Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Сост. Евгений Перовский Темнота (Народные суеверия) Издание 2-е
Вурдалак[1]
Трусоват был Ваня бедный; раз он позднею порой, весь в поту, от страха бледный, чрез кладбище шел домой.Бедный Ваня еле дышит, спотыкаясь, чуть бредет по могилам; вдруг он слышит, — кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал — шагнуть не может. «Боже, — думает бедняк, — это, верно, кости гложет красногубый вурдалак.
Горе, малый я не сильный: съест упырь меня совсем, если сам земли могильной я с молитвою не съем…»
Что же? вместо вурдалака (вы представьте Вани злость), — в темноте пред ним собака на могиле гложет кость.
Антихрист
Ребята в ночном. Кругом темь и тишина. Чуть слышно плещется рядом река да нет-нет хрустнет сухая ветка под ногами пасущихся стреноженных лошадей. И опять тихо. Ребята сидят вокруг умирающего костра и тихо разговаривают. — Скажи, Павлуша, — спросил Федя, — и у вас в Шаламове было видно предвидение-то[2] небесное? — Как солнца-то не стало видно? Как же. — Чай, напугались? — И-и… страсть как. В одной избе баба, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки и перебила в печи: «Кому теперь есть, — говорит, — наступило светопреставление». Так щи и потекли. А у нас в деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого антихриста увидят. — Какого это антихриста? — спросил Костя. — А ты не знаешь? — с жаром подхватывает Илюша. — Ну, брат, откуда же ты, что антихриста не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни. Антихрист — это будет такой человек удивительный, который придет; а придет он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек. Захотят его, например, взять крестьяне: выйдут на него с дубьем, оцепят его, ну, а он им глаза отведет, — так отведет им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадят, например, — он попросит водицы испить в ковшике; ему принесут ковшик, а он нырнет туда, да и поминай, как звали! Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется — они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот антихрист по селам да по городам; и будет этот антихрист, лукавый человек, соблазнять народ христианский… Ну, а сделать ему нельзя будет ничего… уж такой он будет удивительный, лукавый человек.. — Ну да, — продолжал Павел своим неторопливым голосом, — такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвидение небесное зачнется, то антихрист и придет… Вот и зачалось предвидение. Высыпал весь народ на улицу, в поле, ждет, что будет? А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят — вдруг от слободки с горы идет какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная… Все как крикнут: «Ой, антихрист идет, ой, антихрист идет!» Да кто куда! Староста в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дворную собаку так напугала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес. А Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет!» Так все переполошились… А человек-то это шел наш бочар, Вавила: он жбан себе новый на базаре купил да на голову его и надел. Так и шел… Вот те и антихрист…«Дворовый хозяин»
У тетки Матрены Буренка изо всей деревни. В стаде идет — выменем чуть ли не по земле чертит. А доит: в удой — ведро, в неудой — полведра. Ну, понятно, Матрена в ней души не чает. Только и послышишь: «Буренушка, матушка… Кормилица!» Буренке и в корме и в пойле — отказу нет. Такое счастье Матрене привалило. Да, ведь, счастье-то с несчастьем бок о бок живут. Вышла как-то Матрена на обед животине корму задать. Опрокинула в ясли Буренке полну плетюху пырея лугового, — глядь, а там еще и утренняя дачка не изжевана. Матрена не чует, где руки, где ноги, только и помнит, как во что-то мягкое в навозе плюхнулась. Опамятовалась — отпугнула от плетюхи овец. Глянула Буренка — взгляд человечий… и на глазах слеза, будто вымолвить что хочет, да господь речью обидел, только жалостливо промычала. «Перепетиха, гляди, окаянная сглазила… Она вчерась похвалила… Она и она… У ней и глаз нехороший!» На дворе содом: Матрена голосит, Буренка мычит, овцы блеют… Микешка выскочил на босу ногу, — палец в рот — и заревел… Пегашка смотрел, смотрел и тоже игогокнул… Ну, просто ад и ад кромешный… Спохватилась Матрена: — Батюшки, да что это я прохлаждаюсь-то? Сем-ка, к бабке Соломониде сбегаю. Избенка бабки Содомониды — за околицей, окнами в овраг, задворками на деревню. Бабка Соломонида с чертями за панибрата — потому и к чертям поближе. Овраг да болото — чортово логово. Бабка у очелка в печи мешает, на заплечике две звездочки горят: черный кот шершавится. Мешает бабка, бубнит, бубнит и мешает. Матрена из узелка горшочек сметанки на стол выставила. Мурлычет кот, на кринку сметаны облизывается. Облизнулась и бабка. — Что тебе, касатка? — Так и так: Буренушка тово; а с чего — не ведаю. Бабка в ковш с водицей уставилась и с «самим» вперешопотки. Уж она шепталась. шепталась, наконец, дошепталась: — «Хозяин дворовый» сердится. — С чего бы ему сердится-то?.. Я ль не ублажала его, я ль не почитала?.. В Егорьев день хлебом-солью потчевала… Опять бабка в ковш, опять в щопот. — Вишь, скотина белой масти ему не понутру. — Бело-ой? Да у меня, кажись, и скотины-то белой нет… Лошадь пегая, овцы серые… Кто же бы это был? — Узнай, узнай, касатка… А вот животину водицей наговорной спрысни… Полегчает… Вот как полегчает… Идет Матрена — нет, не идет, летит ко двору. Спрыснула Буренку, а та, знай, охает да вздыхает. Охнет да мыкнет, мыкнет да охнет. Пригорюнилась Матрена над Буренкой. Вдруг под ногами: «мяу, мяу…», — Машка, за молочком трется. Глянула Матрена: кошка-то белая… Так сердце и стукнуло: «Так вот из-за кого «дворовый» Буренку губит… Вот…» — Раз, раз… и от Машки только мокренько… А Буренка лежит и лежит… День прошел, другой прошел — Буренке не легче.Опять у бабки Соломониды на столе яички из узелка раскатились. Опять бабка в ковшик уткнулась. Пошептала, головой покачала. — Серчает все… Коли так, проучить надо. — Проучи-и-ить? «Хозяина»-то?.. — Привяжи ты сороку пестробокую у яслей… Устрекнет «дворовый» со двора…. Устрекнет! Не вынесет он птицы поганой… Микешка — парнишка хват: долго ли поймать сороку — овсеца горстку, плетюху на сторожок, — и сорока готова. Над яслями крылья растаращила. А Буренка чуть дышит. В деревне у колодцев только и аханья: — У Матрены Буренка-то?.. Слышали? Издыхает… И быть бы Матрене без Буренки, да спасибо учительнице: как-то встретилась, услыхала про беду и надоумила: — А ты бы, Матрена, в город к ветеринару смахала. Он тебе поставит Буренку на ноги. Задумалась Матрена: «Не съездить ли и взаправду? Кто знает?.. Ведь, когда тонешь, и соломинке рад будешь…» Думала, думала, наконец надумала: запрягла Пегашку в дровни с задком и в город. Приехал ветеринар. Все соседи собрались на двор к Матрене: пересмеиваются. Посмотрел ветеринар Буренке на язык, брюхо помял и говорит Матрене: — Объелась твоя животина… Запор у нее… Ну, да это дело поправимое… И тут же засучил рукава, в глотку Буренке чего-то из бутылки плеснул, у хвоста что-то поделал… А немного погодя, как погонит из Буренки… Так и хлещет… Прочистило Буренку. Фыркнула она, голову подняла и на четвереньки встала. А потом и совсем отошла — выздоровела.
Домовой
Приехал как-то в Костровку агроном. Собрал мужиков в школу, начал им речь держать. Говорил долго, картинки показывал, учил, как выгоднее хозяйство вести. Мужики слушали, головой покачивали, переговаривались с усмешечкой: — На бумаге-то гладко выходит, а на деле как? — Ты его к сохе подведи, — говорил старичок, — он ее, гляди, и держать-то не знает как. Сидел Петька с матерью, слушал стариков и думал: «Вот так агроном! Я и то как соху взять знаю». Так и разошлись мужики, посмеиваясь. Шла Марья за мужиками, держала Петьку за руку, ворчала на мужиков: — Вот, Петька, говорят, у бабы волос долог, да ум короток… А я на мужиков смотрю — думаю: и волос короток, да ум не велик. На, гляди-ка: тут им и картинки показывают, и слова достоверные, и человек живой, а и попробовать даже ни у кого охоты нет. Петька дернул мать за рукав: — Мам, давай мы попробуем! Может правда, а? Остановилась Марья средь улицы, подумала да назад: — А что, Петька, всамделе? Хуже, чай, не будет, а? Эх, жаль, отца-то нет у тебя — смелый был на всякое новое дело… Повернули опять в школу. Там агроном картинки свои прибирал, баночки с жучками, мешочки с семенами, листы с сухими травами укладывал. Увидел он Марью, покачал головой, сказал грустно: — Темнота-то какая у вас в народе. Никакими словами не пробьешь. — Мужики словам не больно верят, — сказала Марья, — обманывали мужика много. Делом ему показать надо. Агроном руками развел: — Да с кем же я дело-то начну, когда никто и пробовать не хочет? — А вот, касатик, я и пришла: давай-ка со мной попытаемся дело делать. Пора подходящая, сев скоро. Буду тебя слушать во всем: как скажешь, так и делать буду, а там видно будет. Одна я, да вот помощник растет. И показала на Петьку. А Петька как приклеился к картинкам, так и отстать не может. Обрадовался агроном, протер очки свои, стал расспрашивать. — Да нет, со слов ничего не поймешь. Иди, показывай все хозяйство. А тогда и посмотрим, откуда начинать. До вечера ходил агроном с Марьей по двору, потом по полю. Все обошли, все оглядели. Агроном прикидывал, соображал. Вернулись домой. Петька, как сумасшедший, навстречу выскочил: — Мамка, — кричит, — мамка! У нас домовой был! Кричит Петька, дрожит со страху. Агроном взял его за плечи: — Пустое это все, мальчик мой. — Да пойди погляди, какая грива-то у Серого! — И глядеть нечего: гриву лошадям путает не домовой: никаких домовых на свете нет. Зверек такой есть, ласка называется, вроде крысы, что ли. Он по соломенным крышам водится и гривы, играя, лошадям плетет. Он иногда и кур душит, цыплят. Иной раз лошадь испугается, бьется, в мыле вся… Вот и сочинил про домового. Засмеялась Марья: — Вот те и домовой. ...Все права на текст принадлежат автору: Евгений Иосифович Перовский.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.