Геннадий ПРАШКЕВИЧ Грезы о Земле и небе

Размышления фантаста о советской фантастике

Я рос в провинции. На Енисее.

Таежные гари. Грунтовые дороги. ЗИСы, полуторки — весь транспорт. Железные дороги далеко. Зимой морозно, зато летом можно бродить под береговыми обрывами, выбивая молотком из камня доисторические раковины. А дома — читать. Книжек в селе Абалаково было немного, но были. Иногда замечательные.

«Я видел, как деревья вырастали и изменяли форму подобно клубам дыма…»

Как это можно было увидеть? Ну конечно, в движении! В движении сквозь время! В повести Герберта Уэллса «Машина времени» бесконечная история человечества укладывалась в какую-то сотню страниц, и даже я, малолетний, понимал, что нет в нашем мире ничего постоянного, даже от Золотого века останутся когда-нибудь одни руины, а люди в конце концов разделятся на два враждебных вида: элои — праздные, разнеженные, и морлоки — серые, зверовидные.

Пораженный, я вглядывался в грядущий мир — там, на закате человеческой истории (по Уэллсу), до самого горизонта расстилалось пустынное холодное море. Ни прибоя, ни волн, ни малейшего дуновения ветерка, только пески, вода, розоватая соль; доносится писк мечущейся над берегом странной бабочки; красное солнце становится все огромнее, оно растет, тускнеет, с низкого неба сыпется снег.

Такие потрясающие книги, думал я, пишут сверхлюди. Такие потрясающие книги пишут в уютных кабинетах умные вдумчивые писатели, пользующиеся неизменным уважением всех окружающих. Прочесть в раннем детстве «Машину времени» — это ведь все равно что осознать (даже не понимая этого) научность мышления. Все должны, считал я, восхищаться фантастами. И был поражен неимоверно, прочитав (разумеется, позже) в воспоминаниях самого Уэллса о том, в какой обстановке писалась знаменитая повесть.

«Я сидел за круглым столом в гостиной моей съемной квартиры, и быстро строчил пером. На столе лежало светлое пятно от керосиновой лампы. За распахнутым окном — теплая августовская ночь. Лучшая часть моего сознания все еще убегала от злобных морлоков, но какие-то участки мозга замечали и другое. Например, неприятный голос. Да, да, с улицы из летней теплой ночи доносился голос миссис… нет, не помню ее имени… В общем, наша домохозяйка отважилась на открытую вылазку. Она обращалась через ограду к охотно слушавшей соседке, а заодно (и главным образом) ко мне, ведь окно было открыто. „Он ляжет или нет? — кричала она. — Как мне дом запирать, если все окна до сих пор настежь? У меня таких жильцов сроду не было!“»

С берегов Енисея мои родители перебрались в Тайгу — есть такая железнодорожная станция в Кемеровской области. Никакой реки, деревянные домики, палисадники и колодцы. Вечерами возвращались с пастбищ коровы, пахло парным молоком, жизнью, метались над стадом оводы. Огромная луна поднималась над длинной улицей. Я видел, слышал все это и одновременно вчитывался в очередную фантастическую книжку.

Это — как рок-н-ролл из середины пятидесятых прошлого века…

К тому времени я, как любой читатель с опытом, прекрасно представлял себе программу ближайших действий всех жителей станции Тайга — так же как и всех остальных жителей Советского Союза.

Вот они, эти первоочередные задачи:

— уничтожить болезни;

— продлить жизнь людей ну хотя бы лет до ста;

— заставить работать на человека энергию Солнца, ветра, подземного тепла, атома;

— научиться передавать электроэнергию без всяких проводов даже в Кузель, даже в Таловку, в Яшкино, в Пихтач, в другие совсем уж заброшенные деревеньки Кемеровской области;

— предсказывать ужасные наводнения, ураганы, вулканические извержения и землетрясения (мало ли, что на станции Тайга они пока не отмечены);

— срочно вывести новые неприхотливые (мне нравилось это слово) породы животных и растений, чтобы вес набирали быстрее, чтобы шерстью обрастали гуще;

— научиться, наконец-то, управлять погодой.

Всех-то делов! Только не ленись, засучи рукава. ...