так счастлива, что не желала ничего большего; жизнь моя шла превосходно до тех пор, пока в одно прекрасное утро случилось следующее, совершенно неожиданное, обстоятельство.

Сидели мы с Натой в столовой, Веры Ивановны не было дома.

Вдруг в прихожей раздался звонок, горничная пошла открывать дверь; Ната взяла меня на руки и последовала за нею, полагая, что это, вероятно, вернулась ее мама, а может быть, и просто из любопытства, — она любила выскакивать на каждый звонок, несмотря на то, что ей порою порядочно за это доставалось.

Горничная, между тем, отворила дверь и, увидав на пороге совершенно незнакомую, очень бедно одетую женщину, спросила, что ей надобно.

Женщина была еще не стара, но выглядела чрезвычайно бледною и больною; она держала на руках ребенка, укутанного в плохонькое ватное одеяльце, рядом с нею стояли двое старших детей — мальчик и девочка; оба они тоже были одеты весьма плохо и казались такими жалкими, такими печальными, что, глядя на них, я готова была, расплакаться, — если бы только куклы могли плакать.

— Вера Ивановна дома? — заговорила женщина слабым голосом.

— Нет, — отозвалась горничная.

— А скоро вернутся?

— Не знаю… да вам на что ее надобно, скажите — я передам.

— Я… жена столяра Ивана, который постоянно для них работает, может быть, когда видали?

— Как не видать — видала; одно время он сюда часто ходил, а теперь вот что-то давно не показывается.

— Он лежит в больнице; вчера прислал сказать, что ему очень худо; просит, чтобы я пришла к нему и детей привела — повидать хочет… проститься… думает, что не выживет… Вот я и решилась зайти к Вере Ивановне просить, не поможет ли чем: деткам главным образом… их покормить надо, сама-то кое-как перебьюсь, — говорила бедная женщина сильно взволнованным голосом, и в заключение речи закашлялась.

— Да вы и сами-то будете не крепче ребенка, — заметила горничная, взглянув на нее с состраданием.

На глазах бедной женщины навернулись слезы.

— Вы правы; я еле ноги таскаю… недавно ведь с кровати встала… Так, значит, передадите мою просьбу Вере Ивановне? — добавила она после минутного молчания.

— Непременно. Наша барыня очень добрая, она не откажет.

Пока Надя — так звали горничную — разговаривала с бедной женщиной, я все время смотрела на ее несчастных деток и, сравнивая свой изящный капотик с теми лохмотьями, которые заменяли им платья, невольно благодарила судьбу за то, что она закинула меня к такой доброй девочке, как Ната, которая постоянно обо мне заботилась и никогда не оставляла без внимания, как часто делают другие дети со своими куклами.

Если бы было можно, я сейчас бы, сию минуту открыла свой комодик, достала оттуда часть белья и платья и поделилась бы с несчастными малютками. Но ведь я не человек, я кукла, у меня нет ни воли, ни возможности двигаться, шевелиться, я делаю только то, что меня заставят делать!..

Маленькая Ната, должно быть, тоже в эту минуту что-то обдумывала, потому что всегда веселое, улыбающееся личико ее вдруг приняло сосредоточенное выражение. Положив меня на диван, она подошла к окну и начала поджидать маму, которая вернулась домой очень скоро. ...