Фрэнк Герберт Дюна

Людям, чьи труды из области идей переходят в область реального, – экологам пустынь, где бы они ни жили, в какое бы время ни работали, – посвящается эта попытка предвидения – с благодарностью и восхищением.

Frank Herbert

DUNE

© Herbert Properties LLC, 1965

© Перевод. Ю. Соколов, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

Книга 1 Дюна

Начиная любое дело, следует строго определить известные факты. Это знает любая из Дочерей Гессера. Чтобы понять Myад'Диба, нужно сперва точно установить время его жизни – он родился на 57-м году правления Падишах-Императора Шаддама IV, – а потом, с особой осторожностью, его место – планету Арракис. Не следует обманывать себя тем, что он родился на Каладане и первые пятнадцать лет своей жизни прожил на этой планете. Лишь Арракис, известный еще и под именем Дюна, навеки останется местом Myад'Диба в истории.

Принцесса Ирулан. «Книга о Муад'Дибе»

До отлета на Арракис оставалась только неделя, и, когда предотъездная суета стала совсем уж непереносимой, к матери Пола прибыла какая-то старая карга.

Ночь была жаркой, и в древней каменной твердыне замка Каладан, служившем семейству Атрейдесов домом уже двадцать шесть поколений, становилось душно, как всегда перед сменой погоды.

Старуху впустили через боковую дверь, ведущую в сводчатый коридор, и позволили заглянуть в комнату юного Атрейдеса, лежащего в кровати.

В исходящем почти от пола тусклом свете притененного плавучего светошара пробудившийся мальчик увидел у двери дородную женскую фигуру, позади которой стояла мать. Старуха была похожа на призрак ведьмы: спутанная паутина волос, в глубокой тени, под капюшоном, поблескивают опалы глаз.

– Не слишком ли он мал для своего возраста, Джессика? – спросила старуха дребезжащим, словно расстроенный бализет, голосом.

Мать Пола ответила мягким контральто:

– Известно, что Атрейдесы поздно начинают расти, Преподобная.

– Знаю я, знаю, – продребезжала старуха, – но все-таки ему уже пятнадцать.

– Да, Преподобная.

– Он проснулся и подслушивает, – сказала старуха, хихикнув, – лукавый негодник. Но в крови властелина должно быть лукавство. А если он и впрямь Квизац Хадерач… Ну…

Пол чуть приоткрыл глаза в сумраке спальни. Овальные, яркие, словно птичьи, глаза старухи как будто светились и росли перед его взором.

– Что ж, сегодня спи спокойно, лукавый негодник, – произнесла старуха. – Завтра тебе потребуются все твои силы, чтобы достойно встретить мой гом джаббар.

А потом повернулась, подтолкнула мать мальчика к выходу и, выходя, звучно хлопнула дверью.

Закрывая глаза, Пол подумал: «А что такое гом джаббар?» Во всей сумятице переезда не было ничего страннее этой старухи.

Преподобная.

И она звала его мать просто Джессикой, как простую служанку… ее – госпожу из Дочерей Гессера, наложницу герцога и мать наследника титула.

«Не с Арракисом ли связан гом джаббар, раз я должен познакомиться с ним еще до отъезда?» – подумал он.

Он мысленно произнес странные слова: «Гом джаббар… Квизац Хадерач».

Нужно еще так много узнать! Арракис настолько отличался от Каладана, что знания о нем вихрем кружились в голове Пола.

Арракис – Дюна – Планета пустынь.

Начальник ассасинов его отца, Сафир Хават, все объяснил ему. Их смертельные враги Харконнены восемьдесят лет владели Арракисом, где добывали гериатрическое вещество по квазифайфу, контракту компании КАНИКТ, а теперь Харконнены покидали планету и сменить их в полном файфе должен был Дом Атрейдесов. Герцог Лето одержал явную победу. Но в очевидности этой победы, сказал Хават, крылась и смертельнейшая угроза, – ведь герцог Лето популярен среди Великих Домов Ландсраада.

– Популярность всегда вызывает зависть могущественных, – пояснил Хават.

Арракис – Дюна – Планета пустынь.

Пол заснул, и ему привиделась пещера где-то на Арракисе, молчаливые люди, безмолвно снующие вокруг него в тусклом свете светошаров. Пещера была величественна, как храм, а он сидел и все прислушивался к тихому звуку… кап-кап-кап. И еще во сне Пол уже знал, что запомнит это видение. Он всегда запоминал сны, которые были пророчествами.

Сон поблек.

Еще не совсем проснувшись, Пол задумался в теплой постели. Быть может, мирок замка на Каладане, где не было игр и ровесников, не заслуживал печали при расставании. Его учитель, доктор Юэ, уже намекал, что система каст фофрелах не так уж строго соблюдается на Арракисе. На этой планете люди жили по краям пустынь, без баши и сеидов, а кроме них – фримены, бродячий народ, называвший себя Вольным и не имевший места в жесткой иерархии Империи.

Арракис – Дюна – Планета пустынь.

Осознав, что волнуется, Пол взялся за одно из тех упражнений для ума и тела, которым его обучала мать. Три быстрых вдоха сделали свое дело: волной накатила ясность… сознание сконцентрировалось… аорта наполнилась кровью… отхлынуло все бессознательное… он мыслит рассудком, только собственной волей… обогащенная кровь затопляет области перегрузки… пищи-свободы-безопасности не достигнуть, пользуясь только инстинктом… сознание животного не выходит за грани сиюминутного, ему недоступна мысль, что его жертвы могут вымереть… животное разрушает и не создает… удовольствия зверя всегда на уровне ощущений, они далеки от восприятия… человек нуждается в фоне, координатах восприятия Вселенной… сам фокусирует сознание – вот и система координат… телесная целостность, словно река, наполняется через нервы и сосуды, – глубочайшая потребность всех клеток… целостность тела… все: вещи-клетки-существа – все изменяется и борется за постоянство течений в себе.

Вновь, вновь и вновь омывала сознание Пола эта навсегда заученная ясность.

Едва день позолотил окна в комнате, мальчик уже почувствовал лучи сквозь закрытые веки, а когда открыл глаза, то услышал, что суета и спешка овладели замком, и тогда он принялся рассматривать знакомые пятна света на потолке спальни.

Дверь открылась, в комнату заглянула мать, отливающие бронзой волосы перетягивала на лбу черная лента. Лицо было бесстрастно, а в зеленых глазах мелькало что-то торжественное.

– Ты проснулся, – сказала она. – Хорошо спал?

– Да.

Он окинул взглядом высокую стройную фигуру матери, и, когда она, подойдя поближе к шкафу, задумалась, выбирая ему одежду на сегодня, по наклону плеч угадал ее волнение. Другой бы и не заметил, но она сама учила его этому искусству Дочерей Гессера – мгновенной оценке. Она повернулась, в руках ее был полуофициальный пиджак. Над нагрудным карманом его краснел герб-нашивка – красный ястреб Атрейдесов.

– Одевайся быстрее, – сказала она. – Тебя ждет Преподобная Мать.

– Она мне снилась, – сказал Пол. – Кто она?

– Моя учительница из школы Бинэ Гессерит, а теперь ясновидящая Императора. Пол… – Она заколебалась. – Ты должен рассказать ей о своих снах.

– Это из-за нее мы получили Арракис?

– Арракис мы не получили. – Джессика стряхнула пылинку с брюк и повесила их на вешалку у кровати. – Не заставляй ждать Преподобную Мать.

Пол сел на кровати, обняв колени.

– А что такое гом джаббар?

И вновь вышколенные ею же самой чувства позволили ему заметить мгновенную нерешительность, реакцию нервной системы, которую он истолковал как страх.

Джессика отошла к окну, раздвинула шторы и поглядела через речные сады на гору Сиуби.

– Ты узнаешь о… гом джаббаре достаточно скоро, – ответила она.

Он услышал в ее голосе страх и удивился.

Не поворачивая головы, Джессика сказала:

– Преподобная Мать ждет в моей утренней комнате. Пожалуйста, поторопись.

Гайя Елена Мохайем сидела в крытом узорчатой тканью кресле и смотрела на приближающихся мать и сына. Окна по обе стороны кресла выходили на юг, на излучину реки, к зеленым землям наследственных ферм Атрейдесов, но Преподобная Мать не интересовалась красотами природы. Сегодня утром собственный возраст она ощущала куда в большей степени, чем обычно. И относила свою раздражительность на счет космического путешествия в корабле мерзкой Космической Гильдии, отвратительной во всех своих тайных повадках. Однако приведшее ее сюда дело требовало участия сестры из Бинэ Гессерит, наделенной даром прорицания. А потому даже она, ясновидящая Императора, не могла отказаться, раз того требовал долг.

«Проклятая Джессика! – подумала Преподобная Мать. – Если бы только она родила герцогу девочку, как ей было приказано!»

Джессика остановилась в трех шагах от кресла и сделала небольшой реверанс, слегка тронув левой ладонью юбку. Пол отвесил короткий поклон: кланяться подобным образом тем, в чьем положении ты не уверен, его научил танцмейстер.

Эти тонкости не ускользнули от глаз Преподобной Матери. Она сказала:

– А он у тебя осторожен, Джессика.

Рука матери легла на плечо Пола, стиснув его на мгновение. На долю сердцебиения ладонь сотряс страх. Мать немедленно взяла себя в руки:

– Так его учили, Преподобная.

«Чего она боится?» – мысленно удивился Пол.

Старуха окинула его мгновенным пронзающим взором: овал лица как у Джессики, крепкий костяк, волосы угольные, как у герцога, а брови как у деда по матери, которого нельзя называть… тонкий высокомерный нос, прямой взгляд зеленых глаз – как у старого герцога, покойного деда по отцу.

«Да, этот знал толк в браваде, не боялся и самой смерти», – подумала Преподобная Мать.

– Учение – это одно, – сказала она, – а глубинная сущность – другое. Посмотрим. – Старые глаза жестко глянули на Джессику. – Оставь нас, советую тебе заняться медитацией… успокойся.

Джессика сняла руку с плеча Пола:

– Преподобная, я…

– Джессика, ты ведь знаешь сама: это необходимо.

Пол озадаченно глянул на мать. Джессика выпрямилась:

– Да… конечно.

Пол поглядел на Преподобную Мать. Вежливость матери и ее явный трепет перед этой старухой заставляли соблюдать осторожность. Но неожиданный испуг леди Джессики рассердил его.

– Пол… – Джессика глубоко вздохнула. – Эта проверка, которую ты должен сейчас пройти… очень важна для меня.

– Проверка? – Он удивленно поглядел на нее.

– Помни, что ты – сын герцога, – сказала Джессика, вихрем обернулась и, шурша юбкой, широкими шагами вылетела из комнаты, надежно затворив за собой дверь.

Обернувшись к старухе, Пол сдержал гнев:

– С леди Джессикой не следует обращаться словно со служанкой.

Улыбка коснулась уголков морщинистого рта.

– Мальчик, леди Джессика и была в школе моей служанкой целых четырнадцать лет. – Она кивнула. – И неплохой служанкой к тому же. А теперь, ты, иди сюда!

Пол обнаружил, что повинуется хлесткой команде прежде, чем осознал ее. «Воспользовалась Голосом», – подумал он и остановился, подчиняясь жесту, возле ее колен.

– Видишь это? – спросила она. Из складок одеяния она извлекла металлический куб размером сантиметров в пятнадцать. Она повертела его. Пол заметил, что одной стенки не было, и зиявшая черная пустота странно пугала, словно туда, в эту тьму, не мог проникнуть ни один луч.

– Вложи сюда правую руку, – приказала она.

Страх охватил его. Пол было попятился, но старуха сказала:

– Так вот как ты исполняешь волю матери?

Он посмотрел в яркие птичьи глаза. Медленно, борясь с неуверенностью, Пол вложил руку в ящик. Сперва, когда темнота поглотила руку, он почувствовал холодок, потом ощутил пальцами гладкий металл, а потом рука словно начала неметь.

Хищная судорога передернула лицо старухи, отняв правую руку от шкатулки, она поднесла ее сбоку к шее Пола. Краем глаза он заметил блеск металла и начал уже поворачивать голову.

– Нельзя! – резко сказала она.

«И снова она использует Голос!» – Он не отводил глаз от ее лица.

– Мой гом джаббар у твоей шеи. Строгий враг… гом джаббар… иголка с каплей яда на острие. Ах-ах! Не вздумай даже дернуться, иначе его яд попадет в твою кровь.

Пол попытался сглотнуть – непослушная гортань внезапно словно пересохла. Он и не смел отвести взгляд от этого изборожденного морщинами лица, бледно-розовых десен, хищно поблескивающих серебряными зубами при разговоре.

– Сын герцога должен разбираться в ядах, – сказала она. – Таковы времена, не так ли? Муски – яды, которые добавляют в питье; аумас – те, что кладут в пищу. Быстрые, медленные и средние яды. Гом джаббар тебе пока неизвестен – он убивает только животных.

Гордость одолела страх.

– Вы смеете думать, что сын герцога может быть животным?

– Скажем иначе, я допускаю, что ты можешь оказаться человеком, – ответила она. – Не дергайся. Предупреждаю. Пусть я стара, но эту иглу я успею вогнать тебе в шею… не увернешься.

– Кто вы? – прошептал он. – Как удалось вам обмануть мою мать, чтобы она оставила меня с вами? Вас подослали Харконнены?

– Харконнены? Помилуй, Господь, – нет! А теперь помолчи! – Сухим пальцем она провела по его шее, и он подавил непроизвольное желание отдернуть голову.

– Хорошо, – сказала она. – Первое испытание ты прошел. Продолжим. Знай: если ты вынешь руку из коробки, умрешь. Вот единственное условие. Рука останется в коробке – будешь жить. Вытащишь – умрешь.

Пол глубоко вздохнул, чтобы подавить дрожь:

– Если я крикну, через секунду здесь будут слуги и умрете вы.

– Слуги не минуют твоей матери, которая сейчас охраняет дверь снаружи. Имей это в виду. Твоя мать когда-то сама прошла это испытание. Теперь твой черед. Тебе оказали честь. Мы редко подвергаем такому испытанию маленьких мужчин.

Любопытство поубавило страх, и Пол успокоился. В словах старухи он слышал правду, этого нельзя было отрицать. Если за дверью была мать… если это действительно было испытание… Но как бы то ни было, он попался, рука у шеи сковывала его… Гом джаббар. Он вспомнил литанию от страха из ритуала Бинэ Гессерит, которой его научила мать.

«Я не должен бояться. Страх убивает разум. Страх это малая смерть, грозящая полной гибелью. Я встречу свой страх лицом к лицу. А когда он пройдет, внутренним оком я разгляжу его след. Я дам ему дорогу – надо мной и во мне. Где прошел страх, ничего не будет. Останусь только я».

Ощутив вернувшееся спокойствие, он приказал:

– Начинай, старуха.

– Старуха! – фыркнула она. – В храбрости тебе не откажешь. Ну, посмотрим. – Она качнулась к нему и почти зашептала: – Та рука, что в коробке, почувствует боль. Боль. Но! Попробуй только шевельнуть этой рукой – и мой гом джаббар вопьется в твою шею. Смерть будет быстрей, чем от топора. Понял? Вытащишь руку – и гом джаббар заберет тебя.

– А что в коробке?

– Боль.

Почувствовав покалывание в ладони, Пол плотно сжал губы. «Почему это может быть испытанием?» – удивился он. Покалывание перешло в зуд.

Старуха сказала:

– Ты слышал, что животные иногда отгрызают себе ноги, чтобы вырваться из капкана? Так поступают животные. А человек останется в ловушке, выдержит боль… прикинется мертвым, чтобы убить охотника и навсегда отвести эту опасность от своего рода.

Зуд перешел в слабое жжение.

– Зачем вы это делаете? – потребовал он ответа.

– Чтобы определить, человек ли ты. Молчи.

Жжение в правой руке усиливалось, и Пол стиснул левую в кулак. Боль росла медленно: пекло все сильней и сильней. Ногти его свободной руки уже впивались в ладонь, чтобы как-то ослабить боль. Он попытался шевельнуть пальцами горящей кисти, но не смог.

– Жжет, – прошептал он.

– Молчи!

Боль пульсировала в руке. На лбу его выступил пот. Каждый нерв требовал, чтобы он вытащил руку из этой жгучей мглы… но… гом джаббар… Не поворачивая головы, он попытался скосить глаза на ужасную иглу возле шеи. Он чувствовал уже, что задыхается от боли, попытался успокоить дыхание, но не смог этого сделать.

Боль!

Все исчезло. Во всем мире осталась только эта рука, погруженная в адскую муку, да древнее лицо, обращенное к нему.

Он еле разлепил спекшиеся губы.

Жжет! Как жжет!

Ему уже казалось, что кожа на руке вздувается, чернеет, лопается, обнажая обуглившиеся кости.

Боль исчезла!

Словно нажали кнопку… боль исчезла.

Правая рука Пола дрожала, на теле выступил пот.

– Довольно, – пробормотала старуха. – Кулл вахад. Ни одно дитя-женщина не выдерживало такого. Должно быть, я хотела, чтобы ты не прошел испытание. – Она откинулась назад и убрала гом джаббар от его шеи. – Вынь свою руку из шкатулки, юный человек, и посмотри на нее.

Подавляя подступившую дрожь, он глядел на темную пустоту, в которой теперь, казалось, уже собственной волей пребывала его рука. Воспоминание о боли не давало пошевелить ею. Разум подсказывал, что из тьмы он извлечет лишь обугленный обрубок.

– Вынь руку! – приказала она.

Он резко выдернул руку и в изумлении уставился на нее. Ничего! Ни малейшей отметины, никаких признаков терзавшей плоть смертной боли.

– Боль возникает прямо в нервах, – сказала она. – Но не может вырваться наружу к другим людям. Впрочем, некоторые дорого бы заплатили за тайну этой шкатулки. – И она спрятала ее где-то между складок своего одеяния.

– Но боль… – сказал он.

– Боль, – фыркнула она. – Человек сильнее любого нерва своего тела.

Пол почувствовал вдруг боль в левой руке, разжал кулак и увидел четыре кровавых отметины там, где ногти впивались в ладонь. Уронив руку вдоль тела, он поглядел на старуху.

– И с моей матерью вы тоже проделали такое?

– Тебе случалось просеивать песок через сито? – спросила она.

Неожиданный резкий вопрос сразу обострил его восприятие: песок через сито. Он кивнул.

– Мы, Дочери Гессера, просеиваем людей, чтобы найти человеков.

Он поднял правую руку, вызвав в памяти свежее воспоминание: «Неужели с помощью одной только боли?»

– Я следила за тобой, отрок, смотрела, каков ты в боли. Боль только ось испытания. Мать учила тебя наблюдать. Я вижу в тебе результаты ее обучения. Суть испытания – кризис и наблюдение.

Слова эти были правдой, и он сказал:

– Да, это так.

Старуха поглядела на него: «Он чувствует правду. Неужели это он? Возможно ли?» Напомнив себе, что надежда искажает результаты наблюдения, она справилась с внезапным волнением.

– Ты понимаешь, когда люди крепче верят в свои слова? – спросила она.

– Я вижу это.

Обертоны знания и уверенности звучали в его голосе. Она услышала их и сказала:

– Быть может, ты и есть Квизац Хадерач. Садись, маленький брат, у моих ног.

– Лучше я буду стоять.

– Твоя мать когда-то сидела у моих ног.

– Я не моя мать.

– Успел возненавидеть, а? – Она глянула в сторону двери и громко позвала: – Джессика!

Дверь распахнулась, показавшаяся на пороге Джессика жестким взглядом обвела комнату. Когда она увидела Пола, ожесточение исчезло с ее лица. Она выдавила легкую улыбку.

– Джессика, ты теперь перестала меня ненавидеть? – спросила старуха.

– Я и люблю и ненавижу вас, – ответила Джессика. – Ненависть – это память о боли, что не исчезнет, а любовь – это…

– Только главное, – оборвала ее старуха, впрочем, ласковым тоном. – Можешь войти, но помолчи. Закрой дверь и позаботься, чтобы нас не прервали.

Джессика вошла в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. «Мой сын жив, – думала она. – Мой сын жив, и он… человек. Я знала это… но… он жив. Теперь и я могу жить». За спиной была жесткая дверь, и все в комнате было реально и ощутимо.

Мой сын жив!

Пол поглядел на мать. Старуха говорила правду. Он хотел бы остаться один и все обдумать, но понимал, что его пока не отпустят. Старуха приобрела над ним власть. Они обе говорили правду. Его мать выдержала это испытание. За всем чувствовалась ужасная цель его бытия… Боль и страх. Что такое ужасная цель, он понимал. Такие цели превыше прочего. В них властвует неизбежность. Пол давно чувствовал, что несет в себе страшное предназначение, какую-то ужасную неизбежность. Но он еще не знал, какова будет странная цель его существования.

– Когда-нибудь, отрок, – сказала старуха, – и ты встанешь за подобной дверью. Это непросто.

Пол поглядел на руку, познавшую боль, потом на Преподобную Мать. В голосе ее слышалось нечто, не похожее на любой другой голос. Слова ее были огранены, как бриллианты. Они резали, словно ножи. Он почувствовал, что ответом на любой вопрос, который он сумеет задать, она может вырвать его из мира плоти в какую-то высь.

– Почему вы испытываете людей? – спросил он.

– Чтобы освободить.

– Освободить?

– Когда-то люди решили, что думать за них будут машины, понадеявшись, что станут от этого свободнее. Но вместо этого они просто позволили хозяевам машин поработить их.

– «Да не сотворишь машины, наделенной людским умом», – процитировал Пол.

– Так было сказано со времен Батлерианского джихада, и так говорится в Оранжевой Католической Библии, – сказала она, – но в О. К. Библии должно было быть: «Да не сотворишь машины, наделенной человеческим умом». Ты изучал ментата вашего Дома?

– Сафир Хават занимался со мной.

– Великое Восстание выбило у людей костыль, – продолжила она. – Человеческий разум был вынужден развиваться. Открылись особые школы, чтобы развивать в нас таланты.

– Школы Бинэ Гессерит?

Она кивнула:

– Сохранилось два остатка этих древних школ: Бинэ Гессерит и Космическая Гильдия. В Гильдии, как мы думаем, упор делается на чистую математику. У Дочерей Гессера иная задача.

– Политика! – сказал он.

– Кулл вахад! – воскликнула старуха, строго глянув на Джессику.

– Я не говорила ему об этом, Преподобная, – пожала та плечами.

Преподобная Мать вновь обратила свое внимание на Пола и ответила:

– Ты понял это по удивительно малому числу признаков. И в самом деле политика. Вначале школу Бинэ Гессерит направляли те, кто видел нужду в нити, связующей человеческие дела. И они поняли, что такой нити не будет, если не отделить людей от зверей… и еще – если не вывести породу.

Внезапно слова старухи словно расплылись, потеряли для Пола свою резкость. Он почувствовал, как они оскорбили его инстинкт правды, так называла это его мать. Не то чтобы Преподобная Мать лгала ему. Она явно верила в собственные слова. Здесь крылось нечто глубокое, родственное его ужасному предназначению.

Он сказал:

– Моя мать говорит, что в школах Дочерей Гессера ученицы не всегда знают своих предков.

– Все генетические линии зафиксированы в наших анналах, – ответила старуха. – И твоя мать знает, что она или родом из Дочерей Гессера, или же ее происхождение приемлемо для нас.

– Но почему же она не должна знать, кто ее родители?

– Некоторые знают… Многие – нет. Возможно, ее хотели скрестить с близким родственником, чтобы зафиксировать какую-нибудь генетическую доминанту. У нас может быть много причин.

И вновь Пол не почувствовал правды в ее голосе.

– Вы много берете на себя, – сказал он. Преподобная Мать с удивлением глянула на него:

«Не послышалось ли мне осуждение в его голосе?»

– На наших плечах тяжкий груз, – отвечала она. Пол все более и более приходил в себя после испытания. Обратив к старухе испытующий взор, он спросил:

– Вы сказали, что я, быть может… Квизац Хадерач. Что это? Гом джаббар в человеческом обличье?

– Пол, – сказала Джессика, – нельзя разговаривать таким тоном с…

– Я сама управлюсь, Джессика, – вмешалась старуха. – А теперь, отрок, что ты знаешь о зелье ясновидения?

– Вы принимаете его, чтобы усилить способность распознавать ложь, так рассказывала мне мать.

– Ты когда-нибудь видел ясновидящую в трансе?

Он качнул головой:

– Нет.

– Зелье это опасно, – сказала она, – но позволяет многое постигать. Когда ясновидящая вкусит его, она может заглянуть во многие уголки собственной памяти… в память своего тела, и мы далеко заглядываем в прошлое… но только путем женщины. – В голосе ее послышалась печаль. – Но есть и такое место, куда не смеет заглянуть ни одна ясновидящая. Оно отталкивает нас, ужасает. Сказано, что однажды придет мужчина и обретет с помощью зелья внутреннее зрение. Он заглянет, куда мы не смеем: и в мужское, и в женское прошлое.

– Это и будет ваш Квизац Хадерач?

– Да, тот, кто может быть одновременно во многих местах, Квизац Хадерач. Многие мужчины пытались… многие, но безуспешно.

– И всех, кто рискнул попробовать, ждала неудача?

– Нет, что ты, – она покачала головой, – всех, кто рискнул, – ждала смерть.

Пытаться постичь Муад'Диба, не зная его смертных врагов, Харконненов, все равно, что пытаться понять правду, не зная кривды. Все равно, что пытаться узнать свет, не зная тьмы. Это немыслимо.

Принцесса Ирулан. «Книга о Муад'Дибе»

Унизанные кольцами пальцы жирной руки раскручивали рельефный глобус, стоявший возле стены на затейливой подставке. Все стены лишенной окон комнаты были увешаны полками с лентами, свитками и книгофильмами. Освещали комнату плавучие светошары.

В середине комнаты поблескивал овальной крышкой розоватой яшмы стол из окаменевшей древесины элаккового дерева. Он был окружен приспосабливающимися к форме тела креслами на гравипоплавках, два из них были заняты. В одном расположился мрачный темноволосый круглолицый молодой человек лет шестнадцати. В другом – низкорослый худощавый мужчина с несколько женственным лицом.

Оба, и юноша, и мужчина, глядели на глобус и на расположившегося за ним в тени человека.

Рядом с глобусом раздался смешок, и густой бас произнес:

– Ну вот, Питер, настроен самый большой капкан во всей истории. И герцог направляется прямо в его челюсти. Разве это не великолепное воплощение замыслов барона Владимира Харконнена?

– Безусловно, барон, – согласился мужчина певучим музыкальным тенором.

Жирная рука опустилась на глобус, остановив его вращение. Теперь двое сидевших перед ним могли разглядеть замершую поверхность – такие глобусы делались лишь для богатых коллекционеров либо для избранных Империей правителей планет. Работа была отмечена печатью имперской роскоши: сетка долгот и широт была выложена тонкой платиновой проволокой, полярные шапки набраны из великолепных молочно-белых бриллиантов.

Жирная рука провела по глобусу.

– Прошу вас поглядеть, – прогромыхал бас, – внимательнее, Питер, и ты, Фейд-Раута, мой дорогой. Поглядите на эти волны – от шестидесятой параллели к северу до семидесятой на юге. Этот цвет… он не напоминает вам карамель? И ни клочка синевы – ни озер, ни рек, ни морей. А эти очаровательные полярные шапки – они так малы. Разве можно спутать эту планету с другой? Арракис! Уникальнейший мир. И великолепная почва для бесподобнейшей из побед.

Улыбка тронула губы Питера.

– Подумать только, барон, Падишах-Император полагает, что сам отдал герцогу вашу планету вместе со специей. Сколь пикантно!

– Какая чушь! – прогремел барон. – Ты хочешь запутать юного Фейд-Рауту, не морочь голову моему племяннику.

Мрачный юнец шевельнулся в кресле, разгладил морщинку на туго натянутых черных лосинах. В дверь за его спиной вдруг постучали, и он резко выпрямился.

Питер поднялся из кресла, наискосок прошел к двери и чуть приотворил ее, чтобы принять цилиндр с сообщением. Он закрыл дверь, развернул цилиндр, внимательно проглядел и хихикнул… раз… другой.

– Ну, – требовательным тоном сказал барон.

– Этот дурак ответил нам, барон!

– Ну когда же и кто из Атрейдесов упускал возможность принять красивую позу? – спросил барон. – И что же он пишет?

– Такой невежа, барон… Обращается к вам просто «Харконнен», ни титула, ни даже «Сир и любезный кузен…».

– Имя неплохое, – буркнул барон, тон его выдавал нетерпение. – Что же пишет наш добрый Лето?

– Он пишет: «Ваше предложение о встрече я отвергаю. Слишком часто приходилось мне натыкаться на ваши ловушки, об этом знают все».

– И что дальше? – спросил барон.

– А еще он пишет: «Искусство канли еще находит поклонников в Империи». Подписано: «Герцог Лето Арракийский». – Питер расхохотался. – Арракийский! Боже! Это уж слишком.

– Помолчи, Питер, – сказал барон, и смех словно выключили. – «Канли» он пишет? – переспросил барон. – Значит, кровная месть. Доброе словцо подобрал, богатое, такое, чтобы я не ошибся в его намерениях.

– Формально вы сделали шаг к примирению, – сказал Питер. – Обычай выполнен.

– Для ментата, Питер, ты слишком разговорчив, – сказал барон и подумал: «От него скоро придется избавиться. Он уже сделался практически бесполезным». Барон искоса поглядел на своего ментат-ассасина – глаза этого человека притянули бы к себе любой взгляд – туманная синева в синеве, глаза без белков.

Ухмылка судорогой искривила лицо Питера, превратив его в театральную маску с прорезанными щелями для глаз.

– Но, барон, кто слышал о мести, более прекрасной, чем ваша? Роскошен уже сам план этой ловушки: заставить Лето обменять Каладан на Дюну… и он не смеет отказаться – ведь это приказ Императора. Изысканнейшая мысль!

Холодным тоном барон выговорил:

– Питер, у тебя недержание речи.

– Но я так счастлив, мой барон! А вы… вы ревнуете.

– Питер!

– Ах-ах, барон! Разве не достойно сожаления, что эта изысканная идея не принадлежит вам?

– Питер, я вот-вот прикажу тебя удавить.

– Не сомневаюсь, барон. Дождался. Ах, ни одно доброе дело не остается безнаказанным…

– Питер, ты сегодня наглотался вериты или семуты?

– Правда и смелость удивляют барона, – ответил Питер, лицо которого вновь застыло маской, на этот раз изображающей печаль. – Ах-ах! Но видите ли, барон, как ментат я буду заранее знать, когда вы пошлете ко мне палача. А вы не сделаете этого, пока я еще могу быть чем-то полезным. Торопиться-то с моей смертью будет накладно, ведь кое-какой прок от меня пока есть. Уж я-то знаю, чему вас научила эта очаровательная Дюна, – не транжирить. Верно, барон?

Барон не отводил взгляда от Питера.

Фейд-Раута шевельнулся в своем кресле. «Тщеславные глупцы, – подумал он, – зачем они препираются? Неужели оба считают, что у меня нет иного дела, кроме как слушать эти вздорные перебранки?»

– Фейд, – произнес барон, – я велел тебе слушать нас и учиться, для чего и пригласил сюда. Ты учишься?

– Да, дядя, – в голосе слышалась осторожная услужливость.

– Иногда я не понимаю Питера, – сказал барон. – Я причиняю боль по необходимости… он же… Клянусь, Питер просто наслаждается чужой болью. Мне лично жаль бедного герцога Лето. Скоро на сцену выступит доктор Юэ, и Атрейдесам придет конец. И, вне сомнения, Лето поймет, чья рука направляла сговорчивого доктора, и в этом будет весь ужас его положения.

– Почему же тогда вы не велели доктору тихо и спокойно вогнать герцогу кинжал между ребер? – спросил Питер. – Вы говорите о милосердии, но…

– Герцог должен знать, что его гибель – дело моих рук. Пусть задумаются и прочие Великие Дома. Это их остановит. Я получу передышку. Сейчас она необходима, и мне не нравится это.

– Передышку, – фыркнул Питер. – Император не отрывает от вас глаз. Вы действуете слишком смело, барон. Однажды Император пришлет сюда, на Гайеди Прим, легион-другой своих сардаукаров… Тут и настанет конец барону Владимиру Харконнену.

– А тебе, Питер, хотелось бы увидеть это, не правда ли? – спросил барон любезным тоном. – Поглядеть, как корпус сардаукаров будет грабить мои города, брать этот замок. Ты ведь и впрямь получишь удовольствие.

– Ну как можно говорить подобные вещи, барон? – пробормотал Питер.

– Тебе надо стать башой корпуса, – отвечал барон, – слишком уж ты любишь боль и кровь. Наверное, я поторопился с распределением будущих трофеев на Арракисе.

Пятью курьезно осторожными шажками Питер просеменил за кресло Фейд-Рауты. В комнате воцарилась напряженность, и юноша, озабоченно хмурясь, глянул на Питера.

– Не надо играть с Питером, барон, – сказал ментат. – Вы обещали мне леди Джессику. Вы обещали ее мне.

– Ну зачем она тебе, Питер? – спросил барон. – Помучить?

Питер молча глядел на него.

Фейд-Раута отодвинулся в своем гравикресле:

– Дядя, я еще нужен? Вы сказали, что…

– Мой дорогой Фейд-Раута теряет терпение, – сказал барон. Он шевельнулся в тени рядом с глобусом. – Терпение, Фейд. – Он вновь обернулся к ментату: – А как насчет герцогского отпрыска, мальчишки Пола, мой дорогой Питер?

– И он тоже окажется в вашей ловушке, барон, – пробормотал Питер.

– Я спрашиваю не об этом, – сказал барон, – помнишь, ты предсказывал, что ведьма-гессеритка родит герцогу дочь. Ты ведь ошибся тогда… так, ментат?

– Я не часто ошибаюсь, барон, – ответил Питер, и впервые в его голосе прозвучал страх, – согласитесь: я ошибаюсь не часто. А вы сами знаете, что Бинэ Гессерит рождают чаще всего дочерей. Даже жена Императора… только дочерей.

– Дядя, – сказал Фейд-Раута, – вы обещали, что я услышу что-то важное для себя…

– Послушайте-ка моего милого племянника, – сказал барон. – Он дерзает наследовать мне, стремится принять из моих рук бразды правления, но пока не умеет править даже собой. – Барон вновь шевельнулся у глобуса, тень среди теней. – Хорошо, Фейд-Раута Харконнен. Я призвал тебя сюда, чтобы ты усвоил хотя бы немного мудрости. Ты не следил за нашим добрым ментатом. А ведь должен был кое-что почерпнуть из нашего разговора.

– Но, дядя…

– Не правда ли, Фейд, Питер весьма ценный ментат?

– Да, но…

– Ах! Действительно – но! Посчитаем, какие же «но»: он потребляет слишком много специи, ест ее как конфеты. Погляди на его глаза. Он словно явился сюда с биржи труда в Арракине. Да, он эффективен, но – слишком эмоционален и склонен к разным выходкам. Эффективен, но – может и ошибиться.

Мрачным и тихим голосом Питер проговорил:

– Вы пригласили меня сюда, барон, чтобы дать нагоняй и потребовать большей отдачи?

– Потребовать большей отдачи? Ты же знаешь меня, Питер. Я хочу лишь, чтобы мой племянник понял ограниченность возможностей ментата.

– А вы уже тренируете моего преемника? – резко спросил Питер.

– Твоего преемника, Питер? Да где же я найду другого ментата, наделенного твоим ядом и хитростью?

– Там же, где когда-то и меня, барон.

– Стоящая мысль, – задумчиво произнес барон. – Что-то ты последнее время несколько неспокоен. А сколько специи ешь?

– Разве мои развлечения так дорого стоят? Вы возражаете против них, барон?

– Мой дорогой Питер, удовольствия-то нас и связывают. Неужели я стану против них возражать? Просто я хочу, чтобы мой племянник подметил в тебе эту черту.

– Значит, я – предмет показа, – проговорил Питер. – Что же еще сделать? Сплясать? Или просто продемонстрировать функции ментата перед лицом их превосходительства Фейд-Ра…

– Именно, – ответил барон. – Я тебя демонстрирую. А теперь помолчи… – Он перевел взгляд на Фейд-Рауту, на его пухлые поджатые губы – фамильный признак Харконненов, – тронутые теперь удивлением. – Это ментат, Фейд. Его психику воспитывали и формировали для выполнения определенных функций. Не следует упускать из вида и то, что она заключена в человеческое тело. Это крупный недостаток. Иногда мне кажется, что древние не так уж ошибались со своими мыслящими машинами.

– По сравнению со мной, это были игрушки, – огрызнулся Питер. – И вы сами, барон, превзошли бы такую машину.

– Быть может, – ответил барон. – Ах, ну… – Он глубоко вздохнул, рыгнул. – А теперь, Питер, вкратце изложи моему племяннику самые яркие моменты плана кампании против Дома Атрейдесов. Будь добр, исполни перед нами обоими обязанности ментата.

– Барон, я бы не советовал доверять такую информацию столь молодому человеку. Мои наблюдения…

– Решаю здесь я, – рявкнул барон, – и я приказываю тебе, ментат, выполняй одну из своих многочисленных функций.

– Да будет так, – сказал Питер, он выпрямился со странным достоинством, словно надел новую маску, на этот раз на все тело. – Через несколько стандартных дней герцог Лето со всеми своими домочадцами погрузится на лайнер Космической Гильдии, следующий до Арракиса. Корабль Гильдии высадит их, скорее всего, в Арракине, а не в Карфаге: ментат герцога Сафир Хават примет правильное решение, Арракин оборонять гораздо проще.

– Слушай внимательно, Фейд, – сказал барон, – ты понял: планы внутри других планов, которые содержатся внутри третьих.

Фейд-Раута кивнул и подумал: «Теперь все, похоже, в порядке. Старый монстр наконец доверил мне что-то секретное. Должно быть, и впрямь решил считать меня своим наследником».

– Возможно несколько вариантов развития событий, – сказал Питер. – Я свидетельствую, что Дом Атрейдесов отправится на Арракис. Нельзя исключать, впрочем, и малую вероятность того, что герцог заключил контракт с Гильдией на доставку в безопасное место, за пределы Системы. В подобных ситуациях многие Дома переходили на положение изгоев, увозя фамильное атомное оружие и щиты за пределы Империи.

– Герцог для этого слишком горд, – произнес барон.

– Вероятность этого есть, – ответил Питер, – но результат для нас один и тот же.

– Нет, не один! – пробурчал барон. – Я хочу, чтобы его убили и его линия пресеклась.

– Вероятность такого исхода велика, – ответил Питер. – Определенные признаки всегда указывают на то, что Дом собирается уйти в изгои. Но не Дом Атрейдесов. Герцог не допускает подобной мысли.

– Так, – вздохнул барон. – Продолжай, Питер.

– В Арракине, – сказал Питер, – герцог с семьей поселятся в резиденции, бывшем доме графа и леди Фенринг.

– Посла его величества к контрабандистам, – хихикнул барон.

– К кому? – переспросил Фейд-Раута.

– Ваш дядя шутит, – отвечал Питер, – он называет графа Фенринга послом к контрабандистам, учитывая интерес Императора к контрабандным операциям на Арракисе.

– Почему же? – Фейд-Раута обратил изумленный взгляд к дяде.

– Не будь тупицей, Фейд, – отрезал барон. – Как может быть иначе, если Гильдия не находится под императорским контролем? Как еще могут передвигаться шпионы и ассасины?

Фейд-Раута беззвучно охнул.

– В резиденции мы предусмотрели ряд диверсий, – сказал Питер. – Возможно покушение на жизнь наследника Атрейдесов… и оно может завершиться успехом.

– Питер, – загромыхал барон, – ты высказал…

– Я высказал предположение о возможности несчастного случая, – ответил Питер, – который может закончиться вполне однозначно.

– Ах, но у мальчишки такое дивное юное тело! – сказал барон. – Потенциально он, конечно, опаснее отца… ведь его учит мать-ведьма, проклятая баба! Ох, ну, продолжай, пожалуйста, Питер.

– Хават, вне сомнения, поймет, что в окружении герцога есть наш агент, – сказал Питер. – Наибольшие основания подозревать доктора Юэ, который и есть наш агент. Но Хават уже все проверил и убедился, что доктор – выпускник школы Сукк и подвергнут психологической имперской обработке… то есть безопасен настолько, чтобы лечить самого Императора. Считается, что предельную обработку нельзя удалить, не убив субъекта. Но еще в древности кто-то заметил, если есть подходящий рычаг, можно сдвинуть с места даже планету. И мы нашли рычаг, которым можно снять обработку с доктора.

– Как? – спросил Фейд-Раута. Тема была потрясающе интересной. Любой знал, что снять имперскую обработку немыслимо.

– Об этом в другой раз, – ответил барон. – Продолжай, Питер.

– А вместо Юэ, – заговорил Питер, – подозрения Хавата мы направили на очень интересную персону. Сама смелость такой мысли заставит Хавата считать свои подозрения обоснованными.

– На какую же персону? – спросил Фейд-Раута.

– На нее саму… на леди Джессику, – ответил барон.

– Тончайшая мысль, – заметил Питер. – Разум Хавата будет настолько поглощен подозрением, что в результате он окажется не в состоянии безошибочно выполнять обязанности ментата. Он может даже попытаться убить ее. – Питер нахмурился. – Впрочем, я не думаю, чтобы это оказалось ему под силу.

– Ты ведь не хочешь этого, не правда ли? – съехидничал барон.

– Не отвлекайте меня, – сказал Питер. – И пока Хават будет занят леди Джессикой, мы отвлечем его внимание на беспорядки в нескольких городских гарнизонах. Бунты будут подавлены, и герцог решит, что обеспечил свою безопасность. И тут, в нужный момент, мы даем сигнал Юэ и вводим главные силы… эх…

– Продолжай, говори ему все, – сказал барон.

– Введем главные силы и подкрепления: два легиона сардаукаров в харконненских мундирах.

– Сардаукары! – выдохнул Фейд-Раута. Мысли его обратились к страшным императорским войскам, убивавшим без милосердия, к солдатам-фанатикам Падишах-Императора.

– Ты видишь, Фейд, как я тебе доверяю, – сказал барон. – Даже крохотный намек на это не должен дойти до ушей других Великих Домов, иначе Ландсраад может объединиться против императорского Дома и настанет хаос.

– Существенно здесь то, что с тех пор как Дом Харконненов взялся за выполнение грязной работы в Империи, у нас появились свои преимущества. Конечно, занятие это небезопасно, но, если не терять осторожности, Дом Харконненов может разбогатеть, как никто в Империи.

– Ты даже не представляешь, Фейд, сколько всякого добра вовлечено в оборот, – сказал барон, – и не сможешь представить даже в кошмарном сне. Начнем с того, что нам неоспоримо принадлежит директорат компании КАНИКТ.

Фейд-Раута кивнул. Целью было богатство, а ключ к этому богатству – КАНИКТ… каждый благородный Дом черпает из сундуков компании в той мере, которую допускает его участие в директорате. А посты директоров КАНИКТ… были реальным отражением расстановки политических сил в Империи, зависящих от распределения голосов внутри Ландсраада и соотношения сил его и Императора с окружением.

– Герцог Лето, – сказал Питер, – может решиться бежать к бродячим шайкам фрименов на окраине пустыни. Или же может попытаться послать туда свое семейство якобы в безопасное место. Но этот путь перекрыт одним из агентов его величества… экологом планеты. Быть может, вы помните его… Кайнс.

– Фейд помнит его, – ответил барон, – продолжай.

– Вы слишком уж торопите, барон, – сказал Питер.

– Приказываю продолжать! – рявкнул барон. Питер пожал плечами:

– Если все будет идти по плану, Дом Харконненов получит субфайф на Арракис по истечении одного стандартного года. И распределением постов в этом файфе будет ведать ваш дядя. Арракисом будет править его личный агент.

– Тем выгоднее, – сказал Фейд-Раута.

– Действительно, – согласился барон и подумал: «Впрочем, это всего лишь справедливо. Ведь это мы укротили весь Арракис… кроме разве что нескольких шаек этого сброда, зовущего себя Вольным народом, что прячутся в пустынях… и нескольких прирученных контрабандистов, прилипших к планете, словно завсегдатаи биржи труда».

– Все Великие Дома узнают, что барон погубил Атрейдесов, – сказал Питер, – в этом невозможно усомниться.

– Невозможно, – выдохнул барон.

– Но прекраснее всего то, что об этом узнает и сам герцог. Он догадывается даже сейчас. Атрейдес наверняка чувствует ловушку.

– Бесспорно, герцог знает о ней, – промолвил барон, и в голосе его проскользнула печаль. – Он не может спастись и знает это… тем горше окажется его участь.

Барон поднялся из тени у глобуса Арракиса. На свету фигура оказалась громадной, чрезмерной для человека жирной тушей. Мягкие выпуклости под темным одеянием свидетельствовали, что тушу эту несут гравипоплавки. И хотя на самом деле он весил около двух сотен стандартных килограммов, ноги его едва ли носили больше пятидесяти.

– Я проголодался, – прогремел барон, потирая пухлые губы унизанными кольцами пальцами, и глянул на Фейд-Рауту утонувшими в жире глазами. – Прикажи подавать еду, дорогой. Подкрепимся, а потом отдохнем.

Так говорила cв. Алия-от-Ножа: «Неприступное величие богини-девственницы Преподобная Мать должна сочетать с ужимками развратной куртизанки, пока крепки в ней силы молодости. А когда молодость и красота оставят ее, она увидит, что место, где обитали эти силы, стало источником хитрости и изобретательности».

Принцесса Ирулан. «Семья Муад'Диба»

– А теперь, Джессика, что ты скажешь в свое оправдание? – спросила Преподобная Мать. Солнце клонилось к вечеру, заканчивался день испытания Пола. Женщины остались вдвоем в утренней гостиной Джессики, а Пол ожидал в соседней – звуконепроницаемой медитационной палате.

Джессика стояла лицом к южным окнам. Она и видела, и не видела, как вечерние тени наползают на пойму и реку. Она и слышала, и не слышала этот вопрос Преподобной Матери.

Такое испытание уже совершалось… много лет назад. Тощая девчонка с шапкой отливающих бронзой волос, измученная томлением созревающей плоти, переступила порог кабинета Преподобной Матери Гайи Елены Мохайем, старшего проктора школы Бинэ Гессерит на Уаллахе IX. Джессика глянула на свою правую ладонь, шевельнула пальцами, припоминая боль, ужас и гнев.

– Бедный Пол, – шепнула она.

– Я задала тебе вопрос, Джессика, – придирчивым тоном повторила старуха.

– Что? Ох… – вздохнула Джессика, отрываясь от воспоминаний, и обернулась к Преподобной Матери, сидевшей спиной к каменной стене меж двух выходивших на запад окон. – Что вы хотите услышать от меня?

– Что я хочу услышать от тебя? Что я хочу услышать от тебя? – резко передразнила ее старуха.

– Да, я родила сына! – вспыхнула Джессика, прекрасно понимая, что старуха намеренно старается рассердить ее.

– Тебе было приказано рожать Атрейдесу лишь дочерей.

– Но сын так много значил для него, – с мольбой сказала Джессика.

– И ты в гордости своей решила, что можешь родить Квизац Хадерача!

Джессика горделиво подняла голову:

– Я почувствовала такую возможность.

– Ты думала лишь о том, что твоему герцогу нужен сын, – отрезала старуха. – А его желания не имеют ничего общего с нашими потребностями. Дочь Атрейдеса можно было выдать за наследника Харконнена и окончить вражду. Ты безнадежно запутала ситуацию. Теперь мы можем потерять обе наследственные линии.

– Даже ваши схемы не безошибочны, – возразила Джессика и выдержала прямой взгляд старухиных глаз.

Наконец та пробормотала:

– Впрочем, сделанного не воротишь.

– Я поклялась никогда не сожалеть об этом решении, – сказала Джессика.

– Как это возвышенно с твоей стороны, – насмешливо отозвалась старуха. – Не сожалеть ни на каплю. Посмотрим, что ты запоешь, когда станешь гонимой, за голову твою будет назначена награда и рука каждого мужчины будет вправе безнаказанно взять и твою жизнь, и жизнь твоего сына.

– Разве нет иного выхода?

– Иного выхода? И меня спрашивает об этом сестра, Дочь Гессера?

– Я спрашиваю лишь о том, что видите в нашем будущем вы, при ваших высших способностях.

– В будущем я предвижу лишь то, что уже предвидела в прошлом. Ты прекрасно знаешь положение дел, Джессика. Сознание расы чувствует собственную смертность и боится застоя наследственности. Она же в нашей крови… эта потребность смешивать гены… без всякого плана. Империя, компания КАНИКТ, все Великие Дома – все они лишь щепки, которые несет поток.

– КАНИКТ, – пробормотала Джессика. – Должно быть, там уже решили, каким образом лучше перераспределить доход, получаемый от Арракиса.

– Что такое КАНИКТ как не флюгер, следящий за направлением ветров нашего времени? – сказала старуха. – Император и его приближенные сейчас контролируют пятьдесят девять целых шестьдесят пять сотых процентов голосов директоров КАНИКТ. Естественно, все они чуют наживу, а раз ее чуют и прочие, похоже, число поданных за него голосов возрастет. Вот и вся история, девочка.

– Она-то и интересует меня теперь, – сказала Джессика. – Исторический обзор.

– Не остроумничай! Ты не хуже меня знаешь, какие силы нас окружают. У нашей цивилизации три опоры: императорский Дом противостоит Федерации Великих Домов Ландсраада, а между ними лавирует Гильдия с ее чертовой монополией на межзвездные перевозки. Политический треугольник – наиболее нестабильная из всех структур. И все было бы куда хуже, если бы в Империи доминировала несложная феодальная торговая культура, обратившаяся спиной к науке…

Джессика горько произнесла:

– Щепки на поверхности потока… вот эта – герцог Лето, эта – его сын, а эта…

– Заткнись, девчонка. Ты ввязалась в эту историю, с самого начала представляя последствия.

– «Я из Бинэ Гессерит: я живу, чтобы служить людям», – процитировала Джессика.

– Именно, – произнесла старуха, – и теперь нам остается лишь надеяться сохранить в грядущем всеобщем пожаре ключевые генетические линии.

Джессика закрыла глаза, чувствуя, как подступают к ним слезы. Она подавила внутреннюю дрожь, потом внешнюю, выровняла дыхание, пульс, высушила внезапно вспотевшие ладони. Наконец она произнесла:

– Я сама заплачу за свою ошибку.

– И твой сын заплатит вместе с тобой.

– Я буду защищать его всеми силами.

– Защищать, – фыркнула старуха. – Ты прекрасно понимаешь, что может тогда получиться. Защищай его понадежней, Джессика, и он вырастет слишком слабым для любой судьбы.

Джессика отвернулась к окну, за которым сгущалась ночь.

– А она и впрямь так ужасна, эта планета Арракис?

– Достаточно скверное местечко, но все-таки Миссионария Протектива побывала там и несколько смягчила обстановку. – Преподобная Мать тяжело поднялась на ноги и разгладила складку на одеянии. – Позови сюда мальчика, мне пора уезжать.

– А это необходимо?

Голос старухи подобрел:

– Джессика, девочка, я хотела бы оказаться на твоем месте и разделить твои страдания, но у каждого своя судьба.

– Я знаю.

– Ты дорога мне, как собственная дочь, но я никогда не позволяла материнским чувствам брать верх над обязанностями.

– Понимаю… необходимость…

– Что ты натворила, Джессика, и почему… обе мы понимаем. Но по благосклонности своей я вынуждена тебе сказать: шансы на то, что твой мальчик окажется Всеобщностью Бинэ Гессерит, невелики. Так что не следует слишком уж обольщаться.

Джессика сердито смахнула слезы из уголков глаз.

– Вы снова заставляете меня вспоминать мой первый урок. – Она звучно произнесла: – «Человек не должен подчиняться животным побуждениям, никогда». – Сухое рыдание сотрясло ее тело. Она прошептала: – Мне было так одиноко!

– Это, кстати, один из критериев, – веско проговорила старуха. – Настоящий человек почти всегда одинок. А теперь позови мальчика. У него был сегодня долгий и страшный день. А потом – было время обдумать и припомнить… Теперь я должна еще расспросить его об этих странных снах.

Джессика кивнула, подошла к дверям комнаты для медитации и открыла дверь.

– Пол, войди, пожалуйста.

Пол появился в дверях подчеркнуто неторопливо. На мать он глядел словно на незнакомку. Взгляд его тревожно затуманился, когда он перевел глаза на Преподобную Мать и поприветствовал ее коротким кивком, как равную. Он услышал, как мать затворила за ним дверь.

– Молодой человек, – обратилась к нему старуха, – давайте-ка поговорим о ваших снах.

– Что вы хотите узнать? – спросил он.

– Сны тебе снятся каждую ночь?

– Не всегда такие, что стоит запоминать. Я мог бы припомнить каждый свой сон. Большую часть их можно забыть, но другие нет.

– А как ты их различаешь?

– Я просто знаю.

Старуха глянула на Джессику, потом снова на Пола:

– Что тебе снилось вчера? Этот сон стоило запомнить?

– Да. – Пол закрыл глаза. – Мне снилась пещера, очень большая… и вода… и худенькая большеглазая девушка. В глазах ее сплошь синева, белков нет, и я говорю с ней о вас, о том, что встречал Преподобную Мать на Каладане.

Пол открыл глаза.

– А то, что ты рассказывал девушке, исполнилось сегодня?

Пол подумал и проговорил:

– Да, в какой-то мере. Я сказал во сне девушке, что вы явились и отметили меня особой печатью.

– Особой печатью, – выдохнула старуха и вновь бросила взгляд на Джессику, а потом перевела глаза на Пола. – Скажи мне правду, Пол, часто ли тебе случается видеть такие сны, что сбываются после?

– Да. И девушка эта мне уже снилась.

– О? Так ты ее знаешь?

– Нет, но когда-нибудь я узнаю ее.

– Расскажи мне о ней.

Пол снова закрыл глаза.

– Мы с ней в маленьком укрытии в скалах. Уже почти ночь, но еще жарко, через расщелину в скале вдали виднеется песчаная равнина. Мы… ждем чего-то… мне предстоит встреча с какими-то людьми, я должен уходить. Она испугана, но скрывает свой страх от меня, а я волнуюсь. Она говорит: «Расскажи мне о водах своего мира – Усул». – Пол открыл глаза. – Ну, разве не странно? Имя моего мира – Каладан. Я никогда не слыхал о планете, которая называлась бы Усул.

– Ну, и это все? – поторопила его Джессика.

– Нет. Но может быть, она звала меня этим именем, я только что подумал об этом. – И Пол снова закрыл глаза. – Она просит меня рассказать ей о водах. Я беру ее за руку. И говорю, что прочту ей стихи. И я читаю ей… только приходится пояснять некоторые слова… пляж, и прибой, и водоросли, и чайки.

– А какие стихи? – спросила Преподобная Мать. Пол открыл глаза.

– Одну из грустных тонических поэм Гарни Холлика.

За спиной Пола Джессика начала:

– Да-да, именно это, – подтвердил Пол.

Старуха долго глядела на Пола, а потом сказала:

– Молодой человек, как проктор Бинэ Гессерит я ищу среди людей Квизац Хадерача – мужчину, который истинно подобен каждой из нас. Твоя мать считает, что ты можешь стать им, но она смотрит на тебя глазами матери. Такую возможность не исключаю и я – только возможность, не более.

Она замолчала, и Пол понял, что она ждет его слов. Но промолчал.

Наконец она произнесла:

– Ну как хочешь. Ты глубок. Я уверена в этом.

– Я могу идти? – осведомился он.

– Разве ты не хочешь, чтобы Преподобная Мать рассказала тебе кое-что о Квизац Хадераче? – спросила Джессика.

– Она уже объяснила мне, что все, кто пытался им стать, погибли.

– Но я могу намекнуть на причины неудачи, – сказала Преподобная Мать.

«Она говорит – намекнуть, – подумал Пол. – Значит, она на самом деле не знает». И сказал:

– Намекайте.

– И будьте прокляты, – сухо усмехнулась старуха всей сеткой морщин на лице. – Правильно то, что изменяет правила.

Он удивился. Она говорила о таких элементарных вещах, как напряженность значения. Неужели она думала, что мать ничему не учила его?

– И это намек? – переспросил он.

– Мы здесь не для того, чтобы играть в слова и болтать об их смысле, – отрезала старуха. – Ива покоряется ветру и процветает, и однажды на пути ветра оказывается много ив. В этом предназначение ивы.

Пол глядел на нее. Она сказала «предназначение», и он ощутил, как это слово врезалось в него, вливая в кровь ужасное предчувствие. Он вдруг рассердился: старая ведьма и сама бестолкова, и речи ее банальны.

– Значит, вы считаете, что я могу оказаться этим Квизац Хадерачем, – сказал он. – Но это все обо мне, и пока я не слышал ни единого слова о том, как помочь отцу. Я слышал, как вы говорили с матерью… словно отец уже умер. Он жив!

– Если бы для него можно было хоть что-нибудь сделать, мы бы сделали это, – проворчала старуха. – Хорошо, если нам удастся спасти вас двоих. Едва ли, правда, но это возможно. Что касается твоего отца… сделать нельзя ничего. И когда ты сумеешь отнестись к этому просто как к факту, тогда ты поистине усвоишь урок Бинэ Гессерит.

Пол заметил, как эти слова потрясли мать. Он обжег старуху взглядом. Как посмела она такое сказать об отце? Откуда такая уверенность? Ум его негодовал.

Преподобная Мать глянула на Джессику.

– Ты учила его Пути – я вижу признаки, и сама я поступила бы точно так же на твоем месте, и к чертям все правила.

Джессика кивнула.

– Но я предупреждаю, – сказала старуха, – нельзя нарушать регулярность его тренировок. Голос нужен ему для собственной же безопасности. Начал он неплохо, но мы обе знаем, сколько ему еще предстоит усвоить… это жестокая необходимость. – Она шагнула к Полу и посмотрела на него. – До свидания, юный человек. Я надеюсь, ты справишься. Но если нет… Впрочем, я думаю, мы преуспеем.

Она снова глянула на Джессику, и обеих женщин соединило мгновенное взаимопонимание. А потом, шурша одеянием, старуха заторопилась к выходу, ни разу не обернувшись. Словно вдруг позабыв о тех, кто оставался в комнате.

Но прежде чем Преподобная Мать отвернулась, Джессика успела заметить в ее взгляде слезы… капли влаги на морщинистых щеках. И слезы эти были ужаснее всего, что услышала она и увидела за весь день.

Все вы читали, что у Муад'Диба не было приятелей-ровесников на Каладане. Это стало бы слишком большой опасностью. Зато у Муад'Диба были великолепнейшие друзья-учителя. Скажем, Гарни Холлик, трубадур и воин. Эта книга напомнит вам несколько песен Гарни. Был и старый Сафир Хават, ментат и командир ассасинов, вселявших страх даже в сердце самого Падишах-Императора. Был и Дункан Айдахо, мастер фехтования из Дома Гинац. И еще – доктор Веллингтон Юэ, замаранный черным предательством, но светлый знанием. Леди Джессика, направившая сына путем Дочерей Гессера. И, конечно же, герцог Лето, отцовское влияние которого так долго недооценивалось.

Принцесса Ирулан. «История Муад'Диба для детей»

Сафир Хават скользнул в тренировочный зал Каладанского замка, мягко прикрыв за собою дверь. И на мгновение замер, почувствовав себя старым, усталым и измочаленным. Левая нога прибаливала, ныл рубец, полученный на службе еще у старого герцога.

«Третье поколение…» – подумал он.

Громадная комната была ярко освещена льющимся из потолочных окон дневным светом. Мальчик сидел спиной к нему, углубившись в разложенные на Г-образном столе бумаги и карты.

Сколько же раз надо говорить юнцу, что нельзя усаживаться спиной к двери! Хават легонько кашлянул.

Пол не отрывался от дел.

Облачная тень прошла над потолочными окнами. Хават снова прочистил горло.

Пол выпрямился и, не поворачивая головы, проговорил:

– Знаю, я сижу спиной к двери.

Спрятав улыбку, Хават шагнул вперед.

Пол глянул вверх, седовласый старик остановился рядом с углом стола. Глаза Хавата, два прозрачных озерца на загорелом морщинистом лице, поблескивали энергией и готовностью.

– Я слышал, как ты шел внизу через зал, – сказал Пол. – И как ты открывал дверь.

– Эти звуки можно сымитировать.

– Нет, я замечу разницу.

«Он способен и на это, – подумал Хават. – Эта ведьма, его мать, воистину учит своего сына. Интересно, что думает обо всем этом ее драгоценная школа. Может быть, они и заслали сюда старуху проктора, чтобы поставить нашу милую леди Джессику на место».

Пододвинув кресло, Хават уселся наискосок от Пола, лицом к двери, откинулся на спинку и принялся изучать комнату. Он делал это с подчеркнутым вниманием. Внезапно она показалась ему странной, теперь, когда бо́льшая часть обстановки уже отправлена на Арракис. Оставался стол для занятий и фехтовальное зеркало… кристальные призмы его были темны, истрепанный фехтовальный манекен застыл рядом, словно старик-пехотинец, изрубленный и израненный в битвах.

«Как я», – подумал Хават.

– Сафир, о чем ты думаешь? – позвал его Пол. Хават посмотрел на мальчика:

– Я думал о том, что скоро уже мы оставим это место и наверняка впредь его не увидим.

– Это печалит тебя?

– Печалит? Чепуха! Печально расставаться с друзьями, а дом – всего лишь только дом. – Он глянул на разложенные на столе карты. – На Арракисе будет новый дом.

– Тебя послал сюда отец посмотреть, чем я занимаюсь.

Хават нахмурился – мальчишка видел его насквозь – и кивнул:

– Ты хотел бы, конечно, видеть его самого, сам понимаешь, герцог так занят сейчас. Он сказал, что зайдет попозже.

– А я изучал бури на Арракисе.

– Бури. Вижу.

– Довольно скверная штука.

– Скверная штука – слишком мягко сказано. На равнине эти бури проходят шесть-семь тысяч километров. Их порождает все, что несет энергию: кориолисова сила, другие бури, то, в чем есть хоть унция энергии. За час они могут продвинуться на семь сотен километров и уносят с собой все, что попадется на пути… песок, пыль, все… Такая буря не только сдирает с костей плоть, даже кости истачивает в щепки.

– Почему же они не управляют погодой?

– У Арракиса свои проблемы, там все дорого… а еще обслуживание и ремонт. Гильдия требует ужасную сумму за метеорологический спутник, а Дом твоего отца не из самых больших и богатых. Ты это знаешь, парень.

– А ты видел кого-нибудь из фрименов?

«Ум парнишки сегодня так и мечется», – подумал Хават.

– Мог бы и не видеть, – ответил он. – О людях низин и грабенов особо сказать нечего. Ходят они все в этих болтающихся одеяниях. И воняет от них в любом помещении просто невообразимо. Это от костюмов, что они носят. Там их называют конденскостюмами – они сохраняют испаряемую телом воду.

Пол сглотнул, вдруг почувствовав влагу в собственном рту, – в том сне ему очень хотелось пить. «Люди на этой планете настолько нуждаются в воде, что им приходится сохранять воду своего тела…» – От этой мысли на него повеяло отчаянием.

– Да, вода там – драгоценность, – произнес он. Кивнув, Хават подумал: «Быть может, я сам навожу его на эти мысли… на то, что об этой планете нужно думать как о враге. Только безумец сунулся бы туда, забыв об этом».

Пол глянул на потолок, почувствовав, что начался дождь. Серое метастекло затягивала влага.

– Вода, – произнес он.

– Ты узнаешь скоро, что значит нуждаться в воде, – сказал Хават. – Как сын герцога, конечно, ты не будешь страдать от жажды. Но вокруг тебя…

Пол облизнул губы и вновь подумал о встрече с Преподобной Матерью неделю назад. И она тоже говорила что-то о жажде.

– Ты узнаешь о Погребальной Равнине, о великих пустынях, где нет ничего: только специя и песчаные черви, – говорила она. – Ты будешь чернить веки, чтобы не слепило солнце. А убежищем станет низина, где нет ветра, и ездить будешь на своих двоих – не на топтере или мобиле, и не верхом.

Пол ощутил, что его завораживали не ее слова… Голос, певучий, вздымающийся волной и опадающий словно прибой.

– Для тех, кто живет на Арракисе, – говорила она. – Пуста – кхала! – земля, луны – друзья, а солнце – враг.

Пол почувствовал, что мать подошла поближе, покинув свой пост у двери. Она поглядела на Преподобную и спросила:

– Значит, нет никакой надежды, Преподобная?

– По крайней мере, для отца. – И старуха махнула рукой, чтобы Джессика умолкла, и глянула на Пола. – Заруби себе на носу, юноша, мир держится на четырех ногах… – Она подняла вверх четыре костлявых пальца с крупными суставами. – На знаниях мудрых, справедливости великих, молитвах праведных, доблести храбрых. Но все это ничто, – она сжала руку в кулак, – …без правителя, который знает искусство правления. Запомни же эту науку.

Неделя прошла с того дня, проведенного вместе с Преподобной Матерью. И смысл ее слов только сейчас начинал доходить до него в полной мере. Теперь, сидя в учебной комнате перед Сафиром Хаватом, Пол вдруг почувствовал острый приступ страха и глянул на озадаченного нахмурившегося ментата.

– Где же ты болтался все это время? – спросил Хават.

– А ты встречался с Преподобной Матерью?

– С ясновидящей ведьмой Императора? – В глазах Хавата блеснул интерес. – Я встречался с ней.

– Она… – Пол заколебался и понял, что не смеет заговорить об испытании. Запрет глубоко въелся в разум.

– Да? Что ты хочешь сказать? – Пол дважды глубоко вздохнул.

– Она кое-что сказала мне. – Он закрыл глаза, припоминая слова, а заговорив, бессознательно сымитировал интонации старухи: – «Ты, Пол Атрейдес, потомок королей и сын герцога, должен научиться править. Кое-кто из твоих предков так и не научился этому».

Открыв глаза, Пол продолжал:

– Это рассердило меня, я сказал, что мой отец правит целой планетой. А она ответила: «Он теряет ее». Я возразил: «Но он же получает более богатую планету». Она ответила: «Он потеряет и ее». Я хотел бежать и предупредить скорее отца, но она сказала, что его уже предупреждали многие, – ты, мать, другие…

– Достаточно верно, – пробормотал Хават.

– Тогда зачем же мы отправляемся туда? – требовательно спросил Пол.

– Потому что так приказал Император, и потому что кое-какая надежда у нас есть, что бы ни говорила ведьма-шпионка. Ну, что же еще излилось из древнего фонтана премудрости?

Пол глянул вниз, на сжатую в кулак под столом правую руку. Медленно, усилием воли, он заставил мускулы расслабиться. «Она каким-то образом овладела мной, – подумал он. – Но как?»

– Она попросила меня объяснить, что значит править, – сказал Пол, – и я ответил: это когда один командует. Тогда она сказала, что мне уже придется переучиваться.

«Прямо в цель», – подумал Хават и кивнул, чтобы Пол продолжал.

– Она сказала, что правитель должен уметь убеждать, а не заставлять. Еще она сказала, что наилучший кофейный прибор правитель должен предложить достойнейшим из своих людей, чтобы удержать их при себе.

– Как же она узнала, каким именно способом твой отец привлек таких людей, как Гарни и Дункан? – спросил Хават.

Пол пожал плечами.

– Еще она сказала, что хороший правитель должен выучить язык, на котором говорит его мир, а языки различны на всех планетах. Я решил, что она подразумевает язык обитателей Арракиса, но она возразила, что имеет в виду язык камней и трав, язык, который нельзя постичь только ушами. Я сказал тогда: «Это то, что доктор Юэ зовет тайной жизни».

Хават усмехнулся:

– И как она это проглотила?

– Я подумал, что она рехнулась. Она сказала тогда, что тайна жизни – это не загадка, которую надо решить, а реальность, которую надо прожить. Тогда я процитировал первый закон ментата: «Процесс нельзя понять, остановив его. Постижение процесса развивается, следуя за ним, догоняя его, сливаясь с ним». Это ее удовлетворило.

«Он осилит и это, – подумал Хават, – но старая ведьма его напугала… зачем?»

– Сафир, – спросил Пол, – а на Арракисе и в самом деле так скверно, как она говорит?

– Ну совсем плохо быть не может, – сказал Хават, выдавив улыбку. – Взять, например, Вольный народ, этих бродяг пустыни. По результатам аппроксимационного анализа могу тебе сказать, что их много… Много больше, чем числит Империя. Люди живут на этой планете, парень, очень много людей и… – Хават тронул глаз узловатым пальцем, – …они ненавидят Харконненов лютой ненавистью. Ты не должен никому даже заикаться об этом. Я рассказываю тебе лишь как помощнику собственного отца.

– Он рассказывал мне о Салузе Секундус, – отозвался Пол. – Знаешь, Сафир, она весьма похожа на Арракис… Может быть, там не столь плохо, но не многим лучше.

– Ну о теперешней Салузе Секундус мы ничего не знаем, – сказал Хават. – Только о том, какой она была… Действительно, там почти как на Арракисе.

– А фримены помогут нам?

– Возможно. – Хават встал. – Сегодня я отправляюсь на Арракис. А ты тем временем позаботься о себе ради старика, который в тебе души не чает, а? Будь хорошим мальчиком, иди сюда и сядь лицом к двери. Я вовсе не думаю, что в замке тебе угрожает опасность, – это просто привычка, которую я хочу в тебе воспитать.

Пол встал, обошел вокруг стола.

– Ты уезжаешь сегодня?

– Сегодня, а ты последуешь завтра. Следующий раз мы встретимся с тобой уже на земле нового мира. – Он ухватил Пола за бицепс на правой руке. – Ну-ну, и не напрягай руку с ножом, а щит включай на полную мощность. – Он отпустил руку Пола, хлопнул его по плечу, резко повернулся и быстро зашагал к двери.

– Сафир! – позвал его Пол.

Хават обернулся в дверном проеме.

– Ты тоже не садись там спиной к дверям, – сказал Пол.

Ухмылка поползла по изборожденному морщинами лицу.

– Чего-чего – этого-то я делать не буду. Поверь мне, парень.

Он вышел, аккуратно затворив за собой дверь.

Пересев на место, где только что сидел Хават, Пол расправил бумаги. «Еще один день, – подумал он и огляделся. – Мы уезжаем». И отъезд стал для него вдруг куда более реальным, чем когда-либо… Он вспомнил, как старуха сказала тогда, что мир складывается из многого: людей, грязи, растений, лун, приливных течений, солнц – величина эта неизвестна и называется природой, она не знает, что такое «сегодня». И он подумал: «Что есть природа?»

Дверь, лицом к которой сидел Пол, с шумом распахнулась, и в комнату ввалился уродливый нескладный человек с охапкой оружия в руках.

– Итак, Гарни Холлик, – обратился к нему Пол, – тебя назначили главным оружейником?

Холлик пяткой захлопнул дверь.

– Знаю, ты предпочел бы, чтобы я сыграл тебе.

Оглядев комнату, он заметил, что люди Хавата уже прошлись по ней, обеспечивая безопасность наследника герцога. Во многих местах об этом свидетельствовали кодовые знаки.

Уродец заторопился с грудой оружия к столу. Девятиструнный бализет болтался за его спиной, у головки грифа в струны был продет медиатор.

Холлик вывалил оружие на стол для занятий и принялся раскладывать рапиры, кинжалы, станнеры, стреляющие медленными пулями, пояса щитов. Кривой шрам на его лице растянула улыбка.

– Итак, чертенок, ты не хочешь мне пожелать доброго утра. Какой колючкой ты подколол старого Хавата? Он пронесся мимо меня в зале так, словно опаздывал на похороны врага.

Пол ухмыльнулся. Из всех людей своего отца больше всего он любил Гарни Холлика, знал его настроения, прихоти и привычки и считал его скорее другом, чем наемником.

Холлик скинул с плеча бализет, принялся настраивать его и буркнул:

– Хочешь молчать – молчи.

Поднявшись на ноги, Пол направился через комнату к Холлику со словами:

– Ну, Гарни, какая же сейчас может быть музыка, раз ныне – время битвы.

– Так сегодня говорят все начальники, – согласился Холлик. Он тронул струну на инструменте, кивнул.

– А где Дункан Айдахо? – спросил Пол. – Разве не он обучает меня владению оружием?

– Дункан командует второй волной нашего десанта на Арракис, – ответил Холлик, – и тебе оставили только бедного Гарни, забросившего битвы и налеты ради музыки. – Он тронул другую струну, прислушался к ней, улыбнулся. – И на совете решили поучить тебя музыке, раз уж ты совсем никудышный боец, чтобы жизнь твоя не прошла понапрасну.

– Может быть, ты споешь мне балладу, – сказал Пол. – Я бы хотел послушать, как не следует этого делать.

– Ах-ха-ха, – расхохотался Холлик и затянул «Галасианских девиц», рука его мелькала над струнами:

– Не так уж плохо для такой корявой руки, – объявил Пол, – но, если моя мать услышит, что ты допускаешь подобные вольности, она велит украсить твоими ушами стену замка.

Гарни тронул левое ухо:

– Хорошего украшения из него не получится: натер о замочную скважину, подслушивая, как один известный мне молодой человек наигрывал довольно сомнительные частушки на своем бализете.

– Значит, ты уже забыл, как себя чувствуешь, обнаружив в своей постели песок. – Пол потянул пояс щита со стола, застегнул его на груди. – Тогда придется биться!

Глаза Холлика раскрылись от притворного удивления.

– Так! Значит, злодейство это было содеяно твоей рукой! Защищайся, молодой хозяин, защищайся! – Он подхватил рапиру и взмахнул ею в воздухе. – Душа моя жаждет мести.

Пол взял парную рапиру, согнул в руках, встал на изготовку и выставил ногу вперед, передразнивая торжественную манеру доктора Юэ.

– Что за дурня прислал мне сегодня отец для занятий с оружием! Этот неумеха Холлик забыл первое правило, известное каждому, кто не впервые берет в руки щит и оружие, – объявил Пол, нажал на груди кнопку и включил щит, ощутив знакомое пощипывание и покалывание на лбу и вдоль спины. Звуки в комнате стали глуше, проходя через силовое поле щита. – В поединке со щитами защищаются быстро, атакуют медленно, – сказал Пол. – Атака. Цель атаки – заставить соперника ошибиться, открыться для решительного удара. Щит отражает быстрый удар, но уступит медленному кинжалу. – Пол поднял рапиру, увернулся и, отразив воображаемый удар, сделал медленный выпад, чтобы преодолеть бездумное сопротивление щита.

Холлик недвижно наблюдал и уклонился лишь в последнюю секунду, когда затупленное острие готово было соприкоснуться с его грудью.

– Скорость великолепна, – сказал он. – Только ты был все время открыт для удара снизу.

Раздосадованный Пол отступил.

– Я тебя выпорю за такое безрассудство, – сказал Холлик. Он поднял обнаженный кинжал со стола. – В руке врага он может выпустить твою кровь, а с нею и жизнь! Ты способный ученик, не более, но я тебя уже предупреждал, что даже в игре нельзя доверяться человеку со смертью в руке.

– Похоже, у меня сегодня нет настроения для фехтования, – ответил Пол.

– Настроения? – Гнев в голосе Холлика глухо доносился через поле щита. – Кого интересуют твои настроения? Человек принимает бой, когда вынужден, а не когда у него появляется настроение пофехтовать. Настроения бывают у животных… У человека они для любви или для музыки. Но к законам поединка настроения не имеют никакого отношения.

– Извини, Гарни, мне очень жаль!

– Еще мало жаль!

Холлик включил собственный щит и согнулся, выставив снизу кинжал в левой руке, высоко подняв вверх правую с рапирой.

– А теперь, говорю тебе, защищайся по-настоящему. – Высоким прыжком отскочив в сторону, он ринулся в яростную атаку.

Пол отступил, парируя. Поле потрескивало, когда щиты соприкасались, отражая друг друга. Ток мурашками покалывал кожу. «Что это с Гарни? – спросил он себя. – Так не прикидываются!» Шевельнув левой рукой, Пол вытряхнул нательный нож из ножен на запястье.

– Значит, оказалось, что одного клинка мало? – осклабился Холлик.

«Неужели предательство? – мелькнуло в голове Пола. – Нет, только не Гарни!»

Схватка перемещалась по комнате, удар – защита, выпад – контрудар. Воздух в силовых пузырях становился спертым – силовые барьеры щитов плохо пропускали его. Щиты с треском ударялись вновь и вновь, и запах озона становился все сильнее.

Пол медленно отступал, но теперь уже двигался к тренировочному столу. «Если я смогу заставить его повернуться у стола, тогда… Я кое-что покажу тебе, Гарни, – подумал Пол. – Ну, еще шажок».

Холлик шагнул.

Пол отбил удар книзу, рапира Холлика вонзилась в край стола. Пол уклонился вправо, высоко взметнул рапиру и ударил наручным ножом. Удар он остановил в дюйме от сонной артерии Холлика.

– Ты этого добивался? – прошептал Пол.

– Глянь-ка вниз, парень, – запыхавшись, вымолвил Гарни.

Пол повиновался и увидел, что над крышкой стола выступает острие кинжала, – почти у его собственной ноги.

– Ничья, мы оба покойники, – объявил Холлик. – Следует признать, что ты бился гораздо лучше, когда тебя вынудила необходимость. Похоже, к тебе пришло настроение. – И он по-волчьи оскалил зубы в улыбке, кривой шрам стягивал кожу на челюсти.

– Ты так на меня навалился, – ответил Пол. – Ты бы и в самом деле взял мою кровь?

Холлик убрал кинжал, выпрямился.

– Если бы ты бился хоть на йоту хуже, чем можешь, пришлось бы малость потерпеть, новый шрам ты бы запомнил. Я не могу допустить, чтобы мой любимый ученик пал жертвой первого же попавшегося на пути бродяги Харконнена.

Пол выключил щит и согнулся к столу перевести дух.

– Я заслужил трепку, Гарни. Но отец наверняка бы разгневался, если бы ты ранил меня. И я не могу допустить, чтобы тебя наказали за мою ошибку.

– В твоей ошибке есть и моя собственная. И не следует обращать внимания на какую-нибудь парочку шрамов на занятиях. Тебе везет, их у тебя еще мало, а что касается твоего отца, герцог накажет меня лишь в том случае, если я не сделаю из тебя первоклассного бойца. Я был бы не прав, если бы немедленно не доказал тебе вздорность всех этих настроений, которые у тебя вдруг завелись.

Пол выпрямился, вложил наручный нож в ножны на кисти.

– Это не игра, – произнес Холлик.

Пол кивнул. Необычная серьезность Холлика, напряженное выражение его лица внушали изумление. Он глянул повнимательнее на кривой свекольного цвета шрам на щеке барда и припомнил историю о том, как Гарни получил эту рану от Твари Раббана, будучи невольником, в бою гладиаторов на Гайеди Прим. И вдруг Пол почувствовал стыд – за то, что хоть на мгновение усомнился в Холлике. Вдруг до Пола дошло, что шрам этот от чернильной лозы, и оставленная ею рана болела тогда и болит теперь… и что, быть может, боль, перенесенная воином, была ничуть не меньше, чем та, что крылась в шкатулке Преподобной Матери. Эту мысль он постарался отбросить, слишком уж она была неуютной.

– А неплохо бы поиграть, – сказал Пол. – Слишком уж серьезными стали все вокруг.

Холлик отвернулся, чтобы спрятать лицо. Глаза его горели, словно в них догорало то, что время безжалостно отсекло когда-то.

«Как рано мальчику приходится становиться мужчиной, – подумал Холлик. – Скоро придется ему заполнять эту печальную строку: покойные родственники».

Не оборачиваясь, Холлик произнес:

– Я почувствовал, что ты хочешь поиграть, а я так люблю участвовать в твоих играх. Только игры окончились. Завтра мы отправляемся на Арракис. Это – реальность. И Харконнены тоже.

Пол прикоснулся ко лбу поднятой вертикально рапирой.

Холлик обернулся, заметил салют и ответил на него кивком. Он показал на тренировочный манекен.

– А теперь поработаем на время. Покажи мне, как ты умеешь наносить этой штуке смертельный удар. Я буду управлять отсюда, здесь хорошо видно. Предупреждаю, сегодня будешь иметь дело с новыми контрударами. Настоящий враг тебя предупреждать не станет.

Чтобы расслабиться, Пол потянулся, привстав на носках. Внезапно ему пришло в голову, что жизнь – только цепь перемен, почему-то эта мысль наполнила его душу непонятной торжественностью. Он подошел к манекену, тронул выключатель на его груди концом рапиры и ощутил, как силовое поле отбросило его клинок.

– Защищайся! – крикнул Холлик, и манекен перешел в атаку.

Холлик манипулировал переключателями и наблюдал. Ум его словно разделился на две части: одна следила за тренировочным боем, другая же порхала вокруг и жужжала как муха.

«Я – хорошо тренированное фруктовое дерево, – думал он. – Увешанное плодами: тонкими ощущениями и развитыми способностями, ну просто обсыпанное ими, приходи и собирай».

Почему-то ему вспомнилась младшая сестра – личико юного эльфа возникло перед внутренним взором. Но она уже давно умерла… в веселом доме для солдат Харконненов. Она любила анютины глазки или же маргаритки? Забыл… Он забыл это и потому расстроился.

Пол отразил медленный удар манекена, поднял левую руку.

«Умен, чертенок! – подумал Холлик, не отрывая глаз от вьющейся руки Пола. – Он занимается сам, и старательно. Это не в стиле Дункана. И я ничему подобному его не учил».

Но эта мысль лишь усилила печаль Холлика. «Он заразил меня настроением. – И подумал: – Приходилось ли уже мальчику со страхом вслушиваться в ночное молчание?»

– Если бы желания были рыбками, все бы забрасывали сети, – пробормотал он.

Так говорила его мать, и сам он частенько припоминал эти слова перед очередной черной невзгодой. А потом подумал, насколько странными покажутся эти слова на планете, не знавшей ни рыб, ни морей.

Юэ (Йу э), Веллингтон (станд. 10082–10191); доктор медицины школы Сукк, выпуск станд. 10112; жена – Уанна Маркус, БГ (станд. 10092–10186?), известен в основном предательством герцога Лето Атрейдеса (см.: Библиография, приложение VII, имперская обработка и предательство).

Принцесса Ирулан. «Словарь Муад'Диба»

Пол слышал, как доктор Юэ вошел в учебную комнату уверенным четким шагом, но не поднялся со стола, на котором оставил его массажист. Он восхитительно расслабился после изнурительного поединка с Гарни.

– Уютная картинка, – сказал Юэ спокойным, высоким голосом.

Приподняв голову, Пол увидел перед собой стройную мужскую фигуру, облаченную в черное одеяние с многочисленными складками. На крупном квадратном лбу доктора, высоко над пурпурными губами и вислыми усами, синел вытатуированный бриллиант – знак имперской психологической обработки. Длинные черные волосы были перехвачены серебряным кольцом школы Сукк на левом плече.

– Ты обрадуешься: у нас нет сегодня времени на все обычные занятия, – сказал Юэ. – Вот-вот придет твой отец.

Пол сел.

– Но я приготовил для тебя проектор и книгофильм с несколькими уроками на дорогу до Арракиса.

– Ох!

Пол принялся натягивать одежду. Он обрадовался: ведь скоро придет отец. После приказа Императора занять файф на Арракисе они виделись слишком редко.

Юэ подошел к Г-образному столу. «Как возмужал мальчик за последние несколько месяцев! Какая это будет потеря! Какая печальная потеря! – И напомнил себе: – Не поддавайся слабости. Ты пошел на это, чтобы убедиться, что твою Уанну больше не мучают в застенках барона».

Пол подошел к столу, застегивая куртку.

– Так что же я буду изучать на пути через пространство?

– Ах да, формы земной жизни, прижившиеся на Арракисе. Планета словно распростерла объятия некоторым земным видам. Но как это произошло, непонятно. Когда мы прибудем, я отыщу эколога планеты Кайнса и предложу ему свою помощь в исследованиях.

Юэ подумал: «Что я говорю? Зачем это ханжество перед самим собой?»

– А о Вольном народе там что-нибудь будет?

– О фрименах? – Юэ забарабанил пальцами по столу, заметил, что Пол увидел его волнение, и убрал руку.

– Может быть, у тебя найдется что-нибудь о населении Арракиса вообще? – спросил Пол.

– Да, конечно, – сказал Юэ. – Есть две крупных группы. Первая – фримены, а вторая – люди грабенов, впадин и котловин. Мне говорили, что они заключают и смешанные браки. Женщины народа впадин и котловин предпочитают выходить за фрименов, а мужчины – брать в жены фрименских девиц. У них есть поговорка: «Блеск приходит из города, а мудрость – из пустыни».

– У тебя есть снимки этих людей?

– Надо поискать. Самое интересное – глаза у них совершенно синие, без белков.

– Мутация?

– Нет, это из-за перенасыщения крови меланжем.

– Фримены, должно быть, смелый народ… жить на краю пустыни…

– Безусловно, – отвечал Юэ. – Они посвящают своим ножам песни. Их женщины свирепы не менее, чем мужчины. Даже дети Вольного народа склонны к насилию и опасны. Осмелюсь предположить, что тебе не удастся лично познакомиться с ними.

Пол слушал Юэ как завороженный, слова его о фрименах поглотили все внимание мальчика. Какой народ, какие союзники… если бы только привлечь их на свою сторону!

– А черви? – спросил Пол.

– Что?

– Я бы хотел еще почитать о песчаных червях.

– Ах-х-х, да. У меня есть книгофильм о небольшом черве. Всего сто десять метров длиной и двадцать два в диаметре. Его снимали в северных широтах. Надежные свидетели говорят о червях длиной более четырехсот метров, есть причины считать, что существуют и более крупные.

Пол глянул на расстеленную на столе карту северных широт Арракиса в конической проекции.

– Районы пояса пустынь и вблизи северного полюса считаются необитаемыми. Из-за червей?

– И бурь.

– Но ведь жить можно повсюду.

– Если это экономически целесообразно, – ответил Юэ. – На Арракисе много опасностей, и борьба с ними требует расходов. – Он погладил вислые усы. – Скоро здесь будет твой отец, а до его прихода я хочу сделать тебе подарок: наткнулся на него, пакуя вещи. – Он положил на стол небольшой предмет – черный, продолговатый, величиною с фалангу большого пальца Пола.

Пол поглядел на предмет. Юэ отметил, что мальчик и не попытался притронуться к вещи, и подумал: «Насколько же он осторожен!»

– Это очень старая Оранжевая Католическая Библия, изготовленная для космических путешественников. Это не книгофильм, она напечатана на бумаге из волокон. В нее встроен усилитель и электростатическая система. – Он взял ее в руки и показал. – Электростатический заряд держит книгу закрытой, обложка же подпружинена. Нажимаешь на край… вот так… Страницы отталкивают друг друга, и книга открывается.

– Она так мала.

– Но в ней восемнадцать сотен страниц. Нажимаешь опять на край, теперь так… и заряд сдвигает страницы по одной, пока ты их читаешь. Но не трогай страницы пальцем… волоконные страницы тонки. – Он закрыл книгу, вручил ее Полу. – Попробуй!

Юэ следил, как Пол учится управляться со страницами, и думал: «Я умиротворяю свою нечистую совесть. Знакомлю мальчика с основами веры, а потом предам, и буду иметь возможность сказать себе: он отправился туда, куда мне путь закрыт».

– Эту вещь сделали еще до книгофильмов?

– Она достаточно древняя. Пусть книга останется нашим секретом, а? Твои родители могут посчитать, что это слишком ценный подарок для столь молодого человека, – сказал Юэ и подумал: «Его мать, вне сомнения, заинтересуется причинами моего поступка».

– Ну… – Пол закрыл книгу, взвесил ее на ладони, – раз это столь большая ценность…

– Считай, что это просто прихоть старика. Мне подарили ее в молодости, – сказал Юэ и подумал, что следует заинтересовать и его разум, не только желания. – Открой ее на четыреста шестьдесят седьмой Кальме… там, где она гласит: «Из воды происходит вся жизнь». Край обложки там слегка поцарапан.

Пол ощупал книгу и обнаружил на ней две царапины, одна из них была поглубже. Он нажал на другую, книжка распахнулась на его ладони, увеличитель скользнул на место.

– Прочти вслух, – сказал Юэ.

Пол облизнул губы и прочитал:

– «Да подумают все о том, что глухой не может слышать! А потом о глухоте всеобщей, которой не избежать ни единому. Каких чувств не хватает нам, какого зрения, какого слуха недостает, чтобы ощутить иной мир вокруг нас? Что же окружает нас, чего…»

– Прекрати! – рявкнул Юэ. Пол удивленно глянул на него.

Юэ закрыл глаза, пытаясь вновь обрести спокойствие. «Что за адское совпадение заставило книгу открыться на любимом отрывке моей Уанны?» Он открыл глаза. Пол все еще глядел на него.

– Извини, – произнес Юэ, – это был… это был любимый отрывок моей покойной жены. Не тот, который я хотел сейчас услышать. Он пробуждает воспоминания… слишком нелегкие.

– Там две отметины, – заявил Пол. «Конечно, – подумал Юэ. – Уанна отметила свой отрывок, его пальцы чувствительнее моих и нашли царапину. Случайность, не более».

– Возможно, эта книга покажется тебе интересной, – сказал Юэ, – в ней много исторической правды и хорошей этической философии.

Пол глянул на крошечную книжицу на ладони – небольшая вещица. Но в ней заключена была тайна… В нем что-то произошло, пока он читал. Эти слова расшевелили его ужасное предназначение.

– Твой отец может оказаться здесь в любую минуту, – произнес Юэ. – Спрячь книжку и читай на досуге.

Пол прикоснулся к ее краю, как показывал Юэ. Книжка закрылась. Он опустил ее в карман. В тот момент, когда Юэ возвысил голос, Пол успел испугаться, что доктор потребует книгу обратно.

– Благодарю тебя за подарок, доктор Юэ, – принес формальную благодарность Пол. – Он останется нашим секретом. Если ты желаешь от меня ответного дара или милости, прошу, не медли, назови свое желание.

– Я… мне ничего не надо, – отвечал Юэ, думая при этом: «Зачем я мучаю самого себя? Зачем я мучаю бедного мальчика… хоть он и не понимает еще этого. О! Проклятие на головы тварей Харконненов! И почему они выбрали именно меня для своей мерзости?»

Как подходить к изучению отца Муад'Диба? Безгранично добрым и удивительно холодным был герцог Лето Атрейдес. Какие факты открывают пути к пониманию этого человека? Его неизменная любовь к своей даме из Бинэ Гессерит, мечты о будущем сына, самозабвенность служивших ему. Вот он перед нами: человек, попавший в ловушку судьбы… одинокая тень, утонувшая в лучах славы сына. Но всегда уместен вопрос: «Разве сын не есть продолжение отца?»

Принцесса Ирулан. «Семья Муад'Диба»

Пол видел, что отец вошел в зал для занятий, охрана привычно занимала посты. Кто-то из свиты закрыл дверь. Пол ощутил некую телесность присутствия отца – он появлялся всегда как-то весомо и материально.

Герцог был смугл и высок ростом. Резкое худое лицо чуть согревали глубокие серые глаза. На нем был черный рабочий мундир с гербом – красным ястребом на груди. Посеребренный широкий пояс щита, потершийся от долгого использования, охватывал узкую грудь.

Герцог спросил:

– Очень занят, сын?

Подойдя к угловому столу, он заглянул в бумаги, оглядел комнату, а потом перевел взгляд на Пола. Он устал, предельно устал, в том числе от того, что усталость эта должна оставаться для всех незаметной. «Надо будет по возможности отдохнуть во время перелета на Арракис, – подумал он, – на Арракисе отдыха не будет».

– Не очень, – отвечал Пол, – все так… – Он передернул плечами.

– Да. Завтра нам уезжать. Как хорошо будет, когда все это, вся суета останется позади.

Пол кивнул, вдруг ему припомнились слова Преподобной Матери: «…для отца – ничего».

– Отец, – спросил Пол. – Неужели действительно на Арракисе будет настолько опасно, как говорят все?

С привычным усталым движением руки, герцог присел на край стола и улыбнулся. Обычные в таком случае фразы промелькнули в его голове… ему не привыкать ободрять людей перед битвой. Промелькнули, да так и не воплотились в слова.

Это мой сын.

– Да, будет опасно, – согласился он.

– Хават сказал, что у нас уже есть план действий относительно Вольного народа, – сказал Пол и удивился: «Почему я не могу рассказать ему то, что говорила эта старуха? Как сумела она запечатать мой язык?»

Заметив, что сын расстроен, герцог проговорил:

– Хават, как всегда, видит главное. Но есть и еще кое-что. Не забывай про Картель «Новейшие и качественнейшие товары», компанию КАНИКТ. Отдавая мне Арракис, его величество вынужден отдать и директорство в КАНИКТ… тонкое приобретение.

– КАНИКТ контролирует специю, – сказал Пол.

– Арракис и специя мостят нам дорогу в КАНИКТ, – сказал герцог. – Эта компания контролирует не только меланж.

– Преподобная Мать предупреждала тебя? – с усилием выдохнул Пол. Он сжимал мокрые от пота кулаки. Сколько же сил потребовал этот вопрос!

– Хават уже сказал мне, что она напугала тебя своими пророчествами о наших будущих несчастьях на Арракисе, – ответил герцог. – Не допускай, чтобы женские страхи влияли на твой ум. Женщины всегда берегут своих любимых от опасности. За этими предсказаниями рука твоей матери. В них – знак ее любви к нам обоим.

– А она знает о фрименах?

– Да, и не только о них.

– И что же?

И герцог подумал: «Правда может оказаться ужаснее его опасений, но знание о грядущих бедах бесценно, тогда к ним можно подготовиться. Мы не скрываем от него опасность, только ношу опасений следует облегчить: он еще молод».

– Не многое избегает руки КАНИКТ, – начал герцог. – Бревна, ослы, лошади, коровы, древесина, навоз, удобрения, акулы, китовый мех… все: и самое прозаическое, и самое романтическое… даже наш скромный рис-панди с Каладана. Все это перевозит Гильдия: произведения искусства с Икаца, машины с Ричес и Икс. Но рядом с меланжем бледнеет все. За горстку специи на Тупайле можно купить дом. Ее нельзя изготовить, она добывается на Арракисе. Специя уникальна и действительно обладает гериатрическим действием.

– А теперь мы ее контролируем?

– В какой-то степени. Важно учитывать все Дома, которые участвуют в прибылях КАНИКТ. Подумай, какая колоссальная доля этих доходов зависит от одного продукта – от специи. Представь, что может случиться, если производство специи почему-либо уменьшится.

– Выиграет всякий, кто запасся меланжем, – сказал Пол. – Остальные остались в дураках.

Глядя на сына, герцог с мрачным удовлетворением подумал: «Мысль недурна, сказываются результаты воспитания». Он кивнул:

– Харконнены запасаются уже лет двадцать.

– Они хотят, чтобы добыча специи упала, а винили в этом тебя.

– Они хотят, чтобы имя Атрейдесов потеряло популярность, – сказал герцог. – Подумай о тех Великих Домах Ландсраада, которые некоторым образом воспринимают меня как своего предводителя, неофициального представителя. Подумай, как они отреагируют, если на меня ляжет вина за уменьшение их доходов. В конце концов, личная выгода прежде всего. Проклятая Великая Конвенция: ты имеешь право помешать любой попытке разорить себя! – Суровая усмешка искривила рот герцога. – И они поступят именно так, как велят личные интересы, что бы ни случилось со мной.

– Даже если Харконнены применят атомное оружие?

– До такой наглости не дойдет. Никакого открытого нарушения Конвенции не будет. Однако возможны любые прочие гадости… даже запыление атмосферы и местное отравление почвы.

– Тогда зачем нам все это нужно?

– Пол! – Герцог нахмурился, глядя на сына. – Если знаешь, где ловушка, – это первый шаг, чтобы в нее не попасть. Все это как в поединке, только много крупнее: финт в финте и вновь финт в финте… и так без конца. И нужно только все правильно понять. Зная, что Харконнены запасаются меланжем, зададим себе вопрос: а кто еще это делает? И получим список врагов.

– Так кто же они?

– И некоторые враждебные нам Дома, и некоторые из тех, на чью дружбу мы рассчитывали. Но сейчас нет необходимости их опасаться. Обнаружилась куда более важная фигура: наш обожаемый Падишах-Император.

Пол попытался сглотнуть, горло вдруг пересохло.

– А если созвать Ландсраад и разоблачить…

– И враг поймет, что мы знаем, в какой руке нож? Ах, Пол, сейчас мы хотя бы видим его. А кто знает, в чьи руки, куда его могут тогда перебросить? Если поднять этот вопрос на Ландсрааде, мы вызовем лишь великое смятение. Император будет все отрицать. Кто посмеет противоречить ему? И тогда мы выиграем лишь крохотную передышку, рискуя низвергнуть все в хаос… и откуда потом придется ждать следующей атаки?

– Запасаться специей могут начать все Дома.

– У недругов хороший отрыв… слишком давно они начали.

– Император, – проговорил Пол. – Это значит сардаукары…

– Безусловно, переодетые в харконненские мундиры, – сказал герцог, – но и в них они останутся такими же фанатично преданными Императору солдатами.

– Чем могут помочь нам фримены против сардаукаров?

– Хават говорил с тобой о Салузе Секундус?

– Об императорской планете-тюрьме? Нет.

– Что, если она не только тюрьма, Пол? Есть один вопрос о сардаукарах, о котором ты не думал. Откуда они берутся?

– Думаешь, с этой планеты-тюрьмы?

– Но ведь откуда-то берутся…

– А новобранцы для вспомогательного войска, которых Император требует от…

– В это нас хотят заставить поверить. Дескать, сардаукары – просто наемники Императора, которых готовят еще с юных лет. Иногда появляется какой-то слушок об инструкторах армии Императора, но баланс сил в нашей цивилизации остается неизменным. С одной стороны, вооруженные силы Великих Домов Ландсраада, с другой – сардаукары и вспомогательные войска. Но сардаукары – это всегда сардаукары.

– Но все сообщения с Салузы Секундус говорят, что эта планета – сущий ад.

– Вне сомнения. Однако, если ты собираешься воспитать крепких, сильных, свирепых воинов, в какие условия их надо поместить?

– Но как потом добиться преданности от этих людей?

– Есть проверенные способы: играть или на их чувстве собственного превосходства, или на мистике тайного объединения, или на духе общности пережитого страдания. Этого вполне можно добиться. Подобные вещи делались издревле и не однажды – на многих мирах.

Пол кивнул, не отрывая глаз от отцовского лица. Он чувствовал, что приближается некое откровение.

– Возьми Арракис, – произнес герцог, – за пределами городов и гарнизонов это ужасный мир, как и Салуза Секундус.

Глаза Пола округлились:

– Вольный народ!

– Да. У нас будет возможность создать войско столь же грозное, как и сардаукары. Для этого потребуется терпение – подобное предприятие требует секретности – и деньги, чтобы полностью обмундировать и вооружить бойцов. Но фримены живут на Дюне, и специя добывается там же. Поэтому и направляемся мы на Арракис, зная, что там ловушка.

– А Харконнены не знают о Вольном народе?

– Харконнены презирали фрименов, охотились на них, как на зверей, даже не потрудились пересчитать их. Как же, обычное отношение Харконненов к населению собственных планет – тратить на людей лишь минимум, необходимый для поддержания жизни!

Герцог изменил позу, и металлические нитки, которыми был вышит ястреб на его груди, блеснули перед глазами Пола.

– Ты понял?

– Значит, мы ведем сейчас переговоры с Вольным народом, – ответил Пол.

– Я послал к ним делегацию во главе с Дунканом Айдахо, – сказал герцог. – Дункан горд и жесток, но любит правду. Я думаю, фрименам он придется по нраву. Если нам повезет, быть может, они будут судить по нему о нас. Дункан – воплощение строгой морали.

– Дункан – воплощение морали, – продолжил Пол. – А Гарни – доблести.

– Именно, – подтвердил герцог.

Пол подумал: «Гарни – один из тех, о ком Преподобная Мать говорила: «Доблесть храбрых – основа миров».

– Гарни доложил мне, что ты сегодня неплохо управлялся с оружием.

– Мне он говорил совершенно другое.

Герцог громко расхохотался:

– Гарни сегодня был скуп на похвалу. Он сказал – его собственные слова, – что ты прекрасно ощущаешь различие между лезвием и острием.

– Гарни говорит, что убивать острием некрасиво. Мастер делает это лезвием.

– Гарни – романтик, – пробормотал герцог. Эти слова, произнесенные сыном, вдруг смутили его. – Хотелось бы, чтобы тебе никогда не пришлось убивать… но если случится нужда… все равно – лезвие ли, острие – делай как сумеешь. – Он глянул на потолочное окно, по которому барабанил дождь.

Проследив за отцовским взглядом, Пол подумал о влажных облаках над головой… На Арракисе их не увидеть… а за ними – пространство.

– Корабли Гильдии действительно колоссальны? – спросил он.

Герцог поглядел на него.

– Ты впервые покидаешь планету, – сказал он. – Да, они огромны. Путешествие дальнее, и мы едем на лайнере-экспрессе. А они воистину велики. Все наши фрегаты и транспортеры поместятся в одном уголке трюма… Мы же будем лишь крошечной частью груза.

– А покидать фрегаты мы не сможем?

– Такова часть платы за обеспечиваемую Гильдией безопасность. Корабли Харконненов могут оказаться в трюме рядом с нашими, но можно не опасаться – никто не станет рисковать своими транспортными привилегиями.

– Я буду смотреть на экраны, хочется увидеть кого-нибудь из Гильдии.

– Не увидишь. Даже собственные агенты Гильдии не видят навигаторов. Она столь же ревностно охраняет свое уединение, как и свою монополию. Не вздумай рискнуть нашими транспортными привилегиями, Пол.

– А тебе не кажется, что они прячутся потому, что мутировали и полностью потеряли человеческий облик?

– Кто знает? – Герцог пожал плечами. – А поскольку решением этой загадки мы с тобой не собираемся заниматься, остаются куда более неотложные проблемы. И среди них – ты.

– Я?

– Твоя мать хотела, сын, чтобы именно я сказал тебе это. Видишь ли, у тебя могут оказаться способности ментата.

Пол от неожиданности замолчал, а потом выдавил:

– Ментат? Я? Но ведь…

– И Хават согласен с ее мнением, сын. Ошибки нет.

– Но я думал, что обучение ментата начинается с детства, и сам он не должен знать об этом, чтобы не помешать раннему… – Он умолк. Все его воспоминания внезапно сошлись в мгновенном расчете. – Теперь понимаю, – сказал он.

– Настанет день, – произнес герцог, – когда потенциальный ментат должен узнать о том, что с ним происходит. Он не может больше быть предметом обучения. Ментат сам должен сделать выбор: продолжать обучение или прекратить. Некоторые способны к дальнейшим занятиям, некоторые – нет. И только сам потенциальный ментат может решить это для себя.

Пол потер подбородок. Все его специальные занятия с Хаватом и матерью – мнемоника, фокусирование восприятия, контроль над мускулами, развитие чувств, изучение языков и голосовых тонкостей – все это по-новому укладывалось в его голове.

– Когда-нибудь, сын, ты станешь герцогом, – произнес отец. – Герцог-ментат – очень внушительная перспектива. Ты можешь принять решение прямо сейчас… или тебе нужно дать время на размышления?

Колебаний не было.

– Я буду продолжать тренировки.

– Внушительная перспектива, – пробормотал герцог, и Пол подметил гордую улыбку на лице отца. Она вдруг потрясла Пола – словно из-под кожи узкого лица выглянул череп. Пол закрыл глаза, ощущение ужасного предназначения вновь пробудилось в нем. «Возможно, быть ментатом на самом деле ужасно», – подумал он.

Он сконцентрировался на этой мысли, но разум его возразил. Нечто, пробудившееся в нем, протестовало.

На примере леди Джессики и Арракиса особенно очевидны плоды, принесенные зернами легенд Бинэ Гессерит, что насаждались с помощью Миссионарии Протективы. Мудрость, с которой известная нам Вселенная охвачена сетью пророчеств, необходимых для защиты Дочерей Гессера, признана уже давно, но никогда еще не было в истории столь экстремального положения, в котором обычная подготовка Миссионарии так сочеталась бы с индивидуальностью. Пророческие легенды укоренились на Арракисе и стали неотъемлемой частью местной культуры (включая и само звание Преподобной Матери, распевы и возгласы, большую часть Протект Профетикус Шари-а). Пора признать, что латентные способности леди Джессики ранее существенно недооценивались нами.

Принцесса Ирулан. «Анализ кризиса в Арракине» (БГ, секретно, номер документа: АК-81088587)

Вокруг леди Джессики вдоль стен Большого зала резиденции в Арракине штабелями высились коробки, ящики, чемоданы и сундуки с багажом. Часть их была уже распакована. Шум возвестил, что рабочие с челнока Гильдии внесли в зал новую порцию груза.

Джессика стояла в центре помещения. Она медленно повернулась, оглядывая выступающие из потолка темные балки и глубоко врезанные окна. Гигантский старинный зал напомнил ей палату сестер в школе Бинэ Гессерит. Но в школьном зале было тепло и уютно. Здесь же вокруг был блеклый камень.

«Какой архитектор позаимствовал голые стены и темные гобелены из далекого прошлого?» – подумала она. Громадные балки свода в двух этажах над ее головою явно были доставлены на Арракис за чудовищную цену. Деревья, из которых можно было изготовить подобные брусья, на планетах этой системы не росли – разве что архитектор здесь ловко имитировал дерево.

Впрочем, едва ли.

При старой Империи в этом здании находилась правительственная резиденция. Цены тогда были пониже. Дом строили задолго до Харконненов – до того еще, как они возвели свой мегалополис Карфаг – безвкусную дешевку сотнях в двух километров к северу, за Ломаной Землей. Лето мудро выбрал место для своего пребывания. В имени города – Арракин – звенела древность… И еще: небольшой городок легче очистить от врагов и защитить от них.

У входа вновь раздался стук сгружаемых ящиков. Джессика вздохнула.

Справа от нее к коробке был приставлен портрет отца герцога. Кусок упаковочного шнура причудливым украшением свисал с него. Джессика все еще не выпускала его из левой руки. Около картины покоилась черная бычья голова на полированной доске. Темным островком выступала она из моря упаковочной бумаги. Деревянная панель лежала на полу, и блестящая морда быка задралась к потолку, словно зверь вот-вот взревет и вызовет противника на бой.

Джессика удивленно подумала, с чего вдруг достала она в первую очередь две эти вещи: бычью голову и картину. В своем поступке она почувствовала нечто символичное. С того самого дня, когда покупщики герцога забрали ее из школы, не чувствовала она себя столь испуганной и неуверенной.

Голова и картина.

Смятение ее усилилось. Она поежилась, глянув на прорези окон высоко над головой. Было еще раннее утро, в этих широтах небо казалось холодным и черным – куда темнее привычной теплой синевы Каладана. Тоска по дому пронзила ее.

А Каладан так далеко отсюда!

– Ну вот и мы! – раздался голос герцога Лето. Она вихрем обернулась: герцог широкими шагами вышел из сводчатого прохода в зал. Его черный рабочий мундир с красным вышитым ястребом на груди был запылен и помят.

– Я вдруг подумал, что ты потерялась в этом отвратительном доме, – сказал он.

– Холодном доме… – произнесла она, глянув на его высокую фигуру: загорелая кожа напоминала ей об оливковых рощах и золотых отблесках на голубой воде. Серые глаза его казались словно подернутыми дымом костра, но лицо герцога было лицом хищника – худым, с резкими выступами и впадинами.

Внезапный страх стиснул ее сердце: таким яростным, свирепым он стал недавно, когда решил подчиниться приказанию Императора.

– Как холодно в этом городе, – снова произнесла она.

– Что с него взять – грязный и пыльный гарнизонный городишко, – согласился герцог, – но мы все здесь переменим. – Он оглядел зал. – Это зал для официальных приемов. Я только что осмотрел семейные апартаменты в южном крыле. Там много лучше.

Шагнув к Джессике, Лето прикоснулся к ее руке, не скрывая восхищения точеной фигурой своей любимой. И вновь подумал о ее неведомых предках… Кто они? Какой-нибудь из ренегатствующих Домов-изгоев? Незаконная ветвь королевской крови? Величия в ней было куда больше, чем в собственных дочерях Императора.

Джессика чуть отвернулась под внезапно отяжелевшим взглядом, став к Лето боком. И герцог вдруг понял, что красота этого лица не сводилась к единственной черте. Овальное лицо под шапкой волос цвета полированной бронзы. Широко расставленные глаза – зеленые и чистые, как утреннее небо Каладана. Небольшой нос, широкий благородный рот. Стройная и худая, чуть ли не тощая.

Лето припомнил, что сестры Ордена звали ее худышкой. Это сообщили ему покупщики. Но любое описание было бы слишком упрощенным: Джессика вновь влила в кровь Атрейдесов величие королей. Он всегда радовался, замечая, что Пол похож на нее.

– А где наш сын? – спросил герцог.

– Где-то в доме, занимается с Юэ.

– Должно быть, в южном крыле, – сказал он, – мне послышался там голос Юэ, просто не было времени заглянуть. – С высоты своего роста посмотрев на нее, Лето с легкой неуверенностью в голосе произнес: – Я зашел сюда лишь затем, чтобы повесить ключ Каладанского замка в столовой.

Она задержала дыхание, подавила желание прикоснуться к нему. Повесить ключ – это жест, преисполненный символизма. Не время терять бдительность.

– Когда мы входили, я заметила наше знамя над домом.

Он глянул на портрет отца:

– Где ты собираешься его повесить?

– Где-нибудь здесь.

– Нет. – Тон был окончательный и решительный. Теперь ей оставалось хитрить, ведь открытый спор стал невозможен. Но надо было попробовать хотя бы для того, чтобы напомнить себе: нельзя использовать против Лето приемы Бинэ Гессерит.

– Господин мой, – сказала она. – Если бы вы только…

– Ответ мой – нет. Я позорно много использую тебя во всевозможных делах, но не в этом. Я только что пришел из столовой, где…

– Господин мой! Ну пожалуйста!

– Выбирать приходится между твоим пищеварением и достоинством нашего рода, моя дорогая, – ответил он. – Реликвии будут висеть в столовой.

Она вздохнула:

– Да, господин мой.

– Ты можешь по-прежнему обедать при возможности у себя. Я ожидаю тебя лишь в официальных случаях.

– Благодарю, господин мой!

– И не будь такой холодной и формальной. Ты должна быть благодарна мне за то, что я так и не женился на тебе. Иначе ты была бы обязана присутствовать за столом рядом со мной за каждой трапезой.

Она кивнула, стараясь сохранить на лице бесстрастное выражение.

– Хават уже установил над обеденным столом ядоискатель, – сказал он, – в твою комнату поставили переносный.

– Ты предвидел… наше несогласие, – сказала она.

– Дорогая, я хочу, чтобы и тебе было хорошо. Я нанял слуг, они местные, но Хават разобрался – все они из Вольного народа. Пригодятся, пока мы не сумеем освободить от прочих обязанностей наших людей.

– А за пределами дома можно ли чувствовать себя в безопасности?

– Да, если ненавидишь Харконненов. Быть может, ты захочешь оставить домоправительницей Шадут Мейпс.

– Шадут, – сказала Джессика, – это какой-то титул у Вольных?

– Мне говорили, что он значит «Глубоко черпающая», – здесь это звучит по-другому. Быть может, она не покажется тебе услужливой, но Хават о ней прекрасного мнения, как и Айдахо. Оба убеждены, что она хочет служить нам, но в особенности – тебе.

– Мне?

– Фримены узнали, что ты из Бинэ Гессерит, – сказал он, – здесь о вас сложены легенды.

«Миссионария Протектива, – подумала Джессика. – Нет такой планеты, которая избежала бы ее влияния».

– Значит ли это, что Дункан добился успеха? – спросила она. – Они заключили союз с нами?

– Пока не могу сказать ничего определенного, – ответил он. – По мнению Дункана, фримены хотят какое-то время понаблюдать за нами. Пока они пообещали соблюдать перемирие и не делать набегов на дальние деревни все время перехода. Этот факт важнее, чем может показаться. Хават утверждает, что фримены были глубокой занозой в боку Харконненов, и степень причиняемого ими ущерба держалась в глубокой тайне. Барон не может допустить, чтобы Император узнал о слабости войск Харконненов.

– Домоправительница из фрименов, – удивилась Джессика, возвращаясь мыслями к Шадут Мейпс. – И у нее будут совсем синие глаза.

– Пусть внешний вид этих людей не обманет тебя, – сказал он, – в них скрыта сила и здоровая жизнестойкость. Я думаю, в этих людях заключено все, что нам нужно.

– Опасная игра, – возразила она.

– Давай не будем повторяться, – ответил герцог. Джессика выдавила улыбку.

– Приходится, вне сомнения. – Она быстро проделала весь обряд успокоения нервной системы – два глубоких вдоха, потом ритуальные фразы – и наконец сказала: – Я собираюсь распределять комнаты, какие у тебя пожелания?

– Научи меня когда-нибудь этому, – сказал он, – умению забывать любые заботы, обращаясь к повседневным делам. Тоже, должно быть, фокус Бинэ Гессерит.

– Женский фокус, – сказала Джессика.

Он улыбнулся.

– Хорошо, давай о комнатах… Проверь, чтобы рядом с моими спальными помещениями оказался небольшой кабинет. Возни с бумагами здесь будет больше, чем на Каладане. И комната для охраны, конечно. Чтобы охранять кабинет. А о безопасности дома не беспокойся. Люди Хавата проверили все, от подвала до чердаков.

– Не сомневаюсь.

Он глянул на наручные часы.

– Проследи, чтобы все часы в доме были переведены на местное арракинское время. Я выделил техника для этого. Он скоро подойдет. – Герцог отвел прядь волос со лба. – А теперь я должен вернуться на посадочное поле. Второй челнок вот-вот приземлится.

– Разве Хават не сумеет их встретить, мой господин? Ты так устал.

– Наш добрый Сафир занят еще больше, чем я. Ты знаешь, Харконнены буквально нашпиговали всю планету прощальными подарками. К тому же я должен попытаться уговорить остаться хоть кого-нибудь из опытных охотников за специей. Ты ведь знаешь, у них есть право выбора при смене файфа… а этого планетолога, которого Император и Ландсраад назначили судьей перемены, не подкупишь. Он разрешает выбор. И более восьмисот пар опытных рабочих рук собираются отъехать с ближайшим челноком, а корабль Гильдии ждет.

– Господин мой… – Джессика в нерешительности умолкла.

– Да?

«Не следует отговаривать его от попыток обезопасить для нас эту планету, – подумала она. – И я не имею права использовать на нем приемы Ордена».

– В какое время ты собираешься обедать?

«Она вовсе не это собиралась сказать, – подумал он. – Ах-х, моя Джессика, если бы мы вдруг очутились вдвоем где-нибудь вдалеке от этого ужасного места… вдвоем, без тревог и забот!»

– Я пообедаю с офицерами на поле, – сказал он. – Жди меня очень поздно. И… ах да, я пришлю за Полом машину с охраной. Я хочу, чтобы он поприсутствовал на нашем совещании по стратегическим вопросам.

Герцог прочистил горло, словно собираясь еще что-то сказать, потом, не произнеся ни слова, повернулся и зашагал к выходу, от которого опять доносился стук разгружаемых ящиков. Вновь прогудел его строгий и повелительный голос, таким тоном он всегда приказывал слугам:

– Леди Джессика одна в Большом зале. Немедленно присоединитесь к ней.

Хлопнула входная дверь.

Джессика обернулась, глянула на портрет отца Лето. Он принадлежал кисти знаменитого художника Албе, написавшего старого герцога еще молодым. Он был изображен в костюме матадора – через левую руку переброшен красный плащ с капюшоном. Лицо казалось молодым, едва ли старше лица нынешнего Лето, – те же ястребиные черты, тот же взгляд серых глаз. Стиснув кулаки, она негодуя смотрела на портрет.

– Проклятый! Проклятый! Проклятый! – прошептала она.

– Что угодно приказать, госпожа?

Прозвенел тонкий женский голос.

Джессика резко повернулась, перед ней стояла узловатая женщина в бесформенном, похожем на мешок, коричневом одеянии. Женщина эта была столь же морщиниста и суха, как и все в той толпе, что приветствовала их утром по дороге от посадочного поля. Все местные жители, которых Джессика видела на этой планете, казались иссушенными, как чернослив, и истощенными голодом. Но Лето говорил, что они сильны и жизнестойки. И, конечно, глаза… глубочайшая темная синева без белков… таинственные, прячущие все глаза. Джессика заставила себя не вглядываться в лицо.

Женщина отвесила короткий поклон и сказала:

– Меня зовут Шадут Мейпс, благородная. Каковы будут ваши приказы?

– Можешь обращаться ко мне «миледи», – ответила Джессика, – я не благородная по рождению. Я – обязанная, наложница герцога Лето.

Вновь то ли поклон, то ли кивок, и женщина лукаво глянула снизу вверх на Джессику:

– Значит, есть и жена?

– Нет, и не было никогда. Для герцога я единственная подруга и мать его наследника.

Говоря эти слова, Джессика внутренне усмехнулась над гордостью, крывшейся за такими речами. «Что там говорил Блаженный Августин? – спросила она себя. – «Ум командует телом, и оно повинуется. Ум приказывает себе – и сталкивается с неповиновением». Да… теперь я сталкиваюсь все с большим сопротивлением. Сама бы я спокойно отступила».

Странный крик донесся с дороги около дома. Слова повторялись: «Су-су-суук! Су-су-суук!» Потом: «Икхут-эй!» И снова: «Су-су-суук!» ...