Важные статьи

==Рабкор==

 

«Все реставрации когда-нибудь кончаются...»

==Майсурян Александр /Опубликовано 07.04.2014==

Двести лет назад, 6 апреля 1814 года, во Франции решением Сената (который до этого исправно служил Наполеону Бонапарту) на троне была восстановлена свергнутая в 1792 году династия Бурбонов.

Советский историк академик Тарле, описывая эти события, отмечал, что даже русский царь Александр вовсе не пылал жаждой посадить на парижский престол обанкротившуюся династию:

"После торжественного въезда в Париж Александр и король прусский прежде всего посетили Талейрана в его дворце. Тут Талейран не переставал убеждать обоих монархов, что Франция хочет именно Бурбонов, именно Людовика XVIII. Но Александр колебался. Ему, судя по некоторым признакам, хотелось бы посадить на французский престол трёхлетнего сына Наполеона, римского короля, с регентством его матери Марии-Луизы, а Людовик XVIII был в высшей степени и лично антипатичен русскому императору. «Как могу я узнать, что Франция желает династии Бурбонов?» — недоверчиво спросил он у Талейрана. Но тот, не моргнув глазом, отвечал: «Через посредство решения, которое я берусь провести в сенате, государь, и последствия которого вы немедленно увидите». — «Вы в этом уверены?» — «Отвечаю за это, государь». На другой день Талейран созвал сенат. Это учреждение не играло при Наполеоне ни малейшей роли и ограничивалось положением и службой послушных и исправных кодификаторов и исполнителей императорской воли. Они привыкли пресмыкаться перед силой, без рассуждений повиноваться приказу, и если из ста сорока одного на призыв Талейрана откликнулось всего шестьдесят три сенатора, то, конечно, главным образом потому, что ещё не все освоились с мыслью о крушении империи, ещё не отвыкли от страха пред Наполеоном."

Разумеется, в таком "законодательном органе" Талейран без труда провёл все необходимые ему решения.

Могут спросить: а чем эта дата и эти события 200-летней давности так уж актуальны для нас?

Ну, тогда припомним, что ещё совсем недавно вся Россия (а отчасти и другие страны бывшего СССР) была густо утыкана биллбордами со слёзной мольбой "Прости нас, Государь! Прости заблудших чад своих! Прости, Царь-батюшка!.." и т. д.

Мне уже не раз приходилось повторять, что Россия и — говоря шире — всё постсоветское пространство переживает сейчас эпоху, которую потомки, скорее всего, назовут эпохой Реставрации, по примеру французской и английской. Неважно, будет ли реально усажен на престол потомок династии Романовых — невозможно оспорить тот факт, что реставрация "традиционных" скреп, то есть монархическо-самодержавных ценностей, идёт в бывшем СССР полным ходом.

В 1996 году, когда монархию едва не восстановили в России, "Независимая газета" написала примерно так: идеи коммунизма, демократии, монархии имеют каждая свои достоинства. Но при коммунизме нынешняя элита обзавелась привилегиями. При демократии — поставила эти привилегии на железобетонный фундамент "священной и неприкосновенной частной собственности". А при монархии собирается подкрепить их княжескими, графскими и прочими аристократическими титулами... В итоге, заключала газета, одни и те же номенклатурные задницы обгадили сначала идеи коммунизма, потом — идеи демократии, и вот те же самые голые задницы нависли уже над идеями монархии...

Конечно, тогда план восстановления царского трона в России провалился совсем не из-за таких идеалистических возражений. А из-за того, что часть монархистов, включая таких людей, как академик Дмитрий Лихачёв, подвергла сомнению права великого князя Георгия Романова на престол. Притом сделала это в самой непочтительной форме, именуя велкнязя не иначе, как "Гошей Гогенцоллерном". В общем, как в известном советском фильме, издала скандальный вопль:

— Говорят, царь — ненастоящий!!!..

И от такого афронта наша "элита" растерялась — потому что если император ненастоящий, "то какой же я штабс-капитан?". И реставрация династии Романовых в тот раз сорвалась, повиснув на кончике пера президента Ельцина...

Но тема не закрыта. Сейчас "ценности" уваровской триады — "самодержавие, православие, народность" — насаждены в обществе в такой степени, как и не снилось в 1996 году. Богохульство по факту объявлено преступлением, на выставку по случаю 400-летия Романовых выстраиваются многотысячные очереди... Эта вакханалия под лозунгом "Время, назад!" может показаться каким-то всеобщим умопомешательством, но тут уместно вспомнить слова того человека, чьи памятники фашисты и правые националисты недавно радостно валили на Украине: "люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов".

В данном случае ларчик открывается просто. Постсоветская "элита" всё ищет ту магическую бумажку, высочайшую грамотку, о которой мечтал булгаковский профессор Преображенский: "чтобы это была окончательная бумажка, фактическая, настоящая, броня!". Которая на веки вечные застрахует и оградит её власть и привилегии. Готова ради этой заветной бумажки не то что царю-батюшке в ножки, а хоть рябому чёрту в копыта низенько поклониться.

Но в том-то вся и штука, что история таких бумажек не выдаёт — никому и никогда. И главный урок французской Реставрации для нас в том и заключается, что все реставрации когда-нибудь кончаются. Что же до "окончательных бумажек", которые порой выписывает история, то они могут сильно обескуражить наших товарищей-господ-высокородий коммуно-демо-монархистов. Потому что там они неожиданно для себя прочтут леденящие строки: "Постановлением Уральского облсовета..."

Папа Карл

==Анна Очкина==

«Как вы, марксисты, легко присваиваете себе право говорить от имени истины!» Это мне бросила коллега в пылу нашего спора о Хайеке. Она является его горячей поклонницей, восхищается «Дорогой к рабству» и считает частную собственность залогом демократии. Другой мой коллега считал Маркса больше идеологом, чем учёным, и не одобрял теорию социальной революции. «Вы недовольны человеческой историей?» – спрашивала я его удивлённо. «История историей, а Маркс излишне восхищался революцией». Таких высказываний о Карле Марксе я читала и слышала очень много, как и немало упрёков типа: «Маркс отстаивал экономический детерминизм»; «Маркс был излишне прямолинеен»; «Не учитывал влияния культуры и психологии на общественный процесс»; «Ошибся, предсказывая рост абсолютного обнищания масс»; «Не принял во внимание рост средних слоёв»; «не учитывал влияние образования»; «Маркс переоценил роль пролетариата», «Он не признавал демократии».

Да, Карл Маркс нас подвёл. Излишне восхищался, необдуманно претендовал на истину, ошибся, не учёл, не предусмотрел, не понял, не догадался, не признавал! А ещё великий философ и экономист! Куда ему до Фридриха Августа фон Хайека, лауреата Нобелевской премии по экономике. Детерминист он экономический, и всё.

Я всегда поражалась той страсти, с которой у нас критикуют Маркса.

Без преувеличения можно сказать, что ни один мыслитель не подвергался в российской научной среде такой яростной атаке. Ирония, сарказм, упрёки и претензии в адрес немецкого философа и экономиста звучат нередко очень личностно, выстраданно, как будто адресованы личному врагу или, на худой конец, обидчику. Этакая коллективная травма марксизмом, как я писала уже однажды.

Так чем уж нам так насолил Карл Маркс?

Почти все российские граждане примерно старше 43 лет, имеющие высшее образование, страдали в вузе от пыток «единственно верным учением». Естественникам и технарям, а также идеологически нейтральным филологам или там искусствоведам приходилось особенно тяжко. Им, как не профильным, курс политэкономии, философии и научного коммунизма преподавали кратенько, без изысков и лишних разъяснений. Вопросы и дискуссии, как правило, не поощрялись, а вот знать весьма спорные логически, но идеологически выверенные тексты требовалось наизусть. Понимание не только не требовалось, но часто и не поощрялось. С идеологически нагруженными обществоведами типа историков, экономистов и философов вроде больше возились, заставляли классиков марксизма читать. Однако и тут был подвох: читать-то нужно было выборочно и опять-таки без лишних вопросов и обобщений. При этом научная карьера от излишней дотошности в изучении классиков могла пострадать не меньше, если не больше, чем от пренебрежения первоисточниками. Безопаснее и вернее было цитировать проверенные учебники, чем самих классиков, особенно из «не рекомендованных произведений».

Разумеется, исключения были, и немало: дискуссии на семинарах, добросовестные преподаватели, вдумчивые исследователи, люди, последовательно и системно изучающие марксизм. Но это были всё же исключения, правила были иными. И эти правила сформировали определенную настойчивую интеллектуальную потребность – заглянуть за границы «рекомендованного». Перестройка такую возможность дала, было издано множество монографий западных исследователей. Их было много, они были завлекательно написаны, часто намного проще и публицистичнее, чем труды Маркса и Энгельса. И в них было немало справедливой критики общественного строя, существовавшего «под знаменем марксизма». Формировалось и определенное общественное настроение: если теория Маркса подаётся как единственно верная, но замешанная на ней идеология прикрывает не вполне, мягко говоря, безупречную социальную и экономическую политику, значит, с теорией что-то не так. Вот и Фридрих Август Хайек прямо указывает: социализм — дорога к рабству.

Так что же не так с теорией?

Марксизм в советских обществоведческих программах был упрощен и приглажен.

Использовалась сталинская версия марксизма, базировавшаяся, в свою очередь, на изложении марксизма Николая Бухарина, который, как известно, «никогда не учился и никогда не понимал вполне диалектики». В интерпретации, изложенной во всех учебниках, из марксизма было изъято «чуть-чуть» — идея о комплексном формировании социального субъекта в определенных общественных обстоятельствах. Классовая борьба, критика частной собственности, теория революции остались вместе с историческими закономерностями, общественно-экономические формации были аккуратненько выстроены в ряд, чтобы легче запоминались. Противоречие производительных сил и производственных отношений тоже было описано. Но значение воли людей, процесс формирования их как подлинных социальных субъектов, диалектика индивидуальной воли и исторической необходимости — всё это было вытеснено. Всё вроде осталось, но мелочь — человека — из этой красивой схемы выкинули. Вот вам и экономический детерминизм. Но только реальный марксизм здесь ни при чём.

Однако ведь Энгельс, разъясняя основные положения марксизма, писал: «Материалистическое понимание истории исходит из того положения, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественного строя… Таким образом, конечных причин всех общественных изменений и политических переворотов надо искать не в головах людей, не в возрастающем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена; их надо искать не в философии, а в экономике соответствующей эпохи»¹. Самый что ни на есть экономический детерминизм? Но классики марксизма нигде и никогда не писали, что «экономика определяет жизнь людей», они писали, что «…история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам движения. Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей, каждый из которых хочет того, к чему его влечет физическая конституция и внешние, в конечном счете экономические, обстоятельства (или его собственные, личные, или общесоциальные), что эти воли достигают не того, чего они хотят, но сливаются в нечто среднее, в одну общую равнодействующую, – из этого все же не следует исключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в нее»².

Марксизм превратили в идеологию, и всё, что в нём давало ключ к анализу реальных социальных отношений, к пониманию расстановки социальных сил и интересов, всё, что вело к дискуссии, развивающей социальную науку, всё выдавили.

Концепция исторического субъекта, сформированного в рамках определенных общественных отношений, противоречила декларируемым целям построения коммунизма по плану и в кратчайшие сроки. У Маркса коммунизм — это историческое движение человека к своей родовой, подлинной, творческой сущности. Но Карл Маркс не предлагал ждать, пока всё само сложится, он прославлял французских коммунаров, «штурмующих небо», потому, что именно в историческом процессе, в борьбе за свою свободу и формируется человек как субъект истории, способный приблизиться к самому себе, к подлинному себе, сделать шаг к коммунистическому человеку и коммунизму.

Живая общественная дискуссия в сложнейшей политической и экономической ситуации могла стать непреодолимым препятствием для консолидации и мобилизации общества. А такая мобилизация была необходима для социально-экономического прорыва. Так что и утверждение Фридриха Энгельса о том, что марксизм – не доктрина, а метод, в советском обществоведении была не слишком популярна. А идея о человеке как творце истории, о значимости индивидуальной воли была самой опасной, она подрывала постулат о безупречности руководящей партии и её лидеров. Марксизм на заре советского периода был опасен как живая теория и превращен в идеологию путём примерно такой же операции, которая позволяет живое раскидистое дерево превратить в бревно.

В позднем СССР, впрочем, действовали уже более приземленные причины. Преподавание научного коммунизма, например, было очень респектабельным и не бесприбыльным занятием. А жонглирование официально одобренным марксизмом помогало в карьере так же неплохо в советское время, как и в постсоветское – проклятия в адрес Маркса. Проявление индивидуальной воли в определенных исторических обстоятельствах. Прям как у Маркса с Энгельсом прописано.

Согласно классическому марксизму, люди как социальные субъекты, творцы своих общественных отношений, сформированы в рамках условий определенного материального производства.

Поэтому они и творят свой общественный процесс по логике (по законам) их материального производства. Таким образом, о функциональной бессубъектной зависимости людей от экономических отношений ни Маркс, ни Энгельс никогда не писали. Они писали о конечных причинах, об экономическом базисе социальной структуры и, следовательно, социальных интересах. Тех самых, которые стоят за всеми общественными событиями и процессами. И перерождение советской бюрократии в безжалостного собственника, приватизация общественного сектора, развернувшаяся по всему миру, как и весь современный капитализм, прекрасная иллюстрация неумолимости и одновременно разрушительности частнособственнического интереса.

Только вот, увы, массовый современный представитель российского среднего класса, разве он ведет себя как свободный творец истории? Разве он не является рабом обстоятельств, полностью подчиняя свою волю, свою личность и свою деятельность господствующим экономическим отношениям и диктуемым ими правилам?

А разве включение третьего мира с его нищим населением в армию наёмного труда капитализма не подтверждает тезис об абсолютном обнищании масс? Считать-то всех надо, не только сытеньких европейцев и американцев. Кроме того, со смерти Маркса человечество накопило такой огромный потенциал, приобрело такие возможности, что пресловутое благополучие среднего класса выглядит крайне жалко по сравнению с тем, чем владеют основные собственники и распорядители этого потенциала. Нужно очень сильно любить Хайека, чтобы этого не замечать.

Это в сказке Буратино проткнул холст и вышел вместе с папой Карло и компанией в счастливую, кем-то уже построенную страну. А для нас никто такой страны не построил, напрасно мы тыкались своими носиками в «железный занавес». Буратино был деревянный и, следовательно, неразумный, не слушался папу Карло, но потом, после испытаний, поумнел. Но советская система наладила массовое производство серийных, неотесанных Буратино, которые в итоге взбунтовались, но не против самой системыи её «Карабасов-Барабасов», а против самой идеи очеловечивания кукол.Со времен крушения СССР мы испытали уже достаточно, свои страдания на занятиях по по научному коммунизму можно уже позабыть. И пора стать немного менее деревянными, начав пользоваться методологическими возможностями, накопленными наукой, чтобы разобраться, наконец, чтоу нас происходит насамом деле. Вместо того, чтобы попрекать Маркса в неуважении к субъективному началу в истории неплохо бы попробовать самим начать вести себя не как марионетки,которых дергает за ниточки знаменитая «невидимая рука», а как подлинные субъекты исторического процесса, готовые стать его творцами

Пора уже перестать ждать, пока нам кто-то откроет заветную дверцу, и обижаться на папу Карла. То есть, простите, на Маркса.

Энгельс Ф.. Развитие социализма от утопии к науке. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – изд. 2 – Т. 19 – С. 210

Энгельс Ф. – И. Блоху, 21 – 22 сент. 1890 г. // Маркс К., Энгельс Ф.. Соч. – 2 изд. – Т. 37 – С. 395 – 396

Отношения любви

==Анна Очкина==

Женни Маркс и Карл Маркс

Лживый и пустой мир составляет себе ложное и поверхностное представление о людях. Кто из моих многочисленных клеветников и злоязычных врагов попрекнул меня когда-нибудь тем, что я гожусь на роль первого любовника во второразрядном театре? А ведь это так. Найдись у этих негодяев хоть капля юмора, они намалевали бы «отношения производства и обмена» на одной стороне и меня у твоих ног — на другой. Взгляните-ка на эту и на ту картину, гласила бы их подпись. Но негодяи эти глупы и останутся глупцами in seculum seculorum.

Карл Маркс. Письмо к Женни Маркс в Трир. Манчестер, 21 июля 1856 г.

12 февраля исполнилось 200 лет со дня рождения Иоганны Берты Юлии Женни фон Вестфален и 170 лет и 8 месяцев с того дня, как она вступила в брак с Карлом Марксом, доктором философии. 12 июля 1843 года в Крейцнахе ими был заключен брачный контракт. Они прожили вместе 38 лет, 4 месяца и 20 дней до смерти Женни 2 декабря 1881 года.

Женни фон Вестфален родилась в Зальцведеле в семье тайного советника барона Людвига фон Вестфалена. По рождению она принадлежала к кругам высшей прусской аристократии. Дети ее отца от первого брака были ярыми сторонниками реакции. Брат Фердинанд прославился как один из инициаторов жестких анти-демократических мер, как их последовательный проводник на посту министра внутренних дел Пруссии. Правда, Людвиг фон Вестфален во втором браке с матерью Женни, Каролиной Гейбель, придерживался скорее бюргерского, чем аристократического уклада, много занимался образованием своих младших детей (от второго брака), привил им любовь к античности, к истории и литературе, к Шекспиру. Сам он свободно говорил на греческом, латинском, английском, французском и испанском языках, много читал, любил стихи.

Отец Женни был близок с Генрихом Марксом, отцом Карла, обе семьи принадлежали к небольшой евангелической общине Трира.

В дружеском детском кружке — Карл, Женни, ее брат Эдгар, сестры Маркса — будущий основоположник самой передовой социальной теории был бесспорным лидером и даже тираном. Он гонял своих сестер в качестве «лошадок», заставлял девочек есть «пирожки», которые делал из песка и грязи. Но вся компания его обожала за юмор, дерзость, очевидную внутреннюю силу. Недюжинная это была сила, если Маркс еще гимназистом мог покорить одну из первых красавиц Трира. А ведь Женни начала бывать в свете, пленять молодых людей, когда ее будущему избраннику было всего 12 лет! Их тайная помолвка состоялась в 1836 году, когда Карлу было 18, а Женни — 22 года. Они ждали свадьбы семь лет.

В семнадцать лет юная баронесса была помолвлена с молодым офицером, секунд-лейтенантом фон Паницем, который был без ума от нее. Но Женни расторгла помолвку через несколько месяцев, убедившись в интеллектуальном и духовном ничтожестве жениха. Отказала блестящему лейтенанту, а в дерзкого гимназиста влюбилась истово, все время сомневалась в силе его чувств, видела в его пылкости призрак непостоянства. О чем и писала с откровенностью, потрясающей для девушки ее круга и воспитания: «Ах, Карл, мое горе именно в том, что то, что наполнило бы восхищением всякую другую девушку, — твоя прекрасная, трогательная, страстная любовь, твои неописуемо прекрасные слова о ней, вдохновенные творения твоей фантазии, — все это лишь пугает меня, а зачастую и приводит в отчаяние. Чем полнее я предамся блаженству, тем ужаснее будет моя судьба, когда твоя пламенная любовь остынет, и ты станешь холодным и сдержанным»¹. Напрасно боялась. Спустя двадцать лет брака муж напишет ей: «Моя дорогая, любимая Женни!.. Если пишу тебе с таким запозданием, то это, поверь, не от забывчивости. Напротив. Каждый день совершаю паломничество к старому дому Вестфаленов, …он напоминает мне о счастливейшей поре юности, в нем таилось моё самое драгоценное сокровище. Кроме того, со всех сторон меня то и дело спрашивают о quondam (некогда — А.О.)«самой красивой девушке Трира» и «царице балов». Чертовски приятно мужу сознавать, что жена его в воображении целого города продолжает жить «как зачарованная принцесса»»².

Женни с юности ненавидела мещанскую пошлость и ограниченность, впитывала в себя свободолюбивый дух бесед Карла с Людвигом фон Вестфаленом и Генрихом Марксом.

Но к революционному мировоззрению пришла не сразу, поначалу наивно предостерегала любимого от участия в политике: «Ах, милый, милый! — пишет она возлюбленному в 1840 году. — Ну, вот теперь ты впутываешься еще и в политику. Это опаснее всего»³.

Женни многому училась под влиянием мужа. По переписке видно, что она старалась вникать в то, что его интересовало, развивала свой ум, совершенствовала образование: «Ты бы мог похвалить меня за мой греческий… Сегодня утром я уже проштудировала… три статьи о Гегеле и сообщение о выходе в свет книги Бруно». Это были не вынужденные попытки «соответствовать», не женские уловки, а здоровая тяга человека, воспитанного в гуманистическом духе, к знаниям и критическому осмыслению окружающей жизни. Но эта тяга была освещена любовью, страсть к познанию продолжала страсть Женни к Карлу и вновь продолжалась в ее любви к нему. Так через любовь она пришла к пониманию революции, а в совместной революционной работе выросла, окрепла и возмужала ее любовь к мужу — преданная, самоотверженная, деятельная.

«Передо мной стоит твой образ, такой блестящий, сильный, мое сердце стремится всегда быть вместе с тобой, оно радостно трепещет при мысли о встрече, оно с тревогой следует всюду за тобой… Если бы я могла расчистить тебе дорогу и утрамбовать, убрать все препятствия, стоящие на твоем пути! Но, увы, нам пока еще не суждено ухватиться за колесо судьбы. Со времени грехопадения, со времени проступка мадам Евы мы обречены на пассивность. Наша судьба — ждать, надеяться, терпеть и страдать. Самое большее, что нам доверяют, — это вязание чулок, иголку и ключ, а все, что сверх того, то от лукавого»⁴.

Уж чего-чего, а «ждать, надеяться, терпеть и страдать» Женни Маркс приходилось немало.

«Я опишу Вам без прикрас толькоодиндень нашей жизни, и Вы увидите, что, пожалуй, только немногие эмигранты испытали нечто подобное»⁵, — пишет Женни Иосифу Вейдемейру из Лондона. Дальше идет почти спокойное, хронологически точное описание событий одного лишь дня безденежных эмигрантов: болезни, нужда, хлопоты о деньгах, страдания детей, которых невозможно окружить необходимыми им удобствами. Женни признается, что сердце ее переполнено горем, ей необходимо поделиться со старым другом, хотя она и сознает нескромность (!) такого желания. Она в отчаянии, но в то же время пишет другу о своем редком счастье. «Не думайте, что эти страдания из-за мелочей меня сломали. Я слишком хорошо знаю, что мы не одиноки в нашей борьбе, и ко мне судьба еще милостива, — я принадлежу к немногим счастливицам, потому что рядом со мной мой дорогой муж, опора моей жизни». Все письмо — о страданиях детей и ее дорогого мужа, именно из-за этого разрывается ее сердце. И так всегда. «Если бы я не знала, что ты в хороших условиях, то я чувствовала бы себя совсем покинутой, именно в эти рождественские дни, когда «home and family» являются девизом дня. Так, для меня утешением является по крайней мере то, что за тобой, учитывая твои страдания, бережно ухаживают, и это мне очень помогло многое пережить», — пишет Женни мужу в Голландию в начале 1864 года⁶.

Этот мотив — «я счастлива тем, что у тебя все хорошо» или «я больше всего страдаю из-за моего дорого мужа и детей» — слышен во всех письмах Женни Маркс. Письма Маркса к жене проникнуты любовью, страстью, восхищением. Письма Женни полны любви, нежности и заботы. И вся их переписка пронизана доверием друг к другу, непоколебимой надеждой на полное взаимное понимание и поддержку. Но она полна и обсуждения мельчайших деталей не только семейных дел, но и борьбы, которая занимала Маркса целиком, теоретических и практических вопросов, связанных с делом его жизни — «работой для человечества» (любимое выражение Маркса). Поразительно, насколько хорошо Женни разбиралась во всех тонкостях партийной работы, как много она цитировала, насколько художественны и красивы ее письма. И очень дипломатичны порой — Женни вела обширную переписку, она поддерживала связь со многими соратниками мужа, его часто просто физически не хватало на это. Она многократно переписывала для публикации статьи Маркса.

Женни Маркс умела много чего, кроме «вязания чулок», хотя бытом ей приходилось заниматься намного больше мужа. Но от неустроенности этого быта они страдали не просто вместе, они страдали сообща — не за себя, за своих детей. Из восьми рожденных в их браке детей один умер при рождении, Генрих Гвидо и Франциска — возрасте от года до двух, самый любимый сын — Эдгар — восьми лет от роду. Дочери — Женни, Лаура и Элеонора — продолжили дело родителей, вместе с мужьями работали для человечества.

Я бы не стала трактовать чувство Женни к мужу как самоотречение, как бесконечную жертвенность. Это была в полном смысле совместная жизнь, в которой оба делали то, что считали своим долгом, но не навязанным условностями или внешним давлением, а подсказанным сердцем и растревоженной совестью. И если каждый из них и жалел о чем-то, то только о том, что другому выпадает слишком много страданий.

Переписка Маркса с женой показывает, что они жили по-настоящему одной жизнью, каждый из них был продолжением другого.

Женни не была просто женой, спутницей, она была подлинным coавтором явления под названием «Карл Маркс». «Не будет преувеличением, если я скажу, что без Женни фон Вестфален Карл Маркс никогда не мог бы стать тем, кем он был», — писала младшая дочь Марксов Элеонора⁷. Сразу после смерти Женни Фридрих Энгельс сказал «Мавр⁸ тоже умер».

Совместная жизнь не притупляла, а углубляла чувства: «Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мою невозместимую утрату (смерть сына Эдгара — А.О.) читаю я на твоем лице, и я преодолеваю это страдание, когда осыпаю поцелуями твое дорогое лицо. «Погребенный в ее объятиях, воскрешенный ее поцелуями», — именно, в твоих объятиях и твоими поцелуями»⁹.

И пусть Маркс, упрекая себя за все беды, выпавшие на долю своей семьи, убеждал Поля Лафарга, что, начав свой путь сначала, пошел той же дорогой, но только не женился бы, он сам сознавал, насколько любовь к жене сделала его таким, каким он есть. «Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть… не любовь к фейербаховскому «человеку», к моле-шоттовскому «обмену веществ», к пролетариату, а любовь к любимой, именно к тебе, делает человека человеком в полном смысле того слова»¹⁰.

Такое признание спустя 13 лет брака, после множества потерь, разочарований, неурядиц и страданий не может быть продиктовано слепой, не рассуждающей любовью к некоему образу, «идеалу», «Прекрасной даме». Это любовь к женщине, с которой жизнь не просто проживается, но и создается совместными усилиями, в общих размышлениях и переживаниях. И быть такой женщиной — это работа потруднее многих, она не знает выходных и праздников, она не приносит вознаграждения. Кроме одного — восторженной любви на всю жизнь, поклонения великого человека и возможности делать вместе с ним бесконечно трудное и бесконечно прекрасное дело.

И Маркс, и его жена вместе «работали» для человечества», каждый на своем месте и по мере сил. Маркс в своих трудах раскрыл сущность «отношений производства и обмена», тайны исторического процесса, капитала и капитализма. Его жена своей жизнью продемонстрировала подлинно человеческое содержание не менее сложных отношений — отношений любви. Она нашла алгоритм партнерства между мужчиной и женщиной, из которого никогда не уходит взаимная нежность и восхищение. Не думаю, что можно однозначно решить, какое из этих открытий значительнее. Величие души Женни Маркс стало органической частью величия ее мужа, сохраняя свое самостоятельное уникальное бытие.

Дорнеман Л. Женни Маркс. М., Издательство политической литературы, 1988. С. 43.

Маркс – Женни Маркс в Лондон. Трир, 15 декабря 1863 года. //Семья Маркса в письмах. Пер. с нем. – 3-е издание. – Политиздат. 1988. С. 80.

Дорнеман Л. Женни Маркс. М., Издательство политической литературы, 1988. С. 45.

Из письма Женни фон Вестфален Карлу Марксу. Крейцнах, начало 1843 года/Семья Маркса в письмах. Пер. с нем. – 3-е издание. – Политиздат. 1988. С. 38 – 39.

Из письма Ж. Маркс Иосифу Вейдемейеру. Лондон, 20 мая 1850 г. /Семья Маркса в письмах. Пер. с нем. – 3-е издание. – Политиздат. 1988. С. 61

Дорнеман Л. Женни Маркс. М., Издательство политической литературы, 1988. С. 214.

Дорнеман Л. Женни Маркс. М., Издательство политической литературы, 1988. С. 11.

Мавр – ласковое прозвище Маркса в кругу близких.

Маркс – Женни Маркс в Трир. Манчестер, 21 июля 1856 г. /Семья Маркса в письмах. Пер. с нем. – 3-е издание. – Политиздат. 1988. С. 75

Там же, С. 74 – 75.

Камень преткновения

==Анна Очкина==

Разрушение памятника © zasssr.info ...