Все права на текст принадлежат автору: Ирина Сергеевна Свенцицкая.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Изгои Вечного города. Первые христиане в Древнем РимеИрина Сергеевна Свенцицкая

Ирина Свенцицкая ИЗГОИ ВЕЧНОГО ГОРОДА ПЕРВЫЕ ХРИСТИАНЕ В ДРЕВНЕМ РИМЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

О раннем христианстве написано много — и научных исследований, и популярных книг. И все же эта тема кажется неисчерпаемой. Поэтому автор решился представить вниманию читателя еще одну книгу, которая ставит своей целью осветить возникновение христианства, его предпосылки, а также жизнь, организацию, состав ранних христианских общин как в Палестине, так и на территории Римской империи. Кроме того, в книге рассказывается об отношениях христиан и язычников, христиан и государства — от появления первых групп последователей Иисуса в Палестине до официального признания новой религии в первой половине IV в. Автор не стремился раскрыть все вопросы христианского вероучения, в частности, в книге почти не затронуты проблемы богословия, учения Отцов церкви, что требует отдельного исследования. Книга, по существу, посвящена массовым верованиям и представлениям, зачастую отраженным в апокрифах — писаниях, не признанных Церковью священными. Но, естественно, автор касается ряда проблем становления догматики и этики, которые принимались, а порой и преобразовывались низовыми членами христианских общин и влияли на их жизнь. Чтобы ввести эту жизнь в исторический контекст, в книге содержатся описания социально-политического положения и духовной атмосферы Римской империи I–III вв. и специально — ситуации в Палестине времени проповеди Иисуса Христа. В Приложении автор приводит переводы ряда апокрифов, упоминаемых в тексте.

В книге даются ссылки на источники: на русскоязычную литературу, которая содержит дополнительные сведения и может заинтересовать читателя; а также (выборочно) на некоторые наиболее важные, с точки зрения автора, новые зарубежные исследования, прежде всего, отражающие современные подходы в науке к христианским источникам.

Глава 1 РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЕ ЖИТЕЛИ В НАЧАЛЕ НАШЕЙ ЭРЫ

Для того чтобы представить себе ту обстановку, в которой зародилось и распространилось христианство, нужно познакомиться с временем и местом исторического действия, социальной средой и духовным климатом, в котором жили первые христиане, психологией тех людей, которые проповедовали новое учение, и тех, которые его принимали или боролись с ним.

Римское государство две тысячи лет назад, на рубеже эр, включало в себя фактически все Средиземноморье; в Западной Европе его границы проходили по Рейну и Дунаю, римские легионы стояли в Британии. Все области, находившиеся вне Италии, назывались провинциями; они управлялись римскими наместниками, в них располагались римские гарнизоны, жители провинций платили налоги в государственную казну Рима. Римляне скупали земли в провинциях, поселялись в городах, активно влияли на их внутреннюю жизнь. Наместники и сборщики налогов безжалостно грабили жителей покоренных стран («провинция есть собственность римского народа» — провозглашали победители).

Провинции находились на разном уровне экономического, социального, культурного развития, жители их поклонялись разным богам и говорили на разных языках. В восточных провинциях большинство населения говорило на греческом языке, в Египте сохранялся также древнеегипетский (развившийся постепенно в коптский) язык, а на территории Сирии и Палестины говорили на одном из семитских языков — арамейском.

Управлять этой огромной территорией было трудно: реальная власть вплоть до второй половины I в. до н. э. в Римской республике сосредотачивалась в руках небольшой группы римской знати, из которой избирались должностные лица (порой с помощью подкупа) и которые после окончания срока службы заседали в сенате, самом важном органе управления в Риме. Сенаторы назначали наместников в провинции и сами же разбирали жалобы провинциалов на злоупотребления этих наместников. Сенаторы представляли интересы очень узкой прослойки населения огромной державы. По существу, это была олигархия, внутри которой шла борьба за влияние, за выгодное наместничество и т. п. Покоренные народы стремились освободиться от власти римлян. Так, когда в 88 г. до н. э. Митридат VI, царь небольшого зависимого от Рима малоазийского государства Понт, решился начать борьбу против засилия римлян, его поддержало большинство жителей римских владений в Малой Азии: в один день было перебито 80 тысяч находившихся там римлян. Многие города Греции присоединились к Митридату. В 70-х гг. до н. э. вспыхнуло восстание в Иберии (Испания). Ценой огромных усилий римляне подавляли восстания, но и внутри римского гражданства шла ожесточенная борьба. Завоевания и ограбление провинций привели к обогащению верхушки, притоку дешевых рабов; в то же время шел процесс разорения крестьян из-за долгого отсутствия молодых людей, принимавших участие в заморских военных походах, и массового использования рабов в сельском хозяйстве. Как писал историк Аппиан, богатые землевладельцы расположенные поблизости от их владений «небольшие участки бедняков отчасти покупали у них с их же согласия, отчасти отнимали силою… При этом богатые пользовались в качестве рабочей силы покупными рабами…» (Гражданские войны, I, 25–27). Крестьяне, лишившиеся земли, вынуждены были переселяться в Рим и жить там за счет случайных заработков, образуя массу люмпен-пролетариев, готовых служить кому угодно. Скопление рабов, жестокие методы их эксплуатации приводили к восстаниям, самым крупным из которых было восстание под руководством Спартака в 74–71 гг. до н. э. Фактически с 30-х гг. II в. до н. э. и по 30-е гг. н. э. в Римской республике шла непрерывная борьба: восстания, волнения, драки на площадях Рима, открытые подкупы избирателей. По рассказам древних историков, кандидаты в Сенат прямо на площади ставили столики и раздавали деньги проходящим, с тем чтобы те за них голосовали. Во время выборов дело доходило до драк и кровавых столкновений между сторонниками разных кандидатов, так что иногда выборы состояться не могли. В этом политическом хаосе в I в. до н. э. начались уже настоящие сражения между полководцами, стремившимися захватить в Риме единоличную власть. Это время названо в истории периодом гражданских войн.

Во второй половине I в. власть сенатской олигархии была сломлена, но вместе с ней, по существу, прекратила свое существование и республиканская форма правления. В 48 г. до н. э. у города Фарсал на Балканском полуострове произошло сражение между армиями двух римских полководцев — Юлия Цезаря и Помпея. Некогда они были политическими союзниками, но затем — как это часто бывает в истории — превратились в непримиримых соперников. Цезарь одержал победу и на несколько лет стал единоличным правителем Рима. Хотя он сохранил прежние органы управления, но фактически Цезарь контролировал их деятельность, имея звание диктатора. Однако его правление было недолгим: в 44 г. до н. э. группа сенаторов, стремившихся восстановить республику, составила заговор. Они пронесли под плащами (тогами) мечи и кинжалы на заседание Сената, на котором должен был присутствовать Цезарь, ходивший без охраны и без оружия (он говорил, что лучше один раз умереть, чем все время бояться смерти). И Цезарь был убит.

Заговорщики надеялись, что граждане Рима поддержат их, однако собравшийся народ, когда к нему с речью обратился один из руководителей заговора Брут, встретил его слова гробовым молчанием… У римской знати, стремившейся вернуть себе полновластное управление государством, не было сколько-нибудь широкой поддержки. Сколь ни сильны были в Риме традиции республиканского устройства, сенатская олигархия все меньше и меньше ассоциировалась в сознании граждан с «общественным делом» — res publica.

Во время похорон Цезаря толпа бросилась громить дома заговорщиков, и те спешно покинули Рим, надеясь набрать войско из провинциальных гарнизонов. Снова началась борьба за власть и за влияние в армии. В Риме главными претендентами оказались соратник Цезаря Марк Антоний и внучатый племянник Цезаря, усыновленный им по завещанию Гай Юлий Цезарь Октавиан. Пока сторонники республики представляли реальную угрозу, они действовали совместно, пренебрегая всеми правовыми нормами, не считаясь с традиционными органами управления. Они составляли списки людей, поставленных ими вне закона, тем самым осуждая их на смерть без суда, безжалостно уничтожали своих противников, личных недругов или просто людей, показавшихся им подозрительными, присваивали себе имущества казненных и изгнанных. Греческий писатель и историк Плутарх, оставивший нам жизнеописания знаменитых людей Греции и Рима, с ужасом говорил о действиях этих фактических правителей государства: «Так, обуянные гневом и лютой злобой они забыли обо всем человеческом или, говоря вернее, доказали, что нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть» (Плутарх. Цицерон, XLVI). Марк Антоний, находясь еще в союзе со своим будущим противником Октавианом, потребовал выдать ему на расправу прославленного оратора и писателя Цицерона, в свое время выступавшего против него. Цицерон пытался бежать. Плутарх в его биографии (XLVII–XLVIII) дает драматическое описание этого бегства: Цицерон в растерянности пытался скрыться в своем имении. Но рабы, бывшие там, упросили, вернее — как пишет Плутарх — принудили его лечь в носилки и тайными тропами понесли к морю. Когда в дом ворвался военный отряд, преследовавший оратора, никто из бывших там не сказал ни слова. Но нашелся один человек, рассказавший воинам о пути бегства Цицерона — это был вольноотпущенник его брата, человек, которому оратор покровительствовал, дал ему, по словам Плутарха, «благородное воспитание» и образование (прозвище вольноотпущенника было Филолог). Не угнетенный раб, а благополучный вольноотпущенник стал причиной гибели своего благодетеля, причем вряд ли из корысти, как это было во многих других случаях. Слуги Цицерона, которые, по всей видимости, и рассказали эту историю, не говорили ничего о подкупе.

Трагическая история гибели Цицерона была лишь частным случаем в той вакханалии казней и доносов, которая характеризовала политическую борьбу того времени. Но убийцы Цезаря вели себя не лучше. Чтобы содержать собранную ими в восточных провинциях армию, они взыскивали с провинциалов налоги за десять (!) лет вперед. Те города, которые отказывались или были просто не в состоянии выполнить их требования, подвергались наказаниям вплоть до полного разрушения. В одном из городов республиканцы разграбили храмы и казнили представителей местной знати; в другом, где сопротивление оказали народные массы, репрессии обрушились на низы населения. Действия республиканцев были типичны для психологии римских полководцев, рассматривавших провинции лишь как объект для грабежа, вызывали только ненависть среди жителей ограбленных провинций и не дали им желаемых результатов. Республиканцы были разбиты армиями Октавиана и Антония в 42 г. до н. э. в битве при г. Филиппы на Балканском полуострове; их главный идеолог Брут покончил жизнь самоубийством.

Сторонники республики были сломлены; наступила очередь бороться за власть прежним союзникам. Положение особенно осложнилось, когда Антоний женился на Клеопатре, царице Египта, который к тому времени находился в фактической зависимости от Рима. Антоний стремился подражать восточным монархам, он жил в Александрии — столице Египта, утопал в роскоши, даже провозгласил себя «явленным божеством» — новым Дионисом. Он раздавал земли в восточных римских провинциях своим друзьям, Клеопатре и ее детям, как если бы эти владения были его личной собственностью. Октавиан воспользовался таким поведением Антония, заставил Сенат объявить войну Клеопатре, якобы виновной во всех дурных поступках Антония. В 31 г. до н. э. в морском сражении у берегов Балканского полуострова флот Антония потерпел поражение (Клеопатра увела египетские корабли в разгар битвы). Антоний, а затем и сама царица покончили жизнь самоубийством. Египет стал составной частью Римского государства, а Октавиан — его единоличным правителем. Сенат преподнес ему почетное имя Август (священный, высокий — эпитет, применявшийся по отношению к богам). Затем ему было присвоено наименование Отца отечества, а почетное звание «император», которым награждали в период республики одержавших победы полководцев, стало его постоянным титулом. Он получил право первым выступать в Сенате (т. е. стал принцепсом сената). Именно с этого времени ученые начинают эпоху империи…

Август управлял империей единолично прежде всего благодаря опоре на армию: он обладал пожизненными полномочиями командующего, ему подчинялись гарнизоны, размещенные и провинциях, наиболее важные в стратегическом отношении пограничные провинции находились под его непосредственным управлением. В Риме и Италии были размещены особые привилегированные воинские контингенты — преторианская гвардия, игравшая роль личной охраны императора и его полиции. В провинции Август направлял особых чиновников — прокураторов, которые проводили в жизнь его распоряжения. Они назначались из незнатных, всецело преданных ему людей, ибо от милости императора зависело их благополучие.

Но пользуясь огромной властью, Август тем не менее старался сохранять, хотя бы внешне, республиканские традиции: он принял ряд республиканских полномочий, неоднократно избирался консулом, имел полномочия народного трибуна. Последнее было очень важно: народные трибуны некогда играли большую роль в политической жизни республики; Август как бы становился представителем и защитником римского плебса, продолжателем древних народных традиций. В то же время трибунская власть наделяла Августа правом «вето» — правом налагать запрет на все решения должностных лиц. Все эти полномочия формально не противоречили республиканским традициям, но придавали Августу особый авторитет. Сам он всячески подчеркивал свою приверженность этим традициям. В перечислении своих деяний, зафиксированном в надписи от его имени (она найдена на месте древнего города Анкира — совр. Анкара), он утверждал, что превосходил всех своим авторитетом, власти же у него не более, чем у коллег по должности. Последнее утверждение, конечно, не соответствовало истинному положению вещей, но Август не мог, да и не хотел ликвидировать республиканские институты. В сознании не только самих римлян, но и покоренных ими народов Рим не мыслился без Сената, без консулов, без людей, гордых своей принадлежностью к римскому гражданству. Такой Рим диктовал свои условия побежденным, и такого Рима они боялись и уважали. Формальная ликвидация республики сравняла бы римлян с такими же подданными, какими были сирийцы или египтяне (в конце концов так и произошло, но для этого империи понадобилось более двух столетий).



Статуя Августа в виде полководца. Вилла Ливии у Прима Порта (Рим)



Статуя Августа в виде бога Юпитера из города Кумы (находится в Санкт-Петербурге)


Установление единоличного правления означало конец кровопролитных войн. Август демонстрировал заботу о провинциях: он посетил Малую Азию сразу после победы над флотом Антония, был в Эфесе; обратился с письмом к городу Миласе, пострадавшему во время неудачной войны Антония с парфянами, хваля его за верность римскому народу; не наказал те малоазийские города, которые вынужденно оказали поддержку Антонию, только сместил отдельных должностных лиц. Август вернул греческим полисам часть статуй, увезенных Антонием. В специальном рескрипте от имени Августа и его полководца Агриппы, найденном в городе Кумах, все общественное и храмовое имущество, перешедшее в частные руки, предписывалось возвратить городу и храмам. Политика Августа породила надежды на длительное мирное существование, которые связывались с личностью правителя. Особенностью социальной психологии народных масс в период гражданских войн, когда рушились привычные устои, было поклонение отдельным выдающимся лидерам, которые, казалось, могли спасти растерянных жителей римской державы. Победа Августа воспринималась не только как следствие покровительства богов, обеспечивших своему любимцу счастье и удачу, но и как результат необыкновенных свойств самого героя. Среди жителей восточных провинций, где были особенно сильны традиции почитания царей, началось обожествление Августа.

Первые восторженные надписи в честь Августа были выбиты в городах Малой Азии, особенно пострадавшей в течение гражданских войн. Установление мира было для них величайшим благом — благом, которое, как они надеялись, не будет разрушено и в дальнейшем. Поэтому неудивительно, что Август воспринимался — и хотел восприниматься населением восточных провинций не просто как благодетель данного города или народа, не просто как очередной повелитель, но как божество, наделенное особой личной харизмой, способное влиять на все происходящее в ойкумене. В дошедших до нас нескольких надписях после победы над Антонием Август выступает как повелитель земли и моря, спаситель космоса (надпись из города Миры), спаситель рода человеческого (Галикарнас), а его рождение провозглашается началом благих вестей (в греческом тексте евангелий — Апамея, Приена; в надписи последней Август прямо назван богом). В других надписях деяния Августа сопоставляются с действиями богов (надпись с острова Коса), которые он превзошел, а почести, оказанные ему, не могут сравниться с его деяниями (Митилена). Правда, при этом Август в некоторых случаях отождествлялся с Зевсом Патреем, Зевсом Отеческим или назывался Отцом своего отечества, как в Галикарнасе. В надписи из этого города сказано, что бессмертная и вечная природа дала людям величайшее благо, Цезаря Августа, «Отца своего отечества богини Ромы», Зевса Патрея — и при этом «спасителя всего рода человеческого». Здесь как бы соединились официальные римские титулы Отца отечества, отождествленного с эллинским божеством — Зевсом Отцом, и фразеология экуменического, «общечеловеческого» представления о божестве-Спасителе. На монетах Августа, чеканенных на Востоке, встречаются надписи — «Явленный бог» и даже — «Основатель ойкумены»[1]. Восприятие Августа как космического божества вряд ли было инспирировано сверху, это было и выражением веры в харизматического лидера, действительно спасшего империю от ужасов гражданских войн, и следствием восприятия эллинами самих себя как части общечеловеческой общности. Подобное восприятие можно увидеть не только в религиозном синкретизме, вере в единое божество, выступавшее под разными именами, что существовало уже в так называемый период эллинизма (после завоеваний Александра Македонского), но в и космополитизме философов, и в творениях поэтов. Так, Мелеагр, живший в I в. до н. э., уроженец палестинского города Гадары, в автоэпитафии говорит, что у всех людей общая отчизна — Мир (космос), и все они рождены Хаосом[2]. Культ Августа олицетворял единство космоса и ойкумены (населенного мира). В Пергаме и Никомедии императору были воздвигнуты первые прижизненные святилища (разумеется, с разрешения Августа). Можно сказать, что именно с почитания Августа начал формироваться культ императоров в греческих городах Малой Азии, а затем и в других провинциях. В дальнейшем императоры I в. не посещали Малую Азию — в известной мере их незримое присутствие способствовало созданию воображаемого облика могучего божества.

Одновременно с этими инициативами «снизу» происходило своеобразное обожествление императора «сверху», которое должны были принять не только провинциалы, но и римляне: Октавиан предложил объявить покойного Юлия Цезаря божеством, и Сенат определил почести, которые должны были воздаваться «божественному Юлию». Была воздвигнута колонна в его честь, у ее подножия приносили жертвы, давали обеты, клялись именем Цезаря. Поскольку Цезарь был некогда обожествлен Августом, он становился сыном бога. Официально в латинских текстах Август при жизни назывался «сыном божественного Юлия». Для римлян, не привыкшим к обожествлению живых людей, имперская пропаганда придала культу Августа форму почитания его гения, где были использованы древние римские представления о существовании у каждого человека личного гения-хранителя[3]. Но гений Августа должен был отличаться от обычных хранителей: он был особым божеством, высшей силой, вдохновляющей все его поступки и решения. Гению императора воздвигались святилища, появилось особое жречество, обслуживавшее этот культ. Но почитание гения в значительной мере носило искусственный характер. Среди народа начинают распространяться легенды о происхождении самого Августа непосредственно от божества. Так, рассказывали, что его мать Аттия еще до его рождения пришла для богослужения в храм Аполлона и осталась там ночевать. Ночью же к ней внезапно скользнул змей, чей облик принял бог Аполлон. Через девять месяцев Аттия родила будущего императора: он, таким образом, мог называться сыном Аполлона. Искусственность этой легенды состоит в том, что она создана по образцу легенды об Александре Македонском, объявившем себя богом и сыном Зевса: согласно этой легенде, к его матери также явился бог (Зевс) в облике огромного змея. По всей империи стали устанавливать статуи Августа. При сохранении сходства лица его общий облик был идеализирован: в жизни он был болезненным и тщедушным, а его изображали сильным, прекрасным, статным. В петербургском Эрмитаже хранится скульптура, изображающая Августа в виде верховного бога римлян Юпитера. Преемники Августа объявили его божеством, и на монетах правившего после него Тиберия он был назван богом.

После смерти Августа выявилась противоречивость созданной им системы. Его преемники (императоры династии Юлиев — Клавдиев) не пользовались такой же популярностью, как основатель империи, прекративший гражданские войны. Монархический принцип прямого наследования был еще невозможен, так как государство по-прежнему считалось республикой, но это наименование все больше превращалось в фикцию. Императорами становились в результате интриг, убийств, а порой и стечения случайных обстоятельств. Чтобы обеспечить себе наследника, Август усыновил своего пасынка Тиберия (не без интриг его матери, жены Августа — Ливии), наделил его полномочиями народного трибуна и правом военного командования. Эти полномочия уже после смерти Августа были подтверждены Сенатом. Но Тиберий ощущал недостаточную легитимность своего положения, тем более что его личная популярность была невелика. Он опасался, что мог появиться другой человек, имевший влияние в армии, захватить власть и принудить тот же сенат вручить ему соответствующие полномочия. Во время правления Тиберия и при последующих трех императоров (Калигулы, Клавдия, Нерона) начинаются массовые преследования возможных и мнимых противников. Правление этих императоров иногда называют террористическим режимом. Был возобновлен старинный закон «об оскорблении величества римского народа», под действие которого некогда подпадали только такие серьезные преступления, как подстрекательство к мятежу, самовольное ведение войны полководцами, но закон фактически не применялся во время борьбы полководцев. Теперь же «оскорбление величества» было перенесено на особу императора, и, как говорил историк Тацит, по нему судили не только за слова, но и за дела[4]. Тиберий уничтожил семью своего племянника, оставив только его малолетнего сына, прозванного Калигулой. Поэт, сочинивший неуважительные стихи по отношению к Тиберию, был казнен. Был сослан на пустынный остров наместник провинции Азия, обвиненный в оскорблении культа Августа и в насмешках над Тиберием; покончил самоубийством, не дожидаясь смертного приговора, историк Кремуций Корд. Он Император Тиберий был обвинен в том, что с похвалой отозвался о личных качествах Брута и Кассия — организаторов заговора против Цезаря. Сенат приказал сжечь его сочинения, но, как пишет Тацит, они были тайно сохранены, а впоследствии обнародованы. «Тем более оснований, — добавляет римский историк, — посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять память у будущих поколений» (Анналы, IV, 35).



Император Тиберий


Тиберий всеми средствами стремился укрепить свою власть, но в конце концов был убит заговорщиками, опасавшимися за свои жизни. Ни один из его троих преемников не умер собственной смертью. Доносы, казни, заговоры, бесчинства преторианской гвардии сопровождали их правление. Одной из самых странных и зловещих фигур был последний правитель из династии Юлиев — Клавдиев — Нерон. Он приказал убить даже свою мать, стремившуюся руководить его действиями. По его повелению кончил жизнь самоубийством его бывший учитель, знаменитый философ Сенека. Вот как описывает Тацит настроения в Риме после очередной волны казней: «…И тот, у кого погиб сын или брат, и тот — у кого родственник или друг, возносили благодарность богам, украшали лавровыми ветвями свои дома, припадали к коленям Нерона, осыпали поцелуями его руку» (там же, XV, 71). Нерон считал себя великим артистом, он выступал как певец и актер. На его публичные выступления должны были являться не только все приближенные, но и простолюдины. За их реакцией следили специально назначенные люди, отмечая малейшее выражение недовольства или скуки. По их донесениям «мелкий люд», как выражался Тацит, немедленно осуждался на казнь, а знатных впоследствии настигала месть императора (Анналы, XVI, 5). С именем этого императора связаны и первые гонения на первых христиан, о чем будет рассказано ниже.



Император Нерон


Во время правления императоров династии Юлиев — Клавдиев постепенно складывался бюрократический аппарат управления. Были созданы специальные ведомства при императоре: по составлению указов, рассмотрению жалоб, управлению императорским имуществом. Прокураторы в провинциях исполняли судебную власть. На службу во всех этих ведомствах, а также в аппарат провинциальных наместников стали привлекаться императорские вольноотпущенники, правившие бесконтрольно, стремившиеся не ко благу государства, которое было им безразлично, а к личному обогащению. Многие знатные люди из провинций, прежде всего западных, получали от императоров римское гражданство, становились членами Сената (более образованные, хранившие древние культурные традиции, жители восточных провинций казались императорам менее покорными). Выходцы же из местных племен Галлии, Иберии и других районов Западной Европы, приобщенные к непривычной им римской роскоши, верно служили императору. Но основные вопросы власти на протяжении первого века продолжали решаться военной силой. После гибели Нерона (против него восстало несколько армий, стоявших в провинции) снова началась борьба полководцев за власть. Победителем оказался провозглашенный восточной армией Флавий Веспасиан: императором теперь можно было стать и вне Рима.

Первый век был переломным не только для политических институтов Римской империи: происходили и изменения в повседневной жизни рядовых слоев Италии и провинций, их социальной психологии, связанной с постепенным превращением всего населения империи в подданных императора, противоречиями между внешними формами и реальным содержанием общественной системы, поисками новых богов-покровителей.

В экономическом положении Италии в первые века нашей эры произошли существенные изменения. Использование труда рабов в сельском хозяйстве становилось невыгодным, особенно в больших имениях. Над рабами, незаинтересованными в результате своего труда, требовался контроль. Необходимо было содержать аппарат надсмотрщиков. Кроме того, сократился приток рабов из стран Востока, поскольку основные завоевания уже закончились. А рабы-варвары из северных стран не умели обращаться с виноградниками и оливковыми насаждениями. Писатель-агроном I в. Колумелла рассказывал, что в имениях, где хозяева подолгу отсутствовали, рабы пасут скот плохо, дурно пашут землю, показывают при посеве гораздо больший расход семян, управляющий и рабы мошенничают… Поэтому большинство землевладельцев стали дробить свои имения на мелкие участки и сдавать их в аренду бедным крестьянам (они назывались колоны), а затем и рабам стали выделять участки земли, на которых те селились (так называемые рабы с хижиной). По существу, происходило фактическое сближение положения колонов и рабов, посаженных на землю.

Характерной особенностью жизни городских ремесленников было существование их объединений по профессиям — различных коллегий. Коллегии мало занимались собственно профессиональными вопросами; члены коллегий делали взносы на общие нужды: устройства празднеств и обедов, похороны на общественный счет своих товарищей. Коллегии давали возможность «маленьким людям» в разобщенном мире огромной державы собираться вместе, ощущать живую связь друг с другом, иногда хоть поесть досыта. Ремесленники ценили свою связь друг с другом больше, чем принадлежность к римскому гражданству, которое, по существу, значило все меньше и меньше. Происходило отторжение от официальной идеологии империи. Знаменитый поэт времени правления Августа Вергилий создал поэму «Энеида», в которой прославлял доблесть Рима (и самого Августа). Поэма начиналась словами: «Мужа и битвы пою». Какой-то ремесленник из города Помпеи написал на стене дома, пародируя слова Вергилия: «Сукновалов пою и сову» (сова — священная птица богини Минервы, которая считалась покровительницей ремесла).

Но сколь ни важны были ремесленные коллегии в быту простых людей, они не могли защитить ремесленников, прежде всего Италии, от разорения. В Италию ввозилось огромное количество изделий из восточных провинций, конкурировать с которыми италийские ремесленники не могли. Разоряющиеся крестьяне и ремесленники продолжали переселяться в Рим, ожидая денежных раздач, пышных зрелищ, прежде всего гладиаторских боев и травли зверей. Август попытался сократить раздачи хлеб неимущим гражданам Рима, но, опасаясь взрыва недовольства, восстановил прежний порядок. Деклассированные люди занимались любыми промыслами, становились гладиаторами. Поступая в гладиаторы, свободные люди приносили клятву, что разрешают себя «связывать, сечь, убивать». Фактически они ничем не отличались от рабов. Для пресыщенных зрелищами римлян на арену стали выпускать и женщин-гладиаторов[5].

У бедняков сознание гражданской общности было вытеснено ненавистью к богачам, особенно к тем, которые выставляли свое богатство напоказ. В период республики хвастаться богатством, носить дорогие одежды считалось неприличным, что порождало, пусть иллюзорное, ощущение гражданского равенства. Теперь же нувориши, прежде всего вольноотпущенники, не связанные с римскими традициями, гордились своими успехами, устраивали пиры, носили драгоценности.

Ненависть к богачам, стирание фактических граней между свободным и рабом в отдельных случаях могли вызвать у свободного плебса сочувствие к рабам. В этом отношении показательны события, связанные с убийством префекта Рима Педания Секунда, совершенном одним из его рабов. В соответствии с законом в этом случае должны были казнить всех рабов (а их у префекта было множество), проживавших в доме. Но когда рабов, включая стариков и детей, повели на казнь, начались уличные беспорядки; толпа требовала освобождения ни в чем не повинных людей. Народ взялся за камни и факелы. Тогда Нерон ввел в действие военные отряды, оттеснил толпу и выставил вооруженные заслоны на всем протяжении пути к месту казни (Тацит. Анналы, XIV, 44). Попытка освободить несчастных рабов была лишь стихийным возмущением явной несправедливостью, она еще не означала коренного изменения отношения свободных римлян к рабству. Но возмущение это показало, что сострадание к рабам не было чуждо римскому плебсу.

Жизнь в провинциях была не менее сложной и противоречивой, чем в Италии. Нас интересуют прежде всего провинции восточные, где раньше всего распространялось христианство. В I в. постепенно начинают застраиваться полуразрушенные и разоренные города, упорядочивается взимание налогов, налаживаются экономические связи внутри империи. Однако временная стабилизация политического положения, укрепление центральной власти означало и полную потерю надежды на обретение самостоятельности, постепенное упразднение местного самоуправления. Греческие города (полисы) продолжали издавать различные постановления, но они, как правило, были малоинформативны, хотя и многословны (особенно если это касалось восхваления императоров или их приближенных). Любое сколько-нибудь существенное для местных жителей решение согласовывалось с римской администрацией, а порой и с самим императором, если его представитель не хотел сам принимать это решение (вплоть до строительства новых бань или переноса храма из одного места в другое).

С I в. главные должностные лица в городах выбирались из узкого круга семей, которые договаривались между собой и выставляли одного кандидата на ту или иную должность. Важную роль играли римские граждане, живущие в данном городе, и местная знать, получившая по воле императора римское гражданство. Политическая активность, некогда свойственная грекам, заглохла. Образованные слои населения восточных провинций, прежде всего грекоязычных (в Греции, Малой Азии, Сирии, отчасти Египте), мечтали сохранить античную культуру, возродить некоторые древние обычаи и празднества. В провинциях устраивались музыкальные и поэтические состязания, копировали древние произведения искусства, ораторы выступали с речами, посвященными местной истории, греческой литературе, философии и т. п. Но при этом представители местной знати стремились сделать карьеру на императорской службе. Плутарх в сочинении «Наставление о государственных делах» писал: «Нынешнее положение наших городов… не предоставляет случая отличиться при военных действиях, свержении тирана или переговорах о союзе… Остаются всенародные суды и посольства к императору, для которых тоже нужен человек, соединяющий горячность и решительность с умом»[6].

Однако для бытовой реальности восточных провинций греческая культура была лишь фасадом — в прямом и переносным смысле. Здания, подражающие древним архитектурным формам, были построены с применением римских технологий и строительных материалов. В городах продолжали существовать и даже строиться театры, но знаменитые произведения греческих классических авторов ставились там очень редко. Зрители предпочитали смотреть только отдельные сцены из трагедий, сопровождавшиеся пантомимом, музыкой и танцами. Пантомимы — как в восточных провинциях, так и в самом Риме — были очень распространены, в них выступали и мужчины, и женщины. В театрах выступали и ораторы.

Однако основную массу жителей восточных провинций привлекали другие зрелища, где была возможность испытать острые ощущения, получить эмоциональную разрядку, увидеть проявление силы и ловкости — т. е. приобщиться к тому, чего они были лишены в повседневной, достаточно однообразной жизни. Такими зрелищами по всей империи, а не только в Италии, стали гладиаторские бои и травля зверей. В этих боях также принимали участие женщины[7].

Но людей привлекали не только зрелища. Многие в поисках лучшей участи переселялись из города в город. На дорогах империи можно было встретить самых разных людей, идущих пешком или едущих в повозках то в одном, то в другом направлении: ремесленники, купцы, площадные актеры, прорицатели, бродячие нищие философы, не говоря уже о посланцах императора и военных. Надгробные и посвятительные надписи дают нам многочисленные примеры переселений не только на временное, но и на постоянное жительство порой переселялись целыми семьями. Переселения приводили к сближению людей разных национальностей и социального положения. Стиранию сословных граней способствовало и то, что в провинциях, как и в Италии, рабы могли получить участки земли, завести семью. В городах создавались частные объединения, религиозные союзы, в которые иногда входили не только свободные, но и рабы. Особое положение составляли привилегированные рабы и вольноотпущенники, которых использовали в аппарате управления имениями, в качестве торговых агентов. А вольноотпущенники императоров, жившие в провинциях, являлись своего рода «глазами и ушами» центральной власти. Перед ними трепетали и их ненавидели не только бедные, но и богатые провинциалы. В I в. в условиях императорского террора многие из этих людей составили себе большие состояния прежде всего доносами. Тацит в начале своей «Истории», описывая обстановку в Риме в период разгула террора императоров из династии Юлиев — Клавдиев, а затем и при императоре Домициане, подчеркивал особую роль доносчиков: «Некоторые из них в награду за свои подвиги получают жреческие и консульские должности, другие управляют провинциями императора и вершат дела в его дворце. Внушая ужас и ненависть, они правят всем по своему произволу. Рабов подкупами восстанавливают против хозяев, вольноотпущенников против патронов» (I, 2). Доносы были распространены настолько, что в I в. наместник (префект) Египта издал обширный эдикт, ставивший своей целью упорядочение взимания налогов, исполнения повинностей, а также компетенции различных местных должностных лиц. Среди пунктов этого постановления было и специальное упоминание доносчиков. По словам префекта, «так как город (имеется в виду Александрия) почти обезлюдел от множества доносчиков и каждый дом находится в страхе, я категорически приказываю, чтобы обвинитель из аппарата царской казны, если он представил жалобу на основании заявления третьего лица, предъявил своего осведомителя, так чтобы и тот подвергался известному риску (имеется в виду ответственность за ложный донос. — И. С.)»[8]. Среди доносчиков было немало вольноотпущенников, одного из них мы уже встречали в истории гибели Цицерона: ими двигала зависть к выдающимся людям, ощущение собственной невписанности в интеллектуальную элиту (если они претендовали на принадлежность к ней), отсутствие нравственных традиций, порой чистая корысть. Характерна в этом отношении история императорского вольноотпущенника Флавия Архиппа, действовавшего в I в. в малоазийском городе Пруса и пользовавшегося расположением императора Домициана[9]. Граждане Прусы, напуганные действиями доносчика, ставили ему почетные статуи как благодетелю города. Но и этого Архиппу показалось мало. В целях обогащения, он подделал завещание, был уличен в подлоге и приговорен наместником провинции к работе в рудниках. Однако он подал прошение императору, избежал наказания, которое даже не было отменено, объявил себя философом и продолжал заниматься доносами.

Распад гражданских связей, переселения, падение морали сказались и на связях семейных. Малоазийские надгробия первых веков нашей эры[10] часто ставились при жизни владельца участка на кладбище с надписью — такой-то (или такая-то) «при жизни самому себе и жене (или мужу)». Довольно много, особенно в городах, было надгробий, поставленных только самому себе — т. е. у этих людей не было детей (или они были далеко) и других близких людей, которые могли бы обеспечить им похороны. На многих надписях, поставленных после приобретения участка и сооружения склепа, говорится, что кроме самого владельца в нем будут похоронены те, «кого он пожелает» — по-видимому, он собирался указать это в завещании, а к моменту постройки склепа у него не было родных или связь с ними была утрачена; в надписях семейных людей, приобретавших участок для могилы, обычно оговаривалась возможность захоронения детей. Одна надпись из города Афродисия над склепом, также поставленным при жизни, гласит, что в нем не должен быть похоронен никто кроме владельца склепа: ни наследники, ни преемники. Вероятно, этот человек порвал со своей семьей. На другом надгробии из того же города владелец склепа указывает, какие члены его семьи могут быть в нем погребены, и оговаривает при этом, что его жена может быть похоронена только в том случае, если останется его женой и родит сына. Это дополнение позволяет думать, что браки могли легко расторгаться и что наличие бездетных семей (как и в случаях с одиночными надгробиями) было настолько распространено, что муж специально подчеркнул необходимость для жены родить сына.

Некоторые частные письма, дошедшие из Египта, также говорят о непрочности семейных связей и привязанностей: в одном письме некто Мелас упрекает братьев своего покойного друга, чье тело он за свой счет привез к ним, что те «оставили тело без ухода» (т. е. не похоронили его должным образом: Лондонский папирус — Pap. Lond. I, 77).



Препровождение в загробный мир.

Пелена с изображением умершего мужчины, богов Осириса (слева) и Анубиса (справа). (Холст, клеевая краска. Середина II в., ГМ ИИ, № 5749)


Все эти социальные и психологические сдвиги, хотя и проявлялись в действиях отдельных людей и групп, еще не стали ясно осознанным компонентом общественного сознания. Те, кто громил дома богачей во время голодных бунтов, когда обстановка менялась, ходили смотреть зрелища, устроенные на средства этих богачей; те, кто мог сочувствовать конкретным рабам, толпились у входов в амфитеатры, чтобы посмотреть, как рабы убивают друг друга на потеху публики. Стирание племенных различий не мешало неожиданным проявлениям в городах острой вражды к чужакам, которых начинали упрекать во всех бедах (примером этому могут служить столкновения между греками Александрии и жившими там иудеями во время правления императора Клавдия; такую же необоснованную ненависть толпы в отдельных городах будут испытывать на себе и первохристиане в период распространения в Римской империи нового вероучения).

Противоречивость частной и общественной жизни, неуверенность в завтрашнем дне, кризис нравственных идеалов, ощущение невозможности кардинальных изменений в государстве, которое официальная пропаганда объявляла «золотым веком», приводила к возникновению множества различных групповых объединений, большая часть из которых была связана с религиозными поисками народных масс восточных провинций и Рима. Люди искали духовной компенсации в несовершенном мире, помощи не властей, а могущественных божественных сил. Об этих поисках речь пойдет в следующей главе.

Глава 2 РЕЛИГИОЗНЫЕ ВЕРОВАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ ВОСТОЧНЫХ ПРОВИНЦИЙ

В глубокой древности в тех обществах Востока, где изменения происходили медленно, где социальное положение человека было определено со дня рождения, а его действия, помимо личной воли, диктовались системой связей с другими людьми — родственниками, членами общины, государственными служащими, человек полагался на извечную заданность миропорядка, на традиции, в том числе и в культе богов, унаследованные от предков, которые он редко осмеливался нарушить. В одном из текстов Шумера (древней страны на юге Двуречья — Тигра и Евфрата), содержащих увещевания отца своему сыну, сказано: «Сын мой, взгляни на предшествующие поколения, спроси у них совета», а в древнеегипетской сказке «Два брата» как нечто само собой разумеющееся говорится, что младший брат каждый день действовал «по заведенному» порядку[11]. В меньшей степени это относится к полисам Древней Греции, но и там вплоть до IV в. до н. э. роль традиции, особенно в отношении обрядов, была достаточно велика. Но когда после завоеваний Александра Македонского, а затем включения всего Средиземноморья в Римскую державу традиционные связи нарушались, судьбы людей зависели от произвола полководцев и правителей, когда ни молитвы, ни жертвоприношения древним божествам не помогали, человек стал ощущать себя обособленным, потерянным в непонятном ему и во многом враждебном мире. Главными становятся для него вопросы о смысле жизни, о способах спасения и избавления от страданий.

Многие философские школы того времени пытались найти ответы на эти вопросы. Одни философы утверждали, что человек свободен в выборе жизненного пути и что этот выбор должен состоять в отказе от активной деятельности (так учили последователи философа Эпикура); другие (к ним принадлежала школа стоиков) провозглашали, что все в жизни человека предопределено судьбой, поэтому не нужно стремиться к материальным благам, а добросовестно, в соответствии с велениями разума, выполнять то, что человек считает нравственным и справедливым (к этой школе принадлежал знаменитый римский философ Сенека). Были и бродячие философы — киники, которые проповедовали жизнь сообразно природе, отказ от имущества, выступали против государства. Но философия была уделом образованной верхушки общества и не могла предложить путь к спасению, который был бы понят массами и обнадеживал бы их.

Характерной особенностью религиозных верований в первые века до нашей эры было падение в городах Греции, Малой Азии, Италии авторитета древних греческих и римских богов. Этим богам — греческим Зевсу, Афине, Аполлону, римским Юпитеру, Юноне и другим — продолжали приносить жертвы, в их честь устраивались общественные праздники, но рядовые жители империи относились к этим внешним проявлениям благочестия как к традиции. Согласно древним греческим мифам, заимствованным и римлянами, боги были мстительны, жестоки, ревнивы к достижениям людей; так, богиня Афина превратила в паука искусную ткачиху Арахну, осмелившуюся соперничать с ней в искусстве ткачества; Аполлон и Артемида убили всех ни в чем неповинных детей Ниобы за то, что их мать похвалялась своим многочисленным потомством. Эти архаические мифы, некогда вызывавшие страх перед богами и желание их задобрить, уже не соответствовали религиозным чувствам населения империи. В первые века нашей эры в Малой Азии, Сирии, Финикии, Египте, где после завоеваний Александра Македонского распространялась античная культура, здания украшались мозаиками и рельефами с изображением греческих богов и сцен из мифов, но свои молитвы жители этих стран — как показывают многочисленные посвятительные надписи — обращали к другим богам. Греческая мифология не имела для них религиозного смысла. Как писал английский историк В. Тарн: «Много причин содействовало решению судьбы олимпийцев. Они принадлежали городу-государству и падали вместе с ним: философия убила их в глазах образованных, а индивидуализм — в глазах простых людей»[12]. Люди стремились найти других божественных покровителей. Но какими должны быть боги-покровители не племени, не страны — а всего мира людей и в то же время каждого конкретного человека? В первых надписях, славивших Августа, эта потребность во всеобщем покровителе была ярко выражена: рождение императора провозглашалось началом евангелий; культ Августа олицетворял для его первых почитателей единство космоса и ойкумены.

Его преемники делали попытки ввести наряду с императорским культом культ римского Сената: Тацит (Анналы, IV, 37) упоминает речь Тиберия, который дал разрешение городам провинции Азии учредить свой культ совместно с культом Сената, хотя города просили об основании культа его и его матери Ливии, также обожествленной. Однако эти попытки особого успеха не имели; население провинций не хотело поклоняться органам управления Рима[13].

Отдельные отзвуки экуменизма в культе императора еще встречаются на протяжении I века. Так, до нас дошло постановление небольшого городка из Малой Азии Идимы, посвященное императору Флавию Веспасиану: «(За) Автократора Цезаря Веспасиана Августа, спасителя всех людей и благодетеля (евергета) в знак благодарения (евхаристии) союз (койнон) идимийцев за него богам». Надпись эта может быть интересна во многих отношениях. Идима — ничем не примечательное небольшое поселение, не имеющее даже статуса полиса, а всего лишь «союз идимийцев». Формула чествования не стереотипна: наряду с эпитетом евергет (благодетель, который встречается в надписях того же региона в честь представителей династии Флавиев), Веспасиан назван спасителем всех людей без какого-либо указания на связь с благодеяниями, оказанными самой Идиме. Обращает на себя внимание несоответствие своего рода «захолустности» поселения, воздающего почести, и экуменическое восприятие правителя. Наиболее близкое по времени (после надписей в честь Августа) сходное выражение содержится в эдикте префекта Египта Тиберия Юлия Александра в честь правившего недолго императора Гальбы, где он назван «воссиявшим нам (т. е. египтянам) ради спасения всего рода человеческого». Я не буду разбирать мотивы, побудившие префекта употребить подобную титулатуру в отношении Гальбы, сторонником которого он был; мне кажется, что она в какой-то степени связана с духовной жизнью Египта того времени. Маловероятно, что идимейцам был знаком этот эдикт; возможно, они знали надписи в честь Августа, которые продолжали красоваться на площадях городов. Что могло побудить Идиму издать такое краткое и при этом пышное постановление, используя «экуменическую» фразеологию в честь первого императора из династии Флавиев? Веспасиан, вероятно, вообще не знал о существовании «союза идимейцев», да и краткость постановления указывает на то, что особых благодеяний для них совершено не было (даже в торжественном египетском эдикте Гальба воссиял конкретно египтянам). Возможно, поводом для этого почетного декрета послужило окончание борьбы полководцев за власть после гибели Нерона, во время которых города восточных провинций страдали от денежных поборов. Тацит в «Истории» говорит, что хуже всего провинциям приходилось именно от этих поборов: полководец Веспасиана Муциан при сборе денег не считался ни с правом, ни с реальными возможностями провинций (II, 84), все богатые имения были разграблены. Не исключено, что среди пострадавших оказались и жители Идимы. Но, как пишет там же Тацит, ситуация не изменилась и после установления мира, те же «безжалостные меры» продолжали применяться. Так что вряд ли Веспасиан — в отличие от Августа — мог быть искренне назван «спасителем всех людей», а для простого выражения верноподданнических чувств можно было найти другие словесные обороты, тем более что сам Веспасиан не считал себя богом. Но идимейцы вряд ли представляли себе конкретно личность императора. Кажется, что фразеология этой надписи связана с тем, что и маленькая Идима начинает ощущать свою причастность к огромной империи, стремится осознать себя частью всего человечества и выразить это ощущение. Можно предположить, что именно для небольших поселений, не имевших древних полисных традиций, связь с «большим» миром становилась все более важной, она как бы компенсировала их незначительность. В данном случае Веспасиан стал символом этой включенности, а чествование его как бы позволило говорить идимейцам от имени всего человечества и чувствовать себя полноценной и самостоятельной частью огромной державы.

Определенный интерес представляет и слово евхаристия (благодарение), употребленное в надписи. Это существительное (в отличие от однокоренного глагола) достаточно редко упоминается в надписях и обычно обращено к божествам. В аналогичных декретах в честь Флавиев, изданных в Идиме, оно не употребляется. Это слово также указывает на стремление придать особую торжественность постановлению, может быть, оно содержит скрытый намек на божественность Веспасиана, который прямо богом не назывался. Употребление его, как и возрожденный «экуменический» титул, свидетельствует о том, что надпись не была инспирирована сверху, она была следствием инициативы самих идимейцев, с одной стороны, возможно, надеявшихся на передышку в поборах, а с другой — стремившихся громко заявить о себе властям и соседям, используя достаточно необычное для официальных декретов этого времени словоупотребление. Однако оно, несомненно, было на слуху у жителей Малой Азии, видевших самых различных религиозных проповедников. «Экуменизм» не был только достоянием христианства, эти идеи витали в воздухе. Идима как бы осознавала свою связь через императора — спасителя человечества со «всеми людьми», хотя фактически это означало: со всеми его подданными.

Можно обратить внимание на еще один аспект, связанный с этой надписью: евхаристия, как и евангелия в надписях, воздававших почести Августу, стало одним из важнейших понятий первых христиан. Использование этого слова жителями Идимы говорит о том, что оно входило в культовые представления населения Малой Азии. Христиане использовали его, полностью изменив значение, противопоставив свою евхаристию язычеству, как они это сделали и со словом евангелие.

Таким образом, представляется, что маленькая надпись из маленького малоазийского городка, какой бы незначительной она ни казалась в свете общеимперской истории, тем не менее может раскрыть социальную психологию части жителей огромной империи, которые стремились осознать свое место в огромном мире.

В течение I века н. э. «экуменический» пафос и искренняя восторженность в отношении императоров сменяются официальным включением почитания правителя державы в повседневную жизнь провинциальных городов. Вырабатываются достаточно стереотипные, хотя и пышные формулы титулатуры императоров, все чаще прямо называвшихся богами (Кизик, например, называет Тиберия «величайшим из богов»; правда, перед этим Тиберий наказал город за нерадивость в отправлении священнодействий в честь Августа). Императорский культ все больше и больше становился формальным, хотя и обязательным для всех жителей империи: власти требовали поклонения статуям императоров, дни их рождения считались общегосударственными праздниками. Даже во время празднеств, посвященных местным божествам, обязательно несли изображения правящего императора. По существу, поклонение императорам в начале нашей эры приобрело характер политической проверки благонадежности и не отражало истинных чувств жителей империи. До нас дошло большое количество надписей на камне с посвящениями различным божествам, но посвящения частных лиц богам-императорам редки. Такие посвящения делали обычно или должностные лица, жрецы императорского культа, воины-ветераны — или люди из страха упоминали бога-императора наряду с тем божеством, к которому они, собственно, и обращались. Но в большинстве частных посвящений богам нет упоминания императоров — и пока не найдено ни одного обращения к богу-императору с какой-либо мольбой об исполнении того или иного желания (конкретные обращения к императорам могли носить только установленный официальный характер через соответствующие ведомства). Культ императора не мог больше удовлетворять религиозные чувства народных масс, тем более что после убийства очередного правителя в I веке статуи его сбрасывались, и он уже не почитался как бог. Какое религиозное переживание могла вызвать разбитая и сброшенная колоссальная статуя императора Домициана у жителей, скажем, малоазийского города Эфеса (требовавшего при жизни поклонения себе как богу), которую так и не убрали и которая была обнаружена археологами Нового времени?

Во многих областях восточного Средиземноморья люди организовывали небольшие союзы в честь тех богов, часто чужеземных, которые казались им более близкими и более могущественными, или поклонялись им в домашних святилищах. Вступая в частные культовые ассоциации, человек проявлял свою индивидуальность, поскольку сам выбирал божество, через обряды своего сообщества устанавливал связь с ним, и в то же время не чувствовал одиночества, будучи связанным с другими почитателями того же бога. Многие из этих союзов были организованы вокруг культов восточных умирающих и воскресающих божеств, таких как египетский Осирис или малоазийский Аттис. Некогда у многих народов существовала вера в подобных божеств, олицетворяющих смену времен года или умирание и возрождение природы. Но с течением времени эти божества приобретали образ прежде всего богов-спасителей, служение которым могло обеспечить людям единение с божеством, бессмертие души.

Согласно египетским мифам Осирис был богом плодородия, первым царем Египта, научившим египтян земледелию. Его брат Сет, бог губительного ветра-суховея, дувшего из пустыни, задумал погубить Осириса. Сет подарил Осирису саркофаг, специально для него сделанный, и как только Осирис лег в него, чтобы примерить его под свой рост, Сет закрыл тяжелую крышку и сбросил гроб в Нил. Но священная река не приняла гроб, который разыскала жена Осириса богиня Исида. Она сумела разбудить в мертвом супруге живительную силу и зачала от него сына Гора. Гор вступил в борьбу с Сетом, победил его и воскресил Осириса. По другой версии мифа, Сет разрубил тело Осириса на куски и разбросал их по долине Нила, но Исида нашла и соединила их. Воскресший Осирис не пожелал оставаться на земле, но стал владыкой Царства мертвых, которое представляло собой страну полного изобилия, где, например, была пшеница выше человеческого роста. Осирис был не просто царем, но судьей умерших, ибо в его царство попадали только люди, не совершавшие дурных поступков.



Праздник в храме Исиды. Роспись из Помпей



Участницы мистерий и танцовщица (Вилла Мистерий). Роспись из Помпей


После завоеваний Александра Македонского, когда в Египте стала править македонская династия Птолемеев и туда переселилось много греков, образ Осириса соединился с образами других божеств, египетских и греческих — священного быка Аписа, греческих Зевса и Аида; так появился Серапис. Он выступал как владыка неба и царства мертвых. Культ этот был введен некогда Птолемеем I, для сближения египетского и греческого населения. Особенно широко Серапис почитался в восточном Средиземноморье за пределами Египта. В империи было распространено и почитание Исиды. Храмы, ей посвященные, воздвигались даже в Риме. Императоры пытались бороться с чужеземными верованиями: по свидетельству римского историка Тацита, император Тиберий (14–37 гг.) выслал из Рима почитателей «египетских и иудейских священнодействий» и четыре тысячи из них отправил в ссылку на остров Сардинию. По-видимому, таких почитателей было немало. Но меры, принимаемые властями, успеха не имели. Поклонники Исиды снова оказывались в Риме и устраивали публичные шествия в ее честь. Об Исиде писали и представители образованной элиты: так, Плутарх в трактате об Осирисе и Исиде утверждал, что в мифе о них раскрываются глубинные движущие силы мироздания.



Танцовщица (Вилла Мистерий). Роспись из Помпей


Еще одним почитаемым восточным божеством был фригийский Аттис (Фригия — область в Малой Азии), его культ был связан с культом Матери богов — Агидитис или Кибелы. По одному из вариантов мифа, Аттис был растерзан диким кабаном, по другому — в порыве безумия оскопил себя и умер. Но богиня сделала его тело вечно юным и нетленным; из его крови выросли цветы. Более распространена была версия мифа, согласно которой Аттис был служителем богини плодородия Кибелы. Он нарушил требовавшееся от ее жрецов целомудрие и влюбился в нимфу. Богиня погубила нимфу, а Аттис в порыве экстаза оскопил себя. Аттис и Кибела почитались в восточных провинциях Римской империи; люди надеялись обрести с их помощью спасение от земных страданий. Так, во время празднеств в честь Аттиса жрец провозглашал: «Утешьтесь, благочестивые, подобно тому, как спасен бог, спасетесь и вы…».

Умирающим и воскресающим божеством был возлюбленный богини Афродиты Адонис, которого погубил свирепый вепрь. Писатель Лукиан (II в.) описал празднества в его честь, справлявшиеся в Сирии. По словам Лукиана, местные жители ежегодно в память о нем подвергали себя истязаниям, а затем они объявляли, что Адонис воскрес и вознесся на небо…



Митра, убивающий быка.

Рельеф из святилища Митры в Гедернхейме (Германия)


По всей империи — и на Востоке и на Западе — почитался иранский бог солнца Митра. В персидском пантеоне он не играл особой роли, но в провинциях империи этот бог стал одним из самых почитаемых богов-спасителей, защитником человечества, борцом против мирового Зла. Миф рассказывал о борьбе Митры с быком, которого бог победил и убил. Кровь быка, олицетворение зла, преобразовала мир. Сторонники этого культа верили, что Митра в конце концов победит все зло, уничтожит этот мир, и на земле восторжествует царство справедливости, а мертвые воскреснут. Святилища Митры найдены по всей территории империи вплоть до Лондона (бывшего в I в. н. э. римским военным лагерем); дошли многочисленные изображения Митры, убивающего быка. Многие ученые считают, что митраизм был главным соперником зародившегося христианства. Однако общины митраистов были замкнуты, туда принимались только мужчины, прошедшие через различные физические испытания. Особенно много почитателей этого божества было среди военных, считавших бога-борца своим покровителем, нравственным образцом. Мужество, верность и взаимопомощь были идеалом почитателей Митры, они называли друг друга братьями. День рождения Митры-Солнца справлялся 25 декабря, когда происходил зимний солнцеворот.

Из греческих божеств наибольшей популярностью пользовался бог Дионис, покровитель виноградарства. На рубеже нашей эры его культ приобрел новое содержание. Дионис все больше стал отождествляться с сыном Зевса Загреем, которого растерзали титаны, но он был заново рожден Зевсом под именем Диониса. Он также воспринимался как умирающее и воскресающее божество. С культом Диониса были связаны и религиозные союзы орфиков, названных так по имени почитаемого ими мифического певца и героя Орфея, который спустился в подземное царство мертвых, чтобы вывести оттуда свою жену Евридику. Сам Орфей вернулся на землю, но вывести жену ему не удалось. Союзы орфиков существовали давно, но, как и культ Загрея-Диониса, особое распространение они получили в последние века до нашей эры, впитав в себя ряд восточных магических обрядов. Исполняя эти обряды и этические требования орфиков (аскетизм, презрение к плоти), человек верил, что он может очиститься от любой вины, избежать наказания, ожидающего его в подземном мире и обеспечить для своей души бессмертие. Почитатели Диониса-Загрея — орфики верили в переселение душ и стремились от этого переселения освободиться благодаря соединению с Мировой душой, с той частью божественной субстанции, которая была, согласно учению орфиков, заключена в материальную оболочку человека и которая должна навсегда высвободиться из этой оболочки.

Плутарх в сочинении «Слово утешения жене» рассуждает о бессмертии души в соответствии с учением дионисийских мистерий (это слово означает — тайные) орфиков, в которые, по его словам, были посвящены он и его жена. Мисты не признавали традиционного представления о том, что покойные не доступны ничему недостойному и огорчительному: бессмертная душа испытывает то же, что и плененная птица — если она проведет в теле долгое время, то, освободившись от материальной оболочки, душа снова воплощается и в ряде рождений не перестает подвергаться земным испытаниям и судьбам. Поэтому лучше, когда душа пробудет в теле недолго, тогда она сохранит то, что Плутарх называет «лучшее состояние», т. е. освободится от перерождений. По-видимому, насколько мы можем судить по отрывочным замечаниям источников, именно избавление от перерождений и соединение с божеством в инобытии и было целью посвящения в мистерии орфиков. Все перечисленные верования были основаны на мистике, на эмоциональном, а не на рациональном восприятии мира, на отрицании земной жизни, стремлении найти способы приобщения к божеству и инобытию, обретения бессмертия. Главным способом для достижения этих целей стало вступление в особые общины избранных и участие в мистериях — особых действах, посвященных тому или иному божеству. Так как эти действа совершались тайно, мы знаем о них не слишком много. Почитатели мистериальных культов образовывали небольшие общины, в которые человек вступал, пройдя обряды очищения и испытания. Такими закрытыми общинами были дионисийские сообщества, желающий вступить в них должен был сначала десять дней поститься, затем принять культовое омовение. Потом начинался испытательный срок, в течение которого он должен был доказать, что умеет молчать и не сообщать никому ничего из обрядов. После этого он допускался к мистериям. Члены дионисийских общин — мисты раз в году справляли и открытые празднества — шествия: они носили жезлы, увитые виноградом (тирсы), играли на флейтах. Мисты в экстазе уносились в танцах, пока, как они ощущали, бог не завладевал ими. Тогда они находили дикую козу, разрывали ее, пили теплую кровь, ели сырое мясо, что считалось божественной едой и питьем. Они верили, что таким образом достигалось единение с богом и бессмертие. Членами дионисийских общин в эпоху Древнего Рима могли быть женщины и мужчины, рабы и свободные.

В мистериях, посвященных Кибеле и Аттису, существовал обряд умерщвления быка — тавроболия, тоже своего рода кровавая жертва. В святилище богини — насколько можно судить по археологическим и отрывочным письменным данным — находилось углубление, куда спускался мист. Затем над ним убивали быка, чья кровь проливалась на посвященного. Происходил обряд очищения кровью. Во время оргиастических действ жрец Аттиса оскоплял сам себя, что тоже могло рассматриваться как кровавая жертва и как очищение, переход к новой жизни. Тавроболия существовала и в мистериях, посвященных Митре, например, при приеме новых членов. Митраистский культ также включал очистительное омовение и мистериальную общую трапезу, которые символизировали для мистов обещание небесной жизни. Многие обряды мистерий нам недостаточно известны, так как они держались в тайне. Герой знаменитого произведения Апулея «Золотой осел» (II в.), после всех своих злоключений посвященный в мистерии Исиды, говорит, что он не смеет рассказать о том, через какие испытания он прошел: «Я достиг пределов смерти… снова вернулся, преодолев все стихии». Имитация смерти, судя по изображениям, существовала и в мистериях Митры — пройдя через символическую смерть, человек обретал новую жизнь. Однако мистериальные культы не могли породить новую религию, прежде всего в силу своей замкнутости, обрядового, а не духовного очищения и связи с древними языческими действами. Кроме того, мистериальные обряды знаменовали собой одно и то же, постоянно повторяющееся событие: божество каждый раз умирало и воскресало, каждый раз заново совершалась очистительная жертва. Из этого цикла мог вырваться отдельный посвященный в мистерии человек, но не человечество в целом.

Другой существенной чертой религиозных верований в Римской империи была вера в то, что боги-спасители всемогущи, что почитаемому богу подвластен весь космос. На рубеже эр шел процесс универсализации божества, складывание того, что принято называть языческим монотеизмом. Происходило слияние образов различных божеств, как это было в случае с Сераписом, но если культ последнего был создан в известной мере искусственно, то объединение других божеств стало результатом мифотворчества достаточно широких масс населения. Великая Матерь как начало всего сущего отождествлялась с финикийской Астартой, египетской Исидой, малоазийской Кибелой, греческими Афродитой, Артемидой, божеством подземного мира Гекатой — все они считались ее ипостасями. Вера во всемогущее божество выражалась и в интересе к иудаизму, тем более что в городах восточных провинций жило много иудеев. В грекоязычных надписях содержатся посвящения Богу высочайшему — без упоминания его имени. Можно предполагать, что поклонение этому Богу было результатом влияния иудаизма. А из одной области Малой Азии дошла надпись в честь руководителя синагоги, поставленная от имени коллегии почитателей Бога-шаббатиста — т. е. Бога Субботы. Интерес к религии древних евреев отражен и в литературных памятниках — так, географ Страбон, живший на рубеже эр, с симпатией писал о Моисее[14] и его учении о едином Боге, который управляет космосом и природой сущего. Страбон выделяет и нравственные требования этого учения к верующим: только живущие благоразумно, согласно справедливости, могут получить блага от Бога (География, XVI, 35–36). Влияние иудаизма распространялось и в Риме даже среди принадлежавших к верхушке общества: ходили слухи, что будто и жена императора Нерона Поппея верила в иудейского Бога.

Единое божество в представлениях верующих управляло всем миром. В молитве Луция, героя «Золотого осла», обращенной к Исиде, говорится: «Ты кружишь мир, зажигаешь солнце, управляешь вселенной… мановением твоим огонь разжигается, тучи сгущаются, поля осеменяются, посевы подымаются». Исида названа заступницей рода человеческого, охранительницей смертных. А в надписи с острова Иос сказано, что Исида положила законы людям, отделила землю от неба, указала пути звездам… Но при этом, веря в могущество Исиды, люди не отрицали существования других богов: в той же надписи сказано, что Исида, жена и сестра царя Осириса, освятила участки богов и научила людей почитать их изображения — отказаться от политеизма было очень трудно.

Признавая могущество владык космоса, люди вместе с тем надеялись на их помощь, справедливость, доброту, которой не обладали старые античные божества, часто мстительные, ревнивые к успехам людей, жестокие. В той же надписи с Иоса Исида говорит о себе: «Я сделала справедливое сильным… Я установила закон, чтобы родители были любимы детьми… Я сделала справедливость сильнее золота и серебра… Я сделала так, чтобы прекрасное и постыдное отличались друг от друга по природе…». В Сирии встречаются посвящения безымянному «Богу доброму».

Верующие надеялись, что боги, которым они возносили молитвы, слышат их. В восточной части империи археологи обнаружили большое число посвящений «богам внемлющим» или только одному «богу внемлющему» (без имени), причем эти боги мыслились «чистыми (т. е. лишенными недостатков. — И. С.) и справедливыми» — эти эпитеты также встречаются во многих надписях. Вера в могучих и благих богов или Бога не была уже связана с определенным местом или народностью; распространяется представление об общности человеческого рода — сначала среди философов, а затем и в среде народных масс. Так, в одной из надписей I в. н. э. в маленьком малоазийском городке Панамаре сказано, что в празднествах в честь главного божества этого города — Зевса могут принимать участие граждане, переселенцы и «все люди населенного мира». Вряд ли составители надписи могли рассчитывать на приход к ним людей из разных областей ойкумены, но, приглашая их, они провозглашали единство людей перед лицом божества и его «всемирность».

Верования в благие божества рождали у почитателей вопросы об их собственном поведении, благодаря которому они должны были заслужить расположение богов. В уставах частных религиозных союзов появляются моральные установки. Так, почитатели финикийской богини Астарты требовали от своих членов физической и нравственной чистоты. Интересен религиозный союз (из города Филадельфии в Малой Азии) почитателей Зевса и Богини Матери: он был основан еще в I в. до н. э. местным философом, его устав выбит на камне. В союз принимались на равных мужчины и женщины, свободные и рабы. Члены союза обязывались не замышлять никакого коварства против других людей, не заниматься магией, не изготовлять никакого колдовского зелья, не применять средств, препятствовавших деторождению (на рубеже эр в Римском государстве были распространены аборты). Замужние женщины должны были хранить верность своему мужу («женщина должна быть чиста и не знать другого мужчины»). В свою очередь мужчины не имели права вступать в связь с замужними женщинами, в том числе и с замужней рабыней. За нарушение полагались наказания: публичное покаяние, отлучение от святилища. Добродетельные члены сообщества, как сказано в надписи, получат то, что боги дают своим любимцам. Последняя фраза знаменательна: члены союза, по существу, не смогли освободиться от традиционного языческого представления о языческих божествах, дарующих — согласно мифам — своим любимцам земные блага. Возможно, почитатели Зевса и Матери ощущали недостаточность этого представления, поэтому в уставе не указывалось никакого конкретного вознаграждения; идея спасения в Царстве Божием еще не была выработана. Однако, может быть, не случайно, что именно в малоазийской Филадельфии в I в., согласно Апокалипсису Иоанна, рано возникла одна из первых христианских общин.

Филадельфийское объединение не случайно выступало и против магии: наряду с поклонением богам-спасителям, многие люди в первые века нашей эры из самых разных слоев общества, не веря в возможность избавиться от несчастий собственными силами, были увлечены колдовством, различного рода прорицаниями. Представление о том, что окружающий мир наполнен злодеяниями, колдовскими чарами, ясно проявилось в романе Апулея «Золотой осел», в котором использованы мотивы народных верований. Ощущение страха перед темными силами, их мерзости и в то же время нелепости (с точки зрения Апулея, эта нелепость должна снизить ужасы магии) великолепно показаны во вставной новелле о фессалийских ведьмах. Рассказчик этой истории был нанят сторожить покойника от ведьм, а те по ошибке заколдовали сторожа и оторвали ему нос и уши — трагикомические детали усиливали абсурдность происходящего. В конце новеллы рассказчик поведал слушателям, что он стал свидетелем того, как во время похорон юноши египетский пророк по просьбе отца умершего (заплатившему египтянину большие деньги) на время оживляет юношу, и тот свидетельствует, что погублен собственной женой. Оживление было мучительным — юноша молил колдуна отпустить его. Этот эпизод свидетельствовал о существовании веры в возможность оживления умерших, но воспринималось оно как действие колдовских, недобрых сил.

Неудивительно, что люди, подавленные страхами, искали своего рода посредников между богами и людьми. Образованные люди высмеивали эти увлечения, но без особого успеха. Характерно в этом отношении произведение знаменитого сатирика II в. Лукиана «Александр, или Лжепророк». Лукиан рассказывает историю (хотя, вероятно, не без преувеличений) некоего действительно существовавшего Александра, который выдавал предсказания от имени бога-врачевателя и прорицателя Асклепия (во многих местностях этот бог почитался как Асклепий Спаситель). При этом тот объявил, что из яйца в виде змеи родился «новый Асклепий», оживлявший мертвых и предсказывавший будущее. Александр приобрел где-то змею, продемонстрировал ее толпе, а затем стал показывать из-под своего плаща специально изготовленную змеиную голову, которая открывала и закрывала рот, а Александр озвучивал ее «предсказания». К новоявленному пророку стекались, принося ему дары, самые разные люди, в том числе и сенаторы. Лукиан с горечью писал, что человеческая жизнь находится во власти двух величайших владык — надежды и страха и что тот, кто сумеет по мере надобности пользоваться обоими, очень скоро разбогатеет (Александр, или Лжепророк, 8). Лукиан выставляет Александра откровенным шарлатаном, не гнушавшимся никакими средствами, способным на злодеяние (он пытался погубить и самого Лукиана)… Но почитание Александра вряд ли было вызвано только умелым трюкачеством и грубыми суевериями его почитателей. Он, безусловно, обладал даром внушения; его предсказания, какими бы нелепыми они ни казались Лукиану, удовлетворяли тех, кто получал их: эти пророчества отвечали внутренним потребностям поклонников Александра. ...



Все права на текст принадлежат автору: Ирина Сергеевна Свенцицкая.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Изгои Вечного города. Первые христиане в Древнем РимеИрина Сергеевна Свенцицкая