Все права на текст принадлежат автору: Борис Авксентьевич Привалов, Марк Твен, Лев Абрамович Кассиль, Остап Вишня, Семен Давыдович Нариньяни, Морис Романович Слободской, Мануил Григорьевич Семенов, Петер Карваш, Борис Андрианович Егоров, Леонид Сергеевич Ленч, Евгений Ильич Ильин, Андрей Павлович Шманкевич, Евгений Петрович Петров, Борис Савельевич Ласкин, Борис Николаевич Тимофеев, Илья Арнольдович Ильф, Александр Абрамович Светов, Виктор Ефимович Ардов, Борис Абрамович Ларин, Ян Азарович Полищук, Юрий Георгиевич Разумовский, Елена Александровна Цугулиева, Александр Ильич Безыменский, Владимир Абрамович Дыховичный, Григорий Ефимович Рыклин, Михаил Владимирович Эдель, Евгений Васильевич Шатров, Антонин Фёдорович Чистяков, Иван Павлович Горелов, Валентина Александровна Потемкина, А ? Александров, Ганчо Краев, Э Петреску, Ян Моравик, Ганс Иоахим Ригенринг, Фриц Адам Ник, Тибор Хорват, Ласло Таби, Казимир Грыжевский, Станислав Мелих.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Шипы и розыБорис Авксентьевич Привалов
Марк Твен
Лев Абрамович Кассиль
Остап Вишня
Семен Давыдович Нариньяни
Морис Романович Слободской
Мануил Григорьевич Семенов
Петер Карваш
Борис Андрианович Егоров
Леонид Сергеевич Ленч
Евгений Ильич Ильин
Андрей Павлович Шманкевич
Евгений Петрович Петров
Борис Савельевич Ласкин
Борис Николаевич Тимофеев
Илья Арнольдович Ильф
Александр Абрамович Светов
Виктор Ефимович Ардов
Борис Абрамович Ларин
Ян Азарович Полищук
Юрий Георгиевич Разумовский
Елена Александровна Цугулиева
Александр Ильич Безыменский
Владимир Абрамович Дыховичный
Григорий Ефимович Рыклин
Михаил Владимирович Эдель
Евгений Васильевич Шатров
Антонин Фёдорович Чистяков
Иван Павлович Горелов
Валентина Александровна Потемкина
А ? Александров
Ганчо Краев
Э Петреску
Ян Моравик
Ганс Иоахим Ригенринг
Фриц Адам Ник
Тибор Хорват
Ласло Таби
Казимир Грыжевский
Станислав Мелих

Шипы и розы

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Однажды в разговоре упомянули фамилию известного спортсмена.

— Я его знаю, — произнес пожилой мужчина с лысой, как биллиардный шар, головой, — он мрачный человек, никогда не улыбнется. Как его только жена терпит!

— Помилуйте, — возразили другие, — он же чудесный, веселый человек. Посмотрели бы вы, как он заразительно смеется! Особенно, когда выигрывает его команда. И вообще, учтите, человек, занимающийся спортом, не может быть мрачным.

— Весьма возможно, — пожал плечами пожилой мужчина, — тогда это, вероятно, не он. Вспомнил! Это был похожий на него болельщик с Западной трибуны.

— Вы клевещете на болельщиков, — в один голос возразили остальные, — где вы видели таких болельщиков? Покажите их нам! Болельщик не может быть букой. Сам воздух стадиона, особенно во время интересного матча, делает людей веселыми, общительными и жизнерадостными. Говорят, даже врачи прописывают больным, страдающим ипохондрией, футболотерапию. Три раза в неделю по два часа на стадионе — и болезнь как рукой снимет.

Обо всем этом я вспомнил, когда мы обсуждали план этого сборника. Нашлись и среди нас скептики.

— Ничего не получится, — говорили они, — писатели не любят писать о спорте. Особенно юмористы. Спорт — дело серьезное.

Но мы не вняли прогнозам скептиков. И хорошо сделали. Оказывается, все известные сатирики и юмористы, начиная от Марка Твена, пишут или когда-либо писали о спорте. Они знают спорт, любят его, и многие из них принадлежат к той категории людей, которые лучшие годы своей жизни провели на трибуне стадиона. Более того, один из авторов этого сборника бодро воскликнул:

— Если я стал писателем-юмористом, то это исключительно благодаря спорту. Я юморист-болельщик.

В этом сборнике вы прочтете немало веселых добродушных рассказов, навеянных дружеской обстановкой спортивных соревнований. Вы прочтете здесь и о переживаниях болельщиков, и о неудачах спортсменов, которые, что таить, нередко сопутствуют победам. Читая, вы, быть может, улыбнетесь, а то и посмеетесь. Смех лечит. Недаром один выдающийся лекарь прошлого писал: «Прибытие в город клоуна значит для здоровья его жителей гораздо больше, чем десяток нагруженных лекарствами мулов».

Но существует и другой смех — смех сатиры. Он тоже лечит, преимущественно тех, кого авторы подвергают осмеянию.

До тех пор, пока вокруг спорта, словно мошкара, будут виться карьеристы, рвачи, подхалимы, перо не выпадет из рук сатирика. А это что за фигура? Модный пиджачок, узенькие брючки. Под слоем ваты не сразу разглядишь хилое тело и мелкую душонку стиляги. А ведь и он хвастается своей приверженностью к спорту. Правда, знакомство со спортом у него самое что ни на есть шапочное: он знает подноготную знаменитых футболистов.

На свет его! В перекрестье огненных мечей сатиры!

Нет-нет, а иной раз и среди наших чудесных скромных ребят, прославившихся на многих стадионах мира своими спортивными победами, появится зазнайка или ухарь-грубиян, которому и море по колено. На мушку их! Под меткий обстрел сатиры!

«Шипы и розы!» Так мы назвали наш сборник. Почему мы остановились на этом названии? В нем свой смысл. Пусть девушки дарят чемпионам розы. Право, они заслужили это. Но пусть помнят чемпионы, что даже самая прекрасная роза не бывает без шипов. Это шипы зазнайства, верхоглядства, самовлюбленности. Невзначай они могут больно поранить. Нюхайте розы, но опасайтесь шипов!

Илья Ильф и Евгений Петров

ЧЕСТНОЕ СЛОВО БОЛЕЛЬЩИКА

Каждый хвалит тот вид спорта, которым он увлечен. Когда теннисисту предлагают сыграть в волейбол, он высокомерно улыбается и поправляет складку на своих белых штанах. Из этого ясно видно, что он считает волейбол занятием грубым, вульгарным, недостойным выдержанного спортсмена из непроизводственной ячейки.

Городошники возятся у своих квадратов, бормочут странные, медвежьи слова «тыка» и «ляпа», мечут окованные медью дубины и в восторге бьют себя по плоским ляжкам. Вид у городошников совсем не спортивный. Длинные черные штаны и развалистая походка делают их похожими на грубиянов-шкиперов из маленькой гавани. Они всем сердцем преданы городошническим идеям. Когда они видят теннисный корт, над которым летает легкий белый мячик, их разбирает смех. Можно ли, в самом деле, заниматься такими пустяками!

Легкоатлет, делая прыжок с шестом, возносится на высоту третьего этажа, и, конечно же, с такого птичьего полета и теннис, и волейбол, и городки кажутся ему занятиями пигмеев.

Мастера гребного дела мчатся по реке в элегантной восьмерке. Их подбородки прижаты к высоко поднятым голым коленям, легкие вдыхают самый лучший из озонов — речной озон. И когда они смотрят на берег, где в пыли бегут спринтеры, где толстяки, обливаясь потом, подымают двадцатипудовые буферные тарелки на чугунных штангах, — они еще сильнее взмахивают веслами и уносятся в голубую даль. Это люди воды — члены профсоюза и корсары в душе.

И где-то за дачными заборами, положив портфели на зеленые скамейки, люди с серьезными бородками стучат крокетными молотками, выходят в «разбойники» и хватаются за сердце, когда полированный шар застревает в «масле». Эта игра умирает, но есть еще у нее свои почитатели, последние и беззаветные поборники крокетной мысли.

Итак, каждый хвалит тот вид спорта, которым он увлечен.

Но вот на большом травяном поле, за амфитеатрами стадиона «Динамо», раздается хватающий за душу томный, четырехзвучный судейский свисток, возвещающий начало большого футбольного матча.

И разом все преображается.

Где ты, гордость теннисиста? Забыв про свои получемберленовские манеры, про любимые белые штаны с неувядаемой складкой, теннисист цепляется за поручни трамвая. В эту минуту он уже не теннисист, он — барс. Оказывается, что под внешней оболочкой теннисиста бьется честное футбольное сердце. Он болельщик. Скорей же на трибуну, в гущу других болельщиков, в гущу громких споров о достоинствах состязающихся команд!

Что за толпа бежит по улице тяжелой пехотной рысью? Это поспешают на стадион бывшие ревнители городошной идеи. И на брошенной ими площадке сиротливо валяются богатырские дубины. Начхать городошникам на городки в этот высокоторжественный день. Футбол! Только футбол!

Толстяки, манипулировавшие буферными тарелками, подымают целые трамваи в стремлении попасть поскорее на трибуну. Они волокут за собой своих жен, объясняя им на ходу великую разницу между офсайдом и инсайдом.

— Инсайд, понимаешь ты, бывает правый и левый, а офсайд, понимаешь, бывает справедливый и несправедливый.

А жене хочется в кино. Ей трудно усвоить эти тонкости. Но футбол свое возьмет, и через час эта женщина будет кричать нечеловеческим голосом:

— Неправильно! Судья мотает!

И возможно даже, что это хрупкое создание вложит два пальца в розовый ротик и издаст протестующий индейский свист.

Вообще болельщики все до одного и всегда считают, что судья выносит неправильные решения, что он нагло покровительствует одной из сторон и что на поле происходят большие неполадки. Вот если бы судил он, болельщик, тогда все было бы хорошо.

А на асфальтовой дороге к стадиону толпы все густеют. Вытаращив глаза и награждая друг друга радостными пинками, бегут мальчики, самые преданные, самые верные приверженцы футбола.

Из водных станций, натягивая на ходу штаны, выбегают пловцы. Они кидаются в автобус, как в воду, с молниеносной быстротой. Ухватившись за потолочные кольца, они болтаются от автобусной тряски, и долго еще на их ресницах висят чудные полновесные капли воды.

Забыв английские услады крокета, возбужденно подскакивают на своей трибуне люди с серьезными бородками. Они плохо разбираются в футболе (не тот возраст, да и молодость прошла за преферансом по четверть копейки), но, оказывается, они тоже не чужды веяниям эпохи, они тоже волнуются и кричат противными городскими голосами «Корнер! Корнер!» — в то время как корнера в помине нет, а судья назначает штрафной одиннадцатиметровый удар. Минута страшная для просвещенного болельщика.

Игра началась, и судья осторожно увертывается от тяжелого и быстрого полета мяча. Игроки скатываются то к одним воротам, то к другим. Вратари нервно танцуют перед своими сетками.

Трибуны живут полной жизнью.

Уже вперед известно, по какой причине трибуны будут хохотать.

Первым долгом мяч угодит в фотографа, и именно в то время, когда он с кассетой в зубах будет подползать к воротам, чтобы заснять так называемый критический момент. Сраженный ударом, он упадет на спину и машинально снимет пустое небо. Это бывает на каждом матче, и это действительно очень смешно.

Затем несколько десятков тысяч человек засмеются потому, что на поле внезапно выбежит собачка. Она несколько секунд носится перед мячом, и (вот ужас!) игра начинает нравиться даже ей. Она взволнованно и радостно лает на игроков и ложится на спину, чтобы ее приласкали. Но собачка получает свое. В нее попадет мяч, и, перекувыркнувшись раз двадцать пять, она с плачевным лаем покидает поле.

В третий раз трибуны смеются над волнениями одного супер-болельщика. Забыв все на свете, он подымается с места, кричит: «Ваня, сажай!» — итак как Ваня не сажает, а мажет и мяч ударяется о штангу ворот, то супер-болельщик начинает рыдать. Слезы текут по его широким щекам и капают с длинных усов. Ему не стыдно. Он слишком потрясен поведением мазуна, чтобы заметить, что на него со смехом смотрят двадцать тысяч человек.

Наступают последние пятнадцать минут игры. Напряжение достигает предела. По воротам бьют беспрерывно и не всегда осмысленно. Команды предлагают бешеный темп. Трибуны кипят.

Болельщики уже не хохочут, не плачут. Они не сводят глаз с мяча. В это время у них можно очистить карманы, снять с них ботинки, даже брюки. Они ничего не заметят.

Но вот очищающее влияние футбола! Ни один карманщик не потратит этих последних, потрясающих минут, чтобы предаться своему основному занятию. Может быть, он и пришел специально за тем, чтобы залезть в чужой карман, но игра увлекла, и он прозевал самые выгодные моменты.

Футбольная трибуна примиряет нежного теннисиста с могучим городошником, пловцы жмутся к тяжелоатлетам — всеми овладевает футбольный дух единства.

Что же касается людей, не занимающихся специально физкультурой, то посещение футбольных матчей до невероятности укрепляет их организм.

Посетитель футбольного матча проделывает в жизни все упражнения на значок «Готов к труду и обороне». Закаленный болельщик вполне готов к выступлению на мировой спартакиаде в качестве участника. Он поставил ряд мировых рекордов в нижеследующих областях:

а) бег за трамваем по сильнопересеченной местности,

б) прыжок без шеста на переднюю площадку прицепного вагона,

в) 17 раундов бокса у ворот стадиона,

г) поднятие тяжестей (переноска сквозь толпу на вытянутых руках жены и детей),

д) военизированный заплыв (двухчасовое сидение без зонтика под проливным дождем).

И только одного не умеет болельщик — играть в футбол.

Зато он очень его любит.

МЕЖДУПЛАНЕТНЫЙ ШАХМАТНЫЙ КОНГРЕСС[1]

С утра по Васюкам ходил высокий, худой старик в золотом пенсне и в коротких, очень грязных, испачканных красками сапогах. Он налепливал на стены рукописные афиши:

22 июня 1927 г.
В помещении клуба «Картонажник»
с о с т о и т с я
л е к ц и я  н а  т е м у
«ПЛОДОТВОРНАЯ ДЕБЮТНАЯ ИДЕЯ»
и
СЕАНС ОДНОВРЕМЕННОЙ ИГРЫ
В ШАХМАТЫ
на 160 досках
гроссмейстера (старший мастер) О. Бендера
Все приходят со своими досками
Плата за игру — 50 коп.
Плата за вход — 20 коп.
Начало ровно в 6 час. вечера
Администрация К. Михельсон
Сам гроссмейстер тоже не терял времени. Заарендовав клуб за три рубля, он перебросился в шахсекцию, которая почему-то помещалась в коридоре управления коннозаводством.

В шахсекции сидел одноглазый человек и читал роман Шпильгагена в пантелеевском издании.

— Гроссмейстер О. Бендер! — заявил Остап, присаживаясь на стол. — Устраиваю у вас сеанс одновременной игры.

Единственный глаз васюкинского шахматиста раскрылся до пределов, дозволенных природой.

— Сию минуточку, товарищ гроссмейстер! — крикнул одноглазый. — Присядьте, пожалуйста. Я сейчас.

И одноглазый убежал. Остап осмотрел помещение шахматной секции. На стенах висели фотографии беговых лошадей, а на столе лежала запыленная конторская книга с заголовком: «Достижения Васюкинской шахсекции за 1925 год».

Одноглазый вернулся с дюжиной граждан разного возраста. Все они по очереди подходили знакомиться, называли фамилии и почтительно жали руку гроссмейстера.

— Проездом в Казань, — говорил Остап отрывисто, — да, да, сеанс сегодня вечером, приходите. А сейчас, простите, не в форме: устал после карлсбадского турнира.

Васюкинские шахматисты внимали Остапу с сыновней любовью. Остапа понесло. Он почувствовал прилив новых сил и шахматных идей.

— Вы не поверите, — говорил он, — как далеко двинулась шахматная мысль. Вы знаете, Ласкер дошел до пошлых вещей, с ним стало невозможно играть. Он обкуривает своих противников сигарами. И нарочно курит дешевые, чтобы дым противней был. Шахматный мир в беспокойстве.

Гроссмейстер перешел на местные темы.

— Почему в провинции нет никакой игры мысли? Например, вот ваша шахсекция. Так она и называется: шахсекция. Скучно, девушки! Почему бы вам, в самом деле, не назвать ее как-нибудь красиво, истинно по-шахматному. Это вовлекло бы в секцию союзную массу. Назвали бы, например, вашу секцию: «Шахматный клуб четырех коней», или «Красный эндшпиль», или «Потеря качества при выигрыше темпа». Хорошо было бы! Звучно!

Идея имела успех.

— И в самом деле, — сказали васюкинцы, — почему бы не переименовать нашу секцию в «Клуб четырех коней»?

Так как бюро шахсекции было тут же, Остап организовал под своим почетным председательством минутное заседание, на котором секцию единогласно переименовали в «Шахклуб четырех коней». Гроссмейстер собственноручно, пользуясь уроками «Скрябина», художественно выполнил на листе картона вывеску с четырьмя конями и соответствующей надписью.

Это важное мероприятие сулило расцвет шахматной мысли в Васюках.

— Шахматы! — говорил Остап. — Знаете ли вы, что такое шахматы? Они двигают вперед не только культуру, но и экономику! Знаете ли вы, что ваш «Шахклуб четырех коней» при правильной постановке дела сможет совершенно преобразить город Васюки?

Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэтому красноречие его было необыкновенно.

— Да! — кричал он. — Шахматы обогащают страну! Если вы согласитесь на мой проект, то спускаться из города на пристань вы будете по мраморным лестницам! Васюки станут центром десяти губерний! Что вы раньше слышали о городе Земмеринге? Ничего! А теперь этот городишко богат и знаменит только потому, что там был организован международный турнир. Поэтому я говорю: в Васюках надо устроить международный шахматный турнир.

— Как? — закричали все.

— Вполне реальная вещь, — ответил гроссмейстер, — мои личные связи и ваша самодеятельность — вот все необходимое и достаточное для организации международного васюкинского турнира. Подумайте над тем, как красиво будет звучать: «Международный васюкинский турнир 1927 года». Приезд Хозе-Рауля Капабланки, Эммануила Ласкера, Алехина, Нимцовича, Рети, Рубинштейна, Мароцци, Тарраша, Видмар и доктора Григорьева обеспечен. Кроме того, обеспечено и мое участие!

— Но деньги! — застонали васюкинцы. — Им же всем нужно деньги платить! Много тысяч денег! И где же их взять?

— Все учтено могучим ураганом, — сказал О. Бендер, — деньги дадут сборы.

— Кто же у нас будет платить такие бешеные деньги? Васюкинцы…

— Какие там васюкинцы! Васюкинцы денег платить не будут. Они будут их по-лу-чать! Это же все чрезвычайно просто. Ведь на турнир с участием таких величайших вельтмейстеров съедутся любители шахмат всего мира. Сотни тысяч людей, богато обеспеченных людей, будут стремиться в Васюки. Во-первых, речной транспорт такого количества пассажиров поднять не сможет. Следовательно, НКПС построит железнодорожную магистраль Москва — Васюки. Это — раз. Два — это гостиницы и небоскребы для размещения гостей. Три — поднятие сельского хозяйства в радиусе на тысячу километров: гостей нужно снабжать — овощи, фрукты, икра, шоколадные конфеты. Дворец, в котором будет происходить турнир, — четыре. Пять — постройка гаражей для гостевого автотранспорта. Для передачи всему миру сенсационных результатов турнира придется построить сверхмощную радиостанцию. Это — в-шестых. Теперь относительно железнодорожной магистрали Москва — Васюки. Несомненно, таковая не будет обладать такой пропускной способностью, чтобы перевезти в Васюки всех желающих. Отсюда вытекает аэропорт «Большие Васюки» — регулярное отправление почтовых самолетов и дирижаблей во все концы света, включая Лос-Анжелос и Мельбурн.

Ослепительные перспективы развернулись перед васюкинскими любителями. Пределы комнаты расширились. Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули, и вместо них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли. В каждом его зале, в каждой комнате и даже в проносящихся пулей лифтах сидели вдумчивые люди и играли в шахматы на инкрустированных малахитом досках…

Мраморные лестницы ниспадали в синюю Волгу. На реке стояли океанские пароходы. По фуникулерам подымались в город мордатые иностранцы, шахматные леди, австралийские поклонники индийской защиты, индусы в белых тюрбанах, приверженцы испанской партии, немцы, французы, новозеландцы, жители бассейна реки Амазонки и завидующие васюковцам москвичи, ленинградцы, киевляне, сибиряки и одесситы.

Автомобили конвейером двигались среди мраморных отелей. Но вот — все остановилось. Из фешенебельной гостиницы «Проходная пешка» вышел чемпион мира Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера. Его окружали дамы. Милиционер, одетый в специальную шахматную форму (галифе в клетку и слоны на петлицах), вежливо откозырял. К чемпиону с достоинством подошел одноглазый председатель васюкинского «Клуба четырех коней».

Беседа двух светил, ведшаяся на английском языке, была прервана прилетом доктора Григорьева и будущего чемпиона мира Алехина.

Приветственные крики потрясли город. Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера поморщился. По мановению руки одноглазого к аэроплану была подана мраморная лестница. Доктор Григорьев сбежал по ней, приветственно размахивая новой шляпой и комментируя на ходу возможную ошибку Капабланки в предстоящем его матче с Алехиным.

Вдруг на горизонте была усмотрена черная точка. Она быстро приближалась и росла, превратившись в большой изумрудный парашют. Как большая редька висел на парашютном кольце человек с чемоданчиком.

— Это он! — закричал одноглазый. — Ура! Ура! Ура! Я узнаю великого философа-шахматиста, доктора Ласкера. Только он один во всем мире носит такие зеленые носочки.

Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера снова поморщился.

Ласкеру проворно подставили мраморную лестницу, и бодрый экс-чемпион, сдувая с левого рукава пылинку, севшую на него во время полета над Силезией, упал в объятия одноглазого. Одноглазый взял Ласкера за талию, подвел его к чемпиону и сказал:

— Помиритесь! Прошу вас от имени широких васюкинских масс! Помиритесь!

Хозе-Рауль шумно вздохнул и, потрясая руку старого ветерана, сказал:

— Я всегда преклонялся перед вашей идеей перевода слона в испанской партии с b5 на c4.

— Ура! — воскликнул одноглазый. — Просто и убедительно, в стиле чемпиона!

И вся невообразимая толпа подхватила:

— Ура! Виват! Банзай! Просто и убедительно, в стиле чемпиона!!!

Экспрессы подкатывали к двенадцати васюкинским вокзалам, высаживая все новые и новые толпы шахматных любителей.

Уже небо запылало от светящихся реклам, когда по улицам города провели белую лошадь. Это была единственная лошадь, уцелевшая после механизации васюкинского транспорта. Особым постановлением она была переименована в коня, хотя и считалась всю жизнь кобылой. Почитатели шахмат приветствовали ее, размахивая пальмовыми ветвями и шахматными досками.

— Не беспокойтесь, — сказал Остап, — мой проект гарантирует вашему городу неслыханный расцвет производительных сил. Подумайте, что будет, когда турнир окончится и когда уедут все гости. Жители Москвы, стесненные жилищным кризисом, бросятся в ваш великолепный город. Столица автоматически переходит в Васюки. Сюда приезжает правительство. Васюки переименовываются в Нью-Москву. Москва — в Старые Васюки. Ленинградцы и харьковчане скрежещут зубами, но ничего не могут поделать. Нью-Москва становится элегантнейшим центром Европы, а скоро и всего мира.

— Всего мира!!! — застонали оглушенные васюкинцы.

— Да! А впоследствии и вселенной. Шахматная мысль, превратившая уездный город в столицу земного шара, превратится в прикладную науку и изобретет способы междупланетного сообщения. Из Васюков полетят сигналы на Марс, Юпитер и Нептун. Сообщение с Венерой сделается таким же легким, как переезд из Рыбинска в Ярославль. А там, как знать, может быть, лет через восемь в Васюках состоится первый в истории мироздания междупланетный шахматный конгресс!

Остап вытер свой благородный лоб. Ему хотелось есть до такой степени, что он охотно съел бы зажаренного шахматного коня.

— Да-а, — выдавил из себя одноглазый, обводя пыльное помещение сумасшедшим взором. — Но как же практически провести мероприятие в жизнь, подвести, так сказать, базу?

Присутствующие напряженно смотрели на гроссмейстера.

— Повторяю, что практически дело зависит только от вашей самодеятельности. Всю организацию, повторяю, я беру на себя. Материальных затрат никаких, если не считать расходов на телеграммы.

Одноглазый подталкивал своих соратников.

— Ну! — спрашивал он. — Что вы скажете?

— Устроим! Устроим! — гомонили васюкинцы.

— Сколько же нужно, денег на… это… телеграммы?

— Смешная цифра, — сказал Остап, — сто рублей.

— У нас в кассе только двадцать один рубль шестнадцать копеек. Этого, конечно, мы понимаем, далеко не достаточно…

Но гроссмейстер оказался покладистым организатором.

— Ладно, — сказал он, — давайте ваши двадцать рублей.

— А хватит? — спросил одноглазый.

— На первичные телеграммы хватит. А потом начнутся пожертвования, и денег некуда будет девать.

Упрятав деньги в зеленый походный пиджак, гроссмейстер напомнил собравшимся о своей лекции и сеансе одновременной игры на 160 досках, любезно распрощался до вечера и отправился в клуб «Картонажник» на свидание с Ипполитом Матвеевичем.

— Я голодаю, — сказал Воробьянинов трескучим голосом.

Он уже сидел за кассовым окошечком, но не собрал еще ни одной копейки и не мог купить даже фунта хлеба. Перед ним лежала проволочная зеленая корзиночка, предназначенная для сбора. В такие корзиночки в домах средней руки кладут ножи и вилки.

— Слушайте, Воробьянинов, — закричал Остап, — прекратите часа на полтора кассовые операции! Идем обедать в нарпит. По дороге обрисую ситуацию. Кстати, вам нужно побриться и почиститься. У вас просто босяцкий вид. У гроссмейстера не может быть таких подозрительных знакомых.

— Ни одного билета не продал, — сообщил Ипполит Матвеевич.

— Не беда. К вечеру набегут. Город мне уже пожертвовал двадцать рублей на организацию международного шахматного турнира.

— Так зачем же нам сеанс одновременной игры? — зашептал администратор. — Ведь побить могут. А с двадцатью рублями мы сейчас же сможем сесть на пароход, — как раз «Карл Либкнехт» сверху пришел, — спокойно ехать в Сталинград и ждать там приезда театра. Авось там удастся вскрыть стулья. Тогда мы — богачи, и все принадлежит нам.

— На голодный желудок нельзя говорить такие глупые вещи. Это отрицательно влияет на мозг. За двадцать рублей мы, может быть, до Сталинграда и доедем… А питаться на какие деньги? Витамины, дорогой товарищ предводитель даром никому не даются. Зато с экспансивных васюкинцев можно будет сорвать за лекцию и сеанс рублей тридцать.

— Побьют! — горько сказал Воробьянинов.

— Конечно, риск есть. Могут баки набить. Впрочем, у меня есть одна мыслишка, которая вас-то обезопасит во всяком случае. Но об этом после. Пока что идем вкусить от местных блюд.

К шести часам вечера сытый, выбритый и пахнущий одеколоном гроссмейстер вошел в кассу клуба «Картонажник».

Сытый и выбритый Воробьянинов бойко торговал билетами.

— Ну как? — тихо спросил гроссмейстер.

— Входных — тридцать и для игры — двадцать, — ответил администратор.

— Шестнадцать рублей. Слабо, слабо!

— Что вы, Бендер, смотрите, какая очередь стоит! Неминуемо побьют.

— Об этом не думайте. Когда будут бить, будете плакать, а пока что не задерживайтесь! Учитесь торговать!

Через час в кассе было тридцать пять рублей. Публика волновалась в зале.

— Закрывайте окошечко! Давайте деньги! — сказал Остап. — Теперь вот что. Нате вам пять рублей, идите на пристань, наймите лодку часа на два и ждите меня на берегу, пониже амбара. Мы с вами совершим вечернюю прогулку. Обо мне не беспокойтесь. Я сегодня в форме.

Гроссмейстер вошел в зал. Он чувствовал себя бодрым и твердо знал, что первый ход e2—e4 не грозит ему никакими осложнениями. Остальные ходы, правда, рисовались в совершенном уже тумане, но это нисколько не смущало великого комбинатора. У него был приготовлен совершенно неожиданный выход для спасения даже самой безнадежной партии.

Гроссмейстера встретили рукоплесканиями. Небольшой клубный зал был увешан разноцветными флажками.

Неделю тому назад состоялся вечер «Общества спасения на водах», о чем свидетельствовал также лозунг на стене:

ДЕЛО ПОМОЩИ УТОПАЮЩИМ —
ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ
Остап поклонился, протянул вперед руки, как бы отвергая не заслуженные им аплодисменты, и взошел на эстраду.

— Товарищи! — сказал он прекрасным голосом. — Товарищи и братья по шахматам, предметом моей сегодняшней лекции служит то, о чем я читал, и, должен признаться, не без успеха, в Нижнем Новгороде неделю тому назад. Предмет моей лекции! — плодотворная дебютная идея. Что такое, товарищи, дебют и что такое, товарищи, идея? Дебют, товарищи, — это «Quasi una fantasia». А что такое, товарищи, значит идея? Идея, товарищи, — это человеческая мысль, облеченная в логическую шахматную форму. Даже с ничтожными силами можно овладеть всей доской. Все зависит от каждого индивидуума в отдельности. Например, вон тот блондинчик в третьем ряду. Положим, он играет хорошо…

Блондин в третьем ряду зарделся.

— А вот тот брюнет, допустим, хуже.

Все повернулись и осмотрели также брюнета.

— Что же мы видим, товарищи? Мы видим, что блондин играет хорошо, а брюнет играет плохо. И никакие лекции не изменят этого соотношения сил, если каждый индивидуум в отдельности не будет постоянно тренироваться в шашк… то есть я хотел сказать — в шахматах… А теперь, товарищи, я расскажу вам несколько поучительных историй из практики наших уважаемых гипермодернистов Капабланки, Ласкера и доктора Григорьева.

Остап рассказал аудитории несколько ветхозаветных анекдотов, почерпнутых еще в детстве из «Синего журнала». и этим закончил интермедию.

Краткостью лекции все были слегка удивлены. И одноглазый не сводил своего единственного ока с гроссмейстеровой обуви.

Однако начавшийся сеанс одновременной игры задержал растущее подозрение одноглазого шахматиста. Вместе со всеми он расставлял столы покоем. Всего против гроссмейстера сели играть тридцать любителей. Многие из них были совершенно растерянны и поминутно глядели в шахматные учебники, освежая в памяти сложные варианты, при помощи которых надеялись сдаться гроссмейстеру хотя бы после двадцать второго хода.

Остап скользнул взглядом по шеренгам черных, которые окружали его со всех сторон, по закрытой двери и неустрашимо принялся за работу. Он подошел к одноглазому, сидевшему за первой доской, и передвинул королевскую пешку с клетки e2 на клетку e4.

Одноглазый сейчас же схватил свои уши руками и стал напряженно думать. По рядам любителей прошелестело:

— Гроссмейстер сыграл e2—e4.

Остап не баловал своих противников разнообразием дебютов. На остальных двадцати девяти досках он проделал ту же операцию: перетащил королевскую пешку с e2 на e4. Один за другим любители хватались за волосы и погружались в лихорадочные рассуждения. Неиграющие переводили взоры за гроссмейстером. Единственный в городе фотолюбитель уже взгромоздился было на стул и собирался поджечь магний, но Остап сердито замахал руками и, прервав свое течение вдоль досок, громко закричал:

— Уберите фотографа! Он мешает моей шахматной мысли!

«С какой стати оставлять свою фотографию в этом жалком городишке! Я не люблю иметь дело с милицией, — решил он про себя.

Негодующее шиканье любителей заставило фотографа отказаться от своей попытки. Возмущение было так велико, что фотографа даже выперли из помещения.

На третьем ходу выяснилось, что гроссмейстер играет восемнадцать испанских партий. В остальных двенадцати черные применили хотя и устаревшую, но довольно верную защиту Филидора. Если б Остап узнал, что он играет такие мудреные партии и сталкивается с такой испытанной защитой, он крайне бы удивился. Дело в том, что великий комбинатор играл в шахматы второй раз в жизни.

Сперва любители, и первый среди них — одноглазый, пришли в ужас. Коварство гроссмейстера было несомненно.

С необычайной легкостью и безусловно ехидничая в душе над отсталыми любителями города Васюки, гроссмейстер жертвовал пешки, тяжелые и легкие фигуры направо и налево. Обхаянному на лекции брюнету он пожертвовал даже ферзя. Брюнет пришел в ужас и хотел было немедленно сдаться, но только страшным усилием воли заставил себя продолжать игру.

Гром среди ясного неба раздался через пять минут.

— Мат! — пролепетал насмерть перепуганный брюнет. — Вам мат, товарищ гроссмейстер.

Остап проанализировал положение, позорно назвал ферзя королевой и высокопарно поздравил брюнета с выигрышем. Гул пробежал по рядам любителей.

«Пора удирать», — подумал Остап, спокойно расхаживая среди столов и небрежно переставляя фигуры.

— Вы неправильно коня поставили, товарищ гроссмейстер, — залебезил одноглазый. — Конь так не ходит.

— Пардон, пардон, извиняюсь, — ответил гроссмейстер, — после лекции я несколько устал.

В течение ближайших десяти минут гроссмейстер проиграл еще десять партий.

Удивленные крики раздавались в помещении клуба «Картонажник». Назревал конфликт. Остап проиграл подряд пятнадцать партий, а вскоре еще три. Оставался один одноглазый. В начале партии он от страха наделал множество ошибок и теперь с трудом вел игру к победному концу. Остап незаметно для окружающих украл с доски черную ладью и спрятал ее в карман.

Толпа тесно сомкнулась вокруг играющих.

— Только что на этом месте стояла моя ладья! — закричал одноглазый, осмотревшись. — А теперь ее уже нет!

— Нет — значит и не было! — грубовато ответил Остап.

— Как же не было? Я ясно помню.

— Конечно, не было!

— Куда же она девалась? Вы ее выиграли?

— Выиграл.

— Когда? На каком ходу?

— Что вы мне морочите голову с вашей ладьей? Если сдаетесь, то так и говорите!

— Позвольте, товарищи, у меня все ходы записаны!

— Контора пишет, — сказал Остап.

— Это возмутительно! — заорал одноглазый. — Отдайте мою ладью.

— Сдавайтесь, сдавайтесь, что это за кошки-мышки такие!

— Отдайте ладью!

С этими словами гроссмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника.

— Товарищи! — заверещал одноглазый. — Смотрите все! Любителя бьют!

Шахматисты города Васюки опешили.

Не теряя драгоценного времени, Остап швырнул шахматной доской в лампу и, ударяя в наступившей темноте по чьим-то челюстям и лбам, выбежал на улицу. Васюкинские любители, падая друг на друга, ринулись за ним.

Был лунный вечер. Остап несся по серебряной улице легко, как ангел, отталкиваясь от грешной земли. Ввиду несостоявшегося превращения Васюков в центр мироздания бежать пришлось не среди дворцов, а среди бревенчатых домиков с наружными ставнями.

Сзади неслись шахматные любители.

— Держите гроссмейстера! — ревел одноглазый.

— Жулье! — поддерживали остальные.

— Пижоны! — огрызался гроссмейстер, увеличивая скорость.

— Караул! — кричали изобиженные шахматисты.

Остап запрыгал по лестнице, ведущей на пристань. Ему предстояло пробежать четыреста ступенек. На шестой площадке его уже поджидали два любителя, пробравшиеся сюда окольной тропинкой прямо по склону. Остап оглянулся. Сверху катилась собачьей стаей тесная группа разъяренных поклонников защиты Филидора. Отступления не было. Поэтому Остап побежал вперед.

— Вот я вас сейчас, сволочей! — гаркнул он храбрецам-разведчикам, бросаясь с пятой площадки.

Испуганные пластуны ухнули, перевалились за перила и покатились куда-то в темноту бугров и склонов. Путь был свободен.

— Держите гроссмейстера! — катилось сверху.

Преследователи бежали, стуча по деревянной лестнице, как падающие кегельные шары.

Выбежав на берег, Остап уклонился вправо, ища глазами лодку с верным ему администратором.

Ипполит Матвеевич идиллически сидел в лодочке. Остап бухнулся на скамейку и яростно стал выгребать от берега. Через минуту в лодку полетели камни. Одним из них был подбит Ипполит Матвеевич. Немного повыше вулканического прыща у него вырос темный желвак. Ипполит Матвеевич упрятал голову в плечи и захныкал.

— Вот еще шляпа! Мне чуть голову не оторвали, и я ничего — бодр и весел. А если принять во внимание еще пятьдесят рублей чистой прибыли, то за одну гулю на вашей голове гонорар довольно приличный.

Между тем, преследователи, которые только сейчас поняли, что план превращения Васюков в Нью-Москву рухнул и что гроссмейстер увозит из города пятьдесят кровных васюкинских рублей, погрузились в большую лодку и с криками выгребали на середину реки. В лодку набилось человек тридцать. Всем хотелось принять личное участие в расправе с гроссмейстером. Экспедицией командовал одноглазый. Единственное его око сверкало в ночи, как маяк.

— Держи гроссмейстера! — вопили в перегруженной барке.

— Ходу, Киса! — сказал Остап. — Если они нас догонят, не смогу поручиться за целость вашего пенсне.

Обе лодки шли вниз по течению. Расстояние между ними все уменьшалось. Остап выбивался из сил.

— Не уйдете, сволочи! — кричали из барки.

Остап не отвечал: было некогда. Весла вырывались из воды. Вода потоками вылетала из-под беснующихся весел и попадала в лодку.

— Валяй, — шептал Остап самому себе.

Ипполит Матвеевич маялся. Барка торжествовала. Высокий ее корпус уже обходил лодочку концессионеров с левой руки, чтобы прижать гроссмейстера к берегу. Концессионеров ждала плачевная участь. Радость на барке была так велика, что все шахматисты перешли на правый борт, чтобы, поравнявшись с лодочкой, превосходными силами обрушиться на злодея гроссмейстера.

— Берегите пенсне, Киса! — в отчаянии крикнул Остап, бросая весла. — Сейчас начнется!

— Господа! — воскликнул вдруг Ипполит Матвеевич петушиным голосом. — Неужели вы будете нас бить?

— Еще как! — загремели васюкинские любители, собираясь прыгать в лодку.

Но в это время произошло крайне обидное для честных шахматистов всего мира происшествие. Барка неожиданно накренилась и правым бортом зачерпнула воду.

— Осторожней! — пискнул одноглазый капитан.

Но было уже поздно. Слишком много любителей скопилось на правом борту васюкинского дредноута. Переменив центр тяжести, барка не стала колебаться и в полном соответствии с законами физики перевернулась.

Общий вопль нарушил спокойствие реки.

— Уау! — протяжно стонали шахматисты.

Целых тридцать любителей очутились в воде. Они быстро выплывали на поверхность и один за другим цеплялись за перевернутую барку. Последним причалил одноглазый.

— Пижоны! — в восторге кричал Остап. — Что же вы не бьете вашего гроссмейстера? Вы, если не ошибаюсь, хотели меня бить?

Остап описал вокруг потерпевших крушение круг.

— Вы же понимаете, васюкинские индивидуумы, что я мог бы вас поодиночке утопить, но я дарую вам жизнь. Живите, граждане! Только, ради создателя, не играйте в шахматы! Вы же просто не умеете играть. Эх вы, пижоны, пижоны… Едем, Ипполит Матвеевич, дальше. Прощайте, одноглазые любители! Боюсь, что Васюки центром мироздания не станут. Я не думаю, чтобы мастера шахмат приехали к таким дуракам, как вы, даже если бы я их об этом просил. Прощайте, любители сильных шахматных ощущений! Да здравствует «Клуб четырех коней»!

Остап Вишня

ФИЗ-КУЛЬТ-УРА!

1
У каждого человека есть приятели…

Есть они и у меня, и у вас.

Да это хотя и приятно, но не так уж и важно, а важно то, что среди приятелей и ваших, и моих чем дальше, тем больше становится физкультурников.

Не замечали?

А вы присмотритесь.

Я тоже не замечал этого раньше, а теперь пригляделся — мать ты моя родная! — там футболист, там штангист, там прыгун, там снайпер, там спринтер, там стайер…

Среди молодежи — наших сыновей, дочерей, зятьев, внуков — это и не удивительно.

Нет, даже ваши приятели — люди, можно сказать, уже в летах — и те зафизкультурили.

Не подумайте, прошу вас, что я хочу над кем-нибудь посмеяться. Нет.

Наоборот, меня это очень радует: ведь я думал, что только я один встаю в семь часов утра и пританцовываю перед репродуктором:

— Раз-два-три!.. Раз-два-три!..

Раньше, правда, семейство мое, переворачиваясь в это время на другой бок, сердито ворчало:

— И чего он там выламывается? Хоть бы не топал!

А теперь уже молчит: привыкло.

И смотришь, нет-нет да и тоже попрыгивает перед репродуктором…

Зажигательная штука — спорт.

Он захватывает и малого, и старого, и слабого.

И теперь, когда у нас спорт организован, поднят на неслыханную высоту, вполне понятно, что в каждой семье или прыгун, или бегун, или штангист, или вратарь, или крайний правый, или крайний левый.

Спорту приданы общественно-государственные формы, спорт развивается на научной основе, и вполне понятно, что в нашем советском отечестве спорт теперь — всенародное явление.

2
Футбол…

Да вы видели — не могли не видеть! — и в городах и в селах на каждой более или менее свободной площадке суетятся мальчишки — гоняют мяч.

Как только высыпали из школы, сразу же из сумок, портфелей и картузов строятся «ворота», и моментально начинается первый тайм.

Вы никогда не останавливались посмотреть и послушать, что делается на такой площадке?

Мальчонкам по восемь-девять-десять лет, а с каким задором и как серьезно они забивают мяч!

Мячишко маленький, из черной резины: ну где же им достать настоящий футбольный мяч?

А вы посмотрите вон на того вратаря!

Он не из костей и мяса, он — весь напряжение…

Он прыгает, падает, перекувыркивается, бросается на мяч ястребом и принимает мяч бешено, люто!

Одно ему мешает — штанишки: они спадают, потому что пуговицы на штанах отлетели в первые же две минуты первого тайма. Он закрутил штанишки палочкой, палочка выскакивает, а тут как раз прорвался левый полусредний и бьет уже по воротам снайперским… Бах!.. Что делать? Он бросил штанишки, тигровым броском на мяч — и берет снайперский.

Не забил гол левый полусредний, хотя вратарь и брал полу- в штанишках, полутак.

Ну откуда же вам знать, что из него не выйдет Зубрицкий, Хомич или Никаноров, а возможно и получше Зубрицкого, Хомича и Никанорова, и что он в свое время не пропустит в свои ворота ни одного мяча от лондонского «Арсенала»?

А вы прислушайтесь к этим мальчонкам.

Тут вам и «офсайд», и «корнер», и «пенальти», и «аут», и все-все…

Тут и свисток судьи, и отчаянные выкрики:

— С поля! Долой с поля! С по-о-о-ля!

Футбол!..

Это прекрасно!

Есть куда вылиться силе народной, и сила эта от физкультурных упражнений и состязаний крепнет, развивается, делая наше юношество, весь народ наш ловким, здоровым, проворным, сильным…

Да здравствует физкультура! Да здравствует футбол!

Ну, а кому уж не судьба самому забивать гол или прыгать, или бегать, или поднимать гири, плавать, бороться, тому остается еще один «вид спорта», доступный каждому, — это «боление», быть «болельщиком».

Хоть и каждому доступен этот «вид спорта» — быть болельщиком, но не думайте, что он легкий, нет…

Он, правда, и не тяжелый, но он, — ну как бы вам сказать? — он мучительный…

Если, к примеру, футболист теряет за время состязания (так, по крайней мере, говорят) килограмм или больше в весе, то болельщик-энтузиаст теряет минимум девятьсот граммов.

А были случаи, когда футболисты после состязания возвращались домой, весело подпрыгивали, а болельщика вели домой под руки, а то и несли.

Но таких случаев зарегистрированы единицы.

3
Сегодня футбольное состязание.

Боже мой, с каким нетерпением ждут его и физкультурники и болельщики!

Ну, пойдемте с вами на матч…

Но пойдемте заранее, так как стоит опоздать немного — мы не проберемся на место, и тогда… Ах, тогда… даже подумать страшно…

До стадиона еще квартала два, но вы уже идете в густой толпе весело настроенного народа.

Повсюду шутки, остроты, выкрики:

— Наша возьмет!

— Ой, боюсь, возьмет ли. Сильный противник!

— Да и наши не слабые! Молодых подбавили! Крепкая и у нас теперь команда!

Но вот подбегает к вам мальчонка и смотрит на вас умоляющими глазами.

— Дядя, проведите!

— А как я проведу? У меня же один билет?!

— Проведите! Скажите, что сын! Может, пропустят?! Проведите!

И смотрит на вас мальчонка такими умоляющими и, вместе с тем, лукавыми глазенками, что вы не в силах ему отказать.

Ну как же вы можете не взять его, если он, возможно, «центр нападения» какой-нибудь площадки на углу улиц Ленина и Чкалова, вытоптанной и выутюженной коленями, животом, лбом, спиной его собственного детского упругого тельца!

— Ну, идем!

Тогда подбегают к вам еще пять-семь-десять маленьких «крайних правых», «крайних левых», «вратарей» и т. п.

— И нас возьмите! Дядя, проведите!

— Да, ребятки вы мои дорогие, да не пустят же!

— А может?! Возьмите!

Вы подходите к контролеру с десятью-двенадцатью вашими «сыновьями».

Вы говорите контролеру, что это все ваши сыновья, что ваша жена — «мать-героиня», что обязательно пусть пройдут и т. д. и. т. п.

Контролер хохочет и вполне резонно замечает:

— Что ваша жена — «мать-героиня», может, это и так! Но то, что она в один год родила двенадцать сынов-соколов, что-то, пожалуй, не так! Нельзя!

— Ну, хоть одного!

Одного все-таки милостиво пропускают, и не успели вы войти на стадион, как уже ваш «сын» молнией сверкнул через головы сидящего люда, забыв про «отца», но не забыв показать язык всем тем, кому не удалось пройти под видом «сыновей»…

Еще раз напоминаем: на состязания приходите заранее, не опоздайте, иначе услышите не очень приятные для вас выкрики, когда будете пробиваться к своему месту:

— Можно было бы сегодня и пораньше встать!

— Проспал?!

— Долго обедаешь!

С большим трудом вы все-таки пробиваетесь на свое место, хотя и пришли за полчаса до начала матча.

4
Начали…

Капитаны футбольных команд «супротивников» пожали друг другу руки, свисток судьи — и мяч покатился по футбольному полю, быстро замелькали разноцветные майки…

Первый тайм…

Я не стану, конечно, описывать ни матча, ни отдельных его моментов, даже самых интересных, ибо, сказать по правде, не очень-то я в этом деле специалист-футболист и даже не очень болеющий болельщик, ибо вот только сегодня решил «заболеть» и, по сути, это мой первый, так сказать, дебют как болельщика…

Еще только кольнуло и слегка залихорадило — полностью еще не затрясло…

…Первое впечатление: страшно трудно, почти невозможно следить за игрой.

Еще за мячом следить можно, но за отдельными игроками невозможно никак.

Кто говорит, что во время состязаний играют двадцать два человека?

Ничего подобного: в матче принимают участие двадцать два футболиста и сорок тысяч зрителей.

Можете ли уследить за сорока тысячами двадцатью двумя человеками?

Никогда в жизни!

Вот «взял» мяч «Паша». Так, по крайней мере, его зовут все сорок тысяч человек.

Паша, значит, взял и повел мяч короткими пасовками.

Я слышу, как около меня и справа, и слева, и подо мной, и надо мной из сотен уст вылетело:

— Паша! Паша взял!

Паша ведет мяч по полю, а надо мной:

— Паша! Паша! Паша! Да, Паша! Ой, Паша! Паша! Па-аша! Паша! Бей, бей! Да бей же! Бей! Па-а-аш-енька!

У Паши мяч забрали.

Тогда из сотен уст — разочарованно, печально:

— Эх, Па-а-а-ша!

Перехватил мяч Федя и погнал.

И снова начинается:

— Федя! Федя! Федя! Дай! Дай! Федя! Федя!

В это время мой правый сосед начинает «гнать» своим коленом мое правое колено:

— Так! Так! Так!

Гонит пока короткими пасовками:

— Дай! Дай! Дай!

— Дорогой сосед, — обращаюсь я к нему, — это не мяч, это, — говорю, — мое колено! Гоните хоть короткими пасовками! Да не забивайте гол! Потому что хорошо, если в сетку, а если в штангу врежете?..

…А вон там немножко дальше сидит «вратарь».

Я смотрю на него: он на своем месте делает то же самое, что делает действительный вратарь на поле: он бросается вправо, бросается влево, подскакивает, и, когда действительный вратарь, принимая действительный мяч, бросается на мяч и падает, вратарь-зритель тоже падает на своих соседей…

— Взял!

Его тычут зонтиками, лупят кепками, но ему все это нипочем: он мяч взял!

Но вот раздается — да как раздается! — режет воздух страшный свист из тысячи ртов.

Это «судьи»…

Правда, судьи не всесоюзной и даже не республиканской категории, но все же судьи, которые страшнее и всесоюзных, и республиканских.

Это на поле произошло что-то такое, что нарушило правила игры, что вышло за пределы дозволенного, — и вот протест страшным свистом.

Действительный судья, даже всесоюзный, свистнул раз-два — и все, а эти судьи-болельщики свистят минимум одну-две минуты беспрерывно.

Суровые судьи! Неумолимые и жестокие!..

…Глядя на матч, убеждаешься, что мастерство футбола достигло у нас необыкновенной высоты, стало искусством, — такие интересные, сложные и хитроумные разыгрываются на зеленом поле комбинации, ситуации и т. п.

И какой физически крепкий у нас народ — физкультурники!

* * *
Гол!!!

Ну, тут, дорогие наши читатели, я не берусь описать все, что творится.

И вы видели и я видел и в кинохронике и в кинофильмах зафиксированные матчи, и в обычном движении и в замедленном, — все это мы с вами видели.

И то, что мы видели, только вот такая малюсенькая частичка того, что на самом деле происходит…

Летят кепки? Летят!

Летят зонтики? Летят!

Летят газеты, летят перчатки, летят коробки с папиросами, со спичками, летят носовые платки — все это летит.

Все кричат!

Мы с вами знаем, что значит — кричать, что значит — визжать, вопить, но то, что творится, когда «гол», этого описать невозможно.

Около меня сидела с левой стороны молодая женщина, симпатичная блондинка, в очках и вообще…

Чудесная женщина!

И вот — гол!!!

Она так метнулась туда, сюда, она так вскочила (нет, не вскочила, а сорвалась, нет, не сорвалась, а ее сорвало!), что я бросился от нее вправо! Ее очки рванулись с носа и полетели вверх… Она и не сидела на месте, и не бежала, и не топталась, и не шла, она — я не знаю — она винтилась на месте и не ввинчивалась, а, наоборот, вывинчивалась из места… Из ее уст что-то звенело. Нет, не звенело — рокотало. Нет, не рокотало, а неслось! Крик? Нет! Вопль? Нет! Я не знаю, как это вам объяснить, но это что-то необыкновенное. Это радость с криком вырвалась из груди удовлетворенного человека!

Смеетесь?

Не надо! Ибо это радость! Радость нашей чудесной молодости!

5
Вот и футбол!

Вот и мы с вами — болельщики!

На первый раз позвольте несколько советов, чтобы обязательно выиграть матч:

1. Надо хорошо играть!

2. Надо культурно играть! ...



Все права на текст принадлежат автору: Борис Авксентьевич Привалов, Марк Твен, Лев Абрамович Кассиль, Остап Вишня, Семен Давыдович Нариньяни, Морис Романович Слободской, Мануил Григорьевич Семенов, Петер Карваш, Борис Андрианович Егоров, Леонид Сергеевич Ленч, Евгений Ильич Ильин, Андрей Павлович Шманкевич, Евгений Петрович Петров, Борис Савельевич Ласкин, Борис Николаевич Тимофеев, Илья Арнольдович Ильф, Александр Абрамович Светов, Виктор Ефимович Ардов, Борис Абрамович Ларин, Ян Азарович Полищук, Юрий Георгиевич Разумовский, Елена Александровна Цугулиева, Александр Ильич Безыменский, Владимир Абрамович Дыховичный, Григорий Ефимович Рыклин, Михаил Владимирович Эдель, Евгений Васильевич Шатров, Антонин Фёдорович Чистяков, Иван Павлович Горелов, Валентина Александровна Потемкина, А ? Александров, Ганчо Краев, Э Петреску, Ян Моравик, Ганс Иоахим Ригенринг, Фриц Адам Ник, Тибор Хорват, Ласло Таби, Казимир Грыжевский, Станислав Мелих.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Шипы и розыБорис Авксентьевич Привалов
Марк Твен
Лев Абрамович Кассиль
Остап Вишня
Семен Давыдович Нариньяни
Морис Романович Слободской
Мануил Григорьевич Семенов
Петер Карваш
Борис Андрианович Егоров
Леонид Сергеевич Ленч
Евгений Ильич Ильин
Андрей Павлович Шманкевич
Евгений Петрович Петров
Борис Савельевич Ласкин
Борис Николаевич Тимофеев
Илья Арнольдович Ильф
Александр Абрамович Светов
Виктор Ефимович Ардов
Борис Абрамович Ларин
Ян Азарович Полищук
Юрий Георгиевич Разумовский
Елена Александровна Цугулиева
Александр Ильич Безыменский
Владимир Абрамович Дыховичный
Григорий Ефимович Рыклин
Михаил Владимирович Эдель
Евгений Васильевич Шатров
Антонин Фёдорович Чистяков
Иван Павлович Горелов
Валентина Александровна Потемкина
А ? Александров
Ганчо Краев
Э Петреску
Ян Моравик
Ганс Иоахим Ригенринг
Фриц Адам Ник
Тибор Хорват
Ласло Таби
Казимир Грыжевский
Станислав Мелих