AC/DC. В аду мне нравится больше. Биография группы от Мика Уолла - Мик Уолл

Все права на текст принадлежат автору: Мик Уолл.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.

Мик Уолл AC/DC. В аду мне нравится больше. Биография группы от Мика Уолла

Mick Wall

AC/DC: HELL AIN’T A BAD PLACE TO BE

Пролог Шоссе в рай

Больница Королевы Елизаветы, Южная Австралия, февраль 1974 года. Утро после долгой ночи. Когда Бон проснулся, сразу стало понятно, что это не обычное злосчастное воскресное утро. Похмелье было, но не столь привычное. Были боль по всему телу и шишка на голове. Бон любит напиваться и дебоширить, казалось бы, чего еще можно ожидать?

Но на этот раз все было по-другому. Его взгляд не фокусировался. Он был не в состоянии пошевелиться. Дышать ртом было невозможно. Он приходил в сознание и снова терял его, пока, наконец, не узнал нависавших над ним людей. «Вы попали в аварию, – говорил чей-то голос. – Вы очень серьезно пострадали». Если перевести на обычный язык, от врача звучало что-то вроде: «Ты в дерьме, чувак. Похоже, ты покойник».

Бон опять отключился. И правда, покойник…

Позже, на следующий день, он увидел, как Ирен говорила с Вин-сом и плакала… Выбиты зубы, разбита челюсть, сломаны нога, рука, нос… все сломано. Почему она просто не зайдет и не скажет об этом?

Разбитые мечты – вот в чем была истинная причина боли. Двадцать восемь лет, женат, уже везде побывал. У него мог бы быть шанс. Он это знал, да все это знали. Никто не собирался говорить об этом вслух, но все можно было увидеть по их глазам, по тому, как они пытались на него не смотреть, но не могли.

Что же осталось? Поп-звезда – уже проходили. Рок-звезда – тоже проходили, но не справились. Тюрьма – ха-ха-ха. Женщины? Недостатка в их внимании он никогда не испытывал. Не обязательно было становиться королем вечеринок, чтобы найти женщину. Деньги – и зачем они нужны? Они заберут все, что когда-либо было. Они даже не позволят отдать хоть что-то добровольно. Ничего не оставят, только чтобы потом смотреть, как человек удивлен и подавлен.

* * *

Ирен нависла над больничной койкой: «Не умирай, Бон! Не умирай…»

Потом он услышал Винса: «Давай, чувак, ты сможешь…»

Скрип машины… Бог посмотрел на него и сказал: «Пора, Бон».

Ну и что? «Я был мертв уже до того, как они привезли меня сюда», – попытался успокоить себя Бон.

Бог с грустью покачал головой. Бон посмотрел на него, как будто собирался согласиться, но потом передумал. Первый раз в жизни ему стало страшно. Хотя нет, не страшно. Страх для слабаков. Скорее, он был обеспокоен ситуацией и четко видел свою ошибку. Ему было стыдно перед Ирен, Винсом и своими бедными родителями.

Бон сказал Богу: «Я не боюсь умереть. Ты это знаешь. Я всего лишь беспокоюсь о… ну, ты понимаешь».

«Я знаю», – ответил Бог, оставаясь невозмутимым.

«Вот что я тебе скажу. Дай мне еще пять лет, и я все исправлю. Идет, Бог?»

Бог, который все это уже не раз слышал, никак не отреагировал.

«Послушай ты, старый дурень, пять лет – это все, чего я прошу. Это же ерунда для тебя, черт возьми!»

Бог задумался. Действительно, он ведь может делать все, что ему вздумается.

«Пять лет, чтобы привести дела в порядок, потом можешь меня забирать, идет?»

Молчание.

«Пять лет, тварь! Чтобы на этот раз сделать все правильно, научиться держать рот на замке и вести себя по-другому в моменты, когда обстановка накаляется. Пять лет – это все, чего я прошу. Потом делай со мной что хочешь. Что скажешь, чувак?»

Честь. Лояльность.
Жесткость.
И способность схватывать все на лету, не следуя ничьим правилам, кроме собственных.

Глава 1 Член клана

«Мы будем великими, старик. Чертовски великими…» Вот что сказали бы братья Янг любому в Сиднее, кто сунул бы свой нос в их дела. Однако таких смельчаков не было.

Кем они себя возомнили? Парочка бесстыдников, хулиганов с улицы. Милашка Малькольм со своими длинными волосами и Ангус, его маленький лысый брат. Никто из них не был выше пяти футов. Но агрессивные маленькие мальчишки могли заткнуть любого, на кого только упадет их взгляд.

Они даже не были похожи на австралийцев, даже не звучали по-австралийски. Скорее, они выглядели и звучали как «деревенщины с дороги». Собственно, так оно и было.

Шотландия – земля, где никогда не было солнца, где ветер и дождь хлестали густым черным туманом по глазам. Братья Янг родились в Кранхилле, самом маленьком районе восточного Глазго, особенно крошечным он казался в сравнении с округами Истерхаус, Поллок, Каслмилк и Драмчапл, где вместо лачуг военного времени местные власти построили высотки из черного кирпича.

Малькольм и Ангус были драчунами и целыми днями пропадали около водонапорной башни Кранхилла вместе с другими бродягами. Они были протестантами, платили взносы в Союз, но также являлись и частью большого клана, презирая при этом всех, кто к нему не принадлежал. Некоторые говорили, что братья Янг такие низкорослые из-за наличия свинца в водопроводе. Другие – что из-за жестокости. А они просто не хотели взрослеть и быть частью другого мира. Братья были счастливы здесь и сейчас, около этих канав и стоков.

Уроженец Глазго, владелец звукозаписывающей компании, которая помогла вывести AC/DC из стагнации в 90-е, музыкант Дерек Шульман позже рассказывал: «Клан всегда был сам по себе. Несмотря на весь успех, они никогда не переставали смотреть на окружающих, как на врагов. Думаю, дело было в семье, в крови. Ты либо на сто процентов принадлежал этому закрытому кругу, либо не относился к нему вовсе».

Кранхилл, расположенный на трассе M8 к восточному Глазго, по сей день остается столь же мрачным местом, на горизонте которого возвышаются три блока башен.

Население города – менее пяти тысяч человек. Это место, где царят бедность, массовая безработица и уныние.

Кранхилл не имеет никакого отношения к мечтам поствоенных лет, когда были построены новые улицы города, названные в честь маяков Гантрок и Белрок. Но есть одна особенная улица, которая носит название Лонгстоун в честь английского маяка, где, по словам местных, Янги и жили 50 лет назад. Один из горожан, Малькольм Робертсон, говорит, что их дом все еще существует, так как все здания на этой улице сохранились после войны, однако никто не знает его точного номера и других координат.

Кранхилл, где есть и коттеджи, и традиционные каменные муниципальные дома, находится более чем в трех милях от ближайшего торгового центра. Палисадники завалены мусором, и, несмотря на то, что район окружен полосой зелени, это лишь придает ему дух изолированности. По словам Билли Слита, еще одного бывшего жителя Глазго, в данный момент ситуация куда лучше, чем во времена, когда Янги росли здесь: «Сейчас люди приезжают в Кранхилл и думают, что это достаточно мрачное место. Но вам нужно посмотреть на то, как все здесь выглядело в пятидесятых или шестидесятых. Смог с фабрик и верфей, дым от угольных пожаров и сигарет, тяжелый воздух. Это влияло на все. Стены были черными от копоти. Можно сказать, что это был ад».

У Уильяма Янга и его жены Маргарет уже было шестеро детей, а затем у них родились Малькольм (6 января 1953 года) и Ангус (31 марта 1955 года). Уильям был наземным механиком ВВС Великобритании во время Второй мировой войны. После этого он нашел работу маляра; затем трудился на сталелитейных и корабельных производствах, пока после сорока не оказался одним из многих безработных в городе, где бедность стала нормой. К счастью, к тому времени пятеро из всех детей Уильяма и Маргарет – Стивен (1933), Маргарет (1936), Джон (1938), Алекс (1939) и Уильям (1941) – уже были достаточно взрослыми, чтобы обеспечивать себя самостоятельно, хотя все еще жили с родителями.

Это место не могло похвастаться широким выбором досуга, поэтому, помимо пабов, Янги увлекались разве что музыкой и футболом.

У Маргарет, единственной девочки из семи детей, семнадцатилетней на момент рождения Малькольма, имелась коробка с записями, среди которых были пластинки Fast Domino, Литла Ричарда и Чака Берри.

А все мальчики хотя бы немного, но играли на музыкальных инструментах. Стиви знал, как правильно взять аккорд на фортепиано, Джон прекрасно играл на гитаре, а Алекс был самым одаренным с точки зрения музыки – владел гитарой, а позже и саксофоном, кларнетом и бас-гитарой.

Школьная песня в Милкрофте, где в начальных классах учились Малькольм и Ангус, начиналась со слов «Школа на холме, мы приветствуем тебя!» В то время Алекс был близок к карьере профессионального музыканта и выступал на базах военно-воздушных сил США в Западной Германии. Он играл с Тони Шериданом, чей хит 1962 года My Bonnie был широко известен в Шотладии (и у которого The Beatles выступали в качестве бэк-группы во времена клуба Star Club в Гамбурге).

Пока что не было понятно, что настоящий музыкальный талант в семье – у Джорджа. Он был на семь лет старше Малькольма и больше любил футбол, чем музыку. И в спорте он действительно был хорош, причем настолько, чтобы, к примеру, попытать свои силы в команде Rangers из Глазго. Но мечты юноши были окончательно разрушены, когда семья переехала в Австралию. Джорджу тогда было 16 лет. В тот момент, вдохновившись примером Алекса, он тоже начал осваивать игру на гитаре.

Ни Малькольм, ни Ангус, напротив, не проявляли никакого интереса к музыке, зато были весьма успешны в уличных драках, кстати, это увлечение осталось с ними и во взрослой жизни.

Джордж тоже неплохо дрался, но ему было далеко до мастерства братьев. «Они были такими маленькими, что люди даже не задумывались, что они могли представлять какую-то угрозу, – вспоминает бывший турменеджер группы Ян Джеффри. – Стоит сказать, что они не проиграли ни одной драки. Неважно, насколько крупным был противник, братья были действительно устрашающими соперниками. Они вступали в бой, дрались и просто оставляли оппонента валяться на земле». Даже после того, как семья перебралась в Австралию, каким бы «принцем» ни был их соперник, кранхилльская кровь брала верх. Ангус позже смеялся и говорил, что хотел бы вернуться в те места и назвать их «Ангусленд»: «Я бы доехал до водонапорной башни и повесил там наш флаг со светящейся молнией. Это выглядело бы так же, как буквы Голливуда». В данном случае это больше, чем просто сарказм. Чтобы выжить в Кранхилле, нужно быть отчаянным и жестким, а Малькольм и Ангус, согласно записям Яна Джеффри, «были не просто жесткими – они были чертовски жесткими».

Для братьев рисовали не самое радужное будущее. Их перспективы ограничивались судоверфями, заводами и пособием по безработице. И после того, как однажды после школы Ангуса сбила машина, отец всерьез задумался о переезде в Австралию по «схеме десяти фунтов» (10 фунтов за взрослого, дети бесплатно).

Шла зима 1963 года, худшая в истории и получившая название «Великие заморозки». Сугробы лежали на уровне верха входных дверей, трубы прорывались из-за льда. Мысль о том, чтобы уехать подальше, в тот момент была для семьи Янгов своего рода озарением. Единственным, кто не хотел переезжать, был Алекс, которому в тот момент было 23 года. Он был уверен, что скоро именно в этом месте взойдет его звезда. Остальные Янги не испытывали ни малейшей доли сомнения, что сделали все правильно, когда приземлились в аэропорту Сиднея. Другие пассажиры смотрели на них с удивлением и опаской, кажется, из-за восьмилетнего Ангуса, который всеми силами старался произвести впечатление на окружающих, круша все на своем пути в зоне получения багажа.

Семья переехала как раз в то время, когда австралийская зима вступала в свои права. Янги заселились в свой новый дом и понемногу начинали осознавать реальное положение дел. С момента их приезда дождь шел шесть недель подряд. Они даже шутили, что привезли его с собой из Шотландии, хотя над этими шутками никто особо не смеялся.

Первые месяцы семейство было вынуждено жить вместе с другими иммигрантами в похожем на барак хостеле «Виллавуд Мигрант» (сегодня там находится следственный изолятор). Жилье располагалось в бедном районе пригорода. Утром в доме можно было обнаружить змей, ящериц и огромных черных пауков, ползающих среди вещей. «Они держали нас в этих деревянных лачугах, а еще постоянно лил дождь, – вспоминал Малькольм. – Утром над полом стояло два дюйма воды, в которой плавали черные гусеницы».

Уильяму и Маргарет начинало казаться, что они совершили огромную ошибку. Так думали и все остальные, хотя в глубине души все равно ждали, что рано или поздно дождь закончится и наконец-то придет обещанная новая жизнь.

Однажды ночью эти двое настолько отчаялись, что заплакали, прижимая к себе детей. Что они наделали?

Зачем перебрались из одной ямы в другую?

Затем наступило утро, и в каждом члене семьи снова проснулся дух клана. Никому нельзя было плакать во время раздачи молока. «Возвращаться уже слишком поздно», – сказала старшая сестра Маргарет, которая удерживала семью вместе и старалась всех воодушевить.

В то время как старшие члены семьи переживали о текущем положении дел, Джордж, которому тогда было почти 18 лет, сам нашел свое место в изменившихся реалиях. Он легко заводил новых друзей в общей столовой, и ему не терпелось открывать новые горизонты.

Людей, которые впоследствии изменили его судьбу и, на удивление, судьбу его младших братьев, Джордж встретил в прачечной. Это были двое голландских иммигрантов – Дингман Вандерльюс и Йоханнес Ванденберг. Как и Джордж, они оба играли на гитаре:

Йоханнес, будучи более талантливым, более одаренным из них, мог с легкостью воспроизводить рудиментарные соло, а Дингман, менее умелый, но более ритмичный, прекрасно управлялся с басом.

Джорджу было непросто каждый раз выговаривать их имена, поэтому он называл приятелей Дик и Гарри. Вскоре голландцы, наконец, заметили, что окружающим действительно неудобно произносить их полные имена, и стали представляться исключительно как Дик Даймонд и Гарри Ванда.

Привыкший к «командному духу», который царил в Кранхилле, Джордж начал всюду водить Дика и Гарри за собой. Они, в свою очередь, очень быстро осваивались и с легкостью открывали для себя новые места в Виллавуде. А что они особенно любили, так это бывать на станции «Лейтонфилд», смотреть, как приходят и уходят поезда и представлять, что и они сейчас уедут отсюда.

Со временем парни начали постоянно брать с собой гитары. Теперь они быстро собирали толпы зрителей, в основном молодых девушек. Один из местных по имени Стив Райт, недавно прибывший из Англии, был недоволен тем, что этим троим достается столько внимания публики, и немедля сцепился с Джорджем. Тот с трудом сдержался, чтобы не ударить его обо что-то головой, но в итоге просто рассмеялся. Это был обыкновенный ответ тому, кто проявлял глупость и пытался задеть его. Такой же пылкий, как и младшие братья, но с холодной головой на плечах, Джордж решил не воевать со Стиви, а подружиться, и через какое-то время тот уже пел вместе с ним, Диком и Гарри.

Они сделали отличные рудиментарные версии песен Beatles и других групп из Топ-40. Да, некоторые до сих пор воспринимали Австралию как глубинку, настоящий край света, но все было не так: там работали радио и телевидение, как в любой другой цивилизованной стране. Правда, австралийские звезды рок-н-ролла пятидесятых и ранних шестидесятых имели на местных зрителей такое же влияние, как знаменитости из Британии и Америки.

Когда в хостеле начали организовывать так называемые «вечера темнокожих и рокеров» (как радостно объясняли организаторы, при их создании они вдохновлялись мультиэтническим составом постояльцев хостела), Джордж и его новые лучшие друзья тоже просились выступать. Единственной проблемой было отсутствие барабанщика. И тут появился новый участник программы иммиграции Гордон Флит. Ему было уже за двадцать. Нельзя сказать, что у него была привлекательная внешность, но группе Гордон понравился: он умел по-настоящему держать ритм и громко играть на ударных.

Когда семья Янгов наконец смогла перебраться в свой собственный небольшой домик, находившийся около полицейского участка на улице Бурлей, 4 в Барвуде, богатом пригороде Сиднея, Стиви Райт переехал туда вместе с ними. «Растворился в клане Янгов, – позже говорил он. – Я любил их, а они любили меня».

К тому времени у группы уже было название – The Easybeats, придуманное по мотивам Merseybeat, но, конечно, обладавшее собственным духом. Парни уже становились известными, выступая на сценах местных пабов и клубов, и в 1964 году подписали свой первый контракт с менеджером. Его звали Майк Войган. Молодой и амбициозный, в прошлом – агент по недвижимости, он был знаком с одним бесценным человеком в музыкальном бизнесе – продюсером Тедом Альбертом.

27-летний Тед был сыном Алексиса Альберта, номинального главы J. Albert and Son, одной из старейших и наиболее влиятельных музыкальных компаний в Австралии.

Тед пошел по стопам своих успешных родственников и занял топовые позиции практически с первых записей – Billy Thorpe & The Aztecs, которые дали компании первый национальный австралийский хит летом 1964 года, исполнив каверы песни Leiber and Stoller Poison Ivy.

Тогда Beatles были свергнуты с первого места в сиднеевских чартах, это выглядело так, как будто группа путешествовала с туром по Австралии первый и последний раз. Это был успех, который мгновенно сделал Торпа национальным героем масштаба Неда Келли.

В последующие годы он и его группа продолжали «выезжать» на успехе предыдущих хитов, пока не пришло время новой истории Теда, The Easybeats.

Он был рад прослушать новую группу своего приятеля Майка Войгана в театре 2UW, принадлежащем Альбертам. Тед был поражен тем, насколько хорошо эти молодые музыканты играют, и сразу предложил группе записать сингл For My Woman, написанный Джорджем и Стиви. Песня была сделана в среднем темпе, по стилю напоминала Rolling Stones и особенно выделялась за счет ярко звучащей ритм-гитары Джорджа и психоделического гитарного соло Гарри, которые перекрывали «сырые» ударные и излишний занудно повторяющийся трехстрочный текст. С радостным волнением For My Woman увидела свет в марте 1965 года. Однако вместо того, чтобы мгновенно стать хитом Джорджа (как и было в мечтах семьи Янг), первый сингл The Easybeats оказался провалом.

Несмотря на все это, Джордж и Стиви пришли к Теду с еще одной своей песней She’s So Fine. Она не особо отличалась от предыдущей композиции: короткий текст был наложен на плохо запоминающуюся мелодию. Исключение составлял более быстрый и отрывистый темп, который позже будет использован и развит AC/DC в таких хитовых риффах, как, к примеру, Whole Lotta Rosie. Тед, которого с детства приучили никогда не сдаваться, записал и выпустил песню в мае 1965 года. Три недели спустя она стала хитом номер один во всей Австралии. Еще месяц спустя она все еще оставалась таковой. The Easybeats наконец-то добились успеха.

На протяжении последующих двух лет The Easybeats стали в Австралии чем-то вроде Beatles в Британии: первая местная легенда, пребывающая на той же волне успеха, что и такие зарубежные звезды, как Элвис и, разумеется, сами The Beatles.

Хотя Тед и не был Джорджем Мартином, у него было прекрасное чутье, то, что больше всего ценится в музыкальном бизнесе, и интуитивный дар отбирать материал с коммерческим звучанием, а затем оттачивать его для записи. Благодаря этому у The Easybeats с самого начала был свой узнаваемый стиль, что позволило достаточно быстро выстроить собственную базу фанатов. Так же, как и у The Beatles, все важнейшие хиты группы были оригинальными песнями. Писали их Джордж и Стиви. Со временем Гарри тоже стал вовлекаться в этот процесс. Между 1965 и 1966 годами Джордж и Стиви написали для The Easybeats четыре хита, занявшие первые строчки хит-парадов, затем еще три хита, вошедшие в Топ-10, и также еще несколько популярных песен.

Парни были настолько активными, что издание Oz стало называть группу Easyfever, а Райта и Янга – «австралийскими Ленноном и Маккартни». Подобно Леннону и Маккартни, у ребят было достаточно материала, чтобы писать песни не только для себя, но и для других артистов. Одним из таких хитов стала Step Back, которая была написана для Джонни Янга (не имеющего, кстати, никакого отношения к семье Янгов). Сингл еще долго занимал первые строчки хит-парадов 1966 года.

Несмотря на ошеломляющий успех, Джордж никогда не терял своей шотландской стойкости. Во время одного из дневных промо-выступлений для радио в Сиднее толпа рабочих начала выкрикивать оскорбления, обзывая участников группы гомосексуалистами. Джордж продолжал играть и игнорировал их. Когда один из выкрикивающих попытался ударить Стиви кулаком в спину, Джордж все же решил вставить свое слово, дал ему по яйцам и оттолкнул его ближайшего соседа с одного удара.

Однако Easyfever оказывали такой же противоречивый эффект на зрителей, как и их британские собратья Merseybeat. На одном из концертов на площадке Brisbane Festival Hall в декабре 1965 года, где собралось почти 5000 фанатов (в основном девушек), через 15 минут после начала сета полиция начала паниковать и разгонять толпу отрывающихся слушателей. Когда группа села в такси, сотни фанатов облепили машину и начали бить по ней. Испуганные музыканты сбились в один угол, пытаясь защититься от бьющегося стекла. Столкнуться с «крепкими орешками» в драке – одно, а вот пережить нападение девочек-тинейджеров – все-таки другое, и, как оказалось, это было чем-то еще более страшным.

Пока оставшаяся часть семьи верила в судьбу Джорджа, Малькольм и Ангус все еще были слишком молоды, чтобы полностью осознать, насколько все изменилось для их старшего брата. Ангус впервые заметил, что у Джорджа теперь совсем другая жизнь, когда однажды, вернувшись домой из школы, увидел сотни визжащих девчонок перед их домом. Один из журналов для подростков опубликовал домашний адрес Джорджа, и теперь нужно было вызывать полицию, чтобы хоть как-то сдержать взбудораженную толпу. Не желая попасть под обстрел, Ангус прошмыгнул через сад и зашел через заднюю дверь. Однако он недооценил фанаток Джорджа, которые сразу увидели его и гнались на протяжении всего пути до черного хода. Они пытались бить его, чтобы… Чтобы что? Он и сам не понял. Это был первый опыт столкновения с фанатами в жизни Ангуса. Он с интересом наблюдал за происходящим, пока полиция не разогнала всех присутствующих.

Малькольм, будучи теперь уже тинейджером, вполне определился с тем, чем хотел заниматься в жизни. Он начал осознаннее практиковаться в игре на гитаре. Джорджа теперь практически не было рядом, и Малькольма воодушевлял другой старший брат – Джон. «Это были отличные времена, – скажет он позже. – Я только-только успел возмужать, и тут прямо перед нашим домом появились эти фанатки The Easybeats, их было не меньше пары сотен. Я и Ангус тусовались там с ними и думали: “Вот к чему надо стремиться!“ Это и было первым толчком для нас».

Как и школа в Кранхилле, муниципальная школа в их новом месте жительства была отвратительной. Малькольм дрался со всеми, кто попадался ему на пути, как во время занятий, так и после. Остальные ученики по-настоящему его боялись. Учителя потеряли всякую надежду на его исправление.

Ангус вспоминал, что когда он вслед за Малькольмом перешел в школу Ashfield для мальчиков в 1966 году, его избили в первый же день. «Как твоя фамилия?» – спросил его какой-то парень из школы. «Янг», – ответил Ангус. «Тогда иди сюда, сейчас я тебе задам», – прозвучало в ответ.

В отличие от своего симпатичного брата, Ангус выглядел неуклюжим на всех школьных фотографиях, да и в жизни тоже. Он носил очки и отличался уродливой ухмылкой. Ангус не был популярен среди одноклассников. Его лучший друг в Burwood Джефф Кьюртон говорил, что они были «хулиганами»: с самого утра они покупали петарды в старом фруктовом магазинчике и взрывали их прямо на улице, прячась в кустах. Однажды они купили пачку сигарет, но обоим стало так плохо, когда попробовали закурить, что Ангус клялся никогда больше этого не делать. И не делал до следующего дня, пока снова не закурил (сигареты в то время продавались не только пачками, но и поштучно).

Неважно, какие выходки совершал Ангус, в семье его всегда прощали. Он был любимым ребенком для всех, включая мать, которую Кьюртон вспоминает как «действительно приятную женщину». До тех пор пока ты не столкнулся с обратной стороной ее шотландского характера, она такой и была. Когда парикмахер однажды сказал Ангусу, что ему нужно состричь свои длинные волосы, мать парней пришла к нему на следующий день и высказала все, что думает по поводу его советов. Никто не имел права говорить Янгам, что делать, и уж тем более какой-то лысый умник.

В школе Ashfield Boys High братья познакомились и со Стивом Армстронгом. Малькольм был более милым из них двоих, вспоминает Армстронг: «У меня тогда сложилось впечатление, что Ангус всегда был в тени брата, в особенности, когда дело касалось девушек. Никто из нас не мог и надеяться «заполучить» девчонку, когда Малькольм был где-то поблизости. Он нравился всем, действительно всем. Но у Ангуса была своя позиция, и он не боялся ее показывать».

Ангус также превзошел Малькольма в умениии играть на гитаре. Он начал еще в Кранхилле, попросив старшего брата Алекса показать ему базовый блюз. Ангус услышал эту мелодию у Чака Берри на записях сестры Маргарет. С тех пор он играл и играл. И, конечно же, это был единственный урок по игре на гитаре, который он когда-либо брал. В Burwood он начал играть на банджо, что также легло в основу уникального стиля AC/DC. Инструмент можно услышать и в ранних зажигательных хитах группы, таких как Let There Be Rock и в классическом Thunderstruck.

Когда Ангус наконец уговорил мать купить ему дешевую акустическую гитару, он, к своему ужасу, узнал, что ему придется играть на одной гитаре с Малькольмом. «Когда мы были детьми, мы дрались как кошка с собакой, – говорил Ангус. – Позже, когда мы оба начали играть на гитаре, все стало еще хуже. Он не пускал меня к нему в комнату со словами: “У Ангуса фотографическая память. Сыграешь аккорд, и он тут же его украдет”. Каждый раз, когда я пытался зайти к нему, он кричал: “Убирайся вон!”»

В отличие от своего младшего брата, Малькольм (который тоже не посетил ни одного урока игры на инструменте) брал пример с гитаристов, возглавлявших австралийские чарты в середине шестидесятых. Песня The Delltones Hangin’ Five была его любимой. Кроме нее был еще инструментальный хит Bombora в исполнении The Atlantics. Малькольму эта песня показалась наиболее простой для разучивания, и именно она вдохновила его усердно практиковаться еще в детстве, когда маленькие ручки едва ли могли обхватить гриф и зажать струны. Малькольму нравились простые ударные партии и особенный стиль Джима Скьятисиса, который играл на гитаре своими зубами. The Atlantics были группой подростков с окраин восточного Сиднея, и ох, если бы он мог сыграть с ними…

В конце концов споры Малькольма и Ангуса по разделу гитары были разрешены. В 1968 году Малькольм закончил школу, и Гарри Ванда подарил пятнадцатилетнему юноше электрогитару Gretch Jet Firebird, на которой он сам до этого играл в туре с The Easybeats. Пока руки Малькольма не выросли до более-менее взрослого размера, он играл в открытом строе.

Как и большинство невысоких подростков, он все время смущался по поводу своего роста. Большинство его приятелей резко подросли, Малькольм же оставался таким же, как и был.

Это также означало, что ему еще не нужно было бриться, а еще ему не продавали алкоголь в пабах, куда теперь зачастили его приятели. Поэтому он просто перестал куда-либо с ними ходить и проводил вечера в своей комнате с новой гитарой.

Ангус, который был все еще меньше ростом, чем Малькольм, подошел к игре на гитаре с другой стороны. Он ненавидел правила. «Когда я был молод и впервые услышал гармонии, я подумал: “Это слишком мило”. The Beach Boys всегда напоминали мне милых детей в школе».

Ангус был хорош в искусстве и в музыке, но совсем не интересовался спортом. Однако в школе ему все равно приходилось посещать спортивные занятия. Как и Малькольм, Ангус покинул школу, как только это стало официально возможным. «Я ушел сразу, как мне исполнилось пятнадцать, потому что школа – это школа, а я был лентяем, – объяснял он позже. – Учителя “били тебя по рукам”, если ты не знал ответа на вопрос. Искусство и историю еще можно было выносить, но все остальное… кроме того, все эти предметы были абсолютно бесполезными».

Все это беспокоило Уильяма, и несмотря на успехи Джорджа и Алекса (который теперь жил в Лондоне и работал в звукозаписывающей компании Apple, созданной The Beatles), он сохранил убеждение, что музыка – не тот карьерный путь, по которому должны пойти двое младших братьев. Он настаивал, чтобы они оба выбрали стезю разнорабочих и доказали всем, что они «взрослые мужики».

Малькольм действительно нашел работу на фабрике по производству бюстгальтеров, а Ангус время от времени «халтурил» в магазине печати. Когда у обоих скопились какие-то деньги и когда оба были свободны от обязательств в виде школы, им стало скучно. Кранхилльские корни все еще давали о себе знать, и парни понимали ценность тяжелого труда. Такой подход с самого начала был применен и к AC/DC, и группа до сих пор его придерживается.

«Я никогда не чувствовал себя поп-звездой, – говорил Малькольм в начале 2008 года. – Ведь мы прошли путь работы с девяти до пяти. Это тоже отразилось на том, как мы трудились над концертами. Такое не забывается».

В то же время они никогда не переставали играть. В течение недели оба брата проводили вечера дома за своими гитарами и мечтали. Как в том, так и в другом, они черпали вдохновение от своего брата Джорджа. Дэйв Эванс, еще одна восходящая звезда из Сиднея, вспоминал: «Для них было нормальным, что такие люди, как Стиви Райт и остальные участники The Easybeats, приходили к ним в дом. Они привыкли быть амбициозными, потому что у них перед глазами уже был пример Джорджа».

Джордж поддерживал интересы своих братьев, привозя из поездок кучу записей, музыкальных журналов и прочего. Теперь The Easybeats полностью базировались в Лондоне, но регулярно ездили в туры по Америке и Европе. Поэтому Джордж мог притаскивать братьям даже записи редких артистов, которые было не достать в Австралии. Братья проводили дни и недели за такими сокровищами, погружаясь в них вместе с музыкой с местного радио и популярными шоу. Обычно в субботу утром семья целиком собиралась вокруг телевизора, и все высказывали свои мнения насчет последних чартов за бесконечными сигаретами и чашками чая. Когда Джордж был дома, он, конечно же, присоединялся к беседе, а потом просил Малькольма и Ангуса поиграть на басу. Он выкрикивал изменения аккордов и следил за тем, как быстро они могут переключаться. Иногда звук был таким громким, что Джорджа нельзя было расслышать, либо братья специально притворялись, что не слышат его, чтобы все не выглядело так, будто бы они игнорируют указания от своего старшего брата – поп-звезды.

При этом они внимательно прислушивались к практическим советам Джорджа о том, какие гитарные струны и усилители выбрать, как лучше использовать медиаторы, как при необходимости менять тональность. Особенно полезным Джордж был по части того, каких музыкантов из Британии или Америки стоило слушать. Малоизвестные в то время в Австралии имена, такие как Эрик Клэптон (с альбомом Beano, записанным совместно с группой Джона Мейелла Bluesbreakers), Питер Грин и Джереми Спенсер из Fleetwood Mac или Майк Блюмфилд, молодой гитарист из Америки, благодаря которому Blues Band Пола Баттерфилда стал всемирно известным и который позднее помогал Дилану перевоплотиться в звезду электророка). Джордж также постоянно говорил братьям о том, что у американского олдскула, например, у Чака Берри и Little Richard, все еще есть чему поучиться. «О Чаке Берри просто невозможно забыть, – говорил Малькольм. – Абсолютно все, что он сделал, было великим».

Малькольм и Ангус быстро совершали и собственные открытия. «Когда я услышал My Generation у The Who, я был потрясен, – рассказывал Малькольм австралийскому писателю Мюррею Инглхарту. – The Beatles и The Stones были великими, но звучали куда тяжелее. Это изменило все мое представление о музыке. Позже я услышал Jumpin Jack Flash, а затем на меня повлияли еще две песни – Honky Tonk Women и Get Back The Beatles».

Следующим логическим шагом было бы начать играть в группе, поэтому вскоре братья перешли от замедления темпа записей на своем магнитофоне и разучивания по ним аккордов различных песен к живому исполнению. Малькольм в то время зарабатывал на жизнь, ремонтируя швейные машины и трудясь механиком и кладовщиком, при этом у него хватило времени, чтобы присоединиться к группе под названием Beelbub Bues, или Red Houseand, или Rubberband, в зависимости от того, какой концерт музыканты играли. В группе было пять человек. Фронтменом был приятель Малькольма, певец Эд Голлаб. Группа использовала ударные, бас и две гитары, эти же инструменты позже легли в основу исполнения AC/DC. Но на соло-гитаре тут был Малькольм.

«Он был прекрасным соло-гитаристом, – вспоминает Ян Джеф фри. – Возможно, даже лучше, чем Ангус тогда. В самом начале, когда я начинал работать с ними, он исполнял впечатляющие соло и брейки. Но еще лучше у него получалась ритм-партия – возможно, лучше, чем у кого бы то ни было, и, по-видимому, он это понимал. Ангус же больше выступал как фронтмен».

Тогда же Малькольм в течение короткого периода прославился как «крошечный потрясающий гитарист», который мог сыграть любые партии, начиная от блюз-рока, такого как Blodwyn Pig, Savoy Brown и другие, заканчивая звездами нового прогрессивного блюз-рока, к примеру, Black Sabbath или Клэптон во времена его психоделической группы Cream или даже Джимми Хендрикс в эпоху его шоу Are You Experienced.

Уже будучи подростком, только что выпустившимся из школы, он не уступал артистам, входящим в Топ-40. Единственное, в чем Малькольм был хуже, – это хард-рок-версия Come Together группы The Beatles. А в остальном, вспоминал Голлаб, Малькольм Янг «был настоящим гитаристом» и вел себя на сцене соответствующе.

Группа репетировала в старом зале; теперь они все чаще оставались там ночевать, когда были слишком пьяны, чтобы идти домой. Ребята играли в основном каверы, но у Малькольма уже были куда более смелые идеи. Они с Голлабом пили пиво и болтали о том, что будут делать свою музыку в отличие от The Easybeats или любой другой австралийской кавер-группы. Им нужно было что-то совершенно иное, что-то, что бы отличало их от остальных. К тому времени, когда Малькольму исполнилось 18 лет, они уже писали свои песни, вдохновляясь новыми альбомами Стиви Вандера и произведениями новых американских групп с «отрывистым» стилем, таких как Santana. У последней преобладали R&B ритмы с латинскими мотивами, и подобные приемы Малькольму очень нравилось использовать в рок-музыке.

Этот стиль становился все более претенциозным. Led Zeppelin и Deep Purple использовали виртуозные техники, музыка Стиви Вандера и Santana была безумно мощной, и, кроме того, они умели двигать ногами и прыгать на сцене.

Какое-то время Малькольм даже пытался взять на вооружение что-то из джазовых аккордов и играл на синтезаторе мелодии, которые должны были получаться и на гитаре. Позже он будет не задумываясь откидывать любые идеи, которые не вписываются в общую концепцию группы, но в молодости Малькольм изучал о музыке все, что было возможно. Люди думали, что он играл только рок-н-ролл, потому что это единственное, что он знает. Однако Малькольм никогда не переставал следить за группой просто потому, что ее стиль ему «не подходит», не разобравшись, что же она все-таки делает.

В то же время Малькольм хотел, чтобы его воспринимали всерьез, и не терпел, когда к нему относились как к школьнику. Эд Голлаб вспоминал, что уже в юношестве Малькольм из-за своего роста все еще выглядел, как будто ему было 12 или 13 лет.

«Думаю, рост был тем, что ему всегда было сложно принять. Все его подружки были столь юными, потому что они тоже думали, что он совсем юный, даже когда ему было вовсе не 12. И он всегда видел в этом проблему».

А вот для очаровательного седьмого ребенка семьи Янгов никаких проблем не существовало. Ангуса в последнюю очередь интересовало, что люди о нем думают. Пока Малькольм отращивал волосы, покупал узкие расклешенные брюки и пил пиво, Ангус побрился налысо, продолжал драться и наплевательски ко всему относился. Малькольм даже шутил, что с Ангусом дерется меньше народу, чем с ним, потому что никто не отваживается его бить.

Однако в отличие от Малькольма Ангус любил только один напиток – чай, ну и, когда выдавалась возможность, – молочные коктейли. И, конечно же, сигареты. В семье Янгов дымили как паровозы абсолютно все.

Когда Ангус наконец выпустился из школы и начал собирать собственную группу, благодаря связям Джорджа у него появилась новая электрогитара Gibson SG. На такой играли все, от Чака Берри до Джеффа Бека. (Ангус обожал его хит Hi Ho Silver Lining, который сам исполнитель, впрочем, терпеть не мог). В отличие от Малькольма, которому нравилось практиковаться одному, Ангус приглашал приятелей к себе в комнату, и те смотрели, как он играет.

Ангус так же, как и его брат, особо не корпел над аккордами. Он просто дергал и тянул струны. Один из гостей Герм Ковак вспоминал: «Он на пеленальном столике, он поднимает ноги вверх, он прыгает на кровати, он повсюду». После всего этого Ангус посмотрел на Герма и спросил: «Ну и как тебе?» На что Герм ответил: «Ты знаешь какие-нибудь аккорды?»

У Ангуса была и еще одна гитара, старый разбитый Hofner, которую он подсоединял к усилителю мощностью в 60 ватт, включал его на максимальную громкость и издавал всевозможные звуки до тех пор, пока родители не начинали угрожать ему его собственной жизнью, если он не прекратит это безобразие. Тогда Ангусу было 11 лет, а он уже мог запросто переиграть сольные партии Хендрикса или мощнейший рифф из I’m A Man группы Yardbirds. Никакой кропотливой работы здесь не было: пока его было громко слышно и он мог прыгать по всей комнате во время игры, он был счастлив. Ангус не был придирчивым и переигрывал даже песни австралийских групп The Missing Links и The Loved Ones наряду с The Animals и Чаком Берри. Он был одержим классическим хитом Little Richard 1957 года Keep A-Knockin' и все переигрывал и переигрывал проигрыши из этой песни, пока мать не была вынуждена физически его остановить. Этот рифф позже в различных формах ляжет в основу некоторых величайших хитов AC/DC (что интересно, Keep A-Knockin' также станет песней, которая позже вдохновила Led Zeppelin написать песню Rock And Roll).

Что Ангус разделял с братом, так это зрелое восприятие музыки. Тем не менее даже во времена успеха AC/DC все остальные считали их необразованными рок-н-ролльщиками, которые не знали ничего об этом. Однажды сестра Маргарет отвела Ангуса на концерт Льюиса Армстронга на стадионе в Сиднее, после чего он несколько дней пребывал в отчаянии.

Ангуса прозвали банкиром, поскольку он экономил каждый доллар. При этом он без капли сожаления ездил на автобусе в город и тратил карманные деньги на импортные записи. Он также стал часто посещать местную библиотеку. Добрая библиотекарша помогала ему заказывать книги и журналы о музыке из-за границы. Он сидел там часами, перечитывая желтые страницы Downbeat. Ангус приходил в восторг от статей и фотографий его героев – блюзовых гитаристов, таких как Мадди Уотерс и Бадди Гай.

Не подумайте, что он был ребенком-одиночкой, который все свободное время проводил среди книг. Один из его приятелей того времени Ларри Фон Кридт, иммигрант из Америки, который тоже мог сыграть что-нибудь эдакое на электрогитаре, вспоминал, что вокруг седьмого сына Янгов всегда было много друзей. Они были «жесткими парнями», и хотя Ангус был самым маленьким, он был «лидером круга».

Однажды тихого новичка Фон Кридта избили местные хулиганы, и Ангус, будучи вполовину их роста, угрожал им: «Если вы его еще раз тронете, будете иметь дело со мной!» Его новый друг отмечал: «Ангус был достаточно самоуверенным парнем. Он часто ввязывался в неприятности и притягивал хулиганов… Но я всегда чувствовал, что его все уважали и принимали».

Честь. Лояльность. Жесткость. И способность схватывать все на лету, не следуя ничьим правилам, кроме собственных. Казалось бы, во времена, когда братья начинали свой путь на солнечных улицах Сиднея шестидесятых, Кранхилл уже остался для Малькольма, Ангуса и Джорджа далеким воспоминанием. Но это не так. Его тень будет преследовать их на протяжении всего пути.

Однако вместе с рок-н-роллом и девушками пришли сигареты и алкоголь, а позже, когда Бон уже повзрослел, – порошок и марихуана.

Глава 2 Милый мальчик

В ранние годы AC/DC публика в пабах Сиднея была достаточно образованной. Люди интересовались у Бона Скотта, AC он или DC, и вместо того, чтобы заткнуть им рот, как он однажды уже делал, и, возможно сделал, бы еще раз, Бон просто улыбался и говорил: «Ни то ни другое. Я молния посередине».

Таким он и был. Тяжело придумать лучшее описание роли Бона Скотта в AC/DC. И это стало ясно уже после его первого появления в группе. Он был мясом в сэндвиче между риффами (и еще риффами) Малькольма и Ангуса Янгов. Бон Скотт – не просто шедевральный голос поверх их эффектных гитар, он еще и автор текстов легендарных песен.

Сам он позже скажет: «Алкоголь, распутные женщины, пот на сцене, плохая еда – все это поддерживает тебя в хорошей форме, все это и правда идет на пользу!» Конечно же, дела обстояли совсем не так.

Возможно, все это и было хорошо, но только для эго, а никак не для души и тела. И Бон осознал это первым из всей группы. Несмотря на это, Ангус позже подтвердил: «Я не думаю, что без Бона группа AC/DC была бы такой, какой она в итоге стала… Он был характером и вкусом AC/DC. Он был одним из самых дерзких людей, которых я встречал. Когда я впервые его увидел, Бон даже не мог говорить по-английски: его речь состояла сплошь из матерных ругательств. С ним все стало более приземленным и прямолинейным».

На самом деле в образе Бона Скотта не было ничего ироничного. Да, он мог напиться до потери сознания и врезать любому, кто встал бы у него на пути. Да, у него было отличное чувство юмора, поэтому в компании с ним всегда было весело. Все вокруг были друзьями Бона, пока в один день все не перевернулось.

Позже вы увидите его обратную сторону, мрачную и депрессивную, которая прикажет миру оставить его в покое.

Бон родился в Шотландии. Он рос напыщенным хулиганом. Янги были кланом, но, скорее, могли называться одним словом «sept», означавшим маленькую семью простого происхождения, но присягнувшую на верность и ведущую себя как настоящий клан.

В отличие от них Скотты были низменным кланом, который произошел от клана «аргилл» из Ирландии. Он появился очень давно, за много веков до возникновения католицизма. Девизом семьи Скоттов было слово «Amo», что означает «Я люблю». Скотты пользовались уважением в кругах националистов, поскольку поддерживали короля Шотландии Роберта I и сражались вместе с ним в битве при Бэннокберне и во многих других битвах и войнах за независимость Шотландии в то время, когда Папа Римский изгнал Короля. Им даже угрожали смертью за то, что они поддерживали Роберта I. И все эти гонения не могли не отпечататься на характере этих людей, что было заметно даже спустя много поколений.

Чарльз Скотт, а для приятелей просто Цыпленок, родился в 1918 году в маленьком рыночном городке Кирримуир. Город располагается в пяти милях к северо-западу от Форфара. До него можно добраться по однополосной трассе A 928, идущей вверх. Город находится на вершине холма, к югу от Glen Clova и Glen Prosen и к северу от Glamis, замка, где родилась королева-мать Елизавета. Город разделен на две отдаленные друг от друга части. Одна – старый рыночный город, в котором до сих пор сохранились узкие улочки и аллеи с домами, построенными из традиционного красного песчаника. Тогда узкие улицы и дворы освещались газовыми лампами. Другая часть была более современной и туристической, улицы были выложены плиткой, а музей и сувенирные магазинчики свидетельствовали о том, что тут еще жив туризм.

Одним из известнейших жителей Кирримуира того времени был Джеймс Барри, автор истории о Питере Пэне, памятник которому поставлен на городской площади со стороны Бэнк Стрит. Статуя находилась прямо напротив Двора Камберлэнд, где жили Чарльз Скотт и его семья, и перед «городской тюрьмой» – древней часовой башней, в которой ранее веками содержались узники и которая также в разное время была мировым судом, полицейским участком, а сейчас является частью музея. На нескольких старых зданиях здесь лежит «ведьмин камень»: тяжелый серый камень, встроенный в традиционный красный песчаник. Он словно напоминает всем об эпохе охоты на ведьм и панике, поглотившей эти места в XVI веке.

Бэнк Стрит – короткая улица всего в несколько сотен ярдов с банкоматом и офисом Royal Bank of Scotland, трехзвездочным отелем и баром The Triumphs. Она идет от городской площади до пересечения с улицами Merry Well Brae и Schoolwynd. Здесь у семьи Скоттов была своя пекарня. Однако сегодня от этой пекарни не осталось и следа, о ней не припоминают даже местные жители почтенного возраста. Они предполагают, что пекарня была как раз-таки за Бэнк Стрит, на Реформ Стрит. В том районе и правда есть пекарня, но по словам одного из местных жителей, там всегда продавалась всякая всячина. Более точной является информация о том, что мужская половина Скоттов напивалась в гостинице Bellie’s BraeInn, сохранившейся с 1857 года и располагающейся на углу Двора Камберлэнд, где Скотты жили в доме номер 2. Настоящий же дом Скоттов был снесен вместе с остальными зданиями во дворе в начале девяностых. Вместо них построили сувенирный магазин и туристический центр, а также более современные жилые дома.

Как бы то ни было, семейный бизнес Скоттов был сосредоточен на их собственной пекарне, открытой отцом Чарльза Александром в 1920 году. Как и его сын в будущем, Чарльз дружил с пареньком по имени Ангус. Двое подростков мечтали сбежать к морю, пока его отец Алек не положил конец этому безумию. После этого случая Чарльз стал работать в семейной пекарне вместе со своим старшим братом Джорджем. При этом Алек не был тираном, наоборот, он всегда был готов выпить после работы и любил петь вместе со своими сыновьями.

Джейн, мать Чарльза и Джорджа, сподвигла второго научиться играть на фортепиано. Чарльз тоже пробовал играть, но ему больше нравилось петь и развлекать народ своими шутками и историями. Однажды он сказал австралийскому журналисту Клинтону Уокеру: «Я просто любил выходить из дома, хорошо проводить время и быть немного хулиганом». Когда началась Вторая мировая война, 22-летний Чарльз уже был членом территориальных войск и был призван на фронт в составе британской армии. Там он служил в качестве пекаря и сначала попал во Францию, а позже в Ирландию, Северную Африку и Италию.

Во время тренировок в прибрежном городе Киркальди Чарльз познакомился с Изабель Каннингэм Митчелл – Изой – на субботних танцах. Иза, темноволосая стройная девушка с милым личиком, была одной из четырех дочерей в семье и всегда была в курсе всех событий. Как и Чарльз, она любила музыку и росла в музыкальной среде. И мать, и отец девушки играли на фортепиано и на органе. «У отца приятный оперный голос», – говорила она Уокеру.

В 1941 году во время одного из армейских отпусков Чарльза они с Изой поженились. Джейн Скотт была в ужасе. Скотты были владельцами пекарни и считали себя «почтенными людьми», или «средним классом», и Джейн, по ее же словам, была «очернена» тем, что ее сын женился на ком-то, как ей казалось, ниже себя, на ком-то «из простого рабочего класса». Но Чарльзу было 23 года, он был солдатом и больше не собирался слушать, что ему делать, а чего не делать.

Два года спустя Иза родила их первого ребенка. Мальчика назвали Сэнди, но малыш умер через девять месяцев. Чарльз даже не успел его увидеть. Когда он демобилизовался в декабре 1945 года, Иза уже была беременна вторым сыном.

Они вернулись в Кирримуир и поселились в скромном доме с террасой на улице Roods, который для них купил Алек. Чарльз снова стал работать с отцом и братом в пекарне. Семейная жизнь шла хорошо. Иза ходила в церковь по воскресеньям, Чарльз присоединился к компании любителей оперы и пел Гилберта и Салливана. Он также наконец понял, на каком инструменте ему нравится играть – это были ударные, и он стал барабанщиком в группе Kirrimuir Pipe («Духовые Кирримуира»).

Картина наконец полностью сложилась, когда 9 июля 1946 года у пары родился сын Рональд Белфорд (среднее имя его бабушки) Скотт. У малыша были темные волосы, выразительные глаза матери и хищные повадки отца. Он интересовался всем вокруг уже с самого детства. Как только Рональд пошел в школу, начались проблемы. «Он никогда не приходил домой, – вспоминает Иза. – Он просто уходил со своими мелкими ребятами, а я должна была идти за ним и звать его обратно. Вот так все и началось!»

Как и отец, Рональд любил играть на ударных. Он стучал по форме для бисквита вязальными спицами своей матери или по доске для хлеба вилками и ложками. Когда духовой оркестр его отца маршировал мимо их дома, что происходило почти каждый субботний вечер, маленький веснушчатый Ронни (как называла его мать) маршировал вместе с ними. Ему было три года, когда родился его брат Дерек, и семь, когда родился Граем. Как старший брат, Ронни любил командовать «курятником», но он был «скорее озорным, чем непослушным», говорила Иза.

Тем временем отец семейства заскучал. Шесть лет, проведенных в армии за границей, дали ему понять, что представляет собой жизнь за пределами маленького Кирримуира, и теперь 34-летний Чарльз Скотт начал осознавать, что именно так может пройти вся его жизнь.

Как и в Ирландии, в Шотландии очень многие искали лучшей доли вдали от дома, перебираясь в Англию и за ее пределы. В суровые послевоенные годы люди стремились в новые, более молодые страны с процветающей экономикой, например, в Канаду и США, Новую Зеландию и Австралию.

Чарльза и Изу так же, как и семейство Янгов, привлекала программа иммиграции. Сестра Изы уже переехала в Мельбурн в 1951 году и писала домашним о своей новой жизни в стране круглогодичного солнца, все больше агитируя их отправиться за ней.

Довоенное население Австралии составляло менее семи миллионов человек. Количество переехавших по программе людей за пять лет с момента ее начала к тому времени составляло более миллиона. Однако рады были не всем. К темнокожим и латиноамериканцам относились как к аборигенам. Англичан же в этих местах всегда будут именовать скулящими шпицами, как и ирландцев, которые теперь населяли всю страну. Шотландцев, в числе которых были и Скотты, вопреки советам матери Чарльза, все же севшие на корабль до Мельбурна в 1952 году, принимали с распростертыми объятиями. В них австралийцы рабочего класса видели военных союзников, выживших несмотря на многовековое давление со стороны Англии, трудолюбивых протестантов. Такой духовной близости местные жители не испытывали ни с одним другим народом.

Вначале они остановились в доме сестры Изы в районе Саншайн на окраине Мельбурна. Позже семейство переехало в собственное жилье на той же улице. Чарльз оставил торговлю и устроился мастером по окнам. Маленького Ронни отдали в начальную школу в том же районе. Он быстро стал популярным среди других детей благодаря своему умению играть на барабанах. Также Ронни часто играл на волынке и на семейном фортепиано. Иза пыталась заставить его сделать занятия систематическими, но мальчик, как и его отец, не был достаточно усидчивым для того, чтобы брать уроки. Однако когда он начал просить у родителей аккордеон, обещая, что точно будет заниматься, они без всяких вопросов продали фортепиано и купили инструмент семилетнему сыну. Он был настоящим молодцом и не пропускал уроки, но потом в один момент перестал играть. Именно тогда, как потом говорил он сам, Ронни понял, что по-настоящему хотел играть на ударных, как его отец.

Родители продали аккордеон и купили малышу Ронни его первую настоящую ударную установку. «Ему не нужно было напоминать, что следует заниматься, – говорила Иза. – Это было просто ему дано».

Ронни также был очень спортивным от природы, любил плавание и стал регулярно посещать местный бассейн, где нырял с самой вершины башни, в то время как другие дети его возраста и даже старше смотрели на это с удивлением и восхищением. Он ждал, пока спасатели забеспокоятся и станут просить его не прыгать, и затем полулетел-полупрыгал, ударяясь о воду животом. Это были первые прыжки маленького Ронни с трамплина перед публикой. И далеко не последние.

В 1956 году малышу Граему поставили диагноз «астма», и семейный врач посоветовал Скоттам перебраться в места с более сухим и теплым климатом, к примеру, в Западную Австралию, что они и сделали, обосновавшись во Фримантле, маленьком шумном портовом городке в 12 милях от Перта. Более сотни лет Фримантл был вторым домом, как это обычно случается в таких районах, для жуликов, матросов, сутенеров и их клиентов. К середине пятидесятых, однако, наличие индустриального Куинана в 15 милях к югу начало менять культурный состав города. Сюда приезжали люди, которые хотели найти работу в Куинане, и вдруг их количество начало преобладать над числом проходимцев.

В город приехал и Чарльз Скотт, которому предложили работу в западном подразделении того же места, где он был устроен в Мельбурне. Он купил дом на северной стороне реки, куда также переехали и Иза с детьми. Чарльз присоединился к местной Каледонской общине, Иза стала активным членом организованного ей же «Шотландского клуба» – это произошло незадолго до того, как Чарльз присоединился к шотландскому духовому оркестру и начал брать с собой маленького Ронни, который выступал в качестве сессионного барабанщика. Когда бы группа ни давала концерт, пусть даже в самое неудобное время, вся семья надевала свои килты и шла на него.

Когда Ронни было 10 лет и он учился в начальной школе на севере города, одноклассники прозвали его Бонни. Дети посмеивались над шотландско-австралийским акцентом, и вместо Ронни Скотта теперь его звали Бонни Скотланд. Он ругался со всеми, кто умудрялся выкрикнуть это имя, к примеру, на игровой площадке, но оно никуда не уходило. «Мне было все равно, – говорил он с безразличием. – Никто на мне не ездил, и это главное». Но к тому времени, когда он уже был подростком, даже лучшие друзья называли его Бонни – или просто Бон.

Примерно в то же время он впервые выступил перед публикой: Бонни играл на волынке на школьном концерте в здании мэрии в северном Фримантле. Он был возбужден тем выступлением, благодаря ему он даже стал серьезнее относиться к игре на барабанах. Он стал лучшим ударником в категории до 17 лет, занимаясь уже в течение пяти лет. Добродушный и безбашенный парень с большими веснушками и огромной улыбкой, Бонни был популярен «благодаря своим родителям», как ему зачастую говорили. Но, когда парень пошел в среднюю школу на John Curtin High, все изменилось. Он был уже не мальчиком, а подрастающим мужчиной, любителем больших тусовок, и, как любой другой подросток того времени, открыл для себя рок-н-ролл. Теперь пути назад уже не было.

Молодой Бон Скотт восхищался как признанными гениями, такими как Чак Берри, Литл Ричард и Элвис, так и местными австралийскими рокерами, к примеру, Джонни О’Кифом. Его композицию Wild One Бон напевал в душе (позже на эту песню в различных вариациях сделают кавер-версии Джерри Ли Льюис, Игги Поп, Лу Рид и многие другие). Бон вспоминал, как Иза просила его замолчать: «Моя мама говорила: “Рон, если ты не хочешь петь нормальные песни, помолчи! Не пой этот рок-н-ролльный мусор”».

Потом были девушки, которые отлично вписывались в его представление о жизни в стиле настоящего рок-н-ролла. Брат Бона Граем вспоминал: «Ему нравилось внимание девчонок. Однажды о нем написали в газете, где на фото он был в шотландской одежде, а рядом стояли две высокие танцовщицы примерно такого же возраста, как он, двенадцати или тринадцати лет. Он буквально расплывался в улыбке».

Однако вместе с рок-н-роллом и девушками пришли сигареты и алкоголь, а позже, когда Бон уже повзрослел, – порошок и марихуана. С такими увлечениями он вписывался в местную «тусовку» – уличные банды подростков, которым нравилось драться, драться и еще раз драться.

Бон общался с парнями постарше, завоевав их признание курением, потасовками и тусовками с девушками. К тому моменту, когда ему исполнилось 15 лет, у него уже была своя собственная банда, в которую входили он и его лучшие друзья Терри и Моэ. Бон был лидером, потому что мог уложить любого, кто бы встал у него на пути, одним ударом.

Наличие «своей банды» помогало ему получить серьезное уважение не только как к музыканту. Это выходило за рамки школьных уроков. В 1961 году, как только стало официально разрешено, Бон покинул школу и устроился на ферму водителем трактора. Но он бросил это дело, когда Терри предложил ему устроиться на корабль ловить раков. Бону казалось, что он совершает храбрый поступок, но вскоре фантазия была разрушена. Морскому рыбаку приходилось много работать, вставать и выходить на палубу еще затемно и не возвращаться, пока руки не «отваливались» и ноги не переставали держать тело. Единственным плюсом всей этой затеи стало то, что Бон проколол ухо; в то время это была диковинная для молодых парней вещь, если они не были моряками.

Молодому Бону было все равно, чем он занимается, если к концу каждой недели он получал несколько долларов, а работа не сильно отвлекала его от настоящей миссии – быть рокером.

Одной из девушек Бона была Маурин Хендерсон, сестра его приятеля Терри. По выходным они с Боном любили принарядиться и отправиться танцевать рок-н-ролл и джайв. Иногда они ходили в кино, где смотрели рокерские фильмы, такие как The Girl Can’t help It или Jailhouse Rock.

У Бона были все регалии «плохого парня», потому что в то время ты был либо рокером, либо щеголем. Бон ходил с длинными волосами, уложенными с Brylcreem, в черной кожаной куртке и узких джинсах и вроде бы точно не был рокером. Кроме того, щеголи слушали похожую музыку, правда, Бон и его приятели тогда слушали только Элвиса и Литла Ричарда, а щеголи предпочитали Бадди Холли и The Everly Brothers, которых Бон считал «девчачьими». Парни-щеголи даже одевались как девушки, ходили в элегантных кардиганах, широких брюках, правда с короткими стрижками. Бон бы умер, если бы его приняли за щеголя.

Как только Бон сдал экзамены, он сел за руль. Ему нравились большие и быстрые американские модели машин, «танки», как их называли во Фримантле. Любой, кто попытался бы обогнать Бона, хорошенько получил бы. Он был невысокого роста, но это его не смущало, он никогда не отказывался от драки. В этом была его схожесть с отцом и с остальными Скоттами.

Затем Бон начал задумываться о первой татуировке. У него было хорошее чувство юмора, в его ярких темных глазах всегда искрилась ирония. И когда они с Терри пошли набивать свои первые татуировки на улицу East Perth, последний вышел с надписью Death Before Dishonor на руке. У Бона была такая же, но не на руке, а на нижней части живота. По его лицу текли слезы, пока татуировщик иглой проходился по его телу, но Бон изо всех сил старался терпеть и не признавал, что для первого раза он зашел слишком далеко. Боль была настолько сильной, что в течение нескольких недель после этого он не мог застегивать брюки.

Тогда он еще не был алкоголиком, каким станет после 20 лет, слушал блюз, курил все, что можно было держать между пальцами, и никогда долго не искал проблем – они сами находили его. Субботними вечерами они тусовались с Терри, Маурин и остальными в Cafe de Wheels, около которого стояли Chevrolet, Dodge Custom и даже «Мустанги».

Как Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без причины», они обычно брали друг друга «на слабо», соревнуясь в том, кто быстрее доедет до пляжа. У Терри был «Ford», а Бон чаще всего брал у кого-нибудь машину на вечер, чтобы похвастаться перед друзьями. Однажды они были на пляже, и Бон врезался в грузовик, практически разбив его надвое.

Не обошлось без полиции. Там хорошо знали Бона и Терри и начинали звонить им, как только в городе было что-то украдено или разбито. «Они просто выходили на улицу и сливали бензин, – вспоминает Маурин. – Я должна была стоять и следить, чтобы никто не увидел, как они его откачивают».

Парни продолжали смеяться полиции в лицо, но со временем ситуация все обострялась. Однажды полицейские сильно избили Терри. Бон в ответ до полусмерти избил одного из них. Однако ничего так и не было доказано, и все продолжало идти своим чередом, от плохого к очень плохому. Родители очень переживали за сына, Чарльз старался с ним разговаривать. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Бон просто не переехал к родителям Терри.

Грань между тем, чтобы довести что-то до предела и зайти за этот предел, достаточно тонкая. Когда Бон Скотт все-таки пересек эту линию в первый раз, ему было 16 лет. Одним субботним вечером он пошел на танцы на пляж в порту. Там он, как обычно, поднялся на сцену и спел одну или две песни вместе с местной группой. Потом он «прогулялся по пляжу» с симпатичной девушкой, с которой только что познакомился. Но когда он вернулся, другие молодые люди подумали, что теперь «пришел их черед».

Возможно, Бон и был хулиганом и авантюристом, но, по его мнению, он также был джентльменом, по крайней мере, когда дело касалось девушек.

И он, недолго думая, решил преподать урок этим юношам. Он начал крушить все вокруг, падали столы, билось стекло. Кто-то вызвал полицию, и Бон, истекая кровью, залез к Терри в машину.

Конечно же, полиция прекрасно знала, кто он такой, и случайно поймала его той же ночью – за 12 галлонов украденного бензина.

Его арестовали и посадили в тюрьму до утра понедельника. Бона вызвали в Детский Суд Фримантля и обвинили в предоставлении ложного имени и адреса, сопротивлении полиции, половой связи с несовершеннолетней девушкой и, наконец, краже этих 12 галлонов бензина. Чарльз и Иза присутствовали на слушании и были в ужасе. Теперь до того, как ему исполнится 18 лет, Бон должен был принимать участие в деятельности службы по защите детей. Также ему рекомендовали находиться под домашним арестом в максимальной безопасности. С Бона также взяли двухгодичное обязательство, что он будет привлечен к дополнительному наказанию в случае незаконных половых контактов (к счастью, он этого не делал).

Все это было ужасно для Бона и его семьи. Однако благодаря этому случаю о карьере Скотта как начинающего преступника точно можно было забыть. Случись это пятью годами позже, возможно, дело приняло бы другой оборот.

В 16 лет, когда Бон только начинал испытывать судьбу как певец, он понял, что это должно стать делом его жизни. Благодаря субботним танцам на пляже в порту, на которых пел Джонни Янг, Бон прославился чем-то еще, кроме хулиганства. Джонни обычно пел одну или две песни, пока толпа во главе с Маурин не начинала кричать: «Мы хотим Бонни! Мы хотим Бонни!» Бон выходил на сцену, забирал микрофон у Янга и пел Long Tall Sally и Blue Suede Shoes. «Все девчонки сходили по нему с ума, – вспоминает Маурин. – Джонни Янг даже расстраивался».

Бон отказывался делиться деталями своей прошлой жизни, но то тут, то там всплывали новые подробности. Угроза разоблачения пришла откуда не ждали: Алек и Джейн, дедушка и бабушка Бона из Кирримуира, решили в первый раз навестить Чарльза, Изу и детей.

Несмотря на свое никчемное поведение, Бон все еще чувствовал себя милым хорошим мальчиком. Он участвовал в гонках, крал машины, дрался, но помимо этого, к примеру, недавно получил стипендию. Он с нетерпением ждал первой с тех пор, как семья перебралась в Австралию, встречи с родственниками. Многими годами позже девушка Бона Сильвер Смит в разговоре с Клинтоном Уокером объясняла: «У Бона тогда был выбор либо остаться под опекой родителей, в случае чего все плохое было бы забыто, либо проходить через судебный процесс. В таких обстоятельствах он не мог встречать дедушку с бабушкой, поэтому сделал выбор в пользу судебного процесса. К тому времени, как он вышел, родственники, разумеется, уже уехали, а позже и умерли. Он всегда жалел, что не мог это исправить».

Riverbank не было обычным учреждением для несовершеннолетних. Это была специально построенная тюрьма для мальчиков, совершивших серьезные преступления. Не было открытых спален, только запертые камеры. Все это было по-настоящему тяжело. Старшие издевались над младшими, были распространены сексуальные нападения. Каким-то образом Бон продержался там девять месяцев.

В тюрьме было непросто оставаться крепким орешком. Каждый день подъем в шесть утра, потом ледяной душ. Затем Бон снова ложился на койку, курил и все время думал. Остаток дня проходил за различными работами – в мастерских, на кухне, в прачечной.

Он часами драил холодный грязный пол, который, откровенно говоря, нельзя было очистить. Пальцы были красными и деревянными. Позже вечером, после обыкновенно отвратительного ужина, который подавали в общем зале, все играли в карты и слушали радио. Надзиратели пытались заставить мальчишек читать книги или играть на музыкальных инструментах, но желающих было немного. Иногда кто-то монотонно читал вслух. Бон присоединялся, но нечасто. Он переживал за свою шкуру.

От скуки парни затевали драки каждый день, иногда – каждый час. В наказание тебя сажали в «клетку», и это было самым ужасным, что можно было придумать, для таких социальных людей, как Бон. Единственная отрада наступала в воскресенье, когда после ланча можно было принимать посетителей. Для своих семей заключенные устраивали концерты. Бон всегда участвовал, поскольку хорошо играл на барабанах. Именно тогда он понял, что хочет выступать в группе, как The Beatles, которых он впервые услышал по радио как раз в Riverbank. Вскоре он уже говорил своим родителям о том, что как только выйдет, то найдет хорошую группу и станет знаменитым. Они, в свою очередь, просто надеялись, что он не попадет обратно в тюрьму. Достаточно было взглянуть на лица людей, с которыми Бон тогда общался, чтобы сказать, что это легко может быть всего лишь началом пути, в котором тюрьма быстро становится домом.

Бон вышел из тюрьмы перед Рождеством 1963 года. Его надзиратель порекомендовал ему вступить в территориальные войска. Однако на интервью, на которое Бон пришел в сопровождении этого надзирателя, ему было сказано, что у него нет необходимых качеств, чтобы стать ни солдатом, ни даже членом запаса. Когда Австралия присоединилась к войне во Вьетнаме в следующие годы, Бон должен был записаться в национальные войска, но его так и не призвали. Позже он хвастался тем, что его не взяли в армию, потому что он якобы «плохо приспособлен к социальной жизни».

Втайне Бон был очень рад, что все так вышло, потому что теперь он мог сконцентрироваться на том, чтобы его подростковая мечта воплотилась в жизнь: он хотел стать барабанщиком в группе и играть рок-н-ролл. Он начал работать в Западно-австралийском Совете по сбыту яиц и играл на барабанах каждый вечер. Ударную установку он поставил у эркерного окна семейной гостиной. Желающих податься в певцы или гитаристы было хоть отбавляй, а вот хорошие барабанщики были на вес золота. Поэтому Бон достаточно быстро нашел группу The Spectors, названную в честь продюсера Фила Спектра.

Гитаристом был Уин Милсон, а вокалистом Джон Коллинс, оба тогда работали на нефтеперерабатывающем заводе в Квинане. Брайан Гэнном играл на басу, Бон – на ударных. The Spectors стали кавер-группой и исполняли танцевальную музыку, которая обычно звучала на субботних дискотеках. Они выступали в The Big Beat Centre, в центре Перта. Бон был недоволен тем, что все время находится в тени остальных музыкантов, и решил, что для барабанщика будет неплохо петь пару песен каждый вечер. Остальные члены группы не поддерживали эту идею, но выступать против и спорить с «крепким орешком» тоже никому не хотелось. Он взял песню The Kinks You Really Got Me, которая и стала изюминкой сета. По крайней мере, Бон точно так думал.

В 1965 году Австралию захватили The Beatles, Rolling Stones и различные группы, которые пытались их скопировать. The Spec-tors подхватили эту волну и переигрывали те же песни, что и все остальные: It’s All Over Now Rolling Stones, Gloria Them, а в какой-то момент даже Yesterday The Beatles. Бон уговорил своего отца дать ему новый грузовичок «Фалькон», чтобы привозить ударную установку на концерты, пообещав, что будет обращаться с ним очень аккуратно. И он почти сдержал обещание, правда, на этот раз большой бедой была не скорость, а усталость. Однажды, возвращаясь с субботнего концерта, Бон заснул за рулем и врезался в фонарь на шоссе Stirling. Он попал в больницу с разодранным лицом и руками.

Еще одно происшествие случилось с Боном на другом концерте The Spectors, в молодежном клубе Medina. Он впервые в жизни влюбился. Объектом чувств была потрясающей красоты 17-летняя блондинка по имени Мария Фан Флиман.

Бон привык к тому, что на концертах все девушки были от него без ума. Но он в жизни не встречал такой, как Мария. Она была хорошей католической девочкой со строгими правилами, которая стала бы целоваться, но не стала бы заниматься сексом. И Бон вдруг понял: чтобы завоевать эту девушку, ему недостаточно быть хулиганом, или барабанщиком, или даже и тем и другим сразу. Ему нужно вспомнить хорошие манеры, которым его научила Иза, и быть джентльменом. Такая, как Мария, требовала ухаживаний, и Бон старался изо всех сил.

Мария позже рассказывала, что Бон сделал ей предложение: «Он хотел жениться на девственнице». Она знала, что если он не переспит с ней, то сделает это с очередной фанаткой после концерта. Однако рядом с ней он всегда превосходно себя вел, никогда не ругался и не пил.

У этих отношений была еще одна проблема: мать Бона была протестанткой, в то время как Мария росла в католической семье, и, более того, по словам Изы, «просто погрязла в религии». У родителей Марии были аналогичные проблемы: их дочь встречалась с уличным хулиганом. Неужели она не могла найти себе более достойную партию!

Но для Бона неодобрение чего-то чьими то ни было родителями было привычным делом. Более того, он не мог отказаться от Марии. Она, в свою очередь, тогда устроилась на работу в судоремонт и вместе со своим братом Джо съехала из дома в отдельную квартиру поближе к дому Бона, тем самым показав, что ей тоже плевать на мнение родителей. Бон стал проводить с ней все свободное время.

Тем не менее она все еще не хотела спать с ним до свадьбы, поэтому Бон удвоил свои усилия: модно одевался, водил ее на ланч, даже ходил с ней в церковь – в католическую церковь! – по воскресеньям. Все, чтобы доказать свою настоящую любовь, а потом и залезть к ней в трусики…

Конкурентами The Spectors на местной сцене тогда были The Winztones с вокалистом-фронтменом Винсом Лавгрувом. Винс пел и играл на гитаре попсовую музыку с 14 лет. Он начинал в инструментальной серф-группе The Dynells, после этого перешел в The Dimensions и затем – в The Winztons. Их пути с Боном несколько раз пересекались на протяжении этих лет. Позже Винс вспоминал: «Бон был милым маленьким барабанщиком с такими же милыми маленькими глазами, ушками, как у феи, милым вздернутым носом, забавным шотландским акцентом и четырьмя простыми маленькими татуировками. Ты просто знал, что если пойдешь с ним тусоваться, сможешь отлично провести время».

Когда в июне 1966 года Джонни Янг наконец занял первую строчку национального хит-парада с синглом Step Back, который написали Стиви Райт и Джордж Янг, он сделал то же самое, что и любой успешный в Австралии поп-артист того времени – переехал в Мельбурн. Это была центральная австралийская сцена. Теперь пришла пора The Spectors и The Winztones побороться за звание главного артиста. У Винса, однако, была идея получше. Почему бы не объединить две группы в одну? Так можно было бы получить все местные концерты. Местный диджей на радио 6KA Алан Робинсон предложил название для этой группы – The Valentines. И если Бон и Уин были настроены и дальше всерьез заниматься музыкой, то остальные не хотели работать по выходным: все встречались с девушками и планировали в будущем жениться.

Группа начала с поп-соул каверов Уилсона Пикета и Samand Dave. Уникальность заключалась в том, что ребята совместили в одной группе двух ярких вокалистов, Винса Лавгрува и Бона Скотта.

У Винса была ведущая роль, но, по его словам, тогда между парнями не было большой борьбы за лидерство, потому что никто из них в то время не был готов работать в одиночку. «У нас было крутое по тем временам шоу. Мы запрыгивали на усилители, у нас взрывались фейерверки… Мы всегда заранее проговаривали, что мы будем делать, а что нет».

Сцена в Перте была больше похожа на кабаре: нужно было платить пробковый сбор за принесенный с собой алкоголь, при этом вокруг ничего не продавалось, хотя клубы работали до трех утра и плата за вход была приличной.

Более элитными были клубы для состоятельных рабочих, которые приезжали с севера Австралии, из горнопромышленных городов. Таким местом был, например, клуб Mount Tom Price. Здесь бывали люди, которые работали по полгода, а затем три месяца были в отпуске и приезжали в Перт, чтобы потратить все заработанные деньги в хороших заведениях, таких как Top Hat, North Side или Trend Setter. Они хотели послушать хиты из Топ-40, и The Valentines давали им такую возможность. The Valentines надевали рубашки с рукавами-фонариками, синие костюмы из гладкой блестящей ткани и широко улыбались, исполняя Build Me Up Buttercup.

Во время этих концертов Бон бил себя кулаком в грудь на слове «сердце», в то время как Винс тихо подпевал. Бон показывал, что у него действительно есть голос, когда пел Gloria The Spectors. И именно благодаря Винсу Бон стал серьезно работать над своим вокалом.

Собственный материал музыканты пробовали только в серф-клубах, расположенных вдоль западного побережья, где регулярно проводились танцы «стомп». Подобным местом на пляже, в котором они играли регулярно, был Swanbourne. Но группе там не платили, как и на площадках в центре города, и ребята перестали выступать в такого рода заведениях. Они сыграли уже во всех маленьких клубах в округе и развивались достаточно быстро.

В 2008 году Винс написал: «Бон показывал всю свою харизму на сцене. У него горели глаза, брови приподнимались, губы собирались в хитрую ухмылку. Одним словом, он здорово привлекал к себе внимание. У Бона был уникальный голос, который отлично перекрывал мой, достаточно хлипкий и попсовый».

Вместе они могли захватить мир. «Мы были очень бедными, почти выживали, воровали молоко, которое люди оставляли у порогов своих домов, жили на вареной картошке. Мечта об успехе была нашей мантрой», – говорили они.

Бон теперь работал почтальоном и каждое утро развозил на велосипеде корреспонденцию. Он часто приходил на работу в своем потном сценическом костюме после бессонной ночи. А Винс в это время трудился в магазине мужской одежды Pellew’s во Фримантле. Обычно они с Боном выпивали или нюхали что-нибудь за углом этого магазина. «Мы жили своей мечтой и тем, что должно было произойти с нами дальше», – говорил Винс.

В октябре певец Пи Джей Проби приехал с концертом в Перт, и на разогреве выступала только одна группа: The Valentines. А к новому году музыкантам предложили контракт с Clarion Records, тем же лейблом, благодаря которому стал известным Джонни Янг. Студия принадлежала местному бизнесмену Мартину Кларку и открылась всего год назад на волне возникновения независимых австралийских лейблов. Поэтому денег было немного.

Первая запись The Valentines проходила в маленькой подвальной студии на Hay Street в центре города. Все происходило ночью, когда время было практически бесплатным. К утру было записано две песни, которые позже превратятся в их первые синглы: сделанный кое-как кавер на песню Артура Александра Every Day I Have To Cry (мелодию, которая ляжет в основу хитов Айка и Тины Тернер, The McCoys, Дасти Спрингфилд и других) и на хит Small Faces I Can’t Dance With You. Этот трек вышел в мае 1967 года, широко транслировался на радио в шоу Алана Робинсона 6KA и попал в Топ-5 чартов Западной Австралии. Бон чувствовал, что он – правильный вокалист в правильной группе, хотя был, скорее, вторым номером. Тем не менее он – вокалист, в группе, у которой были отличные записи.

Количество фанатов The Valentines все увеличивалось, и в июне 1967 года они сыграли на разогреве у The Easybeats в Театре Ее Величества. The Easybeats уже были звездами журнала The Oz. Они только что вернулись из Великобритании, где песня Friday On My Mind принесла им огромный успех.

Как и другие молодые австралийские группы, The Valentines равнялись на The Easybeats. Бон даже взял некоторые движения, которые выполнял на сцене, у «малыша» Стиви Райта. The Valentines не могли поверить своему счастью, когда хедлайнеры после концерта пригласили их на вечеринку в свой отель.

The Easybeats были по-настоящему популярными, и их всегда окружали молодые девчонки, где бы они ни находились. Джордж Янг и Стиви Райт настояли на том, чтобы группы обменялись футболками, как две футбольные команды. И когда Джордж и Гарри Ванда вдруг предложили отдать им какую-нибудь из песен, Бон впервые в жизни посмотрел на Винса так, как будто не знал, что сказать.

Сама по себе песня She Said была достаточно непоследовательной, как и все, к чему Джордж и Гарри приложили свою руку. Но для The Valentines это был еще один хит, с которым они вошли в Топ-10 синглов Западной Австралии, снова по версии шоу Робинсона.

Тем же летом The Valentines выиграли западно-австралийский конкурс Hoadley среди групп и поехали на финальный раунд в Мельбурн. Винс и Бон верили в то, что коллектив должен выйти на уровень страны, как делали их успешные предшественники, такие как Джонни Янг, Рэй Браун, The Whispers, Billy Thorpe & The Aztecs и, наконец, их любимые The Easybeats. She Said должна была оправдать все ожидания публики благодаря своим понятным аккордам и легкому припеву.

Чем ближе был конкурс, тем сильнее в музыкантах нарастало чувство победы, а вместе с ним и предвкушение поездки в Мельбурн, Мекку австралийской музыки. Тогда парни еще не знали, что She Said – только первый из трех хитов, которые The Easybeats напишут для The Valentines в течение следующей пары лет. И это было началом одних из самых значимых и успешных взаимоотношений в группе, дружбы Бона Скотта и Джорджа Янга.

Добравшись до Мельбурна на телевизионный финал конкурса, Винс и Бон ждали только победы. И недаром: в последнее время удача и правда им сопутствовала.

Зрителями шоу были 5 тысяч взбудораженных подростков. Всего выступало 12 групп, все из Австралии, и каждая исполняла по две песни. Приз за первое место – полностью оплачиваемая поездка в Лондон.

The Valentines вышли на сцену уверенно и отлично выступили. Но проиграли, уступив группе The Groop. Винс и Бон были расстроены, но старались этого не показывать. Они вышли на сцену еще раз и постарались доказать зрителям, что те совершили ошибку, не выбрав их.

У второго места тоже были свои плюсы: парни могли провести четыре дня в Мельбурне, потусоваться во всех известных музыкальных клубах города, сильно отличавшихся от провинциальных. Пока Бон заводил десятки новых друзей в каждом баре, Винс больше времени уделял нужным связям и общению с такими людьми, как Ян «Молли» Мелдрум из журнала Go-Set и диджей известного радио Мельбурна Стэн «Мэн» Роф. Они оба были под впечатлением от шоу.

Во время обратного полета в Перт Винс, Бон и все остальные члены группы договорились вернуться в Мельбурн, как только это будет возможным. В итоге они вернулись туда только тогда, когда стали звездами. Не такими, как победители шоу талантов The Groop, а настоящими звездами в своей собственной вселенной.

Винс был единственным из группы, кто был действительно полон амбиций. Он был готов пожертвовать всем ради достижения успеха. Бон, конечно же, тоже мечтал об этом, но у него были и другие обоснования для переезда в Мельбурн: за несколько месяцев до этого туда переехала Мария. Она устала от его донжуанства, многочисленных выступлений и бесконечного ожидания. Мария понимала, что в жизни можно заниматься чем-то большим, чем работать в маленьком офисе во Фримантле и ждать, пока кто-то на ней женится, притом что у этого «кого-то» даже не было нормальной работы. Поэтому она решила поехать в Мельбурн и осуществить собственную мечту.

Тогда, за неделю до того, как Бон и Винс на поезде отправились в Мельбурн, Бон написал Марии и рассказал о своих больших планах, о том, как они с Винсом продали все, что было, чтобы собрать денег на поездку. Он жалостливо писал, как надеется «встретиться, когда он приедет» и что «на этот раз все получится», а в ином случае «он будет чувствовать себя очень одиноко». Мария со своей стороны надеялась, что Бон на этот раз сдержит слово и переедет к ней.

Однако никто из приятелей группы не понимал, почему парни так хотят переехать, вспоминал Винс. Клинтон Уокер позже напишет, что творилось в утро их отъезда на вокзале: «Было такое ощущение, что провожают каких-нибудь Exodus. Матери плакали, отцы старались держаться. Парни чувствовали себя первооткрывателями или, по крайней мере, участниками крестового похода…»

Дорога через равнину Налларбор длилась долгие четверо суток. Ребята купили пива, чтобы как-то скоротать время, но сколько бы банок они ни выпили, это не помогало. Парни просто сидели, смотрели в окно и курили. Они сказали всем, что не вернутся обратно, пока не достигнут успеха. Сейчас, сидя в этом поезде, они уже не чувствовали себя такими храбрыми и уверенными в себе. Кого они пытались обмануть, говоря о том, что станут звездами?

Но в итоге все-таки ими стали.

Кривляка-коротышка с длиннющими волосами не был похож на Кита Ричардса или Джимми Пейджа, но недооценивать его было первой большой ошибкой. ...

Все права на текст принадлежат автору: Мик Уолл.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.

Купить эту книгу в ЛитРес